1972-1973, первый курс в строевом и др. отношениях

Начальником нашего курса был назначен майор медицинской службы Воробьев Юрий Петрович, который впоследствии получил прозвище «Папа-Юра». Мы у него были первенцами, и с учётом его молодости, и первого опыта, и необычных впечатлений от руководства такой разношерстной массой, это создавало определённую ауру в его сознании по отношениям к нам. После нас у «Папы» был ещё один курс, но мы так и остались для него особенными, неповторимыми и любимыми воспитанниками.

Позже, когда я работал в Мирнинском госпитале, начальником нейрохирургического отделения у нас был как раз выпускник второго воробьеского курса Андрей Савин, и по его рассказам, мы, первые воробьевцы, представлялись какими-то мифическими героями, о которых сохранились смутные предания и легенды.

   Но вернёмся в начало семидесятых годов. Наш курс был разнородный, и по составу, и по возрасту, и по воспитанию, и по интеллекту. С нами поступили и учились офицеры: от младшего лейтенанта до капитана включительно. После нас через некоторое время вместо офицеров на курс стали принимать прапорщиков, они же и выступали командирами взводов, что значительно снижало планку морально-воспитательно-командирского воздействия и общего статуса курса тоже.

Возрастной диапазон нашего курса тоже был достаточно широк: от 16-летнего после-школьника до 22-летнего «солдата из стройбата», и заметьте, разница в 6 лет в молодости особенно разительна. В доказательство приведу собственные тогдашние впечатления: ребята шестого курса в форме слушателей, которых я впервые увидел на первом курсе, казались этакими «недосягаемыми великовозрастными дядьками», хотя мне самому на I курсе было уже 20 лет, а что говорить о семнадцатилетних моих друзьях.

Да мы были разными, некоторые, в том числе и я, попали в былую столицу – Ленинград с периферии, будучи выпускниками заштатных районных невысокого уровня общеобразовательных школ, и являли собой образец хоть и советских, но провинциалов, тогда как другие мои однокашники учились в Москве или в Питере, некоторые закончили спецшколы с углубленным изучением английского языка, или медицинские училища и уже имели представления о медицине, став фельдшерами. И хоть программа школ Советского Союза была одинаковая, но в крупных городах, никто не станет этого отрицать, преподавательский состав, по известным причинам, оказывался сильнее, да и возможностей приобщения к культуре было больше, что формировало совершенно другой кругозор.

Наше воспитание тоже разнилось, кто-то вышел из простых пролетарских семей, а у кого-то отцы, после окончания академии, работали на разных кафедрах, и пребывали в разных научных степенях и воинских званиях, условно говоря, такие наши однокурсники являлись для нас провинциалов «профессорскими детьми». Разумеется, по уровню интеллекта мы тоже отличались друг от друга, во всяком случае я ещё долго чувствовал себя среди наших ленинградцев и москвичей не в своей тарелке.

Само собой, возникали другие границы и различия. Некоторые из числа уже послуживших сержантов, особенно в этом усердствовал наш замкомвзвод Миша, первое время пытались преодолеть интеллектуальную разницу с помощью простых проверенных армейских приёмов, но вскоре опомнились, так как поняли, что это не тот случай и такой подход абсолютно бесперспективен и окажется направлен против них самих же. В общем, сама новая жизнь регулировала межличностные отношения нашего Курса.

И если в армии, из которой я попал в академию, нивелировка осуществлялась в сторону личностного понижения и уплощения, то в академии, благодаря моим друзьям-учителям, мне приходилось наверстывать то, что было утрачено за полтора года срочной службы. До сих пор с благодарностью помню семнадцатилетнего Шустова, который, как бы между прочим, исправлял мои безграмотные словесные обороты. Я говорил ему: «Встретимся где-то в районе 5 часов у ДК Выборский». Таким образом я по-армейски пытался совместить пространство и время по типу «канаву копать от забора и до обеда». И в этом конкретном случае я с благодарностью выслушивал от моего наставника-ленинградца полезные советы о правильности употребления русского языка. И много было подобных примеров, в том числе и избавление от слов-паразитов, которыми изобиловала моя речь.

Впрочем, поначалу описанная разница тогда в 1972 году, можно сказать, не имела существенного значения для большинства из нас, или не учитывалась по недомыслию, или не воспринималась серьёзно, особенно после того, как курс был сведен в пять взводов для курсового построения и обучения по группам. На правом фланге в конце коридора выстраивался 1-й взвод (врачи для десантных войск) с командиром взвода старшим лейтенантом Каракуленко и его замом сержантом Колей Половиной. За ним – 2-й взвод с лейтенантом Шебаршовым и замкомвзвода старшим сержантом Мишей Байченко. Затем последовательно выстраивались: 3-й взвод под командой лейтенанта Гребенника с сержантом Юрой Клейменовым; и 4 взвод со старшим лейтенантом Гаевым, замком у которого, кажется, был сержант Вася Шаплыка; и наконец, на левом фланге выстраивался в две шеренги 5-й взвод со старшим лейтенантом Кривобородько и его замом старшим сержантом Володей Лазаковичем. В течение первых 3 курсов командный состав менялся, кто-то из офицеров уходил со взвода, кто-то приходил ему на смену; происходила замена, по разным причинам, и сержантского состава.

Каждый взвод по-военному был разделён на отделения, они же учебные группы, отделениями командовали сержанты, которых на курсе было достаточное количество. Весь командный состав курса, кроме его начальника, был набран из числа поступивших вместе со всеми, то есть наши офицеры учились в академии вместе с нами. На должность старшины рядового и сержантского состава определили старшину Володю Китаева, любителя аквариумных рыбок. По его инициативе на 1 курсе появился огромный аквариум, купленный на собранные нами деньги и установленный около поста дневального по курсу.

Старшиной над всем курсом стал старший лейтенант Александр Иванович Гладков, который организационно для обучения числился в нашем 2-м взводе. Из-за этого, между прочим, мы, второвзводники, имели возможность получать от него некоторые командирские преференции, и, в отличие от других взводов, в повседневных коллизиях академической жизни по достоинству оценили его душевные качества добрейшего человека и справедливого командира.

Наш курс входил во II факультет ВМедА им. С.М. Кирова, готовивший врачей для ВДВ, Сухопутных и Ракетных войск Советской армии и МВД. К слову сказать, в академии, кроме нашего имелись: I факультет для подготовки руководящего состава, III – врачи для ВВС, IV – для ВМФ и V – врачи для иностранных дружественных государств.

На первых курсах между факультетами существовало определённое соперничество, в какой-то степени своеобразная условная «вражда». Когда наш строй пересекался со строем «моряков» с IV факультета, отличавшихся от нас своей синей или черной морской формой, и которых, по нашему мнению «несчастных», преимущественно готовили для подводного флота, то во время прохождения из столовой или в столовую некоторые из нашего курса нестройными голосами затягивали известную песню: «По многим известным причинам нам женщины все хороши. / Стоят на сугробе мужчины, но на полюсе нет ни души / (и особенно громко) Прощайте, красотки! Прощай небосвод! / Подводная лодка уходит под лёд! / Подводная лодка – морская гроза, под черной пилоткой – стальные глаза»! В ответ слышали: «Ууу! Сапоги!»

Уже на первом курсе была сочинена песня, отражающая настроения, в основном, молодёжи нашего курса. В какой-то степени её можно назвать строевой песней I курса майора Воробьева. В ней нашли отражение: традиционная лекционная неделя перед началом семестра; первые наши опыты на кафедре биологии, когда мы препарировали лягушек и изучали внутренности разных представителей животного мира; хождение строем в столовую и на кафедры; ненавистная всем утренняя физзарядка; и несправедливое распределение нагрузок при исполнении обязанностей военной службы. Короче, Шустовым в ней были охвачены почти все стороны казарменной жизни первокурсника:

Надоело лекцию писать,
Постигать кишечных суть явлений.
Пять нарядов мне ещё стоять,
Месяц у меня неувольнений.
 
И опять команды слышать звук
И дороги метры строем мерить.
Беломорины сосать мундштук
И ещё при том во что-то верить.
 
Завтра рано утром вновь вскочить,
Полчаса отмерзнуть на зарядке,
Кашу в восемь-десять получить,
Вот какие славные порядки.
 
Это надоело, черт возьми
Делать день за днём одно и тоже,
Изредка считать себя людьми,
Постоянно видеть те же рожи.
 
И опять команды слышать звук
И дороги метры строем мерить.
Беломорины сосать мундштук
И ещё при том во что-то верить.
 
Никуда не денешься держись,
Ты не первый, ты и не последний.
Многие живут собачью жизнь,
Правда кое-кто без построений.
 
И опять команды слышать звук
И дороги метры строем мерить.
Беломорины сосать мундштук
И ещё, при том, во что-то верить.
   
Справедливости ради следует отметить, что после первого семестра и зимних каникул, началось постепенное сплочение Курса. Надо было видеть радость встреч после того как ребята возвращались из дома в стены родной академии. Если лекционная неделя второго семестра начиналась 9 февраля 1973 года, то приезжали в Ленинград, как правило, за один-два дня. В первые дни возвращения все пребывали в состоянии какого-то особенно возбуждения, собирались по комнатам и делились своими впечатлениями.

Многие привозили что-нибудь особенное, домашнее, например, в это время мне удалось попробовать «Букет Молдавии» из большой бутыли командира моего отделения, младшего сержанта Марка Петровича Боржака. До сих пор ощущаю во рту вкус этого букета – вот что значит первое восприятие. Потом уже все эти ощущения притупились за счет обилия других выпитых вин.   

Возможно, этот эпизод запомнился ещё и потому, что винный букет наслаивался на радость встреч с однокурсниками и совпадал с ожиданием новых академических впечатлений.  Кто-то пировал в комнате, закусывая исключительно нежнейшим украинским салом, которое можно было есть одними губами, кто-то отправлялся гулять по Ленинграду или получать учебники к новому семестру в фундаментальной библиотеке.

Теоретическое обучение второго семестра 1 курса заканчивалось 26-го июня, а затем принимались экзамены по 17 июля. В тот год нам предстояло экзаменоваться по истории КПСС, органической химии, общей биологии и медицинской физике. Но перед допуском к экзаменам надо было сдать зачёты: по нормальной анатомии (два), химии, гистологии, иностранному и латинскому языку, уставам, оперативно тактической (в лагере) и физподготовке. Кто успешно справлялся с программой мог рассчитывать на летние каникулы в августе месяце.