Маленький город

Этот город стал мне слишком мал. Он стал похож на детские ботинки, которые я надевал в детстве от силы пару-тройку раз, а потом нога выросла, перестала помещаться в почти новенькие кожаные стенки. Мать, не желая расставаться с новой обувью, положила их аккуратно в коробку, спрятала в нижний отдел тяжёлого тёмного-коричневого великана в нашей комнате. Спустя двадцать лет я нашёл эти ботиночки, которые помещались оба на моей раскрытой широкой ладони, а внутри меня на уровне груди распускалась астрами ностальгия.
Так и этот город.
Я в нём был в последний раз меньше двадцати лет назад, но точно больше пяти. Мне кажется, что все наши небольшие города, находящиеся в отдалении от Москвы и Санкт-Петербурга, похожи друг на друга – своей неспешностью, забытостью, заброшенностью, они перекручены двадцатым веком, искалечены его событиями и не излечены. На них шрамами бугрятся дороги, выглядят опустевшими полувековые жилые дома, и вечный лай тысячелетних собак доносится из подворотен и дворов вместе с гуляющим от безделья ветром. Люди в этих городах все какие-то мимолётно знакомые, но слабо узнаваемые, отстранённые, забытые. Вернувшись в его чертоги, в голову приходит запоздалая телеграмма: «Ничего здесь не изменилось тчк Я здесь чужой тчк».
Я вылетал в меня вырастивший город из Москвы. Вы все прекрасно знаете, как выглядят столичные аэропорты – ярко, шумно, круглосуточно. Аэропорты пульсируют, перемешивая мегатонны людей в сутки, там легко потеряться и не вернуться, совсем как в нелюдимой тайге. И все здесь спешат, деловито разговаривают по телефонам, молча запихивают в себя еду. Впрочем, это не полное описание людей из аэропорта. Здесь есть и весёлые отпускники, и грустные командировочные, и весёлые командировочные, и грустные отпускники, надоевшие и уставшие дети, грустные охранники и продавщицы, нервные представители авиакомпаний. Эти аэропорты словно отдельные города, даже государства. Но вы и без меня всё это знаете.
Мой маленький город ждёт меня. Или ждал. Или я думал, что он ждал-ждёт.
Этот суровый северный край, наполненный неистовой и капризной природой, которая редко пребывает в хорошем настроении, стал приютом для самых добрых в нашей стране людей. Вы думаете я преувеличиваю? Нисколько. В заполярье все деревья карликовые, потому что здесь очень маленький слой почвы, в которую они вгрызаются своими корнями и не отпускают её веками. Так же и люди – вгрызаются в этот обглоданный морями полуостров, и отпускать его не хотят. Только люди здесь не карликовые, скорее даже наоборот – они великаны, титаны, потомки скифов. Или просто упрямцы, которые бегут прочь от какой-то только им известной жизни. Жизнь вытеснила их из наполненного шумом и весельем зала в дальнюю забытую комнату, где пылятся старые вещи.
Мой маленький город никогда не будет вычеркнут из моего сердца.
Я не люблю задерживаться в нём долго, потому что он может засосать своей заторможенностью и не выпустить никогда на поверхность. Здесь словно попадаешь на Мёртвое море – невозможно плыть, только барахтаться кверху пузом, стараясь не хлебнуть агрессивной воды, мёртвой воды. И люди здесь просолены – ветром, морем, полярными днями и ночами. Именно поэтому они все добрые, мы все добрые, таких, как мы, мало. Мы сюда сбежали из разных уголков страны, ища что-то своё, сокровенное, но чаще откровенное. Мы убежали, не зная от чего. И только теперь я понимаю – мы все бежали от человеческой злобы. Именно поэтому мы добрые.
Мой маленький город наполнен разными людьми с разными характерами, желаниями, переживаниями. И даже самый злой среди нас будет добрым среди большинства москвичей. Жаль, что злых у нас тоже хватает, что поделать, такова человеческая природа, мы не можем мирно сосуществовать с себеподобными. Хотя всё дело в размерах. Это в Москве любое убийство тонет в городе, как в полноводной горной реке, глушится гулом голосов, затирается миллионами событий, сминается, как бесплатная газета под ногами миллионов прохожих. А в моём маленьком городе всё на виду, ничего не скрыть, не замолчать, не потерять. Слухи здесь гуляют сквозняком от двери к двери, проникают в любые щели, свистят беспрерывно в уши. Слухами полнится наша северная земля, заполняется и переполняется, перекидывая через края излишки. А они всё льются, льются, льются.
Мой маленький город похож на старую фотографию из семейного фотоальбома. Такие фотоальбомы с фотографиями были в каждой семье, их показывали друзьям, близким, родным. Показывали свою жизнь, застывшую на глянцевой бумаге. И когда ты смотришь на эти потёртые временем фотографии внутри растекается тёплое, щемящее чувство умиления, окунаешься с головой в эти родные времена, чувствуешь уют, они накрывают, как тёплый плед в промозглый осенний день. Так и мой маленький город – застыл, как на фотографии, всё здесь такое родное и знакомое, бередит воспоминания, по улицам пролетают призраки давно минувших лет, идеально вписываясь во времени настоящем. Все эти улицы, где мы росли и взрослели, учились материться и курить, чувствовали впервые прикосновения жарких губ первой своей любви, на них всегда будущее рисовалось светлым и большим, даже огромным, не помещающимся в нашем воображении. Но когда я смотрю на мой маленький город спустя годы, меня охватывает не только ностальгия, мою душу посещает грусть из-за того, что город остался таким же, он остался фотографией из прошлого, и меняются здесь только лица, ничего больше, хотя даже лица не сильно поменялись, просто постарели в своём большинстве.
Мне кажется, что все те люди, которые переехали в поисках себя в большие города испытывают похожие чувства к родным местам. Все вырастают из ботинок, штанов, курток и взглядов, но не все вырастают из маленьких городов. Когда же ты вырастаешь из своего маленького города, то с каждым приездом сюда становишься более неподходящим, инородным, потому что маленький город забыл тебя. И на какую-то долю мгновения ты жалеешь, что отвернулся от маленького города, оставил его позади, в своих воспоминаниях, фотографиях, чужих фотоальбомах. Пытаешься объяснить ему, что так нужно было, другого выхода быть не могло, а он как маленький ребёнок надувает щёки, отворачивается, не хочет с тобой разговаривать, потому что ты не оправдал его доверия. Мой маленький город – постаревший ребёнок.
Кусачий север мой ненасытный, ты хватаешь людей, как раскалённая на морозе стальная труба любопытный тёплый детский язык. Ты проверяешь – смогут ли с тобой быть на равных, смогут ли осилить всю глубину и тяжесть твою, смогут ли научиться у тебя быть смелыми и суровыми. Ты заставляешь людей становиться добрее и отзывчивее, делая себя их главным врагом. Иногда ты кусаешь, как разозлившаяся дворняжка – отчаянно, свирепо, до костей. А у нас не хватает сил отбиться, хотя мы молотим руками по выжженной солнцем рыжей спине, которая привыкла к этим ударам. И всё это делаем молча. Мой маленький город – это твой щенок, который давно вырос и научился кусаться так же отчаянно.
А вот в Москве я потерялся. Этот город по размеру подходит только самым сильным мира сего, только перед ними он склоняется в уважении. Но их единицы, а для остальных он велик и даже не на один порядок. Конечно, это не значит, что в нём могут жить только единицы. Просто большинство за этим и едут сюда – чтобы потеряться. Они не осознают этого, стремятся на уровне инстинктов, бегут без передышки. И я такой же – бегу не в силах остановиться, хочу, чтобы меня никто не догнал, не увидел, не заметил, потерял. Самое интересное, что у меня это получается. Москва меня не замечает, как и многие миллионы в себе, я один из огромного муравейника, прикосновения моих лапок ничего не значат, никак не ощущаются. Поверхность города задубела, пропиталась многочисленными людьми за века. Город стал невосприимчив к нам, людям-муравьям.
Переезд из маленького города в столицу похож на опасный трюк – заскочить на ходу в крутящуюся на полной скорости карусель. И варианта всего два – или тебе это удаётся, или ты расшибаешься, нанося себя многочисленные, или не очень, если повезёт, травмы. Мне удалось заскочить. Теперь я сижу в этой карусели, мимо мелькают лица, дороги, дни, события, чужие судьбы, и никак я не могу отчётливо нарисовать картину, которую я вижу и ощущаю. Поэтому периодически я хочу вернуться в мой маленький город, где всё просто и знакомо, прямо как в песне. В моём маленьком городе душевно и уютно, а большой город себе такой роскоши позволить не может, он вынужден быть циничным и безжалостным. Если ты подстроишься под него, то достигнешь успеха, вскарабкаешься на гору, царём которой тут же станешь, и будешь править пока не свергнет более проворный претендент, уж поверьте.
Видишь, мой маленький город, я тебя не бросил. Просто такие обстоятельства. А я живу, как камбала – подстраиваюсь под обстоятельства, меняю своё отношение, становлюсь для агрессивного мира подходящим паззлом, прохожу успешно всегда проверку свой-чужой. Только камбала не может быть для всех другом, она просто перестаёт быть врагом, перестаёт быть угрозой. И между понятиями «быть своим» и «не быть чужим» огромная пропасть, которую ничем не заполнить, кроме времени. Вот только времени может понадобиться очень много, так много, что жизни может не хватить, или хватит и в самый свой последний вдох ты перестанешь быть просто «не чужим».
И во всём этом калейдоскопе мыслей и рассуждений мой маленький город просто учит меня быть счастливым. А ведь быть счастливым очень трудно. Быть именно по-настоящему счастливым. Попробуйте спросить сами у себя, посмотрим, что откликнется внутри ответом. Поэтому нам всем нужны маленькие города.
- Зачем ты всё это пишешь? – спрашивают у меня.
- Я пишу, чтобы не забыть, - отвечаю я удивлённо и устало. – Потому что такие ощущения похожи на летучие жидкости – они долго не держатся в настоящем мире без специальных условий хранения.
- И кому они потом будут нужны? – снова спрашивают у меня.
- В нашем мире больше семи миллиардов людей, - извлекаю я вновь из себя ответ. – Кому-то это будет близко. В первую очередь это близко мне. И мне же от этих строк тепло и уютно, немножко грустно, так, что небольшой комочек подкатывает к горлу и к ресницам сбегаются небольшие солёные капельки, не рискуя упасть вниз.
- В этом нет смысла, - от вопросов переходят к утверждениям. – Твои слова так же потеряются в большом городе.
- Быть может и так, - усталость моя не спорит с ними. – Правда, только эти слова меня могут спасти от тысячелетнего тлена и забытья. Маленькие и большие города превратятся в руины, наши тела будут пеплом и прахом, удобрением для новых городов. А слова останутся, и вы все это знаете.
- У тебя ничего не выйдет, - они забивают утверждения, как гвозди, уверенно и умело.
- Быть может и так, - ничего кроме усталости, вы простите. – Но лучше жалеть о том, что сделал, чем жалеть о том, чего не сделал. Эта аксиома стара, как мир. В любом случае, меня всегда будет ждать мой маленький город. Пусть он обижается сейчас, но он не вычеркнул меня из своего просоленного сердца.
Точка.