Прабабушкины истории. Глава 1

 

     От автора. О чем эта книга? О жизни, конечно. Старшему поколению до сих пор не удается далеко уйти от войн двадцатого века. А войны не заканчиваются и в двадцать первом. Кто же их остановит, не позволит грабительскому злу расползаться все дальше по нашей земле?
    Люди заняты повседневным рутинным трудом, все еще не живут - выживают. Не достает среди нас и героев, как сетовал поэт Владимир Высоцкий: "настоящих буйных мало, вот и нету вожаков". Зато самые  хваткие да нечестные из молчаливых сереньких будней вылавливают "золотую рыбку", развязывают войны,  набивают бездонные карманы чужим добром.
    Может, юному поколению и удастся завершить тернистый путь познания человеком Добра и Зла? Может, наши всезнайки-индиго смогут привести жителей планеты к прекрасной завещанной цели? Кого воспитаем, то и получим. А пока трудно им в учебе - подчас они знают побольше заслуженных воспитателей,  учителей и профессоров. Трудно и на работе - неравенство, подчинение, труд рутинный им не по нутру. Они если еще не творцы, то сотворцы - точно!
    Глядя на трех-пятилетних ребятишек по телевидению, как они поражают  своими знаниями да умениями, особо умиляться не стоит. В каждом слове заложен определенный смысл. В "индиго" - тоже. Достаточно обратить внимание на окончание. Не сумеем взрастить в детях любовь, сострадание, они и без нас легко обойдутся. Так что, кому  и предстоит  меняться в самом ближайшем будущем, так это нам с вами. И чем скорее, тем лучше.

     На снимке: фрагмент Монумента героическим защитникам Ленинграда. На площади Победы сооружен мемориальный комплекс-памятник подвигу ленинградцев, отстоявших город в суровые дни блокады 1941-1944 годов.


                1.Он настоящий

      "Суббота, суббота -  веселый денек. К нам в гости впервые приехал   внучок, -  радуюсь  я нежданной встрече. - Да и не внучок ты вовсе, а самый что ни на есть правнучище.  Правнук Михаил  Васильевич, Мишик, Мишуля".
     - Молодой человек, а не позволите ли вы на руки себя взять?
     В крохотном сверточке что-то чмокнуло, успокаивающе блеснуло сине-голубыми глазками.
    - Разрешает!
    - Бабушка, осторожней, - беспокоится за долгожданного братика Аля.
    Вроде бы не в первый раз  держу на руках новорожденного, а все как-то не по себе. Может, страшновато? Нет, тут что-то другое, щемяще-волнительное. Только какими словами выразить?
    - Игрушечка ты моя...
    Только хочу пропеть дальше  "заводная, безостановочная", как раздается испуганный голос:
     - Бабушка, он настоящий!
    В комнате приглушенный смешок. Это родители моих правнучат,   их дедушка с бабушкой Милой - моей старшей дочерью,  по-доброму потешаются над старой да  малой.
    Но девочке  не до смеха, в мыслях - тревога:  "Как они не понимают?  Ведь игрушку легко уронить, поломать. А братик - он же живой, настоящий!"
    - Аленька, конечно, он настоящий, - уговариваю как могу, -  не волнуйся, я знаю.
    Одно неосторожное слово, и где теперь былое доверие?  Аля волчком вертится вокруг  нас, успокаивается, лишь когда кладу Мишика  на кровать.
    Вечером перед сном без тревог и печалей, на доверительный разговор ко мне приходит прежняя  добрая Аля.
   - Бабушка, отгадай, какой самый счастливый день в моей жизни?
    Я перечисляю подарки, игрушки.
    - Нет, нет и нет! - смеется она и наконец выпаливает. - Самый счастливый день:  когда братик родился! А теперь ты расскажи, какой самый счастливый день у тебя?
   Знаю, к чему клонит. Слышала не раз. И еще хочет. Что ж, я не против.
   - Самый счастливый день... это когда Василий Сергеевич родился.
   - Мой папа?
   - Да, папа, а мой внук, Васенька, Васютка. Принесли его домой в голубом одеяльце, голубом чепчике. Солидный такой, показалось вначале. А развернули,  боже ж ты мой, - тельце крошечное, ручки, ножки тонюсенькие. Одна голова только и придает солидности.
    - Точь-в-точь, как наш Миша. И тельце, ручки, ножки крошечные. Только в одеяльце можно на руки взять.
   - Тебе разрешают?
   - Чуть-чуть, - смущается Аля.
   - Это ничего, что он такой маленький. Вырастет, будет, как папа - большой, сильный. Попробуй такого на руки взять. Не получится.
    - Не получится, - соглашается Аля. - Скорей он на руки всех возьмет. И тебя тоже.
    - Лучше не надо. Вижу, папу ты любишь?
    - Очень... и папу Васю, и маму Леру, и Мишика, и всех-всех... -стала перечислять она. В ряду "всех-всех" и мне уютное местечко нашлось.
     - Бабушка, а твой папа кем мне приходится, дедушкой или прадедушкой?
    - Нет, дружочек, он - твой прапрадедушка.
    - Ой, как интересно. Прапрадедушка, а такой молодой, красивый.
   - С чего ты взяла?
   - Папа портрет  принес. Большой, на длинной палке, сказал, что это твой отец, а его прадедушка.
    - Ко Дню Победы портрет...  И мне ничего не сказал. Вот это сюрприз.
    - Я не должна была говорить?
    - Молодчинка, что сказала, порадовала...
    - Бабушка, расскажи о  прапрадедушке. Он сейчас, наверное, старый- престарый, и на лице паутинок больше, чем у тебя?
    - Морщинок, ты имеешь в виду?
    - Ну да, морщинок.
    - Нет,  Аленька, паутинки-морщинки у него так и не появились. Он навсегда останется молодым, как на портрете, двадцати восьми лет... Его не стало, когда мне было два годика с небольшим.
   - Два годика с небольшим... Это меньше, чем мне сейчас. Ты, наверное, и не помнишь его совсем?
    - Помню... по рассказам своей бабушки Феодосии Григорьевны, а еще... он приходил ко мне во снах каждую ночь. В военной форме,  офицер, лейтенант.
    - Знаю, две маленькие звездочки на погонах.
    - Нет, звездочки  появились  позже, чем сделан снимок. Завтра  посмотри внимательней на портрет и увидишь отличительные кубики в петлицах.  Мой папа  был украинец, мама русская, а он - винницких  кровей. Есть такой город на Украине - Винница. Считается, что украинцы - народ прижимистый, жадноватый, но  папа был полная противоположность, чистейший добряк. Жили мы в Кронштадте большой семьей. У  маминого старшего брата Федора было трое детей, у старшей ее  сестры Марии и того больше - пятеро. А еще с нами жил младший мамин брат Александр. Запомни это имя. Придет время, многое о нем расскажу.
     - А сейчас нельзя?
     -  Не все сразу. Так о чем это мы?
     - О большой семье.
     - Еще у деда были братья, а у тех свои дети и внуки. Мой дед Иван умер раньше, за два года до моего рождения. Так вот,  мой папа любил всех одаривать, зарплату до дома не доносил, напокупает всякой всячины, детвора радуется, а бабушка Феня огорчается:  чем  кормить домочадцев, придется опять растягивать мамину зарплату.  Больше  всех  радовал отец меня. С подарками  приходил и потом, когда его  не стало.
     - Как это?
     - А внимательно ли слушает моя девочка?
     - Да.  Знаю.  Во сне.
     - Вот именно. Утром рассказываю бабушке Фене: папа  опять приходил, надел  на руку часики, они тикают...
    - Может, и не сон то вовсе, - вздыхает бабушка Феня. - Он и вправду дарил часы. Ты с ними бегаешь вокруг стола. Мама твоя думала - игрушечные, а как взяла в руки, так и ахнула: золотые, швейцарские, двухлетней дочурке, где только достал?
    Я бабушку  - донимать: 
    - Часы сохранились? Наверное, и их проели в блокаду? 
     Оказывается, не проели. Бабушка открывает комод, достает легкую металлическую коробочку, а в ней  дамские часики. Я прикладываю их к уху: 
    - Не тикают...
     - Больше не тикают, - соглашается  бабушка. - Из  блокады нас вывезли на Северный Кавказ. Из огня да в полымя. Вскоре немцы пожаловали. Я  коробочку спрятала,  в землю зарыла, там часики и  отсырели...
     - А бусы, такие прозрачные, фиолетовые?
    - Бусы тоже дарил. Аметистовые, с золотой застежкой, а в ней бриллиантик. 
    - Бусы ты сохранила?
    - Какое там! Началась война.  Мужчины - на фронт. Мы с тобой - на пристань провожать  папу, где  ты и устроила жуткий концерт. Как белуга ревела на всю пристань. Душа, видно, чувствовала, что видишь отца в последний раз. Ко мне подошел командир, попросил тихо, чтобы увела тебя, военные, мол, нервничают. А дома ты ухватилась за бусы и не выпускала из  рук, пока не растрепала до последней бусины. Как раз тогда в августе мы и получили  злополучный конверт: Павел Арсентьевич пропал без вести. Уходил на фронт с верой в быструю победу. Масштабный был человек:  или грудь - в крестах, или голова - в кустах. Оказалось - второе.  И где теперь та голова - неизвестно. Может, под Ленинградом. Только мама твоя и верит, не погиб же, а пропал без вести, значит, надежда есть. Какая  надежда?  Первые дни войны -  сплошная мясорубка. Немчура  наступает. Мы отступаем, погибших хоронить некому, отсюда и пропавшие без вести.
     После долгого монолога бабушка многозначительно посмотрела на меня. Сказала, как отрезала:
    - Тебе, девонька, вот что пора знать: перестань видеть отца во сне. Грех это. Ты уже большая, двенадцать лет скоро будет. Не призывай его к себе, дай уйти , где ему положено быть.
    То были  последние наставления моей мудрой бабушки. Вскоре и она оставила меня. Но отца я еще продолжала держать на земле целых два года. Может, он и сам не хотел уходить, оберегал меня...
    - Бабушка, не молчи, - это Аля возвращает меня в сегодняшний вечер, - я тоже своего папу люблю, хочу, чтобы он был всегда-всегда, а не только во сне.
     - Так и будет! Высшая справедливость больше не допустит таких страданий для нас. Это мое поколение - сплошная безотцовщина.  Когда пошла в первый класс (а учились мы раздельно от мальчиков), только у двух девочек были отцы, у других  погибли, война всех забрала.
     - Бабушка, у тебя ни сестрички, ни братика нет?
     - Братик был... Настоящий, как твой Мишуля, - грудничок. Любит твой братик мамино молочко?
     - Еще как! Чмокает и мурлычет, почти как наша кошка Муська.
     - Вот и мой братик любил молочко. Но началось страшное время. Немец взял в кольцо Ленинград, разбомбил склады с продовольствием. Мы голодали. На день выдавали по кусочку хлеба. Это всего 125 граммов. Мама работала, ей полагались два кусочка - 250 граммов . Бабушка радовалась, когда за перину выменяла у кого-то чашечку пшена. Из него сварила огромную кастрюлю соленого-пресоленого супа. Что-то в желудке есть, вроде бы и сыт. Я перестала ходить, сидела как куль на кровати, обернутая одеялами,  и ничего не просила. Мама совсем обессилела, у нее пропало молоко, братика кормить было нечем. Он кричал несколько дней и ночей, доорался до грыжи. Потом затих навсегда...
     Много позже, когда я, уже взрослая, работала в районной газете "Рабочий Кронштадт", мне довелось побеседовать с одной женщиной, которая в годы войны отправляла блокадных жителей с детьми в эвакуацию. Так вот она утверждала, что в Кронштадте в первую зиму войны не выжил ни один грудничок. Ни один...