Свинцовые грозы детства. Таинственная Ижица 3

                Подозрительный постоялец

Забастовка на заводе.  Слухи о таинственной “Ижице” поползли по посёлку. Неожиданное появление толстяка Бруляко, а  Ельке снова грозит опасность.



Но вернёмся в февральский день семнадцатого года, когда запыхавшийся Мотька прибежал к Герке и сообщил, что на заводе рабочие начинают бастовать. Жить стало совсем невмоготу.

– Володька Шумайлов у них заводила, – показал свою осведомленность Мотька.

– Ну, вот, и до нас докатилось (слухи о волнениях в Петрограде и Москве давно ходили по поселку). – Ладно, пошли к Ельке, а то у меня мать скоро вернется, не поговоришь тут, – сказал Герка, натягивая пальто.

Действительно, как бы ни было трудно в шестнадцатом году, а в семнадцатом стало еще хуже.

Армия требовала все больше оружия. Спрос на «трёхлинейки», которые производили все оружейные предприятия поселка, всё возрастал. Хватало Ижевскому оружейному и других заказов — на патроны, снаряды, гранаты, щиты для пушек и даже кинжалы.


Когда есть стабильные военные заказы, есть работа. На Ижевском оружейном заводе в феврале тысяча девятьсот семнадцатого года трудилось больше половины населения посёлка, который был больше Уфы, Перми и губернской Вятки.

Рабочие были вправе надеяться на то, что рост производства оружия будут достойно оплачиваться, но надежды остались тщетными. Этого как раз и не происходило — расценки на фоне инфляции оставались крайне низкими.

Утром пятнадцатого февраля полторы сотни инструментальщиков не вышли к своим рабочим местам, предъявив ультиматум: либо новые расценки, либо забастовка.

А Елька варил пшённую кашу с говяжьим салом, но дух в избе стоял как от щей из кислой капусты.

– Кашеваришь? – спросил Мотька.

– Мамке готовлю, скоро придёт. Там чего-то на заводе творится, не говорит.

– Бастовать будут, – просветил его Мотька, – батя мамке говорил, я и подслушал. Худшие времена наступили.

Герка сразу понял, куда клонит Мотька – запасы хранились до худших времён.

– Елька, дай ему каши, Мотька видимо оголодал.

– Будешь? – радушно предложил Елька.

– Ещё чего, что я вас объедать буду? Дома поем, – отказался Мотька.

Герка решил разрядить обстановку.

– Знаете что, сейчас ещё не время, давайте подождем немного, надо выждать момент, ну, когда совсем – совсем будет трудно, – тут он сделал паузу. – Нам или кому-то,– добавил он.

Мотька и Елька согласились, ждать, так ждать.

– Надеюсь, не всю жизнь, – с надеждой произнёс Мотька.

И поселок замер, предчувствуя непредсказуемые события. Меньше стало людей на улицах, на Базарной площади опустели ряды приезжих торговцев, извозчики поснимали с коней бубенцы и не гнали коней рысью.  Даже собаки стали реже лаять, чувствуя обстановку в поселке.

В тревожном ожидании прошло четыре дня.

Восемнадцатого февраля помощник начальника Вятского губернского жандармского управления ротмистр Добромыслов стоял в кабинете начальника завода генерал-майора Кудрявцева и докладывал о сложившейся ситуации. Он держал в руках раскрытую папку из красной кожи.

– Ваше превосходительство, излагаю суть происходящего с Вашего позволения. Четырнадцатого  февраля вечером пред окончанием второй смены в инструментальной мастерской Ижевского казенного завода мастерами были выданы рабочим на руки расчетные книжки для получения заработной платы за первую половину февраля. У некоторых рабочих расчет был подведен по пониженной расценке, понижение которой последовало по распоряжению начальника мастерской инженера Филиппова и мастера Лыткина.

– Да, я давал такое распоряжение, пересмотреть расценки, – согласился Кудрявцев.

Ротмистр продолжал:

– Вследствие чего рабочие в числе пятьдесят человек, заявив протест против этого, остановили свои работы и потребовали восстановления им прежней расценки, о чем было дано знать помощнику начальника по оружейному заводу полковнику Волынцевичу, который и объявил рабочим, что их требования после будут рассмотрены, и приказал приступить к работам.

На следующий день, пятнадцатого  февраля рабочие инструментальной мастерской в числе около двухсот человек  неожиданно прекратили работы и предъявили Волынцевичу требование об оставлении старой расценки, более высокой, чем вновь введенная, а когда это требование было удовлетворено, то рабочие эти предъявили новые требования об увеличении вообще заработной платы. Это новое требование, как помощниками начальника, так и начальником заводов не было удовлетворено за отсутствием к тому законных оснований.

– Прошу прощения, ротмистр, – генерал-майор прервал Добромыслова. Нет предела моему возмущению. Если мы пойдем на поводу этих мятежников сегодня. Да-да, надо называть вещи своими именами, именно мятежников, то завтра… Я даже боюсь представить, что может быть завтра. Распустили народишко. Сначала в столице, теперь и до нас дошло. Продолжайте.

– Шестнадцатого февраля утром рабочие той же мастерской, как и всегда, явились на работу все, но рабочие Шумайлов Владимир Афанасьевич и староста Кокоулин Федор Федорович первые начали подстрекать рабочих бросить работу и примкнуть к забастовщикам. Рабочие из солидарности к бастующим прекратили работу. Всех рабочих инструментальной мастерской забастовало до трёх тысяч человек.

Никаких беспорядков в мастерских рабочие не производили, но были случаи угроз, если кто будет продолжать работу. Остальные мастерские завода 16 февраля работали.

Ротмистр Добромыслов сделал паузу.

– Надо арестовать главных бунтарей и судить. Надумали бунтовать в военное время, – генерал-майор был вне себя от гнева.

– Ваше превосходительство, считаю это преждевременным.

– Почему?

–Могут возникнуть беспорядки. Для предотвращения непредсказуемых событий мною дана телеграмма командующему войсками Казанского военного округа о выделении роты солдат, для усиления гарнизона Ижевского завода.

– Это разумно, ротмистр, когда ожидается прибытие?

– Завтра, утром.

– Хорошо, давайте дальше.

Добромыслов продолжил рапорт.

– Семнадцатого февраля забастовали почти все мастерские завода, за исключением ложевой, электрической и мартеновской, предъявив те же требования. Забастовщики к работам не приступили, но мастерских не покинули, а устраивали там собрания и обсуждали вопросы требования.

Кроме того, сегодня была подана телеграмма в Петроград на имя генерала Маниковского рабочим Степановым, проживающим по Куренной улице в доме двести восемьдесят восемь. В телеграмме упоминается, что завод не работает, посему просят выехать комиссию для расследования о сбавке расценок администрацией. На данный момент у меня всё.

– Так, – начальник завода встал из-за стола. – Властью данной мне Государем Императором объявляю. Пишите Приказ.

До отречения Николая Второго оставалось всего десять дней. Но эти десять дней надо еще было пережить, как посёлку Ижевский завод, так и всей России. И нашим героям: Герке,  Мотьке и Ельке.

Девятнадцатого февраля у проходной  вывесили приказ генерал-майора Кудрявцева о закрытии завода. На территорию никого не пускали. Начальник завода посчитал,  не смотря на то, что забастовщиков, хоть было меньше тех рабочих, которые не поддержали забастовку,  всё – же их количество было внушительным,  а нежелающие работать терроризировали остальную массу.

Нахождение же массы неработающих людей внутри завода, в теплых помещениях вместе с тем давало возможность агитаторам настраивать рабочих все враждебнее и враждебнее к высшей и низшей администрации и не обещало в будущем ничего хорошего. А потому, по его мнению единственным правильным шагом при сложившейся обстановке – закрыть завод, очистив территорию завода от рабочих и не давая возможности рабочим вне завода устраивать сборища или сходки без разрешения начальства. На всякий случай  временно были закрыты увеселительные и учебные заведения.

По городу поползли слухи, что для охраны благоразумных рабочих, тех, кто не принимал участие в забастовке, из Казани прибыла рота солдат. Ситуация накалилась, запахло арестами.

И они не заставили себя долго ждать.

“Вчера арестовали сорок четыре рабочих – “путиловцев”. Врывались ночью, хватали людей прямо с постели и, не давая проститься с родными, бросали прямо в холодные товарные вагоны без отопления и отправляли в Казань. Говорят,  всего арестовали около двух тысяч человек. А сегодня еще одну партию арестованных прямиком на фронт”, – это уже Мотька рассказывал Герке и Ельке со слов отца. Отец у Мотьки был в курсе всех дел, хотя и не совсем поддерживал забастовку, а вот у Ельки, мать, хоть и работала на заводе, но в политику не лезла. Ей бы работу не потерять и сына на ноги поставить.

– А еще, – продолжал Мотька, – на завод снова стали набирать рабочих. Моего отца взяли.

– Мамку тоже приняли, – заявил Елька.

– Это хорошо, – сказал Герка. – А вы знаете, что наших ижевских двадцать человек взяли во главе с Шумайловым? А сегодня за Степановым с нашей улицы  приходили, к тому, кто телеграмму отправлял.

– Расстреляют? – спросил Мотька.

– Откуда же я знаю, – ответил Герка, – но мы должны помочь.

Мотька и Елька переглянулись.

– Как, освободить? – теперь уже шёпотом спросил Мотька.

– Не, я в такие игры не играю. Мамка не поймёт. Она не одобрит, если мы против власти попрём. И так, слава богу, что её снова на завод взяли.

– Мой батя тоже не одобрит, – вставил Мотька, – выпорет или уши оборвёт.

– Эх, не поняли вы, хотя думаете в нужном направлении, – Герка щёлкнул пальцами. Щелчок получился звонкий и резкий. – Не освободить, а дать продержаться. Чуете, какие события в столице назревают? Неизвестно, что еще дальше будет. Мы поможем им едой.

Повисла пауза, во время которой Мотька и Елька переваривали то, что сказал Герка.

– Какой? – спросил Елька.

– Вот только не надо делиться нашими запасами, – произнёс Мотька, догадываясь, к чему клонит Герка.

– А, – вот ты о чём, – прозрел Елька. – И как это мы сделаем? Будем ходить по дворам, и раздавать еду? Или прямо пойдём в тюрьму – вот передайте забастовщикам покушать?

– Да, – с сожалением произнёс Герка, – не повзрослели вы, как я погляжу, нет у вас политического чутья.

– Чего у нас нет? – поинтересовался Мотька.

– Пролетарского сознания.

Герка сыпал непонятными словами, от которых Мотька и Елька ещё больше терялись.

– Ты, это, не особенно, объясни нормально, – выдавил из себя Мотька.

– Слушайте сюда, – Герка заговорщически зашептал, чтобы придать особую важность тому, что он только что придумал. – Мы идем сегодня на наше место, берём еды, сколько сможем унести и отнесем огородами Степановым. Они-то знают, кого арестовали, и между кем разделить.

– Ну, я не знаю, – с сожалением произнёс Мотька.

– Мотька, не будь скрягой. Они же для всех старались.

– Да я что? Я ничего. Что я несознательный какой? Вот Елька, наверное, не согласится, – попытался Мотка всё свалить на Ельку.

Тот вскипел:

– Получается, это я несознательный? Да я сознательнее чем десять таких как ты. Да я…, да я…, – Елька не нашелся, что сказать. Просто добавил: “Я готов, хоть сейчас помочь”.

– Я так и думал, что вы настоящие друзья, – похвалил их Герка. – С нашей улицы еще Бушуева и братьев Маркадеевых арестовали. А у них семьи. Кто о них позаботится?

– Кто? – машинально переспросил Мотька. Герка посмотрел на него каменным взглядом. – А, да, вырвалось случайно.

– Собираемся через два часа. Я возьму санки и мешки, Елька с тебя веревки, с Мотьки лопата. Возвращаться будем вечером, когда стемнеет. И оденьтесь потеплее, надолго уходим, костер разжигать не будем.

– А дома, что сказать? – спросил Елька.

– Придумайте, что-нибудь, не в первый раз, – дал дельный совет Герка.

За эти два часа Герка на тетрадном листе с помощью вырезанных из газет букв и клея изготовил записку. Буквы вырезал, чтобы не узнали по почерку. Где-то он читал, что по почерку можно найти человека, поэтому подстраховался. Записка была следующего содержания:

                Это для семей арестованных.

                Раздайте по совести, сами знаете кому.

                Лучше об этом никому не рассказывать.


Герка прочитал, что получилось и остался доволен. Немного подумав, в конце записки он приклеил букву ижица.

                “V”

Про записку Мотьке и Ельке решил пока не говорить. Придет время.


Пешком с санками добирались дольше, чем на лодке. Герка прикинул, что на обратный путь времени уйдет ещё больше, поэтому, как только  ребята оказались у схрона, Герка предложил сразу же преступить к делу. С перекусом можно повременить, успеется, если останется время. В случае чего и на ходу можно поесть. Мотька воспринял это предложение без энтузиазма.

К большой радости мальчишек, никаких следов присутствия посторонних не было. С энтузиазмом раскопали лаз и залезли внутрь.

Герка достал дежурную лампу, приготовленную заранее, и зажег фитиль. Мотька стал считать ящики.

– Зачем? – спросил Герка – и так видно, что никого не было.

– Так, на всякий случай. Вдруг, кто-нибудь ящик – другой отсюда вынес.

– Ага, – не выдержал Елька, – держи карман шире “ящик – другой”, если бы кто нашёл, все бы подчистую вынесли.

Герка достал опись ящиков, хранившихся в схроне.

– Возьмем только консервы, больше пока ничего брать не будем. Ни шоколада, ни ананасов, могут не понять. Ты Елька, иди за хворостом, а мы с Мотькой наполним мешки.

– А хворост зачем? – поинтересовался Елька. – Сам же говорил, что костёр разжигать не будем.

– Мы его сверху положим. Если что, скажем: “За хворостом ходили”.

– В такую даль? – удивился Мотька.

– Тогда придумай, что-нибудь получше. А пока думаешь, неси мешки.

Работали споро и дружно, поэтому управились быстро. Сначала к санкам привязали мешки, а потом и уложенный сверху хворост. Поклажа оказалась хоть и тяжеловатой, но не громоздкой. Пока работали, стемнело, пошёл снег. “С одной стороны, снег – это хорошо, заметёт следы, плохо, что трудно будет возвращаться, – подумал Герка. – Лишь бы Мотька с Елькой выдержали”.
Чтобы поддерживать силы он предложил взять с собой плитку шоколада, что было встречено с большим энтузиазмом у Ельки и большим сожалением у Мотьки. Он предлагал взять по одной плитке шоколада на брата. Но Герка был непреклонен. В качестве компенсации он предложил Мотьке и Ельке плитку разделить между собой.

Заделали лаз, наспех перекусили и отправились в обратный путь. С грузом, против ветра, при падающем снеге идти было тяжело. Менялись часто, но больший отрезок пути санки вез Герка. Хорошо, что груз был привязан крепко и надёжно, тут уж мальчишки постарались.

Шли, падали, поднимались, но всё-таки дошли. Теперь надо было пройти по улицам посёлка, чтобы не привлечь к себе внимание. Сами по себе санки с хворостом никому не были интересны, даже грабителям, но время было смутное, по посёлку ходили патрули и иногда спрашивали у прохожих документы.
И уже почти подошли к улице, и уже ощущалось тепло от домашней печки, как послышалось грозное: “А ну стойте!”

Встали как вкопанные, только санки продолжали двигаться по инерции. Трое вооруженных мужчин стояли посередине улицы.

– Кто такие? – Спросил один из них, подойдя к мальчишкам.

– Мы с Куренной улицы, за хворостом ходили, домой идём, – ответил за всех Герка.

– А почему так поздно?

– Вот поэтому и спешим.

– Пухарев, может, отведем их, куда следует, пусть разбираются, – предложил второй.

Тут, наверное, надо написать, что для Герки, Мотьки и Ельки вся их короткая жизнь пронеслась перед глазами, время остановилось, сердца забились, как у мыши полёвки, земля разверзлась под ногами, но ничего подобного автор писать не будет. Скажем просто: "Мальчишек обуял дикий ужас". Ужас перед тем, что сейчас произойдёт и еще больший ужас перед тем, что их после всего этого ожидает. Елька хотел уже пустить слезу, чтобы разжалобить патрульных, но не успел. Спасение пришло неожиданно, откуда не ждали.

– Стойте, мужики, это же мои знакомы. Я их знаю, – произнес третий патрульный. – Они точно с Куренной улицы. Вот с этими двумя (он кивнул на Герку и Мотьку) мы германских шпионов ловили, а третий у них даже пленником был. Ну, чего, признали меня?

Попробуй тогда запомни лица охранников, на рабочих смотрели, но в такой ситуации и чёрта лысого признаешь своим отцом.

– Конечно, сразу признали, – радостно произнёс Мотька.

– А, герои, значит, – сказал тот, у кого фамилия была Пухарев, – ну, молодцы. Только бегом домой, а, может, вас проводить до дома и сдать родителям?

– Не, не надо, – как-то в раз ответили мальчишки и покатили санки по улице. И только свернув на свою улицу, мальчишки перевели дух. Выглянули из-за угла – никого не было.

Первым выдохнул Мотька:

– Уф! У меня душа ушла в пятки, до сих пор, по-моему, не вернулась. Думал всё, попались.

– Мотька, потрогай мои руки, – попросил Елька. – Кажется, у меня кровь в жилах застыла.

– Это от холода, – подбодрил его Герка.

– Не, не от холода, от страха. А тебе, чего, Герка, страшно не было?

– Честно?

– А-то!
– У меня сердце перевернулось и затихло, кажется, до сих пор не бьётся.

– Тоже струсил? – удивлённо спросил Мотька. Этого он никак не ожидал, чтобы
Герка мог позволить себе праздновать труса.

Герка уловил момент.

– Мотька, я больше вас испугался, но только не за себя, а за тебя и Ельку.

Мотька переваривал услышанное.

– А, понял, – наконец вымолвил он.

Но если честно, ничего он не понял: то ли Герка выкрутился, то ли сказал правду.

Подкатили к огороду Степановых, в окнах мерцал желтый свет керосиновой лампы.

– Не спят ещё, – заключил Мотька.

– И хорошо, что не спят. Распаковывай сани, мы с Мотькой перетащим банки, а ты Елька хворост обратно привяжи, Не оставлять же нам его здесь. Себе заберёшь.

Тут Герка решил показать друзьям свою записку.

– Вот, смотрите, что мы оставим.

Мотька и Елька прочитали.

– А зачем?

– Ну, как, пусть знают, что это не с неба упало и не чужое, а их.

– А буква Ижица в конце для чего?

Для тайны. Не будем же мы свои имена оставлять.

– Опять тайна, боюсь влетит, – сказал со вздохом осторожный Елька.

– Не влетит, никто не узнает, – обнадёжил Герка. – Если, конечно, никто не проболтается.

– Могила, – сказал Елька.

– Две могилы, – подтвердил Мотька.

Стараясь не шуметь, Герка и Мотька выложили банки на крыльцо (не оставлять же мешки), записку придавили парой банок, но так, чтобы её было сразу видно.

– Хорошо, хоть собаки нет, – прошептал Мотька.

– Собаку кормить надо, а им самим есть нечего. Главное, чтобы никто “до ветру” не вышел. Давай, иди к Ельке, и увозите санки, только следы запутайте. А я постучу в окошко и дам ходу, и тоже следы запетляю.

Дождавшись, когда Мотька и Елька скроются из вида, Герка настойчиво постучал в окошко несколько раз и пустился наутёк.


Уже на следующий день в поселке шептались о загадочной букве Ижица. Слухи были самые различные, но такие невероятные, что в них мало кто верил. Поговаривали, что кто-то из прозорливых зажиточных купцов или заводчиков решил в такое неспокойное время опекать семьи заговорщиков, чтобы в случае непредвиденных событий, как же в самой столице уже бунтуют, и ему это зачлось (в это мало, кто верил). Кто-то клялся, что  слышал, будто заводское начальство, таким образом, старается погасить волнения рабочих (в это вообще никто не верил), а кто-то божился, что появилась какая-то неизвестная организация, которая выступает за рабочих. И сначала помогли бунтовщикам, а потом будут помогать и всем остальным рабочим (в это многим хотелось верить).
Но все это были только слухи. В действительности об этом знали только в семьях арестованных рабочих, хотя и те не догадывались, откуда на них свалилась такая благодать, но никому ничего не рассказывали, как и было велено. Молчали, как металлические заготовки. Но слухи всё-таки ходили.

Два дня мальчишки, чтобы не вызвать никаких подозрений, и, как бы случайно, не выдать себя, не показывались на улицу. Решились на третий день. Как показалось Герке, ничего не предвещало опасности и не вызывало тревоги. Он зашёл за Мотькой и они вдвоём отправились к Ельке. Тот шёл им на встречу.

– Ко мне нельзя, у нас постоялец объявился, – ошарашил Елька друзей. – Мамка сказала, чтобы я пока дома сидел, вдруг, чего украдёт.
 
– Чего у вас красть-то? – удивился Мотька. – И зачем тогда постояльца брать, если боится?

– Мамка говорит: “Лишняя копеечка всегда в доме пригодится”.

– А что за постоялец? – поинтересовался Герка.

– Не знаю, не родственник, не знакомый. Верста коломенская, вот такой высокий, – Елька встал на цыпочки и поднял руку. – Только в два раза выше.
Герка и Мотька задрали головы, выходило внушительно.

– Понятно, приметный.

– Тёмный какой-то, всё глазами зыркает, как-будто ищет чего-то. Фамилия у него Широносов. Говорит, что по торговому делу служит, – добавил Елька.

– Ладно, Елька, иди домой, следи за своим постояльцем. Не нравится мне всё это, – задумчиво произнёс Герка, – ой, не нравится. Тут надо всё хорошо обмозговать.

На том и расстались.

Утром двадцать четвёртого февраля Ижевский оружейный завод снова заработал. Протяжный заводской гудок протрубил о начале трудовой  смены. Среди рабочих было много новых людей, набранных после последних событий. Тех, кто участвовал в забастовке или кого считали неблагонадёжными, на завод не приняли. Жизнь жителей посёлка Ижевский завод стала входить в спокойное русло.

Елькин постоялец действительно был странным. Редко выходил по делам, говорил, что до вечера, но неожиданно возвращался. То он интересовался, почему Елька не учится (да, учусь, учусь), когда узнал, что ремесленное училище временно закрыли, спросил: “А чего с друзьями не на улице?” (холодно, дядя). У Ельки возникло чувство, что постоялец, хотел остаться один в доме. Зачем это ему было нужно, Елька пока не знал.

“А еще вчера, он предложил мамке прибраться в сарае. Мамка отказывалась, но постоялец настоял и мамка согласилась. Я хотел было ему помочь, но он отказался. А вечером долго мылся в бане”, – рассказывал назавтра Елька друзьям.

Герка и Мотька слушали молча.

– А где он сейчас? – спросил Герка.

– Ушёл, нет его.

– Да, ситуация, может он что-нибудь ищет?

– Да, чего у них искать? – удивился Мотька. – Вчерашний день? А давайте за ним проследим, может он тоже шпион?

– Проследить, конечно, можно, опыт у нас имеется, – задумался Герка, – но как бы нам опять не влипнуть в историю. В этом деле у нас опыт тоже имеется. Сделаем так.

Мотька и Елька превратились в одно большое ухо. Читателю не надо воспринимать это буквально. Просто Мотька и Елька вникали, что сказал Герка.

А в это время постоялец Ельки Широносов сидел в чайной на Базарной улице  с Бруляко, с тем самым лысым толстяком, которого должен был убить Кривин (ещё два года назад, но, как-то пошло всё не по плану). Бруляко, правда, немного изменился за эти два года, стал ещё толще, сменил белый костюм на серую куртку и такие же серые брюки, но волос ему это не прибавило. Говорили тихо, почти в полголоса. Широносов рассказывал, Бруляко иногда задавал вопросы.

А за соседним столиком сидел Витька Поверин, сын инженера, тот самый, который Герке, Мотьке и Ельке помог пройти на завод через своего отца. О чём говорили двое мужчин за соседним столиком, ему было совсем неинтересно, просто он сидел с другом и кушал крем-брюле, запивая его чаем. Но,  когда два раза в разговоре прозвучала улица Куренная, один раз имя Елька и двое его друзей, он невольно прислушался к разговору, забыв про чай и пирожное. Чтобы лучше расслышать, Витька даже откинулся на спинку стула, словно отдыхая от чаепития и напряг слух. Но, как ни вслушивался, всего разобрать не смог. Понял только одно – Ельке, а, возможно, Герке и Мотьке грозит опасность, потому что они чего-то опять натворили. И то, что они натворили, не нравится этим двум посетителям.

Мужчины расплатились с официантом (белые брюки и рубаха с малиновым пояском - шик-блеск, красота) и вышли из чайной. Причем вышли не вместе, а поочередно, с небольшим интервалом, как отметил про себя Витька. Сначала ушёл длинный, потом лысый.
Оставив друга в недоумении, обещав всё рассказать потом (да, как расскажешь, но что-то придумать надо), сын инженера побежал к Герке, чтобы  сообщить ему о странном разговоре. Он считал, что хоть говорили про Ельку, но Герка самый толковый из троицы, и по всей вероятности это касалось и его.

Витька подбежал к дому Герки и постучал в ворота. К своему стыду Витька не умел свистеть и он ужасно завидовал тем мальчишкам, которые выдавали такие трели, даже без помощи пальцев, что птицы отзывались. Пробовал как-то поучиться, даже брал за деньги уроки у одного “свистуна” но кроме сиплого звука, ничего выдавить из себя  не смог. И хотя учитель бил себя в грудь, что через год, точно научит Витьку свистеть, уроки пришлось прекратить. Поэтому он постучал в ворота.

Герка не ожидал такого поворота, слушал Витьку и всё больше недоумевал. “Кто мог в чайной говорить про Ельку, он, что известная в поселке личность? Может, совпадение или случайность? И настораживает упоминание в разговоре название улицы и Елькиных друзей. Слишком много совпадений, ох, слишком много”, – размышлял Герка, слушая сбивчивый рассказ сына инженера.
 
– Вы опять куда-то вляпались? – спросил Витька.

– Вроде нет, ничего такого, всё у нас нормально (ой, хитрил, хитрил Герка).
Он никак не мог всё связать воедино, чтобы выстроилась чёткая картинка, дающая ключ к разгадке. И только когда Витька Поверин сказал, что в разговоре промелькнула какая-то голубятня, Герка понял всё – как молнией пронзило.

– И как выглядели эти двое? – безразлично спросил Герка, хотя это далось ему с трудом, в горле стало сухо, шершавый язык обдирал нёбо.

– Один такой высокий, как каланча, другой лысый.

– А тот, который лысый, толстый?

– Да,  упитанный, – ответил Витька. – Ты их знаешь?

– А, ну тогда всё понятно, – Герка перевёл дух, можно было выкрутиться перед Витькой. – У Ельки постоялец объявился, может он рассказывал своему знакомому, где остановился, вот Ельку и упомянул.

– Значит, я напрасно тебе всё это рассказал? – разочарованно произнёс Поверин.

– И совсем не напрасно, – успокоил его Герка. – Спасибо тебе, может, что-то и прояснится.

И протянул Витьке руку.

Убедившись, что сын инженера ушёл, Герка бросился к Мотьке, тот ничего не поняв, сбегал за Елькой и все трое собрались в сарае Герки.

– Давай, выкладывай, чего стряслось? – сказал Мотька. – Что за колгота?

Герка собрался с духом и выпалил:

– Плохо. Всё очень плохо.

– Что германцы фронт прорвали? – поинтересовался Мотька.

– Завод снова закрывают? – у Ельки было своё понимание о плохом.

– Всё гораздо хуже, – Герка не знал с чего начать.

– Конец света, что - ли? Да не тяни ты кота за хвост, – завёлся Мотька.

И Герка рассказал им всё, что поведал ему Витька Поверин. И про длинного, и про лысого, и про Ельку, и про его друзей, и улицу, и  голубятню.

– Теперь поняли, откуда ветер дует?

Мотька и Елька переглянулись, как будто выжидая, кто первый скажет: “Не очень”.

Герка понял этот перегляд.

– Длинный – это твой, Елька, постоялец, сам же говорил, что ходит все вынюхивает. Твои друзья – это я и Мотька, не зря они говорили про нашу улицу. Голубятня, это то место, где мы нашли склад. Всё складывается. Они ищут тех, кто мог его найти и перенести на другое место.

– А им что надо, тушёнки или шоколада? – от волнения Мотька стал говорить стихами, в чём ранее замечен не был.

– Да нужны им твои продукты (Мотька оценил это “твои”), они ищут оружие или ещё, что-то, чего мы не знаем. И вышли они на Ельку, –
Герка немного помолчал, – думаю и на нас с тобою, Мотька, тоже.

До этого, молчавший как пришибленный, Елька нервно потёр ладошкой нос:

– А кто этот второй, лысый?

– Сдаётся мне, что это тот лысый толстяк, который сбежал в самый последний момент. За которым ты, Елька захотел проследить.

– Так, значит, снова германские шпионы? – невольно вырвалось у Мотьки.

– Как ни крути, а выходит так, – ответил Герка.

– Если они знают, что это мы, пытать будут, – грустно подытожил Мотька.

– Если бы знали точно, давно бы пытали, – успокоил его Герка.

– И что делать? – спросил Мотька, к которому после последних слов Герки спокойствие не вернулось.

– Я знаю, что делать, – сказал Елька.

– Что?

– Что?

В раз выпалили Герка и Мотька.

– Надо идти к следователю, этому, как его, – Елька напряг память, – Акинфию Юстиниановичу. И всё рассказать.

– Как это всё рассказать? – спросил Мотька, – всё-всё?

– Не, только про постояльца и этого лысого толстяка. Пусть они сами с ними разбираются. Что мы, всю жизнь будем за них шпионов ловить?

Герка положил руку на плечо Ельки.

– А ведь ты прав. Здоровско придумал.

– Может, сначала проследим за постояльцем? Будет с чем идти к следователю, - Мотька хотел, чтобы и его похвалил Герка.

– Елька последний раз проследил, слава богу, жив остался.

Этот аргумент подействовал на Мотьку.

– Когда пойдём?

– А, прямо и сейчас, чего ждать? – ответил Герка.

Мальчишки долго объясняли в проходной, кто им нужен, но по какому вопросу не сказали.

– По очень важному, – серьёзно сказал Герка.


Акинфий Юстинианович принял их радушно, как добрых друзей. Даже отложил бумаги, которые вычитывал.

– А, старые знакомые! С чем на этот раз пожаловали? Надеюсь, что-то серьёзное, по пустякам вы бы не стали меня беспокоить.

Он вышел из-за стола и пожал каждому руку. Ельку ещё и потрепал по макушке.

– Недавно только вас вспоминал. Два года уже прошло, повзрослели-то как. Я, честно говоря, даже уже скучать начал, думал: “Как мы тут без вас справляемся, уму непостижимо?”
Видно было, что следователь находится в хорошем расположении духа.

– Что, снова германских шпионов выследили? – улыбнувшись, в шутку спросил он.

– Да, – выпалил Герка (какие уж тут шутки, живыми бы остаться).

Улыбка медленно исчезала с лица Акинфия Юстиниановича, словно надпись мелом на классной доске стирали мокрой тряпкой.

– Пойдёмте к столу, я буду записывать.

Мальчишки расселись на мягкие стулья, почувствовав их превосходство над табуретками и скамейками.

– Итак, позвольте полюбопытствовать, что случилось на этот раз?  – спросил следователь и макнул ручку в чернильницу.

Рассказывал Герка, потому как Мотька и Елька знали всё только с его слов. Акинфий Юстинианович всё скрупулёзно записывал, иногда задавая вопросы.

– Как фамилия постояльца?

– Широносов.

– А зовут как?

– Елька, как зовут постояльца?

– Мамка к нему обращается Илья Сергеевич. Наверное, так и зовут.

Следователь оторвался от бумаг:

– Что-то в этом есть странное и загадочное. Постоялец встречается с Бруляко.

– С кем? – переспросил Герка.

– Ну, с этим лысым, который от нас скрылся, и почему-то поселяется в доме у Ельки. Совпадение? – И сам себе ответил, – Не верю я в такие совпадение. Должна быть какая-то связь.

Ребята напряглись.

– Ну, ладно, давай, Герка,  дальше.

Мальчишек немного отпустило.

Следователь закончил писать, промокнул массивным пресс-папье последнюю страницу и посмотрел на ребят. Подозрительно так посмотрел, у Герки даже мурашки по телу побежали. Что творилось с Мотькой и Елькой остаётся только догадываться.

– А вот, скажите-ка мне, разлюбезнейшие, никто ничего не слышал, про банки тушёнки, которые кто-то подбросил семьям забастовщиков? – вкрадчиво спросил следователь.

Ребята переглянулись (ну, откуда он знает, ведь было же сказано в записке: никому не рассказывать).

– Нам ничего не дали, у меня мамка не забастовщик, – ответил первым Елька.

– Я тоже ничего не знаю, отец не бастовал, – встал на защиту отца Мотька.

– Нет, мы ничего про это не знаем, – поставил точку Герка.

– Ну-с, хорошо, но если, что-то станет известно, сразу ко мне, понятно?

– Конечно, понятно, ¬– ответил утвердительно Герка.  “Чёрта с два, –  подумал он, – что на самих себя доносить?”

Чтобы сменить тему, он спросил:

– А что стало с теми германскими шпионами капитаном Лашкевичем и с тем, кто Ельку хотел убить?

– Его фамилия Кривин (Елька невольно скривился), сподручный Лашкевича, так, мелкая сошка на побегушках. Его этапировали в Сарапул и осудили, теперь сидит в тюрьме. Других участники группы тоже арестованы, только лысый толстяк скрылся, мы его не смогли поймать, думали, что он покинул посёлок, а вон, нате вам, объявился. А Лашкевич действительно оказался немецким шпионом, но вот вам я ничего  о нём рассказать не могу. Сами понимаете, военная тайна.

– Понимаем, – ответил Герка, радуясь, что разговор про консервы закончился.

– Ну, ладно, идите, охрана вас проводит через проходную, а я пойду докладывать начальству о ваших подозрениях.

Когда мальчишки вышли на улицу и миновали плотину, Елька спросил:

– Герка, а мы теперь тоже забастовщики?

– Почему, – удивился Герка.

– Ну, раз мы им помогали.

– Брось, Елька, брось и разотри. Какие мы заговорщики? Мы ещё малы для таких дел.

Но Ельку это мало успокоило.


Помощник начальника Вятского губернского жандармского управления полковник Будогосский внимательно выслушал Акинфия Юстиниановича.

– Снова эти мальчишки и опять им шпионы мерещатся. Вам не кажется это странным?

– Ваше высокоблагородие, господин полковник, осмелюсь напомнить, что в прошлый раз им не померещилось.

– Да, да, вы правы. И что предлагаете?
 
–Я бы проследил за этим постояльцем. И надо навести о нём справки.

–Что же разумно, я дам соответствующие распоряжения.


Елькин постоялец почувствовал тревогу и приближающуюся опасность. Нюх и чутьё его никогда не подводили. Дело, которое ему поручил Бруляко, было проще простого, выяснить, не причастны ли мальчишки к похищению продуктов и оружия из тайника. Если, да, то куда они могли спрятать похищенное.
Широносов сначала удивился, причём здесь мальчишки, искать надо того, кто знал про этот склад. Но Бруляко уверял, что все, кто знал, арестованы, ему одному удалось вовремя скрыться. Про тайник мальчишки могли ничего не знать, но могли наткнуться на него случайно. Место они знали и, по мнению Бруляко,  вполне могли ради любопытства сплавать туда на лодке. Это было вполне объяснимо, хотя сейчас искать пропажу, всё равно что искать иголку в стоге сена. Два годы уже прошло. Но  лысый пообещал столько денег, что отказаться было невозможно. А деньги ему сейчас были крайне нужны. И Широносов согласился – мальчишки, так мальчишки.

Повезло сразу, мать одного из них, пустила в дом постояльцем, но ничего подозрительного в этом доме не было, хотя он проверил, кажется, каждый уголок убогого жилища и пристроек. Если Елька действительно имел к этому участие, должны были остаться какие-нибудь следы: случайно оброненная обёртка, или консервная банка или ещё какой предмет, указывающий на имущество со склада. Но ничего подозрительного найти не удалось (Молодец Герка, навёл дисциплину). Смущало только одно, сын хозяйки дома никак не шёл на контакт, и, как казалось Широносову, тот стал его в чём-то его подозревать. Друзей в дом не приводил, сам надолго не отлучался.

И он уже почти уверовал, что вся затея Бруляко напрасна, но тушёнка для семей, арестованных забастовщиков, которая, как сказал лысый,  и была в том потайном складе, оставляла сомнения.  Это наводило на определённые мысли. Например, что Бруляко не врёт, но чего-то не договаривает. Раз, не договаривает, значит, и обмануть может. А вот этого Широносов допустить никак не мог. Он и сам был мошенник ещё тот, за что недавно отсидел в Сарапульской тюрьме, правда недолго, и почти без последствий. Время было такое, что на таких, как он, власть мало обращала внимание. Её больше беспокоили политические заключённые, которые даже в тюрьме доставляли много хлопот, а к мелким уголовникам, относилась равнодушно. Но именно, находясь в заключении, и общаясь с политическими, Широносов понял, что в стране грядут большие перемены, но хорошо это или плохо, он пока не знал. Понял только одно, что в стране будет такой бардак, что можно на этом неплохо заработать. Но всё равно для начала ему нужны были деньги, на старых дружков рассчитывать не приходилось. Те, кто остались на свободе, могли только приютить или взять с собой на дело. Но связываться с полицией Широносов пока не желал. Вот поэтому он и согласился на условия лысого толстяка, с которым познакомился совершенно случайно.

В последнее время тревожные ощущения не покидали Широносова, и он чувствовал себя крайне неуютно. О том, что Бруляко разыскивается жандармским управлением как немецкий шпион, Елькин постоялец, конечно же, не знал и даже не догадывался.

Подозрения, в том, что-то пошло не так усилились, после того как Широносов почувствовал за собой слежку. Он не мог ошибиться. Молодой  неприметный парень с простым рабочим лицом постоянно шел за ним по пятам. Постоялец даже сделал несколько обманных кругов, чтобы убедиться в своей догадке. Догадка подтвердилась, парень не отставал, и это сильно напрягало Широносова. “Этого ещё не хватало”, – думал он. Нет, ничего криминального за ним не было, подумаешь, снял жильё, разве это преступление? Ночью он аккуратно выглянул из-за занавески на улицу. Какой-то силуэт маячил неподалёку от дома и, похоже, никуда уходить не собирался.
 
Вспомнив все свои последние действия (встречался только с лысым, пытался переговорить с Елькой) и, поразмыслив над ситуацией, он пришёл к выводу – надо сматываться. Или всё-таки ребята эти были непростые, или этот Бруляко и есть тот объект, которым интересуются жандармы. “В любом случае, – решил Широносов, – надо исчезнуть и отсидеться в тихом месте пока не арестовали. В тюрьме оказаться не резон, когда грядут такие большие события”.
И большие события не заставили себя долго ждать.
 

Двадцать седьмого февраля в Петрограде состоялась общегородская политическая забастовка, переросшая в событие, которое принято называть Февральской буржуазной революцией.

Весть о ней пришла в посёлок Ижевский завод только через день. И была поначалу воспринята как очередная провокация – мало ли их было? Но потом, когда пришли официальные газеты,  стало ясно: бастовали рабочие не зря и уныние от проигранной, казалось бы, забастовки на Ижевском заводе сменилось радостным ликованием.
 
И закрутили, закружили ветры перемен.

Ночью двадцать восьмого февраля в Петрограде Временный комитет объявил о том, что берет власть в свои руки. В этот же день восстали 180-й пехотный полк, Финляндский полк, матросы 2-го Балтийского флотского экипажа и крейсера «Аврора». Восставший народ занял все вокзалы города. Первого марта восстали Кронштадт и Москва. Второго марта было сформировано Временное правительство, а царь под давлением общественности отрекся от престола.

Третьего марта радостная весть о победе рабочих и солдат Петрограда, о свержении самодержавия, облетев весь Ижевский завод, сразу изменила общую ситуацию. Рабочие ликовали, забили церковные колокола. Люди выходили на улицу и обнимались, работы приостановились, на свободу выпустили всех политических заключенных.

Заводское начальство растерялось и ничего не предпринимало, полиция разбежалась. По постановлению общих собраний рабочих, нежелательные начальники мастерских и мастера от работы отстранялись. Были арестованы, как ненадежные элементы, полковники: Волынцевич, Тарновский, Халютин, прапорщик Земляницин и ряд других офицеров. По мастерским отстранены от работы девять мастеров, десять надзирателей и надсмотрщиков. Начальники мастерских и мастера оставались только выбранные общим собранием рабочих. Рабочие чувствовали себя хозяевами на заводе. Вместе с историей страны менялась и история посёлка Ижевский завод, необходимо было приступать к организации новой революционной власти.

Герка, Мотька и Елька наблюдали за всем происходившими переменам и многого еще чего не понимали, но все трое чувствовали, что впереди их ждут грандиозные и переломные события.

А события развивались с неимоверной быстротой – семимильными шагами приближалась Октябрьская революция. Страна была на пороге новой жизни. Какой, об этом никто не знал и не догадывался.