Дьюи и дьюизм

ДЬЮИ И ДЬЮИЗМ
Андрей Штерн

Философ-прагматист Джон Дьюи (1859-1952) считается одним из отцов всей современной образовательной мысли и практики и одновременно влиятельным противником традиционных религий. Его сторонники, такие, как Алан Райан, не стесняются называть его "пророком возможностей человека" (Ryan A. John Dewey and the High Tide of American Liberalism. N.Y.,1995. P.369) - что явно показывает влияние в "волне либерализма" идейки, что религия эти возможности якобы урезает. Нередко считается также, что Дьюи обосновал необходимость массового образования для демократии и что без образования в его понимании последняя обречена на развал. Из того, как реально соотносятся демократия и образование по Дьюи, легко видеть, что это более чем сомнительные претензии.
Атеизм Дьюи (придавший также антирелигиозное звучание прагматизму как философии, чего до него не было) при всей тяжеловесности и невразумительности многих его книг оказал столь серьезное влияние на американскую культуру, что это требует пристального изучения. В силу статуса Дьюи как педагога, и особенно потому, что он имел такое глубокое влияние на государственную школьную систему Америки, его философские взгляды должны понимать все, кто стремится понять современное образование и даже общество и политику США.
Генри Эдмондсон в небольшой книге "Джон Дьюи и упадок американского образования" (2006) выдвигает по адресу влияния Дьюи обвинения почти во всех современных пороках средней и высшей школы в Америке, таких, как низкий уровень знаний, низкое и несправедливое финансирование, эмоциональное выгорание педагогов, недоверие родителей и утрата традиционных ценностей в стране. Эдмондсон опровергает концепции Дьюи о религии, образовании и демократии и показывает, насколько снизился благодаря им уровень образования в США за последние полвека, когда "нигде не было большего снисходительного или враждебного презрения к подлинной вере, чем в залах наших учебных заведений" (Edmondson H. John Dewey and Decline of American Education. Wilmington,2006. P.21). По его мнению, идеи Дьюи не менее ответственны за подрыв семьи и школы, чем либеральная пресса и массовая культура. В то же время с опорой на уже высказывавших подобные опасения мыслителей-консерваторов, таких, как Аллан Блум и Диана Равич, он нацеливает преподавателей и студентов на малореальную цель "обезвредить Дьюи", и считает, что американское образование сможет вернуть себе прежнее качество лишь через отказ от дьюистского прогрессизма и возвращение к традиционным западным ценностям.  В то же время он стремится пересмотреть ставшее ходячим после Дьюи представление о потенциале и перспективах человека.
Свои аргументы Эдмондсон начал с критики нападок Дьюи на религию и христианство в частности, влияние которых привело к явному падению морали и социальных ценностей в образовании и вызвало в нем массу проблем. На самом деле Дьюи, в молодости утративший религию, в ХХ в. стал одним из наиболее враждебных к церкви и христианской вере американских мыслителей. В своей работе «Общая вера» (1934) Дьюи различает слова «религия» и «религиозность». Он относит религию только к сверхъестественному, сохраняя при этом понятие "религиозности" то, что касается естественного мира, человеческих отношений, благосостояния и прогресса. Дьюи отвергал Бога и все сверхъестественное и принимал только природу и эволюцию со всеми вытекающими отсюда последствиями. По его мнению, наука в значительной мере дискредитировала библейское христианство. «Геологические открытия, - говорит он, - вытеснили мифы творения, которые когда-то были столь значимы", а биология  «революционизировала концепции души и разума, которые когда-то занимали центральное место в религиозных убеждениях и идеях» (Dewey J. Сommon Faith. Philadelphia,1962. P.31). Дьюи - твердый эволюционист-стохастик по Дарвину, для него биологическое мировоззрение противоречит идеям греха, искупления и бессмертия, психология якобы "открыла естественное объяснение вещей, происхождение которых обычно считалось сверхъестественным", а антропология, история и литературная критика предоставили «версию исторических событий и персонажей, радикально отличающуюся от той, на которой построена христианская религия" (Ibid.).
В своем эмпиризме Дьюи исходил из того, что «опыт концентрируется или собирается вокруг некоего центра, или субъекта, или происходит от него, находящегося вне процесса естественного существования и противопоставляемого ему», и, таким образом, носитель опыта является «антитетичным по отношению к миру, вместо того чтобы находиться в нем и принадлежать ему». Иными словами, он настаивал на отказе от дистанции человека по отношению к миру, в котором он живет - что было разрывом с перспективой новоевропейской философии после Декарта. Человек для Дьюи - часть мира и не более; мало того, он изменяется вместе с миром, не имея в себе почти ничего устойчивого (но при этом априори считается, что это перемены все же к лучшему). Поэтому для философа изучение метафизики, не говоря уже о религии, было пустой тратой времени. Особенно Дьюи нападал на историю, по существу добившись ее почти полного удаления из массовой американской школы. Он считал, что исторические сведения полезны, лишь насколько они способны помочь понять современность и решить нынешние проблемы,  в противном случае они не более чем гора заученных фактов (Dewey J. Democracy and Education. N.Y.,1916. P.215-218). 
Философия образования у Дьюи и его проект "школы будущего" - не что иное, как прямое следствие его секуляризма и эмпиризма, которым продиктован его антиисторизм и бунт против лучших традиций западной школы начиная с классической гимназии и пуританизма. Именно это обусловило его восстание против канонов, которые сформировали традиционную западную учебную программу. Дьюи напирал на естественную тягу к знаниям и легкость их усвоения, пел дифирамбы Руссо. В то же время Дьюи был убежден, что его идеи раскроют новый потенциал знания и человека и могут быть раскрыты и обогащены через образовательный опыт ("Опыт и образование", 1938). Опасность экспериментов в школе, для учащихся, которые, будучи превращены по сути в подопытных животных, могут серьезно пострадать от ошибок, по-видимому, его не особенно интересовала, в отличие от собственной повестки дня. Все это подхватила целая общественная организация сторонников Дьюи, в основном людей, отошедших от религии - Ассоциация прогрессивного воспитания.
Главный аргумент Эдмондсона в отношении педагогики Дьюи - то, что образование по Дьюи вовсе не прогресс, это откат далеко назад "от лучших идей, которые западная традиция может предложить", и "восстание против логики и даже грамматики" (Op.cit. P.112, 56). Он утверждает, что, выступив против традиционного образования, особенно классического, Дьюи заменил авторитет педагога традиционный академический канон "прогрессивной" педагогикой, основанной на сомнительных новшествах, и уже после Второй мировой войны эксперименты по Дьюи привели к эрозии авторитета преподавателей и к ухудшению традиционных учебных стандартов и планов. Этот антигуманитарный новаторский зуд не только оставил школу в хаосе, но и стал разрушительно влиять на общественную мораль. Разочарование учителей и семей в нескончаемых реформах стало широко подрывать значение педагогических профессий. При жизни пожилой Дьюи не слишком интересовался продвижением намеченных им реформ, которые реально были разработаны профессиональными педагогами или же лицами, вообще далекими от педпрактики. Возможно, он не поддержал бы многие вопиющие искажения образовательного процесса, проведенные ссылавшимися на него людьми, тем более с использованием власти, или предложил бы более гибкие схемы использования своих идей в образовательном процессе. Но факт остается фактом: его секуляризм разрушительно подействовал на сами основы западного образования, как оно закладывалось со средневековья и даже античности.
Дьюи всерьез считал, что образование не самостоятельно и должно подчиняться запросам общества. Он мало интересовался классикой и считал, что ее изучение может иметь смысл, лишь если идет на пользу обществу. Казалось бы, этот взгляд мог сделать обучение более гибким и адаптировать его к экономике и рынку труда, но на практике он вел к антигражданской позиции с отказом от преподавания важнейших исторических фактов и принципов, которые учащиеся должны знать там, где государство претендует быть демократическим. Именно поэтому Эдмондсон небезосновательно полагает, что подход Дьюи оставляет школьников и даже студентов без важнейших знаний, необходимых для участия в общественной жизни, и тем самым грубо противоречит принципам отцов-основателей США, для которых, по словам Т.Джефферсона, образование "способствует моральной, интеллектуальной и гражданской добродетели" - прежде всего через овладение каноном литературы и философии. Ясно, что это вполне укладывается в идеологию влиятельных общественных групп с тенденциями к демонтажу демократии - а ведь так недалеко и до "Голодных игр"! 
Все это означает не просто ослабление фундаментальности образования в одной стране, пусть и мощнейшей. Куда хуже то, что дьюизм стал разноситься везде, куда проник авторитет американского образования и массовой культуры. На этом фоне не удивительно, что он косвенно повлиял даже на христианское образование - чему способствовал ряд особенностей американской религиозности, в том числе фундаментализма. Распространенный в постреформационных церквах неисторический взгляд на Писание и развитие Церкви, отсутствие чувства связи с древней традицией, а кое-где и несерьезное отношение к Ветхому Завету вполне укладываются именно в прагматистскую антитрадиционность - пусть она и враждебна религии. После 1917 г. Дьюи внимательно присматривался к событиям в России, а отдельные его книги были переведены на русский язык при интересе таких людей, как Л.С.Выготский. 10 лет спустя по приглашению большевистского правительства (конкретно Луначарского и Крупской) Дьюи посетил СССР и был искренне очарован нэпом и советской школой, включая коммуны для социализации беспризорников. Тем не менее принимавший Дьюи его сторонник лидер школы-колонии в Петергофе И.В.Ионин вскоре оказался в опале и в 1937 г. был репрессирован, визит Дьюи забыт, а некоторые его идеи стали связывать с именем Макаренко. По многим причинам одиозные процессы, связанные с дьюизмом, в послевоенное время не были замечены советскими учеными и педагогами, а резонанс идей Дьюи среди диссидентов и "перестройщиков" оказался не так велик, как хотелось бы его адептам на родине.
Итак, Дьюи симпатизировал советскому образованию и вместе с Лениным и Выготским рассматривал формирование мышления как социальный процесс. Личность была для него осмысленным понятием лишь как часть общества, хотя и общество он был склонен рассматривать как пустое понятие без реализации в жизни его членов. В "Демократии и образовании" (1916) Дьюи исходил из того, что "первичные неотвратимые факты рождения и смерти" каждого из входящих в социальную группу членов определяют необходимость как межпоколенной передачи и сознательного привития знаний и опыта, так и сознательной заинтересованности новых поколений в целях, навыках и практике зрелых членов сообщества, которое в противном случае исчезнет. Против этого трудно что-то возразить, однако если игнорировать реальную роль религии и духовности в обществе (как это стал в ХХ в. делать прагматизм вместе с марксистами), возникнет грубое непонимание целей и мотивации человеческой деятельности. Образованию и науке религия исторически дала намного больше, чем кажется сторонникам "модели конфликта", и прежде всего она дала им мотивацию, долг и аскезу, которые нельзя просто убрать и заменить утилитаристским счастьем - и, скажем, советское общество очень быстро почувствовало это на собственной шкуре, когда на третьем поколении в стране вовсю пошло разложение марксизма.
 Иногда считается, что образовательные идеи Дьюи никогда не были широко и глубоко интегрированы в практику американских государственных школ, хотя некоторые из его ценностей и терминов широко распространились после Второй мировой войны. Если они получили популярность уже при его жизни и вскоре после смерти, то позже история их реализации стала давать сбой за сбоем, а крайности стали довольно редки. По существу постулаты "прогрессивного образования" были во многом пересмотрены уже в период холодной войны, когда необходимость фундаментального обучения и поддержки научно-технической элиты диктовалась банальной самообороной и требованием выживания западных народов. Однако по окончании этого противостояния образование по Дьюи вновь появилось во многих либеральных кругах и школьных реформах и преуспело в доламывании традиционной образовательной культуры. Сочинения Дьюи тяжеловесны, и его склонность к повторному использованию банальных слов и фраз для выражения чрезвычайно сложных переосмыслений делает их восприимчивым к недоразумениям. Его часто неверно истолковывали даже другие ученые. Многие с энтузиазмом восприняли то, что они ошибочно приняли за философию прагматизма, но что реально ушло и от нее. Одновременно стали популярными и другие прогрессистские образовательные теории, которые часто оказывались под влиянием Дьюи, но не были непосредственно получены от него, и термин прогрессивное образование» стал охватывать многочисленные противоречивые теории и практики, о чем свидетельствуют такие историки, как Герберт Клибер.
Разумеется, Дьюи со своим вопиющим антиисторизмом, сам будучи человеком, сформированным еще технологическим укладом XIX в. с преобладанием физического труда, дал маху, когда он почему-то счел, что его затея будет востребована обществом в целом. Реально же в ходе усложнения технологий и, соответственно, квалификации перспективы человека все больше зависят от его способностей и наследственных задатков и все меньше - от приобретенных социальных и моральных качеств. Это ведет к стремительному отдалению образовательных страт, профессий и социальных групп друг от друга, а уж говорить на этом фоне о социальной   мобильности и "равных возможностях" становится просто неприлично. Кроме того, если в раннеиндустриальном обществе для выполнения значительной части социальных функций требовалось лишь начальное образование, то в течение ХХ в. разрыв между квалификационными стандартами и возможностями людей стал катастрофически расти.
К концу столетия простого физического труда и овладения основными социальными навыками в развитых странах стало недостаточно даже для поддержания минимального уровня жизни - тем более что при свободе перемещения труда и капитала соответствующие сектора оказались забиты мигрантами. С другой стороны, в условиях избытка квалифицированных кадров образование перестало гарантировать карьеру, а результаты дальнейшего повышения квалификации стали несоизмеримыми с затратами усилий. В отличие от времен элджеровских героев, когда сформировался Дьюи, квалификацию становится все труднее приобретать и еще труднее при необходимости менять. Есть биологические пределы как основным этапам жизни человека, так и возможностям усвоения им информации. Можно переквалифицироваться из слесаря в токаря, но не из астрофизика в биохимика. Людей с неопределенными склонностями или не выдерживающих растущей конкуренции такая система будет безжалостно выбрасывать за борт.  А это значит, что по мере секуляризации и "спайки" науки с производством демократические достижения  прежнего - раннеиндустриального, аскетического периода тают на глазах, открывая перспективу каст, наследственных профессий и общества-казармы типа Древнего Востока, но без его религиозности.
Таким образом, по мере научно-технического прогресса и интеллектуализации труда становятся все более очевидными страшные противоречия между демократией и образованием, которые наша интеллигенция в отличие от Дьюи умудрилась прошляпить уже в эпоху Интернета. Если же учесть, что Дьюи (в отличие даже от Сантаяны и других прагматистов) не признавал по сути никакой онтологии идеального, то станет понятным, почему секуляризм так больно бьет именно по гуманитарной культуре. И дело не только в том, что, как недавно отметил томист Эндрю Керн, наличие сферы неизменных смыслов, пусть даже не в платоновском варианте, необходимо для понимания человека и общества.  Настойчивое, если не сказать назойливое стремление утверждать безрелигиозную мотивацию в образовании неминуемо приведет к завышенным общественным ожиданиям от науки и техники, а затем к тяжелому надлому там, где усилия не будут вознаграждаться ничем, в том числе и небесным блаженством. Мало того, секуляризм еще и подгоняет развитие науки и техники в направлениях, результаты которых, скорее всего, окажутся прямо противоположны ожидаемым - и как роботы вместо избавления от рутинного труда несут гибельную для среднего класса технологическую безработицу. 
Для Дьюи демократия несовместима с христианским понятием о спасении и погибели, не говоря уже об избрании. Он рассматривал эти понятия как якобы "аристократические" и, соответственно, противоречащие демократии. "Я не могу понять, - заявлял он, - как любая реализация демократического принципа как жизненного морального и духовного идеала в человеческих делах возможна без капитуляции концепции основного разделения, которое создает сверхъестественное христианство» (Сommon Faith. P.84). Здесь корифей либерализма, по существу, принес пользу тем, что карикатурно воспроизвел один из самых нелепых предрассудков в мировой истории. Но на самом деле там, где признаются Бог и душа, определенное равенство людей неизбежно; там же, где человек рассматривается лишь как продукт наследственности и среды, оно невозможно. Даже традиции, делающие упор на незаслуженную благодать (как, например, кальвинизм), уравновешивают онтологические различия статуса людей эпистемологическим принципом незнания этого статуса другими - проще говоря, Церковь может считать какого-то живущего вне ее человека неспасенным, но не вправе считать его отверженным. Нет плохих по определению народов, даже если в некоторых обществах и культурах богобоязненных и добрых людей меньше, чем хотелось бы. Натуралистический же подход всегда будет абсолютизировать именно неравенство людей по их интеллектуальным и волевым качествам, и неудивительно, что самые последовательные, доведенные до дикого изуверства формы расово-этнической и социальной нетерпимости, войны за "жизненное пространство", чужое сырье и рынки сбыта развились именно на "научной" основе.   История ХХ века с жестокой определенностью показывает, что сциентизация как таковая нигде и никак не содействовала ни социальной справедливости, ни смягчению нравов.