Повилика

СКАЗ
 
Пролог

               
                Вода о воде не плачет /народная мудрость/
 
Весна. Идешь по свежей зелени росистого луга, вдыхаешь терпкий, плотный и свежий воздух пестрой россыпи травы и цветов. Глаза разбегаются от сочных красок окружающей тебя природы – небесной синевы и лазури, цветастой вышивки полей, в которую вплетены нити изумрудного, желтого, синего, красного оттенков. И даже там, где чернеют пахотные поля, чернота земли какая-то яркая, свежая и веселая.
Но это уже не юная девочка – ранняя весна, это уже распустившаяся, нежная красавица, вошедшая в возраст первой любви.

По утрам тепло даже в тени под деревьями, днем солнце и вовсе припекает, но все же еще не жарко, и можно, дождавшись послеобеденного нежного и мягкого тепла, окунуться в приятную свежесть Русалочьего озера. Нужно только пробежать по яркому ковру луга, до самого края утесов, что драконьим гребнем отделяют озеро от луговых земель и… для тех, кто смел, можно кинуться в глубину воды прямо оттуда, с двадцатиметровой высоты. А для остальных есть невидимая тропка, ведущая в самый низ, к подножию скалистого обрыва, к камням, осыпавшимся прямо в воду, почти до самой середины озера.

Поговаривают, что в теплые летние ночи, особенно перед днем летнего солнцестояния, сидят на этих камнях-валунах русалки, поют свои русалочьи песни, расчесывают свои длинные голубые волосы. Поют да заманивают слабых волею людей в самую глубину озера, в темный бездонный омут, где вода холодна, как девичьи тела, что достают со дна угрюмые рыбаки. В тот омут, где вода черна, как очи Неверомора, отца русалок.

Да еще сказывают, что никто живым не выходил ночью с того озера. Как сядет солнце, ни один человек не смеет подходить близко к воде, нет там места живым и добрым людям, а только те несчастные, заблудшие души, что мечтают расстаться с жизнью, идут по ночи к Русалочьему озеру, купаются в нем, да так и находят там смерть свою.

Но бают люди из Дольего Виру – селения, что землями своими ближе прочих к озеру – будто ходит одна девица туда и ночью. Да вот только человек ли она, али ведьма – о том мало знают. Помню, сказывали мне об том на ярмарке две торговницы, что живут от того места недалече, в Соловицах. Рассказывали, а сами оглядывались, да через плечо плевали…

 1
               
                Где вода есть, там и саду цвесть /народная мудрость/

  - Недалеченько от селения Долий Вир, за полями вспаханными и лугами всераздольными есть сад, что посажен еще праотцами той деревни. А сад, все черешневый да яблоневый, далеко и широко за много лет он разросся, раскинулся, до самых скальных каменьев. А с южной стороны, по-над самой тропкой к озеру, хижина деревянная стоит. Приказал ее срубить еще старый князь, проезжавший мимо земель этих, чтоб путнику али заплутавшему страннику место было, где голову преклонить, ночь переждать, да и идти потом уже в село, иль куда далече.

На камне, что стоял у развилки дорог Заглавного тракта так и было прописано: «Путник, остановися, да найди свой покой, в сей хижине, для тебя поставленной, чтоб не заплутал ты в садах Дольих, а заутра и выступай далее».
Только вот пугались прохожие той надписи, да той лачуги, побаивались «упокоя», что сулили те слова, и лишь смелые вольнонаемные рыцари, коробейники, да еще старухи-ведуньи ненадолго останавливались в ней, сами понимаете, не прибавляя ей хорошей славы. - так начала свой рассказ одна торговница.

- Но вот у прошлом годе, да точно, в самую жару, расходилася над всем Полужаньем гроза, и такая сильная, с громом да с молоньями, да с ветром, ох и страшная была. Добрые люди в своих хатах всем богам молились! Да и загорелся тогда в Виру дом старосты, вспыхнул от молнии, заполыхал, как сухой стожок, ярко и быстро, остались от дома лишь остов и край забора.
Староста с молодой женой, что взял себе, как его жена померла, выскочить успели, да сиротку староста за руку из конюшни вытащил, а она плакала, упиралась, все конька своего спасти пыталась. А ведь и спасла, в последнюю минуту, двери горящие отворила, и выскочил коник. А хозяйские-то кони все погибли, балками их привалило.

И стала тут молодая жена на ту сиротку нападаться: «Ведьма, ты, ведьма, -
кричит, - из-за тебя усадьба сгорела, через твои песни колдовские!»

А девчонка та и впрямь, была странновата - молчаливая, худая, с горбом, с серыми глазами, светленькая да страшненькая. Ехали ее родичи мимо села, да мать уже тогда сильно больная была, а родня вся до того бедная и убогая, что взмолились они перед старостой, чтоб взял сиротку в услужение, позаботился о ней.

Староста-то своих дочек вырастил, замуж повыдал, да и пожалел сиротку. Жену у него уже по ту пору боги прибрали, а эта девчонка, - думает, - когда по хозяйству помогёт, когда песенку споёт. Девчоночка плакала, оставаться никак не хотела, но мать прикрикнула на нее, сунула ей в руки котомку, да еще конька ей оставила, на каком девчонка ехала.

Так и осталась сиротка в доме старосты. Неделю плакала, из конюшни, куда хозяин ее конька отвел, не выходила, все сидела подле него, утешиться не могла. Старик уж и рукой махнул, думал, помрет там. А потом очнулась, пошла в дом, в кухню, да вдруг и стала там кухарке помогать.

Перво-наперво молчала долго, все и подумали – немая. Да только однажды кухарка руку обварила. Позвала сиротку, чтоб та взялася пока за стряпню. А она кухарки руку полила водичкой, подула и стала песню петь. Боль-то с ожогом вместе у кухарки и стали проходить. А девочка взглянула на нее острым глазом: «Иди, - говорит, - спи». Кухарка та аж рот разинула, думала ¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬— девка немая, а она еще и заговоры от боли знает.

- Да сами-то мы все от кухарки той слыхали, когда она к нам на ярманку заезжала! – вступилась вторая торговка.
- Так и жили они с ладом и складом; девочку ту дворня старосты ох-как полюбила, про кошек-собак и говорить нечего, все к ней ластились, весь двор ее за свою почитал. Да и недолго-то счастье продолжалось. Староста тут жениться надумал.
Красивая, богатая вдовушка из соседнего городка уж такая ладная попалась - все судила-рядила складно, улыбалась лепо, все мечтала счастье в старостин дом принесть. Может и так, а сиротке того счастья не досталося. Невзлюбила ее вдовушка Параскева, все цеплялась до ней, злилась, выселила в конюшню, да так искусно наговорила на нее, что староста тоже и поверил.

А самой девчонке стала рассказывать, что, мол, пошла б ты к Русалочьему озеру, ночью, умылась бы в нем, помыла бы свой горбик, да, авось, и помогли бы тебе русалки, красоты б тебе добавили.
Все понимали – извести новая жена сиротку хочет, а только девчушка-то послушалась. В одну из ночей летних и пошла. Что там в ту ночь на озере было – никто не знает – вдовушка наша уже ручонки потирала. А утром увидела, как сиротка дорожки метет.

Подошла Параскева, окликнула ее, а девушка и подняла лицо. Стало оно белым, а глаза синие-пресиние, а горб, вроде как, и уменьшился даже. Ох и крику тут было!
Кричала хозяйка, что она утопленница, что силу себе русалочью забрала, что всех теперь изведет! Сколько ни уговаривал ее муж, будто ничего плохого он от девочки не видел, так и не смог убедить. Выгнать ее хозяйка заставила. Стала сиротка пожитки собирать, кухарка ей узел со слезами собрала, да и староста приходил, прощенья просил, вот и уговорил ее ночь еще переночевать. А сам отправил пока работников в Вир, дом старый подправить, куда собирался сиротку поселить, ну девчушка-то и согласилась. Сидела с котом на коленках, кухарке песенку напевала, а добрая женщина хлеб затеяла ей напечь, да слезами его поливала. Страшилась - не будет ей жизни рядом со старостиной женой…

А тут ночью и разразилась гроза – бушевала, землю и озеро молоньями усыпала, гневалась громом, плакала дождем. А как уходить собралась, так напоследок молнию-то и кинула в дом старосты. Полыхнул он, как щепка, повыскочили все на двор, без памяти, не знают, как и живы остались.

Ох, и лютовала тогда Параскева-хозяйка, криком исходила, проклинала сиротку, вон гнала, да приказала, чтоб в селе и ноги ее не было. Ухватила девчонку за волосы и тянула до самой калитки, еле отбили. Только и успел староста шепнуть, что есть лачуга позади сада, там пока схорониться можно.

Так, бают, и поселилась сиротка с краю Дольего сада, в хибарке старой. Впереди нее все луга были, с боков поля пахотные, гребень скалистый, да тропиночка к озеру, что Русалочьим зовется. А за озером все лес дремучий растет до самого Окияну.

Ходила та сиротка к озеру каждую ночь, да, видать, там и сгинула.
Недолго поговорили о девчонке в селении, и тоже позабыли, только мальчишки деревенские, что до озера тропинками неведомыми бегали, встречали иногда девушку странную то на скалах, то на берегу, да не походила она на девчонку ту, сказывают, красивая была, статная, без всякого горба, да с черными волосами.
Так и забылась сиротка… Лишь раз вспомнили о ней, когда по осени сошла с ума старостина жена, Параскева, с вилами кинулась на мужа своего, все каких-то тварей звала, да поминала девочку-сироту словом нехорошим. Кричала-то, так кричала, пришлось ее связывать, в светлицу высоко тащить. Новый терем, вишь, староста отстроил, высоко светлицу с башенкой жене своей сделал… Вот с той башенки и прыгнула Параскева, да и разбилась…

Да только присказки все это. А сказка-то впереди.

2

                Вода пришла – и беда прошла /народная мудрость/
Весна пришла. Настоящая, теплая, нарядная, расхваталась, разрумянилась от своего тепла, руки в боки уперла и в пляс пошла! Позвала в поля зеленые хороводы водить и венки плесть, поманила освежиться в прохладной озерной водичке, да и как не освежиться – водичка чистая, небесной сини необъятной, и плещет, как живая. А уж такая ласковая, теплая, и не вспомнишь про то, что еще и лета не было.

Сколько ни ходило слухов об Русалочьем озере – и что люд там пропадает, и об русалках сказки промеж людьми шептали, но вскоре стал народ к озеру похаживать. Вначале днем только мальчишки прохлаждаться да порезвиться бегали, позже рыбаки подтянулись – куда ж без них – стали по утрам, на зорьке, сети таскать. А после уж и бабы наведываться стали.

Белье стирать не волочили, больно далече, у них на то мимо Вира речка Махонька текла. А вот искупаться, волосы помыть, водички набрать для наговоров приходили. Говаривали – вода в том озере особая, красоты прибавляет. Силы придает. Мужики смеялись – хорошо б и ума – да бабы только покрикивали на них беззлобно. А ведь, бывало, и помогала водица.

Но вот день клонился к вечеру, выходила по небу гулять Зорька-вечерница, красные лучики в темну косу заплетала, Месяц за ручку вела, по небу с ним хороводила, звезды пересчитывала. А за ней Темноликая заступала, что люди Ночью зовут-величают. Не больно она это имя любит, хмурится, кутает плечи нежные покровом черным, темной тенью всю землю укрывает.

А только ночью боялись люди на озеро то Русалочье идти.
Находились, конечно, смельчаки, что оставались… Некоторых мертвыми потом на камнях находили, а те, что возвращались, ничего не помнили.
Нашелся и об эту весну такой смелец-удалец, парень Грыня. Вечерком на площади сельской к люду доброму подошел, да и говорит:
- Слыхал я, ведьма в ваших краях живет, силу из озера черпает.
Пока бабы на слова его стали заговоры охранные пришептывать, мужики-то его и подначивают:
- Может и есть, а может и нету, тебе-то что?
- А еще слыхал, - продолжает Грыня, - что ходит она во нощи, ведунства свои на озере творить. Красивая ведьма, молодая, входит в воду, песни поет… Эх, поглядеть бы!
Захохотали мужики, выщерились щербатыми ртами, но тут уж старшой средь них не выдержал:
- Да ты, никак, свихнулся! Ночью, в гости к русалкам захотел! Никто с того озера живой не возвращался!
Но Грыня знай свое твердит:
- Я ведь не за просто так иду, у меня дело есть!
Мужики знай, зубоскалят:
- Какое там дело, знаем мы то дело!
- А вот нет! – голосит паренек. - Попрошу я ее не губить меня, молодца, скажу, - мать у меня стара, помрет скоро, да сестричка махонька, без меня совсем одна пропадет…
Эх, а мне б хоть разочек в жизни повезло! Все одно пойду, нету с меня толку, во всем я невезучий!

Тут уж смех прекратили селяне, стали ему байки про то озеро сказывать, да как ни отговаривали его, а вечер наступил, пошел Грыня к озеру.
Тихо, покойно на воде ввечеру, заводь сонная еле водой колышет. Ни один камышик не шелохнется. Ни одна рыбешка не плеснет. В лесу, что за озером, какая-то пичуга песню свищет – заслушаешься. Залег вьюноша в высоком камыше, за валуном кряжистым – глядит, вроде тропинку видать, думает – не пропущу. Только б не заснуть, - подумал, - да не успел он и глазом моргнуть, как услыхал тихие шаги.

Вниз по тропинке спускалась девушка. Высокая, черноволосая, волосы непокрытые как черный алмаз блестят, водопадом по плечам переливаются. Личико белеет в сумерках, глаза драгоценными синими каменьями сверкают. Может, точно лица девушки он и не разглядел, да только показалося ему, такая она красавица, каких не было еще на свете. Выдохнул Грыня, зажмурился и снова глаза открыл.

А девушка тем временем по камушкам до самой воды дошла, да так размеренно и спокойно, ни разу не перепрыгнув, не оступившись, как будто сами камушки ей под ноги спины свои подставляли. Замерла она на камне, повернулась к берегу, трижды кланялась, приговаривала:
- Матушке-землице поклон за живот свой, за то, что ходить позволяешь, - повернувшись к небесам, проговорила. - Темноликой, да Братцу-Месяцу поклон, что не покинули одну во тьме, что видеть могу… Лесу поклон, - отворотившись, почти пропела, - что воздух даешь…

Так, поклонившись на три стороны, девица к воде повернулась. Еще ниже склонилася:
- А тебе поклон мой, Водица, что силу великую даешь, красоту мою лелеешь, мир мой бережешь! - ладони в воде намочила, личико белое умыла, да ближе еще подошла.

  Глядел за ней парень, дышать позабыл. И в ровном свете месяца казалась она такой тонкой, такой легонькой, что на миг вздумал, будто по воде пойдет. Но нет, ступила она в воду, руки подняла и запела. Потихоньку сперва, к воде наклоняясь, пела, а после звонким лилейным ручейком голосок ее зазвенел, разлилась над озером песня волшебная силою необычайною, а слова все в песне незнакомые были, не мог юноша их разобрать. Снова и снова наклонялась девушка к воде, зачерпывала воду ладонями, поднимала их высоко над собою, встряхивала брызгами до самого неба, в узор их необычайный собирала, венком над собой плела. Вдруг враз наклонилась, ушла под воду, а из воды появилась – поднялася над волной. Лилась с нее вода струями, укрывая и раскрывая для взглядов его жадных.

Обомлел паренек, зажмурился, но продолжалась песня, звенела, сплетаясь, с шелестом воды, и не удержался молодец от такого искушения, раскрыл глаза, да чуть не задохнулся от красоты увиденного. Стояла перед ним девица, отворотясь, видел он кожу белую, волосы, черным серебром сверкающие до самой воды, видел руки тонкие, брызгами играющие, и голос слышал, до самых середок пробирающий.
Не успел он на чудо такое подивиться, как зашипела, забурлила вокруг девушки вода, и показались над водой две русалки. Стали они с тою девицей хоровод водить, подпевать ей, а потом присели на валуне.

 Тут и не поверил Грыня глазам своим – были у русалок ножки, были личики красивые, были волосы – вовсе и не голубые – белоснежные, был и голосок мелодичный. Стал он тогда к разговору их прислушиваться, так узнать ему захотелось, о чем же шептались они с девицей, подружкой своей. А та присела рядышком с ними на камень, волосы по воде распустила и ножкой стала шлепать по воде, да так, что ничего не слыхать было нашему пареньку. Решил он спуститься, ближе подплыть, да не успел. Поднялася девица из воды, взглянула синими своими глазищами, да так, что застыл тут Грыня ни жив ни мертв, понял, что заметила его ведунья. А она взмахнула рукой стремительно, оплетенная вокруг себя черными своими волосами, грозно обратилась к юноше:
- Ты почто это, такой-сякой, неладный, в камыше засел, али подглядывать за нами удумал! Да кто ж тебе позволил непотребство этакое творить, да знаешь ли ты, что поплатишься за это!

Глаза ее потемнели, брови грозно сошлись, ветер стал над озером подыматься, камыш к самой воде гнуть, но тут сестрицы-наяды на девицу ручками замахали, на парнишку перепуганного поглядывая.
- Погоди, сестренка, - заговорила Адалина, старшая, - зачем ты парня пугаешь?
Снова до беспамятства доведешь, после сама пожалеешь. Склонила девушка голову, присела на камень со вздохом:
- И не хочу иной раз, а что ж делать, так отпускать нельзя…
- Постой-постой, - вступила тут Амелина, младшая, - да только нельзя тебе с ним такое сотворять, погибнет он…

Подплыла она к парню, промолвила слово диковинное, глазищами странными взглянула. И вовсе обмер Грыня, никогда он прежде глаз таких неведомых не видел —ни голубых, ни зеленых, переливчатых, да показалось ему, что связан он по рукам и ногам, ни шевельнуться не может, ни слышать, ни видеть.

А старшая сестра между тем, продолжала:
- Сила в тебе накопилась большая, да деться ей некуда. Тратишь ты лишь малую ее часть. Раньше себя лечила, беды свои заговаривала, ворожить лишь понемногу могла.
А теперь в самую силу вошла. Коли не начнешь ее людям отдавать, сгоришь так, сожжет тебя огонь твой.
Вздохнула девушка, повела зябко плечами:
- Зачем же мне силы столько, я ж ничего не просила, лишнего не брала, как ее растратить-то теперь?
Переглянулись ундины.
- Такую силу зря матушка-природа не дает. За все расплату требует… А на что тебе сила эта, про то ворожить надо, испрашивать.
Еще пуще закручинилась девушка:
- Боюсь я силы своей, - пошептала.

Все видела, все понимала Адалина, да говорить правду ведунье пора не пришла. Потому взяла ее наяда за руку, успокаивая:
- Вот, что, сестра, делать будем. Парня сейчас усыпим, а поутру отпустим. Помнить он ничего не будет. После сам в дом к тебе придет, дорогу ему укажем, а там пущай сказывает, зачем пришел. Все они за чем-то ходят. Коли сможешь ему помочь – помоги, коли не сможешь – хоть оберег какой подари.
Вскинулась тут девушка:
- Да какой оберег, для себя я их только делала – как вы, да, вон, бабка Кикимора еще научила.
- А ты не пугайся, милая. Сила, она сама все тебе подскажет, а не будешь знать, что делать, так ищи, где вопрос задать, где подмоги просить, - увещевала русалка.
Опустила девушка голову, на воду глядя.
- Вот и поможешь ему, а там народец узнает, сам потянется, уж ты не скупись, много силы не показывай, а на чуток помоги. – улыбнулась младшая, Амелина.
Но качнула старшая наяда головой:
- Трудное это дело, трудное, ох и сложно тебе будет. Да только должна ты это вытерпеть, вынести. А там Судьбинушка сама укажет, куда повернуть, где приостановиться. А на полнолуние ворожить придешь, запевать будем. Посмотрим, что за развилка ждет, куда путь укажет.

Повела русалка тонкими плечиками:
- Надобно узнать, что за беспокойство мне тут мерещится…
Так, приговаривая, подплыла русалка к парню, поднялася из воды во всей своей нежной красоте – волосы белоснежные, шелковые, глаза глубины необыкновенной, струи воды все тело тонким покрывалом серебристым обвили. Да и подхватила парнишку нашего она за руку, повела к самому берегу, близехонько подошла к онемевшему юноше. Легким движением дунула ему на лицо – спи, - и в воду вернулась.

А Грыня прилег, где стоял, закрыл глаза и сладко так засопел.
Рассмеялись звонко тут девчонки русалочьи, младшенькая совсем расшалилась – близко к берегу подплыла, игриво обернулась:
- Хорошенький! А может, утащим его к себе, побалуем, - зубками белыми блеснула, засверкала огнем очей, ручками по воде развела, - немножко, сестрица, а утром вернем нашей ведьмочке.
Всплеснула руками ведунья:
- Да не захочет он уходить утром, разве не знаешь, будет потом бродить тут каждую ночь, пока с ума не сойдет!
А младшая все больше забавлялась:
- А и расколдуешь его, в тебя пусть и влюбится!
Адалина, старшая, смеялась, глядя в растерянное лицо девушки, знала, что без спросу младшенькая шалить не будет.
Закачала ведунья головой:
- Да на что он мне сдался, влюбленный, что я с ним делать буду!.. И потом, не нужен мне простак эдакий.
- А, вон как, - звонким колокольчиком рассыпался смех русалочий по воде, - конечно, ей принца подавай!
Сдвинула брови девушка, плеснула водой на наяду:
- Ни царя мне не надо, ни принца заморского не надо!
Взвилась наяда тут волною, окатила девчонку, громко и далеко разнесся их смех по округе…

Да отчего-то нахмурилась старшая сестра, медленно отплыла к дорожке лунной, повернулась, как в омут глянула. Холодом на нее от родной водички повеяло, только головой покачала… «Ни царя не надо, ни принца заморского, значит... Ох, и не к добру это…»

Не заметили того девушки, что привиделось старшенькой, а пока Ночь-сказочница время свое выплетала, принялись болтать, да новости друг дружке пересказывать.
- Сестрички мои, любимые, как же соскучилась я по вам!
- И мы, сестра, тоже рады увидеть тебя после долгой зимней разлуки. Рады, Меланьюшка, что жива ты здорова, да красивее еще стала.
При звуке своего имени вздрогнула Меланья. Но в округе никого не было, только она и наяды. А ведь имя свое кому-либо ей строго-настрого запрещено говорить было. На нем заговор лежал на жизнь ее, на здоровье, на силу, что выжить ей помогала.
- Ах, сестрички мои дорогие, все у меня по-прежнему, время с Зимушкой коротала, в дорогу ее, родимую, с пирогами провожала. Да так уж славно провожала, что сами
Мороз с Метелицей в гости к нам заходили, полную чашу алмазов подарили, да только куда мне их… так в подполе и стоят. Завтра вам принесу, потешитесь… Давеча глядела на них, любовалась, вас поджидала.

Рассмеялись сестрички:
- Что ты, есть у нас, чем тешиться, батюшка к свадьбе корабли запретил топить, а дань-то с каждого собирает. Золотом брать уже не хочет, все каменья, да диковинки выпрашивает. А люди-то рады, что живы остались, все отдают. Снова звонкий пересмех.
- Свадьба? - встрепенулась девица, – какая свадьба?
Тут ундины переглянулись:
- Расскажем, все расскажем! Видишь, двое нас теперь, наша старшенькая весною этой нареченной невестой стала, а зовет ее в жены сам Принц Морской. Как тут отказать, да и любовь у них. А нам веселье да платья новые отец обещал! - тут русалки и Меланья за руки взялись.
- Скажи и ты нам, сестра любимая, что да как в мире было, – старшая все о своем беспокоилась, старый разговор заводила.
- Озеро чистое, спокойное – вижу, в порядке держала… А Ветерок, гляди, что-то недоброе чует, пересвистом поигрывает.
Меланья удивилась, подставила лицо ветерочку:
- Северушка, что ли? Да нет, сошел уже…
- А все ж чувствую я неспокой, сестрица, чую — недоброе, что дорожкой к тебе тянется…

Но не прислушалась к словам ее ведунья, не вспомнила неладного, приняла страх наяды за беспокойство излишнее.
Спокойно поутру домой ушла, попрощавшись с сестрами, сговорившись увидеться на новолуние.

Да не судьба была им скоро свидится, и вспомнит Меланья слова сестры старшей, да поздно будет.

Благодарю за иллюстрацию свою подругу, художницу Юлию Савченко.