Александр Македонский. Начало. Часть I. Глава 1

      Ангст, драма, психология, философия, даркфик.

      После шестилетней разлуки ставшие тринадцатилетними Гефестион и Александр снова встречаются. Как будут развиваться их отношения? Отрочество, юность и далее... Любовь и верность, измена и предательство, ненависть и злоба, жертвенность и корысть, семья и политика. Походы и война, Европа и Азия...

      Афродита-Урания — богиня платонической любви и высоких отношений, Афродита-Пандемос покровительствует любви плотской, животным инстинктам. А что делать, если тебе нужно всё?

      Первая часть дилогии. Продолжение истории властителя полумира Александра Македонского и его любимого — в сборнике "Александр Македонский. Погибший замысел".

      Часть I. СЕНТЯБРЬ 343 — ИЮНЬ 342 ГОДА ДО Н. Э.

      Глава 1.

      Луна вершила свой путь в неизмеримой вышине, всем своим видом показывая безучастность к страстям человеческим. «Ты меня не обманешь, — думал Гефестион, сидя на подоконнике и взирая на россыпь звёзд с ночным светилом в расцвете полнолуния. — Ты только кажешься равнодушной, а на самом деле любопытна, ты хочешь узнать, что творится в моём сердце, ты не можешь не испытывать к этому интереса, потому что в нём вершится великое таинство. Но я не открою его тебе, это будет только моя тайна. Моя и Его. Которого я увижу так скоро… И я не подам виду, что догадался о твоей бесцеремонности — я закрываю окно просто потому, что ночной воздух выстудил комнату».

      Гефестион аккуратно сомкнул створки, неровная поверхность слюдяных пластинок, вставленных в оконный переплёт, исказила и приглушила льющиеся извне лучи. Погасли звёзды, теперь на полу вырисовывался не яркий четырёхугольник, а неровные тусклые пятна пробившегося через преграду света так и не догадавшейся о великом секрете полночной небесной странницы.

      Гефестион проворно юркнул под одеяло: он основательно продрог, мечтая о предстоявшем. Считанные часы оставались до того момента, когда он снова увидит Александра. Можно было только радоваться за свою судьбу: Гефестиона включили в свиту тринадцатилетнего царевича. Отныне они будут вместе — учиться, есть, спать. Жить. Гефестион плохо помнил Александра маленьким мальчиком: память хранила только белокурую головку и нежное неоформленное тельце, ослепительное в потоках жаркого солнца, струившего свои лучи на богами данного. И черты, и контуры почти не всплывали в воспоминаниях, но одно врезалось в них навсегда: света было так много, он был так ярок, и средоточием его было не солнце, а Александр. Он сам сиял, он сам источал этот свет и этот жар, и Гефестион стоял так близко, что не мог не почувствовать себя рядом с царевичем тоже избранным провидением.

      И ещё одна картина всплывала в памяти. Из обрывков пары разговоров Гефестион услышал, что в младенчестве Александр был так привязан к Клиту, брату своей няньки, что больше всего времени проводил с ним. В прогулках, представлявшихся опасными странствиями на край света, на привалах у прохладного ручья или в тени дубравы в перерывах между этими вылазками. Любознательный наследник македонского престола без конца задавал вопросы, познавая мир вокруг, каждый день его голова полнилась столькими удивительными открытиями, что по возвращении клонилась на плечо верного стража, домой Клит нёс на руках уже заснувшего царевича. Гефестион представлял Александра в своих собственных объятиях, на руках у себя, и душа кричала: «Я, я должен это сделать, я это хочу, я имею на это право, потому что…» И Гефестион не договаривал и воображал, как он будет нести Александра на руках. Выносить раненого с поля брани, брать за руку и вести к вступлению в царствование, возносить на трон, увенчивая голову короной покорённых стран. Или просто слагать на ложе и тонуть, глядя в его голубые глаза…

      Гефестион гордился своей любовью, он мог высоко поднимать голову, осознавая, что она гнездится в его сердце. «Ведь любящий божественнее любимого, ибо вдохновлён богом», — повторял он вслед за Платоном. Гефестион покажет и сложит к ногам Александра все сокровища своей души — все, без остатка. Против них невозможно будет устоять — и Александр поддастся на этот призыв, на зов синих глаз. И будет с него спадать гиматий, слетать хитон, падать вниз набедренная повязка, и будут поцелуи и ласки, и будет Гефестион нежен с Александром, как ни с кем не был. Да он и действительно ни с кем ещё не был. «Кто? Я или Александр ни с кем не был?» — соображалось уже плохо, последними сполохами в засыпающем сознании мелькали мгновения, когда два мальчика боролись под бдительным судейским оком, чтобы вырасти в достойных мужей. Он, только он, Гефестион, побеждал Александра. И против его любви, светлой и чистой, против её силы царевич не устоит… Гефестион прижал руки к груди, подтянул ноги к животу, словно стремясь не расплескать ни капли из того, что переполняло душу, чтобы донести это светлое и огромное до Александра и излить на него полностью, целиком, — и унёсся в объятия Морфея. Ему снились конница, бредущая вдоль берега, уходящие за линию горизонта прекрасные города, дворцы, походные шатры, светильники, горящие, но не рассеивающие альковный полумрак, и он с Александром — на коне, в длинных анфиладах, в таинственной тьме…

      Проснулся Гефестион с ощущением блаженства, по телу в ещё дремотном состоянии разливалась истома испытанного только что вознесения. «Это тоже моя любовь, она каждый день приносит мне дар за даром». Выражение признательности богам закончилось, когда подросток повернулся и тело ощутило… Нет, это невероятно! Познанное сладострастие теперь жгло стыдом. Вот через что он прошёл, чтобы побывать в эмпиреях! Он оскорбил Афродиту-Уранию, его светлая целомудренная любовь ныне была запятнана и в прямом, и в переносном смыслах, упала до плотского вожделения, утолила его, опустилась с платоновских высот до Афродиты-Пандемос, до похоти, блуда! Как же он теперь будет жить — осквернённый зовом бесстыжей природы?! И хуже всего то, что от этого невозможно отказаться, потому что это слишком прекрасно, потому что это тоже связано с Александром! Что же делать? Какой позор! И ведь Александр… Он тоже из плоти и крови — значит, и с ним… И в грёзах о ком? «Он же только мой. Я не должен его никому отдавать», — мучительно простонал Гефестион.

      Любовь, рождающаяся в мечтаниях и фантазиях в воображении ребёнка, ослепляет — уже неважно было, каким на самом деле был Александр. Красивый или не очень, бесчестный или благородный, хороший или плохой — что за дело было до таких мелочей охваченному страстью сердцу? Оно само перемелет взятое и изваяет из него то, что угодно душе…

      Уже через несколько часов Гефестион отправился в путь. Теперь ему нужно было от Александра гораздо больше того, что он хотел получить от него вчера…



      — Александр!

      — Гефестион!

      Подростки побежали навстречу друг другу, и Гефестион с радостью заметил, что царевич несётся к нему не менее стремительно, чем он сам. Прошло лишь несколько мгновений после приветственных криков, а они уже сплелись в объятиях.

      — Алекс…

      — Геф… Я тебя сразу узнал... — Александр разомкнул руки на шее товарища и начал перебирать шелковистые тёмно-каштановые пряди, оглядывая их восхищённым взором. — Хотя ты изменился. Волосы вон отрастил, такую шикарную гриву!

      — Ты тоже изменился! Раньше был белокурый, а сейчас… златовласка. — Гефестион тихо засмеялся, его пальцы тоже заскользили по кудрям товарища. — Просто красавец!

      — Значит, разлука пошла нам на пользу.

      — И, я надеюсь, уже долгое время нас не посетит. Я теперь в твоей свите.

      — Будешь моим верным стражем?

      — Конечно. А ты — моим правителем.

      — Помимо этого, у нас ещё много других обязанностей. Учёба… Знаешь, что учителем у нас будет сам Аристотель?

      — Ученик Платона? — удивился Гефестион.

      — Да! Будем обсуждать «Симпозион»! Читал? — Увидев утвердительный кивок Гефестиона, — «ещё бы!» — Александр поинтересовался: — Что тебе больше всего понравилось?

      — То место, где Платон говорит: человек счастлив, но не знает своего будущего и хочет, чтобы это продлилось, то есть в данный момент…

      Александр не дал ему закончить:

      — Ты тоже запомнил этот парадокс? Представляешь, что мы можем представить «Симпозион»…

      — Пьесой! — на этот раз Гефестион оборвал своего царственного собеседника. Им и не надо было договаривать, они понимали друг друга с полуслова… — Греки считают нас варварами…

      — А мы воспользуемся их знаниями, станем ещё умнее и сильнее…

      — И их завоюем — и ты будешь Александром Великим!

      — Ты мне льстишь? — улыбнулся Александр.

      — Это от тебя зависит, окажутся мои слова лестью или станут чистой правдой. — Помолчав немного, Гефестион добавил: — Я же тоже преследую свои корыстные цели: мне гораздо почётнее будет служить славному царю.

      Александр тряхнул головой, пытаясь скрыть вновь появившуюся улыбку. Да, она была довольной, ну да — самодовольной, но кто же в тринадцать лет представляет будущее без лавров на своей голове?

      — Разве твоё самолюбие ещё не удовлетворено? Я прекрасно помню, что ты единственный, который регулярно побеждал меня в противоборствах, и сейчас, как и шесть лет назад, выше меня.

      — Тогда у меня ещё более причин сопровождать тебя повсюду, чтобы всё время видеть перед собою когда-то поверженного противника… Кроме того, мы можем соединить твою власть, мой рост, прибавить к этому наши прочие достоинства — и будущее величие нам обеспечено.

      — Ну пойдём, пока до него нам далеко — мы просто должны стать из грамотных людей хорошо образованными.

      Александр показал Гефестиону школу, своего рода интернат: помимо классных, здесь были и жилые комнаты, по одной на каждого ученика. Просто обставленные, скромные, даже подчёркнуто аскетичные, своим видом они словно были призваны каждый час напоминать своим обитателям о главной цели их пребывания здесь.

      И потянулись дни, каждый из которых нёс обоим и открытия, и радости, и огорчения.



      Дружба дружбе рознь: есть приятели — есть и избранные, есть отношения — есть и откровения. Гефестион стал другом Александра, и, хотя царевич привечал многих, не было никаких сомнений в том, что именно статный синеглазый красавец был удостоен привилегированного положения фаворита: именно с ним Александра можно было видеть чаще всего, именно с ним наследник отправлялся в детские экспедиции по окрестностям, обсуждал прочитанное, учил заданное, делился мыслями и замыслами, доверял страшные тайны, которых в тринадцатилетней голове всегда набирается огромное количество, делился сомнениями и надеждами. Именно Гефестиону Александр показал несколько потаённых местечек, в которых можно было спокойно сидеть часами, не боясь, что тебя обнаружат, именно с Гефестионом Александр ел, сидел в школе; спали они в соседних комнатах.

      И Неарх, и Леонид, и Фемистокл, и другие замечали эту близость и частенько обсуждали, во что она выливается, когда пара остаётся наедине. Если обрывки двусмысленных фраз долетали до Гефестиона, он приходил в ярость и давал волю кулакам, отстаивая непорочность своего повелителя — ту самую, что ему нужна была в последнюю очередь. Пристрастие оберегать святость имени Александра таким способом привело к тому, что у защитника проклятого, только мешавшего осуществиться дерзким мечтам целомудрия оказалось очень мало друзей — тем более его тянуло к царевичу.


      А что сам Александр? Обсуждая стычки и их причины, он испытующе смотрел на Гефестиона и пытался понять, устраивает ли отстаивавшего его честь то, что невинность царевича не была пока подпорчена самим дравшимся. Александру нравился Гефестион, ему нужен был тот, с кем можно было не таиться, кому можно было изливать душу, он позволял и принимал с радостью дружеские касания, невинные объятия, руку на колене, на тёплой шее, на плече и бесхитростные уловки смахнуть с век несуществующую ресничку, взъерошить шевелюру, вытаскивая прицепившуюся травинку или лепесток; Александр и сам этим занимался, что-то шептал на ухо, касаясь мочки губами, приникал щекой к щеке, клонил голову на грудь Гефестиона, бездумно смотря в бездонную синеву неба. Но где кончалась мера доверия? Конечно, любовь Гефестиона Александр не то что подозревал — он её видел, но ждал ли, пусть и неосознанно, слов признания, думал ли об ответе, нужно ли было ему всё это? Он и сам не знал — и, возможно, испытывал вину перед другом за собственную нерешительность, за то, что, позволяя многое и тем самым и поощряя, провоцировал на дальнейшее и вкладывал в сердце фаворита готовность к дерзаниям на большее.

      И Гефестион не мог понять и не смел идти дальше, рискуя потерять то, что имеет: слишком драгоценными были уже завоёванные территории, слишком волнующей — уже достигнутая близость, слишком тесным — общение. Он надеялся на то, что возмужание Александра выведет его на потребность, потребность плоти в интиме, уходил на ночь в свою комнату и, ложась в постель, представлял, что ему может сулить будущее. Шептал в глухой тиши родное имя, сжимал в руках подушку и тёрся сосками о простыню за неимением желанного тела рядом, творил своими мыслями в сознании и своими руками с телом то, что когда-нибудь, может быть, осуществит вместе. С Ним. С Любимым… Конечно, это оскверняло Афродиту-Уранию, и, если бы не было так сладостно и ослепительно…

      Но наступал день — и шли они на занятия, и кончались уроки, и ревнивым взглядом Гефестион окидывал всех учащихся, чтобы они не дайте боги не посмели покушаться на сокровенное, уединялся с Александром в очередном потаённом местечке — и пил то, что ему щедро наливалось, и так же щедро наливал своё в надежде, что когда-нибудь его напор пробьёт плотину и вынесет его в океан блаженства и полного единения. А пока они будут близки так…



      — Ты знаешь эту притчу? — и Гефестион рассказал Александру запомнившуюся историю: — Один раз ученик сказал мудрецу: «Ты знаешь так много, а я — так мало!» А мудрец ему ответил: «На самом деле всё наоборот. Посмотри сюда», — и начертил на песке два кружка: маленький и большой. Маленький был знаниями ученика, а большой — мудреца. «То, что ты знаешь, — объяснил мудрец, — заключено в маленьком кружке — и то, что тебе неведомо, начинается с его окружности. То же самое у меня — и ты видишь, что мне неизвестно гораздо больше, чем тебе. По сравнению с безграничностью того, что ещё предстоит познать, наши знания одинаковы, по сравнению с нашим пониманием — твои больше моих». Ты с этим согласен?

      — Интересно, — Александр не раздумывал долго. — Он прав, но только субъективно, со своей точки зрения. Мы смотрим на них отстранённо и сознаём, что знания мудреца всё-таки больше, он видит мир богаче и шире, чем мальчик.

      — Да, но это для нас, а история — об отношении двоих людей, об их сравнении. — Гефестион вздохнул. — И я подумал: «А любовь тоже может быть такой, как эти знания? Чем больше человек узнаёт о другом, чем больше впускает его в своё сердце, тем больше круг, занятый в нём его любовью, тем необъятнее предмет его страсти и больше чувство».

      Он то поднимал, то опускал свои глаза, зная, что каждый пойманный Александром взор скажет ему о любви Гефестиона к царственному отпрыску. «Наверное, я не прав, — думал Гефестион, — ведь не так добиваются своей любви. Но что мне делать, если я не в силах совладать с этим чувством, если оно помимо воли стремится наружу?» Гефестион любил, Александр ворвался в его душу и воцарился в ней — влюблённый наслаждался властью любимого над собой и досадовал на то, что сам не может дать Александру то же, в той же мере: слишком сладостно было покоряться, чувствовать себя околдованным, пить, не отрываясь. Гефестион понимал, что должен дать Александру себя — столько же, сколько получил от наследника македонского престола сам, но был ли верный оруженосец достаточно силён в изъявлении своей любви, была ли его страсть потребна царевичу? Излучаемая, она поглощалась дорогим сердцем или лилась попусту, не затрагивая и не воспламеняя её предмет? Идти вперёд напролом, доходить до слишком интимных откровений было опасно: многие как должное принимают поклонение и не считают себя обязанными отвечать на него, в царственных и царствующих особах это должно быть выражено чётко. Пусть глаза выдают Гефестиона, но, пока с его уст не срывается его тайна, он чист. Оставалась дружба, но была ли надежда на любовь? Оставалось время, проведённое вместе, но что в эти часы испытывал Александр, билось ли его сердце так же бешено? Оставались объятия — дружеские, но губы царевича по-прежнему были непорочны и нецелованны, и дерзать было страшно… Оставалось слишком много вопросов без ответа…

      — Я не знаю. — Александр поднял на Гефестиона голубые глаза, они не лгали. — Я на самом деле не знаю. Любовь ведь может быть и конечной… Знания универсальны, а чувство — оно у каждого своё. Я не могу судить за всех, а сам я ещё не… — и резко сменил тему: — Пойдём, я тебе покажу кое-что. Идём, идём!

      Александр схватил Гефестиона за руку и потащил к статуе Ники, гордая богиня победы стояла на высоком пьедестале и держала в руке лавровый венок.

      — Залезай, за мной! — и прежде чем Гефестион успел ответить и вообще как-то среагировать, начал взбираться на статую.

      Каменные складки пеплума как нельзя больше подходили для скалолазания, мальчики довольно быстро поднялись до пояса одаривавшей победителей, и только тут Гефестион понял, что замыслил Александр: со словами «держи меня крепче» он завис над несколькими десятками локтей пустоты, опираясь только на ступни, и тянулся к венку. Гефестион держал левую руку товарища своей правой, зацепившись левой за каменный выступ изваяния, Александр пытался добраться до лаврового венка, сверкающего на ярком солнце своей позолотой. Всё нутро Гефестиона сводило от страха, он не хотел думать о том, какой глубины пропасть разверзлась под хрупким телом любимого; не справься Гефестион, ослабь захват, не удержи руку — и всё было бы кончено вмиг… А Александр как ни в чём не бывало что-то делал с венком — наверное, долго, потому что Гефестион с ужасом понял, что на жаре, от непрерывной нагрузки его рука вспотела. Ему было дурно, он усилил хватку насколько мог, он шептал бы побелевшими губами «скорее, скорее!», если бы мог ими двинуть, если бы у него оставались силы ещё на что-нибудь…

      В глазах Гефестиона потемнело, сердце бешено колотилось, мгновения растянулись на года… Наконец Александр, видимо добившись задуманного, подтянулся к торсу статуи, всё было кончено. С Гефестиона ручьями лил пот, его трясло крупной дрожью, как они спустились вниз, он не помнил, как и не оценил показанных ему Александром двух золотых листиков, выдернутых из лаврового венка, — цели сумасбродной опасной проделки царевича.

      — Да, занятно, — только и смог прошептать он.

      Александр внимательно посмотрел на товарища.

      — Что с тобой? Ты посерел весь.

      Гефестион поднял на наследника вымученный взгляд, перевёл его на покорённую высоту и снова ужаснулся тому, что могло случиться. Перед прекрасными синими глазами всё плыло, они были мутны; его мутило и в прямом смысле, в ушах звенело, но он смог, схватившись рукой за грудь, метнуться в сторону низкорослых кустарников. Там его вывернуло наизнанку.

      Александр подошёл немного погодя, в руках у него была чаша с водой. Гефестион по-прежнему стоял согнувшись, переводя дыхание и морщась от гадкого привкуса во рту.

      — Выпей, — тихо сказал Александр и протянул посуду. — Что с тобой?

      Гефестион прополоскал рот и обмыл лицо.

      — Что с тобой? — повторил Александр, он выглядел немного растерянным.

      «Неужели не понял?» — с горечью подумал Гефестион.

      — Ничего. Ничего страшного, — его голос звучал глухо. — Ты вручил мне свою жизнь, но ноша оказалась для меня непосильной.

      — Почему? — Александр попробовал перевести всё в шутку. — Ты же выдержал.

      — Выдержал? — Гефестион взорвался: — Нет, я не выдержал, раз разблевался тут, а ты знаешь почему? Ты знаешь, что на жаре у меня рука вспотела, я сжимал её изо всех сил и не знал, каким богам молиться, пока ты парил, ни о чём не беспокоясь! Ты доверил мне свою жизнь — так что же? Это же такая малость! А я злой, я противный, я говорю, что ты не жизнь мне свою доверил, а хотел, чтобы я мучился, пока тебя держал, не зная, выдержу или нет. Или свою удаль, смелость мне показывал: вот, зависну — и ничего страшного! Или испытывал меня, справлюсь ли… Играл с провидением, ставка — жизнь. Такая малость…

      — Извини, — Александр понял, что виноват. — Я не знал, что это может быть рискованно. Я не подумал, что на солнце рука станет влажной. Но ты же сам не веришь тому, что говоришь. Неужели ты думаешь, что мне нужно тебя испытывать или хвастаться перед тобой? Неужели ты думаешь, что я могу найти удовольствие, видя, что ты страдаешь, что тебе плохо?

      — Ты сам себя наказал. Вон, — Гефестион кивнул на отвратительные следы на земле, — любуйся теперь последствиями…

      — И не подумаю. — Александр взял товарища за руку. — Я лучше тобой полюбуюсь. Тем более что ты уже не серый.

      Гефестион посмотрел на царевича, в глазах того читались неподдельное раскаяние, осознание своей вины, участие, симпатия. Но разве и без этого в них нельзя было утонуть? И Гефестион понял, что всё непонимание между ними растаяло в мгновение ока, что на первый план в душе опять вышла любовь, потопив только что перенесённую обиду, что ещё чуть-чуть — и он снова не выдержит. Только в другом: признается и вопьётся в эти нежные губы…

      И Гефестион отпрянул и помчался прочь — в школу, в свою комнату. Закрыться, не отвечать, делать вид, что ещё сердится. Так вполне можно протянуть ещё полдня и не признаться…