Таинственный лес

До дальней деревни доехали на машинах. С трассы свернули на грунтовую дорогу. Грунтовая дорога шла заброшенными полями, превратившимися теперь не то в луга, не то в молодые лесочки, бежала она и среди лесов дремучих. Деревья исполины будто расступались перед автомобилем. Так плотно они обступали вьющуюся меж них ленту пыльной дороги, казавшуюся, что в нескольких метра впереди, она упирается в непреодолимую стену деревьев. Я и не предполагал, что в нашей промышленной местности есть столь глухие места.
Деревня, некогда большая, теперь брошенная, опустевшая, затерянная незаметным прыщиком на лице земли, готовым скоро исчезнуть, заселённая несколькими пенсионерами, к которым приезжают дачники и охотники, встретила нас тишиной и покоем. Едва заглушили моторы машин, остановившись во дворе знакомого мужичка, как на капоте одной из них появилась бутылка водки и нехитрая закуска. Воздух здесь деревенский, прозрачный и лесной, пахнущий прелой осенней травой, листвой и курами, которые тут же бродили, не обращая на нас никакого внимания.
Но главное – тишина! О ней так сильно скучаешь в городе, особенно на производстве. Хочется прилечь вот там, под навесом с колотыми дровами, уложенными в поленницу. Это первое подходящее место, за которое глаз зацепился.
Вдруг тишину нарушило гоготанье летящих гусей! Сначала тихое, едва уловимое, не понятно, с какой стороны идущее. Мы смотрели в хмурое осеннее небо, поворачиваясь во все стороны, чтобы увидеть пролёт гусей. Оно постепенно нарастало, радуя душу, и мы увидели, как от ближнего лесочка, на предельно низкой высоте летели серые гуси. Прошли они, свистя крыльями, прямо над крышей дома Василия, того мужичка, к которому мы приехали.
У каждого из груди вырвался восторженный воинственный крик, и сердца бешено колотились от резкого впрыска в кровь адреналина. Но в руках у всех стаканчики и бутербродики, а не ружья. Да и в деревни стрелять нельзя.
Василий скупо хохотнул, глядя на городских жителей, мнящих себя большими и удачливыми охотниками, сказал негромко:
 - Они тут уже целую неделю летают и почему-то всегда над моим домом.
- Может, мы с чердака охотиться будем, - сказал кто-то, - чего нам в зимницу топать?!
А в зимницу – охотничью избушку в лесу в пять накатов – топать десять километров. В ней земляной пол, нары, да железная печка, обложенная голышами.
Взвалив на себя рюкзаки с водкой и провизией, расчехлив ружья в надежде наудачу добыть глупого пернатого, захотевшего летать над тропинкой, мы двинулись в путь.
Вся компания, кроме меня, охотилась раньше в этих местах. Вьющаяся между деревьев тропинка, уводила нас всё дальше в лес. Местность тут холмистая. Тропинка то идёт вверх, то сбегает вниз. Но, когда тащишь на себе тяжёлый рюкзак, ружьё и ещё какую-нибудь сумку, то кажется, будто тропинка всегда ведёт в гору. Всем хочется пить, но воды никто не взял. И это все знают. Зачем её брать, когда рядом с зимницей протекает чистая лесная речка. Туда, однако, ещё дотопать надо. Все спрашивают друг у друга воды. Просто так спрашивают, от этого вроде бы легче становится.
Роман говорит:
- Давайте пить водку!
Все знают, что водка усугубит жажду, но мы останавливаемся, снимаем рюкзаки и пьём водку почти без закуски, занюхивая её сосновой иголочкой, источающий приятный запах хвои, освежающий голову.
- Евгеньич, - обратился ко мне Роман, - там, вокруг зимницы, лес страшный. Нечастая сила там водится.
Я согласно кивнул, жуя корочку хлеба, понимая, что новичку, который впервые в этих местах, сейчас будут рассказывать всякие байки. Посмеяться и отдохнуть компании хочется, а то ноги в сапогах гудят от усталости, хотя ещё и половина пути не пройдена.
- Правда, правда, - поддержал Леонид, – там легко заблудиться в пятидесяти метрах от зимницы.
Я опять согласно кивнул, не давая развиваться этому разговору, и он скоро угас. Снова мы шли друг за другом по извилистой тропинке, спотыкаясь о корни деревьев. Тишина в лесу стояла глухая и, как казалось, зловещая. Странное чувство: обычно тишина в лесу всегда радует, успокаивает. Тут же какая-то тревожная тишина, хотя совсем не понятно, чем вызвана эта тревога.
Сентябрьский день клонился к закату, когда, наконец, усталые охотники добрались до зимницы. Солнышко, вдруг появившееся из-за туч, урывавших его весь день, сразу наткнулось на острую щетину высоких сосновых вершин, и, пронизанное ими, готово было упасть к их корням.
Лес кругом стоял сосновый, но зимницу окружали лиственные породы деревьев. Тут росли дубки, ольха, чуть дальше осина, а поодаль, отсюда пока не видный, тянулся сплошной ряд ивы, что говорило о близости реки.
Охотники, мечтавшие попытать удачу на вечерней тяге, растеряли это желание, топча нескончаемую тропинку лесную. Всем хотелось посидеть за столом тёплым,  осенним безветренным вечером, отметить прибытие, а уж утром встать чуть свет и на зорьке добыть-таки уточек жирных, к обеду шурпу сварить. Все говорили, что вечером и утка-то не летает, да и не видно её в темноте, да и собаки нет для поиска трофея в высокой траве и подачи его с воды. Но пока не говорили о том, что утром никто не встанет, ибо до обеда головы охотников трещат. Не принято об этом говорить! Хотя все знают, что так будет. Не первый раз на охоте!
Мне дали два ведра, попросив сходить на речку за водой.
- А где речка?
- Там, за деревьями, махнул рукой в сторону Виктор.
- Вон видишь, тропинка к речке идёт, - указывая на сплошной ковёр из жёлтых листьев, сказал Роман.
Может, летом и была едва заметная тропинка, но теперь она скрыта под золотою листвой, из которой вырастают чёрные стволы удивительно кривых низкорослых дубков. Их чёрные силуэты будто плясали дикий ритуальный танец на золотом ковре. Они извивались и гнулись во все стороны, а их корявые ветви-руки заплетались и переплетались, выделывая невообразимые коленца.
«Чёртики какие-то» - подумал я, смело шагнув в указанном направлении, надеясь там найти речку.
- Выйдешь на берег, заломай веточку, чтобы не потерять тропку, - крикнул мне вслед Леонид.
Я усмехнулся, но необъяснимое тревожное чувство начало овладевать мною. Нельзя сказать, чтобы я поддавался столь лёгкому внушению. Нет, в этом лесу, действительно, что-то ненормальное происходит. Я шёл к речке, держа вёдра в одной руке, а другой заламывал веточки, чтобы по этим меткам вернуться обратно. Самому смешно от этого было, поскольку до речки всего-то сто пятьдесят метров. Где тут плутать? Но я, подчиняясь пока необъяснимому чувству неуверенности, метил дорогу.
Мне казалось, что прошёл я полкилометра, а речки не было. Где же она? Наконец, продравшись сквозь плотные заросли ивы, я чуть не свалился в речку. Крутой обрывчик, высотой не более полуметра, скрывали ивовые кусты. Речка, особенно по берегам, поросла густой травянистой растительностью, но вода в ней удивительно прозрачная. 
- Здравствуй, речка! Разреши водицы набрать!
Я, подняв голенища резиновых сапог до самого того места откуда ноги растут, осторожно, чтобы не мутить её, спустился в воду, предварительно заломав большую ветку ивы. Только теперь я почувствовал сильное течение узенькой и спокойной на вид лесной речки. С берега казалось, что она застыла прозрачным студнем среди вековых сосен и зарослей ивы. Постояв в воде с минуту, я зачерпнул вёдрами, обернулся назад, и не увидел заломанную веточку.
- Чертовщина какая-то! – буркнул я.
Наверное, сломанная ветка упала на землю, а оставшуюся часть ветки с реки не видно. Я поставил вёдра на берег, выбрался из реки и, в самом деле, не нашёл сломанную ветку. Она и не нужна вовсе, поскольку никуда я от этого места не отходил, но хотелось найти её. Не нашёл. Ну, и ладно. Опять продравшись сквозь заросли ивы, я оказался совсем в другом лесу.
- Я тут не шёл, - громко сказал я сам себе.
Ни одной заломанной ветки я не увидел. Поставил вёдра, прошёл вправо от них, внимательно осматривая деревья, но ничего не увидел. Вернулся к вёдрам, прошёл влево от них и тут не увидел сломанных веток. Холодок по спине пробежал.
«Да брось, Лёха, чего ты паникуешь» - сказал я сам себе, подхватил вёдра и пошёл к зимнице. Но избушки не было. Появились какие-то холмы и овраги, которых точно не преодолевал я на пути к речке. «Неужели, звать на помощь надо? Стыдно ведь! Все смеяться станут. В трёх соснах заблудился!»
Пошёл обратно. Долго блуждая, вышел к речке. Как показалось, к тому же месту, где набирал воды, хотя никаких доказательств этой уверенности не мог предоставить. От речки снова попытался идти к своим товарищам, но не дошёл. Опять упёрся в какой-то глубокий овраг. Вечерело. Серые сумерки поднимались от земли, от корней кривых деревьев, теперь корчащихся от смеха в уморительных позах.
Услышал слабые, едва доносящиеся откуда-то из глубины леса, голоса, меня зовущие. Не откликаясь, пошёл на них. Потом грохнули два раскатистых ружейных выстрела, которые слышались чётче голосов. По лесному эху понял, что иду не в том направлении. Измена курса дала результат: метров через сто увидел среди деревьев силуэт человека. Это был Николай, как потом выяснилось.
- Евгеньич, ну, наконец-то, мы тебя нашли. Ты где бродишь?
- Да вот, что-то с тропинки сбился, - тихо ответил я, чувствуя, что начинаю краснеть от стыда за неумение ориентироваться в лесу. А ведь имею удостоверение «Турист СССР».
Николай привёл меня к избушке. Компания сидела за столом досчатым и была уже сильно навеселе. Костёр полыхал, готовый сварить нам похлёбку. Я приготовился к буре насмешек и от того казалось мне, что я совсем голый.
- Плутанул немного, Евгеньич? – Спросил Роман. – Я тебе говорил, что лес тут страшный. Пойдёшь и не выйдешь. Садись, выпей стаканчик.
Все согласно кивали головами. Никаких насмешек. Значит, каждый испытал то, что на мою долю выпало.
- Штрафной ему, - гаркнул Виктор!
За столом сидели долго, пили много, разговаривали почему-то в полголоса. Тёмная сентябрьская ночь окутала лес. Костёр и фонари с трудом раздвигали тяжёлую тьму, будто она представляла собой нечто материальное и плотно всё собою заполняющее. Чёрные, едва видные, вершины сосен, слегка покачиваясь, скребли чёрное небо, пытаясь смести с него тусклые светлячки звёзд.
- Смотрите, погода опять разгуливается. Вон, сквозь облака звёзды мерцают.
- Нет, завтра будет также пасмурно, как и сегодня.
И опять сидели в молчании, слушая тишину. Где-то скрипнет сосна, будто её кто-то внезапно потревожил, и снова всё стихнет. Ветерок пробежит по вершинам сосен, чуть слышно шумнёт в них, и тишина воцаряется.
Сидим. Вдруг все как по команде оборачиваются в одну сторону, а там красные глаза между деревьев мелькнули и быстро пропали. Никто не говорит, что видел их. Будто ничего и не было. Уверенность придают заряженные ружья.
- Пойдёмте спать, - предлагает Роман.
Охотники будто только этого и ждали. Все повскакивали и полезли в зимницу, низкая дверь которой заставляла сгибаться пополам.
Я остался. Мне захотелось посидеть у костра, отдавшись ночной романтике. К тому же, в животе бурлило, предвещая известное желание.
Вскоре из зимницы послышался густой храп полдюжины мужиков. А я, проверив заряжено ли ружьё, сел у стены избушки, прислонившись к её брёвнам спиной, и вытянув ноги к костру. Ружьё поставил между ног стволами вверх. Если нечистый с крыши захочет на меня прыгнуть, то сразу получит дуплет крупной дроби. Посмотрим, как запоёт после этого! Если захочет слева или справа подобраться, то стоит только ружьё наклонить в нужную сторону и конец ему. Ну, а спереди вряд ли на меня попрёт, там костёр горит. Если и попрёт, то бить его удобнее в этой позиции.
Так сидел в обнимку с ружьём. Сон не шёл. Удивительно и необычно, что сон не шёл. Пройдено мною более десяти километров, выпито не мало водки, а сон не шёл, зато давление в животе нарастало.
До рассвета не дотяну. Надо идти. Бросив в костёр побольше веток, чтобы горел ярче, взяв ружьё так, как революционные матросы с винтовкой в атаку ходили, пошёл я в глубь мрачного, невидимого леса. Удалившись метров на пятьдесят в ту сторону, куда никто не ходит, освещая себе дорогу фонариком, чтобы не нарваться на чужую мину, внимательно стал выбирать место. Задумался, как сесть: спиною к стволу дерева, либо так, чтобы за спиной было пустое пространство? Если сесть спиною к дереву, то нечистый прыгнет с него, и ничего с ним не сделаешь. Тут сидение особенное, не такое, как под стеной избушки. Лучше полянку выбрать, услышу, как подкрадываться станет.
Прикладом ружья упёрся в землю, руками обхватил цевьё, сижу на корточках, смотрю на пламя костра столь тусклое, будто свечка далеко в ночи мерцает. «Вот ведь, нечистый там орудует, костёр тушит. Пальнуть что ли вверх? Пугнуть его? Нет, не буду, а то мужики проснутся». Пламя костра затрепетало и погасло. Сразу сзади послышались шаги крадущиеся. Не оборачиваясь, я плавно положил ружьё на плечо, направив стволы назад, и сдвинул предохранитель.  В других случаях, предохранитель даёт короткий, почти неслышный щелчок, а теперь лязгнул железом так, будто винтовочный затвор передёрнул, дослав патрон в ствол. Всегда пребывающее рядом, неусыпное, лесное эхо, подхватило зловещий звук щелчка предохранителя, бросив его соснам, а те стали играть им как мячиком, перебрасывая от ствола к стволу. Тот, который в кромешной темноте крался ко мне со стороны спины, остановился. Какому Лешему хочется быть простреленным сразу из двух вертикально расположенных ружейных стволов?! Крупная дробь, вылетающая из стволов в контейнере, как пуля, разрывает его и расходится веером, раструбом. Большую дыру такой выстрел сделает в пустом теле Лешего. Влетит внутрь его ветер, захолодит Лешего, станет он чувствовать, что замерзает. Трясясь от холода, к костру приплетётся, упадёт в него, и гореть начнёт, разнося зловоние. Так и не доберётся до Лешачихи своей, чтобы та дыру как-нибудь заделала в нём. Да и чем её заделать, если в берлоге их нет ничего, кроме веток, опавших листьев и сухой травы.
Я, не вставая с корточек, продвинулся на два шага вперёд, выполнил необходимые процедуры, не боясь нападения, ибо тыл надёжно прикрывала мина собственного производства. Встал, застегнулся и вернулся к костру. Отсутствовал всего пять минут, а куча дров, среди которых были положены и толстые поленья, прогорела. Остались лишь раскалённые угли, мерцающие в темноте красными цветами, на которые приятно смотреть долго-долго и мечтать о чём-нибудь, либо думать, если есть чем. Невероятно, чтобы за столь короткое время прогорела такая уйма дров!
Тут я почувствовал, как сон начал меня одолевать, навалившись на меня как-то сразу, невесть откуда взявшийся, словно тот нечистый, который хотел овладеть мною. Я сразу опьянел, будто выпитая водка только сейчас начала действовать.
Отворив дверь избушки, я полез в урчащую храпом тёмную утробу её, пропитанную крепким тошнотворным перегаром. Зато никакой Леший сюда не сунется. А сунется, так и сгорит в парах спирта.
Между дверью и нарами полтора шага. Земляной пол завален сапогами и портянками. Я сунул ружьё под нары, сам с трудом втиснулся между телами товарищей и заснул тяжёлым, угарным сном.
Часов в десять утра, охотники выползали из избушки на свет Божий. Мрачные, помятые они перебрасывались короткими фразами, произносимыми хриплыми голосами. Дневной лес был приветлив, но до этого уже никому не было никакого дела.
После завтрака, чем нашлось, и, опохмелившись, охотники повеселели. Кто-то предложил сходить в луга, которые тут начинаются километрах в полутора, попытать счастье по тетеревам. Желающих нашёлся только один человек. Эти энтузиасты-охотники ушли за тетеревами, а оставшиеся, побездельничав полчасика, стали варить суп к обеду из консервов, концентратов и всего, что было. Каждый бросал в котелок то, что считал пригодным для супового варева. 
Все тетерева остались живы, хотя было слышно, что охотники несколько раз стреляли.
К вечеру кончилась водка. Вечерней охоты опять не вышло.
Всё, решили охотники, завтра утром точно идём на охоту. Завтра после обеда надо возвращаться домой. Двое встали в четыре часа утра, будили остальных, палили из ружей, но никого не добудились. Сами вновь легли спать, ибо в четыре часа сентябрьского утра стоит непроглядная ночь. Куда же идти в такую темень!

08.12.2018.

Фото автора, то есть моё. На фото показана та самая зимница, о которой идёт речь в рассказе.