Брат моны Лизы

1510 год. Флоренция
Никогда великая инквизиция не отпускала своих грешников. Кто к ней в тюрьму попадал, тот уже пропал на веки вечные. Да вот отпустили. Буквально выгнали за дверь. Понадобилась давно забытая камера. Сунулись, а там человек всё ещё живой. Просто выставили, решили, что уже осознал и раскаялся. Наказан достаточно.
Он бедняга так и корчился, прижимался к мрачно серым камням тюремной стены, пытался укрыться жалкими обрывками, лохмотьями, оставшимися от одежды. Закрывал больные глаза костлявой рукой, прятался от яркого флорентийского солнца. Страшно худой, дрожащий, заросший, бородатый. Совсем не таким вошел он когда-то в эти двери.
Грешник не мог открыть глаз до самого вечера. Яркое солнце причиняло нестерпимую боль. Только, когда оно зашло, бедняга смог шевелиться и думать. День был летний, тёплый, а он дрожал и пытался закрыться своими лохмотьями от лёгкого беспечного ветерка, ласково  обнимавшего тело и стонал чуть слышно:
-Боже…. Ведь когда-то я любил ветер, но в камере его совсем не было. Я совсем отвык. Жаль, что всю мою одежду изорвали палачи. Холодно. От каждого ветерка жутко холодно.  И люди смотрят. Скорей бы ночь, чтоб никого не было.
Прохожие шарахались от него, смотрели с ужасом и призрением. Сочувствовать, помогать боялись. Никто не хотел попасть в лапы инквизиции.
-Надо куда-то уйти, - рассуждал тихонько бывший узник, - но куда? Я помню только камни своей камеры. Там не страшно. Там хорошо. Меня уже давно не пытали и не допрашивали. Оставили в покое, забыли, только кормили и поили.  Мало, грязной водой, мерзкой похлебкой. Но я привык. Полюбил даже. А теперь надо куда-то идти. Куда? Зачем?! Куда я так рвался сначала? - пытался вспомнить узник, - куда идут люди после тюрьмы? Домой. А где мой дом?
Здесь он потянулся к серым тюремным камням.
-Нет. Я где-то жил до тюрьмы.
Он мучительно пытался вспомнить. И прошептал с отчаяньем:
-Мама, сестра… они, наверное, уже меня совсем забыли. Много лет прошло. А сколько? -  задумался узник, - не знаю. Первое время я пытался отмечать дни полосками на стене. Потом бросил, когда не осталось места. 
Только когда на город уже опустилась вечерняя тьма, несчастный решился покинуть ставшие для него родными тюремные стены, с трудом оторвался от них и поплелся искать свой прежний дом.
Он, пошатываясь, очень медленно тащился вдоль знакомых с детства узких улиц и ноги сами его привели к родному дому.
Узник стоял перед закрытой дубовой дверью и боялся постучать. Потемневшая кладка стен, узор двери, массивная ручка - было давно знакомым, но забытым, почти чужим. Неожиданно, где-то наверху над головой скрипнув отварилось окно, и он услышал такой родной и милый голосок своей старшей сестрицы. Он так обрадовался, что разом позабыл свои страхи и решился постучать.
Недавний узник сам поразился, каким слабым получился стук. В доме никто не отозвался. Тогда поздний гость постоял, собрался с силами и постучал решительней. Вышло опять слабенько и жалобно. Долгие минуты спустя открыла служанка. Молодая, розовощекая, незнакомая. Окинула тощего оборванца презрительным взглядом, спросила сквозь зубы:
-Чего тебе?  Ступай отсюда прочь.
 И отвернулась презрительно.
-До-ом, - только и смог выдавить поздний гость.
К счастью, его услышали.
-Стой! - закричала на служанку хозяйка.
Она бегом спустилась ко входу, распахнула дверь, посмотрела с ужасом. Прошептала побелевшими губами:
-Ты? Ты жив?  Тебя выпустили?!  Витторио!
-Ли-иза.
Он поразился, как она постарела, подурнела и поправилась. Видимо, неприятные эти мысли слишком ярко отразились на его лице. Он слишком долго всегда был один. Старшая сестра всё поняла, поморщилась, ответила:
-Что ж ты хочешь, столько лет прошло. Пятерых детей родила. Один уже сам женился, скоро буду бабушкой. Мужа схоронила, вернулась в отцовский дом, а тут ты… какой худой, оборванный, страшный…
-Какой сейчас год? - хрипло перебил её брат.
-1510 уже, - совсем растерялась сестра.
-Двадцать… - прохрипел бедняга, - двадцать лет в тюрьме. Целая жизнь.
-Ну да. Тебе было всего шестнадцать…Сменилось столько всего, - рассуждала сестра, - уже другой век, другой Папа Римский, другой правитель Флоренции.
-Кто теперь? - бесцветно спросил брат.
-Медичи. Теперь везде Медичи.
-Они же просто разбогатевшие лекари…
-Да Бог с ними со всеми! – спохватилась, всплеснула руками женщина, - ты же весь дрожишь. Тебе скорее надо помыться, одеться, поесть. Идём, идём домой скорее.
За нежданно вернувшегося взялись слуги. И когда чистый и сытый, он впервые за долгие десятилетия согрелся и перестал дрожать, Витторио заснул на мягкой перине, совершенно счастливый.
Правда, родные уже перестали давно надеется на его возвращение. В большем доме не осталось его комнаты и сестра поселила в совсем маленькой невзрачной комнатке, а недавний узник был только рад. 
За долгие годы он привык к тюремной тесноте и его пугали большие пространства. Он свернулся калачиком и вставал, выбирался из кровати только когда служанка приносила еду. Так он только спал и ел несколько дней, пока Лизе это не наскучило. Она пришла, села на кровать рядом с братом и заявила капризно:
-Я, конечно, понимаю, что тебе-то рассказывать нечего, но я больше не могу молчать. А ты даже не знаешь, где наш отец.
-И где наш отец?
-Его убили, - выкрикнула женщина.
-Кто? Когда? - приподнялся её брат.
-Разъяренная толпа. Прямо на улице. Ты, Витторио, столько пропустил. Тебя же арестовали в самом начале ужасов брата Савонаролы…
-Я был очень молод, самонадеян и глуп, - подхватил брат, - уже столько раз пожалел о своих словах, из-за которых всё случилось…
-Дело не в словах, - убежденно возразила женщина, - дело в нашей семье. Мы пострадали, потому что богаты, удачливы и дружим с художниками. Тогда Савонарола только набирал силу, стал главой Сен-Марко, а потом такое началось. Ужас! Нельзя было на улицу выйти красивой. Простой народ бесновался, срывали с сеньор украшения, жгли на площадях картины, красивую мебель, музыкальные инструменты, гнали скульпторов и художников.
-Помнишь, Лиза, отец хотел позвать художника, чтоб тебя нарисовал пока ты юная и красивая. Он успел?
-Нет, - помрачнела она, - не успел. Но я тогда как раз вышла замуж и портрет заказал мой муж Дель Джоконда. Но мастер заявил, что портрет не закончен и забрал картину. Знаешь, мне так трудно было позировать. Леонардо требовал, чтобы я сидела молча и даже не улыбалась, а я же болтушка, еле сдерживалась. И лицо, по-моему, получилось дурацкое. Некоторые говорят загадочное, но я-то лучше знаю. Что ещё этот художник добавит…
Женщина увлеклась, тараторила о своём. Брат вернул её обратно:
-Опять ты, Лиза, взялась болтать ерунду. Расскажи толком, что случилось с нашим отцом?   
Сестра спохватилась, затороторила:
-Как раз в  амые беспорядки ему срочно надо было  куда-то пойти, а был день такой холодный  и ветряный, а он приболел, решил надеть свой старый плащ подбитый мехом. На главной улице, там у стен собора, его окружили мальчишки голодранцы, узнали его и стаи кричать, что он богатый торговец. Что его одежда стоит как у ста человек. Прицепились к его дорогому плащу. Кричали, что мех для него везли на кораблях по морям, а бедные матросы умирали вдали от родных для его дорогой одежды. Стали кричать: «Убийца! Грех! Грех!»  Тут и взрослые набежали, собралась разъярённая толпа. Таких в это время много собиралось. Кто-то ударил старика первым, потом напали все разом.
-Убили? – ужаснулся Витторио, - и им ничего за это не было?
-При Савонароле такое было в порядке вещей. Мало того они вломились к нам в дом, стали все ломать, рвать картины. Помнишь беломраморную статую, работы Микеланджело? Разбили, растоптали, грязными ногами осколки. Хорошо, что матушка умерла раньше и не видела всего этого, а толпа кричала: Грех! Грех! Они и кухню разгромили. Уж лучше бы поели все. Так нет. Только напакостили. Гады…  Правильно Савонаролу самого потом арестовали, пытали и сожгли. Так ему и надо, - рубила рукой воздух Лиза. Только Леонардо уже уехал из Флоренции и портрет мой  увез. Кто теперь им любоваться будет?! Какая была молодая да красивая. А я настоящая, старая так и не узнаю, получилась ли у меня загадочно улыбаться как хотел тот художник.
-Погоди, погоди… - пытался остановить её брат, но напрасно, Лиза любила поговорить о живописи.
-Ты сам сейчас готовая картина тушью. Черное и белое. Борода страшная чёрная, лицо над ней белое, бледное. Ты нынче жуткий господин контраст, худой и жуткий. Срочно надо бриться и стричься, приводить себя в порядок.
Брат ещё и слова вставить не успел, она уже решительно объявила:
-Всё! Я посылаю за брадобреем. Пусть вернёт тебе человеческий облик. У тебя волосы жесткие. Надо делать короткую стрижку.
Женщина охнула и резко села.
-Что случилось? -  напугался брат. - Ты совсем побледнела.
-Я вдруг осознала, что когда мы говорили об этом в прошлый раз и я убеждала тебя стричься по взрослому, этот разговор был ещё до тюрьмы, ты был юноша с локонами и  прошло двадцать лет. Целая жизнь, а ты ещё ни разу не делал взрослую прическу.
-Хватит вздыхать, - решительно сказал бывший узник, - главное, я здесь и свободен.
-Да, - подхватила сестра, - и тебе обязательно нужно загореть. У тебя не флорентийский цвет лица.
-От солнца глаза очень больно, - простонал бывший узник.
-Тебе обязательно нужно посидеть во дворе, подставить лицо яркому флорентийскому солнышку, а глаза… - она задумалась на мгновение и продолжила радостно, - а глаза я  тебе сама завяжу платком.
-Мне и одеть-то приличного нечего. Моя одежда пришла в негодность.
-В любом случае твоя прежняя одежда подходила молодому юноше, неокрепшему мальчику почти. А сейчас ты на целую жизнь старше. Прежние беззаботные наряды тебе уже не подходят, слишком коротки, теперь уже надо что-то подлиннее, посолидней.
Болтушка и не заметила, как исказилось лицо её брата.
Старик  горестно прохрипел:
-Двадцать лет. И не жил, а жизнь прошла.
Женщина не замечала, продолжала рассуждать:
-Я, пожалуй, принесу тебе отцовскую одежку. Ты очень худой, как раз подойдёт. Но сперва цирюльник, - потребовала Лиза, - в любой одежде иначе выглядишь как дикий зверь.
Вскоре Витторио уже стал походить на человека, правда, тёмный бархат широкого кафтана, длиной ниже колен, только подчеркнул его  худобу  и  бледность. Крахмальный воротник фрезу он категорически надевать отказался, но модные ещё в прошлом веке башмаки «медвежьи лапы» пришлось обуть.
 Свернула сестрица свой шелковый платок в несколько раз, завязала бывшему узнику больные глаза и усадила его в своём уютном дворике, в старое широкое отцовские кресло, обложенное подушками.  Он сидел слепой, насаждался теплом, таял и улыбался.
Сестра подошла сзади и выдала:
-Тебе надо срочно жениться.
Витторио даже закашлялся, не нашел, повторил только:
-Погоди, погоди. Дай в себя приди после тюрьмы.
-Вот именно, после тюрьмы, - подчеркнула Лиза, - после тюрьмы. Ты потерял много времени. Другие уже успели завести семью, детишек…
-Не хочу я семью. Я привык быть один. Дай пожить для себя.
-Вот, женишься, наделаешь потомков, и живи для себя, а жена пусть с детьми возится. Будет как у всех, как положено, а это ведь самое главное.
-Главное быть как все, не отличаться? - сердился брат, - пусть хоть зрение вернется, невесту выбирать.
-Слепому проще, - заявила женщина, - любая жена красавица. Придумывай себе любую, какую хочешь.
-А потом, когда глаза восстановятся? Увижу чудовище, а я уже женат. Разводы запрещают даже королям.
-Подумаешь, - пожала плечами сестра, - заведешь любовницу, а для детей любая мать самая красивая, пусть жена и сидит с детьми.
-Как у всех?
-А чем мы хуже других?
-Где же я встречу невесту. Здесь?
-Зачем здесь,  - рассуждала невозмутимая Лиза, -  пойди на  бал к Медичи. Пусть дочери у них не красавицы, рыжие, худые, зато богатые, дальние родственницы папы римского Юлия. Да с ними и короли родниться станут. А балы обычно проводят вечером при свечах. Вот и глаза поберёжешь.
-Да я совсем отвык от приличного общества.
-Я тебе обещаю, пойду на балл с тобой. Конечно, в моем солидном возрасте, дамы обычно по балам не ходят, но мне можно я вдова. Будду тебе подсказывать, если что.
-Да мне и надеть нечего, - предпринял ещё одну попытку избежать бала Витторио, - не пойду же я в старом отцовском кафтане.
-Это не проблема, - легкомысленно заявила сестра, - я  сегодня же позову хорошего портного и он сошьет тебе всё, что подобает твоему нынешнему возрасту.
-Как у тебя всё просто, - улыбнулся брат.
-Разумеется, - пожала плечами Лиза, - мы же не родовитые сеньоры, у которых всё по сложным придворным правилам. Мы дети торговцев, купцов. У нас все запросто.
-Но ты всё-таки редкая болтушка.
-До бала ещё две недели, - продолжала гнуть свою линию  женщина, - надо постараться и вернуть приличный вид. Наверное, стоит много ходить. Ты шаркаешь ногами и горбишься, как старый дед. Постарайся легче двигаться.
Брат пообещал, но запросился домой.
-Что-то лицо горит, - жаловался он, - разморило на солнце без привычки.
Сестра помогла бывшему узнику вернуться в его полутемную комнату и лечь.
Но когда она  посмотрела на брата на следующее утро, её охватил ужас. Лицо, отвыкшего от яркого флорентийского солнца узника, обгорело, стало болезненно красным, подслеповатые глаза слезились на зеленовато белой полосе.
-Жених… - невольно вырвалось у Лизы, - нет, тебя нельзя показывать никому.  Стало гораздо хуже, чем было.
Витторио видеть себя нее мог и радостно улыбался.
-Хорошо, что портной придет только завтра, - рассуждала женщина.
-Ладно, - охотно согласился брат, - сегодня ещё потренируюсь, похожу во дворе, посижу. Только намажь мне лицо чем-нибудь. Очень горит.
-Сейчас принесу тебе кислого молока. Я сама мажу им лицо, чтобы отбелить. Надеюсь, тебе поможет. Впервые вижу флорентийца сгоревшего на солнце.
Её слова встревожили бывшего узника, он понял только, что с ним всё еще что -то не так.
-Я сильно оброс, - встревожился бывший модник, - борода некрасивая.
-У тебя уже седина, младший брат, - перевела разговор женщина, когда тебя посадили ты только начинал бриться.
-К чему теперь вспоминать, - Витторио снова обретал былой легкий нрав, - главное, я снова в родном доме.
-Я пришлю цирюльника, - грустно улыбнулась его сестра, - рада видеть, что ты действительно вернулся, только…
-Я слишком худой, - опередил Лизу брат.
-Да-да, я распоряжусь принесут много хорошей еды.
Молоденькая славная служаночка в белоснежном чепце поставила перед вернувшимся нежданно господином большущие блюдо с мясом и зеленью. Она старалась не смотреть на него, чтобы не захихикать. Зато он беззастенчиво её разглядывал и спросил сестру:
-Тогда до тюрьмы я был влюблён. Что теперь стало с той девушкой?
-Вспомнил, - рассмеялась женщина, - прошло столько лет.  Она солидная донна, у нее давно муж и дети.
-Жаль, - сказал Витторио грустно. - Представляю, как она изменилась.
-Сам то себя небось представляешь юным красавцем, - обиделась женщина, - ты тоже не  похорошел. Тюрьма изрядно потрепала.
-Не дуйся, - пытался смягчить разговор младший брат.  Лучше дай зеркальце. На себя посмотрю.
-Самое время, - хихикнула сестра и посерьёзнела, потом посмотришься, когда будешь лучше видеть.
Недавний узник встал и терпеливо принялся ходить. И когда его посетил старичок портной, худой господин уже мог долго, вполне прилично стоять всю утомительную примерку. Старик, правда, возмущался, что ему слишком темно работать, но хозяйка  упорно не открывала шторы, и её молчаливый брат был ей благодарен. Когда портной ушел обсуждать с женщиной дорогую ткань и модный фасон, Витторио буквально рухнул на кровать. Он лег на спину и блаженно расслабился, растянулся. В холодном каменном мешке тюрьмы он всегда корчился, а теперь просто получал удовольствие.  Сестра поняла это по его блаженной улыбке:
-Судя по всему, я правильно седлала, позвав сапожника на день позже.
-Я очень устал, - признался брат, - не представляю, как буду общаться со с многими людьми.
-У тебя есть ещё время представить и потренироваться.
И Витторио тренировался. Он терпеливо до полного изнеможения бродил по своей полутемной комнатке, геройски выбирался в коридор, а однажды вечером, когда уже темнело, решился даже выйти и преодолеть весь тесный дворик. Правда, смотреть ему пришлось только себе под ноги. Он не мог поднять головы, разглядывал цветные плиточки на земле. Зато он перестал шаркать по-стариковски и на предложение сапожника сшить ему удобные башмаки гордо ответил:
-Я ещё не старик. Хочу длинные модные сапоги. А башмаки оставьте для древних дедов.
Колет и штаны ему тоже сшили самые модные из дорогого ярко-синего шёлка. Белоснежный из тонкого батиста воротник был бледнее его не загорелого лица.
Наконец, бывший уник почувствовал себя готовым вернуться в общество.
-Самое время, - объявила довольная сестра, - бал уже совсем скоро.
-Думаешь, я справлюсь? - вновь засомневался недавний узник, - я же совсем выпал из реальной жизни.
-Ну, тут всё просто, - рассмеялась Лиза, - сохраняй суровый непроницаемый вид, больше молчи и прослывёшь загадочным.  Ты ведь теперь мужчина с историей. Таких молоденькие сеньоры любят. Ещё станешь очень популярен.
Витторио не улыбался в ответ.
-Собран и сосредоточен, как юнец которого первый раз взяли на бал. Я двадцать лет не был на балу, - напомнил недавний узник серьёзно.
Сестра не прониклась его трагизмом, продолжала веселиться:
-Поверь, ничего не изменилось. Все собираются похвастать своими новыми нарядами и их стоимостью. Самое главное быть модным.
-А мы модные?
-О, да. Твоя шляпа с узкими полями сейчас очень модная и стоит примерно, как целый замок какого-нибудь графа.
-Не может быть!
-Очень даже может. Хорошая одежда нынче дорога.  Слышал, наверное, поговорку, что дворяне носят все свое богатство на плечах.
-Слышал когда-то давно. Разве это всё ещё актуально?
-Больше, чем когда бы то ни было. Самые красивые ткани - шелка везут из Китая, меха из России, драгоценные камни из Индии.  Всё это страшно далеко. Везут торговцы на своих кораблях. Вот так купцы и разбогатели, стали близки к аристократам. Вот и поднялись такие как Медичи, стали папами. Погоди, и некрасивых своих дочек выдадут замуж за королей, станут они королевами. Женись на Медичи, - посоветовала сестра.
-Поживем увидим, - мудро откликнулся брат, - как многое изменилось, - вздохнул он. – Тогда, до тюрьмы, были в моде береты, а теперь они превратились в эти странные шляпы.
-Мода переменчива.  Сейчас береты носят одни старики. Да и мы не молодеем, приходится соответствовать. Я вот выбирала ткань  себе на платье для  нынешнего бала. Перебирала шелка такие яркие, такие красивые. Мне так понравились небесно-голубой, но платья таких беззаботных цветов подходят молоденьким свежим девицам на выданье, а не солидным вдовушкам, как я теперь.  Пришлось брать тёмно-тёмнно красный шелк, подходящий для моего возраста.
-Вот и отлично, - принялся утешать женщину брат, - зато такой цвет тебе пойдет, а в голубеньком ты бы была толстой и неуклюжей.
Витторио произнес такую длинную фразу и даже устал, но сестра не оценила его усилий, улыбнулась грустно:
-Да, говорить комплименты ты совсем не умеешь. Лучше не открывай рта, молчи загадочно.
Незаметно подошло  время  отправляться к  Медичи. Оба облачились в свои дорогущие, наимоднейшие наряды, прицепили современные шляпки. Бывший  смиренный узник надел даже шитую золотом перевязь и прицепил к ней шпагу с крупной тяжелой от украшений гардой. Он долго держал оружие в руках, растеряно смотрел на зеркальную острую сталь широкого длинного лезвия, вздохнул:
-Сколько бы раз за эти двадцать лет я мог драться… скольких не убил…
-Зато, - подхватила его жизнерадостная сестра, - тебя  не убили, и мы отправляемся на  бал.
-Наверное, - грустил о своём брат, - я и фехтовать-то  разучился.
-Думай лучше о  другом, - посоветовала Лиза дель Джокондо,  - ты едешь выбирать себе невесту.
-Так едем скорее.
Витторио торопливо спустился к выходу, но возле новенького изящного экипажа остановился в задумчивости.
-Стой, - потребовал Втторио, - это какой-то чужой экипаж. А где наша карета?
-Старая?! Так она уже давно развалилась. Ей уже слишком много лет.
-Много лет, - эхом повторил бывший заключенный, - даже карета развалилась. Так много лет прошло. Я всё-всё пропустил. Все теперь другая мода, нарды, шляпы, кареты.
Сестра не поддержала его грустного настроения, весело щебетала о своём:
 -Карета ему, видете ли не нравится. Привереда! Что ж ты прикажешь и летом использовать здоровенный зимний экипаж с печкой? Наша семья уже достаточно богата, чтобы иметь несколько разных карет. Садись быстрее, я не хочу опаздывать.
Брат послушно забрался в незнакомый экипаж и уселся на заваленное подушками мягкое сиденье. Лиза уселась напротив, расправила свои широкие юбки.
Карета покатилась, застучала большими деревянными колесами по каменной брусчатке мостовой.  Недавний  узник стал жадно смотреть в  большое окно, пытался вспоминать окрестности. Его сестра скучала и уже начала мирно клевать носом, когда раздался жуткий скрип, треск, грохот и экипаж осел, вдруг рухнул вниз и замер.
   От этого резкого рывка Лиза, охнув повалилась прямо на брата, а он упал назад так, что ноги взлетели вверх и мелькнули в воздухе. С трудом выбравшись из вороха пышных шелковых юбок, пассажиры постарались выкарабкаться из упавшего экипажа и долго приводили себя в порядок, стоя возле него и разглядывая странную конструкцию.
-Что это? Что случилось? - всполошилась женщина.
-Простите, сеньора, дальше мы ехать не сможем. Задние колеса отвалились.
-Что оба сразу? - не поверила хозяйка.
-Оба.
-Что же теперь делать? - совсем растерялся бывший узник.
-Все просто, - невозмутимо отреагировала его сестра. - Я всё предусмотрела, - гордо заявила женщина, - придется тебе, братец, забыть все свои страхи и отправиться на торжество одному. Не могу же я явиться на бал пешком.
-А я могу?!  - всхлипнул старший брат.
-Тебе и не придется, - заявила Лиза, - вспомни, мужчины всегда приезжают верхом на дорогих скакунах. Именно поэтому я взяла с собой отличного коня моего мужа, бедняга, так и не успел на нем покрасоваться, купил перед самой смертью.
-А я здесь при чём?
-Я специально велела привязать коня к карете, чтобы сделать вид, что ты сел ко мне в экипаж только поболтать. 
-Давненько я верхом не ездил, - самонадеянно усмехнулся Витторио.
-Помню, помню, - тоже разулыбалась женщина, -   ты славным наездником был, было чем гордиться. -Конечно, с тех пор столько лет прошло, я уверена, такое не забывается, разучиться ты не должен.
К самоуверенному её брату подвели тонконогого красавца коня. Его шелковистая вороная шкура эффектно переливалась в отсветах факелов, которые зажгли слуги. Скакун, фыркал, прядал ушами, скрёб копытом землю. Недавний узник посмотрел на его громаду снизу вверх и выдохнул тихонько:
-Уффф…
Сестра не услышала, поторапливала:
-Ну, садись в седло, выпрямись и положи руку на бедро, как ты всегда раньше делал.
Но реальность погасила её энтузиазм. Двое слуг буквально взгромоздили худого ослабевшего хозяина на спину коня. Он сразу низко склонилсяк луке седла.  Бессильно скорчился, простонал:
-Как высоко...
Сестра протянула разочарованно:
-Не понимаю, неужели ты разучился ездить верхом? Ты же был таким славным наездником. Неужели не можешь даже сесть, как раньше? Ну же, выпрямись.
-Не могу. Сил не хватает.
-Будешь всю дорогу так висеть?
-Да, - прохрипел несчастный доходяга и повалился в бок.
Он свалился со своего скакуна, и буквально упал на руки едва успевших подхватить его слуг. Падение его окончательно разочаровало Лизу, она всплеснула руками и постановила:
-На бал мы не едем. Отправляемся домой.
Витторио кое-как встал на ноги, щурясь и покачиваясь, весьма не героически спросил:
-Обычно дамы передвигаются в своих носилках. Их носят слуги.
-Хочешь попутешествовать в женских экипажах? - не могла скрыть пренебрежительной нотки в голосе сеньора Джоконда.
-Нет-нет, - брат принялся оправдываться, - просто удивляюсь, что другие уважаемые донны всюду качаются на руках своих слуг.
-Вот именно, качаются, - подхватила сестра, -  а я не люблю раскачиваться по улицам в этой  маленькой душной коробке. Там даже ноги вытянуть некуда, юбки не расправишь. Носильщики кряхтят, идут медленно.
-А кареты разваливаются, - кивнул на обломки экипажа Витторио.
-Честно говоря, - рассмеялась женщина, - такое со мною случилось первый раз, никогда ничего не ломалось. Это тебе так везет.
-Видимо, не судьба мне сегодня попасть на бал, - горько вздохнул недавний заключенный.
-Значит, попадешь на другой, - не унывала его сестра, - мы поторопились. Пути господни не исповедими, нам не понять. Вот я, например, не хочу просто, не могу, как другие сеньоры  не торопясь ехать смирно сидя в носилках, мне слишком  медленно. На самом деле для меня и в карете слишком медленно.
-Тебе бы вскочить верхом да скакать, нестись во весь опор? - улыбнулся брат.
-Да-да, - подхватила его солидная сестрица, у  нее даже глаза разгорелись 
-Так отменного скакуна ты сохранила для самой себя?
-Ну да, - потупилась сестра.
-Я понял, понял божью волю, - просиял Витторио, - я спасся из тюрьмы, чтобы ты могла со мной заниматься и носиться верхом по полям вокруг Флоренции.
-Вот завтра же и начнем, - сияла счастливая  женщина, - а то я так устала  от строгих замечаний, что от сеньоры должны пахнуть цветами, а не конским потом.
-Теперь у тебя есть прекрасное оправдание, - подхватил её освобожденный брат, -  только идём домой скорее. Я уже начал уставать.
 Домой они добирались медленно. Вскоре совсем на Флоренцию опустилась ночь и было бы совсем ничего не видно, если бы не рвущие черноту неровный свет факелов. Лиза мела мостовую своими длинными дорогими юбками, сердилась:
-Я уже давным-давно так долго пешком не ходила. Подумать только, сразу два колеса. Сроду такого не видела. А ты часто падал с лошади?
-В детстве, пока учился
-Значит пришла пора снова учиться…

Лиза слов на ветер не бросала и уже на следующий день разбудила брата со словами:
-Всё. Вставай, пора тренироваться.
-Но мы же так поздно легли, - простонал Витторио.
-Если бы не эти плотные чёрные шторы, ты бы увидел, что уже давно ясный день и солнце очень высоко.
-Солнце, - сморщился бывший узник,  - ты же знаешь, что от солнца мне больно глаза. Я не могу выходить на улицу.
Женщина выразительно закатила глаза.
-Тогда тренируйся пока дома, ходи, у тебя слабые ноги.
-Можно я сначала позавтракаю?
-Ладно, - смягчилась сестра, - приводи себя в порядок, завтракай и я жду тебя заниматься.
Пока золотое флорентийское солнце жарко освещало город, недавний  узник мрачной тенью бродил по своему дворцу, держась за каменную стену, пока совсем не выдохся.
Добрел до старого большего кресла и повалился на него. Витторио тяжело дышал и даже глаза прикрыл от усталости. Голос сестры пришел, донесся как будто издалека.
-Сидишь? Да в кресле-то легче сидеть, чем на коне.
-Я устал очень. Мне долгие двадцать лет некуда было ходить, только в пыточную. Да и то в самые первые дни, пока что-то там не подписал, - неохотно отозвался пленник инквизиции  не открывая  глаз.
-Понятно, что ты подписал, - продолжала Лиза, - бумагу с признанием, что ты еретик и хотел убить папу Римского. Чтобы всё твоё имущество они могли забрать в казну.
-А потом?
-Потом и ветер переменился. Савонаролу повесили и сожгли, а про тебя, видимо, забыли. В конце концов выгнали, чтобы мест не занимал. Только много  воды уже утекло, ты теперь старший мужчина и глава семьи.  Пока не было ни тебя, ни отца, дело стояло. Так что быстрее восстанавливался и займись торговлей.
Витторио проникся суровостью момента и с очень серьёзным лицом ходил, ходил, а когда стемнело и яркое солнце перестало жечь его больные глаза,  флорентиец решился  выйти во дворик и стал учиться, точнее вспоминать, как это сесть в седло. Гордый скакун терпеливо, с обреченным видом ждал, пока слуги взгромоздят на его спину лёгкого и беспомощного всадника. Тот сопел сосредоточено, вздыхал горько и решительно, но все же раз за разом не выдерживал и нескольких мгновений, сползал на землю. Как-то раз ему даже удалось почти сесть ровно и гордо выпрямиться. Витторию окинул зелёный дворик победным взглядом свысока, улыбнулся снисходительно и… вновь оказался на земле возле копыт своего скакуна.
Свалившись на камни дворика, недавний узник скорчился и вздрагивал.
-Ну, вставай, - капризно потянула его за колет Лиза, - что стряслось?
Витторио поднял свое мокрое лицо:
-Глаза слезятся. Я не плачу, не плачу, - сказал, а может и солгал он.
Лиза сделала вид, что поверила не хитрому оправданию брата, а может и правда поверила, ведь он всегда раньше был таким сильным и сдержанным.
В следующий раз, не привыкшей сдаваться флорентиец, даже позволил своему коню сделать несколько осторожных шажков, но… Лиза не успела сказать недавнему узнику, что у него отлично получается. Как он снова увидел перед своим носом конские копыта коня.
-Ну, что ж ты… -  только и могла вымолвить женщина.
Отчаянное упрямство заставляло его повторять и повторять, пока однажды мешком зерна рухнув вниз брат не простонал:
-Не могу больше!
Отстранив рукой заботливых слуг, гордец поплелся в кровать. Сестра смотрела на него с горьким состраданием.
-Дева Мария, - тихонько причитала женщина, - что сделали с человеком.
Но Витторио услышал, возразил:
-Оставь деву Марию. Она не при чём. Инквизиция не от Бога. А я скоро совсем восстановлюсь.
-Так восстанавливался скорее! - потребовала сестра, - сколько можно быть такой развалиной?! Ну, не можешь на коне достойно гарцевать, займись бумагами. Буквы, цифры ещё помнишь? -   осведомилась она снисходительно.
-Надо проверить.
Суетливая сестрица поспешно притащила, разложила на изящном столике тяжеленые расчётные книги отца. Правильно поняв суровый взгляд хозяина, расторопный слуга исчез и появился снова с гусиным пером и полной чернильницей в руках. Витторио взял белое перо, долго крутил его в пальцах, вчитывался сосредоточенно в ровные столбцы цифр, шевелил губами, пока ослабшие глаза не стали болеть, а текст расплываться. Недавний узник в сердцах отшвырнул перо.  Сказал резко:
-Ничего не могу понять. Видно, я совсем никчемный. Ничего не могу. Верхом ездить разучился, считаю плохо! Точно ничего не могу! Я ничтожество! - воскликнул Витторио в отчаянье. - Точно. Осталось только жениться.
  Прошло совсем немного времени. Золотое ласковое флорентийское солнце осторожными лучами прокалывало последние утренние облака, горячий тонконогий гнедой легко расталкивал мощной грудью высокие загородные травы.
Витторио чувствовал себя свободным и уверенным. Это чувство наполняло его сердце радостью.  Бравый, пусть и немолодой всадник жадно вдохнул свежий, рассветный ветер, снял шляпу, широко взмахнул ею, пришпорил коня и помчался вперед к своему счастью.