О жизнях Олега Радзинского

Часть 1.
Случайные жизни. Жизнь как случай, как нечто данное, случившееся, от  которого никуда не деться, которое как-то надо принять и пройти. С одной стороны, вся наша вселенная оказывается всплеском, случайностью, флуктуацией небытия, экспериментом (возможно, без экспериментатора), блужданием, с другой стороны, в этом странном образовании, голограмме или даже сне мы находим закономерности, необходимость, причинно-следственную связь, упорядочение. Хаос оказывается не абсолютно хаотичным. Опять же, когда в больших масштабах удаётся обнаружить такую закономерность как тяготение и построить красивую и хорошо вычисляющую детерминистическую  теорию, какую построил Лаплас, вдруг обнаруживаются участки с большой неустойчивостью и принципиально стохастическими параметрами, то есть в детерминизм врывается случайность. И, наоборот, в квантовой теории, из которой нельзя убрать принципиальную случайность, неопределённость, мы имеем вполне детерминистические дифференциальные уравнения. В случайности находится детерминизм, запрограммированность. Мир можно представлять суперкомпьютером, единой программой (или программой Единого)  с огромным ветвящимся программным деревом, но ветвление порой упорядоченное, а порой настолько многофакторное, что превращается в случайное, хаотическое. Но представим мир, который был бы полностью детерминированным и жёстко запрограммированным от начала до конца. Такой мир был бы просто не нужен, бессмыслен, неинтересен. Иногда индуизм теоретически допускает такой тавтологичный мир. Но это крайность логической интерполяции. Невозможно допустить и полностью случайный мир. В нём не состоялись бы время и пространство. Сплетение необходимости и случайности в одной закономерности, допущение принципиальной свободы выбора в русле необходимости порождает необходимость осознания выбора, процедуры выбора, говоря одним словом, порождает, в конечном счёте, разум. А разум постоянно совершенствует и дополняет, корректирует программу и продолжает процесс творения. Опускаясь в человеческие, земные масштабы, мы замечаем и некую запрограммированность (начиная с каждой клетки и кончая неизбежной телесной смертью), и некую свободу, дающую в определённом русле возможность выбора почти в каждый момент. Возникает коллективная связь с разумом, с вселенской программой. Происходит погружение в разумность, которая в свою очередь пронизывает всё своим управлением, своей игрой, оставляя всегда место сомнению, противоречию, противодействию, мыслительному бунтарству и даже самоотрицанию, самоуничтожению. Эти сентенции навеяны просто одним названием, заявкой на представление (теорему, как сказали бы древние греки) уже случившихся жизней. Теорема Олега Радзинского. И доказательство этой теоремы. Олег – удивительно талантливый, многогранный, захватывающе интересный своей непредсказуемостью и яркой индивидуальностью писатель. И каждое новое его произведение ожидается с предвкушением новых открытий, размышлений, невольных оценок и сопоставлений, примерок для каждого пытливого читателя.
Итак, случайные жизни. Какие у них предначертания, изначальные русла, программы судеб? И какие свободы в них давались в разные времена? Очень любознательно.
Господин Случай познакомил меня с женой Олега — Еленой, а затем и с самим Олегом. Мне было трудно понять, как за такую мелкую погрешность типа вольного высказывания можно было отправить совершенно невиновного в ссылку. То ли мне везло, то ли я никого всерьёз не интересовал, но я говорил и даже писал такое о рабовладельческой советской действительности, что, как я теперь оцениваю, меня надо было просто расстрелять...
Но, что очень понятно и вызывает аналогичные воспоминания, - живо описанное Олегом детство в окружении книг. Тогда не была ещё так развита виртуальность, как сейчас, и дети погружались в мир книг. «Я знал только один путь борьбы с неприятной мне жизнью: убежать в книги поглубже. Оттого, придя из школы, я не садился за скучные уроки, а, погуляв с собакой – шотландским колли, подаренным мне на десятый день рождения, поскольку я тогда зачитывался шотландским писателем Вальтером Скоттом, – утаскивал полную сахарницу и кирпичик любимого бородинского хлеба на диван, где читал, читал, читал». Да, мы читали и погружались в удивительный мир. А ещё мы много гуляли, плавали, загорали, играли. Детство поэтому навсегда осталось солнечным и счастливым.
А вот дальше начинался мрак. Управда, у каждого по-своему. По-моему, он начался тогда и у Олега столкновением с реальной клейкой средой в лице Конкина. Остальные жизни стали превращаться в борьбу, в преодоление. Особенно если ты не боишься, не убегаешь...
(Продолжение следует).

Часть 2.
Мне показалось, что Олег, увлекательно, откровенно и правдиво рассказывая о своём детстве, скрыл от нас, читателей, свою первую детскую любовь. Конечно же, я сужу исключительно по себе. Лет в пять возникает удивительно сильная, страстная любовь у многих. Откуда она берётся? Она вовсе не потребительская. Она напоминает любовь, описанную апостолом Павлом в известном послании коринфянам. Совсем другая любовь возникает в подростковом возрасте. Сексуальные фантазии. Сексуальное вожделение, превращающееся из таинственно стыдливого чувства в общепринятую практику. В подростковом возрасте нас поджидает социализация. И тут открывается главный дефект современной цивилизации – расхождение мыслей, слов и дел. Политическое и моральное лицемерие. Идеологический обман. Планета лжи. Само человечество выглядит как грандиозный памятник Лжи. Схватка между восточными деспотиями с прямым, тотальным рабовладением и постреволюционными западными демократиями с финансово-экономическим рабством. Распад империй и отделение от них внешних колоний переходит к распаду внутренних колоний. Внешние враги отходят на второй план. Главным врагом властей становится свой народ. Власти объединяются с банками, создаются финансовые пирамиды, рекламируются кредиты. Любой ценой паразитировать и обманывать народ. Теперь законы пишутся и устанавливаются исключительно в пользу правящей бюрократии. После распада СССР монополистический капитал, больше никакой силой или угрозой не сдерживаемый,  объявил прямое наступление на права и кошельки людей. Нищих обложили налогами и стали изгонять из разрушающихся лачуг. Молодёжь агитируют стать пушечным мясом торговцам оружием и смертью в угоду. Почему-то вспоминаются «Стена» Алана Паркера, Пинк Флойд. Запреты, усреднение, конец в форме кирпича в стене. Ограды, заборы, решётки, концлагеря нового типа. Детей регулярно отправляют и заключают в лагеря. А там война. От французского «Ла Герр» (война). На войне как на войне. Ещё достанут паспортами, визами, разрешениями, справками, заявлениями, но уже угрожают плохими характеристиками и карканием о плохом будущем. Стремятся запугать, держать в страхе. Запуганных общество принимает. Непуганых считает идиотами и вычёркивает, даёт «белый билет».  Сначала казалось, что непригодным в обществе быть плохо. Но затем возникла прослойка умников-оппозиционеров, критиков дурной реальности. Тогда оказывается, что быть непригодным – признак ума и даже избранности. Главное, не оказаться рабом, подчинённым, «наймочкой». Да, во многих странах возникло такое вот пацифистское послевоенное поколение, не верящее в прежние «ценности». Ломать барьеры, упиваться свободой, делать, что заблагорассудится, жить не потому, а вопреки, летать над обстоятельствами и уметь дистанцироваться от тупой реальности, уметь смотреть с высоты птичьего полёта, покорять джомолунгмы, чтоб захватывало дух. И делать открытия, которые считались невозможными. Поколение, понявшее, что прежние авторитеты и власти являются просто циркачами и плохими артистами. Нет, это не базаровский нигилизм, описанный Тургеневым. Это непрерывная, перманентная революция, непрерывное обновление, создание новых технологий, новой информации, новых игр, новых реальностей и ирреальностей, новых измерений виртуальности. Однообразие, консерватизм, покой убийственны. Это два века назад душа поэтов просила покоя. А сейчас мало даже бури. Даже ужасов. Даже смерти. Паркур души. Выскакивание сердца из тела напрочь. Острота, к которой привыкают, взыскует новую, ещё большую остроту. Пазолини, Алан Паркер, Ларс фон Триер. Рок, рэп, «жёлтые жилеты». Насилие против насилия. Глобализм протеста против глобализма власти…
Причём тут очередная жизнь Олега Радзинского? Он был в другом, огороженном несколько другим, советским рабством застенке. Слава богу, не в Освенциме или Маутхаузене, или в Магадане. Но подошёл близко. Просто времена уже были другие. Как бы сказал Гегель, тождество при различии. Бунтарь? Да нет. Мне кажется, по своему характеру Олег – даже не максималист и уж тем более не экстремист. Он честный. Он правдивый. Он говорит и пишет, что думает. Как заметил юморист Задорнов, таких власть называет «отморозками». Я же считаю таких  образцовыми. И всегда пытался брать с них пример. «Научи меня плохому», - приставал я к старшему, прямо как в «Ералаше». Но плохое было хорошим. По Гегелю, Марксу, Ленину…
        Линии жизни. Олег выделил четыре жизни, четыре этапа, четыре кластера линий. Но эти линии повторяются с обновлениями. Преодоление  страхов. Установление в себе доминантного мужественного начала. Управление собой и сублимация  огромного эмоционального океана подсознания в творчество. Спиральное восходящее вращение вокруг стержня Справедливости. Движение к спокойной мудрости от античной активной разумности. Познание путём практического удовлетворения любознательности. Странное счастье как следствие замыкания, изоляции. Жизнь у воды. Семейная реализация. Это лишь некоторые линии, которые мне открылись. Есть, конечно, и предостережения судьбы. Мигрень, вред от красного вина и красного мяса. Опасность смерти от любви и счастья. На самом деле жизней в некотором смысле очень много. Каждые два года новая жизнь, особенно в творческом смысле. Но кластеров пока, действительно, можно выделить четыре. Но случайны ли они? Можно ли ощутить себя необходимым звеном в цепи вселенской эволюции? В человеческом, земном масштабе, видимо, это даётся лишь в наитии, бездоказательно. Разве что только в слиянии, в соитии с Единым. Но нашему герою, думаю, пока не до этого. Ещё многое надо познать по-земному.  Исчезли в небытие гении науки и философии. Остались только писатели. Они пишут теперь, в основном, не о внешних чудесах, а о чудном внутри нас, в наших мыслях и характерах, о сущем, о земном. О небесном – потом…
         Чётыре жизни, тридцать марсов (марсианских периодов). Можно рассчитывать ещё на двенадцать (или от двух до двенадцати). Олег ещё нас удивит. И не раз!  Интересно быть современником гения, живого классика.
Ещё интересней быть с ним знакомым и думать над ответами на его слишком сложные вопросы…