Образование с препятствиями
Один из читателей, прочитав мою повесть «Ограничения», мне написал: «У нас поразительная страна. Пережить, что пережили Вы, врагу не пожелаешь! И в то же время – возможность получить образование, проявить свои способности»
На память пришли «возможности», которых у меня скорее не было, чем было, и возникавшие при этом препятствия, через которые надо было пройти, чтобы «получить образование» и «проявить свои способности».
Тетрадка по чистописанию.
Шёл 1941 год. Мы жили в Энгельсе на Волге, я заканчивал первый класс. Учиться мне было скучно, читать я умел задолго до школы, а выводить буквы на уроках чистописания у меня не получалось, буквы получались кривые. Учительница вручила мне чистую тетрадь и сказала, что летом я должен заниматься чистописанием, и только тогда она переведёт меня во второй класс.
Лето 1941 года было тёплое, солнечное. Я с соседскими ребятами играл в войну, ходил в кино или на волжский пляж, занимался чтением интересных книг, любимым моим занятием. А когда вспоминал тетрадку по чистописанию, которая оставалась чистой, настроение портилось: «Из-за неё, наверное, меня оставят в первом классе».
Уже несколько месяцев шла война, по репродуктору передавали тревожные новости , объявлялись учебные воздушные тревоги, люди учились пользоваться противогазом.
Каникулы заканчивались, когда стали происходить непонятные для меня события. Нас переписали и, вместе с другими советскми немцами, погрузили в эшалон с телячьими, как говорили, вагонами, и куда-то долго потом везли. Наш вагон отцепили на станции Боготол Красноярского края. Люди спускались из товарного вагона, оглядывались, всех пугала неизвестность. А я вспомнил тетрадку по чистописанию, и с облегчением подумал : «Уж здесь-то про неё никто меня не спросит.»
Свинопас-подпасок.
Нас разместили в таёжной деревне Оскаровка Тюхтетского района Красноярского края. Отец стал работать конюхом на конюшне, а мама свинаркой на колхозной ферме. Но вскоре отца мобилизовали в трудармию, на лесоповал. А я стал учиться во втором классе местной начальной школы. Окончил я его весной 1942 года.
В то лето колхозных свиней из-за нехватки кормов перегнали на хутор, на открытый выпас. Мама, свинарка, стала стадо пасти, а я ей помогал, был подпаском (за мою работу ей начисляли полтрудодня).
Первого сентября 1942 года я, как все дети, пошёл в школу, в третий класс. Но мама не справилась с беспокойным стадом , часть свиней разбежалась, свиньи попортили огороды, был скандал. Пришлось мне вернуться к нашему стаду, и этот учебный год я пропустил.
На следующий год в трудармию мобилизовали и маму. Мне было десять лет, я остался один, и меня взяла к себе мамина знакомая, тётя Шура, она с ребёнком жила в районном Тюхтете. Через полгода тётя Шура сдала меня в детский дом, который недавно создали на базе школы глухонемых. В этом детском доме я пошёл в школу, в третий класс. Окончил я его весной 1944 года.
Коза, дрова, котелки и кастрюли.
Муж тёти Шуры находился в трудармии в Краснотурьинске. Ему разрешили вызвать семью, и тётя Шура получила от него вызов. Одной ехать на Урал с ребёнком и вещами она не решилась, и взяла меня из детдома с собой.
В Краснотурьинске нас поселили в квартирке-полуторке во временном деревянном бараке. В мои обязанности теперь входило смотреть, когда надо, за ребёнком, добывать на соседних стройках дрова для печи, рвать на обочинах траву для козы и продавать на базаре котелки и кастрюли, которые муж тёти Шуры делал тайком на работе .
Первого сентября 1944 года я упросил тётю Шуру и пошёл в школу, в четвёртый класс. Недели через две её муж заявил, что он не собирается кормить дармоеда. И для меня пошло опять – ребёнок, дрова, коза, котелки и кастрюли. Этот учебный год, теперь уже второй, я пропустил .
А четвёртый класс экстерном.
В те годы существовал трудовой призыв (мобилизация) молодёжи с 14 лет в ремесленные училища (РУ) и в школы ФЗО. В ремесленные училища брали после семилетки, срок обучения - два-три года, а для школ ФЗО образование не требовалось и, после шести месяцев обучения, подростков-недорослей отправляли на четырёхлетние обязательные работы. Через год мне будет четырнадцать , и я, подросток-недоросль с двухлетним отставанием в учёбе, да ещё без родителей, как раз подойду для призыва в школу ФЗО со всеми вытекающими отсюда последствиями...
Я об этом,конечно, ничего не знал, но было желание продолжить учёбу. И весной 1945 года я взял свои документы и пришёл в городской отдел народного образования (ГОРОНО ) с просьбой: «Отправьте меня в детский дом, я хочу учиться». В Краснотурьинске не было детских домов , и меня направили в Серов, в привокзальный детский приёмник при железнодорожном отделении милиции. Оттуда через месяц меня отвезли в детский дом в селе Кленовское, которое находилось на другом краю Свердловской области.
Детский дом до недавнего был исправительным, и при мне целый год вывозили подлежавших исправлению. И этот год я провёл вместе с хулиганской шпаной, криминальными малолетками и бывшими беспризорниками.
В конце мая, когда я приехал в детский дом, занятия во школах уже закончились. Но зимой в местной школе был карантин, и занятия им продлили ещё на месяц. Я от нечего делать стал приходить на уроки в четвёртом классе. Старенькая учительница, как сейчас помню – Зоя Бонифатьевна, видя мой интерес к учёбе, стала мне помогать, давать задания. Предстояли экзамены за четвёртый класс, и я эти экзамены сдал! Так, практически, экстерном, я окончил четвёртый класс.
Умственно отсталый дебил.
В Кленовском детском доме я продолжил учёбу, и в следующие два года окончил сначала пятый, потом шестой класс.
Летом 1947 года в село Кленовское приехал представитель военкомата для мобилизации подростков в ремесленные училища и школы ФЗО. Пришёл он и к нам в детский дом.Просмотрев наши дела, он составил список тех, кому четырнадцать. В этот список попал и я. На детдомоском педсовете, где рассматривали это список, представителю военкомата про меня сказали, что это очень слабый ученик, умственно отсталый и вообще дебил. От «дебила» он, конечно, отказался. Так детдомовские воспитали спасли меня от мобилизации, дали возможность продолжить учёбу.
Последние три года я, выходит, учился зря.
В 1948 году, окончив седьмой класс, я поехал поступать в Свердловский горно-металлургический техникум имени И. И. Ползунова.
Вступительные экзамены я сдал хорошо, и уже в нашёл свою фамилию в приказе о зачислении, когда к директору техникума стали приглашать на принятую здесь процедуру собеседования. Это меня не очень волновало – экзамены я сдал хорошо, а какие могут быть ко мне притензии, я ведь детдомовец. Когда я зашёл в кабинет к директору, он читал какие-то бумаги. Потом уставился на меня и как закричит: «Ты что не знаешь, что Свердловск закрытый город? Немцев мы принимать не будем!»
Пришлось долго ждать свои документы. С ними в руках я вышел на улицу. Что теперь делать? Из детского дома я уже выбыл, где родители, да и живы ли они, я не знал. Но за меня заступился директор детского дома, и меня опять приняли. Но вскоре закончились небольшие деньги, которые я получил в детском доме, а до стипедии было ещё две недели. И я решил поехать в детский дом, там, я знал, меня не оставят. Билетов на поезд, как всегда, не было, да и денег тоже, и все 150 километров до детского дома я ехал сначала на подножках , а потом на крыше пассажирского вагона ( такое мы проделывали не раз на вагонах довоенной конструкции).
В детский дом я пришёл уже поздним вечером. В мальчишеской спальне повскакивали ребята: «Робка, у тебя отец нашёлся!» Утром мне показали письмо от какой-то «спецкомендатуры». Я сказал: «Не отвечайте на письмо, я сам к отцу поеду».
В Темиртау под Карагандой, откуда пришло письмо, я ехал с приключениями, пришлось даже ночь провести в милиции. Но я нашёл отца на его работе.
В Темиртау я окончил восьмой, девятый и в 1951 году десятый класс. Мои одноклассники разъехались по городам, поступали в институты, а мне не разрешила спекомендатура, под надзором которой с шестнадцати лет я находился как спецпереселенец. Оставался горный техникум в Караганде, куда принимали после семилетки. Получается, что последние три года я учился зря...
На карагандинских шахтах не хватало специалистов, и в Карагандинском горном техникуме открыли группы десятиклассников с сокращённым сроком обучения. Я поступил в одну из этих групп, в группу горняков. Моими однокурсниками, кстати сказать, были известный потом поэт Наум Коржавин, а тогда студент Московского литературного института, отбывший недавно ссылку в Сибири, и Игорь Лабода, погибший потом на шахте, спасая товарищей. Его именем была названа одна из улиц в центре Караганды.
Через два года я окончил техникум, и получил первый в своей жизни диплом – «Горной техник по разработке угольных месторождений».
Направили меня в Карагандинское производственно-экспериментальное управление по буровзрывным работам. Я стал занимался взрывными работами на карагандинских шахтах. Мы группами из трёх человек (по одному на тогдашнюю смену) заключали с шахтой контракт, и, выполнив его за месяц-полтора, переходили на другую шахту. И так далее.
Транзиторная гипертония.
На производстве как "молодой специалист" я обязан был отработать не менее трёх лет. На столько же отодвигалась возможность поступления в горный институт. Но мысль учиться я не оставлял - в Карагандинском горном институте недавно открыли вечернее отделение. Хотя учиться по вечерам у меня не было возможности - на шахтах была посменная работа.
Шёл второй год, когда наше управление объединили с другой организацией , и мне разрешили самому выбрать место новой работы. И я поступил в проектный институт "Карагандагипрошахт", где работают днём, а по вечерам была возможность учиться. Моя зарплата при этом сократилась в два раза, а я был уже женатым и жена ещё студентка...
Транзиторная гипертония.
Я стал готовить документы для поступления в институт, на вечернее отделение. Одним из документов была справка о состоянии здоровья. В один из дней я отпросился с работы, и отправился за справкой в ближайшую поликлинику. Прошёл несколько кабинетов, и в заключение пришёл к заведующей поликлиникой. Та, взглянув на справку, сказала: «А где десятый кабинет?» Время поджимало, и я почти бегом поднялся по лестнице на второй этаж. В десятом кабинете мне измерили давление, и я также, почти бегом, я вернулся к заведующей. Та, что-то написала в справке и, поставив печать, вернула её мне. Я прочитал: «Транзиторная гипертония. К подземным работам не годен». «Как не годен, я поступаю в институт!» « У тебя повышенное давление», - сказала она, и пригласила в кабинет следующего.
На другой день я снова пришёл в поликлинику. Мне измерили давление, оно было нормальным. С этим я пришёл к заведующей, пытаясь доказать, что я здоров, что давление немного поднялось из-за моей беготни по лестнице. Но всё напрасно.
В Карагандинский горный институт меня с такой справкой конечно не примут. Но и поехать в другой город поступать не было возможности - в моём паспорте, который я недавно получил после ликвидации спецкомендатур, стояла печать: «Разрешается проживать в Карагандинской области».
Рушилась мечта стать горным инженером! И я сел на свой мотоцикл, заработанный ещё на шахтах, и поехал в другой городской район. Выдав себя за жителя этого района, я попросил справку о состоянии здоровья. Пришлось снова обойти медицинские кабинеты, и в заключение мне выдали справку, что я здоров и к подземным работам годен.
Сдал экзамены, поступил в Карагандинский горный институт (который уже потом стал политехническим), и, проучившись (и работая) шесть долгих лет, в 1961 году окончил его с отличием. Мне торжественно вручили «красный» диплом, в котором была запись , что я "Горный инженер по разработке месторождений полезных ископаемых".
* * *
Образование я получал в непростое годы, были трудности, возникали препятствия. Пришлось проучиться в шести разных школах Поволжья, Сибири, Урала и Казахстана, чтобы получить аттестат зрелости. И ещё потратить десять лет, чтобы стать горным инженером.
Я с благодарностью вспоминаю старенькую учительницу Зою Бонифатьевну и детдомовских воспитателей, они помогли преодолеть препятствия. И высококлассных учителей и маститых преподавателей, непростой судьбой заброшенных в те дальние края. Это они сумели дать мне образование, чтобы я проявил ,как сказал мой читатель, свои способности.
Свидетельство о публикации №218120800961
Мой дед жил в немецкой колонии под Питером.
Григорий Аванесов 01.06.2020 19:54 Заявить о нарушении