Би-жутерия свободы 307

      
  Нью-Йорк сентябрь 2006 – апрель 2014
  (Марко-бесие плутовского абсурда 1900 стр.)

 Часть 307
 
Пройдясь волнорезом пальцев по волосам, бардопоэт решительно взялся за ручку двери, готовый на всё – вплоть до смены кургузых претензий на курносые мечты, лишь бы подобрать подходящую по интеллекту куклу. Неожиданно в голове запоэтило. Не в силах сдержать творческий натиск, Опа отпустил ручку двери и вынул Пишущую. Отходя в сторону, он поспешно внёс запись в книжечку, опасаясь упустить досужие измышления, наплывающие в роман с легкомысленными фрикадельками «Эшалом власти».
В его академической работе семитская трактовка любви в лодке-дублёнке на четырёх пуговицах казалась заболеванием.

Я не забыл того, чего не знал
и, полюбив, любовь не удержал.
Скрываясь в мрачной келье ото всех,
в себе пригрел непризнанный успех.

Я отрицал, что неприязнь любил,
Припомнив, что с другою позабыл.
Не потревожив сумасшедших снов,
потряс в себе гармонию основ.

Пустыней вдаль миражит караван.
Я целостный стою в тени нирван.
Твой голос изощряется в любви,
но правды горькой мне не говори.

В солнцезащитных спрятавшись очках,
стремлюсь играть с людьми  под дурачка,
раскрыть хочу извилистость твою,
собрав любовь в кулак, стихи дарю.

Их откровенье пусть не осквернит
ни ночи, ни распавшиеся дни,
что выданы касаточкой-судьбой,
И ждёт меня за неудачей сбой.

Я дамам верой, правдою служил,
но с куклами, казалось, век прожил,
был мненья невысокого о них,
теперь прошу, подайте надувных.

Кастрированные стихи, подумал Опа-нас. Но одно его успокаивало – в соответствии с учением Зигмунда Фрейда, не он один неудачник. Опа вспомнил коллоквиумный пример дилеммы «Лучше поздно, чем иногда», поднятой в беседе задушевнобольных – учителя и его последовательницы на койке в одном из оздоровительных учреждений курортного типа.
– О, если бы стены были женщинами, я бы жил среди голых стен! – с тоской в голосе воскликнул задушевнобольной учитель.
– Любовь?! Я думала, секс – это палочки и колбочки, а это всего лишь сетчатка глаза! – откликнулась она с подгулявшей тенью надежды, как бы говорящей о том, что добропорядочность становится таким же оттавизмом, как шнуровка на футбольном мяче.
– Причём тут палочки и колбочки, когда вы такая красивая?
– А вы дерзающий поэт и непревзойдённый философ, притом прирождённый, – выразила предположение последовательница.
– Что вы! Я всего лишь прагматик. О, жалкие поэтишки! – воскликнул Опа-нас, явно обращаясь к фотографиям трёх великих бардов на стене, развешенных на фоне одутловатых облаков. – Мне ничего не стоит переплюнуть их всех липучкой литературной жвачки созданной мною за 30 лет нагнетаемого творчества.
Сдерживаемый несовершенными законами, Опа оперировал большими категориями, чем дозволено в мачо-обществе (когда-то ему даже предлагали должность медбрата с функциями медсестры и многочисленными родственными связями, но в карусели знакомств он отказался в пользу игры за сборную по футболу).
А что если куклы сделаны из папье-маше? Ведь у него к нему, после изобретения им весов с занавесками,  аллергия. Не повлияет ли это на его дальнейшее совместное проживание под одной черепичной крышей с Зосей? В висках Опы застучала перелитая от немецкого донора «O’donner wetter!» кровь.
О последствиях приливов к голове подробно узнают, пообщавшись с кукольными достижениями в области сексуальной техники. И всё благодаря наставнику Арику Энтерлинку, который ещё в школе лучше всех выражал расплывчатые мысли на промокашках, отсиживая с переменным успехом уроки на дополнительных занятиях. Интересно, сколько гостей соберётся в его квартире?
Пока Опа-нас Непонашему рассуждал и подчищал в мозгу неудавшиеся строчки, двери приоткрылись. Из коридора доносилось сиртаки гардеробщиков «Для сюртуков». Пойду-ка я сделаю крюк вокруг дома, подумал Опа, будет хотя бы на что пальто повесить, как говорил в больнице кораблестроитель Иван Полозьев, требовавший у нянечки судно на стапелях. В минуты алогизмов Опа-нас чувствовал себя обезжиренным йогуртом. Должно быть, опоздал к кукольному разбору, расстроился он, заслышав хмурый голос Амброзия, цитировавшего давно набившие всем присутствующим оскомину, но врезавшиеся в старческую память Довлатизмы.
Садюга уже грозился продекламировать сугубо личную басню «О всемогущем пуке и противовоздушной обороне», как на него зашикал квартиросъёмщик Арик Энтерлинк:
– Осторожней заливайтесь смехом, промокать нечем.
Арику захотелось растоптать Садюгу как вечную пленницу – сигарету, которую тот не выпускал из слюнявого рта, но взял себя в руки и елейным голоском пропел:
– Милый Амброзий, я в восторге от вашей последней работы «Методы очищения желудка и плевательниц от недокуренного снобами», появившейся в связи с повышением цены за пачку сигарет до 12 таллеров на любимый вами «Парламент». Прочитав её, армии прибедняющихся курильщиков, распевающих «Окурочек» Алешковского, замешаны в кровавых схватках за влияние в зонах выживания на тротуарах и мостовых города.
В гостиную, напевая «Волка козлиные ноги кормят», прошмыгнул испытатель танталовых мук Опа-нас, которого Арик в среде домотканых писак считал мастером изнаночного слова лжи, неизвестно в чём лучше выглядящего – в масле или в акварели.
Арик Энтерлинк намеревался поразить Опа-наса проницательностью не занимаемого ни у кого ума и проникновенностью высказываний весёлой куклы Прони Люстиг. К сожалению, её пришлось срочно доставить в зашивочную мастерскую – в порыве ревности кукла Люсинида Харддрайевна Вовсю, прочитав мысли Арика, вспорола ей живот (Разве «куколок» поймёшь? Я знаю одну, полюбившую зелёного кузнечика, за его коленонаправленность). Приглушённый свет соответствовал настроению присутствующих и сулил нестандартные приключения.
Двое разнополых морщинистых сорванцов в неправдоподобных доспехах лет шестидесяти с гаком оживлённо жестикулировали бёдрами перед носами друг друга. Всё, что мог понять Опа из размашистых жестов, это то, что младшенький встретил малогабаритную женщину, перекинулся с ней парой слов, и она отяжелела от другого. Эти двое явно не художники, решил про себя Опа-нас, художники так не рисуются, не считая автопортретов.
На столе округло возлежала сицилийская пицца телесного цвета. От неё исходил запах гашиша и слюнявая мелодия крематорного мафиозного танго «Дымок от папы Росси вздымается и тает...». Дальше шёл отравленный текст, принадлежащий никому Незнанскому коллективу авторов «Подлог», сцементированному денежными интересами, подогреваемыми на спиртовке.
Никуда уже не деться, отметил Опа, увидев, как от дальней стены айсбергом откололась огромная дружеская  тень. К нему вразвалочку, видимо подискутировать, приближался Виктор Примула-Мышца, вооруженный до зубов традиционной золотой улыбкой утрусского шофёра, в белом в серебряную полоску костюме, загнутых штиблетах «Prada» и завивкой «Парла Ментарий».
– Рад тебя видеть, Опа. Ты отважился навестить «папу» Энтерлинка. Слава Богу, Арик выбрался из комы с гордо поднятой с полу головой и пригласил друзей на «Вечер вальса надувных кукол», – с этими словами миляга Витёк интенсивно обнял поэта, а с ним писателя и барда, которому определённо было лучше находиться в раздумье, чем валяться на полу. Этими словами Витёк давал понять, кто здесь приближённый к хозяину, выступавшему в роли притворного шута, а кто правит балом, контрастируя на фоне собравшейся серятины. Склонный к кровельному анализу Витя ставил диагнозы коническим крышам, изготовленным по канонам канонады, исходя из того, что горы – крыша мира, а холмы – покрышки.
– Как поживает ваша благоверная, Диззи? – в замешательстве словесного коктейля произнёс Опа-нас, позволяя себе непозволительную роскошь – высвободиться из стальных объятий Примулы-Мышцы, который не верил в выдавливаемую из Опы аксиому «Как это ни парадоксально – ощутимые потери не потрогаешь».
– У Губнушки постирушка, – по-фехтовальному отпарировал провинциальный щёголь Витёк, чувствуя по отношению к супруге любовную задолженность по тайным кредитам. Обидевшись на прохладное отношение к собственной персоне со стороны Опа-наса, Витёк прошёл через просторную гостиную к матершиннику Амброзию узнать, как перевести на разновеликий утрусский «Факт You» с помощью среднего пальца. Ему было крайне необходимо узнать это, потому что шапочный знакомый Толик Дивиди, у которого он когда-то купил телевизор в придачу к попонке на запонках для собаки, напугал его при входе, что всем предстоит тест на (testicles), аналогично яйцам Фаберже, но намного чувствительнее, и с заполнением собой «режущего резюме» для куколок на пригодность, измеряемую в дюймах (инчах).
Витёк категорически отказался от заполнения собой чего бы то ни было и пространства, не мотивируя действия чем-либо существенным. Оказаться в долговой маме – не лучший вариант, считал Витя. Они, бессловесные, не могут себе позволить нанять приличного адвоката, пояснил он Энтерлинку.
А всё-таки, как перевести на утрусский «Факт ю» с помощью среднего пальца переспросил Витёк угрюмого Амброзия, приноравливающегося к любой ситуации. Садюгу аж перекорежило от бестактного вопроса, заданного ему таксистом, и сопровождаемого непристойным жестом при активном участии среднего пальца. Поэт-эрот начал раздеваться в отместку хаму, чтобы наглядно продемонстрировать, как материализуется столь замысловатое гомериканское выражение. В комнате вновь появился Арик Энтерлинк, со словами: «Господа, пенал – место заточения карандашей, а чтобы не уронить престиж, не забывайте подвязывать Его к ноге». Этот призыв отрезвляюще подействовал на горячую голову Амброзия, расчёсывавшего волосы на плечах и на спине до крови. Как пустынник, мучающийся жаждой знаний, он понимал – вошедшему в Историю выхода нет.
Энтерлинк выглядел торжественно, как вернувшийся с курорта церимонеймейстер, видимо, кома пошла на пользу, и Альцгеймер оставил его в покое. На какое время Арик ещё не знал, но на всякий случай он засёк часовую стрелку на «Тиссо» – минутная стрелка посекундно плакала. Это инициировало «Вальс приглушенных свечей» из римейка лондонского «Мост (pont) Фаза инлоо», в котором другой (не Роберт Тейлор) целовал даму, отдалённо напоминавшую Вивьен Ли. Раздался звонок в распахнутую дверь.
– Входите, открыто, – пригласил хозяин, успевший затовариться едой на базе «Лучше нет», где, стоя в очереди за женщиной, он испытывал растущий интерес, закончившийся звонкой пощёчиной.
В фойе призрачно засветился поникший Даник. На размытых чертах его лица отпечатался налёт печали и дешёвой губной помады. Вчера он отскоблил на своём Шницелевском треугольнике  неколлекционных насекомых, отодрать которых было трудно. Даник терялся в догадках об их происхождении, как теряются с любимой в елово-палковом лесу от посторонних глаз. От кого они к нему перебежали? Йоркшира Мошки не было дома с неделю.
Подозрения падали сразу на обеих – Фрумочку Пюльпитер и Мурочку Спичку, причём Даник Шницель терзался от ревнивых подозрений целый май-месяц заусенчато стрижеными  ногтями  по всему треугольнику (от птичьих крыльев носа до сокровенных уголков рта верхней губы, увенчанной фатовскими усиками).
Скажу, забегая вперёд, что в одной из утрусских аптек ему посоветуют втирать Сульсеновую мазь – он найдет себе место и перестанет чесаться и теряться в сомнениях. Ведь мы живём в мире условностей, которые сами создаём и в объективе времени с несостыковкой интересов, изредка протирая линзы.
А пока оставим в покое внутренне метущегося и внешне, расцарапывающего себя в кровь Даника Шницеля и уделим частичку внимания прелюбопытной персоне Цирконию Штуковцу, присутствующему в Одеттом виде в роли наблюдателя ВО-О-ОН из Гомерики, который был условно осуждён за незаконную сделку в торговле оружием – противовоздушные батареи подменил водяными.
Куклы женского рода не занимали Циркония, вальсы стероидного квартета «Мягкие животы» тоже. Заглянул он сюда, полагая, что попадёт на «Голубой» огонёк, а точнее, из-за сицилийской пиццы, и не столько из-за неё, сколько из-за самого процесса разрезания хрустящего прямоугольника зазубренным кругляком. А так как томатная паста напоминала свежую кровь, он передал нож сердцееду и садисту, безжалостно забивающему бильярдным кием шар в лузу – Толику Дивиди – тот требовал отпускать по две надувные куклы в одни руки и приготовился безжалостно нарезать пиццу на девять неравных частей по количеству приглашённых.

(см. продолжение "Би-жутерия свободы" #308)