Гистология и голодные слушатели

I. Кафедра гистологии и её начальник С.И. Щелкунов.

   Несколько слов о кафедре гистологии ВМА. Заведующим её в наше время был Серафим Иванович Щелкунов, доктор медицинских наук, профессор, член-корреспондент АМН СССР. Почему я запомнил его? Потому что не запомнить его было невозможно. Просто на кафедре женский коллектив Щелкунова боготворил и постоянно можно было слышать: «Серафим Иванович сказал …», «Серафим Иванович считает, что …». Как тут было не запомнить и фамилию, и имя, и отчество.

   Ещё одним богом, которому поклонялись гистологи кафедры, был бывший её начальник генерал-майор медицинской службы, профессор, академик АН и АМН СССР А.А. Заварзин. В одной из наших компаний как-то возникла импровизация на тему кафедры гистологии в виде мини спектакля, в котором основная сцена начиналась коллективной кафедральной молитвой (полный текст подзабылся): «Заварзи помолимся!» и заканчивалась рефреном: Заварзи помилуй!».

   Когда мы начали изучать гистологию, Серафим Иванович возглавлял кафедру уже 16 лет, и многие его сотрудники являлись старожилами в прямом и переносном смысле. Некоторые из них, устав от преподавательской рутины, пытаясь как-то разнообразить её, во время отработок подменивали препараты (предметные стекла) с клетками одних тканей, выдавая их за другие. Мы не догадывались, что это была распространённая кафедральная шутка.

   Киса рассказывал. В этот вечер отработку принимала дежурный преподаватель - довольно пожилая женщина, фамилию Киса называл, но я её позабыл, но суть не в этом. Она взяла с планшета препарат и протянула его нашему однокурснику Сане Вавилову со словами:
– Покажите мне на препарате клетки слизистой влагалища.

   Наш однокурсник со знанием дела вставил предметное стекло в микроскоп и склонился над ним. По всему было видно, что клетки этого органа он знал, и рассматривал их неоднократно и не без интереса в процессе подготовки к занятиям. Затем, со слов Кисы, он приподнял голову от окуляра и пристально посмотрел на сидящую рядом «старушку», именно так нам её представил Киса.

   Далее Саня снова прильнул к микроскопу, а затем всё повторилось с отвлечением от рассматриваемого препарата и «пристальным взглядом» в сторону доцента. Со слов Кисы, она в это время что-то объясняла другому «отработчику». «Бла, бла, бла», – втолковывала она ему. Наш однокашник Вавилов явно что-то хотел сказать «старушке», но не решался и, возвратившись к микроскопу, растерянно стал покручивать его винты, видимо, пытаясь навести резкость и не веря своим глазам.

   И когда доцент повернулась к нему и с ехидцей спросила:
– У вас что-то не получается? 
Наш однокурсник, резким движением отодвинув от себя микроскоп, сказал возмущённо:
– Что вы мне тонкую кишку подсунули?!

   Рассказывая далее Киса буквально перевоплотился в «старушку-доцента», сложил ладошки на уровне груди как бы для рукоплескания и тоненьким девичьим голосом спародировал:
– Ах, какая я проказница, как я люблю обманывать слушателей!

   Из лекций профессора кафедры гистологии всем запомнилось, как он, читая её, записывал сказанное на бобинный магнитофон, а сотрудники с благоговением повторяли: «Серафим Иванович надиктовывает свою новую монографию».
Когда же он объяснял полипотентность клетки, он проводил по доске линию мелом, повторяя через определённые промежутки одни и те же слова: «Клетка развивается, развивается, раз, митоз, клетка развивается, развивается…». «Раз – митоз», – повторяла за ним аудитория.   

   Все, кто сдавал экзамен Серафиму Ивановичу Щелкунову, выучивали наизусть сложное и многословное определение клетки из его лекции. Почему-то считалось, что одно это уже обеспечивало получение положительной оценки, поэтому при ответе на экзамене использовался такой шаблонный приём, например, экзаменуемый, рассказывая о каких-либо тканях организма, говорил: «ну, ткани, разумеется, состоят из клеток, а клетка это» – далее следовало, как стихотворение, щелкуновское определение клетки. 

   У меня с гистологией были проблемы из-за отработок, – не удалось рассчитаться с зачётом вместе со всеми, и я его сдал только с четвертого раза. У меня есть тому доказательство – записка начальника курса, в которой Юрий Петрович разрешал сдавать зачёт слушателям Десимону и Михайлову, вдумайтесь только, в третий раз! Михайлову так и не удалось преодолеть «гисто-анатомический рубеж 1974 года», и он был отчислен. Но ведь и меня, казалось, ожидала та же участь.

II. Вечно голодные слушатели первых курсов.

   У Бориса Сыча на первых курсах была сочинена песня–попурри–пародия на разные музыкальные произведения, отражающая общие настроения определённого круга его друзей. Помните мелодию известной песни: «Мой костёр в тумане светит, искры гаснут на лету»? У нашего казарменного поэта, всё не так, всё по другому:

Мой погон в тумане светит,
Это я его поджёг,
Я поджёг бы всё на свете,
Кто бы дал мне пирожок.

   Далее другая мелодия, более лермонтовская: 
Но не тот, который всё с повидлом,
Мне в курилке захотелось бы сожрать,
А с мясцом и чтоб не пах он дымом,
Чтоб на лекции с мясца поспать,
Чтоб на лекции с мясца поспать.

   Затем следует музыкальный пассаж из оперы, ария тореадора:
Вот аромат и мне доносят,
В бумажке масляной мой пирожок с мясцом.
«Счас» тебя съем я, «Счас» тебя съем я,
Съем и рислингом запью.

   В пародии имеются ещё несколько куплетов, но остановимся на рислинге, тогда относительно дешевом натуральном сухом вине. Его можно было в разлив выпить в буфете уже упомянутого мною Выборгского ДК на верхнем этаже. ДК находился в двух шагах от общаги, стоило только перейти ул. Комиссара Смирного. Там по вечерам собирались слушатели нашей академии с разных курсов, здесь можно было и выпить, и закусить.

   Посещала это место и наша компания. Однажды я наблюдал такой случай. Один из наших, не буду называть его фамилию, для себя и своего друга решил заказать сосиски после предварительно выпитого вина. Всем известно, рислинг стимулирует аппетит и вызывает легкое приятное затуманивание в голове. Этот наш однокурсник во второй раз подошёл к буфетчице, первый раз он подходил к ней, когда заказывал вино, и, находясь в состоянии легкой степени алкогольного опьянения, уставился на её шикарную грудь.

   Знаете, есть такая категория, боготворящая эту часть женского тела, он, видимо, принадлежал к этой когорте. Глаза его остекленели, взгляд остановился на известном предмете обожания. Он замер, что свидетельствовало об одной из стадий транса, и молчал. Я понял, сейчас что-то произойдет.
– Вам что, молодой человек? – попыталась вывести его из гипнотического состояния пышногрудая буфетчица. Только одна она могла это сделать, так как являлась причиной этого невольного транса. Наш однокурсник, словно проснувшись, как бы выдохнул:
– Мне… за сиски… два раза, – и непроизвольно облизнулся.
Уж и не предполагаю, о чём он думал в этот момент, во всяком случае, за своим языком он точно не следил. А буфетчица, занятая своей работой, по-своему поняла нашего страдальца и быстро, но без суеты, выдала ему две порции сосисок. Он же в этот момент грезил совсем о другом.

   Надо понять нас – здоровых молодых ребят, с утра до вечера грызущих гранит науки, лишённых женского общества, и наоборот – задыхавшихся от переизбытка мужского. Надо понять и простить наши слабости, попытки снять стресс, небольшими, можно сказать, лечебными дозами алкоголя, потому что другого, из-за загруженности, мы были лишены начисто. Да и брежневское время, в которое мы тогда жили, называли не время «застоя», а время «запоя», до которого мы, впрочем, не опускались.

   Снова вспоминается очередная песня Бориcа Сыча по мотивам Окуджавы «А как первая любовь…»:

А как первое хэбе, в поте да траве,
А второе хэбе, без пятна на мне.
Ну а третье хэбе, рукава в вине,
Их залили мне да в разгульном дне (последние две строчки 2 раза).

Фото из интернета.