Паразиты

   От автора

     Наконец пришло время издать очередной роман: «Паразиты». Напомню сразу, я писал его больше тридцати лет. Имена и фамилия моих героев изменены, а также название колхоза и хутора в котором происходили основные события. Первый вариант романа был невелик по объёму и по мере накопления фактов и событий из жизни моих героев, рукопись обрастала новыми главами. В частности это касается Петра Шухина, Валерия Шица, Любови Плаксовой и, конечно, четы Привозных. Но почему так происходило, постараюсь рассказать поподробнее. Случилось, что я лично был знаком с героями романа «Паразиты», отчего книга приобрела немаловажные пикантные подробности. Не секрет: я радиолюбитель с большим стажем и ещё в семидесятые годы двадцатого столетия пользовался эфиром, как обыкновенный радиохулиган. И вот, как-то связался с неким Константином под позывным: «Одинокий» жившим в Заветинском районе Ростовской области хуторе Малиновка. Мы сошлись тесно в познании радио, и потом всякий раз встречались глубокой ночью. И как-то Константин решился пригласить меня к себе в гости. Чтобы не ехать с пустыми руками, повёз в подарок свой старенький всеволновый трансивер с искренней надеждой, что Привозной, как и я станет в последствии радиолюбителем «законником». Смею напомнить молодым читателям, что в те годы ещё не существовало сотовой связи и потому пришлось намёками договариваться с ним по эфиру о встрече. Привозной уже ждал меня на той самой позабытой богом остановке, на которую не так давно прибыл и Пётр Шухин. Это произошло летней ночью. Добирались мы из центральной усадьбы колхоза: «Блага Народу» на стареньком грузовичке, Петра же Шухина, жена
Константина — Лидия лишь на следующий день пригласит ветеринара к себе в гости к ужину по случаю знакомства с новым специалистом. Я слушал ветеринара и думал, что у этого молодого человека в колхозной системе всё сложится хорошо! Но из строк романа станет предельно понятно, какие именно события помешают Шухину жить, как всем труженикам хутора, но об этом я узнал годы спустя. Меня удивила его необъёмная страсть к женщинам Малиновки, хотя и слабый пол имеет право проявлять свои сексуальные потребности наравне с мужчинами, потому считаю, что только женщины формируют в мужчинах желания близости. Каждая грешит по-своему, но куда мы денемся от них, если любимы и сами любим, потому что это и есть жизнь! В процессе написания романа и поисков новых сюжетов, мне приходилось переписывать будущую книгу несколько раз, украшая главы откровенными подробностями, что немаловажно для художественного облика романа в целом. Большую помощь мне внесла чета Привозных, как в звонках по телефону, так и частных визитах к ним неоднократно раз. И вот, к осени две тысячи пятнадцатому году, наконец в романе поставил точку. Лет за десять до окончания книги, судьба снова подарила мне встречу с глазу на глаз с кем бы Вы подумали?.. Петром Шухиным! В это время я часто ездил в областной город в союз писателей и вот как-то в электричке в необычном по виду пассажире, признал Петра Шухина! Это был уже немолодой человек с проседью на висках, физически искалеченного. Он сидел напротив меня, а я всё сомневался, продолжая украдкой рассматривать Петра Шухина, убеждаясь, что это и есть тот самый ветеринар из Малиновки. То же женоподобное лицо с глубокими оспинками на бледных щеках. Он вызывал во мне непонятный трепет сочувствия и всё порывался заговорить с ним, но что-то удерживало. На Шухине мешковато сидел старенький потёртый, но чистый вельветовый костюм и если бы только не искрившийся задор в умном и по-прежнему любопытном взгляде, я мог бы подумать, что это далеко не Шухин. Вскоре и Шухин признал меня, непонятно почему, виновато улыбнулся, скривив краешки губ и, конечно, был не в курсе, что я стал профессиональным литератором и заканчиваю книгу о его непростой и в то же время, легкомысленной судьбе. Мы промолчали всю дорогу, и я никак не мог предугадать, что вижу Шухина в этом мире в последний раз. Дорогой читатель, наберись терпения и дочитай вступительное авторское многословие до конца. Напоследок хочу привести строки уважаемого мною ценителя художественного письма, профессора, доктора филологических наук — Ивана Андреевича Федосова ныне покойного. Сразу попрошу прощения у читателей и откровенно признаюсь, что ни в коем случае не пытаюсь хоть как-то загладить свои вольности в описании любовных утех веским именем профессора. Но, вот что писал Иван Андреевич Федосов о моём тогда творчестве лет двадцать пять назад в тематическом пособии, преподавая студентам ростовского педагогического университета: «Произведения Петра Шлапкова относятся к бытописательству, но утверждаю, что данный писатель хороший психолог, знаток тонких любовных отношений в нелёгкой семейной жизни наших граждан. Любая тема ему по плечу и так расскажет, преподнесёт, что диву дашься!..» Конечно, роман для взрослых и только они смогут по достоинству оценить мои литературные потуги, понять всю ответственность в непредсказуемой прозе жизни, прочувствовать глубину и сложность человеческих отношений. Буду неоткровенен, что с первых строк своего романа: «Паразиты» взял смелость посвятить читателя в непростую тему гермафродизма. Лишь маленький сюжет о гермафродизме я затронул в предыдущем романе: «Занавески на окнах», косвенно, вскользь.
Но после выхода романа в свет, некоторые читательницы говорили мне, что данная тема «грязная» и у них пропал интерес к прочтению романа, давая понять де мол они чуть ли не кончали институт благородных девиц и даже напоминания о гермафродизме им неприятно. Но я настырный и хочу, как доказательство проникнуться в историю этого явления. В греческой мифологии есть напоминание, что некогда в их стране родился паренёк по имени Гермас и девушка Афродита. Молодые настолько полюбили друг друга, жить врозь не могли. И девушке пришла в голову идея попросить богов слить влюблённых воедино. Бог любви пошёл их просьбе навстречу, объединил и после этого случая стали рождаться на свет младенцы с генетическим сбоем, имея, как женские, так и мужские достоинства и стали этих людей называть: Гермафродитами. Такие люди рождаются крайне редко, но замалчивать о них не резон, тем более для себя я решил подробнее раскрыть читателю данный феномен природы и, как в моём случае это может отразиться на судьбе героев романа. Ты, читатель, всё это узнаешь, прочтя книгу, дашь свою оценку правильно ли я поступил. У нашего же с вами меньшинства прошу прощения за столь дерзкое вмешательство в их личные судьбы. — Автор. Роман закончен: 2.9.2015 г. Член союза писателей Дона /город Новочеркасск/ и член международного союза писателей.

      Роман издаётся к семидесятилетию автора.

         Глава 1

   Исподволь, но уверенно кочевала на дон из калмыцких степей долгожданная весна! Её приход был заметен во всём: в лазурной синеве на зоре, в тёплых погожих днях, в весёлом щебете птиц, в пробуждающихся садах и осязаемых ласках солнца. Небольшой рейсовый автобус легко бежал по гладкой асфальтовой дороге в сторону областного города — Ростова-наДону, чтобы доставить пассажиров на утренней зорьке по их основным делам. Вот уж и загорелся восток, температура воздуха опустилась до нулевой отметки, но в салоне тепло от работающего двигателя и люди, разморенные этим теплом, большей частью дремали, досматривая прерванные поездкой сны. Среди этих пассажиров мало чем выделялась молодая женщина лет двадцати девяти. Её голова была покрыта платком, связанным из козьего пуха дымчатого цвета. На высокий округлый лоб свисала редкая светлая чёлка внешне молодившая её. Голубые глаза этой женщины то и дело посматривали в потное окно автобуса, где бесконечной чередой проплывали в редкой утренней дымке сочные зеленеющие поля озимой пшеницы, вспаханные с осени земли и серые низины с приютившимися по балкам бессчетное количество хуторов с железными крашеными и серыми крышами. Тонкие губы нашей героини романа еле заметной улыбкой украшали усталое от поездки лицо, в котором читалось внутреннее озарение, отчего можно было догадаться, что Привозной Лидии — так звали эту женщину, — данная поездка доставляла ей глубинное удовольствие. Вряд ли кто знал, что Лидию тревожила затянувшаяся перестройка в стране и неизвестно чем могла закончиться не только для её маленькой родины, но и её могучей социалистической державе, постоянно ощущалась непонятная неопределённость и когда привозная Лидия всматривалась в даль, стараясь разгля
деть там мучавшие женщину ответы, то видела непроглядную темноту, будто на горизонте всё время зиждились сплошные тучи, сквозь которые нельзя было рассмотреть тревожную будущность России. Наконец, автобус минул город Батайск, и вырвался на финишную прямую по новой широкой автомагистрали. Отсюда Ростов смотрелся, как на ладони, окутанный сизым смогом от работающих котелен и выхлопных газов автомобилей. Стоило только Привозной увидеть этот страшный слоёный пирог из дыма над плоскими крышами высотных домов, — вредный продукт цивилизации, Лидия посочувствовала не только жителям областного центра, но и своему мужу Константину находившемуся сейчас там в учебном комбинате. «То ли у себя дома…» — думала она с нескрываемой гордостью в душе и хвалила Господа Бога, что он подарил ей жизнь в прекрасном месте — хуторе Малиновка Заветинского района: там воздух всегда чист и легко дышится полной грудью. Привозной, почему-то вспомнилась свиноферма, где она работает, как только закончила восьмилетку, теперь же стала заведующее этой свинофермой, хотя своим назначением она не гордилась, только и знала, что её работа кому-то нужна. Проехали «Тачанку», эту серую на вид, суровую глыбу из железа и бетона, вот и ажурный ворошиловский мост через реку Дон, радующий взгляд своим величием и спокойствием. Привозная надеялась, что голубые воды реки воспетые поэтами и писателями не будут беспардонно разобраны оросительными каналами на сомнительные затеи овощеводов в гонке за дешевой прибылью. По реке уже начинали скользить крохотные буксиры, а по её отвесным гранитным берегам с осени пришвартовались многопалубные белоснежные теплоходы. К этому времени солнце успело озарить окна высотных домов, в них лучились красные блики, ежеминутно меняясь вцвете. Смог же поредел или вовсе исчез, на самом деле копоть сползла в пойму, теперь затеняя гряду из серых камышей. А город давно проснулся, кишел людьми и машинами. Вслед за восходящим солнцем с востока подул холодный ветер, поднимая секущую пыль, неся её по асфальтированным улицам прямо прохожим в лица, но человеческий поток уже не остановить. Привозная Лидия не торопилась к мужу в учебный комбинат, где Константин Привозной заканчивал курсы по газовому оборудованию. В таком специалисте сейчас нуждался их колхоз: «Блага Народу», экзамены состоятся сегодня, и со второй половины дня они уедут домой! Лидия не станет отвлекать мужа от столь важного экзамена. Она побродит до обеда по магазинам, зайдёт к знакомой работающей в ателье, где Лидия ещё в позапрошлом году заказывала Константину сшить праздничный костюм. С удовольствием поболтает с модисткой, отогреется в тепле салона. До последней минуты Привозная была в сомнении: отсылать ли заготовленное и заранее написанное письмо на имя Петра Шухина? Так или иначе, но письмо жгло ей руку, когда Лидия по привычке опускала её в карман светлой куртки. «Тогда этот человек отстанет от моей мамы и от меня тоже», — логически думала молодая женщина, — «тем более, ему есть кому писать в Малиновку, откуда Шухин сбежал года четыре назад, оставив жену и сына.» Твёрдое решение к Привозной Лидии пришло в последний момент, когда она увидела почтовый ящик на стене серого высотного дома недалеко от «старого базара». Без тени колебаний, она вытащила письмо из кармана, пальцем приоткрыла подвижной клапан ящика и с непонятным облегчением просунула письмо в щель; потом, не оглядываясь, пошла прочь

   Глава 2

   В это же утро, когда Лидия привозная опустила письмо в почтовый ящик, уже знакомому Вам Петру Шухину снился сон: в ванной комнате его городской квартиры, Шухин, будто воочию слышал плач младенца, потому встал и пошёл на визжащий звонкий крик. Почему-то сразу подумал там его сын, даже имени которого, на тот момент, он не знал, но твёрдо понимал: мальца зачем-то оставила там его жена Татьяна. Шухин спешил на голос, на своём пути цепляясь за тесно поставленные предметы, начиная с комода и заканчивая мягкими стульями, спотыкался, бился, но боли не чувствовал. Вот и дверь ванной комнаты! Сделал усилие открыть её, но та не поддавалась и тогда Шухин со всей силы ударил ногой в дверь, сломалась железная щеколда, прекратился плачь, но жгучая боль пронзила его правую ступню, да так, что на глазах выступили слёзы. Шухин открыл веки и понял, что это всё ему приснилось, хотя боль в ноге чувствовалась и теперь, даже плачь ребёнка продолжал слышать ещё несколько секунд и в первые минуты подумал: «Наваждение…» А ещё через минуту он понял, что ударился ногой о крепкую спинку деревянной кровати, поднялся и, похрамывая, прошёл к ванной комнате. С непонятным страхом открыл не запертую дверь, окончательно убедившись, что тут никого нет. Опустил щемящую болью ступню ноги в ванну, открыл кран с холодной водой и долго стоял так, будто смывал эту самую боль. Шухину сделалось сумно от увиденного сна. Вспомнил, что он в квартире один, мать уже неделю, как в больнице с сердцем. Вялой походкой добрёл до холодильника, достал стеклянную бутылку с пивом, об дверную ручку открыл узорчатую крышку и сделал первый успокаивающий глоток. Порозовели бледные щёки, заблестели светло-карие глаза, прятавшиеся под припухшими веками с пшеничного цвета ресницами. Холодное пиво убывало быстро, но Шухинаэто не огорчало, он ленивой походкой прошёл к единственному окну в этой одиннадцатиметровой комнате на седьмом этаже и сквозь белую гардину посмотрел далеко вниз, где шибко бежали по широкой дороге автомашины, перебегали эту дорогу серо одетые люди. Потом его взгляд скользнул по высокому кирпичному забору с колючей проволокой на верху, на такие же одноэтажные, из красного кирпича бараки заключённых и, конечно же, не мог знать, что там отбывал сейчас срок бригадир хутора Малиновка некий Шиц. Чем дальше уносила Шухина память во времени, тем чаще он вспоминал сам колхоз: «Блага Народу» и конечно, Малиновку, где он проработал более двух лет. Нежили его душу оставленные им там женщины, продолжал жить сладостными воспоминаниями, но самое главное оказался не нужен собственной жене и сыну, имени которого даже и не знал. Семья не нуждалась в нём и только при мысли, что тёща могла рассказать собственной дочери — Татьяне о его не традиционных склонностях в его сексуальной ориентации, хотя это баловство не создавало ему неудобств, и даже теперь Шухин не чувствовал за собою стыда. Он и сам сейчас не знал кем сейчас стал, скорее одиноким, заблудшим пьяницей, а ведь в его жизни всё так начиналось хорошо… Варвара Гавриловна Шухина — мать Петра, женщина склонная к полноте, пятидесяти девяти лет, пенсионерка с мягкими добродушными чертами округлого лица, выглядела сейчас моложе. Вернёмся на шесть лет назад. Был конец июля, Варвара Гавриловна провожала своего единственного сына в дальнюю дорогу. Во второй половине дня они вдвоём стояли теперь уж на новой автостанции выстроенной у Темернички по современным технологиям. Шухин любопытно вертел крупной головой по сторонам, чутким слухом ловя объявления диспетчера, боясь пропустить разрешение на посадку в автобус следующий маршрутом: Ростов — колхоз «Благо Народу», который
находился в далёком Заветинском районе, куда Шухин ехал работать рядовым ветеринаром по распределению. Налетающий из-за угла тёплый ветер играл его светлыми волнистыми волосами, будто окрыляя парня на нечто неведомое но важное в жизни. Варвара Гавриловна, наревев до красноты свои маленькие глазки, терпела разлуку с сыном из последних сил. Бывшая работница ветеринарной службы города, утешалась плотно сбитым сыном, стоявшим рядом и вспоминала о покойном муже, признаваясь себе, как давно это было, когда они ещё молодыми взяли из роддома от отказницы трёхмесячного мальца, дали имя: Петя. Кормили смесями, покупали специальное молоко. Радовались, когда сын пошёл в первый класс, затем сельскохозяйственный институт на отделение ветеринарии, где учился четыре года. В армию, из-за плоскостопия, Петра Шухина не взяли, время в стране было смутное; его сверстники гибли в Афгане, сам же он при заботливых родителях жил беспечно, не пил, не курил и чем бы всё закончилось для него в долгой жизни, не встреть он одну особу из своего же института. Но что теперь об этом говорить?.. Читайте, всё, как сталось с ним после. И вот Пётр Шухин покидал мать, родной город, своих бывших друзей по институту и по двору. Он знал, что после его уезда в колхоз, мать будет почти каждый день ездить к отцу на кладбище и рассказывать мужу, каким хорошим человеком вырос их сын, вот только беда, терзала неизвестность, сколь долго пробудет её сын там? Не пошёл ни на какие уговоры остаться работать в городе. Она даже договорилась в ветлечебнице со своею давней подругой о месте для сына, но Пётр настоял на своём. — Петенька, — говорила Варвара Гавриловна жалобным голосом, — этот колхоз за двести с лишним километров! Слыхано ли?.. Вряд ли смогу тебя часто навещать… А вот зима зайдёт, распутица испортит дороги?.  — Мама! — Возражал и успокаивал Шухин, улыбаясь. — Всего лишь два года! — обнимая и целуя её в солёные щёки. — Меня в армию не взяли по болезни, а я хочу стать настоящим мужчиной! — Я ничего… — отвечала Варвара Гавриловна, скорее успокаивая себя, — только кто тебя там разбудит, яичницу поджарит?.. Ты хоть пиши мне чаще, как там да что. Если не так, как думал, да предполагал, возвращайся, я уже и место тебе нашла… — Мам, я уже достаточно взрослый, — напоминал  Пётр, — обещаю каждое утро зубы чистить, и письма отсылать раз в неделю. Ну как? — Я успокоилась, видишь! — и Варвара Гавриловна постаралась соорудить на лице гримасу подобной улыбки, вдруг припомнив, как она сама в пору своей юности убежала из родных мест — из-под Азова в Ростов, многие говорили ей во след: «Варька, охляешь там в городе, без коровы и без кур?!» Но не пугали её трудности, устроилась работать в трамвайное депо уборщицей, выучилась на контролёра-билетёршу, полегче стало. Но однажды псу отрезало трамваем ногу, на руках понесла его в ветеринарную службу, да так и осталась там работать, присматривая за животными до самой пенсии. Вот и сейчас она подумала о сыне: «Откуда кому знать в каком краю тебе, сынок, судьба уготовила место в жизни…» Сдалась и успокоилась. Налетела очередная порция горячего воздуха, который озорно наскочил на стоявших людей, голуби вспархивали лениво у ног. Кто-то из молодых настойчиво бренчал на гитаре, подражая Высоцкому или Цою, только ничего этого не слышала и не замечала Варвара Гавриловна, всё своё внимание обратив лишь на сына. Наконец, подали и его автобус. Он был маленький, невзрачный пропыленный и нагретый зноем ПАЗик. Шухин поцеловал мать и встал на подножку. Сдерживаясь от рыданий, чтобы не омрачить дальнюю дорогу сыну, Варвара Гавриловна невидящими глазами провожала медленно выезжавший из автостоянки автобус и всё махала сыну и махала…

   Глава 3

   Невдомёк было Варваре Гавриловне, что её сын, попросту убегал куда подальше, упросив комиссию по распределению послать его в далёкую глухомань. Шухин решил одним верным и продуманным решением проститься со своим пороком, унизительной для себя пагубой: тягу к гомосексуализму, этой сродни наркотической привязанности. Единожды поддавшись, он и не думал о таком печальном исходе, чувствуя в себе развитую стойкость к влечению и привязанности к своеобразной партнёрше, поначалу, казалось бы, безвинной половой утехе. Шухин и не догадывался, что это всё могло быть причиной собственных биологических родителей в его непредсказуемых фантазиях в постели. Но, в последнее время его мучила совесть перед друзьями и матерью, заставляя порвать с некой Сашей либо Александром — так и этак будет определение пола правильным. А начиналось всё очень даже обычно! Его сокурсница по институту некая Саша, с которой он однажды шёл по городскому тротуару к себе домой. Саша, вдруг остановила его на полпути и подставляя встречному ветру свои длинные каштановые волосы на голове, нервно мотнула ими, чтобы поток упругого воздуха закинул не покорные пряди назад и отворачивая стыдливо карие выразительные глаза окаймлённые густыми ресницами, на выдохе прошептала: — Петя, мне неловко тебе признаваться, а больше и некому, потому что я доверяю своё горе только тебе, подающему большие надежды по ветеринарии… в общем, Петя, я подхватила триппер. Шухин посмотрел снизу вверх, так как Саша была на голову выше его, крепко сбита. Её тугие ляжки обхватывали потёртые cо временем светло-серые джинсы. На ветру болтался от лёгкой курточки хлястик и Шухин, покрутив головой, вымолвил, что пришло на ум: — Ну, знаешь… — неуверенно начал Пётр, зачем-то подбирая для себя непонятное объяснение, при этом его маленькие серые глазки под светлыми бровями и такими же ресницами наполнились сосредоточенностью и он продолжил: — Давно это? Когда и с кем? — Неделю как… Шухин помнил из курса обучения в институте, что женщины чувствуют эту гонорею только через три месяца, мужчины же уже через три дня и потому поднял на Сашу вопрошающий проникновенный взгляд знающего ситуацию. Саша занервничала, но отступать уже было некуда и попыталась признаться дальше: — Ты что, до сих пор во мне не мог разглядеть парня?.. У Шухина глаза полезли на лоб и это состояние было трудно скрыть от Саши, а она продолжила: — Я мужчина! А эти груди… — И она властно сжала их — большие и эффектные, — Так тьфу! Непонятно зачем мне природа их навязала? Наверное, для насмешки! У меня, как и у тебя между ног висит эта самая штучка, которая нужна бабам. Вот попробуй? — настойчиво предложила она, подойдя к нему вплотную. Шухин, конечно, не полез к Битюковой в мотню, даже провести рукой по джинсам не решился, но успел заметить лицо девушки, — так считал он её до этого момента, — разглядел заметные признаки мужских черт, даже бледная кожа пухлых щёк оттенялась некой грубоватостью. — Ну и как это тебя угораздило? — По привычке спросил он у Саши, по-прежнему считая её девушкой. — Не смотри на меня так?.. Я родилась мальчиком и родители назвали Александром, но к четырнадцати годам заметила, что стали расти груди, соски. Происходило всё болезненно и порою психически не уравновешенно, потому что стала чувствовать себя на новолуние мальчиком, со второй же фазы луны девушкой. Так вот и по сей день борются во мне две противоположные личности, не зная какому полу отдать предпочтение. Родители это перевоплощение заметили тоже и на свой страх и риск повели в больницу. Там ничего утешительного им не ответили, а посоветовали ждать до полного полового созревания, мол может верх возьмёт мальчик. Но ничего подобного не произошло, потому что выросли и груди, как у кормящей самки, так и эта штука, которую не знаешь как спрятать, когда садишься в женском туалете. Господнее наказание да и только… — посетовала Саша, продолжая испо- ведь. — Иногда посещала мысль покончить с собою, но с рождения я такая трусиха!.. В школу одевала плотный свитер, чтобы хоть как-то скрыть растущие груди, а затем родители перевели меня в другую школу и представили там в качестве девочки под именем Александры. Вот тут-то всё и началось, за летние каникулы отрастила себе на голове волосы, применилась к платью, колготкам, трусикам в обтяжку и к туфлям на каблуках, но ждало меня другое разочарование — посещение женского туалета. Волей неволей приходилось слушать тайные разговоры одноклассниц и не только, видеть их оголённые задницы, терпимо было, когда моё внутреннее «я» находилось во второй половине месяца, но в новолуние готова была бросаться на них и насиловать. Приходилось постоянно держать себя в руках, но один только Бог знает как трудно мне и тяжело бороться с внутренними противоречиями, чтобы не выдать себя, — жаловалась она Шухину, как самому близкому, стараясь не смотреть ему в задумчивые глаза и продол- жала: — В институте ветеринарии стало чуточку легче, научила себя правильно вести в среде девиц, заимела себе подружку, часто ходила к ней в гости в общежитие. Как-то выпили с нею на праздник две бутылки вина и она убедила меня заночевать у нее. Пришлось спать в одной койке. Близость её горячего тела возбудила моё мужское начало… Ты знаешь кто она такая, — напомнила Саша. Шухин снисходительно улыбнулся в ответ, а Саша призналась: — Людмила Пузырёва! — Ах, вот кто?.. Такая беленькая с подвижными глазками и маленьким ротиком! — описал её Шухин, поинтересовавшись: — И что? — Поимела с нею близость и вот результат. — Надо же?.. — Снова удивился Шухин, посматривая вдоль широкой городской дороги уходящей в балочку. Колебался от жара воздух, искажая низко нависшую контактную сеть троллейбуса, уродуя тела прохожих, а Саша продолжала: — Я, наверное, утомила тебя? — И её голос снизился до шёпота, так как прошла мимо гурьба молодых людей, таких же, как и они сами, кто-то из них поздоровался с Сашей, подняв правую ладонь: — Привет, Сашуля! Саша кисло улыбнулась ему и Шухин разглядел её принуждённую, но вполне объяснимую тревогу. Шухину показалось лицо собеседницы явно грубоватым, но раньше этого он не замечал и подумал: «Несчастная…» Саша же выровняла голос и продолжила: — После той злополучной ночи с Пузырёвой, моя сексуальная эйфория сменилась настороженностью уже на третий день. Мне становилось неестественно больно оправляться по-легкому, а вчера даже заметила кровь… А резь? Если бы ты только знал. На голове заболела кожа, будто её кто стягивает на затылке, собирая в кучу. Я боюсь подать кому
нибудь руки, чтобы не дай Бог заразить ещё кого гонореей. Помоги мне избавиться от этой позорной болезни, причиняющей мне невыносимые страдания? Пробовала дома сама вставить в мочевой канал катетер, орала на всю квартиру, но глубже пяти сантиметров катетер не пошёл. Я уже закупила нужные лекарства, ломала голову, кто бы мне мог помочь и вдруг вспомнила о тебе! Петя, пожалуйста?! — Взмолилась Саша, не зная куда деть свои крупные ладони. Ты у нас самый продвинутый в медицине, я буду терпеть, но, чтобы не брыкалась, привяжешь верёвкой к какому-нибудь дереву. Вчера в хозяйственном магазине купила бельевой канатик, так что айда за город! Найдём непролазную лесополосу и отдамся тебе там на опыты, — пошутила Саша. — Вчера я в медицинской энциклопедии прочла всё об этой венерической болезни. Объясняют, что мужчина чувствует это заболевание на третьи сутки, как у меня, вот, а женщины лишь на третий месяц. Какая разница! — Негодуя, воскликнула Саша, заламывая кисти рук. — Хорошо, — согласился Шухин, — где встретимся? — За городом на Аксайском повороте на автобусной остановке, — предложила Саша. — Я лишь домой за лекарством забегу и сразу на автобус. Саша напряжённо пошла по тротуару, а Шухин смотрел ей во след, на её размашистый не женский шаг и подумал: «Как много подробностей скрывается за каждым человеком…» Зачем-то посмотрел на августовское солнце беспощадно и ярко светившее на второй половине дня, сверил время на ручных часах и быстро зашагал увальнем к своему подъезду дома, чтобы перекусить. Через час Шухин и Саша шли вдоль лесной полосы по краю широкого поля с подсолнечником. Культурное растение издавало пряный аромат так похожий на медовый. Тут было парко, слабый ветерок не мог продуть сквозняком дремучие заросли густо росших как деревьев так и плотно стоявшего подсолнечника. — Может здесь? — предложила Саша и взмахом левой руки показала на ряд высоких акаций. Когда они пролезли через кустарник окаймляющий лесную полосу, Саша выбрала ровный ствол дерева и уверенно приказала: — Здесь! — Сначала пойди помочись, — напомнил с улыбкой Шухин, принимая из рук Битюковой хозяйственную сумку с медикаментами. Саша покорно сняла на его глазах потёртые джинсы, белые плотные женские трусики и Шухин без особого любопытства заметил ту самую висючку сморщенную на тот момент, как-то не шедшую к верхним достоинствам её женских прелестей и даже теперь был в смятении. Не одевая брюк и трусиков, Саша прошла к стволу акации и привалившись к ней спиной, скомандовала: — Вяжи, да покрепче! Не дай Бог вырвусь и убить могу! — Сказала она, улыбаясь. Когда с пленением было покончено, Шухин выложил лекарство на сумку, набрал в десятикубовый шприц лекарства и занялся с тонким, цвета мыла, эластичным катетером. Глядя на приготовления, Саше уже стало плохо, она побледнела от страха, на лоб выступил липкий пот, но ни вытереть его, ни поправить волосы она уже не могла, так как была связана по рукам и ногам. А Шухин, пряча улыбку, предупреждающим голосом ревнивца, сказал: — Ну что сладко было в постели?.. — И не дожидаясь ответа, присел на корточки возле ног Саши. Он впервые вот так запросто держал чужой член в собственных руках и не глядя на приподнятую голову Саши смотревшую на верхушки близко стоявших деревьев, ввёл наконечник катетера в мочевой канал, звериное рычание пронес
лось вдоль тесных рядов акаций, но Шухин не обращал внимание на злобные выкрики и трёхэтажный мат Саши, сантиметр за сантиметром продвигал катетер к мочевому пузырю. — Попусти верёвку, гад!.. — хрипела Саша сочным голосом наполненным гневом и крайней злобой. — А ты подёргайся немного, — посоветовал Шухин, не отрываясь от своего занятия и спокойно прибавил, — теперь будешь знать куда нырять… Плохие плоды всегда в доступном месте находятся, — философски напомнил он, будто издеваясь. — Коновал!.. — выдавила из себя Саша на выдохе и потеряла сознание. Шухин не обратил внимание, как сильное и гибкое тело Саши обвисло на верёвке, патлатая голова повисла на бок, рассыпавшиеся волосы застили ей левый глаз, закрыли рот и нос. Шухин пользовался её обморочным состоянием, интенсивнее пропихивал катетер всё дальше, пока первые капли мочи не упали на сухую листву. Шухин тут же нащупал рукой шприц и ввёл лекарство в мочевой пузырь. Вытянул катетер и зажал конец двумя пальцами, чтобы лекарство самопроизвольно не вылилось назад. Странное дело, но чем он дольше держал её член в пальцах, тем отчётливее ловил себя на мысли притронуться губами к темному песту Саши. Шухин даже выругался мысленно: «Фу ты, черт!» Он гнал прочь навязчивое желание и, чтобы хоть как-то отвлечься, поднял голову на Сашу. Её тело без признаков жизни висело на канатике, груди неестественно приподнялись и, жалея больную, он развязал узел, рассчитывая поддержать её тело, но Саша пришла в себя и, поняв что именно с нею случилось, спросила: — Разве уже всё? — Да! — гордо сказал Шухин, наматывая на собственную ладонь катетер. — Ничего не помню… — призналась она, натягивая на себя одежду. — Ты ничего мне катетером не порвал? Жжёт.Шухин лишь молчаливо усмехнулся. После этого они ещё дважды уезжали за город, прятались в знакомой лесополосе, чтобы окончательно убить венерическую болезнь Саши. Но уже от первой процедуры Саше стало заметно легче, вечерами она приходила к нему в гости, слушали грампластинки или болтали о разном, когда же гостья уходила, мать настороженно интересовалась у сына: — Петенька, где ты нашёл такую кобылицу? У неё все выходки парня! Но Пётр Шухин лишь вяло улыбался в ответ и отмалчивался. Ещё вперёд — до встречи с Сашей, он слышал от когото, чтобы проверить не остался ли в человеке триппер, необходимо выпить на тощий желудок бутылку вина и закусить селедкой. Как-то он сказал об этом Саше и та подхватила сомнительную идею, предложив: — Вот завтра давай и попробуем! Я куплю всё это и поедем на родительскую дачу; она у нас в Щепкино. Уединимся и попразднуем перед занятиями в институте, ага? Шухин согласился и уже на следующее утро они встретились на автобусной остановке от который летом и зимой автобус возил дачников поковыряться в земле, а кто-то и жил там, потому что в посёлке был и свет и вода. Когда Шухин и Саша прибыли по адресу, Саша на правах хозяйки отомкнула на дверях веранды висячий замок. В нос ударил застоявшийся затхлый запах плохо проветриваемых комнат. Это была хибарка с низкими потолками сложенная родителями Саши из бывшего в употреблении кирпича с маленькими оконцами и широкими стандартными дверями в крохотную залу без ливших вещей. В углу стоял стол покрытый клеёнкой, на нём не работающий телевизор, два шатких стула и топчан, на котором отдыхали родители Саши в обеденную жару. Молодые примостились в передней комнате, соорудив стол из ящика из-под яблок, накрыли его старой газетой и выложили закуски. В единственное тут окно заглядывал к ним малинник, по меже от соседей теснились поздние груши, яблоки же давно отошли и лишь нашёптывали им посеревшей листвой, дожидаясь первых заморозков. Примитивный стол был завален варёной колбасой, молодым луком, на целлофане две рыбины пряного посола отливающиеся жировой подкожной прослойкой, две бутылки вина: три семёрки. Нашлась пылившаяся в чулане посуда, которая была тщательно вымыта Сашей. Наконец, они присели на вымощенные камни. Шухин налил хозяйке двухсот граммовый стакан вина и настойчиво приказал: — Пей! Закусывай только рыбой, а я стану есть колбасу. — Молодец… — посетовала Саша, но подчинилась и они стукнулись посудой. — За успешное выздоровление! — Уверенно сказал Шухин, улыбнулся многозначительно своими пухлыми чувствительными губами и первым приложился к краю стакана с белым вином. Саша последовала его примеру, настороженно согласившись: — Дай-то Бог! Уже с первого выпитого стакана Саша заметно захмелела, нажимая на иваси. Её цепкие пальцы лоснились от рыбьего жира, но она, будто не замечала этого, бралась ими за продукты, и смеясь признавалась: — Ой, я совсем пьяна! А ещё пить сколько… — Провоцируй, провоцируй, — напоминал Шухин и словно торопил. Затем, что-то вспомнил и продолжил с нескрываемым интересом: — Мне всё время не дают покоя твои женственные груди и как ты их сочетаешь, когда у тебя ниже всё мужское? — Тут всё зависит от периодичности в течении месяца, — начала Саша витиевато, — в первой фазе луны во мне преобладает мужчина и потому влечёт к девушкам, а на ущербе луны мужские желания подавляет женщина, это для меня самое тяжкое время: реализовать-то себя нечем и кроме этих грудей куда? Во что?.. — обиженно призналась Саша, опустив взгляд на примитивную столешницу, затем скользнула по упитанному, голому торсу Шухина, непонятные искринки вспыхнули в зорких её зрачках. Розовое тело парня дышало здоровьем, привлекало и глубоко вздохнув Саша отвернула взгляд. — Значит, груди тебе мешают? — Развивал свой интерес Шухин ещё сам не понимая с какой целью. — Как они мне могут мешать? — возразила Саша. — Это же ведь моё тело! И я к нему привыкла с четырнадцати лет, к тому же столько натерпелась. Сейчас я взрослая, ещё год осталось учиться, а там… — и она печально улыбнулась, — какнибудь обустрою свою судьбу. — Но, эта неполноценность тебя не пугает? — допытывался Шухин, вовсе не желая издеваться над Сашей, стараясь докопаться до истины. — Сейчас я спокойно воспринимаю себя такой, какая я есть. С подросткового возраста успокаивали врачи и психологи, что у меня всё замечательно и я не кидаюсь в крайности. Иногда потрогаю свои груди вот так вот, и они возбуждают меня, — призналась она, тиская их с боков, как обычно это делают женщины. — Очень даже ничего… и поцеловать могу, —  похвасталась она, дотягиваясь розовыми губами до сосков; поцеловав их по очереди. — Оказывается, ни одна я такая в природе, — продолжала горделиво Саша, хлопая ресницами, словно бабочка крыльями и это тронуло Шухина, но он продолжал слушать: — Где-то читала или от кого-то слышала, будто человеческий род первоначально пошёл от таких, как я: все люди имели груди и всё остальное, как мужское так и женское, а потом одна из них родила мужчину в чистом виде, вот оттуда
всё и началось. И у животных случается то же самое, помнишь мы это проходили и называют нас гермафродитами. — Ты позволишь мне потрогать твои груди? — спросил Шухин хихикая и кривляясь, но ему было трудно срыть смущение. Саша спустила бюстгальтер пониже и полуобернулась к Шухину, тоже улыбалась. — Ох, какие они мягкие и тёплые!.. — ликовал Пётр и тёрся то одной щекой, то другой, произнося нечто нечленораздельное. Потом взял сосок губами, как это делала при нём сама Саша и та от радости взвизгнула, заёрзавшись на камнях, видимо, получая наслаждение от этой ласки Шухина и, чтобы, как-то выразить свои чувства соизмеримые с их уединением на даче, обхватила запястьем левой руки голову Петра и с силой прижала её к собственным разгорячённым грудям с порозовевшими, набрякшими сосками. Почувствовав наплыв сексуальной страсти, захлебываясь в порывах не сдерживаемых не контролированных ощущений, в горячности призналась ему: — Ух, я тебя сейчас!.. — Ну, и что же ты мне сделаешь? — Распалял её Шу- хин. — Когда у тебя нет того самого укромного местечка, чтобы попробовать моего хулигана?! — Найду!.. Во мне сейчас пылает мужское начало, — перешла на шепот Саша, извиваясь телом и захлебываясь на полуслове. — Пойдём на топчан и я покажу тебе на что способна… Целуя Шухина, Саша на ходу расстёгивала ему брючный ремень, молнию и конечно, с податливости самого Шухина без усилий произвела над ним то, что и называется в народе —  гомосексуализмом. Странное дело, но это понравилось и самому Шухину, хотя и чувствовал определённую неловкость перед Сашей: вроде унижения, но выпитая в дальнейшем вторая бутылка вина напрочь стёрла грань дозволенного и не дозволенного. Их половые влечения друг к другу вскоре переросли в привычку. Это длилось ещё год, но потом Шухин стал понимать: если их отношения затянутся и дальше, то он может остаться без собственной нормальной семьи и детей. Теперь тайком он уезжал, дав себе зарок выкорчевать заразительную привычку к гомосексуализму. После долгих колебаний Шухин самостоятельно избрал себе метод выздоровления — уехать в глубинку, где возьмёт себя в руки постарается стать транссексуалом, а там гляди появится избранница сердца, которая и сделает его натуралом. Когда Шухин во второй половине дня выезжал из города Ростова-на-Дону в неизвестный ему колхоз Заветинского района: «Блага Народу», Пётр и не подозревал, что его ждёт впереди. Ему следовало бы послушать опытную в этих делах мать и остаться в родном городе и по совету той же родительницы пойти в городскую ветлечебницу на постоянную работу, но Шухина влекла ещё и романтика! Думал так о себе, что он самый начитанный и грамотный человек, какой вряд ли бывал в тех краях до него. А ещё, он не знал, когда именно прибудет в назначенный ему колхоз и сидя у окна маленького автобуса, развивающего скорость не более семидесяти километров в час. Неизвестное тревожное состояние Шухина ещё ждало впереди. За окном парень видел зреющие пшеничные поля, которые перемежались с массивными клетками подсолнечника и кукурузы. Иногда выделялись арбузные поля с тяжеловесными рябыми плодами, похожими на пушечные картечи разбросанные невпопад. Тучные лесные полосы с заострёнными зелёными кронами, сменялись более мелкорослыми просвечивающими насквозь заходящим у горизонта солнцем. Попадалось всё больше бурьянов, дорога то и дело сменялась ухабистой гравийной, тогда ПАЗик трясло будто в падучей и, казалось, вытрясет у Шухина кишки наружу, неприятная на вкус пыль садилась на всё, поскрипывала на зубах, хотелось пить и он вспомнил, что в сумке есть пластмассовая бутылка с минеральной водой, но всё терпел жажду и отвлекал себя панорамой за окном автобуса. Сидели молчаливые пассажиры и только вяло возбуждались, когда выходили на очередной остановке. В салоне оставалось всё меньше и меньше народа. Тревожило сознание Шухина непонятное беспокойство, туда ли он едет? Однажды даже поинтересовался у курившего шофёра, далеко ли ещё до нужного колхоза, на что тот неохотно ответил: — В двадцать два тридцать прикатим! За окнами автобуса понемногу темнело, очертания лесополос размывались, уж не видать было прилегающих полей, а в салоне вместе с Шухиным оставалось человека три. Тревожно и нервно становилось Шухину с каждым проехавшим километром и будто он уже ехал не по родной стране. За окнами темень, погасли последние краски уходящего дня, невозможно сориентироваться в пространстве и Шухин целиком доверился опытному шофёру. Вдалеке замаячили очередные электрические огни, скорее всего хутора. Автобус качнуло раз, другой, фары выхватывали мелкорослые травы пепельного цвета, осветилась автобусная остановка почти примитивного покроя и надоевший транспорт остановился. Оставшиеся пассажиры засуетились, гостеприимно распахнулась дверь и они один за другим покинули ПАЗик. Шухин тоже засуетился, но шофёр вдруг поинтересовался: — Парень, я никогда тебя тут не видел, ты к кому приехал? Шухин даже обрадовался, что с ним заговорили и поспешил ответить, будто от шофёра с сигаретой в зубах что-то зависело, и пугаясь собственного голоса, ответил: — Меня послали в этот колхоз по распределению работать ветврачом, но в такое позднее время, я вряд ли кого здесь найду. — Это точно! — Вяло согласился бывалый шофёр на вид дет пятидесяти с лысеющей головой. — Ты вот что, оставайсяпока в автобусе, засни тут на скамейке до часу ночи, а там уже и рассвет. Разыщешь кого полагается, я вот только к хате подрулю, где отдыхаю у знакомого. Шофёр не смотрел на Шухина, но ветеринар согласно кивнул головой ибо выбора у него не было. Оставшись один, чувствовал, как свежий ветерок ночи сквозил по пустому салону, взбадривая Шухина. Но он не обращал на это особого внимания, достал из тяжёлой сумки съестное заботливо уложенное матерью, перекусил, запил нарзаном и полулёжа на дерматиновом сидении, принялся ворочать в голове свои возмущения, тревогу и сомнительность в принятом накануне решении уехать в тартарары. «Это я уж слишком…» — думал Шухин. — Даже такой мелочи — о прибытии автобуса сюда, не спросил, покупая билет у кассира… Лопух!» — Откровенно осуждал он себя. — «Вот гнусь теперь… а ещё не утро, и ждут ли меня тут?..» Вспомнил о Саше, как она станет разыскивать его, но мама вряд ли скажет ей, куда я уехал и правильно! И всё же жалко было ему её. Жалел тайную связь с нею и одновременно осуждал, говоря себе, как заклинание: «Не правильно это всё! Не правильно!.. Нужно начинать новую жизнь, а это всегда трудно…» — убеждал Шухин себя, задрёмывая. Даже что-то снилось ему, похожее на бред и просыпаясь, Шухин с ужасом понимал, в каком он сейчас положении. Слышал, как собирались люди к часу ночи, чтобы уехать в областной город. Они гомонили у полуоткрытого окна, говорили о покосах, сетовали где случить корову, рассуждали о предстоящей уборочной зерновых и это всё вперемешку с табачным дымом, который тоже попадал через окно в салон автобуса. Шухин окончательно проснулся, когда шофёр открыл дверь ПАЗика. Люди — в основном пожилые бабы, и подстать им мужчины с кулями, поднимались в салон. Шухин взял за
ручку тяжёлую ношу, сумку на крохотных колёсиках и пошёл к выходу, думая: «А не остаться ли ему в автобусе и уехать назад?» Но такая мысль имела мимолетное значение, словно перед шагом вникуда, а вскоре совсем сошла на нет. Шухин запомнил где именно видел остановку и побрёл к ней путаясь в низкорослой траве, спотыкаясь на ухабах, чуть не падая. Он решил там докоротать время до рассвета, чтобы не привлекать к себе внимания, остановка оказалась пуста, в ней хранился затишек и вокзальный настрой. Шухин нащупал рукой длинную лавку прикрученную прямо к стене. Эта лавка состояла из нескольких реек, Шухин поставил на неё сумку и растянулся сам. Пока думал о чём-то, мимо проехал ПАЗик, плавно покачиваясь на ухабах и вскоре скрылся из виду. На небе одни звёзды без луны, где-то лаяли собаки, кричал сыч, прикидываясь котёнком, а потом его нашли и комары. Они надоедливо ныли над ухом, цеплялись лапками за кончик его носа и Шухин энергично отгонял их свободной рукой. Но на заре комары затихли и Шухин уснул. Еле ощутимая прохлада текла по низу, бодря его измученное тело, стали различимы незнакомые места, длинные огороды, а вдоль ветхой ограды зеленел высокий бурьян и тишина до звона в ушах. Шухин зевнул, сел на лавке, потом обошёл остановку вокруг и повнимательнее разглядел всё. Оказалось, что рядом рос парк, состоящий из молодых акаций, клёна и ясеня. Со стороны хутора утопающего в садах, на краю парка стояло двухэтажное здание из красного кирпича и Шухин решил идти к нему. Дорога туда змейкой вела его. Она была разъезжена осенью тяжёлыми тракторами, да так и высохла, уплетённая с боков вьющимся спорышом, зеленела подорожником и редким касатиком вперемешку о низкорослым, густым полыном. За обширным парком обозначилось солнце. Оно ещё не грело, но его лучивездесущими щупальцами пробивались сквозь редкую листву насаждений, заставляя Шухина жмуриться и закрывать глаза свободной ладонью. Без привычки его кроссовки путались в сросшейся траве, а тут ещё пришлось тащить за собою тяжёлую сумку набитую одеждой и провизией, так что он не сразу увидел на ступеньках длинного двухэтажного здания одинокого мужчину в светлой разлинованной рубашке с короткими рукавами. Человек ходил взад и вперёд, покуривая сигарету. Ноги его были обуты в коричневые сандалии прямо на голое тело, а светлый курчавый чуб шапкой дыбился на его большой голове, придавая этому мужчине вид бесшабашности и неряшливости. Кажется он заметил Шухина, потому что раза два взглянул на приближавшегося незнакомца, продолжая курить, а Шухин уже обдумывал свои вопросы, какие задаст ему. Незнакомый Шухину мужчина оказался главным зоотехником колхоза Блага Народу — Анатолием Александровичем Сырниковым. Намётанным взглядом бывшего пограничника, он сразу определил, что паренёк не из местных. Может чей внук приехал из города, но так, как его никто из родственников не встретил, значит чужой. — Ишь ты, разоделся! — подумал Сырников, рассматривая паренька в джинсах в обтяжку и белой майке с олимпийской символикой на широкой груди, делая незнакомца излишне полноватым. Зычным голосом поинтересовался: — Эй, хлопец, ты не иначе заблудился?! Чей будишь? Остановленный командным окриком, Шухин замер, и утирая выступивший на лоб пот надушенным носовым платком, обратился к человеку со встречным вопросом: — Товарищ, мне правление колхоза нужно найти, не подскажите где оно?! — Вот оно и есть, милок! — ответил обрадованный Сырников, указав на невзрачное здание собственного правления, прокручивая в голове догадку.
— Где мне можно председателя колхоза найти? — цеп- лялся Шухин за единственного тут мужчину, как за спасительную нить. А Сырников уже размашистыми шагами приближался к гостю, приминая кожаными подошвами терпкий на запах степной полын, улыбаясь, успокоил: — Давно ветеринара ждем! Осведомлены телеграммой. Не иначе вы? — Я, я! — Обрадованно признался Шухин. Сырников первым протянул пареньку широкую натруженную ладонь и официально представился: — Главный зоотехник Сырников Анатолий Александрович! В тон ему представился и приезжий: — Пётр Шухин, ветеринар! — Ну и славненько! Айда к моей машине. Я временно исполняю обязанность председателя колхоза, хочу срочно осмотреть поля и заодно отвезу тебя в четвёртую бригаду колхоза — в хутор Малиновку, думаю, там и будешь работать. Сырников помог Шухину нести тяжёлый чемодан, на ходу поясняя под командованием кого тот будет трудиться: — Бригада хорошая, метит в передовые и начальство там ответственное. На СТФ работает интересная бабёнка, председатель Глушкин с полгода блатовал её принять бригаду, она же, бестия, ускользнула, порекомендовав на место бригадира зоотехника и, кажется, она права оказалась! Дельный паренёк! Да что я… Сам скоро всё узнаешь. Шухин слушал и только плечами поводил: сейчас ему было всё равно, где остановиться и под чьим началом приступит к работе; он, человек, покладистый, свою специальность знает и время покажет, а там гляди и главврачом станет: на то документ имеется и образование… Старый «объезженный» УАЗик прирученно дремал в тени сбоку конторы, уткнувшись радиатором в изъеденную кирпичную кладку. Неспешный ветерок озорно надувал дырявый брезент на угловатой кабине, нагретый быстрой ездой мотор дышал теплом и это транспортное средство, после раздутого ПАЗика, казалось игрушечным и Шухин приостановился в нерешительности, будто сомневаясь. — Садись! Садись смело! — прочитав мысль ветеринара, подбодрил Сырников и первым забрался на продавленное сидение. Облапив рулевое колесо, напомнил: — Техника военная! — С гордостью похвастался Сырников, — шефы подарили!.. Шухин чувствовал, что не только в словах, но и в поступках главного зоотехника сквозило мальчишеское озорство разбавленное хвастовством и к какому бы вопросу тот не подходил, ветеринара разговор лишь успокаивал и он думал: «Если меня будут окружать такие простачки, жить в хуторе сплошное удовольствие. Два года пролетит быстро, наберусь опыта, быть может подженюсь и уеду в город к маме с чистой совестью и новыми перспективами.» Уже через несколько минут машина мчалась по пыльной просёлочной дороге в сторону бесконечных степных просторов и всё время на восток, потому что солнце просачивалось и играло зайчиками в дырах старого тента всё время на правой стороне. Едкая пыль беспрепятственно поднималась откуда-то снизу из-под колес, застилая глаза и скрипя на зубах Шухина. Сырников же будто и не ощущал её присутствие, он лихо управлял автомашиной и, разглядев на лице ветеринара кислую гримасу, бодро крикнул: — Что поделать, по нам и техника! Небось думаешь: куда я попал?.. Не дрейфь! Ещё как привыкнешь к нашей местности и не захочешь уезжать. Моя жена Лариса тоже уроженка Малиновки — куда я везу тебя. Этот хутор некогда образовали казаки и его земли граничат со Ставропольем с одной стороны и калмыцкими степями с другой стороны! Сам осмотришься и
разберёшься. Осталось ехать совсем немного. Я выбрал дорогу пыльную, но покороче, а гравийная в двое длиннее, которой мы пользуемся только в сырую погоду. Сырников стал рассказывать о своём колхозе, о хороших людях проживающих в нём с рождения и до смерти, перекрикивая работу двигателя, грохот ржавого кузова и даже беспорядочный стук железа о железо. Нечто круглое перекатывалось по кузову и Шухин оглянулся убедиться что там может быть. Он увидел газовый баллон без предохранительного колпака. Глаза ветеринара округлились сами собою, по спине пробежал холодок смерти. — Пустой он! — Успокоил Сырников. — Вожу вторую неделю и ни как не могу в районе обменять на полный! Лариса меня скоро домой не пустит… Словно заговор какой! Уж и в записную книжку запишу, но приеду в Заветное на заседание, начальство голову настукает, про всё забываешь. Во, брат, какие они колхозные дела! Зашумела рация. Что-то непонятное пробулькало в динамике и утихло. Сырников резким движением упругого тела, потянулся рукой до белой телефонной трубки и, выхватив её из держателя, что-то ответил будто вдогонку, и, задумавшись устремил свой зоркий взгляд на бесконечные нивы за окном УАЗика уже желтевшие поникшими тяжёлыми колосьями. Через время Сырников поинтересовался: — Женат? Не желая открывать рта, Шухин отрицательно покачал  головой. — Замечательно! Не торопись с этим делом. Тут, брат, такие красивые девчата живут… а припрёт, комсомольскую свадьбу сгуляем. Охотник, рыбак? Шухин уж и не знал, что ему отвечать: он до того устал, не выспался и хотелось кушать, а Сырников и не торопил, расхваливая здешние просторы. — Места, скажу здесь тебе… Что на реку Сал под щуку поехать, одно удовольствие, что под зайца зимой!.. Что направо, что налево — одни хлебные поля! И зачем я всё это тебе говорю, вскоре сам увидишь! Шухин смотрел на обочину к какой вплотную подступали тугие колосья безостой пшеницы почти на протяжении всей их дороги до Малиновки, стебли плечо к плечу, как солдаты на поле битвы. Но Шухину сейчас хотелось простого покоя и впечатление складывалось такое, будто неделю добирался сюда. Но Сырников в душе был поэт и потому всю дорогу ликовал будто мальчишка: — Смотрю на все это богатство и душа огнем горит! — Продолжал зоотехник изливать свою любовь к земле. — Ты мне можешь возразить, что и город по-своему хорош и большую роль играет для нас — хлеборобов. Да согласен, но хочу напомнить, что и городу без нас не учхнуть! Лично я не люблю город, хотя сельскохозяйственный институт заканчивал в Новочеркасске. Город не по мне: там чувствуешь себя ущемлённым и идёшь по тротуару, да всё бочком, бочком… Знаю и другое, в городе люди мрут десятками в день и ничего себе: привыкаешь, не тебя ж горе коснулось, зачем тревожиться, а тут совсем иное дело, брат… Умрёт какой-нибудь старик, а ты его знал со своего детства, вспомнишь, что и он когда-то был в расцвете сил, воевал в Великую Отечественную… Тут ценности другие, брат! Неделю думаешь о покойном, своя философия в голове возникает. От этого делаешься добрее к людям и чужого горя не бывает, брат! Бывало возвращусь из Новочеркасска, сойду с автобуса, ветерок степной обдаст тебя, словно бальзамом овеет. Тут-то и полын пахнет по-особому, кузнечики радуются твоему приезду: кричат громче и душа разворачивается подобно мехам баяна!.. Да-ааа… — восхищался Сырников, почёсывая волосатую грудь. В ложбине показался хутор Малиновка. Он расположился в неглубокой балочке поросшей густым камышом. Огороды крестьян окаймляли огромные вербы, слева на пригорке расположились длинные кирпичные сараи свинофермы. Тут же у дороги кузница, напротив тракторная бригада с коническими бункерами ЗАВ-20 на крытом току, деревянная весовая, всюду накатанные тропы. В балке пожухлая трава, паслась лошадь и одинокий человек шёл в сторону свинофермы. Машина поубавила скорость, и, стараясь меньше пылить, минула первые саманные хаты, стоявшие по обе стороны широкого пролёта по середине которого была накатанная грунтовая дорога красневшая глиной. У дворов малиновцев зеленела густая низкорослая трава в основном из густо разросшегося полына вперемешку с паришом, подорожником и не знакомыми Шухину колючками. Кое-где попадались непролазные кусты дерезы в которой дремали куры. На поводках паслись домашние козы, и сколько ехал УАЗик ни одного тебе встречного человека, и это казалось Шухину странным. Разномастные заборы за которыми крестьянские постройки и фруктовые сады хваставшиеся обильным урожаем. Сырников то и дело тормозил, пропуская многочисленные выводки домашней птицы, не сигналил нервно, а провожал заботливой улыбкой, осознавая, что хозяева тут они. Наконец угрожающе скрипнули тормоза и УАЗик остановился подле квадратного кирпичного здания с тремя большими окнами на улицу без наличников и ставень, можно было догадаться, что строение общественное. Из этих окон броско выделялись бархатные тёмно-красные шторы. На углу здания был прибит старый трафарет на котором ещё можно было прочесть: «Бригада — 4 хутора Малиновка». И Шухин понял, что его путешествие пришло к концу. Пока Шухин оглядывался по сторонам, бегло знакомясь, где ему предстоит жить и работать два года, арку у входа в здание, дальше невзрачный сад по которому паслись вездесущие козы, и не сразу увидел молодого худощавого парня с аккуратно подстриженными волосами на продолговатой голове. Глаза парня были зоркими, лицо пытливо сосредоточено на машине главного зоотехника из которой на встречу ему поторопился Сырников и первым протягивая руку парню, живо поприветствовал: — Здравствуй, Рафаилович! Не ждал, а я вот с утра пораньше тебе специалиста привёз. Принимай! — И указал на смутившегося Шухина. — Кого именно? — холодно поинтересовался Рафаилович. — Ветеринара! Помнишь на заседании правления поднимался вопрос? — А-аа, — сухо согласился парень, мельком взглянув в сторону сидевшего в машине Шухина. Шухин понял, что ему нужно вылезти и представиться самому, но он настолько устал от поездки, что не хотелось шевелиться. Отчётливо отметил для себя неприступность и хладнокровие здешнего человека, что даже не хотелось с ним общаться, но приличие обязывало и Шухин сполз с сидения на утоптанную землю. — Познакомьтесь… — говорил Сырников весело, — новый ветработник, а это местный бригадир Шиц Валерий Рафаилович! Хозяин, что надо! — продолжал Сырников, поясняя главное. — Хотя строг и своенравен, чертяка… Из-за его сурового и неприступного характера местные жители окрестили его: «Комиссаром!» Справедливо, а это главная черта, коммунист! Шухин успел прочесть на лице бригадира каменное хладнокровие. Тот смотрел поверх головы Шухина и поинтересовался у Сырникова: — Анатолий Александрович, скоро ль дождь будет? Что там синоптики района обещают? Сырников неподдельно прищурил глаза от ярких лучей солнца, какие беззастенчиво лезли ему в широкое лицо и, не задумываясь, отпарировал вопрос бригадира:
— Что я тебе Бог… Дождь всем нужен, но у нас степной район и приходится с этим мериться, — и вернул Бригадира к основной беседе: — Ну, так что, тебе нужен специалист? А то я его в третью бригаду увезу. — Ладно, — нехотя согласился бригадир, а Сырников расхваливал Шухина: — Думаю, он вам подойдёт с Плаксовой. Я плохого не порекомендую. Пристрой его на квартиру к какой-нибудь  старушке. Бригадир пронизывающим взглядом измерил Шухина с ног и до головы, остановился на майке с олимпийской символикой и скупо улыбнулся тонкими губами, задумался, а вспомнив спросил: — Документы проверял? Сырников стушевался, потому что принял и поверил Шухину на слово. Шухину тоже не понравился официальный тон бригадира и промелькнула мысль: «Не верит…» Ветеринару хотелось сказать: — «Анатолий Александрович, отвезите меня в другую бригаду.» Но, нечто более важное для своей судьбы остаться именно здесь, и Шухин молча полез в карман брюк, протянул пачку документов бригадиру. Минуты три все молчали, пока Шиц скрупулёзно проглядывал документы Шухина, и, когда он дошел до партийного билета, на гранитном лице бригадира дрогнул единственный мускул на гладком лбу, собрав у переносицы еле уловимую морщинку удивления. — Что я говорил?! — Окрылился Сырников, стушевавшийся было минутами назад, терзая себя как это он сам не посмотрел документы парня. А бригадир спокойно выразил свою мысль, возвращая Шухину документы: — Его принимаем навоз возить, а он в рысаки метит. Посмотрим, посмотрим… — Ну… так я жду ответа, Рафаилыч, а то мне некогда, ещё в три бригады ехать, — напомнил ещё раз Сырников. На лице бригадира просквозило нечто похожее на одобрительную гримасу и он подал Шухину худую руку: — Шиц Валерий Рафаэливич, правильно будет сказано! — Шухин Пётр Романович! — Слава тебе, Господи, разродились! — Облегчённо, но в шутливой форме отреагировал Сырников. — Вы тут разбирайтесь, а я поехал. Провожая взглядом УАЗик Сырникова, Шиц поинтересовался: — Надеюсь не женат? — Только мать! — Тем лучше, пошли… Шухин плёлся следом за бригадиром с тяжелым мягким чемоданом на колёсиках, без привычки цепляясь за сросшуюся траву белыми кроссовками и почему-то, злился на хозяина, что тот так бесцеремонно подмял его под себя, но тут же успокаивал: «Ничего… Дай только срок, ещё увидишь чего я стою…» Но Шухина беспокоило и другое: на его психику повлияла тяга к гомосексуализму и уже подсознательно ощущал себя униженным в каком бы обществе не находился. Вот и сейчас Шухин чувствовал ничтожность собственной души в присутствии властного бригадира Малиновки. Он тащился вдоль простеньких заборов на которые нависали кусты чёрной смородины с крупными чёрными ягодами, а где и терпко пахнущая бузина. Всё время поглядывал на быстро шедшего бригадира и старался не отстать, осуждая того за неприступность характера и невнимание к приезжему специалисту. А тут ещё жарило солнце. Пот ручьями сбегал по спине, попадая в ложбину меж ягодиц. Шухин чувствовал эту влагу на поясе брюк, но поспешал. Наконец они остановились у ветхого штакетного забора, местами поникшего к земле. Шиц впервые в присутствии приезжего, повысил свой властный голос до крика: — Елизавета Сергеевна!.. — позвал он. Шухин остановился поодаль от бригадира и влажными глазами обвёл огороженный сад, где хорошо были видны фруктовые деревья, а на ветках плоды, синие, жёлтые, розовые, зелёные. Из-за высоких крон тополей, Шухин не сразу разглядел камышовую крышу старой саманной хаты утопающую в деревьях растущих в палисаднике. Налево стояла кирпичная кухонка с двумя маленькими оконцами на улицу без наличников, но аккуратно обведённых синькой, и потому была эта кухня похожа на нарисованную на холсте. — Из этой самой кухонки без коридорчика и даже навесика над дверью, вышла упитанная бабёнка пенсионного возраста пышущая здоровьем. Её налитую фигуру плотно облегал старенький сарафан салатного цвета с какими-то непонятными цветочками по полю. Шла эта женщина неспеша, будто прихрамывая, пристально всматриваясь в незнакомца с баулом у ног и поняв, что тот не внушает опасения, настороженно улыбнулась Шицу. — Тёть Лиза, здравствуете! — Обратился бригадир к женщине. —Здравствуй, Валера, здравствуй! — растягивая слова, ответила ему женщина, настороженно пробегая взглядом по незнакомцу, ища в нём угрозу. Она упёрлась полной ладонью в хлипкую штакетину забора и тонкая дощечка прогнулась под тяжестью, грозя поломаться. — Ты чего такая? — Улыбаясь, поинтересовался Шиц. — Семь дней самогону не пробовала? — Скажешь ещё… — отмахнулась Елизавета Сергеевна свободной рукой, при этом лукаво прищурила сальные глазки. — Не иначе самогон варишь, а я оторвал? — продолжал допытываться дружески бригадир, скорее для того, чтобы показать приезжему специалисту, что он в курсе всех дел своих подчинённых в хуторе. — Выдумщик! — Отпарировала женщина и засмеялась беззаботно, тряся животом. — Пойди и погляди… — предложила она, наперёд зная, что Шиц никогда этого не сделает. Такая манера поведения женщины понравилась Шухину. Он внимательно наблюдал за выражением её лица, почему-то похожую на лицо матрёшки. А лицо женщины с улыбчивости сменилось на обиду, хмыкнула раз, другой, готовая разреветься, приговаривала: — Все норовят обидеть, а чтоб поинтересоваться, как мне одной живётся… Ушла на пенсию и дела нет! — Елизавета Сергеевна, я тебе не участковый по чуланам шастать, — поспешил успокоить бригадир разволновавшуюся женщину, — но напоминаю: трактористов и скотников мне не спаивать! — Родимец тебя задери! — вспыхнула женщина, не меняя интонации голоса, всполошилась. — Хорошо тому живётся у кого под руками все, а мне как прикажешь одинокой женщине?.. Кто нынче даром мешок дерти привезёт? — жаловалась Елизавета Сергеевна, шмыгая носом, словно стояла у гроба близкого ей человека. — Нельзя так, Валера… — Знаю твою способность, тебя только тронь! — Отпарировал Шиц, чувствуя, что этот разговор затянется и надолго. — Я, собственно, зачем к тебе пришёл… — Скажешь, — вмиг окрылилась Елизавета Сергеевна и поправила подол сарафана. — Постояльца возьмёшь к себе? — Тебя что ль? Опять с Ольгой того?.. — ободрилась она. Шиц скупо улыбнулся, но тут же волевым мускулом подвижных губ согнал с утончённых черт лица ранимое признание, стал прежним, тем самым дав женщине понять, что ему некогда и пришёл он сюда не лясы точить. Манерно прикурил от зажигалки сигарету с фильтром и, кивнув в сторону незнакомца, кратко пояснил: — Нам вот нового ветеринара прислали, а ему необходимо где-то жить. Возьмёшь? — А глины привезёшь? Дров на зиму выпишешь? — Сходу овладела выгодной ситуацией женщина. Шиц с достоинством и хладнокровием вынес словесные просьбы хитрой женщины, затем спокойно напомнил: — Бери, старая, он тебя всем и обеспечит. В его руках, как гужевой транспорт будет и некоторая власть в бригаде, так что не прогадаешь. — Ну и шельма!.. — Рассмеялась Елизавета Сергеевна и её лукавые сальные глазёнки необычайно засветились, выразительно полузакрывшись припухшими веками, выявляя у этой женщины наивность и бесхитростность. «Интересная особа…» — подумал Шухин, с нетерпением ожидая, когда же, наконец, закончится их мудрёная беседа. Но всего печальнее, он устал с дороги, и тяжелее всего от рассудительного и осторожного в словах Шица. Сейчас ему хотелось умыться и отдохнуть. — Слышишь, что говорю? — Окликнул Шиц Шухина. — Плата за квартиру у нас чисто символическая, так что, если не будешь обижать женщину, а ещё лучше помогать ей, сойдётесь по-доброму! И ещё, пока не забыл: жду тебя завтра утром к шести в конторе, дорогу к ней знаешь. Шиц так быстро исчез с широкой улицы, Шухин даже удивился, словно тот сквозь землю провалился. Ветеринар поозирался по сторонам и покорно последовал с мягким своим чемоданом за женщиной, ковылявшей задом. А та приподняла обвисший потрёпанный лоскут с полуистлевшего тына калитки, служивший женщине бесхитростным запором и повела Шухина во двор, но молчала она недолго. — Как тебя звать-то? — Пётр я, Шухин. — А я Завьялова Елизавета Сергеевна. Шухин говоришь?.. — Переспросила она оживлённо, семеня впереди мелкими шажками. — Помню, в войну жили тут у нас Шухины, а может Шуховы?.. Запамятовала. Сам-то ты откуда? С Ипатово? — Нет, из Ростова. Елизавета Сергеевна даже приостановилась: её поразил ответ молодого человека, обернулась к нему и с непонятным удивлением изумилась вслух: — И нелёгкая занесла тебя сюда! — Посочувствовала она. — Здешняя молодёжь в город стремится уехать, а он наоборот! — Меня к вам по направлению послали, — пояснил Шухин и прибавил: — Государство затратилось на моё обучение, придётся и на неё, милую, два года отработать. — Это святое, милок, — сменила женщина своё удивление на сочувствие и приободрила, — в нашей глуши два года пролетят незаметно, родимец, только, вот, зимы у нас стылые. Елизавета Сергеевна бочком пролезла в кухонку через узкие двери, кряхтя и ругаясь над собственной полнотой, а затем пригласила и Шухина. — Сейчас полуднивать будем, чай, проголодался? — Поинтересовалась ласково она. — Есть немного, — признался ветеринар и прибавил к сказанному, — но вы не беспокойтесь, мама наложила мне в дорогу разной еды, за неделю не съем! Одной сухой колбасы килограмма полтора. В дороге даже не притронулся к ней. — Погоди, родимец, — остановила Елизавета Сергеевна подельчивого квартиранта, — твоя колбаса пригодится на завтра для другова дела, только не забудь скоропортящий продукт отнести в мой холодильник. Ты лучше отведай моего борща! Шухин придвинул свой мягкий чемодан ближе к печи и спросил: — Где можно умыться с дороги? — К колодцу иди, там всё и увидишь! Полотенце есть? А то свой дам. я зачем предупредила насчёт твоих домашних гостинцев, потому, что в нашем сельмаге, часто кроме водки да селёдки ничего нет. Думаешь с твоим назначением так всё обойдётся?.. Магарыч потребуют, бусурманы! За кухонкой росла большая плакучая ива, к стволу которой был прикреплён дырялевый рукомойник. Шухин снял с себя белую майку с олимпийской символикой и принялся усердно плескаться и фыркать. Пришла к нему под иву Елизавета Сергеевна с махровым полотенцем и стоя в сторонке с назиданием говорила: — Тут народ жадный до водки, так что я своего снадобья дам, ты и угостишь, а деньги не показывай! Вымонут. Шухин прислушивался к советам Елизаветы Сергеевны, а сам мылся по пояс, чувствуя на разгорячённом теле живительную влагу и от удовольствия постанывал. Этот двусмысленный стон напомнил ему о Саше и откровенно порадовался, что его с ней разделяет такая даль. Елизавета Сергеевна стояла поотдаль, разглядывала своего необычного квартиранта, изумлялась его розовому налитому телу и чудилось ей будто она тоже молода под стать квартиранту, хотя это было так давно и вспомнить страшно… Когда они возвратились в кухню, Елизавета Сергеевна сняла с кастрюли с борщом крышку, Шухин почувствовал аромат крестьянской пищи, отчего засосало в желудке, а женщина проворно накрывала стол и всё говорила, будто оправдывалась. Шухин слушал её и не слушал, причесался на пробор, улыбнулся от внутреннего удовольствия и присел на табурет между кроватью и столом, прямо у окна выходившего в палисадничек и дальше на широкую дорогу. Поставленный в тарелке борщ дымился паром, даря обонянию Шухина гамму вкусовых качеств блюда. Примостившись напротив, Елизавета Сергеевна вдруг спохватилась и напомнила: — Вот дурёха неразумная!.. Давай по сто грамм выпьем за твой приезд? Шухин вкрадчиво улыбнулся и признался: — Вы знаете, я не пью. Иногда случается по большим праздникам и то вино! — И рада бы угостить, но вина у меня нет, — посетовала она, — а я пригублю! И Елизавета Сергеевна опрокинула рюмку самогона в свой маленький рот с пушком редких волосиков на верхней губе. — Может и хорошо, что взяла тебя на постой, — призналась она, захлёбывая первак горячим борщом, — не скучно будет одной в зимние вечера. Сразу видно из хорошей ты семьи, из интеллигентной, да и грамотный, может и расскажешь чего… Телевизор не спасает от скуки, потому что часто ломается, да и государственный свет у нас всего лет десять как провели, а то от фермы питались, дизель там стоял, но всякий раз отключали нас, когда дойка начиналась, да и в ночь гасили свет из экономии солярки. Вот в этом проклятом самогоне и находили мы развлечение. Елизавета Сергеевна ненавязчиво рассказывала Шухину о своём родном хуторе, о его жителях втянувшихся в крестьянское ярмо, на что квартирант лишь согласно кивал головой, чувствуя, что воспалились от дорожной пыли глаза, резали белки, будто там наждачная бумага. Он улучил минуту словесной передышки своей хозяйки и спросил: — Извините, у вас найдётся кусочек свежего лука? — Зачем?.. — Крайне изумилась женщина. — Скушать? — Нет. Хочу глаза полечить: пыль в них дорожная набилась.
Ещё не понимая, как Шухин будет лечить глаза, подала ему кусок белого лука, оставшийся от зажарки для борща. Шухин отслоил две дольки поднёс к своим покрасневшим глазам и принялся интенсивно давить лук у открытых глаз, чтобы брызги сока попали в глаза. Когда это у него получилось, то обильно потекли слёзы, и закрыв веки стал шмурыгать носом. Вытащил носовой платочек, обмакивал им мокрые от слёз щёки, поясняя хозяйке главное: — Это самый верный способ промыть глаза собственными слезами. Разве не знали? Елизавета Сергеевна отрицательно покачала головой и налила себе ещё стопку самогона. Наконец Шухин открыл глаза и по-новому увидел хозяйку сидевшую напротив. Как это он раньше не заметил, как в маленькую дырочку в сарафане Елизаветы Сергеевны пролез коричневый сосок правой груди, да так и оставался в ней как в плену, будто напоказ. Женщина ж этого не чувствовала и знай продолжала говорить о своих земляках, как хорошо жилось раньше, а Шухин видел её раскрасневшееся лицо какое, быть может редко увидишь у женщин её возраста: нежное и чистое без крупных морщин. Голова Елизаветы Сергеевны покутана тонкой голубоватой косынкой, из-под которой выбились каштановые волосы еле заметной проседью у корней. Шухин, порою, робел, ибо она беседовала с ним, как ровня и когда с борщом было покончено, женщина подала в больших кружках охлаждённый компот от которого источался аромат малины и чёрной смородины. Этот степной букет бодрил лёгкой кислинкой пищевод Шухина. От напитка веяло степным зноем, какой преследовал ветеринара всю дорогу сюда. А тут ещё вездесущий сосок правой груди Елизаветы Сергеевны, вылезший в рваную дырочку сарафана, наводил Шухина на мысль, что этот сосок был когда-то непременно во рту грудного ребёнка или прикасались губы любящего мужа и ветеринар стыдливо отворачивался, поглядывая в палисадник за окном. — Может вздремнёшь? — Услышал он бодрый голос  хозяйки. — Не мешало бы… — признался Шухин, зевая. — Тогда пошли в хату, — предложила хозяйка, — и свой баул забирай, у меня холодильник там. Стукнули двери приземистого тёплого коридора. В нос ударили запахи застарелого бараньего жира и грязной шерсти. Потревоженные на потолке дремавшие мухи лениво зажужжали. Вошли в хату. В комнатах прижилось летнее тепло и уют одиночества. Шухин уже сталкивался с подобным. Почему-то вспомнился посёлок под Азовом, куда мама возила его к дедушке и бабушке, которые давно умерли и остались лишь в его воспоминаниях. В реальное настоящее Шухина вернул голос Елизаветы Сергеевны: — Эта кровать у меня для гостей, но так, как они ко мне наведываются редко, будешь спать на ней ты! Шухин возражать не стал и ждал, когда хозяйка её разберёт. Когда она удалилась, снял с себя верхнюю одежду и лёг на пуховую перину, утопая головой в пуховых подушках. Глаза закрылись сами и, засыпая, снова вспомнил о Саше, даже бёдра свело…

   Глава 4 
   Вечерело. Пётр Шухин открыл глаза. Секунду обдумывал где он и что с ним? Вспомнил, резко отпружинился сильным телом от мягкой сетки кровати с полуовальными спинками с точёными балясинами, покрытыми позолотой. Ветеринар натянул на себе брюки, майку с символикой и направился в кухонку, где и нашел сидевшую на скамеечке Елизавету Сергеевну. Она продёргивала руками свалявшуюся овечью шерсть и монотонно что-то мурлыкала себе под нос. Женщина почувствовала присутствие постороннего, повернула голову на короткой шее и удивилась:
— Я думала, ты до утра будешь спать?.. — Спасибо, отдохнул! — бодро признался Шухин. — Хочу с вами посидеть. — Время ужинать, сейчас что-нибудь придумаю! — Спохватилась Елизавета Сергеевна и резво поднялась с низенького стульца. Заметила, — Ты и не куришь? — Угадали. — И не начинай! Я так рассуждаю своею бабской головой: лучше сто грамм водки тяпнуть, чем через каждые двадцать минут эту соску тянуть. Водки нет и делу конец, а к папироске постоянно тянет. Шухин улыбнулся, уловив в её рассуждениях долю правды. «Вот я уехал, а мысли в близости с Сашей породили привычку и не избавиться от этого вот так сразу», — думал Шухин, пробираясь к столу на своё место, где сидел днём. Елизавета Сергеевна что-то рассказывала ему и ветеринар сосредоточился слушать. — Подселил как-то ко мне комиссар одного приблудного тракториста, а он проклятущий все стены хаты табаком провонял, — сетовала женщина, как будто это происходило вчера. — И всё, займи, да займи, а на отдачу скуп был. Пожаловалась комиссару, он его за хутор вывез, пинком под зад и тракторист дальше блудить пошёл: Россия большая, гденибудь да душу свою приклонит. Елизавета Сергеевна откуда-то принесла шмат солёного сала, из чугунка вывалила на стол отвареный картофель в мундире. Шухин резал хлеб, а хозяйка налила себе стопку самогону, красиво опрокинула себе в рот, передёрнула покатыми плечами и принялись ужинать. Ели в основном молча, за окном ненавязчиво темнело и Шухину уже не виден был сосок её правой груди в прорехе салатного сарафана, а может женщина догадалась надеть бюстгальтер? Протирая вилки, которыми они ели и собирая хлеб в кулёк, Елизавета Сергеевна предложила снова: — Может пойдёшь, родимец, в хату телевизор посмотришь, заснёшь? — Нет, я с вами! — воодушевлённо ответил Шухин и прибавил: — Если не прогоните. — Бог с тобою, родимец, мне веселее будет, правда, шерстью пылить буду, необходимо на носки пряжу приготовить, а то и не заместим, как осень постучится во двор! — Мне эта работа знакомая, — признался Шухин, опускаясь перед женщиной на крохотную скамейку. — Как только ты на ней сидеть будешь? Я встать с неё не могу, да и ноги затекают, — призналась она. Шухин доверчиво улыбнулся, но Елизавета Сергеевна его улыбки не рассмотрела и принялись теребить шерсть, только на деревянный пол падал мусор и тёмно-коричневые репяхи. Елизавета Сергеевна то обрывала тягучую мелодию песни, то возобновляла, раскачиваясь на скамейке всем своим полным телом. Пахло выпитой самогонкой, женщиной, воняло шерстью, но Шухина эти запахи не отвращали. Но вот Елизавета Сергеевна вспомнила о чём-то и заговорила: — Значит, я так поняла: ты живёшь с матерью, а братья есть, сестра? — Нет, я у мамы один. — И отца нет? — Насторожилась женщина и взглянула на Шухина поверх ободка стареньких очков. — Папа три года, как помер. Родни много, только вся она живёт под Азовом. — Как звать мать? — Варвара! — Хорошее имя, редкое… Тебе наверное темно? — Спохватилась женщина, и, пошарив ладонью по стене, наконец щёлкнула выключателем. Сразу же под потолком загорелась маломощная лампочка обсиженная мухами, а Шухин поинтересовался: — Что, плохо видите? — Пора уж. Пятьдесят седьмой годик пошёл! Не заметила, родимец, как и жизнь моя на исходе. Кажется ещё вчера по лугу сопливой девчонкой бегала со сверстницами сусликов водой выливали. Куда всё бежит… — покачала она обиженно головой. — Иногда ляжешь в постель и роешься в памяти, стараешься понять по каким таким щелям годы молодости попрятались. Одни трудности в жизни, в коллективизацию стала себя живой ощущать. Зимы были лютые, годы урожайные, а тут и война с Гитлером. Немец меня чуть в Германию на работы не угнал, а вот некоторых моих подруг увёл, так и сгинули там. Я на тот момент к больной бабушке в соседний хутор пошла в ночь. Этого хутора сейчас нет, — пояснила женщина то и дело посматривая на Шухина поверх очков, но, кроме силуэта квартиранта ничего не могла разобрать. — Здесь фашист не лютовал. Помню ихнему командиру наша хата понравилась, тогда она была ещё высокой, светлой. Прогнали нас детей и мать в чулан жить и дрожали там в холоде на тряпье. Отец мой вырыл в конюшне под яслями яму и просидел, пока наши  войска не вошли. — Он, что отец ваш скрывался от всеобщей воинской повинности? — осторожно поинтересовался Шухин. — С фронта отпустили раненого и контуженного. Мучался от головной боли и незаживающих ран. Долго слух не возвращался. Так и думала мама, что не протянет он и году, а оно видать, не суждено было помереть сразу. Таких, как папа мой, немцы забирали в обоз. Из хутора троих увели и не один не вернулся домой, а попробуй возрази, на месте расстреляют. — А ваша жизнь как складывалась? — Продолжал интересоваться Шухин, посматривая на грудь, где сосок предательски снова смотрел на него, будто всевидящим оком. — А что говорить… — пожала женщина овальными плечами, видимо, припоминая своё далёкое прошлое. — Рано замуж выскочила. Будущий мой муж раненым с войны вернулся. Долго на палку опирался; звали его Тарасом. Невзрачный такой с белыми редкими волосиками на голове. И я не блистала красотой, а вот любовной привязанности к нему не ощущала… Может молода ещё была, не опытна? Худа, за метлу поставь и не увидеть. Тарасушка от моего папы всего на восемь лет был младше, но всегда на «вы», а уж, как о войне заговорят, ровня и всё тут. Мне даже стыдно становилось, что я дитё ещё, а они повидавшие виды мужчины. Женщина скупо улыбнулась и, погрузившись в воспоминания, как будто бы совсем позабыла о квартиранте. Под потолком тускло горела маломощная лампочка, плохо освещавшая пространство небольшой кухонки, а Шухина подмывало спросить, как долго хозяйка прожила со своим мужем «Тарасушкой», но стеснялся. Елизавета Сергеевна сама оборвала молчание и продолжила: — Никогда меня Тарасушка не обижал, а сговорчивый такой был… Что бы там не тревожило его, не беспокоил меня, будто берёг для кого или чего. И умирал-то тихонько словно понарошку: вздохнул последний раз и не выдохнул больше. — От ран, наверное, страдал? — Нет, рак лёгких приключился у него: много курил в войну на передовой, да и после и ни чего-нибудь, а махорку! После него всякое пришлось мне перепробовать, но больше кухарила на общем двору в тракторной. Оттуда и на пенсию пошла. Всем нужна была, когда трудилась, а вот села дома, как крячка и комиссару лишний кусок. Вспомнил, чертяка. — Расскажите о нём подробнее, — ненавязчиво попросил Шухин, выпрямляясь на низком стульце до хруста в позвоночнике. — А что говорить… — словно пожаловалась женщи- на, — молодой, но хозяин! Чувствуется хватка в руках, а тут ещё хорошо ему помогает заведующая свинофермой Плаксо
ва. Вот они на пару и тянут бригаду в передовые. До него ещё до войны бригадой руководил Шарогоров Вадим Давыдович. Честнейший человек был, бескорыстный, таких мало сейчас, царство ему небесное! От колхозников требовал по справедливости, коммунист старой закалки, даже горелой шкорки не приносил с работы, не то, что нынче, а стал оформляться на пенсию, тридцать рублей, родимцу, начислили, даже стыдились ему сказать об этом. Так председатель колхоза Глущенко, посовещался с правленцами, провели Вадима Давыдовича кузнецом и только потом начислили ему по труду! Вот такие законы у нас нынче, как же тут колхознику не воровать?.. Человек бегает, бегает всю осень и зиму, грязь топчет сапогами, а заработка шиш! Жил тут у нас самородок — поэт Сашка Неделин, он знаешь сколько стишков на колхозную тему насочинял?.. Хотел издать книжкой, но где там… Так и зачах человек. Сам он приезжий, после войны из какого-то города к нам приблудился, а жена у него до того была… Идёт, бывало, в магазин, травинку сбоку дорожки не притопчет! Заговорит с человеком; голос ангельский, а на губах улыбка безвинная. Как она уживалась со своим Неделиным грубияном и выпивохой. Поехал как-то в город, напился и под трамвай попал, ногу отрезало. Последнее время на костылях ходил, а незнакомым говорил, что ступню в войну потерял. Померла его жена Елена, Неделин совсем спился, а тут ещё где-то чахотку подхватил, исхудал… Напьётся и лежит в траве под магазином песни распивает. По тверёзому говорил, будто хвастался, что умрёт, как Сергей Есенин. — Жив сейчас ваш поэт? — поинтересовался Шухин, раздергивая шерсть. — Помер, лет пять как. — Ну, и как? — А нашли его в собственной саманной хатёнке. Разделся до гола, перерезал на руках вены и сошёл кровью. Рукописи при нем не оказалось…  — Сжёг, наверное, — заключил Шухин, — все так делают перед смертью. — По словам Неделина, а он был мужик начитан, Есенин, будто, умер по-странному: тоже разделся до нага, написал прощальную записку, сложил её в четверо, запихнул промеж ягодиц, порезал вены на руках, а головой залез в короб печи. Так Поэта и нашли. — Что же в записке было написано, не помните? — Разжигался Шухин интересом. — Вроде, как: «Жил грешно, умер смешно.» Страшно, как-то, — заключила Елизавета Сергеевна и заёрзалась на своей скамейке. К своему стыду, Шухин не знал истиной смерти Великого поэта двадцатого столетия, но именно такую версию смерти он от кого-то тоже слышал. В этот момент Шухин боялся поднять взор на проём открытых дверей кухни, а вдруг там увидит Есенина и местного поэта Неделина в обнимку, а Елизавета Сергеевна продолжала: — Ты вот, Петя, молодой, грамотный растолкуй мне мой детский сон. Он приснился мне, когда мне было лет десять и спала я на сундуке — тогда они в моде были, одежду в них хранили. Так вот: снится мне, будто я сплю и писать хочется. Думаю, сейчас открою глаза и выйду на ощупь из тёмной хаты на улицу, но не тут-то было!.. Женщина задумалась, видимо, вспоминая подробности детского сна, потом качнула головой и продолжила: — Открываю глаза, но встать не могу, барахтаюсь в чём-то, а рукам и ногам свободного хода нет. И догадалась я, что я не проснулась, а нахожусь во сне. Делаю над собою усилие воли, переворачиваюсь, будто пузырь лопнул надо мною и снова я во сне, только уже в другом. Страху нет, только беспокойство и к тому же я дитё ещё. Снова переворачиваюсь, лопается второй прозрачный пузырь, как сказали бы сейчас — воздушный  шар, — чувствую ближе к реальному миру, но ещё не достигла его. И вот так вот, Петя, разов семь или восемь переворачивалась в тех снах, пока не выбралась в свою реальность. Как ты думаешь, что это было? Может я побывала на том свете?.. От такого рассказа, Шухину стало не по себе, у него даже губы занемели и он стал покусывать их зубами, да и электрический свет не веселил душу, навивая гормоны беспокойства и он признался: — He проходили мы в институте такого, это вам к гадалке надо обращаться. — Они наговорят… — запротестовала Елизавета Сергеевна, — только кошелёк шире открывай. — Вы лучше расскажите, как к вам немцы попали? — После пятьдесят третьего года понаехали, когда Сталин помер! — Оживилась женщина. — Из Сибири они и из Казахстана! Все развалюхи у нас поскупили. Зубами хватались за любую работу, лишь бы на земле зацепиться. Все были грамотные, черти! Шофера, трактористы, а как на гармошках да на балалайках играли, ноги сами в пляс пускались. Слышно на одном краю хутора песни поют, слышишь на другом краю!.. — Воодушевлённо рассказывала Елизавета Сергеевна. — Шахты прошли, лесоповалы, а фамилия ихние сразу-то и выговорить не могли: Шицы, Приплеры, Эйхвальды, Шварцы… Смотрим через год-другой у них дома кирпичные стоят! Трудились все вместе, как единая семья, не смотрели на то, что один из них христианин, а другой католик. Сенников понаставили, каких мы отродясь не знавали. Пристружный народ! Это не мы Русаки! Только потом смекитили, что в этих самых сенниках, сено всю зиму до былинки сохраняется, а затраты на его постройку почти ноль! С их приездом, как-то в хуторе повеселело и посветлело!.. Вспоминая о чём-то, Елизавета Сергеевна по-детски улыбнулась и призналась: — Под новый год это было, мы с Тарасушкой борова зарезали. Сидим вечером при лампе керосиновой и кишки фаршем начиняем, чтобы на праздник побалывать себя домашней колбасой. Как родители нас учили, так и мы. Мускорное это дело, скажу тебе… а тут к нам зачем-то забрёл старый  немец — Шиц. Уж смеялся он с нас, удивлялся во всеуслышанье, а затем ушёл, так ничего у нас и не спросив. Погодя возвратился с обыкновенной мясорубкой в руке и наконечником вместо ножей, вроде лейки. Привинтил он мясорубку до стола, на конус натянул приготовленную кишку и на наших изумлённых глазах колбаса змеёй по столу заползала! «Вот так!» — Сказал он и ушёл, оставив нам эту чертовину до утра. Так мы на радостях ведра два колбасы накрутили и даже не устали! Шухин слушал пожилую женщину и тихо смеялся с дремучести тутошних крестьян, а потом сказал: — Это самое приспособление для начинки колбас в домашних условиях придумано с изобретением мясорубки! — Неужто правда? — крайне удивилась Елизавета Сергеевна, даже покачнулась всем телом на скамейке. — А я думала дотошные немцы с Германии привезли?.. — Ну, и как, не обижают они вас? Шухин имел ввиду немцев, ассоциируя их с оккупантами. — Я тебе уже сказала: тихие они, смекалистые, покладистые и на рожон не лезут. Тем более, старики давно померли, а молодёжь в смешанные браки ударилась с нашинскими девчатами и парнями. Пообрусели: время своё берёт! — Ну, а Шиц, каков он на ваше усмотрение? — допытывался Шухин потому что уже завтра ему приступать к обязанности под руководством этого дотошного бригадира. — Вырос он на моих глазах, сопливый был такой… Ножки тонкие, живот как арбуз, думала рахит растёт, а поди ж ты к семнадцати годам выровнялся, да ещё каков мужчина получился! В голосе женщины проследилась некая зависть к бригадиру и необъяснимая гордость. — Женат? — Как между прочим спросил ветеринар. — А то как же! Этот рассказ длинный, я как-нибудь тебе позже набаю. Сейчас хочу спросить: вот ты грамотный, учился, ответь мне: правильно ли у нас в колхозе делается, когда коровам да свиньям кирпичные хоромы возводят с дощатыми полами, а мы — люди до сих пор в саманных хатах прозябаем, а у иных и деревянных полов нет, по старинке коровяком с глиной мажут да соломой застилают? Я своим бабским умом дохожу, что от этих самых свиней и коров мы доход имеем, но государству и об человеке надо подумать, о его быте и культуре, а иначе какая несправедливость… Шухин слушал рассуждения простой женщины и удивлялся её сообразительности и чувствам обделённости. На что он сказал: — Может, от того внимания не уделяют, чтобы человека в узде держать, а иначе сорвутся с цепи и начнут друг другу глотки грызть. Потом подумал с минуту, и стал вслух рассуждать дальше: — Видимо, эти отношения к человеку идут о давних времён, а ведь в городах все по иному: у нас вон какие благоустроенные квартиры строят. Может уровень культуры выше?.. — О-оо, родимец, я этими вещами с молодости не разбалованна, потому они мне и не понятны, — созналась Елизавета Сергеевна и предложила, — давай-ка спать, а то тебе завтра рано вставать. Небось помнишь, что Комиссар сказал: к шести! Шухин вышел из кухонки, сладко зевнул на свежем воздухе, потянулся до хруста в костях и пошёл к знакомому ему рукомойнику помыть руки и умыться. Он слышал, как шуршал и фыркал в зарослях мяты проворный ёж, за огородами гремела на кочках пустая бричка местного фуражира. Оттуда же доносилось жалобное мычание телка, привязанного у камыша и от непонятного предчувствия у Шухина шибко забилось сердце, где-то цвела бузина и тянуло пьяняще-сладким её ароматом. Воздух пропитан дневным теплом и Шухину хотелось раздеться до нага. Зачем-то посмотрел на небо, увидел там большое количество звёзд, одна из которых медленно летела на северозапад, где еле угадывалось зарево угасшего дня. Ему думалось так ли быстро пролетят два года практики, укрепит знания и вернётся в Ростов, устроится в какое-нибудь подсобное хозяйство главветврачом, познакомится с хорошенькой девочкой и женится. Шухин осмотрелся вокруг, увидел кроны деревьев так похожие на призраков и поспешил к Елизавете Сергеевне, которая ещё возилась в кухонке и её тень металась по серой утоптанной земле. Женщина потушила свет, хлопнула дверьми и Шухин почти ощупью пошёл следом за хозяйкой от которой пахло шерстью и выпитой за ужином самогонкой. Через минуту или две, Шухин уже лежал в знакомой ему кровати на пуховых подушках и пуховой перине. Откинул тёплое ватное одеяло в сторону и, задрёмывая, слышал, как неспеша раздевалась в спалинке женщина, крягча легла в постель и затихла...

   Глава 5

   Ещё до того, как хуторскому стаду коров пройти по пустынной улице на близ лежащий луг, Шиц вышел из своего двора и неспеша побрёл я свою конторку. В кронах деревьев аллеи, которые он садил ещё школьником, шумели воробьи, трава на обочине была суха, а это значило, что дождя не будет и сегодня. «Ещё две недели такой засухи, кукурузе и бурякам будет трудно» — думал он. Зачем-то взглянул на восток, горевший заревом в полнеба, поравнялся с деревянной аркой конторки, и повернул налево.
Все двери этого старого общественного здания были нараспашку, оттуда тянуло знакомой сыростью недавно промытых полов. Бригадиру нравилось первым входить в чистый узкий коридор: шаги выделялись особенно чётко в пустых помещениях. Перешагнул порог «нарядной» комнаты, где стоял большой старинный стол обитый ветхим дерматином коричневого цвета, зияющий дырами по углам. Этот стол отслужил многим поколениям бригадиров в Малиновке. Может даже помнил Великую Отечественную войну, а то и коллективизацию. Сейчас на его правой стороне обосновал себе место здешний счетовод, он же и кассир в дни выдачи заработной платы колхозникам. В этой квадратной комнате всегда было шумно, многолюдно в период раздачи наряда. Шиц выдвинул свой любимый шаткий стул с пружинами под сидением, опустил на его собственное упругое тело, дотянулся до ватмана с фамилиями разнорабочих и стал всматриваться в жирные строчки, будто военный стратег в карту. Закурил. Вот уж и стадо коров прошло, за окном совсем посветлело. Во всей своей красоте обозначился очередной день, а люди в туторе на работу не спешили. — Воюешь, Комиссар?! — Услышал он с порога сочный женский голос милой сердцу, заведующей СТФ Плаксовой, и, не поднимая головы от ватмана, улыбнулся ей в ответ. Плаксова взяла свободный стул, поставила его рядом с бригадировым, и, касаясь полным бедром суховатой ляжки Шица, нежно прошептала: — Погрей меня… — и для подтверждения зябко поежилась, двигая покатыми плечами, кутаясь в ярко-жёлтый джемпер, — набегаешься с утра, как найда по базару: только и утешение, что не только ради колхоза это делаешь… — говорила она тихо, словно шептала Шицу на ухо и упругие соблазнительные её губы, еле заметно подкрашенные розовой помадой, трогательно шевелились. Шиц перестал писать, взял её полные теплые руки в свои сухощавые ладони, приблизил к губам и поочередно их стал целовать, приговаривая: — К чему эти рученьки касались?.. Как же я по ним скучал прошедшие два дня, а? Молодой женщине это нравилось, голос любимого заводил и Плаксова томно улыбалась, опустив голову с подобранными под шарф тёмно-русыми волосами, а Бригадир продолжал: — Сегодня нам надо уединиться. Поедем на поле экспарсота? Он сейчас цветёт, вчера я проезжал мимо, укромное место ждёт нас… — Я не против, но усердно к отъёму готовлюсь. Пока всех поросят на летнике пересчитала, замаялась, да и за бабами нужен глаз да глаз! Шельмы, воруют поросят, а чтобы не орал, грамм двести самогону в рот зальют и неси хоть сто километров, не хрюкнет. — Уловила бы хоть одну, да на суд, товарищеский, так сказать, чтобы другим неповадно было. — Мне так хочется Лидку Привозную проучить, но она, стерва, хитрая и, как мне кажется, у неё даже сзади глаза есть: всё видит и всё слышит! Но, пусть всё идёт, как шло до этого, — рассудительно заговорила Плаксова, плотнее и нежнее прижимаясь к бедру бригадира горячим телом, продолжая: —  Я же не дура, на всякий случай резерв молодняка держу, оттуда мы с тобою кормимся и начальству глаза замазываем, чтобы добрее к нам и снисходительнее были. Надоело всё… —  откровенно посетовала Плаксова, делаясь особенно сговорчивой. — Давай на выходные закатим на Сал в наше облюбованное место, водочка, шашлык, покупаемся… Рука Шица согласно легла на мягкую талию любимой женщины, второй рукой привлёк её голову и поймал ртом мочку с золотой серёжкой, потрогал её языком и признался: — Скучаю…
— Я тоже вся горю… — шептали её губы, с трудом справляясь с появившейся дрожью в теле. — Скорее бы наступило то время, чтобы не скрываться больше… — Ещё немного потерпим, — уговаривал Шиц Плаксову будто несмышлёную девочку, — мы с тобою обо всем договорились, осталось главное: накопить определенную сумму на покупку дома. — Мне не верится, Валера, что это когда-нибудь сбудется, — в тон ему горячо шептала Плаксова, готовая отдаться прямо тут и сейчас. В этот момент в больших окнах конторки промелькнула тень и лишь по ней бригадир вспомнил о новом ветеринаре, отодвинул стул от заведующей СТФ и предупредил: — К нам из Ростова прислали на практику ветеринара; это он! — А ты его уже видел? — Изумилась Плаксова. — А кто ж его определил на ночлег к Завьяловой. Заведующая многозначительно улыбнулась и с сознанием дела подметила: — Везёт тётке Лизы на женихов?.. — Он молод, сопляк. Ему двадцать два года! Представь себе партийный, — подчеркнул Шиц, — закончил сельскохозяйственный институт! — Этого нам ещё не хватало… — досадно закапризничала Плаксова. — Что прикажешь мне с ним делать? И каков он хоть из себя? — Сейчас увидишь, — спокойно ответил бригадир. С этими словами Шиц приподнялся на стуле, сильной рукой собрал в гармошку тяжёлую ткань штор и увидел сидящего на длинной лавке разнорабочего по фамилии: Ленгле, мужчину лет пятидесяти из близких родственников и успокоил: - Это не он. — Городские любят спать! — капризно подметила Плаксова. — А на воскресенье, всё-таки, съездим на Сал, — решила она. — Ты, Егоровна, права! — Полуофициально согласился Шиц, будто решали для себя тяжёлую задачу. — Зайдет уборочная и до обмолотов белого света не увидим. В задумчивости, Плаксова предложила Шицу: — Может попрём этого ветеринара восвояси? Ты сказал, что он партийный и, конечно, грамотный! Будет нос совать в наши дела. Сколько лет справлялись сами и ничего… Шиц слушал старшую по возрасту и опытную возлюбленную, понурив голову, а на обратной стороне ватмана рисовал ажурные шестигранные фигурки. Он всегда так делал, когда думал о чём-то серьёзном. — Не будем спешить, а то у начальства подозрение возникнет, что у нас в бригаде не задерживаются специалисты среднего звена. Пусть поработает, а мы посмотрим, кто он за гусь. Меня успокаивает, что он молодой и городской и в наших делах, конечно, профан! Гляди в будущем в лице этого ветеринара себе сторонника обретём. А это уже идёт он! — предупредил Шиц и довольно далеко отодвинулся от Плаксовой. Шухин торопился в контору бригады к назначенному времени и заметно волновался. Он ни на секунду не забывал о строгом, не разговорчивом Комиссаре и думал: «Чёрт возьми, угораздило же меня!.. Но я постараюсь растопить твою подозрительность своим честным трудом, покажу на что способен!» После чего Шухин сладко зевнул, чувствуя в молодом теле лёгкое неудобство от плотно сидящей одежды, но раннее утро бодрило, и настраивало на смутные предчувствия. У конторы на длинной лавке сидело двое мужчин и разговаривали о непонятных Шухину проблемах. Они были одеты в серые много раз стираные рабочие костюмы, на головах измятые кепки, неторопливо купили, сплёвывая на сухую землю и когда с ними поравнялся полноватый незнакомый парень в яркой майке и потёртых джинсах плотно облегавших его мешковатое тело, мужчины замолчали провожая любопытными взглядами и уже во след один из них подметил: — Прошла свинья и не хрюкнула! — Такая она современная молодёжь, — рассудил второй. Шухина эта реплика задела за живое, он даже хотел остановиться и сказать им: — «Извините, но я с вами не знаком!» — Но, передумал и пошёл дальше по узкой натоптанной дорожке с двух сторон обсаженной кустами чёрной смородины, сирени и даже дерезы. Он смело шагнул в тёмный коридор, куда могло заглянуть солнце лишь с полудня. Первоначальные ощущения подсказывали, что в конторке никого нет, но он ошибся, так как в кабинете налево с настежь открытыми дверьми сидел за столом Бригадир, а рядом с ним дородная и весьма красивая женщина на вид лет тридцати, пытливо смотревшая на вошедшего. Эта женщина вольготно восседала на мягком стуле, скрестив полные ноги и слегка развалившись. Но даже эта её небрежность не портила фигуру и Шухин отметил для себя, насколько та была внешне хороша и эффектна даже в обыдённой одежде. Запахнувшись в яркий джемпер, из-под которого броско вырисовывались большие груди. Женщина внимательно разглядывала ветеринара, щуря лучистые глаза тёмно-голубого цвета под тёмными густыми ресницами с широкими не женскими бровями, сходившимися почти у переносицы, но не портящие гармонию чистоты и привлекательности. Каштановые волосы на голове небрежно перехвачены цветной газовой косынкой, скорее для того, чтобы они не мешали ей. Шухина охватила робость, но, чтобы не показать своего смятения, небрежно привалился плечом к лутке двери и произнёс: - Доброе утро! — Здравствуете! — певуче отозвалась женщина, не меняя всей внешней позы, подозрительно кривя в улыбке полноватые губы ещё не остывшие от долгого поцелуя пяти минутами раньше. — Буду рада с вами познакомиться, я Плаксова Любовь Егоровна, заведующая СТФ! — И первой подала свою мягкую ладонь интеллигентки с коротко стриженными ногтями. Шухин сделал шаг ей навстречу и пожал, представившись: — Пётр Романович Шухин! Ветеринар. — Вот и хорошо! — Простовато-заигрывающе ответила женщина и снова скрестила ноги обутые в бледно-красные кожаные сапожки с короткими голенищами плотно облегающими мясистые икры. — Я заведующая свинофермой, а, как вы знаете, Пётр, это самое неблагоприятное место в бригаде и, уж если быть откровенной, без ветеринарного надзора, нам, ох, как нелегко и всё по вашу душу! У вас, Пётр, документы при себе? — поинтересовалась Плаксова. — Я могу вас, Пётр, приписать сегодня же, чтобы не отрывать от ветеринарских дел. Сейчас я еду на центральную усадьбу на правление колхоза, так что сделаю всё сама! Плаксова говорила певуче, словно шла на встречу не ветеринару, а бригадиру Шицу, чтобы тот знал куда она сейчас отправится. Шухин молча достал из заднего кармана брюк целлофановый свёрток с документами и протянул их женщине с непонятным, для себя сомнением в верности этого спонтанного решения. Но делать-то нечего и необходимо довериться. — Прямо сейчас напишите заявление о приёме в колхоз, Валерий Рафаилович вам продиктует. Валера, у тебя найдётся чистый лист бумаги? — полуофициальным тоном поинтересовалась Плаксова. Бригадир кивнул головой, встал, подошёл к полке с бумагами местного счетовода, порылся в них, нашёл тетрадный лист, шариковую ручку и всё это положил на стол. — Извините за не скромный вопрос, — заговорил Шухин повышенным тоном голоса, — ваше имя — Рафаил или Рафаэль? — Ты прав, — согласился Шиц, — в паспорте у меня отчество записано именно, — Рафаэль. Плаксова с удивлением посмотрела на бригадира, услышав правильное отчество возлюбленного, а Шиц говорил ветеринару: — Пиши: правлению колхоза от такого-то… — стал он диктовать, прохаживаясь за спиной Шухина. Когда эта необходимая процедура была завершена и Шухин поставил дату, роспись, Плаксова снова подала свой звонкий, чистый голос: — Нам, Пётр, отныне придётся работать бок о бок в бригаде. Ты четвёртое или пятое лицо по ответственности, как должностное лицо, так что придётся считаться с этим. Знаете, свиноферма — это беспокойное хозяйство во все времена, также, на её территории находится ветлечебница. Пойдёмте прямо сейчас и сами посмотрите, что к чему. Шухину лестно было понимать, что с ним разговаривают, как с ровней и в ответ доверчиво улыбался, осматривая предметы стоявшие тут. Помимо квадратного стола обшитого толстым дерматином, ещё успел рассмотреть Шухин стоявшие в углу железный сейф выкрашенный под дерево, на нём гора папок, счёты, нарукавники из синего материала и непонятная счётная механическая машинка, название которой не знал, а также телефонный аппарат с грязным засаленным шнуром матового цвета. — Ну, так… вы готовы приступить к своим обязанностям? — Вернул Шухина бодрый голос Плаксовой. — Да! — поспешно согласился ветеринар, обезоруженный внешней красотой этой очаровательной женщины. — Тогда пойдёмте на СТФ, пока ещё не жарко. — Покажи, Любовь Егоровна, чем мы там богаты, — напомнил бригадир. — Если не достаёт инструментов или лекарств, пусть составит список, привезём! Ключи от ветлечебницы у кого? — У меня, Рафаилыч, — успокоила Плаксова, величаво пройдясь по комнате нарядной, играя полными бёдрами и заранее зная себе цену. — Пойдём, Пётр, — решительно напомнила она ещё раз. Уже в коридоре, следуя за внушительной фигурой Плаксовой, Шухин зудел от счастья, что он скоро погрузится в любимую работу, а там гляди и открестится от позорного прошлого, которое всякий раз напоминало ему, когда ложился спать в уединении. Во дворе конторки, в лучах взошедшего солнца, слух Шухина ласкали крики повздоривших воробьёв, которые то и дело вылетали с гущены черной смородины, кубарем падали на дорогу и бились там не на жизнь, только их серые перья летели в стороны. На длинной, испещрённой дождями лавке, сидело с десяток мужчин, примерно, в одинаковой одежде, дымили сигаретами и о чём-то неторопливо говорили, но, когда мимо прошли Плаксова и ветеринар, то кто-то из них тихо поинтересовался: — Ленгле, ты все знаешь, кто это за тип с Егоровной? Тот у кого спросили, закашлялся, да так, что толстые вены вздулись на шее, лицо покраснело и он ответил нескоро: — А чёрт его знает! Какой-то толстозадый стиляга… Может и очередная шишка! Пойдёмте сросим у Комиссара? Шухин с трудом поспевал за рослой быстроногой Плаксовой. Он только и видел её толстые голые ляжки, на ногах мягкие сапожки, в каких, быть может, танцуют в концертных залах и соблазнительные ямочки на тыльной стороне колен, сейчас они сводили его с ума и никак не мог объяснить себе, почему эти ямочки с толстыми жилами так магически притягивали его зрение, воспаляя низменные чувства. Шухин чувствовал сейчас себя сосунком этой матёрой матки и ничего больше не лезло ему в голову. Шухин таял, любуясь коленными ямочками и готов стать рабом этой властной женщины, обладательницей пышных бёдер, с трудом вмещающиеся в коричневой юбке с разрезом назади. Искушающе мелькали её тугие икры бледного цвета, донимая его фантазии своей женственной зрелостью и Шухин стыдливо опускал свои глаза на землю с застывшими кочками, которые легко обходила и переступала Плаксова, кажется, позабыв о новом ветеринаре. Но, вот, Плаксова полуобернулась к Шухину и с улыбкой на устах, извинилась: — Я, наверное, шибко иду? Привычка. За день приходится столько километров отходить, потому невольно, выработался мужской шаг. Поясняя, Плаксова ждала Шухина, по-родительски положила ему на плечо левую руку и продолжила: — Ничего… Пройдёт время и ты втянешься в нашу крестьянскую жизнь! А может сбежишь? — Вы шутите… — возразил Шухин, чувствуя, как немного вспотел от скорой ходьбы и пояснил: — Я не за этим и приехал сюда! — Похвально! Но, знаете, не такие энтузиасты ломались, вот начнется осень, столько глины истопчешь за ненастные дни, пока не ударят первые морозы… Плаксова говорила с улыбкой на изнеженных, чувствительных губах, слегка подкрашенных алой помадой, за которыми просматривались два ряда белых крепких зубов вросшие в розовые десна. Шухин видел это, но мельком и думал: «Всем ты хороша, тебя невозможно не любить и муж, конечно, есть!» По его мнению, подобная красота не могла прозябать в уединении и заметно сник, вслух же довольно смело подтвердил вышесказанное: — Лечить животных — моя слабость и призвание. На это и учился! При этом он чувствовал легкую руку женщины в светлом джемпере и подумал: «Почему женское тело всегда легче мужского, если взять в объёме?», а Плаксова согласилась: — Замечательно: нам такой ветеринар и нужен. Ты из самого Ростова? Я на днях была там у кумы и вот какую картину наблюдала в хозяйственном магазине. Одна женщина воровала с прилавка хозяйственное мыло! Неужели в нашей стране ещё есть бедные люди? Я могу понять воровку, хотя она в моей душе оставила неизгладимый след неисправимости русской нации. Эта зараза сидит уже в крови! Мои бабы-свинарки, — поправила себя Плаксова, — тоже поголовно воруют кашу, хотя каждая дома имеет не одну тонну зерна на корм. Думаю, что это тоже привычка и я никак её не искореню. Плаксова говорила Шухину ненавязчиво, хотя в нотках и тоне голоса чувствовалось наставление старшей младшему, но Шухину сейчас было не до морали. Ему приятны касания бёдер женщины и пламя неугасимого желания достигло его лица, губ, даже сводило скулы, да так, что слюна брызгала по щекам и он не успевал её глотать. Затем это необычайное брожение мужских чувств пошло вниз, принялось сжимать таз и ноги вяло двигались, с трудом поспевая за женщиной. Подобное Шухин уже испытывал лет в четырнадцать, когда он по-мальчишески влюбился в замужнюю женщину жившую в соседнем подъезде. Не спал ночами, по тысячи раз раздевал её в своих эротических грёзах. Вот так же сводило бёдра, но он не подозревал чем это может кончиться, но женщина вдруг переехала жить в другой микрорайон. Именно тогда Шухин испытал унизительное чувство оргазма и старался больше не думать о ней. Даже когда сближался с Сашей, не испытывал подобного чувства, она же входила в экстаз и он давал ей это прочувствовать. И, вот, его эротические грёзы проснулись с новой силой, почти, не управляемы, почти до бесстыдства. И, чтобы хоть как-то отвлечься, он неожиданно спросил. — Вы, когда-нибудь жили в Ростове? — Что ты, Пётр, я вечная крестьянка! Мне тридцать девять лет, а я приписана к одному месту: к своей родной Малиновке! — Неужели вам столько лет? — Невольно вырвалось у Шухина. — Так молодо выглядите! — Спасибо за комплимент, но я уже стара. У меня взрослая дочь и счастливый брак. А тебе сколько сейчас? — Поинтересовалась она, не отпуская его плеча. — Скоро двадцать два. — Моей Тане девятнадцать! Так что, Петя, я скоро стану бабушкой! Вот только жених не стучится в калитку… Шухин слушал Плаксову и находил в её интонации голоса, фальшивых убеждениях, некую задуманную игру о ним, но, понять пока не мог, зачем заведующая это делает: «Тут что-то не то?..» — думал он. — Понравились ли тебе наши места? — Спросила зачемто Плаксова. — О, да! — Признался Шухин в полёте собственных чувств к этой женщине и прибавил: — Меня постоянно тянуло в такие дали! Не послушал даже советы мамы, чтобы найти работу в городе. Он признавался в собственных внутренних желаниях лечить животных, быть полезным обществу и не заметил, как перешли гать, которая разделяла широкую запруду, где водилась рыба. Водоём заканчивался грядой камыша, острым клином врезаясь в зерновое поле, откуда он приехал вчера. За гатью змеёй извивалась глубокая балка поросшая тоже камышом и ивняком с большими тенистыми вербами. Перед свинофермой поднималось на возвышенность поле ржи, краем своим примыкающее к мокрому лугу поросшему кугой и осокой, испещрённому неглубокими ериками, мелководными заводями с прочей растительностью. Свиноферма была обсажена по периметру рядами молодой акации за которыми располагались сараи и прочие постройки дополняющие животноводческий комплекс. Уже издали над верхушками деревьев поднималась высоко в небо серебристая водонапорная башня и свет восходящего солнца отражался в ней, как от зеркала, предавая сооружению полуфантастический вид. А вокруг летали юркие птицы, наполняя утренний воздух писком и щебетом, в коих легко угадывались стрижи и ласточки. С пригорка доносился одинокий свист суслика, а свежий воздух был настоен на запахах зелени. От переизбытка чувств, у Шухина распирало грудь и он произвольно выпрямил плечи. Из проёма в лесополосе, навстречу им вышла ватага свинарок. Они увидели заведующую и стушевались, затем смело пошли ей навстречу, а когда поравнялись, самая бойкая толстушка с круглым полудетским лицом наигранно выкрикнула будто защищалась: — Вечно ты, Любовь Егоровна, не ко времени! Тебя, как гору не обойти, не обскакать! Плаксова начальствующим взглядом молча окинула свинарок, широко расставив ноги и, изучая каждую в отдельности острым взглядом, тем самым испытывая терпение подчинённых, наконец, заговорила, как только лепет свинарок сошёл на нет: — Так вот, значит, вы, дорогуши, слушаетесь меня?.. Ладно стыд давно потеряли, но хотя бы в присутствии нового ветврача постеснялись воровать и призадумались, какой пример подаёте! Что человек подумает, глядя на ваши кули с кашей под одеждами? Шухин только теперь — после подсказки Плаксовой разглядел «беременные» места под синими халатами свинарок. — А если б председатель наскочил?.. — Продолжала упрекать Плаксова, заложив руки за спину и поставив свои толстые ноги на ширину плеч.
— Вы же знаете, Любовь Егоровна, Грушкин у нас близорук, — напомнила всё та же толстушка с полудетским красным лицом невинницы. — Ты уж, Егоровна, прости нас… — упавшим голосом заговорила из толпы другая свинарка. — Сделала бы вид, что не увидела нас, а мы свои обязанности туго знаем, не подведём! — Ишь, как залепетали… — Съязвила Плаксова, косо посматривая на реакцию Шухина. — Вот верну вас всех на свиноферму, тогда попляшите у меня! — Извини нас, Егоровна, — зароптали остальные свинарки в разнобой. — Идите, но чтобы в последний раз!.. — Да мы, вот те крест!.. — Привозная ещё там? — Оборвала заведующая их благодарное роптание. — А что ты не знаешь её? — С неприкрытой насмешкой отозвалась одна из свинарок. — Пока не наговориться всласть со своими поросятками, домой не тронется! — Нет в пример брать, а они ещё скалятся! Знаю вас… подолами туда-сюда мотнут у базков и фить со свинарника домой, только их и видели! Ей Богу возьмусь за вас! Навьючились сумашницы, а потом жалуются, что животы сорваны от трудоёмкой работы, детки не цепляются, Прочь из моих глаз! Свинарки удалились в хутор гомоня: дорога домой у них одна — через гать, а Шухин, присутствовавший при всём этом, был крайне поражён унизительным диалогом от лица Плаксовой. Он успел убедиться её крутым нравом и непреклонную требовательность к подчинённым. Ему это и нравилось и смущало одновременно, при виде, как взрослые женщины крайне болезненно переносили мораль. «Значит не так просто будет мне подступиться к Плаксовой», — думал он. — «С перцем баба, с характером! — Ты о чём задумался, ветеринар? — Нарушила его внутреннее противоречие Плаксова. — А с ними по-другому и нельзя: иначе на голову сядут! — Понимаю… — неуверенно согласился Шухин. — У Завьялихи нравится? Или может квартиру по благороднее подыскать? — Проявила заботу и внимание Плаксова. — Спасибо, не к чему. — Смотри сам, — с непонятным, почти родительским намёком в сочном голосе прозвучало из уст Плаксовой. А Шухин шёл следом и пытался понять чего же такого не договаривала она? Её усмешка так подходила крутому характеру, в котором таилось нечто значимое и большее, от чего Шухину стало снова неловко. — Ну-ну!.. — повысила голос Плаксова и прельщённая маленькой победой над неопытным пареньком, и в знак большой победы, кончиком языка облизала собственные губы, она всегда так делала, когда чувствовала превосходство над кем-то. Тем временем минули длинные приземистые сараи пахнущие аммиаком, с преющим навозом в кучах и остановились у двери небольшой кирпичной аптеки, углы которой обглодали дожди, вымыли из кладки песочный раствор. Два небольших оконца смотрели вникуда, двери из толстых не крашенных досок из угла на угол перехваченные железной полосой, и рассохлись до такой степени, что в дыры между досок могла пролезть змея. Пока Шухин рассматривал убогое здание ветлечебницы, стоявшее на отшибе и заросшее травой, Плаксова успела справиться со ржавым замком и приветливо распахнула перед очередным ветеринаром скрипучую дверь на кованых навесах. — Вот она наша медицина! — С иронией в сочном голосе похвасталась Плаксова и первая шагнула в ее низкие своды. — Вот всё, что осталось от предыдущего ветеринара алкаша, — напомнила она, показывая на деревянную полку, приставленную к глухой стене. Растащил, сукин сын, всё ценное, даже микроскопы поменял на самогон! Перцовую растирку и ту попил, как сатана! Всё забывала у него спросить, как он чувствовал себя по утрам. Шухин прошёл в глубь комнаты, потрогал на стеллажах горки лекарств в бутыльках и в бумажных упаковках, взглянул в окно выходившее на восток, в проёме которого хорошо была видна кормокухня со ржавой железной трубой, разглядел подвесную дорогу, вагонетку, в которой свинарки развозили по сараям сваренную кашу. Вытянул из-под стола высохший старенький стул, смахнул с него пыль и сел. Продолжая слушать Плаксову иногда посматривал на её могучий профиль на фоне открытой двери, чувствуя её величие как в объёме, так и в характере. Даже прищур её пытливых глаз трогал Шухина и он понимал, что будет полностью принадлежать этой властной женщине. Внутри снова колыхнулась волна магического влечения к ней, даже свело скулы, накоротко сомкнуло тазовые мышцы и в любую секунду мог потерять самообладание. Пришлось отвлечься на железную трубу кормокухни задымившуюся чёрной сажей. Но Шухина продолжали сводить с ума светло-красные сапожки на полных ногах Плаксовой, её икры и выше… И чувствовал себя снова влюблённым мальчиком, жалким сереньким существом перед недоступной самкой. Понимал, что между заведующей и им огромная пропасть в двадцать лет, но поделать с собою ничего не мог. Даже её дыхание Шухин воспринимал иначе, от неё веяло утренней чистотой и свежестью, за которую Шухин отдал бы сейчас всё. Опустив глаза на столешницу, Шухин зачем-то спросил: — Почему до меня у вас не держались ветеринары? — Томились от безделия и начинали пить, а у нас с этим делом строго: бригадир сразу выписывал вольную, — ответила Плаксова, переминаясь с ноги на ногу, тем самым искушая Шухина ещё больше и продолжала: — Рассортируй лекарства, негодные уничтожь в костре, а на днях поедешь со мною в цент- ральную бригаду и на складе получишь всё необходимое. Завтра бригадир пришлёт баб помыть окна, полы, побелить стены и приступай! Не буду мешать. С этими словами Плаксова ушла, а Шухин припал к окну и с трепетом провожал женщину своей мечты, и когда та скрылась с поля зрения, печально вздохнул. Через несколько минут полного одиночества, Шухин отдался увлечённой работе. Просроченные лекарства он вынес на дорогу, проходившую недалеко от аптеки и запалил мусор. Посматривая издали на розовые языки пламени, он слышал, как стреляли ампулы. В данный момент Шухин гордился, что мечта его наконецто сбылась и счастливо улыбался при мысли, что ему повезло и с заведующей свинофермы, которая привела его низменные чувства в порядок и сейчас он считал себя натуралом. Заслоняя вспотевшее лицо ладонью от горящего костра, он пришёл к выводу, что действительно стоило искать выгодного места, было бы только большое желание работать. Подметал пол аптеки пучком сломанного бурьяна и, чихал от поднятой пыли. Не сразу заметил у распахнутой двери профиль женщины, которая окликнула его: — Здравствуйте! Шухин выпрямился и, сосредоточившись на голосе, рассмотрел гибкий профиль девушки лет двадцати пяти, на которой подчёркивающе сидело батистовое платье перехваченное в талии узким кожаным ремешком. Короткий, плотно прилегающий рукав платья и подол выше колен придавали её облику угадываемую строгость, хотя продолговатое бледное лицо и слегка вздёрнутый носик говорили о ранимой доброте молодой женщины. Но, что же её молодило? Скорее всего светло-русые брови и такие же ресницы, а сколотые на затылке дешёвой брошью русые волосы, придавали этому созданию доверительное к себе отношение. Заглядывая в глубь пыльной комнаты, она заговорила уважительно:
— Вы наш новый ветврач? Кажется Пётр? — А что вы хотели? — В тон ей поинтересовался Шухин. — Я свинарка, работаю на летнике, ухаживаю за поросными матками и их малышами. Звать меня Привозная Лидия! Меня к вам послала заведующая, чтобы вы моим сосункам покусали клыки. Иногда мы это делали сами на свой страх и риск, а теперь Плаксова запретила. Шухин вышел за свежий воздух, облокотившись на косяк двери и тоже сделал шаг к уважительной беседе: — Да я новый ваш ветврач — Пётр Шухин. Вы, Лидия, так сразу, а я ещё и не разгрёбся. — Я же вам сказала, что это не моя прихоть, а распоряжение заведующей, — снова повторила свинарка, помахивая пеньковой щёткой, какой, видимо, белила базки. — Я не тороплю вас: день велик, к тому же я дежурная, так что приходите в любое время. Завтра у меня выходной и можете себе представить, сколько боли малыши причиняют своим мамам: режут клыками соски до крови! — Да, да, я в курсе! Вот только найду кусачки. Где вас там найти? Привозная подняла голую руку в конопушках и указала щёткой на камыши, где виднелась в траве низкая шиферная крыша летника: — Вон там!.. За кучами навоза поросших чертополохом. Идите вон на те три столба, завернёте за угол и уткнётесь в калитку. Шухин посмотрел на электрические столбы поставленные так близко друг к дружке, что казались отсюда одним единым, затем на испачканную мелом руку Привозной, чудным образом выгнутую в локте, будто она была в театре примой. Ему казалось, он знал эту девушку давно, хотелось шутить с нею и Шухин заговорил: — В ваших электрических столбах, которые понаставлены по территории свинофермы, можно заблудиться как в лесу! Нотут, наверное все уже привыкли ко всей этой нелепости, а вот свежему человеку несуразица бросается в глаза. — Так оно и есть! — Согласилась весело свинарка. — Пока кто-нибудь себе лоб не расшибёт. — Вы так, Лидия, говорите, что тут и начальства нет?.. Привозная метнула в сторону Шухина настороженный взгляд, собиралась добавить к сказанному, но не решилась и лишь понуро взглянула себе под ноги. Шухин уловил её настороженность в суждениях, и помог девушке: — Я думаю, у вас заведующая толковая женщина: строгая, хозяйственная!.. — Что и говорить… — с иронией в голосе поддержала Привозная. — Умеет пыль в глаза пускать! Ладно, пойду я от греха!.. Привозная ушла, а Шухин думал о ней, почему это, казалось бы, простая свинарка нелестно отзывается о своей начальнице? «Необходимо расспросить.» Он попытался наперёд предугадать, какие именно сложатся отношения с Привозной. Может свинарка злится по непонятной причине на заведующую, понимая, что у женщин неприязнь друг к дружке куда острее, чем у мужчин? Пока Шухин следил за костром, чтобы ветерок не подхватил жар и не перенёс на сухую траву, пыль в аптеке осела и он стал искать инструмент. Нашёл в углу под вторым стулом ссохшуюся ветеринарскую сумку с синим крестом на клапане, вытряхнул на улице из неё мусор. В основном там валялись иссохшиеся колбасные огрызки, поточенную мышами корку хлеба. По ванночкам разложил небогатый ветеринарский инструмент первой необходимости, обработал его обеззараживающим раствором. В самом неподходящем месте наткнулся на скальпель, пинцет и иглодержатель. Конечно, многого не доставало и по совету Плаксовой придётся составить длинный список, чтобы грамотно укомплектовать сумку ветеринара для скорой помощи.
День стоял в разгаре. Безжалостно палило солнце. Всё живое умолкло и попряталось от испепеляющих лучей солнца. Шухину казалось один только он остался жив в этом огромном пышущем жаром мире, отчего почувствовал себя одиноким и тоска по людям вышла у него на передний план, захотелось с кем-то пообщаться и вспомнил о Привозной. Повесил сумку с крестом на плечо и зашагал под зноем в сторону летника. Ноги привели его к кормокухни из распахнутой двери которой валил белый пар. Что-то стрекотало внутри гудело и булькало. Шухин остановился у вросшего в землю кирпичного здания с тёмными стенами и заполненного сухим паром. Первое, что увидел в свете крохотной электрической лампочки под потолком, так это вездесущий пар, от чего нить накала электрической лампочки просматривалась будто через закопчённое стекло. От порога вглубь тянулся круглый, похожий на бочку паровой котёл, в топке которого бесновалось красное пламя. Тракторный топливный насос нагнетал в форсунку дизельное топливо и оно взрывалось там, содрогая не только воздух в кормокухне, но и землю, на которой стоял сейчас Шухин. От котла толстыми змеями шли гофрированные шланги, на самое дно чанов, наполненных жёлтым распаренным зерном, содрогаясь в такт с грохотом пламени. А пар всё поднимался над чанами и медленно переплывал через дверной косяк, растворяясь в жарком воздухе. Картина для Шухина рисовалась мрачной и даже страшной, отчего он хотел было уйти, но из глубины кормокухни раздался громкий, надсадный кашель. Только теперь Шухин увидел тощего человека сидевшего на лавке, приставленной к боку котла. Тот был в типичном сереньком рабочем костюме из воротника которого торчала тощая шея, вздувшаяся от надсадного кашля. На сухой шее угловатая голова с широкими выделяющимися скулами. Человек этот был похож на мученика из Бухенвальда. Тощие плечи торчали костями из-под жакета и пугали Шухина до брезгливости. А человек этот давнозаметил ветеринара и смотрел из своей норы с добродушной улыбкой на пытливом лице, потягивая сигарету вдетую в длинный мундштук, вырезанный из прошлогодней камышины. При очередном приступе кашля, его впалые щёки непомерно раздувались, вздымалась тощая грудь, при этом шея укорачивалась в двое и человек съёживался, будто всасывал себя внутрь. Только сейчас их взгляды встретились. Обитатель преисподней приподнялся с лавки и поспешил незнакомцу навстречу, словно выталкивал своё тощее тело наружу. На ходу измерил прицельным любопытствующим взглядом фигуру молодого специалиста и протянул Шухину грязную, тощую ладонь со словами: — Ульрих. Кошевар. — А я… — хотел было сказать Шухин, но незнакомец опередил его: — Знаю!.. Шухин подал кошевару руку и почувствовал холод его худых пальцев, почему-то подумал: «Не иначе из немцев?..» — Ну, как… — поинтересовался Ульрих, хихикая. — Небось дико показалось. Привыкнешь! — Взбодрил он Шухина и в доверительной улыбке растянул синеватые губы, испачканные сажей. Заученным движением указательного пальца, Ульрих смахнул с губ застывшую грязную пену, стал разъяснять, чуть ли не уговаривая Шухина о значимости ветврача не только на СТФ, но и в хуторе. — Такое дело, калым пойдёт… Кому поросёночка скострировать, другому коровку подлечить, попомни моё слово: отбоя не будет! А то, что тут территория в отходах, осенью весь навоз тракторами на поля обязательно вывезут! Кошевар говорил и словно угадывал мысли ветеринара, потому что на свои вопросы, заданные Шухину, сам же и отвечал. Вот этой своей откровенной и доступной беседой, Ульрих
незаметно рассеял тягостное настроение Шухина, расположил к себе за несколько минут общения, словно внушил ветеринару, что он добрый и бесхитростный человек, ведающий всеми делами бригады. Шухин с интересом слушал рассудительного кошевара, без опаски смотрел в его большие голубые глаза, полные лучистой откровенности, всё больше убеждаясь в том, что оказывается не на столько дремучи здесь люди и потому делал для себя соответствующие поправки в голове относительно безграмотности крестьян, решив чаще прислушиваться к людям и меньше хвастаться полученными в институте знаниями. Он машинально посмотрел на ручные часы, извинился перед кошеваром и напомнил, что его ждут на летнике и, вместо того, чтобы пойти тем путём, каким он шёл сюда с Плаксовой, нырнул в раскрытые двери тамбура. Потолок и стены тут были усыпаны сероватой мукой от помола дерти, напоминая зимнюю изморозь. Здесь стояли дробильные механизмы и прочие кормосмесители, назначения которых он с трудом помнил из раздела зоотехники, Шухин открыл ещё одни двери и сразу оказался на узкой бетонной дорожке, по обе стороны которой тянулись железные клетки покрытые толстым слоем ржавчины и грязи. В этих клетках спали свиноматки: они сонно похрюкивали, шумно сопели, а иные даже постанывали. Рой встревоженных мух загудел и закружил вокруг головы ветеринара, не давая нормально смотреть по сторонам и даже дышать. Шухину пришлось прикрыть лицо левой ладонью, боясь, что какое-нибудь насекомое залетит ему в рот или в нос. С осторожностью он прошёл сарай до конца и вздохнул полной грудью лишь в противоположном тамбуре. Это было тихое и светлое пространство с кучей ячменной соломы для подстилки, которая отливала позолотой, навивая нечто домашнее. Когда он вышел в раскрытые двери тамбура, его со всех сторон обступили высокие бугры перетлевшего навоза поросшего чертополохом, лопухами и жирной сурепой. Узкая тропинка привела Шухина к калитке летника только с тыльной стороны этих ясель для животных. Тут кипела иная жизнь и походила на огромный аквариум, только вместо рыбок, здесь суетились и бегали, роясь в сухой глиняной земле, находясь на солнцепёке розовые поросята, нежно повизгивая и жалобно похрюкивая. — Вы откуда пришли?.. — Удивилась подоспевшая к ветеринару Привозная, появлению Шухина. — Я вас выглядываю с дороги… — Да тут у вас и заблудиться можно! — отшутился он, утирая платочком рыхлое потное лицо. — Не то слово! — Согласилась свинарка. — Скоро волки заведутся! Наша хорошая-плохая заведующая решила развести вокруг сараев непроходимые прерии. И ничего поделать нельзя: привыкайте! Сколько навозу бессмысленно гниёт… — Сокрушалась Привозная, в голосе которой чувствовался укор здешнему начальству. — Небось скажете: Куда я попал?.. Шухин искоса посмотрел на Привозную и нетерпеливым тоном преобладающим высокие нотки, прервал её сокрушения: — Лида, вы, наверное, специально хотите мне внушить, чтобы я завтра же уехал из вашего хутора? Ни за что! Меня давно тянуло в сельскую местность, хотелось стать настоящим ветеринаром. Да, я пока плохо ориентируюсь в крестьянских делах, но буду вникать и всё познаю! — Конечно… — успокаивающе согласилась Привозная, почёсывая грязной пятернёй свое левое плечо. Шухин ощутил в себе гордость за правдивый ответ, вынул из сумки острые кусачки с никелированными ручками и вопросительно посмотрел на свинарку. Та поняла его, осторожно приоткрыла дверце деревянного базка, сделанного из штакетника, поймала за ногу зазевавшегося сосунка и ласково поглаживая подсвинка по брюху, в доказательство показала Шухину искусанные до крови соски у свиноматки. — Вот видишь, что они ей делают клыками? А она, бедная, терпит… что значит своё говно! — Вы так интересно выразились! — Согласился Шухин, смеясь. — Насчёт чего? — переспросила Привозная. — Ну… насчёт говна? — А, как иначе: — её плоть и кровь! Укладывая неспокойного, крикливого сосунка на плоский срез столба, к которому была прибита калитка, свинарка поинтересовалась: — Когда-нибудь скусывал? Шухин уверенным движением левой руки, просунул большой палец за коренные зубы поросёнку, легко сдавил пятернёй нижнюю челюсть и сосунок послушно приоткрыл слюнявый рот. Теперь хорошо были видны два особо острых клыка, которые и требовалось удалить. Привозная согласно качнула головой покутанной белой косынкой и Шухин без промедления скусил их у самых десен животного под его душераздирающий вопль. — Вот и всё! — приятным ласковым голосом утешила Привозная крикливого сосунка и отпустила его к свинье. — Хочу спросить, зачем им эти клыки, когда мы всю их жизнь кормим кашей? — Во-первых, свиньи такие же звери, как собаки либо кошки, — пояснил Шухин с сознанием дела, — может так случиться, человечество исчезнет с лица земли, а свиньи останутся и будут здравствовать благодаря вот этим клыкам: это их защита и оружие! Под сталью кусачек, крепкие, как стекло, клыки острыми осколками разлетались во все стороны и Шухин предупреждающей скороговоркой покрикивал: — Лида, поберегись!.. Они увлеклись этой однообразной работой и за шутками да за разговорами не наметили, как обработали сосунков. От нескончаемого визга поросят, от предупреждающих рыков чутких свиноматок и хруста зубовного, от постоянного напряжения уставших тел у свинарки и ветврача болели спины. Они несколько минут стояли, привалившись к частому берёзовому штакету густо набелённому мелом и глубоко дышали, выпрямляя плечи. Шухин терпел приятную боль в изнеженной спине, а Привозная тупую боль в тазу и непонятный холодок в костреце. Скорее всего это отозвалась долгая работа на свинарнике. Полуденная жара дышала им в разгорячённые лица, жужжали мухи, постанывали поросята. Шухин потёр ладонь о ладонь и только теперь заметил, что они у него необычайно грязны. Привозная тоже увидела и позвала к кормушке обмыться водой из шланга. Шагая впереди, молодая свинарка гордо несла на плечах свою продолговатую голову, косынка съехала на плечи, обнажив русые волосы стянутые сзади в пучок тонкой розовой резинкой и так похожие на птичий хохолок. Редкая чёлка Привозной склеилась от пота. Чёлку подхватывал налетающий суховей и холодил лоб. Тёплая вода взбодрила обоих и, когда они перестали обмывать свои лица, Шухин внимательно посмотрел на свинарку и подметил для себя, что молодая женщина весьма хороша! И, чтобы не молчать, он спросил: — я хотел бы знать, как давно ты здесь живёшь? — Коренная жительница Малиновки, а что? — Должно быть гордишься своею маленькой родиной? От здешней размеренности и успокоенности, люди, наверное, необычайно добры? Или мне так показалось? После некоторого колебания с ответом, и, чтобы не огорчать нового ветеринара, Лидия, с загадочной неуверенностью согласилась: — Скорее да… — Я это заметил и почувствовал с каким воодушевлением рассказывал мне по дороге сюда ваш Сырников. Он с любовью говорил о зерновых полях, о здешних лугах и ериках, в которых нерестится щука. — Сейчас здесь не те, а вот мама моя рассказывала, когда она приехала сюда ещё маленькой девочкой с родителями поднимать целину, вот тогда тут была нетронутая и не пуганая природа! Говорила, одни ковыли да маковые степи простирались от горизонта к горизонту. Змей, ужей тут видимо невидимо жило, сусликов за ценный мех не считали… — И волки тут, говорят, были? — Уточнил Шухин, присаживаясь в тени вагончика для сторожа и дежурных, на стоявший тут чурбан, прямо под небольшим окошком. Даже и сейчас по окраинам полей живут в норах лисицы, здешние мужики даже встречались о волком! Тут у нас одна женщина живёт, раньше работала почтальоном, на двуколке из района почту возила и как-то на дороге встретилась с волком. Её лошадь почувствовала недоброе да так рванула с места в галоп, что почтальонка выпала из ящика на дорогу. Спаслась тем, что недалеко стояла скирда соломы. Женщина всю ночь просидела в копне, пока малиновские мужики приехали по утру на тракторе нагрузить соломы на прицеп… Минуту погодя Шухин в раздумье поинтересовался: — Я слышал у тебя есть мать? — Да, она живёт недалеко от твоей хозяйки — Елизаветы Сергеевны, а папа уж лет восемь, как помер от аппендицита. — Разве сегодня можно умереть от такой болезни? — Удивился Шухин, уперевшись спиной в тёплые доски вагончика. — У нас, бывало, погибали и от зубной боли, — с печалью в голосе пояснила свинарка, ковыряя кнутовищем иссушенную зноем глинистую почву у собственных ног. — А дороги видишь тут какие и транспорта раньше днём с огнём не сыщешь, чтобы человека в больницу отвезти. Вот и помирали. — Это, конечно, не справедливо, — согласился Шухин. — Куда уж… — подтвердила Привозная и о чём-то задумалась. Порывы шального ветерка то и дело налетали из-за вагончика, вороша на голове свинарки плохо собранные волосы. Трепали высохшую чёлку, заигрывали с подолом её платья, вовсе не умаляя того полуденного зноя, какой царствовал на этой закрытой территории. A Шухину хотелось больше узнать о Привозной и он ненавязчиво поинтересовался: — Здорова ли твоя мама, как ей живётся? — Что ей… Одна. На пенсии вот уж второй год. — А работала она где? Привозная горестно вздохнула, подозрительно покосилась на Шухина, сидевшего рядом на колоде. Ей не хотелось говорить, как о себе, так и о маме, чего доброго ещё неправильно поймёт новый любопытный ветеринар, когда станет рассказывать не только о маме, но и о Плаксовой, а Шухин, вдруг, похвастался: — Моя мама, к примеру, работала в городе в трамвайном депо, потом лет тридцать ветеринарным служащим. — Значит ты по стопам матери пошёл? — Усмехнулась Привозная. — Можно и так сказать, но, скорее всего, это по при- званию. — А моя мама всю жизнь здесь на СТФ учётчицей проработала, а потом «благодаря» Плаксовой перед пенсией телятницей отмантулила года два. — Хотелось бы услышать причину?.. — Ты наивный или прикидываешься? Неужели ещё не понял, что такое жизнь и как отвоёвывается людьми кусочек под солнцем?
— Не знаю, — признался откровенно Шухин. — На самом же деле, всё измеряется иным аршином, — распалялась Привозная, — и особенно у нас! Хотишь со мною поспорить, а я тебе докажу и это будет моей правдой!.. — И только правду, — покорно согласился Шухин, для себя предчувствуя, что услышит нечто интересное. — Тогда мотай на ус. Плаксова мамку просто выжила с работы! Ты думаешь эта стерва мягкая и пушистая? Поживёшь, пообщаешься с нею и сам убедишься, что она за штучка. — Вот и расскажи о нашей заведующей, а я пока, как посторонний наблюдатель проанализирую, что и как, — подбивал на откровенность Шухин, втираясь в доверие к Привозной. Ему было интересно покопаться в чужих судьбах, ощущая в себе тонкого, проницательного психолога. Он сидел и смотрел на проворных розовеньких поросят снующих у самых его ног и таял от зноя с рядом сидевшей женщиной, пахнущей чем-то приятным и возбуждающим. Но Привозная снова насторожилась, хотя удерживать внутренние эмоции и обиды прошлых лет ей становилось всё труднее и она мысленно махнула рукой, подумав: «Будь, что будет!!» — Как кажется, ничего тут особенного, — заговорила свинарка привычно смахнув чёлку на правую сторону лба. — К чему всё это я тебе рассказываю, может пригодится когданибудь? Так вот, приблудилась наша Егоровна домой в хутор лет семь назад. Имела за плечами институтское образование экономиста и ну себе тёпленькое место искать. Нашим СТФ, в ту пору заведывал дядя Миша, старенький человек, фронтовик, но очень добродушный и покладистый. Никого не обижал, так с моей мамкой и работал, пока не свалила его болячка. Тут Плаксова подвернулась, поставили её временно заведующей на место дяди Миши. Поначалу была лиса лисой, своя в доску, задружила с моей мамкой, а мне-то со стороны видно кто она заптица! Мамке сколько раз говорила: не показывай Плаксовой, как месячные и годовые отчёты составляешь, а мамка двадцать четвёртую форму грамотно выводила, копейка в копейку. Она на бухгалтера ещё в войну училась, техникум счётных работников закончила. Плаксова же неопытной овцой прикинулась, бывало, придёт к нам в гости, сядет за стол по левую сторону мамки и вникает, как правильно отчёт составить. Так месяца три продолжалось, а потом и говорит мамке: «Знаешь что, Зоя Михайловна, на СТФ должность учётчика упразднена и ты подыскивай себе новую работу». Мамка в слёзы, просит оставить до пенсии два года доработать, да и здоровье уже не то, но Плаксова непреклонна, у ней глаза мороженые, видимо давно решила от моей мамки избавиться, как от лишнего свидетеля и себе руки развязала. Вскоре сделавшись на СТФ единоначальницей. Вот такой ты её, Петя, и застал! — Неужели правда?.. — Неуверенно спросил Шухин, но тут завизжал в базке поросёнок и Привозная побежала с места, словно свинарку ветром сдуло. — Ах, ты, зараза!.. — кричала Привозная, согнувшись у база. — Неужели не чувствуешь, что поросёночка придавила?.. А ещё мамка! Свиноматка покорно хрюкала в ответ, громко фыркала, плямкая пенистой пастью, а Шухин смотрел на трогательный женский профиль свинарки и находил, что Привозная, как женщина, весьма хороша! Он не утерпел, поднялся с широкой плахи и пошёл к базам. А Привозная, тем временем, уладила конфликт, кого надо пожурила, пожалела, бойко выпрямилась, поправила чёлку и двинулась Шухину навстречу, похлопывая кнутиком по пыльной земле. — Что там? — поинтересовался Шухин, умеряя шаг. — Вот так пропусти мимо ушей и поросёнка бы не стало! — Подчёркивающе жаловалась Привозная. — Ох, уж эти машки!..
— Кто, кто? — Удивлённо переспросил Шухин. — Машками мы называем супоросных и опоросившихся свиноматок. Начала ложиться и придавила своего сосунка. Ну слышит же, что кто-то копошится у неё под боком, а приподняться лень! — И задавить может? — Сколько угодно. Безмозглые животные! Ах, я совсем забыла. Взгляну-ка в семнадцатый базок, там свинья пороситься должна. Бедная, лежит и стонет, совсем, как человек. — Пошли вместе. Я всё-таки ветеринар, — предложил на ходу Шухин заинтересовавшись и поспешил догонять шуструю свинарку. — Ну что же ты?.. — Услышал он сочувствующий голос свинарки, которая уже перегнулась у базка, поправляя подстилку под свиноматкой. — Бедненькая, лежит гора горою, а опороса не происходит. — Не время ещё, — со знанием собственного дела, успокоил Шухин поправляя на плече ветеринарную сумку и заглядывая через плечо Привозной, ловя себя на мысли, что его сейчас непременно тянет к этой женщине. Он отчётливо чувствовал запахи её тела и Шухина сладко пьянило. Ему сейчас ничего не стоило положить свою уставшую руку женщине на плечо, но боялся перешагнуть незримую для него преграду и тут же корил себя за несмелость, хотя делать непоправимые шаги с первого рабочего дня было нескромно и опасно. Привозная позабыла о присутствии рядом ветеринара и разговаривала с животным: — Ну, ну, поднатужься!.. — просила она свиноматку, поглаживая ту по вздутому животу, а мне копеечка к зарплате. Животное будто понимало свою хозяйку, тужилась, но тщетно. Привозная выпрямилась и уже обращаясь к Шухину, пояснила:Петр Шлапков Паразиты — Жалко будет, если не на моём дежурстве свинья опоросится, пятьдесят копеек пропадут. — А что вам платят за принятый опорос? — Тут, Петя, дело не в деньгах, я так думаю, — стала объяснять свинарка, — необходимо заинтересовать работницу, чтобы та хоть как-то обращала внимание на супоросных свиноматок, а иначе не будет порядка на летнике, да и за свиньёй необходим контроль, а то не опоросившись сдохнет в базку, и дела никому нет. — И это верно, — согласился Шухин, вникая в тонкости работы свинарок. Шухин подумал с минуту, потом вспомнил о чём-то и спросил: — Расскажи мне, пожалуйста, о Плаксовой, хотелось бы о ней больше знать. — Смотри на поросёнка наступишь, клещаногий! — Упредила Привозная, удержав ветеринара за плечо. Шухин заразительно рассмеялся непонятно почему, улыбнулась и Привозная, а поросёнок продолжал рыть землю носом у ног Шухина, громко чихая. — Может пойдём к вагончику присядем? — Предложил Шухин, заглядывая в лицо Привозной о чём-то думающей в эту минуту. — Я сегодня дежурная, а ты шёл бы домой… — напомнила она ему. — Уже два часа дня! — Ты знаешь о Плаксовой всё, ну?.. — Снова попросил Шухин. — Значит, я тебе всё выложу, что думаю о ней, а ты, при случае, преподнесёшь ей, мол, так и так… — Зря ты… — Обиженно отреагировал Шухин, стараясь идти рядом. — Поработаешь и сам разберёшься какая она штучка! — уклончиво ответила Привозная и её, как кто в спину толкнул. Она обернулась и увидела Плаксову, вошедшую в ту же калитку из какой некогда пришёл Шухин. — Зря ты так, я думал, мы со временам друзьями станем. — Не оборачивайся! — шепнула упреждающе свинарка. — Её преподобие нарисовалось. Иди, как шёл, не иначе за нами следила. Наша с тобою красавица. — Разве?.. — Э-ээ, ты её не знаешь! — И что теперь будет? — пытался подыграть Шухин Привозной. — А ты побеги ей навстречу: она эта любит. При случае же с тебя допрос снимет, на какую тему мы тут беседовали. — Неужели?.. — изумился Шухин, слегка бледнея. — Она такая… Должна быть в курсе всех дел! — Находу поясняла Привозная и пошла к своим базкам. — Лида, ты замужем? — Неожиданно спросил Шухин. — Конечно! Муж Константин местный шофёр и дочка! — Без колебаний и внутренней гордостью ответила свинарка. — Думаешь, «Опоздал». Шухин кисло улыбнулся, искоса посматривая на Плаксову, которая прошлась по противоположной стороне базков со свиноматками, и направилась к вагончику на выход. Плаксова точно оценив настрой своих подопечных, со злостью подумала: «Смоешься с нею, я тебе покажу!..» — Тогда будем друзьями? — Неожиданно предложил ветеринар. — Принимается! — Согласилась Лидия. — Сегодня вечером к вам можно придти? — Пожалуйста. — Bо сколько ты отсюда уходишь? — Уточнял Шухин. — После шести вечера, как только сторожу всё сдам. - Я зайду. -Буду ждать! День подходил к вечеру. Сухой нагретый воздух почти не колебался и, будто звенел на высокой нотке. К тишине стали подмешиваться ночные звуки, это стрекотали чёрные сверчки. Их монотонный мотив запрудил балку, примешиваясь к другим звукам, заполняя ночной покой, делая воздух чувствительным даже к незначительным шорохам. Уже чувствовался запах спеющих хлебов и всё ближе сроки «битвы за урожай». Управившись, свинарки ушли домой, а Привозная, в ожидании сторожа, ходила мимо своих базков и перегибаясь через штакетные заборы, находила для сосунков и их мам ласковые слова. И, кажется, животные понимали её, окликались похрюкиванием. Матка ложилась так, как это нужно было её сосункам. Тихо подошёл к калитке летника ветеринар Шухин, он издали увидел Привозную в зад, согнувшуюся у базка. Её голые белые ноги светились в полусумраке светлой кожей, наполнив чувства Шухина неотвратимым желанием прикоснуться к наготе женщины. Это состояние длилось лишь секунды, ему стало стыдно за низменные помыслы и постарался отогнать свои эротические видения, запрятав их к себе в глубь. Он стоял и думал: «Как это, я только ещё вчера приехал сюда и во мне такие перемены? А в присутствии Саши подобного не происходило? Может это навивает прекрасный здешний воздух?..» Слившись с забором, сторож Шухина не заметил. Старик прошёл в калитку, простучал палкой по порожку вагончика и принялся кашлять, сморкаться, шуршать. Затем раздался звонкий голос Привозной: — Александр Петрович, почему у вас распахнуты две- ри? — Корила она сухощавого мужчину. — Неужели на заметили, что в вагончике нет ни одной мухи? Или вам интересно будет с ними спать? Может вы так и дома делаете?.. — Лидка, не нервируй меня! — мрачно огрызнулся сторож, вольготно развалившись на топчане. — Какая ты всё-таки занудная. — Посмотрите на него, я ещё и виновата?! В доказательство вашей не чистоплотности, я буквально вечером помыла полотенце и посмотрите во что вы его превратили… Снова вытирали им в носу! — тряся ещё влажной тряпкой у лица сторожа. Жилистый крепкий мужчина шестидесяти трёх лет, сторож по фамилии Дедович с болезненным водянистым лицом, нервно вскочил со своего лежбища и, размахивая тяжёлыми кулаками в надежде ударить надоедливую свинарку, взревел: — Ах ты соплячка, занудная стерва!.. Привозная юркнула в открытую дверь и с грохотом закрыла её, снаружи успев накинуть на крючок. — Вот вам!.. Посидите и остыньте, а я, тем временем, всё выскажу, что думаю о вас! Как только с вами тётка Лиза живёт? Терпит грязь грубияна и эгоиста! За дверью, подобно зверю Дедович царапался и злобно рычал; поливая свинарку матом и угрозами: — Открой, иначе всё расскажу Любке, как ты издеваешься надо мною стариком и ветераном войны!.. — Ага, вот вы уже и старик, а в то дежурство предлагали мне ночку с вами подежурить! — У-уубью!.. — орал изнутри Дедович, окончательно освирепев, только и мог, что сморкаться и плевать. — Ай, ай,— громко ликовала Привозная, — говорить мне такое… В дочки вам гожусь, и не плюйте на пол, не в туалете находитесь? Шухину, слышавшему всё это, надо было что-то делать, он вышел из тени, открыл настежь калитку и окликнул Привозную: — Ты с кем там воюешь? Домой идти думаешь?. Воспользовавшись замешательством Дедовича, Привозная осторожно откинула крючок на двери сторожки и чуть ли не на цыпочках отошла на безопасное расстояние. — Завела его, на всю ночь хватит, — в горячке ссоры пояснила Привозная Шухину, — а то и не правда! После него гадко за полотенца браться да и в вагончике днём находиться!.. Ладно пошли, а то я и так припозднилась, а ещё корову доить. И они побрели по берегу запруды по накатанной колёсами брички узкой дороге, приближаясь к гребле затенённой густыми вербами. Ближе к полуночи Шухин возвращался к Елизавете Сергеевне, то и дело прячась от встречной молодёжи, спешившей в клуб, в кустах нависших веток бузины. «Ну и напился  я?..» — шептал Шухин то ли от отчаяния, то ли от радости, что приобрёл замечательных друзей в лице супругов Привозных и их гостя. — «Какие молодцы! Хороши они, а как грамотно рассуждают… Вот и возьми!» Наконец угадав знакомый двор Елизаветы Сергеевны, Шухин прикрыл один глаз, посмотрел на тёмную кухню и для себя решил, что ляжет спать именно там. Снял с тына красную тряпицу, спотыкаясь, подошёл к двери и распахнул её. В нос ударили застоявшиеся запахи овечьей шерсти, браги и ещё чего-то кислого, отчего Шухина стошнило. Прикрывая рот ладонью, он опрометью побежал в глубь сада, споткнулся о чтото, упал навзничь, долго елозился по земле, пытаясь подняться. Приняв позу собаки, он долго блевал, кляня себя, что поддался уговорам Привозных пригубить рюмку водки и, выворачивая желудок наизнанку, чувствовал заметное облегчение. Потом встал, обильно умылся под рукомойником, выпустив из него почти всю воду, а потом, как слепой, держась за ограду, побрёл к кухне.

   Глава 6

   На следующее утро Шухин проснулся рано: его разбудила жажда. От вчерашнего бурного знакомства с Привозными, в голове ощущалась каша, во рту пересохло, язык шевелился с трудом. Пришлось сделать усилие, чтобы язык, который зашуршал по высохшему нёбу, как по наждачной бумаге. — И зачем я так много пил? — Задавал он себе один и тот же вопрос, вспоминая стихийное застолье при знакомстве. — Лида меня ещё и предупреждала, что виноградное вино на водку обманчиво, не послушал: хотелось быть опытным и взрослым, а вышло вот как… Муж Лидии — Константин, молчаливый парень с тёмными коротко стриженными усиками, медленно куривший за маленьким столиком стоявшим с причёлка хаты. На столе были мясные закуски, водка, вино в графине, разговоры о колхозной жизни в какой Шухин мало что понимал. Возле них крутилась их милая дочурка со светлыми волосами на голове, скорее всего выгоревшими на солнце, так как у мамы волосы тёмно-русые, а у Константина вообще чёрные. Шухин с ужасом вспомнил, что он нагадил ночью в саду и поспешил туда, чтобы хоть как-то скрыть от хозяйки следы своей первой тут пьянки. Но ночные зверюшки успели подобрать с земли всё съедобное и хватило двух горстей рыхлой земли с огорода, чтобы скрыть слабость своего желудка. Затем долго мылся у колодца холодной водой, растирал грудь и спину полотенцем. Мысли в голове набирали обороты и не хотелось уходить из-под тенистой плакучей ивы. Пахло остывшей за ночь зеленью, разгорался восток и от горизонта к горизонту небо меняло свои краски: от ярко-оранжевого до тёмно-синего на западе, где ещё таилась ночь. В объёмной тишине хорошо были различимы голоса разных птиц. Тонко насвистывали синицы, из далека прилетали ухающие переливы иволги, за огородами в кронах верб куковали кукушки, будто передразнивали друг дружку, различалось слабое курлыканье горлицы. Этому пению птиц не мешали звяканье железа о железо — ктото вбивал пакол и землю, чтобы привязать козу или телка. — Пётюшка!.. — услышал Шухин беспокойный голос Елизаветы Сергеевны. — Ты где?! — Здесь я, тётя Лиза! — отозвался Шухин от колодца. — Ты куда это вчера запропастился? — Расспрашивала женщина, двигаясь ему навстречу. — Ждать-пождать, а тебя к ужину и нет… Не иначе, шельмы, утравили? — Пока навёл порядок в ветлечебнице, да срочные дела возникли на летнике, вот и припозднился! — отвечал он весело, боясь, что хозяйка заподозрит его в пьянке. Не хотел вас тревожить и лёг в кухне. — Да, да!.. — Соглашалась Елизавета Сергеевна. — Это тебе, родимец, колхоз, хоть на сутки впряжись, никто не пожалеет, — говорила женщина, на ходу укладывая свои длиннее волосы вокруг головы, делая таким образом, женщину моложе своих лет. — Не повожай их, — советовала она, — ненароком сядут на шею, тогда всё!.. Говорила она, держа заколки в губах, во вчерашнем своём платье с дырочкой на груди, но после обозрения красавицы Плаксовой и свинарки Привозной, сосок не трогал Шухина, даже взгляда своего не отвернул, а женщина стояла босыми ногами на утоптанной земле, продолжая науськивать квартиранта: — Ты им хоть всё за день переделай, всё одно не будут благодарны! Потом был лёгкий завтрак и Шухин ел с неохотцей, боялся, что Елизавета Сергеевна заподозрит за ним нечто не соответствующее, даже не придав значения, что женщина опрокинула стопку самогона себе в рот. Не хотелось говорить, часто посматривал в окно. За стеклом разгорался рассвет и новый день звал его на очередные испытания.
Почти с первыми лучами солнца Шухин поспешил на летник, чтобы там увидеться с Привозной и попросить прощения, что не рассчитал своих сил, но у калитки вспомнил она сегодня выходная. Непонятная тоска овладела Шухиным, он почувствовал себя одиноким и микроскопическим в этом большом мире. Не оглядываясь, он побрёл в ветлечебницу, открыл тяжёлые двери. Прохлада заструилась в нагретое зноем небольшое здание и Шухин с облегчением опустился на стул. Зачем-то посмотрел на свои кроссовки припудренные дневной пылью, на толстые ляжки туго обтянутые джинсами, признал, что в них жарко. Опустил голову на ладони и не помнил, как уснул. Перед глазами встали лесистые горы в окрестности Джугбы, они дымились молочным туманом, сам ещё пацан и увязался с родителями повидать море. Лазит по крутым склонам каньона, по которому протекала горная речушка, сухие стволы поваленных деревьев, на камнях мох, мосты и мостики, берега аккуратно обложенные горным камнем, крутые, кособокие дорожки петляющие меж скалистых выступов и постоянное присутствие шума воды… — Ветеринар, вот ты где?! Ищу тебя с утра, спрашивал у Плаксовой, сказала на приходил ещё. Эта был Шиц. Он протянул Шухину руку, холодно осведомился о здоровье, о настроении и присел напротив, поспешно разминая пальцами сигарету. Бригадир не спускал с ветеринара проницательного взгляда, подкурил сигарету от газовой зажигалки, выпустил изо рта тонкую струйку дыма и заговорил снова: — Кровь у крупнорогатого скота когда-нибудь брал? — На практике приходилось, — твёрдо ответил Шухин. — Вот и отлично. Сегодня нужно на ферме у тёлок взять кровь на бруцеллёз. — А пробирки, иглы?— спросил Шухин, вспомнив, что именно для этого нужно. — Константин Привозной из центральной усадьбы скоро доставит. Вот и договорились, жди его с рабочими здесь: он заедет за тобою. Бригадир переговорил с Шухиным и бесшумно вышел, а вскоре долетел звук работающего тяжёлого мотоцикла на котором тот ездил по бригаде. Только теперь Шухин почувствовал, что он сильно взволнован от посещения бригадира. Но со временем напряжённость тела понемногу улеглась и он принялся спокойно готовить себя к ответственному занятию, как к экзамену. Встал со стула, походил по комнате, стены которой были пропитаны запахами лекарств, снова опустился на стул. Ещё давала о себе знать вечерняя пьянка, в голове путались некоторые мысли. Они были не ясны до конца и не имели чётких форм. Снова вернулся к размышлению о семье Привозных. Супруги показались ему наивными и простоватыми, откровенными в своих интересах нежели их молчаливый гость, оказывается, приехавший с ним на том же автобусе, и не затеняли собою загадочную Плаксову, которая была сейчас заперта для его ума на множество замков и недоступна познанию. Но вот Шухин услышал через открытую дверь далёкий грохот рассохшихся бортов машины Привозного и встрепенулся. Поднялся, потянулся до приятного хруста в костях, повесил медицинскую сумку на левое плечо и запер ветлечебницу. Ещё издали увидел в кабине водителя Привозного, в кузове двоих знакомых ему мужчин разнорабочих по бригаде. Подруливая, Константин улыбнулся Шухину и взмахом руки пригласил ветеринара в кабину. И только тогда, когда Шухин взобрался на дерматиновое сидение ГАЗ-51 они обменялись рукопожатием. — Привет! Ну, как себя чувствует медицина? — многозначительно поинтересовался Привозной, выпуская изо рта клубы сигаретного дыма. Шухин был не собран в мыслях, не хотелось зыркать глазами по сторонам, потому не сразу увидел рядом сидящую тощую девушку с продолговатым лицом и карими глазами окаймлёнными длинными тонкими ресницами. Каштановые волосы девушки красивыми полукольцами вились по плечам, молодое создание кого-то напоминало, но Шухину не было сил напрягать мозги, а девушка мельком взглянула на нового ветеринара и снова предалась чтению тонкой брошюры. МТФ Малиновки находилось в километре от хутора на пологой возвышенности, обширный не загороженный двор, длинные однотипные кирпичные сараи под шифером. Длинные загоны из кругляка тонкомера и кривых жердей. На территории пахло силосом, горы навоза поросшего коноплёй и чертополохом. Здесь было много воронья низко парившего над этим нескончаемым для них клондайком. По территории множество дорог и дорожек натоптанных скотом и казалось это царство вымершим. А машина Привозного подрулила к одному из загонов связанного из жердей оканчивающегося так называемым «расколом» — узким тоннелем из жердей, через который обычно прогоняли скотину, чтобы выявить у животных болячки или сличить номера выбитые на ушах. Пока Шухин знакомился с новой обстановкой, разнорабочие: Бурьян и Ленгле распахнули ворота сарая и в загон неохотно вышел молодняк в основном из первотёлок. Они нюхали землю, о брёвна чесали себе шеи и мычали. Подъехал на мотоцикле бригадир Шиц, молодцевато соскочил с него и принялся помогать худосочной девушке нести походный деревянный столик, стул и ящик с пробирками. А Шухин тем временем взял из рук Привозного антисептик для обработки игл, резиновые красные жгуты и десятка два пробирок, напихав себе в карманы синего халата. Ветеринар волновался, но вряд ли это кто мог заметить, так как каждый занимался своим делом. Разнорабочие — Ленгле и Бурьян приступили к своему основному делу, они с налёта хватали зазевавшихся тёлок зарога, указательным пальцем и бабулей свободной руки засовывали эти пальцы в ноздри животным и, применяя максимум силы, прижимали животное в расколе к изгороди и наперебой закричали: — Ветеринар!.. Шухин словно опомнился, пережал резиновым жгутом шею ревущего животного и, нащупав тыльной стороной ладони вспухшую вену, ударом ладони вогнал в неё толстую иглу. По игле заструилась алая кровь, кропя сухую взбитую ногами животных землю, пробирка уже наготове. Рабочим выкрикивался номер тёлки выбитый на алюминиевой закладке в ухе в виде женской серёжки и, чтобы не забыть, Шухин сколько бежал к девушке с тёплой кровью в ладони, столько и повторял названный номер, чтобы не забыть. И дело пошло! Уже с первых минут необычной гонки, Шухина захватил непонятный азарт, перед глазами замелькали шеи тёлок, чувствовался запах липкой крови, какая капельками повисала на красной шерсти животных. Стоявший рядом Шиц полусогнутыми ножницами выстригал на шее крестик и помогал прогнать ошалелое животное через узкий раскол в свободный баз. Девушка сидела на табуретке за столиком, резала из свободного жгута узкие резинки, и придавливала ими на пробирках номера написанные на квадратных бумажках. Мелькали занятые руки, мычали тёлки, в воздухе носились и зависали отдельные окрики, работа проходила слаженно, без лишних эмоций. Шухину некогда смахнуть с лица пот, почесать у себя за ухом, джинсы взмокли на ляжках, майка с олимпийской символикой прилипла к спине. Краем левого глаза Шухин увидел, что девушке помогал Привозной вязать пробирки с кровью в пакеты. Заняты были все! И всё это на безжалостном солнцепёке, без спасительного дуновения ветерка с какого-нибудь поля, но тщетно. Земля под ногами взбита животными и людьми в мелкую светло-желтоватую пыль, сухая
травинка не поколеблется, а перед глазами Шухина мелькали выпученные белки глаз животных, да крепкие мускулистые руки Бурьяна и Ленгле. Худые и длинные пальцы девушки Татьяны, слух ласкал мелодичный перезвон пробирок… Шухин даже не заметил, как к нему на помощь пришёл бригадир, который тоже сноровисто и деловито брал кровь у тёлок. Но, вот кто-то крикнул: «Шабаш!..» Шухин присел на жердь, какая прогнулась от его веса, уставшими руками стащил с себя мокрую майку. Не поднимая головы, посмотрел налево, направо, увидел большое железное корыто до краёв наполненное водой, успевшее по краям порасти зелеными водорослями похожими на слизь и побрёл к нему, виляя тяжёлым задом. Вода в корыте непросто тёплая, а горячая, как в душе и Шухин принялся обильно обмывать своё белое тело. Умывшись, он присед на край этого корыта и принялся вытирать носовым платком с джинсов бурые пятна крови животных, боковым зрением посматривал на худобу Татьяны, а та аккуратно укладывала в деревянный ящик пробирки с кровью и всё поправляла подол платья, который оголял ее сухие ляжки, когда только Татьяна нагибалась у ящика-холодильника с очередной партией пробирок. Но вот девушка почувствовала взгляд Шухина, полуобернулась к нему и чувственно улыбнулась ветеринару тонкими, красивыми губами. К корыту подошёл Ленгле и, умывая руки, напомнил: — Пошли, комиссар зовёт. Приостановившись возле девушки, Шухин подсевшим от громких окриков голосом, спросил: — Сколько голов обработали? — Восемьдесят три! — ответила она почти не шевеля привлекательным ртом. — Спасибо. И не жалейте ваты! — подсказал ветеринар, удаляясь. — Ну так вроде… — оправдалась девушка во след Шухину. — А бригадир в вас сомневался, — подметила она с гордостью за молодого врача. Шухин словно споткнулся на ходу и настороженно переспросил: — Да?.. А девушка выпрямилась, в упор посмотрела на Шухина и на её худых щеках ветеринар разглядел два или три прыщика, какие бывают по молодости у зреющих, но они не портили её лица, а лишь делали его более загадочным. Шухина больше удивляло, почему это Татьяна носит фамилию «Дедович»? А мать её — Плаксова Любовь Егоровна, ветеринар уже это знал и размышлял далее: «Может отец у Тани Дедович — муж Любовь Егоровны?..» — Вас там ждут! — напомнила девушка, указывая в сторону сарая. Шухин послушно удалился в тень длинной постройки, бредя по привядшим лопухам вперемежку с коноплёй и наткнулся на рабочих. Мужчины успели вытоптать в траве круг, положили на неё небольшой полог, высыпали в центр из сумок, кто что взял из провизии на работу. Тут был хлеб домашней выпечки, копченое сало, перо молодого лука, несколько стопок и бутылка водки. Но говорили люди не о выпивке, или только что проделанной работе, а о сложностях предстоящей косовицы хлебов, о каком-то сене, которое необходимо бережно перевезти с поля на скотный двор. — Рафаилыч, — обратился жилистый Ленгле к бригадиру лежавшему на краю полога и курившего в задумчивости сигарету, пепел с которой аккуратно сбивал на лист лопуха, — сено необходимо транспортировать ночью, когда падёт роса, чтобы лист не осыпался, а иначе в скирду положим голые стебли. Начинать часа в два, или в три и до десяти утра смело! Бурьян кивком головы поддержал своего товарища, раскладывая возле каждого закуску будто по порциям. — Вот и давайте! — поймал на слове бригадир. — Сегодня вас отпускаю пораньше, а я организую бригаду трактористов и вперёд! — Мы у тебя кругом на подхвате! — Возразил Ленгле, вытягивая уставшие ноги и переворачиваясь на другой бок. Упёршись локтями в землю, грубыми вальцами смахнул с бутылки мягкую алюминиевую пробку, он без обиды договорил: — Пора и молодёжь приучать. Шиц одобряюще посмотрел на Ленгле и подметил: — Вы что, не хотите за две-три недели заработать себе на зиму сена?.. При этих словах, бригадир изучающе обвёл рабочих проницательным взглядом, ожидая от них реакции, какая незамедлительно последовала: — А-аа, ну, это другое дело?.. — понимающе согласился Ленгле, а за ним и рассудительный Бурьян: — Поработаем… В этот самый момент на край полога опустился на колени и Шухин. Увидев водку, его тело невольно передёрнулось с голова до пяток; особенно повлиял её запах. В пустом желудке повернуло. Он видел, как смачно выпил Ленгле, потом Бурьян, запахло копчёным салом, а Шиц налил стопку водки и протянул Шухину с назидательными словами: — Давай, ветеринар! Сегодня тебе была приписка! Рабочие осклабились и доверительно покачали головами, нажимая на харчи, а бригадир похлопал Шухина по плечу и дополнил к сказанному: — Принимаем мы тебя сегодня в бригадный коллектив! Извиняясь, Шухин пролепетал: — Я не взял с собою денег… — надеясь может это поможет ему больше не пить горячительное. — Неудобно… — Ветеринар, Тузику Жучку тоже неудобно… однако ж приспосабливаются! — шутливо напомнил Бурьян и все рассмеялись. Шухин понял: тут ему не отвертеться, затаил дыхание и одним глотком проглотил тёплую водку. — Во!.. Теперь мы видим, что ты наш парень! — Одобрил всё тот же Бурьян годившийся Шухину в отцы. Ветеринар чувствовал, как водка не прилеглась к желудку, готовая выйти назад и он поспешил её заткнуть пищеводе, как пробкой пучком лука. С глаз брызнули слёзы, то ли от слезоточивых перьев крестьянской закуски, то ли от выпитой водки. А уже через минуту приятно вскружилась голова. Пришлось боком повалиться на полог и краем правого глаза заметил в небе бьющегося на одном месте жаворонка. Птичка звонко оповещала сидящим, что настал полдень. Пел в небе беспокойный жаворонок, лаская притомлённому Шухину острый слух, куда одновременно проникали слова бригадира. Он вспоминал: — Помнишь, Егор Яковлиевич, когда мы приехали сюда с Сибири в пятьдесят пятом году, хоть я и пацаном был, но детская память отчётливо сохранила тот колорит необычных ощущений теплоты юга? Сколько радости и счастья вмещалось в груди при виде в саду груш, яблок, абрикос, каких мы отродясь не видели там… — Да-ааа, тут ты прав, комиссар!— Согласился Ленгле и тёплый огонёк восторга загорелся в его уставших глазах. — Как говорили наши отцы: «Лучше маленький Ташкент, чем большая Сибирь.!» — Видимо вовремя умер Сталин, а то бы до сих пор гнили в лесу. Переехали сюда, тут тебе Хрущёв кукурузой да бобовыми начал душить, укрупнением хозяйств и целых районов затеялся, теперь за вшивой справкой надо ехать аж в Заветное… Шиц молча воспринимал разговор своих подчинённых, подглядывая на них из-подо лба. Со свойственной ему неторопливостью гадливо выплеснул из стаканчика остатки водки в которой успел утонуть муравей, посмотрел на пустую бутылку из-под водки и громко крикнул: — Та-неч-ка! Принеси нам ещё одну там в люльке! Вскоре к ним пришла знакомая нам девушка с бутылкой в руке и смущённо протянула её бригадиру со словами: — Последняя, чтобы вы знали… — А нам больше и не надо, — согласился Шиц, передавая водку Ленгле. — Танечка, выпьешь с нами? — ласково предложил Бурьян, сосредоточенно вглядываясь в профиль девушки. — Нет! Что вы… А покушать можно? При этих словах она перегнулась вдвое и длинными пальцами словно щупальцами взяла несколько ломтиков сала. — Присаживайся, дочка! — ласково предложил Бурьян, откидываясь своим корпусом к кирпичной стене сарая. — Стоя больше влезет! — сыронизировал Шиц, давая место Татьяне. — Правда?! — отреагировала девушка и сверху посмотрела на Шухина, на его маковку покрытую светлыми густыми волосами. — Девчонка стесняется ветеринара! — подметил холодно Ленгле. — А хлопец ничего… — заключил он, будто оценивал  лошадь. Татьяна молча ушла к своим пробиркам, Бyрьян долго провожал девушку изучающим искрящим взглядом и когда та завернула за угод сарая, будто вдогонку ей сказал: — Помню мать её Любу ещё молодой, Таниного возраста. Копия! Такая же была худая и статная, кто бы мог подумать, какой женщиной она станет! Одно заглядение… — Мотай, ветеринар, на ус, — натужно посоветовал Ленгле, меняя позу. — Женись! — Она не Николаева дочка, — отрицательно сказал Бурьян, покрутив головой, — а иначе бы Танька носила фамилию отца. — И заключил: — Кто в молодости не ошибается. Шиц многозначительно улыбнулся и, разливая водку по кругу, напомнил: — Не будем о грустном, придёт время, женим и ветеринара, чтобы не убежал! — И это верно! — поддержал Бурьян и стукнулся наполненным стаканчиком с Шухиным. — Любовь Егоровна, я вам скажу, хлопцы, медленно в красоту входила: из года в год только и хорошела! Приедет, бывало, в хутор из города, где училась в институте на экономиста, всех парней с толку сбивала, не то что наши бабы-скороспелки, отцвели в одночасье и на кого стали похожи?.. — Не скажи! — перебил Ленгле. — Их трудная колхозная жизнь такими сделала и кто в этом виноват? — Учиться надо было!.. — подметил Бурьян. — А Любка не на чего не посмотрела, выучилась и командует теперь нами и нашими бабами. Затянувшаяся беседа явно нравилась бригадиру, он слушал и лишь сдержанно улыбался, покуривая сигарету. На его гладко выбритых скулах то и дело взбухали желваки. Кто, кто, а он-то знал истинную цену этой женщине. Издалека долетел голос Татьяны: — Рафаилыч, мы поехали в район!.. — Да, да! — крикнул бригадир в ответ и, вставая на ноги, напомнил сидящим тут: — Всё, мужики, как договорились, приходите в тракторную бригаду к трём ночи с вилами! Сворачивайте лаптух, я вас подброшу в хутор, и не маячьте на глазах. Я вам отмечу полный рабочий день!

   Глава 7

   Над Малиновкой снова в полнеба занялась алая заря, предвещая неумолимую дневную жару. В это июньское утро природа не подарила людям ночного дождя, хотя безросье явно на
поминало крестьянам, что надо быть терпеливыми и надеяться на лучшее. Даже трава засыхала на глазах и только в мокрой балке чувствовалась в воздухе тёплая влага, как испарение на спине больного животного. Если для зерновых сухая погода только способствовала скорому созреванию хлебов, то подвядшие листья кукурузы и подсолнечника безмолвно молили о пощаде. Но такая уж непредсказуемая судьба хлебороба надеяться и ждать. Привозная Лидия натоптала себе через балочку дорожку и всякий раз ходила по ней на свиноферму и домой, надеясь, что она ходит одна, так как знала, что у каждой свинарки своя тропка, кроме тех, какие жили на право от гребли. Лидия не торопилась на летник, ещё окончательно не проснувшись, спотыкаясь на ровных местах, и чертыхалась, лишь на время приоткрывая веки глаз, чтобы убедиться, правильно ли идёт. Вдруг, как кто по голове ударил! Свинарка поняла, что по своей дорожке она ходит не одна, потому что увидела на тропинке просыпанную дерть и в нерешительности остановилась. Посмотрела налево, направо и поняла, что от её тропинки отпочковалась ещё одна еле заметная стёжка, петлявшая вдоль береговых камышей. Дорожка из дерти вела именно туда и Привозная подумала, кто бы это мог быть, как вдруг заметила в балочке седую голову сторожа Дедовича. Старик сгорбился под тяжёлой ношей, покрякивал, бормотал что-то себе под нос и плевался. Привозная оставалась стоять на дорожке в ожидании нерадивого вора, какой приблизился к ней с мешком дерти на плече. От неожиданности ругнулся матом, выронил поклажу и замер в недоумении, широко открыв подслеповатые лаза. — Лидка, мать твою?!. — выкрикнул Дедович и перевёл дыхание. — Откуда ты взялась, окаянная?.. — С земли выросла! — отделалась шуткой молодая женщина. — Вот вы как сторожите? Наконец-то попался наш расхититель! А мы голову ломаем, куда девается дерть, да каша?..Вы хоть бы оглянулись, вон какую дорогу дертью просыпали, а кое-кто подумает, что это я ношу… Дедович молчаливо слушал выговор свинарки, как провинившийся школьник, только шмыгал носом и вертел головой, убеждаясь в правдивости слов дотошной свинарки, а Привозная продолжала: — У вас там дома целая свиноферма что ли?.. Носите и носите ночами, думаете, раз племянница заведующая СТФ, вам всё с рук сойдёт? Когда-нибудь нарвётесь… Дедович слушал, вяло соображая, лишь краснел упитанным лицом, затем поднял на свинарку злые глаза и издал грозный хохот, граничащий с помешательством, подкреплённый сквернословием: — А ты моё не считай, ссыкойда! Да я тебя!.. — говорил он, грозно наступая на женщину. — Побойтесь Бога! — попыталась урезонить старика здравомыслящая свинарка. — У вас дочь моих лет… — Бьют не по годам, а по рёбрам! — Нахвалялся сторож, зыркая на женщину обжигающим взглядом полным ненависти. И, чтобы хоть как-то напугать или сломить правдолюбку, принялся зверем рычать, рвать в боку дорожки зелёную траву и агрессивно швырять в оторопевшую свинарку. Привозная не понаслышке знала о безумстве старика, пятилась от него в сторону, уклоняясь от пучков травы. С ним страшно было находиться рядом. Она пробралась по пахучей мяте в заросли мелкоросного камыша, затем выбежала на дорожку и была такова. По дороге думала о своенравном старике, о предстоящем рабочем дне и чуть было не столкнулась с Шухиным. — Здравствуй, Лида! — поприветствовал он первым задумчивую свинарку и поинтересовался: — Почему грустим? Но то, что с Лидой сейчас произошло, никому не хотелось рассказывать, а тем более с новым ветеринаром. А он пожал
свинарке сухощавую руку и посмотрел в её грустные глаза, снова поинтересовался: — Почему на лице печаль? С мужем поругалась? Да, кстати!.. Тебе Костя рассказывал, как мы вчера на ферме у тёлок кровь брали? Шухин в это утро, показался Привозной необычайно посвежевшим, летнее солнце подпалило ему лоб, щёки и запястья рук. На полноватых губах парня пригрелась доверительная улыбка и потому он внешне казался наивным. Ему хотелось поделиться собственными впечатлениями от вчерашнего дня и, не дождавшись от ней вразумительного ответа, начал первым: — Как все интересно, Лида!.. Моя мечта сбылась: я стал ветеринаром! Кто бы мог подумать, что в такой глухомани встречу удивительных людей. Вчера меня приняли в колхоз и я счастлив! — Поздравляю… — неохотно и скупо обронила Привозная, следуя к своим базкам не без волнения. Ей было до слёз обидно о только что случившемся инциденте на тропинке и, всё-таки нашла в себе силы спросить: — Говорят, там выпивали вчера? — Я в этом мероприятии не принимал участие, — соврал Шухин не колеблясь и, чтобы отклонить тему разговора, спросил: — Мы твоим поросяткам сегодня что-нибудь делать будем? — Вот что, Петя, я хотела бы отложить кастрацию до своего дежурства. Что-то настроения на сегодня нет и домой идти надо, картофель окучивать. Ты весел, но придёт такое время ещё наплачишься от нашего начальства, уж поверь мне. — И почему я должен тебе верить наслово? — удивился Шухин, стоя напротив Привозной возле первого базка со свиноматкой. — Потому что с нашими людьми коммунизма не построишь, — равнодушно ответила Привозная, замечая, как под олимпийской майкой мускулами играет его тело — Ты чем-то расстроена и только, — подметил вслух Шухин и, поправив на плече увесистую ветеринарскую сумку, хотел еще что-то сказать, но голос другой свинарки донёсшийся из далека, перебил его мысли, а та недовольно возмущалась: — Да что это такое, в поросятах воды нет?! Сторож называется, мальцы запалились! — Это что, поглубже ковырни, ещё не такое обнару- жишь, — сказала тихо Привозная, скорее для Шухина. — Жилы свои надрываешь! — Будто голосила возмущённо свинарка. — Пе;стаешь их пе;стаешь, а кто-то сливки слизывает… Это была Хрустова, всегда чем-то недовольная, худосочная высокая баба лет сорока пяти и по жизни нервная. Её измотанная работой фигура появлялась за день в разных местах, везде находила непорядок. Сутулому профилю свинарки, гармонировал длинный с горбинкой нос и грубые, но очень хваткие, почти мужские руки. Помимо Хрустовой на летнике работало ещё три свинарки и подменная. У каждой своя группа из супоросных свиноматок в количестве двадцати голов на человека. За группой Привозной Лидии шла группа Тудыкиной Марфы. Эта колоритная, медлительная женщина всегда ходила с улыбкой на устах. Чуть выше шли базки Триплер Катерины. Эта маленькая росточком женщина, редко вступала в споры и была сама себе на уме. Всех по очереди подменяла старуха пенсионного возраста, кривоногая, зиму и лето ходившая в грубых резиновых сапогах на босу ногу. Всю свою сознательную жизнь эта женщина отдала родному колхозу и Малиновке. Потерявшая мужа в Великую Отечественную войну, больше не вышла замуж, вырастила грубоватого по отношению к женщинам, сына, работавшего теперь в бригаде электриком-силовиком. А Хрустова продолжала возмущаться по поводу наплевательского отношения сторожа к своим прямым обязанностям, в какие входили и подлив воды в корыта для сосунков. Тудыкина Марфа окликнула Хрустову и кивком головы указала на Плаксову тихо стоявшую у одной из клеток, в которой поросилась свинья. Тудыкина поближе подошла к Хрустовой и заговорщицки напомнила той: — Думаешь от твоего крика что-нибудь да изменится?.. Или забыла, что Дедович её дядька родной? — Дядька, тётка… Животные тут причём? — Не унималась разгневанная Хрустова. — Сегодня поросята без воды, завтра без дерти или каши останутся, а послезавтра самого лучшего поросёнка не досчитаюсь. На кой ляд мы тут спины гнём? То-то! Но Тудыкина молча взяла вёдра в руки и направилась к чану с кашей, позвав участвовать в дележе корма Привозную, какая внимательно слушала возмущения Хрустовой, открыв для себя догадку по поводу просыпанной на дорожке дерти. Теребя край туго набитой сумки с медикаментами, Шухин о непонятной для себя настороженностью, подошёл к Плаксовой и тихо о себе напомнил: — Здравствуйте, Любовь Егоровна! С утра пораньше беспокойства заедают? — Милый мой ветеринар, данные беспокойства, как ты выразился, — по твоей части, — ответила заведующая с издёвкой в певучем голосе. — Вижу ты в ухажеры набиваешься к Лидке. Между прочим, смотри, она замужем! Костя хоть и тихоня, но городскую твою шею враз набок повернёт, — напомнила Плаксова с нескрываемым удовольствием и лукаво усмехнулась изломом сочных губ. Затем краешком острого языка, похожего на жало ядовитой змеи, провела им по крашеным губам из края в край, этим выражая своё внутреннее удовольствие. Но движение языком вызвало у Шухина лишь прилив внутреннего возбуждения, отчего у него невольно свело скулы. Он смотрел на её алые губы, чистые бархатистые щёки с атласнымсвечением тела, понимал, что влюбился в Плаксову и потому таял подобно восковой свече в жаркий день. Утяжеляло его внутреннее состояние ровное и глубокое дыхание этой женщины. Он продолжал смотреть на Плаксову, видел на её лице изогнутую волевую бровь, густые русые ресницы и, почему-то болезненно млел от присутствия волнующей женщины и боялся выдать себя, что полюбил Любовь Егоровну. Шухин заметил за собою, что ему всё нравится в ней, даже то высокомерие с каким Плаксова обращалась не только ко всем свинаркам, но и к нему. — Шухин, считай, я пошутила! — вывела она его из оцепенения. — А то, вижу, ты стушевался и думаешь: «Откуда я всё знаю?..» У меня везде свои глаза, вот что ветеринар, пусть бабы управляются без нашего присутствия, а мы давай пройдёмся: разговор к тебе есть. Шухин плёлся за Плаксовой через ту калитку, какая вела к сараям и думал, зачем он ей понадобился. Узкая стёжка повела их средь куч навоза поросшего бурьяном к зимним сараям. В движениях могучего тела Плаксовой Шухин находил всё новые и новые магические участки женского тела, какие доставляли душевные наслаждения, блокируя волю и разум. Он испепелял своим жаждущим взглядом нежность кожи плеч, слегка тронутые летним загаром, а полные нагие ляжки умопомрачительно касались одна другой, властно гармонировали с подколенными углублениями и всё это возбуждало Шухина, как мужчину до обморочного состояния. Осознавая собственную абсурдность и тягу к этой необычной женщине, он ничего не мог с собою поделать, как ни гасил в себе низменные чувства, покорным щенком следовал за нею. Осознавал и другое: скажи Плаксова ему сейчас, повесься в тамбуре на ржавой подвесной дороге и он бы не задумываясь, без страха и осмысления над предстоящим суицидом, сделал это ради безграничной любви к покорившей его сердце, женщины.
А она, похоже, почувствовала на себе взгляд молчаливого парня, нехотя приостановилась, лениво полуобернулась к нему, и окинув удивлённым взглядом серых глаз, поинтересовалась: — Петя, почему ты такой бледный? Может плохо себя чувствуешь в этой дыре? — Кажется… — Неуверенно ответил Шухин, на ходу придумывая, что бы такое ей ещё сказать и добавил: — Наверное, магнитные бури на солнце так на меня действуют. — Всё может быть, — согласилась с ним Плаксова, — вот и меня в сон клонит… Она говорила ещё что-то и ждала, когда Шухин подойдёт к ней ближе, твёрдо опустила на его покатое плечо чистую, нежную руку и тихо продолжила: — Ещё вчера поступила заявка из конторы колхоза от главного зоотехника Сырникова на плановый убой на нашей свиноферме выбракованной свиньи на нужды общепита и я обязана ввести тебя в курс этих дел. Пока у нас отсутствовал ветеринар, как могла браковала сама, а теперь твоя обязанность. Шухин шагал рядом с Плаксовой, чувствовал свежий запах её здорового тела, к какому примешивались ещё и запах нежных духов, в полуоборота своей головы видел тугие груди женщины под нежной оранжевой блузкой и чувствовал, как у него болезненно кружится голова, принялся отвлечённо говорить: — Я не в курсе всех твоих дел тут, по ходу объяснишь. — Да, да! — Согласилась Плаксова с весёлостью в чистом, как родник, голосе. — Для тебя я сделаю даже чуточку больше, нежели тому, который работал до тебя. От удовольствия, она снова провела кончиком жгучего языка по напомаженным губам и продолжала: — Со временем посвящу тебя в маленькие тайны, думаю, не будешь возражать. Пообвыкнешься к местным людям, к нашим порядкам не только на свиноферме, а приспичит — женим! Как ты на это смотрришь?Петр Шлапков Паразиты От слова «женитьба» Шухин даже вспотел и возмутился, как от надругательства над его чистыми помыслами к ней. Его она словно ошпарила кипятком, отчего попытался отстраниться от холодной, расчетливой женщины, и от прикосновений её тёплого бедра. Плаксова поняла свою опрометчивость, почувствовала ранимость души ветеринара и поспешила себя поправить: — Ну, ну, я пошутила!.. Хотя и с невестами у нас выбор широк, но это подождёт, верно? Главное, чтобы тебе понравилось у нас. Шухин что-то промычал в ответ в знак согласия, а Плаксова продолжила искусно плести паутину доброго душевного понимания в какую Шухин впутается рано или поздно. — К тебе маленький вопросик, — испытывала его Плаксова. — Задумывался ли когда-нибудь над тем, что люди вокруг тебя иногда хитрят и изворачиваются в жизни, при этом не нарушают общепринятых законов по строительству развитого социализма? Мне кажется, именно на этом построен наш внутренний мир и от этого не гласного сосуществования нам никуда не деться в Союзе. Я тебе помогу, Петя, и приведу несколько примеров на эту тему, а ты подумай. Возьмём наше самое близкое — свиноферму. Как ты уже заметил, находясь на территории СТФ, каждая из свинарок, как мзду берёт утром и вечером по сумке каши или дерти, что попадётся под руку. Подумаешь, сколько влезает в эту тряпочную сумку?.. Замечу: полтора ведра и даже больше! А свинарок пятнадцать душ, умножь на два и выходит тридцать вёдер ежедневно! Но, ведь их мне необходимо куда-то списать?.. А за месяц, за год! Шухин метнул на Плаксову удивлённый взгляд, а та уже поучающим тоном продолжала: — Ты не присматривался или не понял? Куда проще было бы мне волевым решением навести порядок и наказать несунов, а то и уволить. Но тогда кто сюда придёт работать на голые семьдесят рублей? Уловил? Ты видел нашего председателя колхоза Глущенко? Лет пять назад его назначил район управлять нашим отдалённым хозяйством. Помню, приехал он к нам в бригаду знакомиться верхом на лошади, в резиновых сапогах, на плечах винсарада, а сейчас имеет «волгу», одет с иголочки. Ты думаешь ему это всё даром даётся!.. Как у нас бают: «не писает и не какает?» Всё, как у каждого из нас: и есть хочется и спать на чистом. Время энтузиазма давно закончилось и приходится приспосабливаться. Подобная система стала нормой повсеместно. Начальство на верхах упустило золотое время равенства и братства и на место бы нас мог поставить разве Иосиф Виссарионович, но ему бы предстояло расстрелять половину! И вот этот наш повседневный либерализм завёл далеко в сторону и приходиться говорить одно, писать другое, думать третье. Возвращусь к выше сказанному, к первоначальному разговору. Если свинарка берёт на свои нужды ведро каши, то начальник повыше уже мешок, а ещё выше рангом, машиной, лишь бы всё сходилось в отчётах и первая ступень в такой последовательности наш счетовод бригады, больной и невзрачный Кузьма Макарыч. При разговоре, Плаксова вновь приблизилась к Шухину, она взялась правой рукой за сумку, продолжая ненавязчиво преподавать азы колхозной жизни, с первого взгляда не видимой и странной для молодого специалиста-партийца. Так они поднялись по пригорку к распахнутым дверям тамбура длинного зимнего сарая и заведующая за чем-то переспросила: — Петя, ты хорошо меня понимаешь? Собственно, к чему я клоню? — Да, да… — согласился ветеринар, хотя голову опускал всё ниже и ниже, потому что ему было неловко. — Теперь я верну тебя в наши с тобою отношения, касающиеся лишь одних нас. Когда зарежем выбракованную свинью, пригласим тебя, как ветврача осмотреть тушу, то выбраковывай побольше мяса, списывай подозрительные участки, как будто не годные для общепита и это будет в пользу только нам, вечером сам убедишься. — Хорошо, как скажите, так и будет, — соглашался Шухин, только подсказывайте мне на первых порах. Плаксова мягко улыбнулась, довольная тем, что новый ветеринар оказался сговорчивым малым, в перспективе станет полезным в более серьезных делах. Оба вошли в тамбур сарая и приостановились в тони высокого свода опутанного густой сетью паутины на которой села многолетняя пыль. Паутина эта новогодними гирляндами свисала почти до земли; под ногами шуршала подстилка из ячменной соломы, перетёртая ногами свинарок в труху. Здесь тихо, почти отсутствовали мухи, ненавязчиво пахло старым навозом, сквозняком струился тёплый воздух. Шухин стоял напротив Плаксовой и смотрел на потолок тамбура, откуда свисала та самая паутина и думал: «Надо попросить женщин, чтобы собрали эти диковинные сплетения длинной метлой.» А Плаксова задумалась, теребя в голове свои мысли, правильно ли она поступила, посвятив этого, по сути, пацана в свои маленькие тайны. Она обмахивала бледно-розовое своё лицо надушенным платочком и смотрелась сейчас Шухину неотразимо красивой, как казалось ему, сейчас доступной. Он был робок и чувствовал в себе непонятную вину даже за столь дерзкие мысли, а не то, что бы на что-то большее. Затем они вдвоём прошли этот сарай с конца и до начала странно молчаливый, без поголовья свиней в клетках, даже часть мух успела вылететь отсюда за свиньями в просторный летний баз пригороженный с правой стороны этого сарая. Плаксова думала над словами бригадира Шица, который упреждал её, чтобы она пока не посвящала ветеринара в их некоторые тайны, связанные с маленькими махинациями, но заведующая перешагнула черту, ускорив процесс реакции в мозгу Шухина, а теперь будет наблюдать за ним и прислушиваться.
А Шухин вышел из боковой двери сарая, покосился на грохочущую пламенем и шипевшую паром кормокухню, побрёл в свою ветлечебницу маленько там отдохнуть в тиши и разобраться в некоторых мыслях. Конечно он думал о Плаксовой этой яркой по красоте личности, возбудившей его молодую кровь. Но он боялся раскрыться перед ней, чтобы не выглядеть смешным мальчишкой и решил ждать удобного случая объясниться. Но сидеть Шухину в одиночестве не хотелось, снова повесил сумку на плечо и через час пошёл к людям в которых искренне нуждался. Его тянуло на летник, но там никого не оказалось, только свиноматки протяжно похрюкивали, да сосунки шныряли у ног. Свинарки ушли домой и дежурная куда-то запропастилась. Но Шухин меньше всего думал об этом, снова вышел через запасную калитку и проделал путь, каким он шёл часом раньше с Плаксовой. Давал о себе знать зной, пришлось снять с головы лёгкую матерчатую фуражку и, размахивая ею, он снова пришёл к кормокухне. Из распахнутой двери тамбура сарая вышла ему навстречу Плаксова, обрадованно взмахнула пластичной рукой, подозвала. По-прежнему грохотал пламенем котёл, пар струился над верхним косяком двери, а Плаксова вынула на ходу свою толстую записную тетрадь и найдя в ней прозрачный эластичный листок исписанный машинным текстом, объяснила ветеринару: — Петюшка, вот она накладная на забой свиньи, распишись здесь, — ткнула она шариковой ручкой в жирную линию. Но Шухин лишь видел лоснящийся палец женщины с аккуратно подстриженным розовым ногтём и сердце защемило приятной болью. Как бы он притронулся сейчас к нему, пригубил и целовал, целовал… Почему-то снова вскружилась голова, трогал обоняние парня набор приятных духов и непонятная тоска посилилась в его неокрепшей душе Когда Шухин проходил мимо тамбура, оттуда воняло палёной щетиной, надрывно гудела паяльная лампа, где кошевар Ульрих смолил забитую свинью, и Шухин снова поплёлся к ветлечебнице. Стоило Шухину скрыться за бурьянами, к кормокухне подкатил на тяжёлом мотоцикле бригадир Шиц. Плаксова услышала мягкую работу двигателя мотоцикла и вышла из сарая навстречу. — Привет! — Спокойно поздоровался бригадир, обласкивая взглядом любимую женщину. — С утра заботы? — Забила свинью на общепит, по распоряжению из центральной кладовой. — Кто резал? — Кто же ещё, Ульрих, — тихо ответила Плаксова, всем телом наваливаясь на руль мотоцикла. — Ты хоть там ему начисляй за постороннюю работу. — Конечно: безотказный человек! — соглашалась заведующая, раскачивая своим могучим телом мотоцикл, и, оглянувшись по сторонам, прошептала: — Мне так хочется уединиться с тобою… Поехали на поле с экспорцетом? — предложила она, алея лицом. — Я вчера проезжал мимо, цветёт!.. Сегодня его начали косить на сено, — с сожалением признался Шиц, закуривая сигарету. Плаксова, нагнув голову, задумалась, а Шиц снова заговорил: — Потерпи, я что-нибудь придумаю. Сегодня обкосы делают, примешь «кутью»? — Куда тебя девать, вези! — ответила Плаксова, загадочно улыбаясь. — В нашей кладовой мясо тоже кончается, — напомнил Шиц, сбив пепел сигареты на землю, вытянув руку подальше от бака с бензином и глядя в даль. — Закажи, завтра зарежу, только накладную возьми. Шиц заговорил совсем о другом, переведя голос почти на шёпот: — Не могу я больше так… Давай осенью уедем? Люблю я тебя! Как вспомню, что ты со своим мужем в койке лежишь, ревность мозги вышибает. — Я же не ревную, когда ты со своею блаженной Ольгой спишь. Сами выбрали себе судьбы, теперь бы дров не наломать. Ведь ты знаешь, я люблю тебя тоже и в разлуке нам не жить, но пока Таньку не выдам замуж, будем встречаться тайно, денег купить дом, у нас уже хватит, дочку определить бы… — не говорила, а уговаривала Плаксова. — Когда это будет? — Печально посетовал Шиц. — Скоро! — Ответила загадочно Плаксова намёком, вспомнив о Шухине, как о кандидате в женихи дочери. После этих не до конца договорённых слов, она снова навалилась всем телом на мотоцикл и, всматриваясь в лицо возлюбленного, тихо напомнила: — Отдохнуть бы нам на природе перед уборочной. Давай побудем в уединении денёк? — С радостью! — Поддержал Шиц, касаясь её полной груди. — Но где и как? — Что-нибудь придумаю… — воодушевилась она, озаряя рот игривой улыбкой в большие глаза невольно забегали, будто искали что. Шиц щелчком пальца швырнул окурок сигареты далеко от себя и попросил: — Килограмма два мякоти на котлеты мне выгадаешь? — Не вопрос, — согласилась Плаксова, нехотя возвращая своё тело в вертикальное состояние и горестно вздыхая. — Езжай уже, растеребил ты мою душу. — Спасибо! Через часик другой я заеду! — А насчёт моего мужа Николая не волнуйся, — похвасталась заведующая, — я его отваром из пустырника каждыйвечер пою, чтобы ко мне не приставал. Он уж и забыл, что рядом с ним лежит женщина! — Однако ж ты сообразительная! — подметил весело Шиц и ударил ногой заводную ручку мотоцикла. Мягко заурчал мотор, Шиц молодецки занёс над ним ногу обутую в коричневый сандаль и поехал по своим делам. А Плаксова вернулась в тамбур где Ульрих разделывал тушу и думала над тем, как себя поведёт ветеринар, когда она оставит ему кусок мяса. Шухин в это время возился у больной свиньи лежавшей в базу нового сарая. Свинья температурила, кряхтела, как человек и ему пришлось вколоть флакон пенициллина. Свинья плохо ела, много пила воды и Шухин дал себе слово выходить животное. День подходил к своему концу и безжалостное солнце коснулось шиферной крыши летника, вытягивая тени, но жара не убавлялась. Налетел бодрящий юго-восточный ветерок, поднимая истолчённую в зубной порошок пыль на территории летника и из далека донёсся слабый раскат грома и Шухин принял это за грохот пустой брички фуражира на кочках. Ветеринар отдыхал сейчас под косой тенью вагончика, упёршись спиной в дощатую стенку этого убежища для сторожа, а свинаркам от зноя и вяло смотрел на свинарок с вёдрами в руках. Особенно часто он останавливал свой интересующийся взор на Привозной: как она грациозно ходила, покачивая подвижными бёдрами, в тонком ситцевом платьице светлых тонов. Оно гуляло невесомым подолом по упругим ляжкам молодой женщины. Как Привозная нагибалась возле корыт и что-то говорила сосункам нежным материнским голосом, а Шухина интересовал лишь покатый зад свинарки и кровь вскипала в его молодых жилах, когда стоило лишь мысленно раздеть эту молодуху. А та, ничего не подозревая, разговаривала с другими бабами, весело смеялась, слегка поднимая подбородок и ее лицо становилось
при озаряемых лучах солнца особенно молодым и просветлённым. Трогательно играла на округлом лбу светленькая чёлка и тогда Привозная походила на взрослую школьницу. Шухину казалось, он знает Привозную давно, давно!.. Конечно, Плаксова затеняла своею статностью и красотой вдвое меньшую в размерах Привозную, но, когда не было рядом заведующей, то Привозная расцветала в его глазах нежной привлекательной розой в цветочной клумбе здешних женщин. Плавный ход мыслей Шухина прервал грубоватый говор свинарки Юрковой пришедшей от «разовых». Та возникла перед ним в глубоких калошах на босу ногу, с загорелыми сухими икрами ног торчащими подобие палок из-под темного грязного подола юбки, и недовольно напомнила: — Тоби Плаксова гукае! Шухин многозначительно посмотрел на худой образ старой свинарки, неохотно поднялся с пенька, поправил на плече ветеринарскую сумку и побрёл к запасному выходу в тень курганов из навоза. Когда Шухин подошел к кормокухни, свинарок уже не застал, лишь ржавая труба чадила чёрными клубами дыма, какой прижимался ветром почти к земле, а затем игриво уносился в степь. В воздухе пахло сажей, сухим паром, стоял монотонный грохот от работающих форсунок, какие извергали в топку красные клубы огня. Шухин заметил, что двери тамбура, где днём Ульрих смолил забитую свинью, были открыты, цементный пол вымыт и радовал глаза чистотой. Но Плаксовой Шухин тут не нашёл и хотел было идти в соседний сарай, стоящий чуть выше в котором находилась конторка заведующей, а ночами в ней коротал время второй сторож. Шухин занёс ногу, чтобы перешагнуть порог тамбура, но почувствовал прикосновение руки его плеча и резко обернулся. Перед ним стоял Ульрих, подымливал сигаретой из длинного камышового мундштукa. Он доверчиво улыбнулся ветеринару и перед тем, как сказать, вытер подолом серой курточки грязные губы, и спросил: — Плаксову ищешь? Глаза Ульриха предательски блестели и Шухин подумал: «Не иначе выпил?» А вслух подтвердил: — Да, она звала… — Люба только что уехала с бригадиром по важному делу, но попросила меня отдать тебе причитающее. Пойдём! В замешательстве, Шухин последовал за кошеваром и остановился возле деревянного ящика с дертью закрытого на замок. Пока Ульрих отпирал пологую дверцу сбитую с обапола, Шухин томился от сюрприза, какой приготовила ему заведующая и ждал. Наконец, Ульрих достал из ящика бумажный свёрток и протянул ветеринару со словами: — Твоё. Стоило Шухину взять этот свёрток, сразу догадался, что именно в нём лежало и не знал как поступить. Пока колебался, кошевар растворился в воздухе, прошуршав по отливки мягкими подошвами тапок. Приближаясь к запруде, Шухин думал: «Ох, и хитрюга!..» Но делать было нечего, наживку он проглотил и теперь осталось ждать дальнейших отношений с Плаксовой. Ему подумалось сейчас, он бы мог принять от этой женщины даже яд, лишь бы знать, что она будет рядом с ним. Повсеместно, вот уж вторую неделю с полей колхоза убирали злаки. Хлеборобы торопились свезти зерно на тока и завершить госпоставку. Комбайнёры почти до утра вели обмолот хлебов и только на заре обильная роса принуждала покинуть золотую ниву. На несколько часов степь затихала. Больше не кинжалили ночную темень свет автомобильных фар, улеглась пыль, поднятая колёсами большегрузных машин и Малиновка погрузилась в безмолвие. Плаксов Николай — мужик лет сорока пяти, жилистый, неутомимый труженник колхоза, возвращался с тракторной
бригады домой. Восток уже подёрнулся светлой полоской раннего рассвета. Комбайнёр усталым взглядом окинул окна своей хаты, где сейчас спали его жена Люба и дочь Татьяна. Вразвалку прошёл мимо коридорных дверей к умывальнику под грушей, где принялся плескаться прохладной водой, чувствуя бодрость тела, от неописуемого удовольствия, Плаксов отрывисто крякал, фыркал, как застоявшийся рысак, смывая с лица, плеч и рук въевшуюся пыль. Не вытираясь, он побрёл в кирпичную кухню построенную собственными руками, открыл двери и в нос ударили запахи котлет, печёного домашнего хлеба. Комбайнёр присел к столу, откинул с железной чашки чистую тряпицу и стал есть котлету за котлетой, пьянея от сытости и задрёмывая. Плохо гнущимися пальцами в ссадинах и порезах, Плаксову трудно было удерживать невесомые котлеты, а перед глазами уже видел ослепительно яркое пшеничное поле, скошенной валок льющийся в подборщик, натужно ревел дизельный мотор, временами «погавкивая», когда барабан глотал большую охапку колосьев. Кружилась пыль, улетали в стороны встревоженные кузнечики, раскрывая разукрашенные крылья. Выпив компоту литровую кружку, Плаксов лёг тут же на прибранную, опрятную кровать, не раздеваясь и мгновенно уснул. Плаксова Любовь Егоровна проснулась, будто её кто толкнул в бок. Почти сразу вспомнила о назначенном на сегодня свидании с любимым человеком — с Шицем и сладко потянулась, чувствуя в здоровом теле приятную негу. С умилением подумала, как было бы хорошо не прятаться по буеракам, старым полям на МТФ, а лежал бы возлюбленный здесь в этой мягкой койке с воздушными на гусином перу подушками и миловалась бы, миловалась… Отчего она счастливо улыбнулась, потянулась в постели, ещё раз к громко зевнула. Через голову посмотрела на кварцевые часы, висевшие на стене чуть вышетелевизора. Часы показывали три, это, конечно, рано, но заснуть, значит проспать своё женское счастье, телесную усладу и душевное умиленье. Снова громко зевнула и только потом покосилась на диван, где спала дочь Татьяна. Заметила в полумраке горевшего ночника, что лёгкое тканевое одеяло, каким укрывалась дочь, сползло на землю, оголив её худобу, придав очертанию профиля девушки простительную невинность, но мать-то знала, какую именно пакость она совершила над дочерью, но думала, что Татьяна забыла, заспала… но об этом потом. Любовь Егоровна поднялась, одёрнула на себе лёгкую комбинацию с кружевной отделкой, под которой ничего больше не было из одежды, поправила одеяло на дочери и принялась поспешно одеваться. Воздух на улице струился лечебной прохладой, он тёк по огороду с балки и отдавал болотным запахом улиток. Небо ещё чернело ночью, крупные звёзды роились там в выси далеко, далеко. Плаксова попыталась разглядеть созвездие Ориона, но вспомнила, что его можно видеть лишь зимой и то в полуночье. Тогда она прильнула к окну кухни увидела на кровати спящего мужа и осторожно прошла к калитке. Огромные двери тамбура оставались распахнутыми днём и ночью, в зимнем сарае отсутствовали животные. Двери пугали сейчас Любовь Егоровну будто она входила в ад, хотя помнила, что это по её распоряжению сарай оставался отрытым, чтобы сквозняком сушились маточные клетки. Сейчас этот зимник никто не охранял, тут пахло голубиным помётом и чемто застаревшим не жилым. Женщина неторопливо прошлась по гулкому цементному полу к двери бытовки служившей ей конторкой, где она готовила квартальные отчёты в незыблемой тиши, проводила собрания со свинарками, зимой тут отдыхал сторож, с холодами перекочевав с летника. Плаксова отомкнула небольшой навесной замок и шагнула в темноту. Даже не зажигая света,
она разглядела тут длинный деревянный стол, две также же длинные лавки по обе стороны, дальше топчан с матрасом и подушкой. В углу стоял небольшой сейф, ключи от которого Любовь Егоровна всегда носила с собою. В этом сейфе лежали её бумаги, всегда водка, вино, пару рюмок, сухая колбаса, лук, корки сухого хлеба. У входа её скрипучий стул, на котором она обычно сидела. Сейчас он ей почему-то помешал, Плаксова отодвинула его в сторону и привалилась на стол всей грудью, прислушиваясь к тишине. В таком положении она, кажется, задремала, но услышала приближающиеся шаги, по которым узнала своего возлюбленного. Тяжело и шумно забилось сердце, в груди, отвердели груди и, в предчувствии ласок желанного, стали подкашиваться ноги. Осторожно открылась дверь и Шиц тихо спросил: — Люба, ты уже здесь? Женщина промычала невнятное, руки бригадира опустились на её полное тело, повёрнутое к двери и всё стало понятно без слов. Плечи женщины были мягкими и податливыми, Любовь Егоровна приятно постанывала, будто Шиц теребил ей застарелую рану… Привозная решила сегодня придти на работу раньше всех. Ей захотелось самой проверить наличие каши в чанах для поросят привезённую с вечера фуражиром, а также дерть для кормящих машек и убедиться вся ли еда на месте? Если корм и сегодня будет отобран, значит сторож продолжает воровать. В это утро Дедович безмятежно спал в вагончике, храп которого слышен был чуть ли не от запруды. Подойдя к вагончику, Привозная выругалась вслух: — Как тут кашу не выкрасть?! Но Дедович храпел, будто ничего не слышал. Привозная прошлась вдоль своих базков со свиноматками, прислушиваясь к спокойному их посапыванию, как взрослых особей, так и сосунков. В одном из базков она обнаружила тельце бездыханного поросёнка килограмм на двадцать и укоризненно посмотрела в сторону вагончика. Убирая сплюснутый трупик изпод огромной туши свиноматки, свинарка высказалась в адрес сторожа: — Орал, орал, бедненький, да разве тут докричишься?.. Проходя мимо своей группы, Привозная обнаружила ещё одного задушенного поросёнка и для себя решила, что необходимо поднимать вопрос перед заведующей о не соответствии сторожем Дедовичем своих прямых обязанностей, а еще срочно выбраковать тех свиноматок, какие душат своих поросят, а куда хуже поедают приплод. Поравнявшись с чанами, в которых хранилась каша и дерть, свинарка подняла железную крышку и ужаснулась. Её подозрение подтвердилось; каши было отобрано не менее мешка, дерти же ещё больше! Чтобы не шуметь жестью, Привозная осторожно опустила крышку чана и внимательно изучила следы оставленные вором на истолчённой в песок почвы и убедилась, что они принадлежали сандалиям самого Дедовича. Решительно направившись к вагончику, с силой дёрнула на себя тонкую, шаткую дверь, крюк из гвоздя распрямился и свинарка крикнула во внутрь: — Эй, соня, тебя обокрали!.. Старик, лежавший под потрёпанном плащом, оборвал свой храп, всем телом заёрзался на лежаке, затем приподнял взлохмаченную голову с опухшим ото сна лицом, сопел и мотал ею. Наконец пришёл в себя и недовольно заворчал: — Ты что орёшь, дура, словно с кола сорвалась?! — Я тебе сейчас сорвусь… Я тебе сорвусь! — Привозная нащупала кем-то оставленную сбоку двери палку и, взмахнув ею, обиженно продолжила: — Двое поросят задушено и это только в моих базках! Украдена каша, дерть, а он спит — сторожит, называется!.. Сегодня же заведующей пожалуюсь, какой вы работник!
— Лидка, не махай палкой?! — Испуганно закричал сторож. — Ненароком стукнешь по голове ветерана войны, не жди пощады!.. Неужели старого человека станешь бить? Сторож говорил упреждающе, а сам обильно сморкался себе под ноги, растирая вязкую мокроту растоптанными босоножками. — Вот заставлю мыть полы, — брезгливо морщась, напомнила Привозная, стоя у двери и угрожающе помахивая палкой. Но Дедович словно не слышал и, нагнув седую голову, бубнил себе под нос жалкое оправдание: — И заснул-то на заре всего малость… — Тогда где же вы были? — удивилась Привозная. — Я представляю, как бедные поросята орали, помощи просили… Кажется, мёртвый и то бы услышал! — Врешь ты всё со зла! — Нервно парировал старик, понемногу вписываясь в происходящее. — Пойдёмте покажу! Пойдёмте, пойдёте… — Вот прицепилась… Тебе, Лидка, в ОБХС работать, — ворчал сторож, вставая с лежака. Привозная шла впереди, то и дело оглядывалась, мало ли что у того на уме, но Дедович покорно плёлся сзади, плюясь и сморкаясь. — Вот смотрите, они уже начали синеть, — указала Привозная на сплюснутые трупики, которые она кинула в специальные носилки, — значит, они испустили дух ещё с вечера. Где вы были тогда? — Допытывалась свинарка, как с ровни? — Спали?.. А сказать вам, чем вы занимались? В то время дерть и кашу домой носили! Дедович нервно взвизгнул: — Врёшь всё, как собака! Хотишь оболгать старика не выйдет! — Хорошо… — остановила свинарка сторожа полуподнятой, раскрытой ладонью. — Вы тут столько улик оставили, что тут и милиционер не понадобится! — И она подвела сторожа к железному чану с кашей, попридержав старика за полу серого жакета, а черенком кнута указала Дедовичу на чёткие следы на взбитой пыли. — Видите? А теперь сделайте шаг в сторону, вот так!.. Ошарашенный сторож, нервно вырывал из цепких рук Привозной полу своего жакета и закрутил носом, словно брал след невидимого расхитителя, но кроме освежающей прохлады от далеко прошедших дождей, так ничего и не мог учуять. — Так и есть, следы идентичны, — заключила скорее для себя Привозная. Дедович почувствовал, что пойман с поличным, вдруг резко выпрямился, сделался упругим и сообразительным, помолодевшим лет на десять. Будто в припадке бешенства, принялся орать на свинарку, выпучив налитые кровью глаза, подав грудь вперёд: — Ты!.. Да откуда такая праведная взялась?.. Чего себе позволяешь? Я ветеран войны, кровь проливал, когда твоя мамка тебя ещё в животе носила!.. Да, я подходил ночью к чанам: мне показалось, будто что-то громыхнуло, заглядывал! Что, не имею права? Пошла ты вон, соплячка! А уже тихо договорил: — Сами воруют, а на сторожа сворачивают, бестии! Хорошее дело… — и Дедович покрутил большой головой, будто мысленно соглашаясь со своими доводами. Сторож хотел найти словам поддержку, но вокруг никого, тогда он приподнял крышку чана с кашей и цепкой пятернёй разгрёб корм, таким образом пытаясь уничтожить оставленные же собой улики хищения. — Дядя Саша, вы свои ночные проделки на нас не сваливайте, — спокойно напомнила Привозная, — за дурочку меня принимаете? Напомнить: фуражир корм сюда завозит, когда мы все уходим домой. Так что не сочиняйте, и я этого дела так
не оставлю, хотя Плаксовой жаловаться бесполезно, потому что она ваша племянница, но есть начальство и повыше! — Жалуйся хоть самому Богу! Ничего тут не доказуемо. Ну… взял ведра три поняла? — Вдруг резко поменял свою тактику Дедович. Его неожиданное признание озадачило свинарку, даже рот полуоткрыла от удивления, хотела что-то сказать, а Дедович продолжил её жалобить: — Баба с дому гонит, совсем нечем борова кормить. Привозная улыбнулась и возразила: — Тут не по три ведра отобрано, а по два мешка с каждого чана. Ой, дед, лукавишь… Признавайся, уж коль начал! Дедович сник, понурив седую голову и умело увернулся от прямого ответа: — Я не считал… — Мой вам совет, прекращайте воровать: вы не только свиней обижаете, но и нас в заработке. — Ладно, Лидка, успокойся, — почти шёпотом обратился Дедович и игриво толкнул Привозную в бедро, — замнём, а то свинарки идут. Им только дай порвать горло. — И признался: — А ты смышлёная баба, с тобою можно общий язык найти! — и сторож дурашливо расхохотался. Привозная действительно впала в замешательство и ясно не представляла, как именно поступить ей в данной ситуации. Если сделать так, как грозилась сторожу, то Плаксова сживёт её с работы в один счёт, и выход был почти найден, она взяла свои вёдра и принялась черпать своим свиньям корм сколько положено по рациону. «Остальным надо, пусть добиваются», — думала она. Совсем скоро на горизонте должно было показаться солнце. Яркая алая заря освежила пол неба, хотя вокруг на земле ещё всё находилось в дрёме. Далеко были слышны одинокие звуки, можно угадать, как кто-то доил корову и плотные струимолока звенели о подойник. В огороде жалобно мычал телок, а с балки ощутимо тянуло прохладой, пахло горьким полыном и козьей шерстью. Зато с полей сползал в низину крутой степной дух, настоянный на поспевшем жнивье. Редкий суслик просвистит на возвышенности и снова тихо… Дедович потоптался у чана с кашей подобно гусю, забредшему в лужу и чувствуя неуходящую досаду за собственную оплошность, не знал что делать дальше. Никогда не думал, что какая-то там баба вроде Привозной Лидки, могла так умело обличить его в воровстве. «Мать у неё умная, научила, старая… Как пойдёт, а то могу потерять прибыльное место», — думал он и решил подстраховаться, непременно встретиться с племянницей. Под шумный спор свинарок, пришедших управляться по утру, под визги проснувшихся поросят, Дедович забрал о вагончика свои вещи подмышку и зимним сараем пошёл к кормокухни, в надежде там увидеть Плаксову. Нос к носу он столкнулся о кошеваром Ульрихом. Тот с длинным камышовым мундштуком в зубах выплыл из кормокухни на божий свет весь прокопчённый, натужно кашляя до сгибания в пояснице, словно кланялся кому, а когда кашель приостановился, задерживая воздух в надорванных лёгких, вытер рот подолом серого жакета и красными большими глазами удивлённо посмотрел на сторожа. — Что, Александр Петрович, заблудился? — Спросил кошевар, протягивая сухую ладонь. Дедович нервозно развёл руками, так что чуть не уронил плащ и громко, с не скрываемой досадой возмутился: — Что вы все меня дёргаете?! Любка мне нужна — понял? Вид сторожа говорил, что его лучше не трогать, Ульрих это понял и подсказал где найти племянницу: — В бытовке она, о отчётом сидит. — С кем, с кем?.. — удивился сторож, выпячивая глаза.
— Просила не мешать, — продолжал кошевар на одном дыхании, — никак копейку не может найти. — Что?.. — Ещё больше изумился Дедович, чувствуя, что его снова дурачат. Поозирался в смятении и закричал: — Она что, совсем бедная?! Найду и двадцать копеек ей дам! На что Ульрих лишь хитро посмеялся, но старика больше раздражать не стал, крутнул головой и нырнул в свою родную стихию: в кормокухню, как сом в глубокую яму на дне реки, наблюдая оттуда, как сторож в смятении стоял между кормокухней и сараем, разговаривая с собою. Тот ни как не мог взять в толк насчёт странной копейки, сводя и разводя руками. Ульрих не выдержал, высунул плоскую голову за косяк и прибавил, как казалось ему нужное: — Бухгалтерия, старик, дело тонкое! Наконец Дедович шмыгнул носом и побрёл к новому сараю, где находилась бытовка. Не стучась в двери, он открыл её с шумом на себя, увидел племянницу сидевшую к нему спиной и на повышенных тонах спросил: — Любка, ты тут? Это я… — и Дедович с трудом пролез между столом и такой же длинной лавкой, чтобы видеть лицо племянницы. А Плаксова похоже дремала до его прихода, разложив на столе отчёт. Ей было сладко и томно в голове, каждая клеточка здорового организма прибывала в эйфории от близости с милым человеком. Её розовое лице дышало покоем, под глазами выступили еле уловимые тёмные круги, мысли мирно дремали. Всегда аккуратно собранные волосы на голове слегка взъерошены, горели ушные раковины. И тут дядя. Он испортил ей телесный и душевный отдых. Плаксова с трудом открыла глаза и недовольно спросила: — Что вы хотели, дядя Саша? От вопроса в лоб, мысли Дедовича разом перепутались, он забыл с чего хотел начать свою жалобу и лишь внутренний гнев, как разбуженный вулкан, стихийно развязал его язык: — Эта чёртова твоя правдоискательница, сегодня мне старику всю душу вывернула наизнанку дознаниями. Привозной бы в милиции работать. Прицепилась, будто только по моей вине машка двух поросят ночью задушила. Разве можно так дальше работать? — А-аа, всё понятно, — вяло заговорила Плаксова, — тут уж будь добр моргай глазами, коль не уследил. Домой ночью отлучался? — Да… — неохотно признался Дедович, виновато понурив седую голову, — мешок каши и мешок дерти носил: поросят нечем кормить. — Зачем вы их столько развели? — спокойно поинтересовалась Плаксова, что-то черкая на столешнице карандашом. — Чё?.. — непонимающе переспросил Дедович. — Я спрашиваю о поросятах, — повторила свой вопрос заведующая, — не иначе целая свиноферма там у вас. — Сыну помогаю кооперативную квартиру в Ростове купить, сама, ведь, в курсе. — Жалко мне вас, вы же сами себя не щадите. Выкручивайтесь теперь, как можете, тебе когда-то бабы морду набьют! — Пожаловался… — Упавшим голосом признался Дедович и в задумчивости опустил голову на грудь. Взошедшее солнце смотрело прямо в окно бытовки, оживив лучами его седые волосы. — А вы чего хотели?.. Чтобы я вас по голове погладила? Скажите спасибо, что у нас народ отходчивый! Потерять двух поросят никому не понравится: это, ведь, их заработок и хлеб, ладно, идите, я постараюсь уладить, поговорю с Лидкой, с бабами, но впредь будьте осмотрительными, а то не погляжу на родственность...

   Глава 8

   Грозовые дожди прошумевшие ночью на Малиновских полях лишь на время приостановили обмолот хлебов. За эти недели засухи земля настолько потрескалась и в образовавшиеся дыры можно было смело пихать ладонь, так что уже по утру от влаги почти не осталось и признаков. К тому же солнце навёрстывало свои природные каникулы, безжалостно жарило уже с девяти часов. Шухин помнил, что Привозная Лидия сегодня дежурная на летнике. Он дождался, когда свинарки уйдут домой, повесил сумку на плечо и пошёл в сторону летника. Ему не терпелось похвастаться единственному тут человеку, которого знал и уважал за честность и правдивость, что ему сегодня стукнуло двадцать два года! Родных у Шухина здесь не было, а с Привозной он мог беседовать обо всём. Он увидел свинарку ещё издали, подкрался незаметно, когда Привозная нагнулась у одного из базков, в задумчивости продолжая белить, притронулся пятернёй за упругие женские ляжки и произнёс: — Ага, поймал! Привозная выпрямилась подобно сжатой пружины и интуитивно замахнулась мокрой щёткой на обидчика, но увидела перед собою весёлое, скорее жизнерадостное лицо ветеринара, ойкнула и левой ладонью прикоснулась области своего сердца, пояснив на выдохе: — Петя, больше так не делай… У меня больное сердце, а ты… Когда-нибудь я кончусь от страха! — Прости, Лида, я больше не буду! Замешкался, вспомнил о чём-то, скоренько полез в свою сумку с крестом, достал оттуда тёмный флакончик грамм на сто, отвинтил колпачок и предложил: — Выпей, это поможет сердцу! Не бойся не отравишься,только станет легче. Привозная осторожно пригубила горлышко флакона, глотнула обжигающую жидкость и вскрикнула: — Это что?! — Успокаивающее на спирту, хорошее лекарство от стресса! — Ага, это и понятно, — согласилась свинарка, сделав нормальный вздох, почувствовав, как микстура ударила в голову, а на щеках выступил румянец. Утирая краем ладони влажные губы, упрекнула: — Коров этим лекарством лечишь и мне предложил, для опыта, да? — Чтобы знала, — пояснил уверенно Шухин, — для людей и животных применяются одни и те же лекарства, только пропорции разные. — Верно помоглось, хоть пляши! — призналась Привозная. Она только сейчас увидела на Шухине чистую майку с символикой и выстиранные джинсы, поспешила спросить: — Ради кого это ты так вырядился? Праздника сегодня вроде бы нет?.. Шухин слушал свинарку и загадочно улыбался, а затем признался: — Сегодня мне стукнуло двадцать два года! — Даже так? Поздравляю! — и Привозная весёлым взглядом пробежала по упитанной фигуре Шухина. — Вижу, ты обул даже новые вьетнамские кроссовки в навоз?.. Шухин молча улыбался, разделяя радость женщины, а она предложила, почти не думавши: — Приходи сегодня вечером к нам, я что-нибудь приготовлю вкусненькое, отметим, так сказать!.. — Боюсь Костя твой неправильно поймёт нашу затею, — осторожно напомнил Шухин. — Это ты зря… Он у меня общительный и не ревнивый, если, конечно, повода не давать. Так придёшь? — Торопила в ответом Привозная. Шухин с удовольствием принял приглашение, а потом напомнил: — Я к тебе не так просто пришёл. Помнишь наш разговор на прошлом дежурстве? Поросят кастрировать будем? — У меня таких немного, вот добелю базки и начнём! С этими словами Привозная принялась махать щёткой, а Шухин пошёл в вагончик с утра попить воды. Свидания Плаксовой в Шицем в последнее время участились. Их близким встречам способствовала непогодица — дожди. Они настолько привыкли к своему баловству, что считали себя мужем и женой. Их тайным местом стала бытовая комната в новом сарае свинофермы, и уже по другому жить не могли. Влюблённые понимали насколько это опасно почти у всех на глазах, но их спасали общие дела по бригаде, так что если и видели заведующую с бригадиром вместе, то всегда за деловыми разговорами, бумагами, за решением хозяйственных проблем по бригаде. Вот и сегодня, расставшись с Шицем, Плаксова дремала в бытовке, сидя за столом, положив голову на собственные ладони. Ей даже что-то снилось, будто где-то далеко звонил телефон, но лень было открыть глаза. На самом же деле это свинарки управлялись на разовых, под тяжёлой вагонеткой с кашей попискивали подвижные ролики, скрежетал металл, между женщинами возникали разговоры на повышенных тонах и в бытовку долетали их отрывистые возгласы. Первый лучик солнца опустился Плаксовой с головы на лицо, пощекотал лоб, ушную раковину, на губах заведующей отразилась почти детская улыбка, ей приснилось будто это сам Шиц трогает её ухо и шепчет: «Соня, милая!.. Я хочу от тебя ребёночка. Бог не даёт моей Оле приплода, теперь вся надежда на тебя…» Дыхание Шица становилось нестерпимо горячим. Плаксова открывает глаза и видит в окне солнце, а губы женщины продолжают шептать: «Глупенький, нам сейчас нельзя, прости…» Плаксова ловит себя на том, что полностью пренебрегает законной женой Шица, ставит её ниже себя, хотя та когда-то работала в бригаде агрономом. Она думала, что главное ещё впереди, торопить события ни к чему и не время было освобождаться от спирали, которую поставила уж и забыла когда. Похожие на щебет птиц разговоры, принудили Плаксову сходить и узнать на месте из-за чего там сыр-бор, но перед тем, как покинуть бытовку она поправила на голове волосы, достала из сумочки маленькое походное зеркальце, потуже обвернула вокруг шеи лёгкий газовый шарфик, в котором ходила последнее время, порадовалась, что она ещё хороша собою в свои тридцать девять лет, ещё раз сладко зевнула, помочила слюной густые русые ресницы, затем вытерла их носовым платком и пошла по гулкому сараю на улицу. — Бабоньки, здравствуйте! — окликнула Плаксова группу свинарок, какие занервничали от удивления откуда та появилась. Утренняя прохлада заставила заведующую запахнуться в лёгкий жёлтый джемпер и повторила свой вопрос: — По какому поводу митингуете? С мужьями не переспали?.. Свинарки разом затихли словно цыплята, завидев в небе коршуна и также молча принялись носить из кормокухни вёдрами кашу и высыпать в вагонетку. Плаксова так ничего от них и не услышала, шагнула в тёмный сарай, где её обострённый слух затмили визги и крики взрослых свиней, впридачу рой мух ослепил глаза, пришлось приложить ко рту край голубого шарфа и дышать через него. Убедившись, что Плаксова ушла от них, Потий Нина гордячка, любившая острое словцо, женщина лет сорока пяти, тихо кинула заведующей во след:
— Нечего нам с тобою либеральничать! Ишь ты… в душу решила влезть. — Что это она сегодня такая?.. — поинтересовалась рядом стоявшая Роева — баба средних лет, сполна познавшая женскую долю. — Какая? — Сделав непонятное выражения спокойного лица, лукаво улыбнулась, близоруко уставившись в собеседницу. — Нафуфыренная и всё такое!.. Будто все должны перед нею колени преклонять, — и швырнула со зла ведро в вагонетку. — Куда уж нам до ней! — загадочно усмехнулась Потий, по-своему крупная женщина, с опущенным от каждодневного труда животом и кривыми ногами, обутыми в грязные галоши. — Рылом не вышли, как некоторые, — продолжила свинарка, — сберегаться не к чему, ещё лет пять — десять и на погост… а такие, как наша заведующая за себя и за нас отлюбит, много ума не надо! — Ничего я не поняла, о чём ты мне тут намёками рассказывала, — в сердцах призналась Роева и изо всей силы зачерпнула с вагонетки ведро тёплой каши. — Оно и лучше! — Пробубнила Потий. — Меньше знаешь, крепче спишь. — Девчата, ветеринара не видели? — спросила вернувшаяся к ним Плаксова, от которой исходил удушливый запах дезодоранта. Роева даже вскрикнула от неожиданности, чуть не выпустила рук ведро с кашей, чёрные глаза заметно расширились, зрачки затрепетали. — На летнике он с Лидкой Привозной поросят кастрирует, — с непонятной издёвкой подсказала Потий и подчеркнула: — Когда не глянишь, всё вместе да вместе! От таких прямых и колких слов Плаксову передернуло, она резко повернулась на своих светлых сапожках и быстро ушла, играя упругим задом, только подол юбки веером ходил туда и сюда. — Скорее всего наш новый ветеринар в чём-то провинился перед заведующей, — отметила вслух Роева. — В этом кроется другая причина, — процедила сквозь зубы Потий. — Не иначе наметила себе ветеринара в зятья. Ты видела, как она менялась в лице, когда я сказала где он? Ишь, как раскоровела наша заведующая! — продолжала Потий с издёвкой. — Лоснится будто разовая свиноматка! Ей чи двадцать пять лет дашь?! — Язвительно подытожила свои наблюдения Потий. Напоследок хитро усмехнулась, краснея лицом да так, что на её щеке, почти у самого носа резко обозначилась большая бледная родинка. — Злая ты, Нинка, и завистливая! — почти шёпотом подметила Роева и ушла прочь в сторону кормокухни, чтобы там дожидаться пустой вагонетки. — Иди, иди… — кинула во след свинарка, — заноси ей хвост на поворотах!.. Да так стукнула со зла ведро о ведро, что те, глухо забренчали на дне вагонетки. Плаксова шла к летнику и действительно думала о Шухине, как о потенциальном зяте, хотя это были лишь мечты, но всё это предстояло форсировать и притом в темпе. Она осознавала, что не может жить без Шица и планировали с ним бегство в любой далёкий город, где можно легко затеряться, но дочь Татьяна склеивала их карты, замужество же дочери открывало возлюбленным все дороги. Но Плаксову сейчас волновало и другое: что Шухина постоянно тянуло к Привозной, а поведись он с нею даже на дружеской ноге, может обернуться для заведующей катастрофой. Привозная преуспевала в том. То, что Шухин влюбился в неё саму, Плаксова скорее чувствовала, чем досконально понимала, считая такое явление хорошим приварком к задуманному и при умных манипуляциях,
открывало ей дороги к скорому побегу. Оставалось лишь умело заигрывать с ветеринаром, не перегибая палки. Время у Плаксовой на раздумия ещё было и ей не терпелось увидеть плоды деятельности Шухина по отношению к Привозной. Уже издали Плаксова увидела светлую голову ветеринара возле одного из базков, относящегося к группе Привозной. Ничего не подозревая, ветеринар и свинарка громко разговаривали меж собою, Шухин то и дело дружелюбно смеялся, по-женски откидывая голову назад и набок и такая идиллия добродушия откровенно задела Плаксову за живое. Покусывая губы, она прибавила шагу, позабыв на время о водянке натёртой на щиколотке и вскоре предстала перед парочкой и раздражённым начальствующим голосом, как бы окликнула: — Пётр, у тебя работы ещё много? Ветеринара слегка шатнуло и, не оглядываясь, спросил у Привозной: — Это у нас какой баз? — Сто семнадцатый! — не выпрямляя спины, ответила свинарка. — Остался ещё один… Боковым зрением она взглянула на взвинченную чемто заведующую и подумала: «Всё-таки нажаловался старый хрыч.» Устало выпрямившись, Привозная приготовилась выслушивать упрёки и уже заранее проигрывала в голове ответы на ожидаемые вопросы. А Плаксова понизила голос и уточнила: — Бабы уже ушли? — и поозиралась по сторонам. — Уже час, как! — Ответил за свинарку Шухин, и полез в нагрудный карман жакета за платочком, вместе с которым на землю выпал сложенный в двое почтовый конверт. — Из дома весточка? Что пишет мама? — Поинтересовалась заведующая. — Скучает… — сухо ответил Шухин, чувствуя, что Плаксова ждёт подробностей, прибавил к сказанному: — Поздравила с днём рождением. В ответном письме приглашаю её сюда: посмотреть эти места, но она боится длинных дорог, сердце пошаливает. — Что ж пусть едет! — обрадовалась Плаксова. — Двадцать два года, говоришь? Что же ты умолчал? У нас так не делается, правда, Лидка?! В бытовке есть доска поздравлений для работников нашей свинофермы. Привозная хотела вслух упрекнуть заведующую: «На кого как посмотрите…» Но решила не портить хорошего настроения Плаксовой и потому кратко ответила: — Да. — Закончишь кастрацию и зайдёшь ко мне в бытовку, — перед своим уходом напомнила заведующая Шухину и пошла той же дорогой, какой пришла сюда минутами раньше. Ветеринар и Привозная насмешливо переглянулись, облегчённо вздохнули, отчего даже брови их приподнялись, но радость длилась недолго: Плаксова остановилась возле носилок, на дне которых лежали два синюшных трупика, брошенных сюда свинарками и громко поинтересовалась: — Почему они до сих пор лежат тут?! Привозная на этот раз не умолчала и без пафоса ответила: — Я специально не убирала, хотели их вам показать, как исправно несёт дежурство сторож Дедович! Плаксова молчаливо ещё раз посмотрела на падёж обсаженными зелёными мухами и, поёжившись, пошла по своим делам. — И сказать нечего, — напомнила Привозная Шухину. — Вот, как я ей заткнула пасть! Свинарка тут же ловко поймала крупного подсвинка за заднюю ногу, который стал визжать и извиваться, но Привозная заученно уложила боровичка на толстый пологий спил столба у калитки и напомнила: — Чего задумался, давай?!
А Шухин проводил взглядом Плаксову, любуясь её величавой походкой и, будто очнувшись, неторопливо протёр лезвие скальпеля ваткой смоченной в йод и чиркнул остриём по розовой мошонке. Привозную подмывало спросить у Шухина насчёт Плаксовой и, наконец она решилась: — Скажи честно, как мужик, заведующая красивая баба? Шухин поколебался с полминуты, кривя в улыбке бледнорозовые губы, но увидев на лице свинарки застывший вопрос, искренне ответил: — Красивая, нечего сказать! Подобной изящной внешности даже находясь в городе редко встретишь. — Согласна, а то, что у неё в голове знаешь? — Придёт время и на это отвечу. — А догадываешься ли ты зачем она сюда приходила? — Продолжала тестировать свинарка. — Не от безделия же… — неуверенно ответил Шухин. — Ты прав! — согласилась Привозная и выдала свою версию: — Кожей почувствовала, хотела меня вычертовать за «наезд» на дядю, но ты помешал, хитрая, бестия!.. — Послушай, Лида! — озарился идеей Шухин. — Я, как ветврач имею право написать докладную на имя заведующей о плохой работе сторожа, и пусть она голову поломает, чем Дедовича наказать. — Ага! — С улыбкой согласилась Привозная. — Попробуй, а я посмотрю чем всё кончится. Ты слишком наивен! Шухин заметно обиделся и вспыхнул: — Можно подумать я вчера с неба свалился, и в партию меня приняли по разнорядке! — Да что и говорить… умный ты! — Свела в шутку Привозная, ртом сдувая с носа росинки пота. Солнце злой мачехой нещадно палило и от него некуда было спрятаться Шухину и Привозной, хотя и манила спасительная тень у вагончика, но работы оставалось на десять минут и они спешили. — Знаешь… — Вдруг заговорила Привозная, — скольких ветеринаров согнали тут до тебя? И все они также старались угодить Плаксовой и Шицу, но тщетно! — Я стану исключением! — гордо заявил Шухин. — Как любил говорить мой покойный свёкор: — «Дай-то Бог нашему теляти да волка съесть!» Чтобы эта поговорка не коснулась и тебя, время Донкихотов давно ушло и сейчас другие подходы нужны! — Если знаешь — подскажи? — Попросил помощи Шухин. — Я хочу, чтобы ты сам до всего дошёл, маленько поживи тут, потрись между нами и начальством, почувствуешь жернова правды и кривды, вот тогда может быть и выйдет из тебя толк! — Спасибо хоть на этом, — с не прикрытым укором высказался Шухин, не забывая делать свою основную работу. — Ты, дружок, пойми меня правильно, время для тебя скоро потечёт намного быстрее и в какую сторону качнётся маятник твоего мировоззрения, остаётся для меня загадкой, а мне здесь жить среди людей, общаться и дальше. Шухин нервно пшыкнул из красной спринцовки наполненной сухим фуруциллином на окровавленную мошонку очередного кастрата и облегчённо разогнулся, до боли сведя на спине затёкшие лопатки. — Вот и всё! — Обрадованно сообщила Привозная и подарила ветеринару благодарную улыбку. — С твоего позволения я пойду?.. Меня ждёт её светлость, — отделался шуткой он, затем вымыл руки в корытце на солнцепёке и неспеша побрёл по еле заметному подъёму к запасной калитке. Открыв дверь бытовки, Шухин сразу обозрел изящную фигуру Плаксовой, повёрнутую спиной к нему. Наклонив го
лову, она шуршала бумагой и, похоже, жевала. Но не еда заинтересовала ветеринара, а узкие плечи дородной женщины, туго обтянутые юбкой властные бёдра, толстые икры ног обутые всё в те же знакомые с первого дня сапожки. Шухин лишь на мгновение представил, как принялся бы ласкать он эти самые ножки, даже позабыл зачем сюда пришёл. Заведующая почувствовала жгучий взгляд ветеринара, полуобернулась к нему и по-домашнему пригласила: — Что, Петя, остановился, как укопанный, отобедай со мною! Её приятный, дружелюбный голос гипнотически подей- ствовал на Шухина, он покорно протиснулся между столом и длинной лавкой, чтобы видеть лицо собеседницы. Поймал себя на том, что осмелился лишь в мыслях раздеть свою возлюбленную, — звезду собственного порока. По сути он ещё не был близок ни с одной нормальной женщиной, как подобает мужчине, не считая Саши, которая заменила ему всех и вся. Это он совсем недавно понял для чего именно нужны на свете женщины, хотя рассуждения Саши о роли грязных баб несущих лишь венерические болезни не сильно напугали его. Он ещё не ведал, как именно будет преодолевать это безграничье полов. Осознавал, что ему придётся когда-то сделать этот первый шаг, обозначив целью для себя именно Плаксову. — Не стесняйся, бери! — напомнила ему Плаксова сердечным, материнским тоном и придвинула поближе к нему жирную газету на которой горкой лежали котлеты в ладонь величины. Шухин ел, как по приказу, улавливая приятный запах лука и чеснока, пьянел от сытости, признаваясь себе, что был на тот момент голоден. — Такие бы да в нашу институтскую столовую, — высказался Шухин хвалебно. — Слишком жирно будет, да и государству обойдётся в копеечку, — с пониманием ответила Плаксова, вдруг вспомнив свою институтскую столовую, где их кормили только рыбными котлетами, так называемыми в кругу студентов: «тошнотиками». — Мы разве бедная страна? — Возразил Шухин. — Богатая, да только попробуй кого-либо заманить в наши края, — возразила серьезно Плаксова и вопросительно взглянула на ветеринара, который даже поперхнулся, сожалея, что заговорил на эту тему, а заведующая продолжила: — Время энтузиастов уходит. БАМ станет завершающим этапом комсомольских строек. — Но, ведь, я же сюда сам приехал, — возразил Шухин. — А это надо бы покопаться в твоей предыстории в желании приехать сюда к нам. Какая причина погнала, — будто бы в шутку возразила она. Но её доводы для Шухина стали неожиданностью и потому пожалел ещё раз за собственное откровение. Плаксова стала открывать карту за картой путаных внутренних чувств своего подопечного и Шухин не знал, как именно ей возразить. — Почему это ты, Петя, утаил от нас дату своего дня рождения? Сторонишься? Шухин даже покраснел, неохотно дожевал очередную котлету и, подыскивая нужные слова, признался: — Я думал неудобно будет вас обременять, к тому же, не весть какая причина. — Привозной, значит, похвастался… — и алые уста Плаксовой подточила лёгкая усмешка. Она старательно вытерла краем газеты свои мягкие, трогательные губы, покрытые лёгким налётом жира, затем пальцы рук с подстриженными ногтями и уставилась внимательно-изучающим взглядом на Шухина, продолжая корить: — Сторонишься нас? — С Лидкой беседовать как-то проще, — непонятно почему сознался Шухин, — она из крестьян и при том всё это произошло совсем случайно. — То-то я слышу, как она дует тебе в уши, мол, нехорошая Плаксова… Шухин виновато опустил взгляд: явно оробел, понимая всю глубину прозорливости заведующей и не знал как с Плаксовой беседовать дальше. А она почувствовала, что верно мыслит, прощённо улыбнулась краешками губ, внутренне ликуя, пожалела Шухина: — Это я так просто спросила, наугад, а насчёт твоего дня рождения, я давно запомнила из данных твоего паспорта. В общем, мы с бригадиром это дело так не оставим: завтра же отметим твою дату. Так сегодня решили! Есть у нас укромное место на реке Сал, вот туда и поедем. Шухин понимал каждое слово Плаксовой, но в голове была каша из множеств «да» и «нет». Он помнил, что у него нет денег, но как сказать об этом своей заведующей, ещё не решил. Плаксова на ходу проигрывала предстоящее мероприятие, а Шухин взволнованно смотрел на её пышные груди в предчувствии близости собственного краха с днём рождения. Наконец набрался сил и остановил поток мыслей Плаксовой: — Любовь Егоровна, спасибо за хлопоты, но у меня на сегодняшний день нет денег. Плаксова медленно откинулась на спинку стула, сытно потянулась всем телом, хитро улыбнулась, игриво погрозилась указательным пальцем и развеяла сомнения ветеринара: — Запомни, Петюшка, подобные праздники всегда берёт наш коллектив на себя! Какой ты ещё молоденький, волнительный и не уверенный в себе. Неужели мы с бригадиром не организуем отдых в узком кругу? Да и отдохнуть всем нам необходимо перед главной битвой за урожай! Вот мы и соединим полезное с приятным. Шухин был тронут и, чтобы как-то высказать своё внутреннее состояние души, поблагодарил: — Спасибо тебе, Любовь Егоровна! Ты мировая женщина! Теперь вижу почему некоторые без причины наговаривают на тебя… — Больше ничего не говори! — Остановила его Плаксо- ва. — Я и так обо всём догадываюсь, откуда дымом тянет. Шухин смотрел на Плаксову и чувствовал, как у него горели кончики ушных раковин. Он понял лишь сейчас, как с потрохами выдал Привозную, хотя ещё час назад был целиком на стороне проницательной свинарки. — Значит так! — Организаторским голосом скомандовала Плаксова, возвращая Шухина из глубокого раздумия. — Необходимо кое-что предпринять уже сегодня, сейчас. Ты когданибудь резал подсвинков? — Лишь трупы вскрывал, а что? — Тебе придётся зарезать одного поросёнка из числа выбракованных. Выберем самого хорошего. — Я?.. — Ужаснулся Шухин, не ослышавшись. — А кому ты прикажешь сделать, мне, бабе?.. Возьми мешок пустой возле сейфа и пошли! — И никто не узнает из свинарок? — Уточнял Шухин, следуя за Плаксовой по бетонной широкой дорожке по сараю на выход. — Глупый ты… Кто здесь хозяйка? Как ты думаешь, почему выбраковывают поросят? Шухин пожал плечами, хотя Плаксова этого и не видела, следуя впереди, продолжая объяснять вслух: — Выбракованные — значит списанные для внутрихозяйственных нужд и мы с ними можем делать, что захотим. В лучшем случае продать своим же колхозникам. — Неужели всё так просто? — Удивлялся Шухин, рассматривая Плаксову сзади, поражаясь собственной сдержанностью, но, скорее, страхом перед неопределённостью и собственной ничтожностью помыслов по отношению к Плаксовой. Он подавленно брёл следом за нею, внутренне успокаивая себя: «Не время, ещё, не время…» А уверенная в себе Плаксова шла прямиком на выход из сарая и продолжала: — Нет, конечно. Но если делать всё ненаглядно и осторожно вдали от посторонних глаз, никто и знать не будет. Кстати: Привозная сейчас где? — Собиралась идти домой обедать, — ответил уверенно Шухин. — Вот и хорошо: собака не видит, не лает! Кончился длинный сарай, вышли через настежь открытые двери и парочку сразу обдал упругий тёплый ветерок набегавший из знойной степи. Уши заполнил щебет птиц, воркование голубей сидящий на причёлке сарая на обгаженной помётом отливной доске. Также энергично вышагивала Плаксова, только узкий подол юбки играл при ходьбе, трогательные полные ноги держали шаг и Шухин с трудом поспевал за женщиной. Кроме щебета птиц, ничего не нарушало дремавшую тишину: не работала кормокухня, не визжали вагонетки, будто вымерло всё вокруг. Плаксова нырнула в дверь тамбура, где стояли всевозможные механизмы и вышла через минуту с длинным ножом в руке. Завернули за угол кирпичного сарая, где во временной пристройке находились ночью и днём выбракованное поголовье молодняка. Плаксова остановилась в раздумии возле небольшой дверцы, обитой из обапола, поджидая Шухина. — Выбирай пожирнее, вот нож, — тихо прошептала Плаксова и подала орудие убийства в руки Шухину. — Перережь горло и в мешок. Пока Шухин колебался, да настраивался на это непростое крестьянское занятие, Плаксова бедром отстранила ветеринара и сама полезла в узкий лаз, да так перегнулась, что несколько пуговиц расстегнулись на юбке, оголив узорчатую комбинацию, но женщина этого не почувствовала, изловчилась ипоймала зазевавшегося весьма крупного подсвинка за заднюю югу. Поросёнок принялся визжать, пытаться освободиться, но цепкая рука заведующей крепко держала животное. — Ну что стоишь, иди! — крикнула она не оборачиваясь. Шухин видел, как стадо подсвинков сбилось в дальнем углу загородки и видны были лишь их загоревшие на солнце красные уши да подвижные пятачки. Шухин встрепенулся от окрика Плаксовой и поспешил на помощь. Будто зомбированный, он всем своим неуклюжим телом навалился на зад подсвинка и зачем-то переспросил: — Здесь будем резать? — Да! — холодно выкрикнула женщина, видя, что ветеринар робеет. Понимая, что он нуждался в психологической поддержке, повысила голос: — Ну что же ты!.. А ещё мужик! Шухин успел заметить, как на голове Плаксовой веером рассыпались некогда собранные в кучу волосы, лицо покраснело от натуги. Женщина тяжело дышала, надо было что-то предпринимать, а он панически трусил перед решительным действием. Чувствовал, как немеет от страха всё тело, усугубляя реальность. Он находился сейчас в полуобморочном состоянии, но и тянуть дальше с забоем животного нет смысла. Рывком схватил поросёнка за переднюю ногу, придавил коленом упругого бьющегося подсвинка и не помнил, как всадил длинный, острый нож в сердце подсвинку. Тот надрывно вякнул, будто подавился кашей. Его жуткий визг оборвался на высокой ноте, а упругое тело через секунды обмякло. Потому, как Плаксова находилась рядом с Шухиным, то трезво оценивала состояние ветеринара в момент забоя животного. Ей хорошо было заметно, как лицо ветеринара перекосилось в момент убийства поросёнка, оно побледнело и Плаксова подумала: «Ничего, ничего… привыкнешь.»
После того, как поросёнок был мёртв, Шухину хотелось поделиться внутренними впечатлениями, не его лихорадило, трясся подбородок оттого слова слетали с языка непонятные, а Плаксова принесла плотную бумагу уже знакомую Шухину, завернули тело в неё, опустили в мешок, а уже через минуту ветеринар был возле кормокухни, которая ещё вяло парила сваренной кашей на ужин свиньям. Плаксова выкатила откуда-то совсем ещё новенький голубой велосипед, приторочили подсвинка на багажник и заведующая напомнила ещё раз: — Вези ко мне, а я тут приберу следы нашего преступления, — и многозначительно усмехнулась. Шухин пулей летел в хутор. Ему постоянно казалось, что его кто-то преследует сзади, но боялся обернуться, даже смахнуть с лица липкий пот, который лез в глаза и выжигал зрачки. Сожалел, что согласился на такое воровство, клялся себе, что это в первый и последний раз, а мозг бил набат и дрался с совестью не на жизнь. А тут ещё жарко палило солнце, пот ручьём бежал по ложбине его упитанного зада, а Шухин крутил педали и молился всем богам, чтобы никто не встретился на дороге. — Что случилось? — испуганно поинтересовалась вышедшая из кухни Татьяна — дочь Плаксовой. — Мать сказала… — нескладно пролепетал он, успокаивая дыхание и нервы. — Я знаю, — ответила девушка, — я в курсе! Фу!.. Ну ты и даёшь, — вымолвила она в испуге, — думала, что-нибудь случилось с мамой. Указательными пальцами девушка с силой надавила на собственные виски, и её худые пальцы изогнулись в обратную сторону, продолжая успокаивать его и себя, тихо поясняла: — На тебя жутко смотреть! Можно подумать ты только что убил человека… При этих словах она забрала у Шухина велосипед и покатила к длинному недостроенному кирпичному сараю с навесомот дождя. Правая дверь вела в предбанник, а левая ещё зияла пустотой. Там в строительной пыли средь кирпича прятались несушки и мирно дремали. Одна из них сидела на гнезде и тёмными бусинками острых глаз посматривала на вошедших. Никак не реагируя на непрошенных гостей, будто связанная. Татьяна в синем облегающем трико, на плечах которой висел тонкий цветной халат. Она смело пошарила по углам, вытянула из груды хлама паяльную лампу и протянула Шухину со словами: — Разжигай! — Не умею… — сконфуженно признался он и приба- вил: — Почти впервые вижу эту хренотень. — Сразу видно городской!.. Девушка нагнулась над лампой, сложившись вдвое, будто складной метр, качнула непонятный Шухину насосик, чиркнула спичкой. Поплевав в угол не сгоревшим бензином, лампа, вскоре, подала голос и, будто, злясь на то, что её потревожили, злобно зарычала, обдавая склонённые лица крутым теплом. Поросёнок со взъерошенной щетиной, со впалыми боками вскоре лежал на дощатом настиле тут же в недостроенном сарае. Татьяна, прицельно прошлась пламенем по спине животного, превращая белую щетину в пузырившуюся смоль. — Понял? — Спросила девушка в самое ухо Шухину, стараясь перекричать грохот работающей лампы. — Да! — А я принесу горячую воду! Продолжала надсадно гудеть, лампа изрыгала голубые языки пламени и Шухин так увлёкся, что не почувствовал, как возвратилась Татьяна, посмотрела и похвалила: — Молодец! Теперь продолжу я, а ты наточи нож и помочи тушку водой… — Надо же!.. — Удивлённо воскликнул Шухин, когда за лезвием ножа пролегла по спине поросёнка белая полоска. Он
уже видел, так делал кошевар Ульрих, а Татьяна увлеклась, нагнувшись над тушкой. Широкобедрая, но худая, девушка не возбуждала в Шухине интимных желаний, как это происходило у него в присутствии её матери и в непонятном ожидании Шухин присел на кусок ошкуренного бревна лежавшее тут же. На следующий день по просьбе Любовь Егоровны Шухин остался дома у Плаксовых помогать Татьяне готовить блюда. На сковородах поджаривались кусочки мяса, варился для пюре картофель, томились котлеты. Шухин подвязался фартуком Любовь Егоровны и находился тут же в уютной кухонке поздешнему называемой «летней». Он ходил за Татьяной и всё склонял её к откровенному разговору. Ему было комфортно чувствовать себя среди чашек, ложек, и аппетитных запахов, витающих тут. Дверь кухни настежь открыта и всё-таки тут было жарко. Шухин старался не вспоминать о саморучно зарезанном поросёнке и о переживаниях по этому поводу. Много рассказывал о себе, о своей больной матери и сетовал, что родительница не едет к нему в гости, а потом вдруг что-то вспомнил и спросил: — Я только недавно узнал, что твоя фамилия не Плаксова, а Дедович. Почему это так? Девушка без смущения пожала плечами и, повернувшись к Шухину, улыбаясь пояснила: — Я с рождения Дедович и мама моя тоже была Дедович, пока замуж за отца не вышла! Мне в ту пору, было лет двенадцать. Мы возвратились с мамой из Ростова жить тут. Она стала встречаться с Плаксовым Николаем Фомичом — местным трактористом. Я быстро привыкла к нему и, так как своего отца не помню и не знаю, то стала звать отчима отцом. Он любит меня! — Я так понимаю, у твоей мамы детей больше нет? — Я одна у неё! И ты у мамы один? — Да!.. — согласно качнул головок Шухин и открыто улыбнулся. — Скучаешь по Ростову, друзьям? — По Ростову да! А друзей у меня, как таковых не было… — сказал Шухин и задумался, вспомнив Сашу. Не говорить же ему о грязной связи с этой гермафродиткой, а Татьяна всё расспрашивала: — Девушка была?.. Может однокурсница? — Нет. Меня постоянно тянуло в глухомань, увидеть, как вы тут живёте! — перевёл к шутке Шухин. — А что здесь… — заступилась неизвестно за кого Татьяна. — Газа нет, свет и тот года три, как подвели к хутору, а вместо чернозёма глина, непонятно почему от чего всё тут родит… Воспринимая доводы Татьяны, как логическую правду, Шухин наколол на вилку кусочек обжаренного мяса и разжевав во рту, признался: — Вкусно как! — Это тебе не старая свинья, не мясо, а молоко! — Похвасталась хозяйка. — Да… — согласился Шухин, смакуя второй кусочек, после чего он аккуратно вытер тряпицей свои пухлые губы, присел на койку рядом с девушкой и поинтересовался: — Наш сторож — Дедович, случайно тебе не родня? — Я его внучатая племянница, а что? — И она большими серыми зрачками вперилась в Шухина. — Всё становится на свои места, — возбуждённо ответил Шухин, — понимаю, что на свиноферме работают все свои. — Я на свиноферме не работаю… — подозрительно возразила девушка. — А процую на птицеферме, с той поры, как только закончила десятилетку. — А что такое: «працувать», — смеясь в кулак переспросил Шухин. — Процувать — по-здешнему, значит работать! — А-аа… Слово-то какое! — Поживёшь тут не такое услышишь, — козырнула Татьяна и хотела было встать с койки, но Шухин поймал её руку и приостановил от резкого порыва. — Отпусти?! — Холодно попросила она. — А то так двину, мало не покажется! Шухин отнял свою руку и извинительным голосом оправдался: — Просто я хотел посмотреть на тебя, ты так на мать похожа, только, вот, худа! Тебе нравится быть такой? — указал он на талию девушки, ладонями обрисовав её фигуру. — Да! — Гордо ответила она. — Я специально мало ем, оттого постоянно держу себя в форме, зато мамка моя похожа на откормленную машку, смотреть противно! Бы-ррр, — произнесла Татьяна и её всю передёрнуло, словно она что-то для себя увидела страшное и гадкое. Чем дольше Шухин общался с Татьяной, слушая её чистый звонкий голос, ловил вздохи девушки, наблюдал за ужимками, тем разимее находил много общего с матерью, а потом заключил для себя, что ресницы у Татьяны значительно длиннее чем у Любовь Егоровны, трогательнее, а пальцы рук удивительно просвечивались, когда на них падал лучик света из окошка. Татьяна продолжала о чём-то говорить, но Шухин будто не слышал её музыкального голоса и лишь разобрал последнее: — …Папа советует пиво по утрам пить со сливками, чтобы я поправилась, но мой истончённый организм навернуться не может, зато мама… — Тань, а у вас музыка есть? — неожиданно остановил Шухин её поток рассуждений. — Проигрыватель допотопный и пластинки старые ещё от бабушки остались. Постой! … — Вдруг вспомнила она и рывком соскочила с кровати. — Тайны хранить умеешь? — Заговорщицки спросила она, сияя лицом. — Тогда подожди! Татьяна опрометью выбежала из кухни, вскоре хлопнула входной дверью хаты и через минуту возвратилась с квадратным бумажным свёртком, перевязанным тонкой розовой лентой. — Открою тебе маленький секрет! — зашептала она, распаковывая приготовленный ему подарок на день рождение. — Это мама моя с дядей Валерой купили вчера, когда ездили в Заветинское, а тут записи классные! Сама слышала, когда они проверяли его… Работает от батареек и от сети, — пояснила девушка, — но до поры ты его не видел и не слышал, хорошо? Шухин лишь благодарно развёл руками, соглашаясь на всё. Ему самому не терпелось увидеть свою давнюю мечту, но его маме эта вещь всегда была не по карману и Шухин завидовал ребятам — обладателям транзисторного переносного кассетника. Шухин нетерпеливо наблюдал за тонкими гибкими пальцами Татьяны, развязывающей бантик, наконец, извлекла с шуршащей бумаги чёрный продолговатый корпус с рядом клавиш и Шухин прочёл: «Легенда-404». Это был самый практичный и долговечный магнитофон, о таком именно мечтал. От искренней радости Шухин поцеловал Татьяну в щёку пахнущую отменными духами и закружил девушку по тесной комнате в вальсе. Время ожидания тянулось очень медленно. Шухин полулежал на кровати измятой ими же и смотрел, как Татьяна раскладывала съестное по кастрюлькам и глубоким железным чашкам, заворачивая всё это в бумагу. Потом она ушла в хату одеваться во всё походное, а Шухин смотрел на подоконник выкрашенный белой краской и наблюдал за маленьким паучком так похожем на краба, с такими же клешнями впереди, которые паучок всегда держал наготове и отражал забавы Шухина. Шухин не заметил куда исчез странный паучок, но отчётливо услышал подъехавший ко двору тяжёлый мотоцикл Шица. В проведённые часы общения с Татьяной, Шухин привязался к девушке и для него она стала доступнее чем та же Привозная. С девушкой можно было разговаривать обо всём и не чувствовать себя настороженным, нежели с Привозной. Пока Шухин никаких видов на Татьяну не имел в перспективе, но девушка оказалась с симпатичным лицом и моральной отдушиной в его жизни тут. Теперь он метался в своих внутренних чувствах и выборе друзей. Донеслись разговоры и Шухин поторопился к людям. В тот момент с заднего сидения слез Плаксов Николай в рабочей одежде. Кому из первых пожал Шухин руку, так это отчиму Татьяны, не разговорчивому человеку и, как показалось ветеринару, не принадлежащему самому себе. Ощущение складывалось такое, что комбайнёра выловили в камышах и силой привезли домой. Из коляски встала Любовь Егоровна всегда опрятная, внешне роскошная и привлекательная. Смотрелась на фоне своего мужа чужой женой и это было заметно Шухину невооружённым глазом. Плаксова устремилась в хату переодеваться в дорогу, а Шухин, пожимая руку Шицу, прислушивался, как тот тихо жаловался, что малыми темпами идёт подбор хлебов и изо дня в день срывается вывоз с тока госпоставка зерна из-за прошедших накануне ливневых дождей. Шухин пожалел, что не ко времени припал его день рождения, хотя и Плаксова и бригадир были настроены на хороший отдых даже в середине недели. Чтобы не казаться олухом в сельском хозяйстве, Шухин высказал такую мысль: — Земля хоть и не скотина, а хлопот с нею неменьше! Шицу понравился смысл сказанного ветеринаром и многозначительно прибавил: — На то оно и сельское хозяйство, пока не столкнёшься со всем этим не прочувствуешь! Хорошо день рождение подвернулось, отдохнём часик, другой. Шиц медлительно отвернулся, далеко швырнул окурок в сторону дороги и поинтересовался: — Чего предпочитаешь пить? — Я… я ничего… — скромничал Шухин, будто его поймали на плохой привычке. — Думаю, портвейн пойдёт: три семёрки, Таньке жигулёвское пиво, а остальным столичная водка! На реке Сал был? — Спросил бригадир у Шухина. Тот отрицательно пожал плечами. — Увидишь, понравится! — Решил бригадир, скорее для себя. Из дверей хаты показалась Плаксова в новом цветном халате почти нараспашку. При встречном ветерке оголялись её ляжки и даже был виден облегающий купальник. На ходу она окинула всех зорким взглядом и спросила: — А где Николай? Шиц ответил с улыбкой: — Пошёл в туалет. — Петя, сходи помоги Танюше поналивать животным воды в поилки, а то пока мы приедем, они от жары зальются. Когда Шухин ушёл в задний двор, Плаксова приблизилась к Шицу и шепнула: — Думаю свести Таньку с Шухиным. — А он клюнет? — Буду надеяться. Попробую развязать себе руки, тогда и уедем, правда, милый? а то он скоро о Привозную поломает себе глаза. — Не, она ведь замужем, — удивлённо напомнил Шиц. — И я тоже замужем, а вот всё как складывается! Потомуто я и хочу ветеринара переориентировать на Таню. Но их беседе помешал подбежавший Шухин и поинтересовался у Плаксовой: — Любовь Егоровна, Таня спрашивает купальник ей одевать? — Конечно, а то она не знает, на Сал ведь едем! — И от нетерпения Плаксова передёрнула бровями. — Пойду-ка я её сама погоню, вечно у зеркала возится! Ещё с улицы она покричала в раскрытые двери хаты: — Таня, дочечка, люди ведь ждут, а ты возишься! Татьяна сидела на диване низко наклонив голову, и на зов матери никак не реагировала. Любовь Егоровна вошла в переднюю комнату и нагнувшись возле дочери, настороженно спросила: — Что, очередной бзик? Люди ждут… — Я не поеду, — холодно возразила девушка, не поднимая головы. — Почему? — Я знаю, почему тянешь меня с собой. Хочешь на Шухине поженить? И вообще, я вам там только буду мешать. — Вот глупости ты говоришь, доченька! — Наигранно упрекнула мать. Но Татьяна будто не слышала и продолжала своё: — Ты хоть задумалась когда-нибудь почему у меня парня нет? Не нужны они мне! Ты тогда убила во мне всё! — Когда? — по инерции переспросила Любовь Егоровна, хотя помнила, какую большую ошибку она совершила по пьянке ещё в годы своей молодости, а Татьяна выказывала: — Сама виновата: не надо было надо мной издеваться… — и девушка заплакала, ещё ниже опустив голову. Плаксова села рядом с дочерью и тихо зашептала ей на ухо: — Я думала ты не помнишь этого неприятного случая… Пьяна была, прости… Сейчас хочу исправить свою ошибку, дочка! — Поздно, мама… — сквозь слёзы шептала девушка, — ты убила во мне женское начало, и теперь, как прикажешь мне жить, назначать сведения парням, если у меня в душе пустота?.. — Я стану перед тобою на коленях, лишь бы вымолить прощения… — и Плаксова заплакала, затем обняла Татьяну заплечи и, прижимая к себе, скорбно говорила: — Bсё сделаю, чтобы ты стала счастливой, доченька, а сейчас поедем?.. — Знаю, что не отстанешь, — с равнодушием в голосе призналась Татьяна и поднялась с дивана. — Поговорим об этом в другой раз, всё одно на своём настоишь, да и этот выродок твой… Как я вас ненавижу… Во что превратила папу? — Дочка, я устраиваю свою личную жизнь, — пыталась оправдать себя Любовь Егоровна, поспешая за Татьяной. — Ведь я и о твоём счастье пекусь, может так случиться, будешь в Ростове жить… Татьяне хотелось возражать и возражать матери, высказать накопившееся за эти годы, показать своё душевное одиночество и безвкусицу к жизни, какую уготовила ей мать, но лишь смахнула платочком редкие слёзы повисшие на ресницах и шагнула в проём двери. — Вот так-то лучше!.. — Благодарно шепнула Любовь Егоровна, закрывая хату на висячий замок, при этом в её голосе сквозила заметная ласка, а угрызение совести похоже и не ночевало. Добирались они до реки Сал почти по бездорожью. Сильный мотоцикл Шица легко преодолевал ровную низину буйно поросшей травой. Лодкой плоскодонкой плыла коляска мотоцикла по васильковым и ромашковым цветам, непролазным сплетениям дикого горошка. Разноцветные соцветия растений, оживившиеся после дождей, облепили влажные бока подкрылков мотоцикла и чёрного цвета коляску, а также брюки мужчин и голые ноги Татьяны сидевшей на запасном колесе, привинченном к багажнику люльки. Русые волосы девушки развевались на ветру, секли щёки, а порою прилипали ко лбу, закрывали глаза. Взгляды сидящих на мотоцикле устремлены вдаль. Почти из-под колёс с отчаянным криком тяжело поднимались на короткое крыло сытые перепела, на лету роняя продолговатые в крапинку яйца. Отлетев на безо
пасное расстояние, птицы пикировали в густую траву, садясь прямо на брюшко. Тёплый воздух колебал дали, шевелил бугры, корёжил одинокие деревца, делая с земли слоёный пирог, заполняя низины миражами не существующей воды. Нос Татьяны, так похожий на нос гречанки, легко улавливал аромат полевых цветов и теребил душу девушки. Любовь Егоровна сидела в коляске королевной, обложенная закусками. Она подоткнула под себя старый выцветший полог, смотрела сквозь солнцезащитные очки вперёд, гордо приподняв овальный подбородок. Шухин примостился на крыле коляски, ноги его беспомощно болтались где-то внизу и больно секла их встречная трава. Сидеть ветеринару было настолько неудобно, что приходилось поминутно менять положение тела, одной рукой держась за запасное колесо, второй рукой за оранжевый фонарь габаритного освещения. Хорошо отлаженный мотор с рокотом и без труда выносил седоков на крутые пригорки и катил, катил… Шухину, казалось, они добирались до реки довольно долго, потому что устали руки, онемел позвоночник, и он мог в любую минуту сорваться и потому последствия для себя он плохо представлял. Переменив положение тела, Шухин сейчас снова повернулся к Плаксовой, наклонился к её лицу в надежде спросить, сколько им ещё ехать до назначенного места, но тут же застыл в оцепенении. Его взгляд совсем случайно упёрся в трепетавшие под свободным халатом роскошные груди женщины, так похожие на круглые хлебные булки с крупными сосками цвета запечённой сливы. Шухин не мог отвернуть взгляда в сторону, зрачки глаз и шею словно заклинило и, что характерно, он не чувствовал стыда, любуясь этим великолепием интимного участка женского тела. Завораживающее наблюдение на некоторое время отвлекло Шухина от нестерпимого неудобства, а мотоцикл уже сбавил газ и с бугра катился к одиноко стоявшему деревцу называемой тут маслиной. — Вот он наш батюшка Сал! — выкрикнул Плаксов Николай надсаженным голосом и первым соскочил на землю поросшей скудным полыном. — Да Сал!.. — подтвердила его жена — Любовь Егоровна, с трудом выкарабкиваясь с узкой коляски, беспокоясь не перевернуть бы кастрюли и чашки с закусками. — Эта река берёт начало в калмыцких степях и впадает в Дон. Здесь водятся воооот такие щуки! Караси, лини, есть раки! Как показалось Шухину, она комментировала именно ему и тогда ветеринар поинтересовался: — А глубина реки какая? — Разная, будешь купаться и убедишься, — отмахнулась Любовь Егоровна, разминая отёкшие ноги, прохаживаясь по уклону, стараясь попасть в центр тени дерева. — Любовь Егоровна! — Окликнул Шиц. — Мы с ветеринаром сходим на берег соберём кизяков, может чаю вскипятить или раков пожарить, а вы не забудьте отнести спиртное к воде охладить! — Хорошо, хорошо!.. — Отозвалась Плаксова, вынимая из коляски походный плед, на котором они обычно часто располагались кружком. Шухин спустился с крутояри к самому берегу спокойной реки местами поросшей камышом и чаканом. Внимательно вгляделся в неглубокие заводи, даже заметил течение реки, вспомнил Дон и захотелось искупаться, но подошедший бригадир опросил: — Ну как, красиво? — Впечатляюще! — Ты бы посмотрел на Сал весной!.. Он в два раза становится глубже и течение с ног сбивает! Вот кизяк большой подними! — Попросил Шиц, тоже нагибаясь за сухой коровьей лепёшкой.
Шухин покорно нагнулся и оторвал легковесный рыжий иссушенный навоз от сухой травы, уточнив у бригадира: — И это будет гореть? — Ещё как! Раньше у нас на хуторах только ими и топили зимой и летом печи. Шухин?! Я что хотел у тебя спросить, — решил Шиц заговорить о главном, заманив ветеринара подальше от компании, — говорят ты дружишь с Привозной? Шухин шёл вдоль берега за другим кизяком, обдумывая как ответить и почти без колебания признался: — Чисто по работе… — Ну и правильно. Мой тебе совет: не доверяйся свинаркам, решай всё своей головой. Для интереса спроси у одной, другой работницы и каждая из них будет толковать по-разному, так что смекаль! Шухин возвращался берегом, поднимая очередные кизяки. От кроссовок пугливо отскакивали зеленые лягушата, плескалась рыба в камышах, пьянил запах воды. Отсюда ему хорошо были слышны голоса говоривших под тенью дерева, особенно выделялись женские окрики. Ветеринар набрал штук восемь коврижек из сухого коровьего навоза высушенных безжалостным солнцем и стал неторопливо карабкаться на пригорок. — Пётр Романович, поздравляем тебя с днём рождения! — Услышал ветеринар торжественные приветствия Любовь Егоровны я ее дочери, протянув ему в подарок новенький транзисторный магнитофон. Шухин, конечно, знал и о своём дне рождении и о подарке, но всё-таки поздравление тронуло его. Глаза парня заблестели, он благодарно поцеловал руку Любовь Егоровны и Татьяны, поддержав их торжественные речи: — Действительно, по этому случаю не грех и выпить!.. Спасибо вам! Пили кто что, взрослые «столичную», Шухин вино, которое не успело остыть в воде, Татьяна бутылочное пиво. Пошли разговоры почти ни о чём и вряд ли кто кого слушал. У Татьяны заблестели мраморного цвета белки глаз, без причины улыбалась Шухину и, пододвинув к свои ногам магнитофон, с увлечением слушала понравившиеся ей песни. Плаксин Николай вскоре уснул тут же на краю полога, шумно похрапывал, Шиц и Любовь Егоровна ловили взгляды друг друга. Шухин рвал мелкий полынь и нюхал горькую степную траву будто букет фиалок росших в палисаднике Елизаветы Сергеевны… Но, когда все уже напились и наелись прозвучала команда купаться. Любовь Егоровна первая сняла с себя тонкий ситцевый халат, аккуратно свернула и положила поотдаль. Шухин боковым зрением посмотрел на женщину своей мечты, на то, как её упругое нежное тело светилось белизной. Магическая промежность пьянила голову ветеринара и, чтобы охладить пыл воображений, он вскочил с места и побежал к реке. Татьяна устремилась следом за Шухиным и остановилась у кромки воды, у которой минутой раньше притормозил в нерешительности ветеринар. Девушка взяла его руку и спросила: — Ну что, пойдём? Шухин беглым взором посмотрел на Татьяну, окинул её худобу, отметил маленькую грудь, выпиравшийся лобок, где из-под купальника освободились две длинах и очень тёмных волосины и почему-то пожалел её. Так и держась за руки, они неспеша шагнули в воду и их ноги погрузились в скользкое глинистое дно. Стоя друг перед другом, молодые плескались в прозрачной, чистой воде, в которой кишела рыбья молодь, снуя у их ног. Посматривая на гладь реки, о чём-то говорили, при этом Шухин часто улыбался, кривя полные губа. Татьяна поискала глазами мать и, не найдя её на берегу у одинокого дерева, обозлилась, судорожно передёрнулась всем телом. Успела подумать: «Уже милуется с хахалем… Эх, папка ты папка…» Прислушавшись к речной тишине, она уловила далёкие протяжные стоны матери
долетавшие из-за гряды густых камышей. Чтобы заглушить материнские стенания, принялась хлопать по воде ладонями, по-детски смеяться, не спуская своего настороженного взгляда с белого тела Шухина. Она отметила у ветеринара сыпь под мышками, маленький гнойничок на лопатке и предложила: — Постой, Петя, я выдавлю его, вот так!.. Всё, всё! — и напомнила: — Тебе необходимо больше загорать на солнце. Шухин повёл от боли плечом и прислушался. Он тоже расслышал непонятные стоны. Глаза его забегали и тогда настороженно поделился мнением: — Может так кому плохо?.. — Ага, плохо… — горько сыронизировала Татьяна, — мать раков ловит, потому и тащится. — Но ей хотелось сказать не это и упавшим голосом спросила: — Ты разве не знаешь, что моя мама крутит любовь с бригадиром? От услышанных слов у Шухина широко открылись глаза, он моргал светлыми ресницами и не верил Татьяне, отчего его лицо перекосилось и ветеринар прошептал: — Не может быть, не поверю… — Вот и хорошо, прими за наваждение, за слуховые галлюцинации, — перевела в шутку Татьяна. Хорошее настроение парня мгновенно улетучилось. Он скучно осмотрел берега, а из-за камыша уже доносился приглушённый гомон Шица и Любовь Егоровны. Сейчас там бригадир действительно ловил раков, кидал их под ноги своей возлюбленной, упреждая: — Люба, уползёт!.. Откуда ни возьмись со всего разбега, бомбочкой шмякнулся в воду Плаксов Николай, нагнав собою на берег большую волну. Он нырял, фыркал, уподобляясь животному. Вода мужчину немного отрезвила, он осмотрелся вокруг и спросил у дочери: -Тань, мама где? — Раков ловит с бригадиром. — О! Идея… — оживился проспавшийся мужчина, отплыл от молодых и принялся у противоположного пологого берега искать рачьи норы. Настроение Шухина было окончательно испорчено, когда он увидел грациозно идущую по берегу поросшему сочной травой Любовь Егоровну. Она была незыблемо прекрасна собою, слегка лоснилась на солнце каплями речной воды и кроме Шица никого не замечая вокруг. Спокойная улыбка красовалась на губах женщины, в глазах искрилась довольная безмятежность и томный покой. Всем своим видом женщина как бы говорила, что ничего особенного между Шицем и ею не произошло минутами раньше, хотя дочь знала и Шухин тоже. Ветеринар же, чтобы снять с себя волнение и шок, нырнул под воду и всплыл у ног обескураженной Татьяны, с шумом появился из воды, осторожно протянул к угловатым плечам мокрые ладони, доверительно взялся за её горячие ушные раковины и тихо спросил: — А разве Шиц со своею женой плохо живёт? — Его Лена из-под Шахт и была направлена к нам по распределению, как и ты. Год проработала в Малиновке агрономом, встретилась с дядей Валерой, отгрохали комсомольскую свадьбу, а детей уж какой год Бог не даёт. Доходили слухи лечится от бесплодия, она у него хорошая модистка, но с мужем на людях не показывается, будто чувствует себя виновной, а может и подозревает за мужем связь с моей мамкой. — А ты-то сама давно заметила о их близости? — С год как, — с брезгливостью в голосе отвечала Татьяна, — но я хорошо знаю характер своей матери и она может в судьбе дяди Валеры сыграть трагическую роль. Она проделывает это самое чуть ли не на глазах папы и ты в этом убедился сам… Чувствуя, как в молодом не окрепшем организме Шухина растёт непонятный протест, он с презрением посмотрел на холёное и в то же время великолепное тело своей возлюбленной, но ненависти к этой особе он не ощущал, лишь червём копошилось в глубине души болезненное разочарование, собственной бесполезности в её жизни, от которой веяло сейчас незримой потребностью самки. И уже сидя на берегу, Шухин как к сестре относился к Татьяне давно знавшую кухню любовных отношений собственной матери с Шицем метавшуюся между двух близких ей людьми — отцом и матерью, отчего поглощал стакан за стаканом тёплое терпкое вино, тем самым пытаясь заглушить собственные сердечные страдания к похотливой женщине вдвое старше его. Шухин плохо помнил, как именно он возвратился домой. Много выпил вина сидя на берегу реки. Злился на взрослую женщину и ненавидел одновременно, не мог спокойно созерцать её пышные и вместе с тем привлекательные формы тела. Загадка природы подтаивала у него на глазах, подобно снежной бабы в весеннюю пору. Он ревновал Любовь Егоровну к хладнокровному Шицу, этому влиятельному самцу действующему на два фронта. В сознании Шухина представления о непогрешимости любимой его сердцу женщины перевернулось с ног на голову и теперь он не мог сообразить, как ему жить дальше без чистых помыслов. Десятка полтора крупных раков отдали ему и Елизавета Сергеевна сварила их ещё вечером, подсолив и сдобрив укропом. Теперь они лежали на кухонном столе почти перед лицом Шухина с поджатыми шейками в огненной окраске на утренней заре. Шухин очнулся ото сна мокрый от пота. Оказывается он спал в летней кухне одетым. Узкие джинсы больно врезались в тело, пекла промежность. Ему хотелось снять брюки и это бы сделал, но открылась дверь кухни и Елизавета Сергеевна поинтересовалась с порога: — Ты, родимец, жив тут? Шухин хотел ответить, но язык присох к нёбу и пришлось махнуть рукой. — Может тебе рассольчику принести? Шухин не нашёл что ответить, а женщина развила свою мысль сочувствуя: — Давай-ка я тебе принесу стопочку самогона?.. Не отмахивайся, полечишься! В народе говорят: от чего заболел, тем и лечись! Шухин вспомнил о чём-то, пошарил глазами по столу, а когда увидел подаренный магнитофон, благодарно вздохнул, подумав: «Это Татьяна…» Привычно нажал на кнопку и из динамика полилась песня: «Трава у дома» группа: «Земляне». Снова откинулся на подушку. Перед глазами лежали варёные раки, а Елизавета Сергеевна принесла две стопки, тонко нарезала солонины и наполняя шкалики чистейшим самогоном, ненавязчиво предложила: — Давай, родимец. Под раки, что надо! — Уберите!.. — Взмолился Шухин и прикрыл глаза. — Нет, ты выпьешь, а иначе как на работу поедешь? Шухин послушно поднялся, стащил свой полный зад на табуретку, шея плохо держала голову, а женщина настойчиво наседала: — Давай, родимец, не выкобеливайся! Помни, что я тебе сказала. Шухин покорно взял стопку в руку, посмотрел самогон на свет, падающий из маленького окна. Самогон был чист, как слеза и Елизавета Сергеевна похвасталась: — Первачок! Никого не угощаю им, сама пью! Шухину это польстило, он опрокинул стопку в рот, проглотил самогон и икнул. Ему показалось, жидкость не дошла до желудка и растворилась в области горла. Он долго сидел зажмурившись, наконец открыл мокрые от слёз глаза и потянулся за раком. Вырвал колючую шею, пососал её и только потом облегченно вздохнул. — Во! Я ж тебе говорила… Давай еще по одной!? Шухин молча кивнул головой, чувствуя, как он пьянеет, но состояние улучшилось. — Подумала грешным случилось что-то, а они, черти, хохочут! Хорошо никто из соседей не видел, потому уж темно было, а то бы пошли языками чесать. Еле, еле завели тебя с Танькой сюда. Она ещё хотела остаться присмотреть за тобою, да я отговорила. Ты целоваться к ней лез. Вот какие дела бывают. Может по третьей моей беспаспортной?.. — И в школу не пойдём, — пошутил Шухин, почувствовав прилив развязности. У него прояснилось в глазах, расширилась и похорошела кухня, он по-новому взглянул на хозяйку, которая была сейчас в поношенном до дыр сарафане, особенно это было заметно на массивной груди затаскано до той степени, что всё женское достоинство могло в любой момент вывалиться через рвань. Елизавета Сергеевна почувствовала на себе изучающий взгляд квартиранта, тоже посмотрела на своё отрепье и заключила: — Что, грязная, как чушка?! Ох, Господи… Днями одна, совсем перестала за собою следить, — спохватилась она. — Постой, я переоденусь и ещё выпьем, и, как ты сказал: в школу не пойдём! Шухину казалось, будто давно день, но солнце только, только осветило палисадник Елизаветы Сергеевны и ветеринар встрепенулся. Шухин шибко шёл по гребле и думал: «Где бы мне уединиться?.. У себя в ветлечебнице за столом неудобно, да и свинарки не дадут: какая-нибудь обязательно припрётся, та же Привозная к которой у меня пропал интерес.» И решил он пойти в новый пустующий сарай в резиденцию Любовь Егоровны, где и мух нет и лежак мягкий. Подойдя к двери бытовки, Шухин вдруг услышал разговор внутри помещения. Голоса оказались знакомые: там находились Плаксова и Шиц. Он хотел было тихо удалиться, но взмахом руки задел за дверную ручку и та приоткрылась. — Заходи, Петя, заходи! — Пригласила Плаксова, полуобернувшись. Шухину ничего не оставалось, как поздороваться с присутствующими и пойти вглубь комнаты, протиснувшись между столом и лавкой. — Как настроение, Пётр Романович? — Поинтересовался бригадир и хитрым взглядом скользнул по шаткой фигуре ветврача. — Плохо, — зачем-то соврал Шухин. На данный момент он чувствовал себя превосходно после выпитого самогона. — Егоровна, надо полечить человека, — пожалел Шиц. Шухин заметил, лица у присутствующих здесь были довольные и слегка утомлённые. Эта догадка проскользнула у него как всплеск молнии и голова тут же загрузилась другими мыслями, а Шиц продолжил: — Там в сейфе ещё есть пшеничная? Налей ему стакан. Заведующая послушно подошла к сейфу покрашенному под дерево, и длинным ключом с фигурными бороздками и повернула в скважине два раза. Нагнулась, чтобы заглянуть в тёмные отсеки и изумилась: — Валера, есть! И колбаска тоже. — Вот и хорошо, доставай три рюмки! — Слушаюсь! — Весело поддержала Плаксова и напомнила. — Это ещё тот копчёный сервелат! — Так что, Шухин, мы составим тебе компанию, — доверительно признался Шиц, разминая в пальцах сигарету. — Такая колбаса лишь засохнет, но не пропадёт, — убедительно заключил бригадир и принялся разливать водку. — За твой прошедший день рождение! — напомнил он. Они выпили тёплую водку, грызли иссохшую колбасу, ломали корку хлеба и жевали, благо все тут были ещё довольно
молоды, а зубы целы. Плаксова зачем-то ещё раз пошла к сейфу и присела возле него, Шухин посмотрел осоловелыми глазами на упругие ляжки женщины, ощутил прилив сексуальной энергии да так, что свело кострец. Вдруг он увидел на подоле коричневой юбки более тёмное и, конечно, влажное пятно, подумал: «Зачем-то застирывала?.. Значит, занимались тут любовью до моего прихода…» Как же Шухин сразу не почувствовал обонянием присутствия в воздухе запаха близости. «Чёртова курица!» — Выругался мысленно ветеринар. А Шиц занялся поисками какой-то вещи в собственных карманах, и, найдя бумажку, окликнул заведующую: — Егоровна, вот тут у меня накладная на забой свиньи на общепит, распорядись, чтобы Ульрих зарезал одну из выбракованных машек. К десяти утра Привозной приедет и заберёт тушу. — Рафаилович, а кто же освежует?.. — Растерянно спохватилась заведующая. — Ульрих ночь варил кашу, а на сегодня отпросился в Заветное подлечить зубы. Шиц приподнялся над столом, в желании протиснуться к двери, но в задумчивости застыл, в уме разруливая ситуацию. — Значит, сделаем так, — озвучил он своё решение, — пойдёмте, я быстренько зарежу свинью, а вы с Петром осмалите ей и разделаете. Хорошо? За работу возьмёте себе гусачок, голову и ножки, — скорее это касалось Шухина, потому что щурясь смотрел на ветеринара своим пронзительно изучающим взглядом. Шухина просьба бригадира непонятным образом окрылила и он выпалил: — Что вы, Валерий Рафаилович, будете вымазываться, свинью я и сам попробую зарезать, надо же когда-то учиться! — И действительно, ткнуть ножом в сердце, много ума не надо, — согласилась Плаксова с решением ветеринара, провожая Шица за дверь. Вскоре до Шухина донёсся рокот работающего мотоцикла, который стоял с тыльной стороны сарая — так, чтобы его никто из посторонних не видел, а Плаксова возвратилась в бытовку, села на своё место и напомнила: — Подождём когда последние бабы уйдут домой и пойдём резать. А ты, Пётр, можешь ещё выпить сто грамм для храбрости, — предложила она. Но Шухина в этот момент кинуло в жар при одном лишь ощущении, что он остался с любимым человеком наедине, хотелось упасть к её ногам, обнимать дорогое тело, целовать подол юбки, но боялся, что она отшвырнет его как котёнка от себя, при этом унизив его мужскую гордость и человеческое достоинство, потому он держал себя из последних сил. — Только оставь немного бригадиру, Валера просил, — напомнила Плаксова, когда Шухин ослабевшей рукой наполнял водкой стакан. — Может и ты?.. — Неожиданно предложил Шухин, смело взглянув в милое сердцу лицо начальницы в загорелое от вчерашнего гуляния на солнце. — А-ааа, давай! Где наше не пропадало, — Решительно согласилась она, пододвигая свой стакан. Выпили и закусили. Плаксова сытно потянулась до лёгкого хруста в суставах ног, выпячив вперёд свою божественную грудь и призналась: — Сама не выспалась… Пойдём что ли, бабы ушли! Как всегда, Шухин шёл из бытовки следом за Плаксовой, пробежал взглядом по подолу юбки, но ничего подозрительного на материале не заметил и уверился, что пятно высохло. Двор СТФ был пустынным. Где-то истошно орала ворона, скорее всего со стороны навозных куч, то и дело мимо пролетали мухи, но не те, которые жили рядом со свиньями, а полевые, мелкие, юркие и почти не заметные. Воздух над хутором колебался, преломляя в огородах растущие подсолнухи с яркими шапками и кукурузу с белыми метёлками наверху. Усиливалась жара. Шухин и Плаксова, друг за дружкой вошли в сарай, где находились во вместительном базу отбракованные свиньи. Они зубастыми, слюнявыми ртами елозили по пустым деревянным корытам подвижными розовыми пятачками, упругими языками выковыривая из щелей остатки сухой дерти, грызлись между собой и громко фыркали, пугая друг дружку. Как только Шухин увидел крупных животных с грязной шерстью по бокам, сразу оробел. Он стал корить себя, что в порыве смелости и уверенности согласился на забой, теперь не представлял, как это получится у него на самом-то деле. Пока Шухин глубоко дышал, унимая дрожь в коленях и давя страх, зевая непонятно от чего, Плаксова принесла знакомый нож и, держа его в руке за блестящее длинное лезвие, спокойно напомнила ветеринару: — Егор Иванович сначала выгонял свинью в узкий проход, где мы стоим с тобою, накидывал на пятачок капроновую верёвку, привязывал край этой верёвки к железному базу и, пока та брыкалась, пытаясь освободиться, под левую ногу вгонял нож в грудь. Уже от этих подробностей в процессе по убою свиньи у Шухина подкашивались колени и он был готов рухнуть на проходе вместо свиньи, сославшись на плохое самочувствие. Не мог видеть со стороны своё бледное лицо, трясущиеся губы и подбородок. На него было жалко смотреть, но Плаксова терпеливо ждала хоть какой-нибудь команды от ветеринара, а у Шухина не шевелился язык, мгновенно присохнув к нёбу. Наконец он промямлил: — Какую? — Во-ооон ту, Петя! С обвислыми ушами. Её месяц назад пригнали с летника девчата. Она умудрилась подавить всех своих поросят и стала есть чужих. Свинья почувствовала неладное, том более на неё смотрели враждебно люди и не сразу пошла в раскрытую калитку, зло вгрызаясь, чавкая пенистым ртом и утробно хрипела, пугая присутствующих тут. Плаксова стояла напротив Шухина и ждала от него решительных действий. Вид у женщины был более чем спокойный, слова рассудительны, а внешне трезва будто и не было часового застолья в бытовке. У Шухина вдруг что-то перещёлкнуло в голове, панический страх и моральный упадок сменились на агрессию, а тут он ещё вспомнил чьи-то метко сказанные слова: «Человеку необходимо утверждаться в этом жестоком мире. Для того мы и выращиваем скотину, чтобы их потом есть.» А свинья продолжала упираться всеми четырьмя ногами в цементный пол, вяло мотать продолговатой головой, отчего её длинные уши громко хлопали и это всё вместе крайне раздражало Шухина. Даже не оценив своего невыгодного положения, зверем набросился на животное сверху, нагнулся будто наездник на лошади и снизу вонзил длинный нож свинье под переднюю лопатку. В живую ткань оружие вошло без препятствий и даже Плаксова не успела осознать, что ветеринар это сделал! Свинья вскрикнула, задрожала всем телом и, теряя силы, медленно опустилась сначала на задние ноги, затем на передние, упёршись рылом в узкую рымбу и испустила дух. Шухин только сейчас увидел лужу крови, хлеставшую из раны животного, как с перерезанного водяного шланга. Он отбросил нож к ногам Плаксовой и прерывистым голосом прохрипел: — Готово!.. — Молодец! — Похвалила Плаксова и внимательно посмотрела на Шухина. Ветеринар стоял бледнее киношного экрана в хуторском клубе, глаза беспокойно бегали от туши свиньи к ней. Правая окровавленная по локоть рука плетью висела вниз, а свинья, тем временем завалилась на бок и жалко выглядела. Ещё полтора часа понадобилось Шухину и Плаксовой, чтобы осмолить крупную свинью паяльной лампой и освежевать. Конечно, тушу Шухин разделал неумело, но Плаксова подхваливала его и заодно поправляла, где считала нужным. Ветеринар устал настолько, что походил на выжатое мочало. Болел каждый сустав, тряслись ноги, не слушались руки, но он был счастлив от своей проделанной работы. Привозной приехал на бортовой машине во второй половине дня. Кусками погрузили тушу в деревянный кузов на дырявый полог и ГАЗончик уехал. Плаксова открыла кран и тёплая, нагретая солнцем вода побежала из резиновой шланги. Шухин болезненно нагнулся у искусственного источника сбегавшего по ложбине в рымбу, намылил непослушные кисти рук, освобождаясь не только от неприятного запаха свежего мяса, но и от жира застывшего на голых участках тела, а Плаксова стояла рядом, ждала своей очереди и по родительски говорила Шухину так нужные сейчас ему слова благодарности: — Спасибо тебе, Петюшка, выручил. Одежда — пустяки, отнесёшь моей Таньке, она выстирает её в машинке, а сейчас пойдём в бытовку и выпьем по такому поводу, чтобы снять усталость и нервный стресс. Я в бумажный мешок положила свиную голову, ливер, мяса на котлеты, фуражир Дёмин Юра отвезёт это всё на бричке тебе домой. В бытовке сохранился прохладный воздух так необходимый сейчас Шухину и его разгорячённому телу. Плаксова нырнула рукой в сейф и извлекла оттуда запечатанную бутылку «Стрелецкой». Этот крепкий напиток Шухин уже где-то видел бледно-розовый на свет и, говорят, весьма крепкий. — У тебя тут, Егоровна, целый магазин. — А ты как думал. Без этого в наше время никак нельзя! — Мелодично зазвенели в её руках маленькие хрустальные рюмки, которые она держала для особых гостей, вновь запахло колбасой… После двух рюмок между заведующей и ветеринаром потекла откровенная беседа о жизни, о политике и, слава богу, о том, что наконец-то в Афганистане закончилась для СССР необъявленная война. Плаксова не поленилась упомянуть, какое доброе дело Шухин сделал для неё, зарезав свинью, на что тот улыбнулся, хмелея от стрелецкой. Сейчас он себя чувствовал чуть ли не героем, как с необычайными трудностями победил собственный страх, показав себя в глазах Плаксовой решительным мужчиной. От крепкой стрелецкой Шухина прошиб пот. Почти домашнее уединение навивало ветеринару искреннее желание признаться Плаксовой в главном. Её предрасположение шло ему навстречу и, сидя напротив женщины, думал: «Если не сейчас признаться Любовь Егоровне в любви, то значит не признаться никогда.» Но почему-то оттягивал время «икс», впиваясь взглядом в её побледневшие губы такие притягательные сейчас и, вместе с тем, недоступные, отчего болезненно кружилась голова. Он даже разглядел три тонкие, почти незаметные морщинки на лбу. Красили женщину пышные волосы на небольшой округлой голове, перехваченные сзади розовой атласной ленточкой. Эта простая причёска делала Плаксову моложе своих лет и доступней в его понимании. Полные груди при движениях рук перекатывались будто волны в море и Шухин невольно прожигал взглядом тонкий материал летней сорочки с большим декольте. Шухин чувствовал, будто становится на тонкий лёд на реке, но остановить свои чувства уже не мог. Протянув к Плаксовой свои короткие усталые ладони, тронул пальцы испачканные лоснящимся жиром от колбасы и чуть ли не теряя сознание, прошептал: — Любовь Егоровна, я люблю вас, честное слово!.. — Я знаю, — услышал Шухин её спокойный ответ. А ветеринар продолжил: — Глядя на тебя я спокойно не могу дышать, спать боюсь ложиться в холодную пустую постель, всегда мысленно приглашаю твой дорогой моему сердцу образ!
— Всё я знаю, мой милый мальчик, — ответила она ему, — но ты подумал о разности в возрасте? Я вдвое старше! Ты дитё мне… Шухин слушал этот трезвый отказ опытной женщины, но не испытывал стыда за признание, потому что это когдато должно было произойти и чем раньше он это сделает, легче его сердечным страданиям. В эти минуты Шухин забыл о существовании Шица, про его грязные шашни с этим святым человеком, истинную цену которой тот не знал. Ветеринар жалел заведующую, попавшую в крепкие лапы бригадира, ещё не видел его безропотную жену — Лену Пекас, по сочувствовал этой женщине, а Шица ненавидел с каждым прожитым днём всё больше и больше. А Любовь Егоровна продолжала вразумлять молодого ветеринара: — Ты вот что, дружок, женись на моей дочери Тане, думаю, вы станете отличной парой, а я уже стара и со временем стану присматривать за вашими детками. — Ты не знаешь себе цену, — разъясняя умолял Шухин, чувствуя, как под ним проваливается тот самый тонкий лёд и его любовь скоро уйдёт на дно вместе с ним. Цепляясь за острые выступы крыг, шептал заведующей, казалось бы, самые нужные слова любви: — Ты не представляешь, как я тебя люблю, в тебе я увидел женщину необычайной красоты… — Это всё слова, дружок, а о завтрашнем дне подумал? Мне идёт тридцать девятый год! — Хочу тебе напомнить, я читая книги и убеждался, что пары живут и постарше друг от друга, лишь бы между ними горела любовь! — Шептали бледные губы ветеринара. — Петюшка, я верю, что ты любишь меня! — Тихо соглашалась Любовь Егоровна. — Но я к тебе сейчас отношусь, как к собственному ребёнку. Женись на Тане, свадьбу сыграем комсомольскую, хату куплю тут в Малиновке и буду при вас. Шухина застолбило при мысли, а вдруг он женится на её дочери. Он ещё не понимал хорошо это будет с его стороны или плохо, но уже сейчас не мог смело посмотреть Плаксовой в глаза, как он это делал минутами раньше. А Плаксова провела от удовольствия языком по губам и подумала: «Как хорошо всё складывается для меня: отпала необходимость самой унижаться перед этим ребёнком, ради всего того, о чём до мелочей обдумывала с Шицем.» И чтобы деморализовать Шухина окончательно, повторилась: — Дорогой мой мальчик, моё же ты дитё золотое… Я стара и твоим зубам не подвластна! А запросы у меня… как у королевны! Не потянешь, — говорила она сожалеючи с еле уловимой улыбкой на блестящих губах, с прищуром выразительных глаз и речью не терпящим грубых тонов, чтобы не разрушить создавшуюся тут откровенную идиллию в понимании. — Я всё равно буду тебя любить, — промямлил уверенно Шухин, — не отговоришь!.. И тут его речь оборвалась, губы вытянулись в струнку, глаза наполнились слезою и он заплакал. — Вот видишь?.. — Шептала Любовь Егоровна, проводя рукой по волосатой голове Шухина. — Поплачь и всё пройдёт! Полюби мою Таню, она у меня единственная дочь и я перед ней в неоплатном долгу. Всё возможное сделаю, чтобы вы жили хорошо! — Любовь Егоровна, оставь меня одного? — упавшим голосом попросил Шухин. — Понимай, как знаешь, но я всё равно тебя буду любить, — пробубнил ветеринар, не отрывая головы от стола. — Хорошо, хорошо… люби, но ты приляг на лавку, а я схожу к кормокухне, может приехал фуражир, распоряжусь. Выйдя из сарая, Плаксова привалилась к горячей кирпичной стене сарая и долго стояла в раздумии, смахивая с губ языком солёные слёзы. «Однако, он молодец! — Похвалила она Шухина. — Оценил во мне красоту, не то, что некоторые, слова хорошего в свой адрес не вытянешь. Может и Шиц меня любит за красоту?.. Но не признаётся… Я-то знаю за что люблю бригадира!» — Подумала она и загадочно улыбнулась, устремив свой заплаканный блуждающий взгляд в далёкую синь безоблачного неба. Ближе к вечеру Шухин украдкой покинул бытовку пустого сарая. Поозиравшись по сторонам и, не желая встречи с Плаксовой, пошёл огородами к Елизавете Сергеевне на квартиру. Усталость незаметно покинула, но горький осадок в душе отравлял ему настроение. Перебирая в голове всё сказанное Плаксовой, утешал себя лишь тем, что наконец-то высказался, отчего пропала неопределённость и пусть она теперь знает, что именно он думает о ней. Завьялова заприметила Шухина ещё издали. Она бросила тяпать огород и пошла навстречу квартиранту по протоптанной дорожке. — Что-то, родимец, на тебе лица нет? — Всполошилась женщина. — Неужели до сих пор страдаешь от похмелья? Пойдём, пойдём, родимец, я тебя грушевым компотом угощу. А свиную голову и гусачок мне фуражир завёз, сто грамм, гад, выцыганил? Выпив поллитровую кружку прохладного компота, Шухин довольный тем, что очутился дома, бодро крякнул и пожаловался хозяйке: — Устал я сегодня, Елизавета Сергеевна, пришлось свинью резать, измазался, как чушка! — А ты сними с себя всё, я к утру и постираю, — заботливо оживилась женщина, шурша подолом нового сарафана, пахнущего грубыми духами и ещё чем-то. — А мясо он привёз? — Поинтересовался Шухин. — Да, да… килограмма три не меньше!- Котлеток сжарите? - Конечно,родимец! - По матерински услужливо пообещала Елизавета Сергеевна, провожая его в хату на покой. Разбитый физически и морально, Шухин уединился в хате и прилёг на кровать в передней комнате возле окна с обзором на кухню. Он увидел через стекло часть неба, солнце зашло за крохотную постройку прокалив степной воздух настоянный на скошенных хлебах и луговых травах. Шухину было не до степных красот, он снял с себя грязную одежду, горкой положил её у кровати и безмятежно уснул до утра. Несколько раз Елизавета Сергеевна входила в комнату, где глубоким безмятежным сном спал её квартирант, прислушивалась дышит ли тот, затем позакрывала все ставни, сама же осталась коротать ночь в кухне, занявшись стиркой.

   Глава 9

   Над Малиновкой разгорался новый день. Большое оранжевое солнце, слегка приплюснутое сверху, ещё не согревало просторы, обливая ровным светом росистые травы, посвежевшую за ночь листву садов и огородную зелень. Окрестные поля отливались праздничной желтизной, в низких местах просматривался редкий туман. Неохотно покидали свои стойла крестьянские коровы. Они вяло прохаживались вдоль заборов, оправляясь на сухую землю, почёсывая копытами бока и обнюхивая незнакомое. Редко какая из них потянется влажными губами за короткой травой у забора. Отщиплет былинку полына и брезгливо жуёт, посапывая, отгоняя хвостом назойливых мух и слепней. Вот и пастух, щёлкая кнутом, неспеша направляет коров на край хутора, покрикивая на животных. В утренней тиши голос человека слышится далеко и сочно, как будто он стоит рядом. Шухин открыл глаза. Его разбудило мычание коров, будто стадо стояло у окна хаты. Хотел взглянуть, но ставни заботли
во прикрыты хозяйкой. Сразу вспомнил о Елизавете Сергеевне. Заподозрил, что это она запечатала его в четырёх стенах, чтобы квартирант спал подольше. Ветеринар поводил глазами по тихой комнате, но хозяйки тут не было, зато стопкой лежали постиранные ею вещи и он благодарно улыбнулся. Когда Шухин вышел за порог, солнце уже хозяйничало в палисаднике, а где он стоял ещё была прохлада и тень. Сладко потянулся, опохмельного синдрома уже не было и он порадовался за это. Когда открыл дверь кухни, Елизавета Сергеевна вяло поднялась с постели, где провела всю ночь и тоже зевнула. — Здравствуйте! — Поприветствовал Шухин, пошире открывая дверь. — Здравствуй, родимец, здравствуй… Ну, как выспался? — Во я дал! — Похвастался Шухин и направился к колодцу умыться под рукомойником. Под ивой ещё дежурила ночная прохлада, бодрившая Шухину разнеженное ото сна тело. Он плескался, крякал от удовольствия и, когда обтёрся полотенцем, настроение было на все сто! Съел одну или две котлеты и огородами направился на свиноферму. Пока шёл в свою ветлечебницу, вспомнил весь вчерашний день, признания в любви к Плаксовой и ничуть не жалел об этом, хотя в душе оставался неприятный осадок. Думал, как теперь поведёт себя его возлюбленная и может перестанет встречаться с Шицем, предоставив своё сердце ему. Уединившись в своей маленькой каморке, Шухин приступил к разбору лекарств на полках, их сортировкой. Записывал в блокнот какие из препаратов применялись чаще, чтобы заказать их на складе центральной усадьбы. Шухин так увлёкся своим занятием, что не услышал, как открылась дверь лечебницы и на пороге показалась фигура Плаксовой. Женщина прощённо улыбнулась краешками подкрашенных губ и окликнула с порога: — Доброе утро, Петюшка! А я тебя в бытовке ждала… Шухин резко обернулся к двери, пытаясь понять для чего именно та его ждала. Увидел её в бессменной одежде в светлом проёме двери, словно на киношном экране и его сердце невольно дрогнуло. Он с сожалением подумал: «Начинается…» Плаксова осторожно прошла к столу, выдвинула шаткий стул, чуть ли не на середину комнаты, предварительно смахнула ладонью пыль и присела, скрестив ноги. Шухин мельком посмотрел на её лоснившиеся загаром икры, на босоножки на узких коричневых ремнях. При виде всего этого великолепия, невольно поспешил опустить взгляд. А Плаксова, чувствуя своё превосходство, специально хвасталась небрежностью лёгких одежд на ней, зачем-то потрогала подол юбки, приподнимая его и поглядывая на голые колени, будто там сидела надоедливая муха. Она понимала своё всесилие, специально манерничала, поправляя кофту на себе то там, то здесь, поскорее доказать ему, что она могущественна и в то же время неприступна для него. — Петюшка, ну ты думал над моим предложением насчёт Татьяны? — Думал, — ответил он не оглядываясь больше, будто увлёкшись там чем-то, — но пока у меня к ней нет чувств. Свои к тебе я высказал, можешь смеяться, только тогда я уеду от- сюда, — предупредил Шухин на полном серьёзе. — Глупенький ты мой! — Пожалела Плаксова Шухина приятным бархатным голосом. — Какой женщине нелестно слышать, что её любят, но ты задумывался о разности в нашем с тобою возрасте? Тебе двадцать два, а мне скоро сорок. А через двадцать лет?.. Тебе, милок стукнет сорок два, а мне уже шестьдесят. Чувствуешь причину? Я уже стану пожилой бабой, может быть больной и неприглядной, а ты как раз в рассвете мужских сил… Её годовые выкладки словно жгучим кипятком ошпарили его тонкие ранимые чувства к ней и в то же время Шухин признался себе, что через двадцать лет Любовь Егоровна действительно станет старой, но годами ли меряют любовь? Сейчас он мучился от того, что не может пока получить от возлюбленной ту душевную потребность и любовную страсть, а через два десятилетия может вообще случится не предвиденное… Плаксова ненавязчиво нарушила его поток мыслей и назидательно продолжила: — Я хотела бы видеть тебя, Петя, своим зятем: мне именно такой нужен по жизни. Шухин криво усмехнулся и съязвил: — Так я Таньке твоей нужен или тебе? — Конечно Татьяне и… мне тоже! — Гм… но я уже признался тебе, что не питаю к твоей дочери никаких чувств, ты другое дело! — Только дай согласие. Попробуешь: она молоденькая, сладенькая, потом согласишься когда-нибудь, что я права была. Шухина развлекала откровенность заведующей, эта циничная игра слов человека знающего себе цену и Шухин теоретически пошёл на встречу: — Хорошо! Если я соглашусь с твоей просьбой, а с тобою как? — Это всё будет зависеть от твоего поведения, — недвусмысленно подчеркнула она, даря ему надежду по-прежнему любить её. — И что я должен делать? — Во-первых, назначь Тане свидание, чаще бывай у нас дома, только не пялься на меня, — напомнила она и безобидно ухмыльнулась, — остальное предоставь мне. И чем скорее станешь моим зятем, тем больше выиграешь в будущем. При этих словах Плаксова облизала слабо накрашенные губы кончиком языка, поиграла бровью к встала. Сделала три шага к двери и остановилась перед Шухиным сидевшим на корточках. — Ну, так как? — Уточнила она устремив свой соколиный взгляд сверху вниз, от которого у Шухина задрожало даже нутро. Он был подавлен её волей и не в силах был сопротивляться этой властной женщине, возбудительнице собственного низменного греха. Сейчас он мысленно обнимал её тёплые колени и покорно целовал ноги со словами: «Пожалей меня, пожалей… Позволь прикоснуться к твоим запретным местам, тогда я исполню все твои желания…» — Шухин, выкинь свои желания из головы… — будто читая его мысли, упредила она его и отошла к распахнутой двери. — Делай со мною что хотишь… — словно в бреду прошептал Шухин, унимая дрожь тела передавшаяся и на его речь. — Ну, ну, милок… Не раскисай так. Своею откровенностью ты ставишь меня в неловкое положение, а вдруг кто из свинарок зайдёт сюда? Я совсем забыла зачем пришла, - сказала она, словно опомнившись. — Возьми шприцы и сходи на ПТФ сделай курам вакцинацию от чумы. Кстати, Таня уже там и ждёт необходимые лекарства у неё. И ещё: я сегодня сделала выбраковку поросят, оставила двоих тебе, буквально сейчас забери их домой. — Я ещё деньги же получил… — Вот чудак! — игриво посмеялась Плаксова. — Так просто забери их, дарю этих кабанчиков на счастье. Мешок возьмёшь в бытовке под лавкой и огородами занеси к своей Елизавете. Всё одно дорога на ПТФ проходит мимо. Немного повременив и справившись с приливом чувств, Шухин взял мешок, зашёл в тот баз, где резал кабанчика себе на день рождение, в котором жались друг к другу два подсвинка килограмм по тридцать, опустил их в мешок и потащил на горбу к хутору. Поросята повизгивали, но Шухину было без разницы. Сейчас он никого не боялся, потому что был уверен: не ворует. С трудом дотащил вес в шестьдесят килограмм во двор Елизаветы Сергеевны. Та его встретила в крайнем удивлении, а Шухин впервые прикрикнул: — Чего стоите смотрите? Освобождайте катух от хлама: хозяйничать будем! В колхозе живёте, а кроме трёх кур ничего больше не имеете! — Родимец, конечно, спасибо тебе, а кормить их чем? — Растерянно поинтересовалась медлительная женщина. — В год я получаю триста килограмм пшеницы и столько же ячменя, хватает лишь курам. Вот ты их кормить и будешь, — безобидно бурчала женщина, стоя раком в узком катухе и выкидывала из него старые палки. Я баба и шастать по ночам по амбарам не приучена, — продолжала бухтеть она, — одно спасение — самогон! За самогон что угодно тебе домой принесут и привезут… Шухин слушал неприкрытую радость хозяйки. Собственная гордость распирала ему грудь и он пошёл в кухню попить компоту, а когда возвратился, то поросята дружелюбно похрюкивали в катухе, и друг перед дружкой грызли принесённый с огорода молодой кабак. Ещё не было и десяти часов утра, а Шухин неторопливо брёл по узкой колее натоптанной тракторами и бричками на небольшую возвышенность, на которой и находилась птицеферма хутора Малиновка. Сарай был длинный старый ещё довоенный набивной это значит слепленный из глины, которой здесь немерено. Кур несушек в нём насчитывалось голов пятьсот. С правой стороны этого не хитрого помещения располагалась бытовая комната птичниц и она же сторожка. Ветеринар открыл массивную дверь и очутился в узком коридорчике, отделяющем сам сарай и бытовку. Поднажал дверь направо и взору предстала небольшая комната с кроватью, и столом, налево печь под уголь. Единственное окно занавешенное белой тряпицей выходило на степной простор. Здесьмягкий полумрак и Шухин не сразу увидел трёх женщин сидевших на окрашенной лавке. Лишь минуты через полторы среди присутствующих он угадал Дедович Татьяну. Девушка смотрела на него и улыбалась, две другие молчаливо изучали ветеринара. Видели ли они его у себя в хуторе, он не знал, но обратился к Татьяне: — Скорее ты в курсе, зачем я пришёл? — Конечно! Девчата, пойдёмте ловить кур, — с непонятным облегчением в голосе объявила Татьяна. Они вошли в длинный сарай без потолка по центру которого тянулась сложенная из кирпича обогревательная дымовая труба. По правую сторону насесты и гнёзда, по левую зимние кормушки и поилки. Куры бродили по закрытому помещению, нервно озираясь и ожидая, когда им откроют лазы — выходы на белый свет. Приступили к вакцинации почти сразу. Работницы ловили кур сачками, подносили Татьяне, та сжижала им крылья, а Шухин колол одной иглой всех подряд. Обработанных отпускали в лазейку на волю. Вскоре в сарае стало душно от скопления живых тел птиц, пахло помётом, в воздухе летала мелкая пыльца из пуха от птицы, щекотала горло, и приходилось дышать через нос. Шухин позабыл о времени, только чувствовал, как нестерпимо ныла поясница. Он уже и сидел на отопительной трубе, потом снова вставал. Татьяна заглядывала ему в глаза, будто спрашивала, как он себя чувствует. А что отвечать, если некогда смахнуть пот с лица, микрочастицы пуха лезли в горло, вызывая чёх и кашель. Иногда брала шприц Татьяна и сама вводила вакцину, давая Шухину передохнуть, если это можно считать отдыхом, держа в руке трепыхающую курицу. Ветврачу пришлось несколько раз объяснить работницам, что после вакцинации нельзя есть из-под кур ни яйца, не употреблять мясо в пищу.
Но вот и последняя курица была провакцинирована. Работницы открыли лазейки, а сами через двери вышли на свежий воздух. Мило светило солнце, вдали на северо-западе маячила тёмная грозовая туча, но она вряд ли дойдёт сюда. — Ты куда сейчас? — поинтересовалась Татьяна, обмывая лицо и руки водой из бочки на колёсах. — Пойду в ветлечебницу, — ответил тихо Шухин, чувствуя, как у него першит в горле. А куры уже разбрелись по большому двору загороженному сеткой рабицей. Иная из них купалась в пыли и Шухин подумал: «Есть вши…» — А мне маму надо увидеть, — напомнила Татьяна и предложила: — Пойдём составлю тебе компанию. Шухин умылся тоже, немного полегчало, повесил на плечо тяжёлую ветеринарскую сумку и пошли вниз к хутору, который лежал в неглубокой ложбине. — Таня, тут у вас есть клуб? — Поинтересовался он. — Да! — А фильмы показывают? — Помню в детстве каждый день. Привозили даже мультфильмы и Еролаш, а сейчас только по выходным и то люди мало ходят: у каждого в доме свой телевизор, — неспешно рассказывала девушка, посматривая то на Шухина, то на хутор, дремавший в низине. При клубе есть библиотека, она работает, по воскресеньям в фойе мужики в козла рубятся. Я думаю, везде так, правда? — Не знаю… — спокойно отвечал Шухин, — я в городе жил, а там всё по-другому. Таня у тебя парень есть? — Поинтересовался он, искоса взглянув на тощий профиль девушки. — Зачем он мне… — после некоторого раздумия, ответила она и в её голосе почувствовалось раздражение, — спасибо мамке: она такую свинью подложила… Мне теперь хоть с золотыми ободками подай ухажера, смотреть будет тошно.  — Почему так? — заинтригованно продолжал допытываться Шухин. — А ты у неё расспроси, — холодно ответила Татьяна и прибавила, — сначала мне надо душу вылечить, а потом о замужестве думать? — А я могу стать твоим врачом, — сделал первый шаг Шухин. — Не знаю: время нужно, — сердито огрызнулась Татьяна. Шухин понимал, девушка чего-то не договаривает, потому что между Татьяной и матерью существует незримая тайна, в которой не хотят признаться не та и не другая. Остальную часть дороги Татьяна и Шухин шли молча, каждым думал о своём. Они расстались на территории свинофермы. Девушка направилась в хутор через переулок и дальше в степь. Она также работала учётчицей на МТФ, а Шухин к себе в ветеринарную хатёнку. Стоило ему только снять с плеча сумку, вдруг его голову осенила мысль сходить на МТФ тоже. Захватив сумку, Шухин выбежал на улицу и поискал глазами Татьяну, которая вошла в переулок. Кричать вдогонку было бесполезно и Шухин побежал следом. Располневший за этот месяц ветеринар с трудом нагнал Татьяну за хутором на возвышенности. — Решил с тобою сходить на коровник,— скороговоркой выпалил он, переводя дух. — Пошли… — ответила ему девушка на лице которой промелькнуло удивление. — Что это ты вдруг надумал? — По работе, а то скажут ветеринар есть, а глаз не кажет. — И это так, — согласилась девушка, придерживая подол цветного платья от порывов ветра, налетевшего с северо-запада, хотя дождевая туча уходила на юг. У Шухина промелькнула мысль, подсказанная Любовь Егоровной, как-то найти подход к закрытому от него сердцу Татьяны да и скоротать время до заката солнца, тем более дома его никто не ждал, а тут подвернулся подходящий случай убить двух зайцев. Вечерняя дойка ещё не начиналась, доярки сидели возле летних базов и ждали из степи гурт коров. Перетирая ненасытными языками малиновскую жизнь, тем и наслаждались. Больше всех было слышно Фролову — бабу лет пятидесяти загоревшую на солнце до черноты на обработке собственного огорода. Облезший в ранках нос, большие нервно бегающие глаза, узкий лоб. Она только что выслушала мнение товарки и резко вскрикнула: — Девчата! Послушайте что я скажу! Теперь вы за неё глотки дерёте, благодетельницу в ней увидели? Как же! Может кто помнит её лет двадцать назад, как она только от одного запаха навоза нос воротила? А потом возвратилась из города учёной и Колю, так сказать, на себе женила и пряталась за ним, как за каменной стеной, пока хорошую должность не получила вот через это… — указав на собственную промежность, яростно доказывала доярка. — Пополнела на вольных хлебах наша Любовь Егоровна, похорошела… Ану обработать забитому мужику такое лихо?! Господи прости, а как влезла на свинарник заведующей и всеми почитаемой стала! Куда нам… Наела задницу ни какому мужику её не объездить. Теперь ходит по Малиновке барыней и земли грешной под собою не чувствует. Бабы, может из ваших мозгов всё прошлое повыветрилось, а я-то хорошо помню, какой она работницей в бригаде была в девках. Быстро в одно место пыли набилось, враз мотанула в город учиться и выучилась!.. Матери в подоле привезла эту самую… Таньку. Видно серьёзную школу там прошла, да об одном молилась… Сидевшие кружком бабы, рассмеялись, со слов догадавшись, чего именно приобретала в городе теперь уже Плаксова Любовь Егоровна, но каждая из них предпочитала молчать, но Воронкова не утерпела и заступилась за заведующую СТФ: — Да все мы такие: кому охота рано вставать и в говно нырять? Каждый ищет, где лучше, значит, у Любки есть голова на плечах, смогла своё найти в жизни, а твоя и моя доля коровам сиськи тягать, да грязь ногами месить! — Куда уж нам неучам… — не сдавалась Фролова, от досады двигая широкими мужицкими плечами под серой блузкой, — она в бригаде всем задурила головы. —На что Шиц Валера — бригадир наш, мужик себе на уме и то упаси господи её ослушаться. Да что бригадир, ветеринара новенького к себе на СТФ приписала, как будто в бригаде других ферм нет! Парнишка месяц работает, а вы видели его?.. — Цыц, бабы, — прикрикнула Воронкова, — лёгкий на помин, вон наш новый ветеринар чешет с Танькой Дедович. Дай бог вспомнить его фамилию… Сидящая сбоку доярка подсказала: — Шухин, кажется… — Я слышала от свинарок, крутит им Плаксова, как захочет! — Трындычиха, всё знает, — упрекнула Фролову другая доярка, — лучше корову ему свою покажи, а то сдохнет в сарае на налыгаче. — Нехай у заведующего МТФ голова болит, он за это получает, а я от надоя… Скорой размашистой походкой подошла Татьяна и, держась правой ладонью за щеку, почти жалуясь спросила: — Кто сегодня погнал скотину в степь с полудня? Окликнулась молодая и до этого молчаливая Шкуренко: — Дядя Миша! Кстати, уже гонит стадо! Фролова молча посмотрела на учётчицу и осторожно поинтересовалась: — Танюшка, у тебя зуб болит? Татьяна согласно качнула головой и призналась: — Вот… Недавно, как к вам шла. — Прополис есть дома? Запихни его в дырку, враз занемеет, — посоветовала Фролова, повязывая на голове косынку. — Танька, не вздумай! — Предупредила Воронкова, загадочно улыбаясь. — Она этим прополисом своих двоих мужиков на тот свет отправила, залечила! Лежат теперь, болезные, и её поджидают, чтобы вздуть хорошенько. — Чиво брешешь?! — поставила злобные глаза Фролова на обидчицу. — Ваши б мужики так мучались! Михаилу или взять Савелия… война им здоровье вытрепала! С этими словами Фролова резко поднялась с насиженного места, одёрнула подол платья и принялась зло снимать с кольев ограды база прожаренные солнцем бидоны. — Куда там… — тихо произнесла Воронкова и принялась давать Татьяне совет, как лучше полечить зуб и чем. Лёгким дымком потянуло с полей, — где-то жгли стерню и, теперь, куда ни глянь ото всюду стлалась по земле сизая пелена от кострищ, лишь к утру всё перегорало и дышалось легко, а к обеду всё повторялось. Шумно топало стадо дойных коров, поднимая пыль ногами. Сквозь их мычания и сап прослушивался одиночный посвист кнута пастуха. Он ехал на подчигаристом жеребце, словно боевой кавалерист и его повелительные команды тонули в шуме стада. Загудели компрессора… Шухин встретился с заведующим СТФ Бабичевым, расспросил, как обстоят дела с поголовьем и тот, ничего не говоря, взял осторожно ветеринара за локоть и повёл в сарай, где стояла на привязи упомянутая дояркой корова Фроловой. Оказывается скотина недавно растелилась, подозрительно переступала с ноги на ногу и слезливо посматривала на подошедших мужчин. — Когда, говорите, отелилась? — Переспросил Шухин, ловка берясь за дойки. — Доярка доложила, что позавчера! Урезала молоко и ничего не ест, — ответил Бабичев — мужчина средних лет, заезженный трудом и нелёгкой жизнью. — А место вышло? — Допытывался Шухин. Татьяна тоже стояла рядом и сказала, что знала: — Никто не видел и не знает: отелилась она ночью в базу. — Значит, никто не устерёг, — размышлял вслух ветеринар, — может она своё место съела? А желудок слабый и скотине тяжело переварить такой кусок мяса… Татьяна брезгливо поморщилась, но поинтересовалась: — А зачем коровы едят место из-под телка, я так поняла? — В дикой природе животные всегда так делают: поедают место, чтобы хищников не привлекал запах мяса, обезопасивая своё потомство. Завтра же выгоньте корову в стадо и дайте распоряжение, чтобы пастух почаще гонял её и не давал ложиться, а если не поможет, то на ваше усмотрение, можете зарезать. — Пойду доярку предупрежу, — сказал Бабичев и побрёл по проходу коровника, опустив голову на грудь. Шухин пока ещё оставался возле коровы, дожидаясь, когда заведующий скроется с глаз, чтобы побыть с Татьяной наедине. Татьяна будто чувствовала желание Шухина и тоже не уходила. Она была в новом платье из тонкой ткани с экзотическими цветами по полю. Материал облегал её худые формы тела и закат солнца падающий из окна сарая предательски просвечивал интимные места девушки, а она, не подозревая об этом, о чём-то говорила Шухину указывая на ясли с уплотнённой половой. — Таня, ты домой скоро пойдёшь? — Поинтересовался Шухин. — Молоко приму, а что? — Так просто… Хочу проводить тебя. — Пожалуйста, иди! — сказала она, вспомнив наказ матери относительно Шухина. — Может тебе неприятно будет? — Переспросил Шухин. — Отчего же… — удивилась девушка, хотела оказать: «По- ка рассудка мне никто не лишил…» Но вовремя промолчала. — Может ты осерчала, когда помнишь, я тебя поцеловал по приезду с реки Сал? — Я давно про это забыла! — Ответила Татьяна и оживилась впервые взглянув на Шухина доверительно. — Всё хочу у тебя спросить, может видел у себя в Ростове новый художественный фильм: «В бой идут одни старики»? — Нет. — Хочу сегодня сходить в клуб и посмотреть, сказали бабы привезут. — А меня возьмёшь? — Улыбаясь игриво, попросил ветеринар. — В этот позорный наш клуб?.. — Возразила Татьяна. — С обвисшими потолками и порванным экраном… — Всё равно пойду! — Стоял на своём Шухин, предчувствуя в этом нечто важное для себя.

   Глава 10

   К концу августа поутихли и опустели пашни, были высеяны в землю озимые нового урожая и теперь степи отдыхали до следующего лета. Обширные поля вспаханные тяжёлыми тракторами, повсюду чернели непонятным немым укором, оттого смотрелись неуютно и безжизненно. Жнивьё вставленное на весенний задел серело потухшими кострищами, поросли травой и теперь на этих полях пасли колхозный скот. Над этими просторами, высоко в небе парили тонкокрылые орлы, оттуда высматривая себе добычу. Тёплые потоки воздуха, восходящие от земли, подхватывали этих кровожадных птиц и уносили ввысь. В полуденное время горячие вихри то и дело зарождались где-нибудь в просторной степи, закручивая в спираль лёгкую солому и прочий дорожный мусор. Вихри озорно налетали на поля густого подсолнечника и шурша подсушенной листвой, неожиданно растворялись в нём. Только в полдень Плаксова возвратилась из центральной усадьбы своего колхоза злой и голодной. Её вызывали туда принять участие в очередном партсобрании. Вместо того, чтобы пойти домой, она, по привычке зашла на летник. Зорким, принципиальным взглядом полноправной хозяйки, окинула хрюкающее и визжащее хозяйство, снующее у её ног, а их мамы — «машки» — так свинарки называли взрослое поголовье, лежали в базках, шумно дышали и постанывали от тесноты и духоты в клетках. Ни в одном корыте не было воды, а кормушки давно без пищи. Остатки зерна и каши подбирали проворные, вездесущие воробьи да голуби порхавшие туда и сюда. Плаксова знала, дежурная сегодня Триплер на данный момент отсутствовала на летнике. Поэтому поводу у заведующей внутри бушевал гнев, раздражая её по пустякам. Попадись ей сейчас кто-нибудь на глаза, мало бы не показалось. В основном поголовье дремало в полуденную жару, а непоседливые сосунки бродили из угла в угол, загоревшие до красноты, жужжали мухи. Но вот чуткий слух Плаксовой уловил звук работающего мотоцикла, но это ехал не Шиц, потому что она знала где бригадир сейчас находится и потому неспешно вышла за калитку на утоптанную дорогу примыкающую к пологому берегу запруды. Потрёпанный ИЖ с люлькой вынырнул из-за угла летника и остановился перед мощной фигурой заведующей. С мотоцикла слез мужчина, снял шлем и Плаксова угадала кума, некогда крестившего её дочь Татьяну. Он жил в соседнем хуторе Грибном. Мужчина её лет тоже узнал куму, улыбнулся ей, явно обрадовавшись: — О-ооо, кума!.. Давно не виделись! Ну, здравствуй, здравствуй… — Приближаясь, приветствовал он и дружески
обнял женщину за располневшую талию, стал изливать свои проблемы. — Разыскиваю тебя уж часа два! У вашей конторки сказали мне ты пошла сюда… — Что-то ты, Миша, похудел? — Подметила Любовь Егоровна, внимательно всматриваясь в лицо мужчины. Облизав кончиком языка собственные губы, она миролюбиво погладила кума по впалому животу, и продолжала слушать. — …Болел. Даже ездил к тебе домой, дочка вышла с какимто волохковатым парнем и сказала, что ты уехала в центральную на совещание, — и повторился: — Я так болел, кума… Думал кровью сойду. Геморрой мучал меня, пришлось на операцию лечь. После чего врачи посоветовали машину бросить, в этом году я заведующий током на отделении. Зерна, кума, много, а живности нет. Может парочку поросят мне дашь? В долгу не останусь! Плаксова многозначительно улыбнулась ему в ответ и мужчина знал, что кума даёт добро. — А ты, я смотрю, раскоровела!.. — Подметил кум, поглаживая её по мясистым бёдрам. — Можно подумать у твоей Светки меньше моего. Лихо!.. Мужчина согласно улыбнулся и напомнил: — Что скажешь, кума? — Мешок есть? — Конечно, кума, и водка, всё, как ты учила! — Пошли со мною, пока никого нет. Я постою здесь на атасе, а ты подойди вот к этим левым базкам и выбери себе, какие на тебя смотрят! При этих словах Плаксова злорадно усмехнулась, подумав: «Хоть таким образом накажу тебя, Лидка!..» А кум по фамилии Прибытко, умело уловил сначала одного подсвинка, силой раздвинул ему пасть и влил в горло водки на глазок и когда тот был на дне мешка, принялся за другого. — Спасибо тебе, кума! Как-нибудь приедем в гости со своею, посидим, — с благодарностью в голосе пообещал Прибытко, скарачивая мотоцикл. — Куме привет! — Крикнула Плаксова. — А ты куму!.. Только улеглось в душе Плаксовой непонятное волнение, из-за лесополосы показалась шибко идущая Триплер. Свинарка уверенно подошла к заведующей и запыханная остановилась метрах в трёх. Стащив с головы влажную от пота светлую косынку, зачем-то поинтересовалась: — Я долго отсутствовала? Вместо ответа Плаксова повысила голос: — Дай вам волю, на голову сядете! — Сделала замечание она. — Как можно… бросить и уйти, а свиньи хоть залейтесь без воды! — Не ругай, Егоровна, — защебетала виновато Триплер, —  корова загулять надумала, пришлось из стада до быка вести. — А твой хозяин где, он не мог о скотине побеспокоиться? — Его днём с огнём, проклятого, не сыщешь. Представляешь, завёл свою машину и уехал… Сказали мне, с Дровалёвым в Заветное за пивом мотанули. Видите ли у них после гуляния на обмолотах головы болят. — Это ваши семейные проблемы, — строго напомнила Плаксова, — но чтобы у меня на летнике был порядок и досмотр! Вот я возьмусь за вас!.. — Почему-то говорила заведующая во множественном числе, скорее всего, чтобы не обидеть любимую свинарку, зная, что на завтра та может ей пригодиться. Покричав малость, она успокоилась. А через минуту с сознанием исполненного дела пошла домой. У окон хаты Плаксовой, какие выходили на улицу, стоял современный раздвижной стол, покрытый толстой цветной клеёнкой под которой красовалась роскошная скатерть, окаймляемая длинной бахромой. На этом столе играл подарочный магнитофон Шухина. Татьяна полулежала на мягком диване с тёмно-красной обивкой, высоко подложив под голову две пуховые подушки оставшиеся от бабушки. Девушка сосредоточенно смотрела в маленькое зеркальце, рассматривая тёмные брови. Они казались ей длинными и потому внутренне негодовала… Шухин сидел у ног и монотонно жаловался на головную боль. Кстати, он говорил: — Тань, налей хоть стопку, не могу… Это вчера твой папаша на обмолотах мне в водку подливал пиво!.. Вот и результат. Я бы мог опохмелиться и у Елизаветы Сергеевны, но сама понимаешь, бог весть, что старушка подумает обо мне. — Можно предположить, бедненькому, заливали насильно!.. — Ласково подметила Татьяна, с этими словами поднялась, открыла холодильник стоявший в простенке и поставила у ног Шухина бутылку водки, кем-то уже отлитую. — На, да опять не стань свиньёй! — Предупредила девушка. Шухин встал крепко на ноги, с хрустом в коленях, прошёлся по комнате, в благодарность опустился перед Татьяной на одно колено и попросил: — Дай поцелую тебя хоть в щёчку? Татьяна молча протянула ему кисть руки и он припал к ней губами. После чего снова встал, принёс из холодильника кусок копчёной колбасы, стопку нашёл в кухонном столе, возвратился к дивану, налил водки и залпом выпил. Водка не понравилась Шухину, была через чур горька и отдавала непонятным вкусом. Шухин собирался наполнить стопку ещё раз, увидел как в окне промелькнула тень и понял, что домой возвратилась Любовь Егоровна. Колбасу пришлось пихнуть в карман, водку задвинуть в простенок между диваном и холодильником. Татьяна поспешно открыла журнал «Здоровье» и вперилась в одну из его страниц. — Ну, и привет!.. — Со скрытым любопытством поздоровалась Плаксова с молодёжью.Шухин, скучающе, что - то буркнул в ответ, а Татьяна подкатила под лоб глаза, в ожидании непонятного. — Может помешала?.. — Задала вопрос Любовь Егоровна. — Вот ещё!.. — Негодуя вспыхнула Татьяна и отвернулась к стене. Любовь Егоровна подмигнула Шухину, но тот словно воды в рот набрал, продолжая сидеть истуканом. Тогда женщина повелительным голосом скомандовала: — Ану пойдёмте арбуз есть! Таня, кому сказано? Хватит из себя недотрогу корчить!

   Глава 11

   На недавнем заседании на правлении колхоза: «Блага Народу» решался вопрос о возможной вспышке эпидемии ящура. Теперь надо было в спешном порядке обзавестись в надлежащем количестве всеми необходимыми средствами защиты для обезвреживания опасной болезни скота не только на фермах, но и во въездах в хутора колёсной техники и людей в том числе. Было чёткое указание бригадирам и ветврачам от лица главврача колхоза некоего Мыльникова Андрея Григорьевича. Все были поставлены в известность, чтобы в течение недели бригадиры воздвигли на въездах в хутора и фермы охраняемые дезбарьеры. Забот у начальства возникла прорва и последние дни для Шухина показались адовыми. Вечерело, когда Шухин возвращался из районного склада на грузовой машине Привозного. В кузове на мягкой подстилке из соломы, стояли ящики с обеззараживающими средствами обработки. Привозной Константин крутил баранку и беспокойно посматривал на электронные ручные часы подаренные ему женой ко дню рождения, и опаздывал. Его старенькая машина тащилась медленно, а дома ждала Лида.Шухин сидел сбоку и похоже дремал, потому что его большая голова болталась, упёршись подбородком в грудь. Лицо ветеринара лоснилось от жировых выделений и в ямочках оставшихся некогда от оспы скопилась дорожная пыль. Перед Малиновкой машину тряхнуло на ухабе, Шухина невольно подкинуло, да так, что он стукнулся головой об низкую крышу кабины газончика обшитую жёстким прессованным картоном. Открыв глаза, ветеринар спросил: — Где мы? — Недолго осталось, вон хутор! Стали плохо различимы ухабы и Привозной включил свет, достал пачку с сигаретами, умело вытянул зубами за фильтр очередную сигарету и надавил на прикуриватель приспособленный им от списанной «Волги’’. Запахло табаком и Шухин зачем-то попросил: — Дай и мне закурить? — А тебе-то зачем? Для форсу? Петька, чем начинать тянуть эту гадость, лучше бы по утрам физзарядкой занимался. Распёрло тебя, как хорошую бабу, да и пахнешь ты бабой! Шухина это замечание задело за живое и, чтобы хоть чемто отомстить обидчику, нарочито-издевательским голосом произнёс на повышенных тонах: — А ты знаешь у тебя Лидка больна?! — Откуда эти новости? — Спрашивая, покосился Привозной на Шухина. — Оттуда. Она у тебя хорошая, а ты её не ценишь. — Неужели?.. — Усмехнулся Константин и заёрзал на сидении. — Не достойна она тебя, — продолжал издеваться Шухин, чувствуя свою безнаказанность. — Тогда скажи, кого она достойна? Может ты метишь? — Может и я… — кривя губы в ядовитой усмешке, язвил ветеринар. — Дать бы тебе по харе, чтобы в чужую семью не лез! — Выходил из себя Привозной, весь наежинившись. — Научили вас уму разуму, да в партию напринимали, чтобы из нас простых крестьян быдло делать, в винтики да болтики превращать! Вот скажу Лидии, кого она в дом приводила. Сразу видно — Плаксова школа! Уж скорей бы она тебя на своей дочке оженила, чтобы прочувствовал каково оно семейное гнёздышко и чем пахнет. Слушая разговорившегося шофёра Шухин оробел и потому многое не сказал Косте, как учила Плаксова. Но, чтобы досадить Привозному, напомнил вскользь: — Если бы я только захотел, Лидка завтра же мне отдалась! — А вот это ты не хотел?! — Сердито зарычал Привозной и поднёс к пышным и вместе с тем нагловатым губам Шухина грязный кукиш и ткнул им парню в нос, весь трясясь. Шухин растерянно моргал светлыми ресницами, убеждаясь, как легко разрушить дружбу ради чьей-то прихоти с далеко идущими целями. Почувствовал себя продажной тварью и простой марионеткой в чужих руках. А Привозной подрулил к ветлечебнице, заглушил мотор, открыл задний борт машины и ушёл за здание покурить, принципиально отказавшись помогать ветеринару. Слышно было, как Шухин пыхтел сам, сгружая тяжёлые бидоны и прочие ящики о медикаментами. «Так тебе и надо… — думал Привозной, затягиваясь сигаретой, совсем не ликуя и перелопачивая слова Шухина. Он завёл машину и молча уехал, как только кузов опустел. Шухин, чувствуя себя растерянным человеком стоявшим на перекрёстке житейских дорог, брёл устало к летнику, всматриваясь в фонари на столбах, вокруг которых вилась мошка, принимая свет лампочек за дневное светило. Шухин чувствовал себя паскудно, мучали остатки совести, но он сам себе выбрал рабство и впал в зависимость от влиятельной и дорогой сердцу женщины, всякий раз сожалея: лучше бы он не признавался в любви этой коварной женщине. Опустившись к запруде, Шухин услышал далёкий рокот тяжёлого трактора работающего в поле, где-то недалеко покрикивали речные чайки, и проходя мимо вагончика сторожей, приостановился. На глаза попалась ржавая увесистая шестерёнка, поднял её и со всей силы швырнул в глухую стену деревянного строения. Убегая он услышал звон стали. Соприкоснувшаяся шестерёнка с досками обшивки, издала мелодичный дребезжащий звук. Почти сразу открылась сторожка и в ночи прозвучал грозно-настороженный крик Дедовича: — Яка холера дуракует? Держись! Вот вынесу ружьё, мало не покажется!.. Старик ещё долго орал, сотрясая ночную тишину, даже собаки в хуторе стали лаять. А Шухин уже брёл через балку, зачем-то вспомнив, что завтра Татьяна собирается поехать в Ростов, вот бы и ему вместе с нею… Длинные плети кабака цеплялись Шухину за ноги и, спотыкаясь на огороде, чертыхался, скидывал их с кроссовок. Набрёл на грядку помидор, нагнулся, определил по мягкости спелый плод и сорвал. Небрежно вытер об олимпийку и с удовольствием съел его, почувствовав непревзойдённый вкус томата выросшего без гербицидов и пестицидов. На краю заднего двора Плаксовых довольно легко просматривалась длинная приземистая постройка почти на всю ширину участка и Шухин только сейчас понял, что он не попал на огород Елизаветы Сергеевны до которого ещё оставалось метров сто. Решил не блудить по чужим наделам, а выйти на улицу через калитку Любовь Егоровны. Слабый огонёк в окошке предполагаемого предбанника привлёк внимание ветеринара. Как кто толкнул в спину поинтересоваться, что же там такое происходит в столь ранний вечер? Осторожно подкрался к закрашенному синей краской продолговатому окошечку ипоискал в стекле чистое место, чтобы взглянуть во внутрь. От тёплого пара в предбаннике, краска местами пооблупилась и приподнялась и Шухин припал одним глазом к щёлке. То, что он там увидел, заставило занеметь его молодое упругое тело. В предбаннике на деревянной не крашеной лавке сидела нагая Любовь Егоровна в приятном расслаблении от душной парной из которой только что вышла. Женщине лень было пошевелить рукой, к тому же торопиться некуда и, привалившись к деревянной спинке лавки, она наслаждалась чистотой тела, выравнивая собственное дыхания, прислушиваясь к тому, как каждая клетка кожи нашёптывала хозяйке о чистоте и умиротворении в теле. А Шухин с замиранием сердца рассматривал великолепие любимой женщины и потому не мог отозвать взгляд от её пышных бёдер — розовых грудей с сосками похожими на оливки, упругий живот и без жировых складок. Шухин опустил свой завороженный взгляд полный трепета и огня желаний к промежности женщины, отчётливо рассмотрел её тёмный мысок, сатанея от толстых, упругих ляжек. Мокрые волосы Любовь Егоровны тяжёлыми кольцами спадали на покатые плечи, часть на нагие груди, глядя на которые не скажешь, что ей сорок, отчего возбуждённые чувства Шухина стали не управляемыми. Даже зная с кем Любовь Егоровна водит шашни, но воображение брало верх над бесполым сознанием, а тело жаждущим огнём пылало сейчас, не подчиняясь его здравому смыслу отметённому на задворки памяти. Шухин опомнился и пришёл в себя, когда почувствовал, как горячее семя излилось бурным потоком и потекло по ляжке. Горячая липкая масса предательски проступила сквозь плотно одетые джинсы, пришлось тут же стащить штаны и носовым платочком вымакать густую влагу. Не сразу улеглись пылкие чувства к обнажённой женщине ни о чём не подозревавшей. Эйфория сменилась упадком чувств и сил, возникло тягостное презрение к самому себе, он вдруг почувствовал собственную
ничтожность перед величием возлюбленной, но уже ничего не мог исправить, понимая, что для него останется роком. После перенесённого стресса под окном предбанника, на Шухина напал голод и решил срочно идти на квартиру. Бесшумно скользнул к калитке Плаксовых и только взялся за крючок, как сзади услышал ласковый окрик Любовь Егоровны: — Петюшка, это ты?! Шухину ничего не оставалось признаться: — Да — я!.. — Ты к нам? — Нет, домой. — С Татьяной повидался? — Я только что приехал из Заветного, да и грязен с дороги. Плаксова неторопливо подошла к нему, и, кутаясь в байховый халат, под которым, как понимал Шухин из одежды ничего не было и ветеринар онемел, словно она загипнотизировала его. А Плаксова, тем временем нагнулась к его лицу и Шухин уловил чутким обонянием чистоту тёплого тела женщины омытого совсем недавно земляничным мылом и невольно отшатнулся, боясь даже своим присутствием испачкать соблазнительную негу возлюбленной и Любовь Егоровна изумилась: — Ты что боишься меня, Шухин? — Ещё измажешься, — отпарировал гость. — Может сходишь в нашу баню и искупаешься? — Вдруг предложила она вполне осознанно и манерно взбивая ладонью влажные волосы, напомнила. — Мы сегодня устроили банный вечер. Таня гуся зажарила, Шиц привёз бутылочного пива. Поужинай с нами! Шухин секунду колебался, но услышав фамилию бригадира, отказался наотрез: — Устал я, Егоровна, передавай Тане привет и скажи, я приду к ней завтра. Отпусти меня, прошу… - Хотя накупался бы... - Настаивала Любовь Егоровна, а Шухин продолжал пьянеть от её присутствия, вновь закружилась голова, возрастало неуправляемое желание поцеловать женщину в чистые тёплые губы. Испугавшись очередного наплыва могущественных чувств, Шухин ответил резко, словно выкрикнул ругательство: — Спокойной ночи, Любовь Егоровна, до завтра! — И шибко пошёл в полуоткрытую ранее калитку Плаксовых. Он сразу растворился в ночи, оставив заведующую в недоумении.

   Глава 12

   В окнах долго не появлялось солнце. В палисаднике Елизаветы Сергеевны не слышались возбуждённые голоса птиц, зато ходили под окном куры и громко слышался предупредительный зов петуха: ко-ко-ко… Уж в который раз Шухин просыпался в это утро и снова задрёмывал, присосавшись губами к пуховой подушке. Иногда его будили слабые стоны Елизаветы Сергеевны доносившиеся с её спаленки. Женщина который день мучалась поясницей. В такие минуты он сочувствовал хозяйке и напоминал себе что-нибудь подобрать из растирок, но покидал двор своей хозяйки и забывал. Вот и теперь он слышал её возню и жалостливые вздохи, под скрип пружин односпальной кровати, к вколачивал себе в мозги, что сегодня же принесёт растирку на спирту настоянную на стручковом перце. — Ты, Петюшка, на работу сегодня идёшь? — Услышал он голос Елизаветы Сергеевны. — А не рано ли ещё?.. — Нехотя буркнул он в подушку. — На будильнике без пятнадцати восемь, — напомнила она ему. — Разве?! — Переспросил Шухин удивлённо. — Не забывай, родимец, дни становятся всё короче и короче, к тому же на улице непогодица, — пояснила женщина под скрип пружин.Шухин оторвал голову от подушки и посмотрел через окно в палисадник. Он увидел знакомую паутину в углу рамы, в которую угодил сорвавшийся с дерева лист, небо затянуто сплошными тучами из которых сеял мелкий дождик. Стволы деревьев за ночь отяжелели, на них посвежели оставшиеся старые листья, благодарно пошумливая, на упругом ветру. У Шухина возникла перед глазами неприглядная картинка замкнутого с четырёх сторон летника: пыль, превращённая копытами животных в зубной порошок, а теперь напоминала жидкую кашицу. Свинарки зло покрикивают на поросят обзывая неприличной бранью и все куда-то торопятся. Зато Привозная никуда не спешит, деловито, даже изысканно выполняя свою каждодневную монотонную работу с непонятной для окружающих тщательностью, чем и раздражала многих; особенно Плаксову. Погружённый в вяло текущие мысли, Шухин неспеша натягивает рабочие брюки, одел тёплую рубашку, жакет. Ещё с вечера он планировал обойти контрольно-пропускные дезбарьеры, чтобы убедиться, как исполняются дежурными его распоряжения и предписания. — Зачем вы, тётя Лиза, радио выключили? — Укорил Шухин хозяйку. — В хате и так, как в могиле. В наше неспокойное время мы должны быть в курсе экономических и политических дел в стране. За ночь может произойти такое… — напустил Шухин страху женщине, что та незамедлительно поинтересовалась из своего лежбища: — А что же должно случиться, родимец? — Зорюем, а фашист быть может уже под Заветным! — Сыронизировал сонным голосом Шухин. — До района, родимец, далеко, а что касаемо немцев, то их и без того у нас много. Что касаемо наших немцев, то они уже и не чистокровные немцы, — продолжала объяснять Елизавета Сергеевна, — и слышала я будто в самой Германии о наших немцах отзываются, как о второсортных. — Немцы, они и есть немцы, — старался убедить Шу- хин, — а в Сибирь и Казахстан их высылали, чтобы беды не наделали во время войны тут. Слушая, Елизавета Сергеевна с натугой перевернулась в своей постели, ойкнула, тяжело вздыхая и Шухин поинтересовался: — Болит? — Жуёт проклятая… Люди семечки на поле собирают, а тут пошевелиться нельзя. — Чем бы тебе помочь?.. — сочувствующе произнёс негромко ветеринар. Подумал с минуту и напомнил: — За самогон можно мешок другой поменять у заведующего током. Облачившись в помятый халат, женщина прытко вышла в комнату Шухина и радостно напомнила: — Ты погоди, родимец, не уходи! Вчера выгнала, а пробу не снимала. Попробуешь, какова она?.. С этими словами женщина вышла в коридор и вскоре показалась с рюмкой самогона в руке. — Чего же ты расплёскиваешь её!? — Укорил Шухин, принимая из её пухленьких рук рюмку. Женщина остановила на ветеринаре торжественный взгляд и Шухин увидел в её маленьких зрачках так похожих на ягоды чёрной смородины неприкрытый восторг. — Ну как? — Нетерпеливо поинтересовалась она, как только постоялец опрокинул рюмку в рот. Тот лишь крякнул от удовольствия, пошарил на столе, взял в руку оставшуюся с ужина отваренную картофелину и с кожурой съел на глазах удивлённой хозяйки. Дождь то усиливался, то притухал, сделав дали поосеннему унылыми, слегка подёрнутыми редкой мглой. Тучи быстро бежали с юго-востока и так низко, казалось вот-вот зацепят землю. Подмоченный верхний слой глины надоедливо прилипал к обуви, заметно нарастая на подошвах, затрудняя ходьбу, отчего Шухин часто останавливался и сбивал с каблуков образовавшиеся шипы. После выпитой самогонки ветеринар потел, но уверенно приближался к СТФ. Первым долгом заглянул на летник, где никого уже не было. Сытные машки и их поросята возились в клетках, блаженствуя от наступившей прохлады, заметно поубавилось мух, а те которые ещё остались, вяло жужжали, забиваясь в тёплые щели. Думая о том и о сём, Шухин вышел через запасную калитку и направился унавоженной стёжкой в сторону кормокухни узнать у кошевара Ульриха положение дел на свиноферме; тот всё знал, но нос к носу столкнулся с Привозной. Лицо женщины было заплакано, а Шухин, не вникнув в причину её плохого настроения, обнял мрачную свинарку за талию и радостно воскликнул: — Кого я вижу?.. — Отстань… — брезгливо отстранила его Привозная. — Тебе всё шуточки и выпил уже. — А ты мне наливала? — С улыбкой парировал он упрёк и уже через секунду поинтересовался: — Что случилось? — А ну вас всех… — отмахнулась свинарка. — Погоди, погоди… — и ухватил её за руку. — У меня пропало шесть голов поросят, завтрашних отъёмышей. Три месяца за ними ходила, как за своими детьми, — и свинарка всхлипнула. — Пожаловалась на свою голову заведующей, так она грозилась с моей зарплаты вычесть за недостающих. У Привозной появилась маленькая надежда, что Шухин может заступиться за неё, но тот приблизился к её уху и зашептал, словно они стояли не одни: — Ты, наверное, орала, доказывая, грозилась пожаловаться? Эти дела так не решаются, — напомнил Шухин на правах бывалого колхозника, — но ты ведь честная правдолюбка, но этого мало. Горлом берут, когда тонут. — Да пошёл ты… — прервала его нотации Привозная, — подослался под Плаксову, лебези перед ней и дальше, а я, какнибудь и сама справлюсь! Да! Вот ещё что, дружок, ты чего там молол моему мужу в машине? Он по сей час ходит с недоверием ко мне, стал нервным, раздражительным, а утром рассказал о вашем разговоре. Я тебе когда-нибудь повода давала? Шухин проглотил язык, никак не ожидавший такого поворота от простодушной Привозной. Покраснел лицом и блымал белыми ресницами, не зная что и сказать, а свинарка продолжала: — Не лезь в семью, а то рожу исцарапаю! Бегаешь за той дылдой — Танькой, вот и бегай, а про нас забудь! После этих слов Привозная оттолкнула от себя Шухина и, понурив голову, пошла к летнику. Шухин проводил её сожалеющим взглядом, даже хотел крикнуть вдогонку снова нечто поучающее, но передумал и пошёл своей дорогой. Плаксову он нашел в зимнем сарае, куда совсем недавно перегнали ремонтных машек. Та стояла в раздумии на узком цементном проходе, по обе стороны которого тянулись ржавые железные клетки вместительностью голов в двести. — Здравствуй, Егоровна! — перекрикивая визг поголовья, окликнул заведующую Шухин. Плаксова полуобернулась к нему, небрежно посмотрела на него сверху вниз и качнула головой покутанной белой пуховой косынкой. Шухин помялся на месте и вдруг спросил: — Что тут, Егоровна, произошло у Привозной? Пошла в слезах!? — Меньше выссытся! — Так-то оно так, да хотелось бы разобраться с этим вопросом, — напомнил он. — Вот и разберись, умник! Поросят без меня не брал? Вот соберу девчат и пропесочу всех, чтобы за поголовьем следили. — Помнишь ты меня просила Привозному Косте сказать, так, мол, и так?.. — Что сработало? — На вопрос вопросом спросила оживившаяся заведующая. — Чтобы не казалась ей семейная жизнь мёдом? — угадал Шухин. — Вот и именно! — Согласилась Любовь Егоровна на счёт запоздалого результата, и кончиком языка провела по накрашенным губам. Шухин уже знал эту манеру Плаксовой облизывать губы и посчитал, что та осталась довольна. — Выйдем-ка на улицу? — Попросила Плаксова и первой направилась к двухстворчатой двери, распугивая засидевшихся мух и воробьёв, какие восторженно чирикали на балке под потолком. Оказавшись на свежем воздухе, Плаксова повернулась лицом к Шухину и поводя своим указательным пальцем ему по тёплой рубашке сверху вниз, наставническим голосом заговорила: — Мы с бригадиром сейчас уедем в центральную усадьбу на заседание, там получу взбучку за недоремонтированный сарай, а ты, вот ключи от ящика о дертью, закроешь его, когда бабы сгрузят в него фураж. Проследи, чтобы не воровали корм! Шухин слушал молча, бегло всматриваясь в её смуглое лицо, видел гладкую шею, а ниже в виде бусинок маленькие тёмные родинки, трогательно дополняющие эффектную нежность женской груди. В голове Шухина в миллионный раз возникало то видение, когда Плаксова сидела в предбаннике и таял подобно леденцу под испытующим взглядом своей возлюбленной. — Ты помогай мне, — говорила Плаксова, — и я тебя никогда не обижу. Не иди на поводу таких, как Привозная, которую я хронически ненавижу, но у ней есть много защитников и я не могу её выгнать с работы. И ещё, ты знаешь поговорку насчёт выметания мусора из собственной избы? Так вот, этот разговор касается только нас двоих. Пока, я пошла… — А бригадир Шиц? — Поинтересовался Шухин. — Он ведь в курсе твоих дел на СТФ?.. — Наивный ты мой, — ответила на эта Плаксова, — Шиц бригадир и этим всё сказано. Он должен оставаться нейтральным в наших разборках, иначе люди перестанут его уважать как личность, как руководителя. — И это верно! — Согласился ветеринар. — Но мне показалась, что он всё знает. — Кажется — крестись, — усмехнулась Плаксова и пошла прочь. Перемолов сказанное Плаксовой в своей голове, Шухин облегчённо вздохнул и, как только заведующая скрылась за сараями, пошёл в бытовку отдохнуть в одиночестве. Пока шёл, вдруг пришло прозрение: «Плаксова боится Привозную, с чего бы это?» Создавалось ощущение, что его пленительница пороков не такая уж смелая и могущественная. «Вот тебе и Привозная!..» — воскликнул мысленно Шухин, вышагивая по пустынному гулкому сараю, нагретому летним зноем. В бытовой комнате, где не так давно сидела его начальница, стоял нежный запах дорогих духoв. Шухин присел на её стул, покачался на нём, как это делала обычно Плаксова, взглянул на сейф, достал из кармана связку ключей и пробрался к этому желанному потайному от посторонних глаз, ящику. Открыл тугую дверь, заглянул во внутрь, увидел там отпитую бутылку вина три семёрки, достал, откупорил и с горлышка отпил сколько мог за один раз. Вино почти сразу вскружило голову. Поискал в сейфе чем закусить, наткнулся на скомканный носовой платочек Плаксовой, понюхал ароматы любимой женщины, хотел положить платочек в свой карман брюк, но, в последний момент передумал и возвратил на место.
До слуха Шухина донёсся рокот подъехавшего трактора с дертью и ветеринар поспешил в сторону кормокухни. Продолжал накрапывать осенний дождик. С шиферной крыши сарая крупными каплями падала на землю вода, прямо на иссушённую летним зноем колючую траву. — Как думаешь, надолго непогодица? — Спросил Шухин у вышедшего из кормокухни Ульриха. — Пожалуй, ещё дня на три, — пояснил тот и, привалившись тощей спиной к массивной лутки двери, принялся долго кашлять. Когда приступ кашля сошёл на нет, Ульрих испытующе всмотрелся в Шухина и, выправляя морщины на лбу, словно кого поджидал. А за углом тамбура бабы сгружали дерть. Они бубнели про меж собою но слов разобрать невозможно. Тракторист ушёл по своим делам и Ульрих показал из-под полы засаленного жакета поллитровку самогона заткнутую кочерыжкой. Кивком головы кошевар предложил Шухину: — Ну что, тяпнем? Шухин не знал, как ему поступить, но колебался недолго и нырнул следом за Ульрихом в котельню. К тому времени котёл уже был потушен, пар вышел из мрачного помещения, только мертво повисали толстые гофрированные шланги, в ёмкостях горкой лежало распаренное зерно и так аппетитно пахло, что Шухину захотелось есть. «Может это после вина?» — Подумал ветеринар. А Ульрих булькал самогоном в стакан, легонько кихикая, словно чахоточный. Кошевар протянул снадобье Шухину и тот без слов выпил содержимое. Самогон оказался крепким, но отбивал непонятным запахом. Ульрих хихикнул и подмигнул, как давнишнему товарищу. Выпил Ульрих и, заедая водку жареными семечками, стал рассказывать, что ещё лет пятнадцать назад свиноферма была механизирована при заведующем СТФ старике Савоськине, а уж Плаксова пришла сюда на готовое и при ней механизмы потихоньку пришли в негодность, зато порядок и дисциплину она подняла точно! Лицо рассказчика покрылось багровыми пятнами, присмирел сам котёл, перестала в нём булькать горячая вода. Только сейчас Шухин рассмотрел пол кормокухни, он состоял из огромной ямы с годами отсюда вынесли обувью значительную часть сухой земли и теперь казалось тут произошёл взрыв. Шухин и кошевар прильнули спинами к горячему котлу и слышали, как за стеной подвывал сырой ветер, тарахтел тонким железом, щёлкали в землю увесистые капли дождя и, подрёмывая под эти естественные шумы, Шухин слушал и не слушал рассказчика в лице Ульриха, а тот говорил: — Моя родина — Поволжье. Нам пришлось пережить унизительную депортацию в Сибирь. Только фашистские войска стали приближаться к Волге, нас выселили из родного хутора за двадцать четыре часа. Пришлось бросить всё: дома, скарб, коров, свиней и кур. Разрешали взять с собою небольшой узелок. Война, это, брат не шуточное дело, — вспоминал тщедушный Ульрих. — Как сейчас вижу растерянность отца, слёзы матери, ведь оставляли всё нажитое за долгие годы, начиная перины и кончая ложки. Привезли нас в Юргу — сибирский городок, расселили по баракам… Отца забрали в трудармию, да так он и не вернулся, старших братьев, сестёр, а мы давай себе года уменьшать, чтобы хоть как-то спастись от гибели. По законным документам о рождении, мне бы сейчас шёл пятьдесят девятый год, а фальшивым — теперешним мне только пятьдесят пятый идёт. Шухин поднял отяжелевшую голову, искоса посмотрел на говорившего, увидел морщинистее лицо собеседника и подумал: «Да тебе сейчас на вид уже под семьдесят!» А рассказчик курил сигарету из длинного мундштука и, как ни странно, помнил все подробности своего детства. — Помер Сталин и нам дали волю. Отпала необходимость каждый раз ходить и отмечаться в особом отделе. Мы семья
ми потянулись в родные места, в надежде вернуться на свои брошенные подворья, а оказалось в наших хатах давно живут другие люди, пострадавшие от войны. Наш бывший колхоз имени: «Клары Цеткин» переименовали и он стал называться: «Маяком Коммунизма». Права наши ещё были шаткими, предъявлять что-либо новым хозяевам мы не могли и, чтобы не ранить своей души, приехали сюда осваивать Донские степи. Местные нас приняли хорошо, мы прижились, привыкли и вот тянем колхозную лямку… Ульрих хотел ещё что-то сказать, но замотал угловатой головой, вспомнил о самогоне, налил в стакан Шухину и подзадорил: — Давай! Ульриха одолел очередной приступ кашля. Он сидел на лавке переломившись надвое, тряс худобой, упираясь плоской грудью в острые колени. Наконец, затаил дыхание и выпрямился багровый на лицо, заученно вытер согнутым указательным пальцем заиды губ и глубоко затянулся сигаретой. — Ты бы бросил курить, — вяло напомнил ему Шухин. На что Ульрих молчаливо отмахнулся, по-стариковски хихикнул и с усмешкой на сухих бледных губах ответил: — С семи лет курю, осталось немного. Шухин выпил предложенный самогон и вдруг вспомнил, что он собирался сходить и проконтролировать дезбарьеры, как на въезде в МТФ, так и перед хутором со стороны основной гравийной дороги. — Извини, Егор Иванович, мне надо идти по работе, — поспешно сказал Шухин и, запахнувшись в лёгкую непромокаемую курточку, покинул кормокухню. По-прежнему накрапывал косой дождь. Пришлось почти на глаза натянуть кожаную фуражку, и побрёл на МТФ, где на посту дежурила молодая беременная женщина. Эйфория от выпитой самогонки ещё долго поддерживала Шухина в приподнятом настроении и потому он уверенно шагал по следу только что проехавшего колёсного трактора. Не глубокая колея оставалась почти ровной и твёрдой. На основном дезбарьере было всё в порядке и не склонный к нотациям ветеринар пошагал на край хутора по целинному пригорку некогда поросшему колючими растениями преобладающими тут. Будка второго дезбарьера, на котором дежурили аж три человека — пожилой мужчина и две женщины. Об одной из женщин Шухин был много наслышан за эти неполные три месяца проживания в Малиновке. В его голове сложилось своё мнение об этой беззащитной женщине. Её звали Варей Демидовой и ей столько же лет, как и Плаксовой Любовь Егоровне. Говорили о ней в хуторе, что ещё в пору молодости, Варвара Демидова была смазливой девчонкой, но влюбчивой до безразбора. Она могла сразу дружить с тремя хуторскими ребятами и, как только они это узнали, сговорились, тёмной летней ночью выманили на свидание, задрали Вари на голову платье, вместе с руками привязали снятым с неё же бюстгальтером к телеграфному столбу, стоявшему по середине улицы хутора, а снятыми трусиками связали ноги. В таком нелицеприятном виде Варя Демидова и предстала перед очами баб выгонявших своих бурёнок по утру. Они, конечно, развязали девку, но позор и осуждение закрепились за ней на всю оставшуюся жизнь. Замуж Варьку так никто и не взял и похоронив родителей, она тихо коротала своё одиночество, пока в Малиновку не приблудился человек, как местные считали его, без роду и без племени. Звали его Борисом и фамилии так подходящей к нему: Мутный. По рассказам самого Мутного, он исколесил Советский Союз вдоль и поперёк, побывал даже на Колыме, похоже сидел в тюрьме, но непонятным образом попал в Малиновку, устроился кочегаром в школьную котельню. Варе Демидовой жилось одной настолько тяжело, что приходилось в зимнее время приворовывать в той самой школьной
котельне уголь, чтобы обогреть свою хату и собственное одиночество. Однажды так случилось, что Мутный поймал её за воровством сельсоветского угля и в своей кочегарке сблизился с Варварой да так тесно, что она вскоре забеременела от него. Из котельной Мутный вскоре перебрался жить к Варе, стал хозяйничать, насколько умел. Крепко выпивал, иногда бил, теперь уж гражданскую жену, и в один из своих бесшабашных загулов, замёрз на запруде напротив летника, прямо на льду. Шло время. Варвара доносила ребёнка до срока и затеялась рожать в тот момент, когда из армии пришёл Привозной Константин. Паренёк только что получил машину ГАЗ-66, чтобы ездить на ней по колхозным делам и вот пришлось ему в ночь везти в краевой роддом Варьку, у которой на тот момент начались схватки. Стояла осеняя и промозглая ночь, но делать было нечего и Константин повёз роженицу в Заветное. Машина не доехала до роддома десяти километров, как начались у Варьки схватки. Пришлось съехать на обочину. Женщина принялась рожать прямо в кабине вездехода. На пелёнки пошла рубаха Константина и нательное самой роженицы, фуфайка же водителя стала хорошей временной колыбелью двойняшкам. Пока молодой парень возился с Варькой и младенцами, из женщины вышло место. Оно незаметно провалилось в дырку полика, повисла на кордане. Когда Привозной тронулся ехать в станицу, место накрутилась на вал, шлёпало по разогревшейся выхлопной трубе. Стоял смрад и для Кости эта ночь стала самым страшным кошмаром в его жизни. Потом выяснилось, что младенцы не выжили и это может потому, что их отец — Мутный много пил, особо не перебирая алкоголем. Теперь вдова продолжала жить одна, оформившись по инвалидности на пенсию. Оказалось, что тяжёлые роды в неудобной машине потянули ей в паху нервы и стала женщина прихрамывать, а вскоре и вовсе опираться на палочку. Но, странным образом для окружающих, Варвара помолодела,очистилась лицом, давно отошла от блуда и даже пополнела. Она стала жить неприметно и скромно на маленькую пенсию. Иногда её приглашали на лёгкую работу и она соглашалась, чтобы побыть среди живых людей. Если Варвара и посматривала на чужих мужчин, то молчаливым выжидательным взглядом, лишь глаза выдавали её женскую потребность прикрытую покорным смятением. Непонятно почему, Варвару боялись, а вернее брезговали ею. Зная её прошлое, называли за глаза «грязной», хотя Варька всегда ходила чистой, опрятной, от неё не воняло, носила легковесные трусики и мытые отглаженные платья. Уже издали Шухин разглядел плотную фигурку Вари Демидовой и знакомое влечение к этой одинокой женщине колыхнулось в его стеснённой одеждой груди. Тогда ветеринар пошёл шибче, но его перегоняли перекати поле извечные странники здешних мест, гонимые ветром, причудливо переваливаясь с боку на бок, они бежали и бежали куда-то вдаль. Раньше ими местные крестьяне топили печи в хатах, теперь же перекати поле годилось лишь для натирания сапог у порога дома. Шухин сейчас думал о Демидовой Варваре, о первой встрече о нею. Как-то ещё летом, она пришла в его ветеринарскую постройку, чтобы попросить средство потравить дома крыс. Он дал ей приготовленной каши, рассказал где и как положить, но Варвара стала и после приходить к нему в лечебницу, и, как показалось Шухину, просто так из любопытства. Подойдёт тихонько, обопрётся плечом о дверной косяк и стоит молча, рассматривает, чем там занимается ветеринар. Оглянется Шухин, а она виновато улыбнётся располагающей к нему улыбкой многозначительно намекающей, только он не мог понять к чему это всё. Улыбка на её тонких женственных губах светилась покорностью. Чистая лицом гостья казалась Шухину весьма привлекательной женщиной с непонятным томным
свечением в выразительных глазах. Но не опытный Шухин ещё колебался кидаться в крайность, продолжая держать себя в руках. Нет эта женщина и в подмётки не годилась по красоте Любовь Егоровне, но что-то у Варвары было! Отчего у Шухина возникали бродячие чувства. Женщина преобладала некими загадками, от неё исходило непонятное искушение, отчего у Шухина возникало чувство влечения к Вари, возбуждая в нём душевное волнение. Однажды ветеринар не выдержал её молчаливого натиска, этого покорно ждущего взгляда, горячие чувства всколыхнули душу Шухина. Он интересующе оглянулся на женщину стоявшую у раскрытой двери, решительно подошёл к Варваре, взял женщину за мягкую руку, рывком приблизил к себе. Свободной рукой поймал ручку двери, прикрыл её на крюк и также резко стал хозяйничать в лифчике Варвары. А она стояла не уронив и слова, лениво и беззвучно шевеля губами очень бледными и привлекательными. Шухин приподнял ей подол безвесного платья и нащупал резинку трусов…’ Дальше он помнил всё, как в бреду. Лихорадочный, воспалённый взгляд выхватил лишь наготу промежности, тугие белые ляжки. Он долго возился с брючным ремнём и, когда стоило очутиться разгорячённому оружию у заветной цели и прикоснуться мягких волосиков на лобку, произошло спонтанное семяизвержение. Когда он понял, что опозорился, не донёс, бывалая женщина не посмеялась над его неудачей, а спокойным журчащим голосом ровесницы, пожалела: — Ничего, ничего… У тебя получится, остынь. Шухин покорно лёг на её мягкое тело, расслабился, чувствуя, как энергия неуёмного желания вновь наполняет его сексуальную похоть. Руки женщины уверенно нашли, что искали у него, возбуждая в ветеринаре трепет жаркого тела, но тут некто дёрнул дверь и тихонько отошёл. От страха быть разоблачённым, Шухин чуть не потерял сознание от мысли, что это могла быть Плаксова. Он, как ужаленный вскочил на колени и, приложив к губам Варвары свой палец, упреждающе отрицательно закачал головой. — Бог с ними, что же ты?.. — Через минуту прошептала женщина, оставаясь лежать в той же позе, какую приняла первоначально. — Не могу… — Ответил Шухин. — Она придёт. — Тогда приходи ко мне и у нас всё получится. — Успокоила Варвара. — Ты это в первый раз? Шухин ничего ей не ответил, думал о Плаксовой, намереваясь немедленно сходить на кормокухню и показаться заведующей на глаза, что он в ветлечебнице и не был. Варвара Демидова присмотрелась к одиноко идущему по полю и почти сразу узнала в шедшем хуторского ветврача и замешкалась. Он нравился ей этот городской человек, молодой, плотно сбитый специалист по животноводству. Тревожа её сердце и поднимая волну забытых чувств, Варвара понимала, что это последний её шанс в жизни почувствовать себя влекомой женщиной, но случалось это всё реже и реже для неё и недоступнее. Побывать в объятиях девственника, ей страсть, как хотелось даже сейчас и женские радости окрыляли Варвару втройне. Нервно прохаживаясь вдоль шлагбаума, она вдруг догадалась, что необходимо непременно куда-то спрятать палку, с какой она никогда не расставалась. Женщина засунула байдик под будку от дождя и облегчённо вздохнула. А Шухин уже близко, ветеринарская сумка болталась у него на правом плече. Ей всё нравилось в нём: плотная статность, светлая обещающая улыбка, звонкий голос, пространный взгляд и глубокое дыхание чистых лёгких. Шухин с месяц не виделся с Демидовой, а когда приходил сюда повидаться с нею, то находил тут её сменщиц и вдруг
она! Ему показалось, Варвара хорошела на глазах, ещё больше посветлела на лицо, сделалась смазливой девчонкой с тонким почти прозрачным носиком и удивительно чистым и доверчивым взглядом. Всякий раз в глазах ветеринара представлялась девственная промежность с бархатистыми тёмными волосиками и ему не верилось, что она когда-то была безразбору гулящая и даже рожала. Уже с десяти шагов Шухин весело поприветствовал Варвару, взмахом руки и прозвучал его восторженный голос полный ласки: — Варвара Михайловна всегда на своём месте! Демидова смущённо улыбнулась, прошла на противоположную обочину дороги, развернулась и только потом нашла, что ответить: — Холера возьми твой ящур! Продрогла начисто, Пётр Романович, души не согрею. — Заведи себе грельщика! — засмеялся ветеринар. — Где его взять? — Спросила она интуитивно, понимая что сейчас только он у ней один. — Солома есть, костёр жги! — отшучивался Шухин и пообещал: — Сейчас я тебя погрею… Шухин подошёл к женщине так близко, что поразился чистоте её лица с тонкими чертами российской южанки. Его изумляла бархатистость овальных щёк Варвары и идеально ровный, чувственный носик. По-девичьи алели прижатые к волосам ушные раковины и Шухину непременно захотелось притронуться к ним губами. Он знал эта женщина подвластна ему и, что захочет, то и сделает с нею. Потому уверенно пригубил ушные раковины женщины, просунул холодную правую руку в лиф, нащупал тёплые, мягкие груди и почувствовал неровное дыхание Варвары. Между ними произошло бессловесное понимание глубинных чувств и, чтобы не молчать, Шухин тихо  спросил: -Ты действительно продрогла..? А женщина молча ждала, расслабленно и не сопротивляясь, а Шухин прикидывал в мозгу, куда бы её отвести?.. Он знал, что всё произойдёт очень быстро и потому тянул время, услаждаясь тем, что является сейчас властителем её помыслов и тела. Впереди замаячили огни автомобиля. Машина ехала по гравийной дороге в хутор, спускаясь с пологого пригорка. — Холера её несёт… — прошептала женщина, а Шухин неохотно вытащил руку из лифа, ловя себя на том, что ещё минута и снова бы получилось произвольное семяизвержение. Он заметил её вспотевший носик, чувствовал, как налились большие груди женщины, но испытывать её и дальше не стал. Так как машина уже была близко, Шухин сделал шаг назад от обмякшей женщины. Та что-то лепетала в оправдание, хотя она в данной обстановке, не считала себя виноватой. На машине возвращался домой один из шоферов работающий в автогараже центральной усадьбы. Тот остановил машину перед шлагбаумом, высунул лохматую голову из кабины и возбуждённо крикнул: — Ветеринар, садись подвезу! Пока Варвара неумело снимала с защёлки тяжёлый шлагбаум, расстроенный Шухин лениво взобрался в кабину ЗИЛа и, закрывая за собою дверь подумал: «Вот и на этот раз у меня с нею ничего не получилось…

   Глава 13

   Сарай маточник был ещё пуст и шаги свинарок гулко отдавались в его стенах. Все спешили в бытовку на очередное собрание, секрет которого Плаксова не раскрывала до последней минуты. Бабы из летника закончили управляться, поспешно допрятали в лесополосе сумки с кашей, наготовленные домой
и гурьбой поднимались на возвышенность, раздражённо ворча по поводу очередной капризы своей начальницы. В бытовке относительно тепло, её отапливала небольшая электроплитка. Свинарки с летника рассаживались какой куда вздумалось. Помимо Плаксовой на собрании присутствовал Шухин и сторож — Дедович. — Бабы, не гундите, я вас надолго не задержу! — Усмирила свинарок Плаксова. — Решим один вопрос и пойдёте по домам, — напомнила заведующая зачем-то перебирая на столе бумаги. Наконец она поднялась с шаткого стула, одёрнула юбку своими белыми эластичными пальцами с аккуратно подстриженными ногтями и, начальственным взглядом окинув сидящих тут, начала, но перед этим остановила свой взор на Привозной и подумала: «Ну держись!» Дедович примостился напротив племянницы, постоянно шаркал ногами, обутыми в резиновые сапоги, то и дело сморкался в цветную тряпицу, служащую ему носовым платком. Плаксова не выдержала шум нарушителя тишины и напомнила: — Шёл бы ты, дядя, домой? — Не… я хочу послухать! — И скрестил натруженные ладони на выступающем животе. — Ну, дорогуши, открою вам секрет, зачем вас тут собрала. Сами знаете, прошедший год неблагоприятно подействовал на прирост поголовья молодняка. Тут виною стали затяжные весенние холода, жаркое лето и набор болезней. У нас полгода не было ветеринара, теперь, слава Богу, он есть, но в чём-то виноваты и мы с вами! — Повысила звучный голос Плаксова. — Скажи на милость, Любовь Егоровна, в чём это мы провинились? — Вспыхнула с места Хрустова. — Помолчи, не о том сейчас пойдёт речь, — присадила заведующая нетерпеливую свинарку и нервно крутнула головой. — А если хотишь знать, копни каждую поглубже обязательно вскроется грешок. — А мы с вами даже в грехе и зачаты! — Кинула реплику Триплер Ефросинья. Дедович озорно засмеялся понравившемуся сравнению, воспринимая это, как мужчина. — Перестаньте всё сводить к шутке! — Напомнила Плаксова собравшимся. — Ну, дорогуши, открою вам, зачем я вас тут собрала, благодарите вот её, — указала заведующая на Привозную. — А ну-ка скажи всем, сколько у тебя за этот месяц пропало отъёмышей? — начальствующим тоном попросила Плаксова. — Шесть голов, — тихо призналась Привозная не вставая. — Никому уши не заклало? — победно повысила сочный голос заведующая. — Шесть, только сказать! И каким образом они у тебя исчезли? Привозная вспыхнула зажжённой спичкой: — Украла сама у себя! Девчата, вы же сами знаете, ждёшь этого отъёма три месяца, зарплата семьдесят рублей, надеешься на этот сраный отъём, а у тебя пропадают самые упитанные подсвинки и ещё обвиняют в не существующих грехах. — Согласна, дорогуша, но это только твои эмоции, а где доказательства? — Расслабившись, изумилась Плаксова у которой на лице не дрогнул ни один мускул. — Доказательства?.. Хорошо! Когда отъём, все мы тщательно смотрим на уши поросят, на которые ставим порядковые номера и все ли поросята соответствуют этим номерам? Они же как малые дети, молодняк снуёт по всем базкам и не составляет труда какой-нибудь нечистоплотной свинарке закрыть увесистого поросёнка в собственном базку и скоренько перебить номер, а потом докажи, что он чужой! Клише бесконтрольно находится в сторожевой будке и всякий им может воспользоваться. — Хорошо… — как бы согласилась с доводами свинарки заведующая, — сейчас посмотрю в документ. Привозная… В феврале этого года сдала при отъёме семьдесят четыре поросёнка, двадцать из них попало на выбраковку: не прошли весовую планку, хотя первоначально у тебя числилось восемьдесят две головы. Куда делись семь голов? — Себе домой забрала! — нервно огрызнулась Привозная. — Вам лучше знать, куда исчезают самые упитанные поросята… Приходилось следить! — Эти оправдания к делу не пришьёшь! — Остановила Плаксова недовольный галдёж свинарок по поводу поголовья. — И что будем делать с нерадивостью Привозной? От последних слов заведующей у Привозной брови полезли на лоб от удивления, расширились глаза из которых вот, вот польются слёзы. Но тут голос в защиту Привозной подала Тудыкина: — Ты же знаешь, Егоровна, не первый год бесследно пропадают отъёмышные поросята. Мы фиксируем лишь падёж или когда машка съедает своё дитё, а бывает и хвоста не остаётся! Что зря воду в ступе толочь, если так конкретно подходить к ответственности за недостающих поросят, то скоро на свинарнике и работать будет некому. Закрывай, Егоровна, балаган, домой пора, там животина некормлена! Вы эту арифметику, Любовь Егоровна, оставьте себе и порешайте наедине с Шухиным, что да как. Наше же дело маленькое и за руку никто не пойман, чтобы обвинения на каждого навешивать: нашего преступления тут нет. Плаксова была в лёгком замешательстве: все её наброски относительно Привозной рассыпались на глазах, но Дедович захотел поправить заострённую тему собрания по-своему. Сначала сторож пошаркал под столом ногами, громко высморкался в тряпицу и подсевшим голосом пожаловался: — Как-то с месяц назад я сидел поздним вечером в вагончике, вдруг удар по стене тяжёлым предметом да такой, что у меня сердце от страха зашлось. Выскакиваю на дорогу, а уж никого нет! Только железяка лежит. Вот она! — И Дедович положил на стол большую ржавую шестерёнку. — и что вы этим хотите сказать? — спросила заведующая, не поняв смысла. Сторож помялся с ответом и выдал свою версию: — Может хотели убить и похитить поросят, вот что! Сидевший тут Шухин сделал равнодушное лицо, внимательно обвёл своими свиными глазками каждого тут сидящего, словно заподозрил кого и только потом согласился: — Действительно… быть может хотели припугнуть сторожа. Юркова сделала сторожу замечание: — Спишь, батюшка, порою крепко, вот тебя и проверяют! Все сидевшие рассмеялись, только Шухин подумал: «Так оно и было.» — Любовь Егоровна, — обратилась Триплер, — когда же мы будем из летника в сарай кочевать? Холодно уже, скоро заморозки, а Шухин твой заставляет нас корыта холодной водой мыть. Так недолго и хроническую болячку заработать. — После отъёма, девчата, — холодно ответила Плаксова, понимая, что поднятая ею тема зависла в воздухе, так и не сломив дух честности Привозной. — Можете расходиться! Свинарки гурьбой покидали пустой, гулкий сарай. Стояло пасмурное утро. Дождя пока не было и грязно-серые дали напоминали о скорых настоящих холодах. Трудно было определить, где именно сегодня взошло солнце, дымила кормокухня, пахло дизельным топливом. Привозная не ждала остальных свинарок и пошла напрямки к хутору по сухой ломкой траве. Сегодня она ещё и ещё раз убедилась, что правды, как не было, так и нет. И чем бы для неё всё кончилось, скажи она, как задумывала изначально. Сколько раз Привозная убеждалась в том, что мир беззаботного детства давно остался позади и дорога К Нему Закрыта, впереди лишь трудная борьба за выживание и обман.
— Кричу, кричу постой, а она и не слышит! — Нагоняя Привозную, громко заговорила запыхавшаяся Юркова. Отдышавшись, она сиплым голосом заговорила о главном: — Веди себя, детка, с Плаксовой поосмотрительнее, потому что обух плетью не перешибёшь. Нынче тот прав у кого больше прав! — А мне всё равно: сыта по горло, — обиженно отозвалась Привозная. — Ты меня неправильно поняла. Своё отстаивать надо, иначе куры загребут. Ну наказала бы она тебя рублём, а поросят-то не вернуть. Ты думаешь и у меня раньше с поголовьем чисто было? Это я сейчас у вас подменная и мне по барабану, пропадают поросята или нет, а если и пропадают, то по какой причине. Зато вижу кто как работает и относится к своим прямым обязанностям. Возьми Хрустову Нюрку или ту же Триплер. Приглянись за ними. Они одного и того же падшего поросёнка по два или по три раза в носилки кидают, лишь бы счёт живых сохранить. Показывают его заведующей пока не позеленеет, потому что копни поглубже у каждой свинарки недостача живых поросят. И с номерацией чехарда, тут ты права! Скажу тебе, как подменная, твои поросята зримо отличаются по весу, чем у товарок, это их и бесит, шепчутся, может наговор какой знает?.. Вот и воруют они у тебя самых жирных, номера перебивают, орут на отъёме с пеной на губах, за эту копейку готовы горло перегрызть! Ты же со своею порядочностью у них дурочкой считаешься, а по сути, тогда они кто? Вот в чём дело… — А куда деваются выбракованные поросята? — зачем-то опросила Привозная, хотя догадывалась. — Всё туда! Это ты не возьмёшь поросёнка себе домой, а если что, лишь по инициативе заведующей да ещё и деньги заплатишь. Остальные же бабы ценят свой труд. Если их в зарплате ущемляют, значит натурой берут и это не вчера началось, — продолжала нравоучительно Юркова. — Ты посмотри, как они выходят из положений. Жалко мне тебя: топчут ногами, дерьмом мажут, как сейчас принято говорить. Тут и система плохая и люди дрянные пошли… — Значит, нас со школьной скамьи обманывали? — Высказала свою догадку Привозная. — Не совсем так, — задумчиво возразила Юркова, — ты сказки в детстве читала? — И что? — Вроде бы в сказке заканчивается всё гладко и плохой человек наказан, в нашей же с тобой жизни всё куда хуже, вот в чём разница! Верить в вечное доброе человеку необходимо, но до определённого момента. Привозная посмотрела на пожилую женщину идущую сбоку. Её большие резиновые сапоги хлопали голенищами по сухим, жилистым икрам и ощущение складывалось у молодой свинарки такое, что сапоги одеты были на босу ногу, а старуха, увлёкшись доводами о добре и зле, продолжала: — На летних каникулах дочь моего сына возвращается с уроков по труду и заявляет: Папа, я работать в сад больше не пойду! Почему? — интересуется отец. Потому что, когда мы ездили всем классом помогать колхозу убирать в саду яблоки, я насобирала больше всех, а благодарность и покупка школьной формы получила дочь директора школы… Мой сын и говорит мне, что дочка потрясла меня своей честностью. Лида, ты слушаешь меня? — А что? — Так ли делают только директора школ?.. Ты радио слушаешь? — Ихняя ядерная угроза вот где сидит! — Показала Привозная на собственное горло. — Как они надоели… Уж лучше бы разом накрыло всех и то, наверное, лучше бы было. — То-то! — Согласилась Юркова, и, дойдя до своей стёжки ведшей к балочке, свернула на неё и пошла домой сгорбатившись, одинокая по судьбе, но не сломленная.
Когда с бытовки ушли все, Плаксова недовольно посмотрела на своего дядюшку и укоризненно заговорила: — Пень ты старый! Кто тебя за язык тянул? Сказала ведь иди домой, нет тебе черти надали встрять в наш разговор. Дедович виновато хлопал морщинистыми веками, виновато нагнув седую голову, рот его был приоткрыт, в котором лежал толстый красный язык и редкие, потерявшие цвет зубы. А Плаксова продолжала: — Брал, небось, с базка Привозной, да ни каких-нибудь, а породистых? — Грец их знает, поймал троих, но у них на лбу не написано, что они Лидкины, — признался старик. — Зато я знаю, потому что у Привозной поросята, как на подбор! И что она им делает?.. — Не скрывала своего изумления заведующая, — может магию какую знает?.. Дедович непонимающе развёл руками, как обычно он это делал, когда нечего сказать и, шумно шмыгая носом, прерывисто закашлялся, а потом признался: — У ней и дочка посмотри какая! Ей в первый класс идти, а все десять лет дашь! — Ладно иди! Оставь меня одну. Может Шухина встретишь, пусть заглянет ко мне на минутку. Плаксова возвратилась в бытовку и, подперев голову руками, задумалась. Слышно было, как шаркал ногами дядюшка, на каждом шаге плюясь и матерясь и уже на выходе из сарая, нос к носу столкнулся о Шухиным. — Слышишь, ветеринар? Звала она тебя, злая чертяка! Шухин застал заведующую в той же позе: с поджатыми под стулом ногами и подпёртой руками головой. Обласкав взглядом профиль дорогой женщины, он кихикнул и спросил: — Почему грустим? Она подняла на него большие усталые глаза и обессиленно произнесла: — Сказку по телевизору видел: Морозко, называется? Как там баба яга говорила? Сама, как дура на лопату села… Вот и я сегодня, дурой меня выставили свинарки. Вольно или невольно, но все заступились за Лидку, а мне и сказать нечего. И ты сидел, как в рот воды набрал, хотя бы прискипался к ней по мелочам. — А что я ей предъявлю? — Оправдался Шухин. — Привозная всё делает лучше всех! В пример, что ль поставить? Её Косте сказал, как ты учила, он чуть мне по морде не съездил. Не хочу я больше в ихнюю семью лезть, да и сама Лидка на днях сказала мне, чтобы ноги моей в её дворе не было! Достукался… Слушая, Плаксова грустно улыбнулась, о чём-то думая, но вслух не говорила. Слышно было, как по стеклу окна забарабанил дождь и Плаксова, вдруг встрепенулась и сказала: — Надо срочно делать отъём и переводить машек с сосунками в этот зимний сарай, а то бабы забастуют. — Слышала как Привозная сегодня возмущалась, что заставляют мыть корыта холодной водой. — Всё, завтра, я сказала!.. Шухин только поздним вечером возвратился к Завьяловой. Лицо сёк холодный дождь, а он радостно думал, что скоро закроют дезбарьеры, потому что ящур так и остался на бумаге, да страхом в глазах районного начальства. Уют и тепло в приземистых комнатах Елизаветы Сергеевны расслабили и успокоили Шухина, сняв внутреннее напряжение хлопотного нервного дня. Он умылся в тазике, причесался перед зеркалом шифоньера и присел к столу ужинать. На большой сковороде горкой парила жареная картошка с мясом, были налиты две стопки самогону. Шухин уже давно не отказывался от спиртного и ждал погреть свои внутренности. Они осторожно стукнулись стаканчиками, выпили, при этом Елизавета Сергеевна трижды перекрестила рот с принялась к трапезе. Через несколько минут тишины, хозяйка вдруг что-то вспомнила и нагадала Шухину:
— Видела сегодня Таньку, просила тебя зайти к ней; она что-то привезла из Ростова. — А-аа, батарейки на магнитофон! — Обрадовался Шухин, прожёвывая мясо. — Ты мне, родимец, обещал растирки принести для спины? — Поинтересовалась женщина. — Да, да, в кармане! Покушаем и дам. Налей-ка ещё по рюмашке, — попросил ветеринар на радостях. — Конечно, голубчик! И они выпили ещё и ещё… Перед отходом ко сну Елизавета Сергеевна позвала Шухина к себе в спаленку и попросила: — Ну что, доктор, разотрёшь мне поясницу? — Может сами… — ретировался он. — А как? — Изумилась женщина уже лёжа на спине. — Мои короткие руки до костреца не достают… — Хорошо, готовьтесь! — Крикнул Шухин, чистя зубы над поганым ведром. — Проверь, родимец, мы закрыты?.. — Ага! Когда Шухин вошёл в крохотную спаленку Елизаветы Сергеевны, на ходу растирая ладони рук, он увидел женщину лежавшую на животе, волосатая голова утопла в пуховой подушке. Её короткая шея заканчивалась покатыми пухленькими плечами. Почему-то нагая спина слегка прогнулась и из-под сжатой в локте руки виднелась сдавленная в лепёшку белая грудь и недоброе предчувствие шевельнулось в груди ветеринара и он напрягся. Тёплое розовое одеяло без пододеяльника небрежно накинуто на ноги женщины, полуголые мраморные половинки лишь усугубляли наготу Елизаветы Сергеевны и Шухин опустился на колени перед кроватью. Крепкими пальцами сломал у ампулы с новокаином узкую часть горловины, вылил в правую ладонь обезболивающую жидкость и принялся растирать женщине кострец, чувствуя, как у него самого холодеют и немеют пальцы. В такт движениям руки Шухина слабо поскрипывала сетка кровати, напоминая ему о нечто интимном и так близком, отчего в его душе возникли смелые желания овладеть этой женщиной, всем своим видом показывающей ему о своей доступности. С молчаливого её согласия, Шухин свободной правой рукой потрогал Елизавету Сергеевну за плечо, опустился ниже, просунул пальцы в подмышку и осторожно коснулся мягкой груди… А Елизавета Сергеевна незаметно перекатилась на левый бок, тем самым дав свободный доступ Шухину к её прелестям и тот в припадке сексуального порыва, погрузил своё полыхающее лицо в большие груди женщины. Она протяжно простонала, испытывая дремавшее столько лет удовольствие и легла на спину. Женские груди для Шухина были слабостью и свою слабость он проявил впервые с Сашей, разительно ощутив даже внешне заметную эту разницу трогать груди настоящей женщины, а не пустышки какой являлась до недавнего времени городская подруга. Шухин не отдавал своим действиям отчёта, только услышал слабый голос Елизаветы Сергеевны: — Выключи свет, родимец, и сбрось с себя одежды, они будут мешать! В полной темноте Шухин нащупал массивные колени женщина и перелез через них, ощущая неуправляемое горение собственного тела и, когда цель была достигнута, он порадовался той яркой победе, что наконец-то донёс!.. Потом наступило их полное слияние тел и они не помнили сколько времени провели в постели. Шухин раз за разом достигал своего триумфа и, когда окончательно устал, спросил у разгорячённой женщины: — Ты кушать хочешь? — Да, родимец, проголодалась…
— Тогда пойдём к столу и не будем одеваться, как есть! Женщина хихикнула, но согласилась. Они сидели за старинным круглым столом у окна в глухой стене хаты задёрнутого толстой непроницаемой гардиной, уплетали недоеденную картошку с мясом, пили из стопок самогон и победно одаривали друг друга доверительными, загадочными улыбками. Шухин то и дело посматривал на плотные груди хозяйки, какие то и дело касались клеёнки стола и в нём зрел очередной прилив близости. Время спустя он предложил: — Пойдём в зал на мою постель, она и шире и на ней нам будет удобнее? Погасив свет, они ушли в зал, где было также тепло и просторно. Шухин до полуночи лежал на Елизавете Сергеевне поочерёдно целуя ей груди, неожиданно поинтере- совался: — А почему они у тебя солоноватые? — Давно не купалась, — озадаченно призналась она, — завтра устрою себе банный день. — А я как же? — Напомнил женщине Шухин. — Нагрею воды и на тебя! Заснули они только к утру измученные, но довольные, отдохнувшие душами и усталые телами. Елизавета Сергеевна нагоняла упущенное женское счастье длинною в семнадцать лет — после кончины мужа, а Шухин не угадывал себя в этой захватывающей гонке в близости, так и не дав себе оценку, кто он на самом деле, не заподозрив, что обладает уникальной гиперсексуальностью. Посещая свиноферму, Шухин теперь смотрел на Привозную, как на партнёршу своего мужа, а на Любовь Егоровну Плаксову как на гулящую бабёнку, хотя любовь и страдания к этой особой женщине не угасли и любил он её до такой степени, что иногда эта самая любовь превращалась в яростную ненависть. Всегда, представляя свою избранницу сердца сидящую в предбаннике, приходил к мысли, отдайся Плаксова ему лишь на одно мгновение, на утро бы он повесился от ликующего счастья в душе, но этого не происходило, и быть может, никогда не произойдёт. На следующий вечер, прямо с работы Шухин зашёл к Татьяне за комплектом батареек для магнитофона, тем более его подарок перестал работать от сети, но ветеринар не отчаивался и лелеял надежду, когда-нибудь поехать в Ростов к маме и сдаст магнитофон в радиомастерскую. На дворе быстро вечерело, к ночи посвежело, прекратился дождь, небо разъяснилось. В это время, Татьяна лежала дома на диване и читала исторический роман. Любовные книги она терпеть не могла, не верила в них ни одному написанному слову, особенно её злили описываемые там охи да ахи, раздражали любовные похождения героев. Девушка давно догадывалась, что такой её сделала собственная мать, раз и навсегда лишив физических чувств женского счастья о котором, обычно мечтает любая, получая наслаждение от противоположного пола. Но об этом потом, а сейчас Татьяна просто лежала и отдыхала. Она устала от составления годового отсчёта по МТФ и ждала мать, чтобы та подсказала ей, где она ошиблась. О чём-то вспомнив, перекатилась по дивану, опустила ноги на пол, подошла к радиоле, включила проигрыватель послушать песни Владимира Высоцкого, который умер два года назад, а она продолжала уважать певца, как неординарную личность за столь откровенные песни. Татьяна перевела иглу адаптера на самый край пластинки и села слушать, после слов: «Бег на месте очень отрезвляющий!..» игла перескакивала:  «…Ноги шире, три, четыре…» Девушка свободной рукой взъерошила на голове волосы, подражая причёске Алле Пугачёвой, но тут стукнула о притолоку входная дверь и Татьяна опустилась на диван в ожидании.
Под музыку из радиолы Шухин провальсировал в зал, взял костистые пальцы девушки почти за кончики ногтей и уважительно пригубил. — Не ждала, а я припёрся! — Сказал он и бухнулся на диван рядом с хозяйкой. — Действительно… — согласилась Татьяна, — как снег на голову! — Разведка мне донесла…, что ты привезла батарейки? — Сказал гость с выкрутасами в теле. На его мешковатых плечах плотно сидела тёмная куртка на искусственном меху внутри, на голове фуражка тоже на меху под кожу с атласным козырьком. Шухин подумал несколько секунд и опросил: — К маме моей заезжала? — Постыдилась, — призналась девушка, не радуясь и не грустя. — А я ждал, надеялся на весточку… — Зато батареек два комплекта купила! — Защитила она себя. — Вот за это я тебя и поцелую. — Обрадованно вскрикнув и намереваясь чмокнуть в щёчку, но Татьяна резко отхилилась, поднесла к игривым губам Шухина огрызок сухой колбасы, которую минутой раньше ела сама, со словами: — Кусай, это и будет твоим поцелуем! — А если я женюсь на тебе?.. — Выдвинул он веский аргумент. Помня уговоры матери не отпугивать от себя ветеринара, Татьяна с укоряющим вздохом сказала будто выругалась: — И кто это придумал!.. — Что именно? — переспросил Шухин, позабыв о поцелуе. — Женитьбу эту? Шухин подумал и ответил, словно констатировал:- Матушка природа!  Тут он вдруг вспомнил, что его ждёт дома купаться сама Елизавета Сергеевна, резво встал с дивана и предупредил: — Ну всё, я пошёл, хозяйка меня ждёт к ужину. Родителям привет!

   Глава 14

   Шухин вышел из двора Плаксовых и чуть ли не побежал к Завьяловой, так манила его теперь эта доступная женщина. Увидев разимую разницу между девушкой недотрогой и Елизаветой Сергеевной, ветеринар понимал всю ширь и глубину своего счастья. Он знал, что Плаксова заставит его жениться на Татьяне, но пусть это произойдёт как можно позже. В одном он был уверен, что валяться у ног своей будущей избранницы он, конечно, не будет и станет ждать, когда ему всё преподнесут на блюдечке с голубой каёмочкой, как говаривал кто-то из книжных персонажей. А за это время, он наберётся опыта, осмелеет, чтобы со всеми женщинами говорить на «ты» и не пускать слюни перед недоступной страстью, как у него происходило до этого. А в это время со стороны центральной усадьбы колхоза Блага Народу подъезжала к Малиновке грузовая машина, в кабине которой кроме Привозного Константина за рулём, находилась Плаксова и Шиц. Бригадир и заведующая СТФ возвращались с заседания, порядком уставшие, а теперь ещё и сдавленные собственными габаритами в тесной кабине. Плаксова повернулась лицом к Шицу и рассматривала его сосредоточенное лицо, а тот курил сигарету за сигаретой и о чём-то думал, находясь наедине со своими мыслями. Потом словно очнулся и поделился мучавшим его мнением с Плаксовой: — Ты слышала, нашу бригаду Грушкин хвалил, ставил в пример другим, а у нас ещё двести гектар не вспахано. Если на днях землю не обработаем, так поле и уйдёт под снег.- На пары её оставь, - посоветовала Плаксова с пониманием дела. — Пары-то пары, но нам за них по шее дадут. Придётся зябовую вспашку проводить и это поле под кукурузу пустить. Им легко оттуда разнорядки присылать, а ты хоть лоб себе расшиби, но в севооборот вложись. Подъехали к дезбарьеру. Шиц вылез из кабины, снял с крюка жёлтую трубу шлагбаума, матюкнулся, видимо ногой вступил в незастывающий лекарственный раствор, прыгнул на подножку и стоя на ней, доехал до хуторской улицы, которая слабо освещалась огнями. В окнах кое-каких хат ещё теплились огоньки и бригадир попросил Привозного остановиться возле конторки. Шиц помог Плаксовой сойти с машины, придерживая женщину снизу — под ягодицы и та доверчиво улыбнулась, разминая отёкшие ноги. Затем несколько минут стояла молча, уперевшись спиной в штакетный забор, а поёжившись, поинтересовалась: — Так и разойдёмся? Холодно здесь, как… — Повёл бы тебя в конторку, но она закрыта на замок, и домой не охота идти, — признался бригадир, — там модистка, вся из себя и поговорить не с кем. При этих словах, он нежно провёл указательным пальцем по мягким губам женщины, оглянулся по сторонам и поцеловал заведующую. Плаксова склонила голову набок и, издав трогательный вздох, вдруг вспомнила о чём-то и предложила: — Вагончик на летнике пуст! Пойдём, у меня и ключи с собою, — потарахтела она связкой, — а там топчан… электрическая плитка! — С удовольствием! — поддержал Шиц и они неспеша побрели в переулок на греблю. По дороге к летнику, Любовь Егоровна объяснила ему, что ещё вчера она сделала отъём и свиноматок перегнали в новый зимний сарай, так что вагончик в их распоряжении хоть до утра.

   Глава 15

   Как вы помните, Шухин вышел этим вечером с дома Плаксовых и почти бегом направился к Елизавете Сергеевне и он не ошибся: женщина ждала его, сама выкупавшись со дня в стареньком корыте. Вода для Шухина уже стояла в вёдрах на печи, которая жарко горела углём. Женщина не ужинала и ждала почётного квартиранта, часто поглядывая на будильник. Вот стукнули входные двери, клацнул запор и вошёл улыбающийся Шухин. Помыв наскоро руки, он присел к столу и ждал, когда Елизавета Сергеевна наполнит стопки самогоном. По обыкновению стукнулись, выпили, улыбнулись друг другу, а потом женщина и говорит: — Сон мне, Петюшка, сегодня в обед приснился, будто у Любки Плаксовой в хате угол отвалился, проснувшись, подумала, беды бы у них какой не случилось, больно сон странный. — Это твои фантазии, — успокоил Шухин, кусая варёную картофелину, — небось поела и легла. — Не скажи, не выходит у меня этот сон из головы и всё тут. Да, ты купаться будешь? — Конечно! Дай покушать за весь день. — Зато ты мою курочку накормил… и водицы она напилась за семнадцать лет, как муж помер. Спасибо тебе, родимец! Шухин не сразу понял её мудрёную загадку, пока Елизавета Сергеевна не указала на свой подол. — А, ааа! — Вскрикнул Шухин, громко рассмеялся и перефразировал: — Так уж и хорошо?! — Да, родимец, — подтвердила она, — за все свои прожитые годы, подобной сладости не испытывала, вот тебе крест, — и в доказательство она трижды перекрестилась набожно. Шухин подумал: «Старый человек, он и есть старый, верит во всякую чепуху.» Уже через час Шухин стоял нагишом в корыте. Елизавета Сергеевна подливала тёплой воды и спрашивала:
— Ну как, может хватит? Но Шухин любил горячую воду и только кряхтел от удовольствия, поочерёдно поднимая и опуская ноги. Женщина предложила свои услуги, предвкушая в том порыве нечто больше: — Может тебя, родимец, помыть?.. И, не дожидаясь согласия квартиранта, энергично принялась намыливать ему плечи, спину, напевая что-то себе поднос. Обильно потея от испарений поднимающихся от горячей воды, женщина приблизилась к мужскому достоинству Шухина, хозяйкой прошлась по интересующему её предмету удовольствия, понимая, как нравится это квартиранту, а тот не стал долго терпеть касания хозяйки, нагнул на стоявший рядом диван, откинул подол безвесной нательной рубахи женщине на спину и овладел ею. Женщину быстро разобрало, она шумно сопела, упёршись руками в коричневую обивку, будто только что пробежала стометровку и слабым голосом предложила: — Может пойдём, родимец, в койку к тебе? Шухин не помнил, как уснул на женщине, скатившись с голой груди хозяйки на пышную подушку. Елизавета Сергеевна задремала тоже, но вдруг встрепенулась, охотно пошевелилась под Шухиным и её в который уж раз разобрало на волне не прекращающего искушения. Елизавета Сергеевна отдавала своим сердечным чувствам отчёт в том, что это она по собственной задумке осуществила задуманное ранее. Уж так нравился ей беспечный квартирант и его здоровое розовое тело приятно пахнущее, когда женщина находилась рядом с ним. Не утерпела, сославшись на мнимую боль в пояснице и ждала, ждала, ждала этого момента! Вот оно!.. Где-то глубоко, глубоко мучал стыд, но не рассказать же ему, как она страдала по близости с мужчиной, ночами не спала и всё вздыхала да ворочалась с боку на бок, прислушиваясь к ровному дыханию квартиранта. Спасибо Шицу, что подселил Шухина к ней, а если и дойдёт до людей её женская близость с молодым, кто посмеет осудить в том грехе: она и так молится дома у иконы Божей Матери прося прощения и сочувствия, рассказывая ей, что не долюбила в своё время, не добрала мужского внимания к собственной потребности. «Никому не признаюсь, даже Петюшке!» — решила она для себя, поелозилась задом под квартирантом, шумно засопела, захлёбываясь притоком собственной слюны. Длилось её счастье минут пять, десять, открыла рот, чтобы не разбудить молодого человека, прерывисто задышала… После чего женщина осторожно выскользнула из под Шухина, съехала голыми ногами на деревянный пол, задёрнула на дверях зала двойные шторы и в благодарность принялась стирать квартиранту майку, трусы и тёплые носки связанные из шерсти её же руками. Шухин проснулся только ранним утром. Хотел было сноровисто соскочить с кровати, но рядом с ним вторую ночь лежала хозяйка. Перелазя через её тучное тело, он не мог не зацепиться своим миротворцем за промежность женщины. Осуществив свою мужскую обязанность, он лишь с разрешения Елизаветы Сергеевны пошёл одеваться в соседнюю комнату, снял с верёвки протянутой над тёплой печью своё чистое нательное, мысленно поблагодарил заботливую хозяйку, выпил кружку горячего кофию с ломтём хлеба и скоренько пошёл на свиноферму.

   Глава 16

   посмеет осудить в том грехе: она и так молится дома у иконы Божей Матери прося прощения и сочувствия, рассказывая ей, что не долюбила в своё время, не добрала мужского внимания к собственной потребности. «Никому не признаюсь, даже Петюшке!» — решила она для себя, поелозилась задом под квартирантом, шумно засопела, захлёбываясь притоком собственной слюны. Длилось её счастье минут пять, десять, открыла рот, чтобы не разбудить молодого человека, прерывисто задышала… После чего женщина осторожно выскользнула из под Шухина, съехала голыми ногами на деревянный пол, задёрнула на дверях зала двойные шторы и в благодарность принялась стирать квартиранту майку, трусы и тёплые носки связанные из шерсти её же руками. Шухин проснулся только ранним утром. Хотел было сноровисто соскочить с кровати, но рядом с ним вторую ночь лежала хозяйка. Перелазя через её тучное тело, он не мог не зацепиться своим миротворцем за промежность женщины. Осуществив свою мужскую обязанность, он лишь с разрешения Елизаветы Сергеевны пошёл одеваться в соседнюю комнату, снял с верёвки протянутой над тёплой печью своё чистое нательное, мысленно поблагодарил заботливую хозяйку, выпил кружку горячего кофию с ломтём хлеба и скоренько пошёл на  — Я знаю… Что теперь делать? Где тело? — машинально переспрашивала Любовь Егоровна, поспешно одеваясь. — Фуражир твой привёз подимца домой, — ответила всхлипывающая Матрёна и прибавила: — Что делать, что делать?.. Ума не приложу. — Будем решать… — нервически утешая Люба тётку, натягивая на ноги узкие тёмно-красные сапожки и не подумав о том, что в них, быть может, сегодня будет холодно. Вспомнила о чём-то ещё и снова спросила: — Акушерку вызвали, чтобы она зафиксировала смерть дяди? — Нет, — ответила женщина стоявшая в проёме двери, — у меня ум расходится, Любаша, я в полной растерянности. — Зайдём в амбулаторию вместе, заодно и Витьки вашему надо телеграмму отбить из конторы. Ты шла мимо, свет там не горит? — Я, Люба, ничего не видела и не слышала… — оправдываясь женщина, — до этого ли мне.. На улице стоял ранний рассвет. Лёгкий морозец сковал глинистую дорогу. Свежий воздух обласкивал разгорячённые лица двух женщин, отрезвляя их сумбурные и трагические мысли предстоящего дня. Небо над хутором было чистое. Откуда-то издалека доносились раздраженные карканья воронья, возбуждённо порхали синички. К подворью покойного Дедовича приближалось три женщины. С Любовь Егоровной и её тёткой шла грузная работница акушерского пункта хутора Малиновки, бывшая фронтовичка Татьяна Фёдоровна, женщина чуть ниже среднего роста, располневшая к старости, но ещё подвижная и крайне степенная. Они вошли в распахнутую калитку и гуськом направились к двери хаты. Их шаги услышали свиньи в налепленных базках находившихся за невысоким штакетным забором и заведующая молча возмутилась: «Всё грёб, грёб! Теперь что с ними делать?» Не разуваясь, вошли в хату без полов. В передней комнате с низкими потолками было ещё темно и люди не сразу заметили лежащего на земле труп Дедовича. Старик, как был в грязной фуфайке, резиновых сапогах, с покрытой головой, так и занесли его сюда. Волосы Дедовича серебрились густой сединой и Любовь Егоровна жалостливо всхлипнула. — Одну минуточку, потом, — строгим голосом попросила акушер — Татьяна Фёдоровна, — включите свет? Я должна хоть внешне осмотреть покойного и понять от чего человек помер. Тётка Матрёна повернула выключатель и небольшая комната озарилась несколькими лампочками вкрученными в дешевый светильник. Акушерка нагнулась над трупом, внимательно вгляделась в посмертное выражение лица старика и без колебаний озвучила: — Если судить по искривлённому рту, то он умер от обширнейшего инсульта, мучался недолго. Сегодня же я позвоню в сельский совет и доложу о смерти ветерана Великой Отечественной. Можете заказывать гроб и хоронить. Если нужна будет справка о смерти, мы её вам предоставим. Уже на улице, когда Плаксова проводила акушерку за калитку, ещё раз оглянулась на подворье дяди, вслух пожурила старика: — Старый дурак! Вот до чего жадность доводит. — Что ты сказала? — переспросила подошедшая тётка Матрёна. — Я интересуюсь, сколько свиней у вас? — Десятка три с подсвинками, — ответила та рассеянно, — замучалась с ними… И чем теперь их кормить?.. — Это забота не ваша. Найдите старушек, пусть обмоют покойного, — говорила рассудительно Плаксова, будто на свиноферме раздавала свинаркам наряд, — оденут дядю в чистое, а я пойду к бригадиру, чтобы гроб заказать.

   Глава 17

   Хоронили Дедовича на второй день на хуторском кладбище в километре от Малиновки по периметру обсаженном белой акацией в два ряда. Была непогодица. Сеял мелкий дождь. Дул южный ветер и потому людей проводить ветерана в последний путь, пришло мало. Шухин стоял в затишке, прячась от ветра за тракторным прицепом на котором привезли гроб и ему никак не хотелось присутствовать на этом скорбном мероприятии. Он пришёл сюда вместе с похоронной процессией лишь потому, что тут присутствовала сама Любовь Егоровна и её дочь Татьяна. Стоило Шухину услышать стук молотка и грохот первых комьев глины о крышку гроба, Шухин поозирался по сторонам и потянулся в хутор за первыми старушками. Ветеринара манила аппетитная фигура Елизаветы Сергеевны и еле дождавшись кульминационного момента похорон, он обогнал одиночные фигуры старух и чуть ли не бежал в объятия Елизаветы Сергеевны. Он заученно разулся в коридоре, осторожно накинул дверной крюк и тихо прошмыгнул в комнату. Увидел Елизавету Сергеевну стоявшую у жарко горевшей печи. Согнувшись, она мыла очищенный картофель в кастрюле на полу и не сразу почувствовала рядом присутствие квартиранта, пока он не подошёл сзади, по-хозяйски откинул подол широкой юбки ей на спину и принялся поспешно расстёгивать себе брючный ремень. Всё прилеглось почти сразу, только женщина повернулась к дивану и упёрлась в баракан влажными руками. Подстёгнутый внутренним стрессом, полученным на похоронах, Шухин получал удовольствия раз за разом и, когда услышал, что Елизавета Сергеевна тоже шумно засопела, улыбнулся и погладил женщину по спине,совсем как животное при случке.Хозяйка выпрямилась,зардевшая лицом,благодарно окинула ветеринара горящими глазами и напомнила: — Ну ты, родимец, и жеребец! — Показала пятерню и зачем-то прошептала, будто в комнате заходился ещё ктото: — А тоже пять раз подряд! Шухин победно выпрямился и спросил: — Кушать есть? Проголодался! — Сам меня с понталыку сбил, теперь жди… — безобидным тоном пояснила Елизавета Сергеевна. Пылая огненным лицом, взялась за нож, но вдруг напомнила: — Так тебя надолго не хватит… — Влечёшь ты меня, ничего с собою не могу поделать, — ответил он ей.

   Глава 18

   На следующее утро Плаксова нашла Шухина в ветлечебнице. Тот сидел за столом и дремал, поджав ноги. Из стен небольшого помещения давно испарилось летнее тепло и теперь тут было зябко и Шухин ёжился, запихивая кисти рук в рукава балониевой курточки. Он услышал, как кто-то открыл входную дверь, ветеринар приоткрыл правый глаз, увидел заведующую и взбодрился, поводя плечми. — Привет! — поздоровалась Плаксова. Присела напротив и задумалась, глядя в окно напротив, подыскивая, как лучше подойти с просьбой о помощи. Наконец она улыбнулась краешками не накрашенных губ и заговорила: — Зорюешь? Ты почему ушёл вчера из кладбища? Таня ждала тебя, а ты даже не объяснился. — Устал я и к тому же продрог. — Я что хотела опросить… — Слушаю. — У тебя есть справки по реализации мяса от граждан? — Кажется. А зачем они тебе? — Поинтересовался Шухин. — Ты же знаешь, дядюшка помер и теперь надо нескольких голов освежевать на мясо. Где взять старушке денег на сорок дней? — Хорошо, хорошо… дам. — Да, вот ещё что, не поможешь ли ты зарезать нескольких свиней во дворе покойного Дедовича? В знак согласия Шухин молча кивнул головой и остановил свой взгляд на воспалённых глазах Плаксовой и подумал: «Скорбит». Хотя лицо женщины оставалось неизменным, красивым и сексуально привлекательным. Он тут же признался себе: «Не моя ты, вот в чём беда!» И тут же понял, что быть заложником или рабом сейчас не в его натуре: с Елизаветой Сергеевной ему куда проще и интересней оказывается быть. Шухин уточнил: — На когда? — Хоть завтра, прямо с утра приходи на дядюшкино подворье, а я к этому времени всё приготовлю, лады? «Слово-то какое вульгарное?» Подумал Шухин, осмысливая разговор Любовь Егоровны в постели вечером, когда Елизавета Сергеевна шептала ему на ухо: «Я долго ждала этой минутки, спасибо тебе, родимец…» Почти неделю шёл забой свиней во дворе покойного Дедовича. Плаксова руководила всеми делами во дворе дядюшки. С города приехал на большом рефрижераторе сын Дедовича Виктор. Расчетвертованные туши он грузил в морозильник на колёсах и, когда с поголовьем, наконец-то было покончено, Виктор уехал с двоюродной сестрой — Любовь Егоровной на базар в город Ростов-на-Дону. На время своей не запланированной отлучки Плаксова попросила Шухина поруководить свинофермой. Она отсутствовала трое суток и в понедельник рейсовым автобусом возвратилась весёлая и довольная с кучей денег в сумочке. Оставшись с Шухиным наедине в бытовке, Плаксова рассказывала, как она совсем случайно встретилась на рынке со своею кумой — Таниной крестной матерью и три ночи провела у той на квартире, обмениваясь воспоминаниями о прожитых ими годах, пообещали писать друг дружке письма, но на этом, скорее всего и всё. Шухин, из сказанного Плаксовой о самом городе, ловил каждое её слово и понимал, что скучает по Ростову и потому ещё настойчивее стал просить мать в письмах посетить его.

   Глава 19

   Петр Шлапков Паразиты — Кажется. А зачем они тебе? — Поинтересовался Шухин. — Ты же знаешь, дядюшка помер и теперь надо нескольких голов освежевать на мясо. Где взять старушке денег на сорок дней? — Хорошо, хорошо… дам. — Да, вот ещё что, не поможешь ли ты зарезать нескольких свиней во дворе покойного Дедовича? В знак согласия Шухин молча кивнул головой и остановил свой взгляд на воспалённых глазах Плаксовой и подумал: «Скорбит». Хотя лицо женщины оставалось неизменным, красивым и сексуально привлекательным. Он тут же признался себе: «Не моя ты, вот в чём беда!» И тут же понял, что быть заложником или рабом сейчас не в его натуре: с Елизаветой Сергеевной ему куда проще и интересней оказывается быть. Шухин уточнил: — На когда? — Хоть завтра, прямо с утра приходи на дядюшкино подворье, а я к этому времени всё приготовлю, лады? «Слово-то какое вульгарное?» Подумал Шухин, осмысливая разговор Любовь Егоровны в постели вечером, когда Елизавета Сергеевна шептала ему на ухо: «Я долго ждала этой минутки, спасибо тебе, родимец…» Почти неделю шёл забой свиней во дворе покойного Дедовича. Плаксова руководила всеми делами во дворе дядюшки. С города приехал на большом рефрижераторе сын Дедовича Виктор. Расчетвертованные туши он грузил в морозильник на колёсах и, когда с поголовьем, наконец-то было покончено, Виктор уехал с двоюродной сестрой — Любовь Егоровной на базар в город Ростов-на-Дону. На время своей не запланированной отлучки Плаксова попросила Шухина поруководить свинофермой. Она отсутствовала трое суток и в понедельник рейсовым автобусом возвратилась весёлая и довольная с кучей денег в сумочке. Оставшись с Шухиным наедине в бытовке, Плаксова рассказывала, как она совсем случайно встретилась на рынке со своею кумой — Таниной крестной матерью и три ночи провела у той на квартире, обмениваясь воспоминаниями о прожитых ими годах, пообещали писать друг дружке письма, но на этом, скорее всего и всё. Шухин, из сказанного Плаксовой о самом городе, ловил каждое её слово и понимал, что скучает по Ростову и потому ещё настойчивее стал просить мать в письмах посетить его.читывала, а ведь я ничего не взяла в это утро, как чувствовала. Иду и думаю: «Останови их, вычертуй на все боки», а она мне мозги компостировала, пока шли в хутор. Как ты думаешь, я кто ей козёл отпущения? — Эта ваша заведующая тонкий психолог, чувствует, что у тебя больше ответственности по отношению колхозного добра, ты честная работница, справедливая, тебе можно поездить по ушам, а с тех баб взятки гладки! Я бы сказал ещё больше: на твоей простоте можно возики возить. — Спасибо, муженёк, ни во что меня поставил, разделал под орех, но, между прочим, у меня по жилам течёт не рабская кровь! — А толку-то, толку?.. — Урезонил Привозной свою жену. — Поучись у партийной молодёжи, вон Шухин, без году неделя в колхозе, а как развернулся!.. Привозной осуждающе покачал головой и, гася сигарету о чугунную дверцу поддувала, возбуждённо крикнул, да так, что его дочь перестала катать из теста шарики и вопросительно посмотрела на отца. — Понял, каналья, обстановку в бригаде с первого дня, иначе с чего бы это он с нами знаться перестал?! Даже наплёл гадости с подачи третьего лица. Ты задумывалась когда-нибудь над этим? — Думала, — спокойно ответила Лидия и нервно передёрнула покатыми плечами. — Ну, и какой вывод сделала? — Что он такой же негодяй, как и Плаксова. Попал под её влияние и она им крутит, как хочет! Скурвился, одним словом! — Логично, — одобрил спокойно Константин, — он стал практичным человеком, какими пруд пруди в нашем колхозе. — Но, ведь, он не был таким помнишь? Вначале знакомства с ним даже обрадовалась, что нашла в нём человечка с
доброй, отзывчивой душой. Теперь же трудно осознавать, как я ошиблась… — Да, он резко изменился!? — согласился Константин и, подойдя к умывальнику принялся мыть руки, но вдруг вспомнив, продолжил начатый разговор: — Знаешь, дорогая, общаясь с Шухиным лишь по работе, создаётся впечатление, что правдой и не правдой стремиться показать и доказать своё превосходство перед нами. Он думает, что мы тупее! — Да, но мы-то с тобою видим всё и знаем, кого Шухин из себя представляет, — поддержала Лидия. — Такие люди, как бактерия в свежем молоке. — Не бактерия, а целый паразит! — дал свою оценку Привозной ветеринару. — Такие гады сами нормально не живут и другим наносят вред! Привозная дослушала мужа, собрала в фартук картофельные очистки и молча вышла из хаты, словно обиделась на кого. У порога сунула в галоши ноги и пошла по двору к сараю, вдыхая бодрящий воздух предвещающий в ночь лёгкий заморозок. Опавшая с деревьев листва наводила непонятную тоску в душе молодой женщины. Лидия вспомнила о лете, о безросых рассветах, о крике беспокойных поросят возле маминых сисек и чувства некой безысходности стало теребить ей душу. Открыла двери хлева, высыпала в ясли коровы чистки и посматривая сбоку, как та аппетитно поедает, в задумчивости присела на гладко отшлифованную доску и непонятное внутреннее смирение овладело женщиной. Вспомнила, что она беременна на ранней стадии зачатия, но всё тянула признаться мужу, желая убедиться, что это так! Слышала, как за стеною хлопали крыльями куры, взлетая на насесты. Вечер был налицо и Лидия подумала: «Вот и ещё одна ночь приблизит её к новогоднему празднику, празднику детства и больших надежд». Но до слуха Лидии донёсся визг поросёнка, кто-то решил в хуторе побаловать семью мясными блюдами. Женщина пойчитывала, а ведь я ничего не взяла в это утро, как чувствовала. Иду и думаю: «Останови их, вычертуй на все боки», а она мне мозги компостировала, пока шли в хутор. Как ты думаешь, я кто ей козёл отпущения? — Эта ваша заведующая тонкий психолог, чувствует, что у тебя больше ответственности по отношению колхозного добра, ты честная работница, справедливая, тебе можно поездить по ушам, а с тех баб взятки гладки! Я бы сказал ещё больше: на твоей простоте можно возики возить. — Спасибо, муженёк, ни во что меня поставил, разделал под орех, но, между прочим, у меня по жилам течёт не рабская кровь! — А толку-то, толку?.. — Урезонил Привозной свою жену. — Поучись у партийной молодёжи, вон Шухин, без году неделя в колхозе, а как развернулся!.. Привозной осуждающе покачал головой и, гася сигарету о чугунную дверцу поддувала, возбуждённо крикнул, да так, что его дочь перестала катать из теста шарики и вопросительно посмотрела на отца. — Понял, каналья, обстановку в бригаде с первого дня, иначе с чего бы это он с нами знаться перестал?! Даже наплёл гадости с подачи третьего лица. Ты задумывалась когда-нибудь над этим? — Думала, — спокойно ответила Лидия и нервно передёрнула покатыми плечами. — Ну, и какой вывод сделала? — Что он такой же негодяй, как и Плаксова. Попал под её влияние и она им крутит, как хочет! Скурвился, одним словом! — Логично, — одобрил спокойно Константин, — он стал практичным человеком, какими пруд пруди в нашем колхозе. — Но, ведь, он не был таким помнишь? Вначале знакомства с ним даже обрадовалась, что нашла в нём человечка с
доброй, отзывчивой душой. Теперь же трудно осознавать, как я ошиблась… — Да, он резко изменился!? — согласился Константин и, подойдя к умывальнику принялся мыть руки, но вдруг вспомнив, продолжил начатый разговор: — Знаешь, дорогая, общаясь с Шухиным лишь по работе, создаётся впечатление, что правдой и не правдой стремиться показать и доказать своё превосходство перед нами. Он думает, что мы тупее! — Да, но мы-то с тобою видим всё и знаем, кого Шухин из себя представляет, — поддержала Лидия. — Такие люди, как бактерия в свежем молоке. — Не бактерия, а целый паразит! — дал свою оценку Привозной ветеринару. — Такие гады сами нормально не живут и другим наносят вред! Привозная дослушала мужа, собрала в фартук картофельные очистки и молча вышла из хаты, словно обиделась на кого. У порога сунула в галоши ноги и пошла по двору к сараю, вдыхая бодрящий воздух предвещающий в ночь лёгкий заморозок. Опавшая с деревьев листва наводила непонятную тоску в душе молодой женщины. Лидия вспомнила о лете, о безросых рассветах, о крике беспокойных поросят возле маминых сисек и чувства некой безысходности стало теребить ей душу. Открыла двери хлева, высыпала в ясли коровы чистки и посматривая сбоку, как та аппетитно поедает, в задумчивости присела на гладко отшлифованную доску и непонятное внутреннее смирение овладело женщиной. Вспомнила, что она беременна на ранней стадии зачатия, но всё тянула признаться мужу, желая убедиться, что это так! Слышала, как за стеною хлопали крыльями куры, взлетая на насесты. Вечер был налицо и Лидия подумала: «Вот и ещё одна ночь приблизит её к новогоднему празднику, празднику детства и больших надежд». Но до слуха Лидии донёсся визг поросёнка, кто-то решил в хуторе побаловать семью мясными блюдами. Женщина пойчитывала, а ведь я ничего не взяла в это утро, как чувствовала. Иду и думаю: «Останови их, вычертуй на все боки», а она мне мозги компостировала, пока шли в хутор. Как ты думаешь, я кто ей козёл отпущения? — Эта ваша заведующая тонкий психолог, чувствует, что у тебя больше ответственности по отношению колхозного добра, ты честная работница, справедливая, тебе можно поездить по ушам, а с тех баб взятки гладки! Я бы сказал ещё больше: на твоей простоте можно возики возить. — Спасибо, муженёк, ни во что меня поставил, разделал под орех, но, между прочим, у меня по жилам течёт не рабская кровь! — А толку-то, толку?.. — Урезонил Привозной свою жену. — Поучись у партийной молодёжи, вон Шухин, без году неделя в колхозе, а как развернулся!.. Привозной осуждающе покачал головой и, гася сигарету о чугунную дверцу поддувала, возбуждённо крикнул, да так, что его дочь перестала катать из теста шарики и вопросительно посмотрела на отца. — Понял, каналья, обстановку в бригаде с первого дня, иначе с чего бы это он с нами знаться перестал?! Даже наплёл гадости с подачи третьего лица. Ты задумывалась когда-нибудь над этим? — Думала, — спокойно ответила Лидия и нервно передёрнула покатыми плечами. — Ну, и какой вывод сделала? — Что он такой же негодяй, как и Плаксова. Попал под её влияние и она им крутит, как хочет! Скурвился, одним словом! — Логично, — одобрил спокойно Константин, — он стал практичным человеком, какими пруд пруди в нашем колхозе. — Но, ведь, он не был таким помнишь? Вначале знакомства с ним даже обрадовалась, что нашла в нём человечка с
доброй, отзывчивой душой. Теперь же трудно осознавать, как я ошиблась… — Да, он резко изменился!? — согласился Константин и, подойдя к умывальнику принялся мыть руки, но вдруг вспомнив, продолжил начатый разговор: — Знаешь, дорогая, общаясь с Шухиным лишь по работе, создаётся впечатление, что правдой и не правдой стремиться показать и доказать своё превосходство перед нами. Он думает, что мы тупее! — Да, но мы-то с тобою видим всё и знаем, кого Шухин из себя представляет, — поддержала Лидия. — Такие люди, как бактерия в свежем молоке. — Не бактерия, а целый паразит! — дал свою оценку Привозной ветеринару. — Такие гады сами нормально не живут и другим наносят вред! Привозная дослушала мужа, собрала в фартук картофельные очистки и молча вышла из хаты, словно обиделась на кого. У порога сунула в галоши ноги и пошла по двору к сараю, вдыхая бодрящий воздух предвещающий в ночь лёгкий заморозок. Опавшая с деревьев листва наводила непонятную тоску в душе молодой женщины. Лидия вспомнила о лете, о безросых рассветах, о крике беспокойных поросят возле маминых сисек и чувства некой безысходности стало теребить ей душу. Открыла двери хлева, высыпала в ясли коровы чистки и посматривая сбоку, как та аппетитно поедает, в задумчивости присела на гладко отшлифованную доску и непонятное внутреннее смирение овладело женщиной. Вспомнила, что она беременна на ранней стадии зачатия, но всё тянула признаться мужу, желая убедиться, что это так! Слышала, как за стеною хлопали крыльями куры, взлетая на насесты. Вечер был налицо и Лидия подумала: «Вот и ещё одна ночь приблизит её к новогоднему празднику, празднику детства и больших надежд». Но до слуха Лидии донёсся визг поросёнка, кто-то решил в хуторе побаловать семью мясными блюдами. Женщина поймала себя на мысли, что ей тоже хочется скушать котлетку и подумала: «Может, всё-таки долгожданный сыночек появится через девять месяцев?» Они с мужем так хотели сына, что даже стали верить во всевозможную чепуху и класть на ночь под подушку игрушки мальчишек, а для этого дела Константин вспомнил свою молодость, смастерил рогатку и тоже подпихивал тайком её под перину жены. А ещё Лидия спросит завтра у баб, кто именно на их краю резал поросёнка, сходить и купить хотя бы килограмма три мяса». Привозная возвратилась в хату и напомнила Константину: — Дорогой, по правую сторону хутора, кто-то зарезал поросёнка, может завтра поспрашиваешь, да купишь у них мяса? — Если тебе нужно это мясо, я буду завтра на центральной усадьбе, зайду на склад и у кладовщицы куплю. А то как это будет выглядеть, если я буду ходить но дворам и интересоваться… Разве ты не поняла, где режут? — спросил Константин, зная о месте забоя. Лидия пожала плечми, показывая дочери, как именно надо сочленить концы будущего бублика. — Подумай хорошенько, — не отставал Привозной. — Что я тебе дом Советов? Тут в каждом дворе по два поросёнка. Вон у нас тоже, да только резать рановато? — У покойного Дедовича свежуют! Уже дня три колбасят их там… Лидия вопросительно подняла на мужа светлые глаза, понимая, что тот разыгрывает её, но по его выражению лица поняла, что тот что-то знает и ждала продолжения, и уточнила: — Что у них там табун? — Наверное так оно и есть! И знаешь кто режет?.. И, не дождавшись от жены ответа, пояснил: — Твой Шухин! Вот таким ножом! — Показал Константин размер лезвия, отмерив по локоть. Вчера сам видел всю эту картину кровавого побоища, когда привозил к Дедовичам по
указанию самого бригадира несколько баллонов с газом смолить животных. Вот тогда-то я и понял: не человек Шухин, а чудовище! На него даже со стороны смотреть страшно. Представь, весь в крови, с застывшими кусочками жира на одежде, рябая его морда красная от самогона. Хладнокровно и играючи вгоняет тесак очередной свиньи под ребро и слегка поворачивает там. Кровь фонтаном хлыщет из раны, а Шухин довольно улыбается, вот, мол, я какой! Подставит гнутую алюминиевую кружку под струю крови и пьёт её потом, будто молоко парное. Лидия не выдержала и искривленным от ужаса лицом, спросила: — Он кто дракула? — А то и вовсе вырежет с освежёванной тушки кусок мяса, подсолит и ест сырым, — докончил подмеченное Константин. — Бы-ррр, Костя, перестань?! — Обрывает дальнейшие подробности молодая женщина в глазах которой поселился нескрываемый ужас. — Конечно, гадко даже слушать, а я смотрел на всё это. Я тебе рассказал с целью показать, насколько ничтожен ветеринар и во что его превратила Плаксова. — Интересно?.. Откуда у Дедовича набралось столько поросят? — Скорее спрашивая саму себя, вымолвила в задумчивости Лидия. — Помню, сторож ни разу не выписывал у заведующей ни одного выбраковочного подсвинка?.. — Нужны они были ему дохляки, — развил догадку Константин, закуривая очередную сигарету. — Помнишь у тебя как-то пропало шесть поросят? Скорее всего они спокойно перекочевали в его катух. Я другое спешу сказать: это сколько же надо было корма, чтобы прокормить дома такое поголовье. Дедович не спал ночами и носил мешком корм домой, а вас она грызла, аж сюда слышно! Лидия согласно покачала головой и с догадкой в голосе заключила: — Потому-то старик и помер: не выдержало сердце от таких нагрузок. — С сердцем у Дедовича всё было хорошо: качало будь здоров, а вот от натуги в голове полопались сосуды, это врач сказала. Инсульт — знаешь что это такое? В знак согласия Лидия молча кивнула головой, отдав всё своё внимание на сковороду с пирожками.

   Глава 20

      Шухин проснулся рано, долго ворочался под боком у Елизаветы Сергеевны. Просто так перелазить через женщину ему никак не хотелось, оттого полез к ней в пазуху, принялся играть её полновесными грудями, по обыкновению, намекая на близость. — Ты, родимец, так и заездишь меня… — прошептала ему Елизавета Сергеевна спросонья. — Надо жениться тебе на молодой, а то как ровне спуску не даёшь. Не задумываешься, что мне уж пятьдесят семь! Но Шухин по голосу женщины определил, что она не злится на его неугомонную азартность, чмокнул в щёку и принялся делать своё. Когда слез с кровати, вспомнил, что купил Елизавете Сергеевны эксклюзивную обнову и торопясь порадовать женщину, попросил ту: — Не вставай, я сейчас! С этими словами ветеринар пошёл в переднюю комнату, достал из нагрудного кармана небольшой свёрточек и возвратясь к койке, чуть ли не приказал: — Откинь одеяло! Примерь!.. Женщина взяла из его рук обнову с этикеткой, покрутила в руках и удивлённо поинтересовалась: — Это что, безгалтер?
— Нет — трусики. Думаю, пятьдесят четвёртый размер подойдёт! Вчера был в Заветном и купил в магазине специально для тебя. Видеть не могу, когда ты ходишь в рейтузах. Женщина напяливала на себя трусики с большими выкотами окаймлённые кружевами и с благодарной смущённостью улыбалась. — Смотри как раз!.. — Горделиво призналась Елизавета Сергеевна, стеснительно напомнив: — Одно баловство. Шухин молчаливо улыбался, воочую убеждаясь насколько хорошо трусики украшали женское интимное тело, но было некогда и он поспешил на СТФ. По левую сторону дороги тянулись выветрившие на морозе, увядшие камыши, пруд и огороды хуторян. А по правую сторону за пологим склоном простирались серые степные дали. Под ногами застывшая на морозе глина, северо-западный ветерок в лицо напористо обтекал тело Шухина, слегка вспотевшее под одеждой от быстрой ходьбы. Свиноферма казалась ему вымершей. По привычке он зашёл на летник. Здесь было затишно. Узкая дорожка меж завалов навозных куч со светлыми шапками пожухлой травы привела его к дверям тамбура. Хотел было войти через него в сарай, но услышал душераздирающий крик свиньи под ножом Ульриха, резко отвернул и пошагал к новому сараю, куда совсем недавно перевели поголовья из летника. Его манила уютная бытовка. Издали был слышен гул работающей тепловой пушки на керосине для обогрева сосунков. Ещё издали Шухин услышал раздражённый голос Триплер: — Где эта квашня Шухин болтается?! У меня поросята запоносили, а он который день глаз не кажет! Её тихо поддержала Привозная: — И у меня поносят, надо заведующей говорить. — В чём дело, бабоньки? — Нарочито громко поинтересовался Шухин. Свинарки заметили, что с его нагловатых губ не сходила пространная улыбка. За последние недели он заметно пополнел, отчего выглядел старше своих лет и рыхлым. Вслед за ним появилась Плаксова в бордовой болоньевой куртке с отложным из искусственного меха воротником. Рукава куртки были тоже оторочены полосками из такого же меха. Новая одежда молодила заведующую, придавая чертам лица мягкий оттенок, отчего Шухин с завистью посмотрел в её сторону и тяжело вздохнул. Плаксова остановилась у одного из базков Триплер и сочным звенящим голосом поинтересовалась: — Что за шум, бабоньки, а драки нет?! — Поросята поносят,— ответила недовольная свинарка, — и у Привозной тоже. Плаксова повернулась к Шухину и, вопросительно взглянула в неспокойные глаза ветеринара и поинтересовалась: — Петя, чем можно помочь? И он, не задумываясь, ответил: — Ячмень надо жарить и добавлять в рацион и хорошо бы камсы, или бочку селёдки. Короче, нужна солёная рыба. Ты заметила, пока поросята бегали вольно по земле, постоянно рылись и находили себе необходимые элементы для восстановления баланса в желудочно-кишечном тракте, а теперь лишены всего этого. — Твоя рыба в копеечку выйдет, — в раздумии произнесла Плаксова, — одна тепловая керосиновая пушка разоряет меня! Ладно, пошли в бытовку и там поговорим, — пригласила Плаксова ветеринара и выпрямилась, словно она только что сбросила о плеча тяжёлую поклажу.
Иногда Шухин вспоминал предупреждение Елизаветы Сергеевны относительно его неуёмной половой страсти к ней. «Ну и что тут?.. — Думал он. — Если я утром, в обед и вечером, а то и ночью…» Их влечения друг к другу шли в пользу
обоим: женщина поправлялась на глазах и теперь ни в один бюстгальтер не влазила. Шухину пришлось купить женщине комплект белья в Заветном. Девушка, торговавшая за прилавком, смущаясь, поинтересовалась кому это он берёт и Шухин, без ложной скромности ответил: — Маме ко дню рождения. — Маме это святое! — таким образом позавидовала продавец Шухину и предложила помимо бюстгальтера и трусиков купить комбинацию бледно-розового цвета с широкой кружевной вязью на подоле. Когда продавец развернула перед Шухиным красивую на цвет, с кружевными выделками комбинацию, он увидел в этом женском интиме обыкновенный мешок, какие иногда попадались ему на глаза в хозяйстве Плаксовой и не только. Но, всё же, Шухин поблагодарил продавца за предложенную покупку и попросил завернуть в бумагу и обвязать красной лентой. Когда Шухин ехал домой, то представлял Елизавету Сергеевну в новом облачении и лежащую с ним рядом. Он вздрагивал от прихлынувшей волны томительных чувств и жил той минутой, когда снова завладеет любимой женщиной. Но для Шухина возникла и другая дилемма: он боялся надоесть доступной ему и не прихотливой Елизавете Сергеевне и потому подумывал найти ей временную замену, перебирая в памяти свободных знакомых женщин, живущих в хуторе, совсем случайно вспомнил об Варваре Демидовой. И обрадовался! Не отлаживая в долгий ящик, Шухин покрутился допоздна на свиноферме, пока не наступит вечер, отрезал от освежёванной Ульрихом туши поросёнка мяса килограмма три, завернул в бумажную мешковину, засунул в свою медицинскую сумку и с другого конца пошёл в хутор, в полутьме отсчитывая дворы. «Вот и она!» — Подумал, ликуя он, бегло обратив внимание на покосившийся забор без калитки. Мрачно и обтрёпанно смотрелась старая камышовая крыша Варвары, да иссохшиеся ставеньки окон неопределённого цвета. Окна хаты изнутри были задёрнуты цветными занавесками, так что через плотный материал нельзя было что-либо разглядеть внутри комнат одинокой женщины. Дверь коридора сделанная из толстого дерева была заперта и Шухин неуверенно постучал костяшкой пальца, а потом ещё и ещё раз. Наконец, расслышал настороженно-испуганный голос Варвары: — Кто это? — Это я, ветеринар Шухин! Секундное молчание и выжидающее мгновение длившееся для него вечность. Наконец услышал очередной вопрос: — Ты — Пётр?.. — Я, я! — Фу, Господи, напугал. Сейчас… Заскрежетал крюк надёжного крестьянского запора и распахнулась перед Шухиным заветная дверь. На пороге стояла в одном платье всё та же Варвара Демидова, на голых ногах вязаные тёплые носки и женщина, голосом хозяйки пригласила: — Заходи, а то холодно… — при этом голос её почему-то дрожал, сошедший на шёпот. — Разувайся вот на этой тряпке. Наконец Шухин вошёл в небольшую комнату, где стоял старый кухонный стол коричневого цвета, покрытый дешёвой скатертью, а сверху истёртой клеёнкой блеклого цвета. Справа в углу рукомойник, скорее всего самодельный, а в левом простенке между угольной печью находился высокий шифоньер с наружным зеркалом на дверце. Шухин поставил ветеринарскую сумку на край стола, вытащил кусок мяса и положил на клеёнку, пояснив Варваре: — Свежее. Женщина ничего не ответила, только глаза её горели странным восторженным блеском. Сама она часто и неровно
дышала, конечно, понимая зачем к ней постучался этот человек и предчувствие её не ошиблось. Запахи одиночества, совсем, как у Елизаветы Сергеевны и настороженность глубокого покоя, почти с порога окутали Шухина и, перед тем, как ещё что-то спросить, он поспешил тихо уточнить: — Одна? — Да… — спокойно призналась внутренне взволнованная одинокая женщина. Она была немногословна и, как будто заранее приготовилась к чему-то боясь даже пошевелиться лишний раз, чтобы не спугнуть призрачное ведение женского счастья. Шухин опустил пустую сумку у порога двери, повернулся к Варваре и нежно обнял её за податливые, весьма мягкие плечи. Голову ему нагинать не надо было, так как ростом они одинаковы и осторожно поцеловал женщину в бархатистую щёку. На это Демидова с облегчением выдохнула: — Слава Богу, надумал… — шепнули её бледные губы, при этом они были почти сжаты, чем необыкновенно поразила Шухина. Внешняя робость и податливость женщины говорили Шухину: «Делай со мною, что хочешь…» И он принялся нежно мять её крупные груди, чувствуя, как Варвара слабеет ногами. Она только и смогла напомнить: — Разденься и пошли в зал… Зала, в которую завела его Варвара, оказалась комнатой побольше от передней. Её окна выходили, как во двор, так и на улицу, совсем, как у Елизаветы Сергеевны, только вещей тут меньше. Слева темнел большой кованый сундук с овальной крышкой, между окон трюмо, иконка в углу, бронзовая лампадка с тёмным фитильком, так похожий на свечной, как будто его только что потушили. Справа койка старинного образца, с набалдашниками на её стенках и прочими выкрутасами так похожими на грубую вязь. Постельные принадлежности внушили Шухину, что женщина, которая спит на ней, любит шикарность, хоть и бедно живёт. На кровати лежала толстая пуховая перина со множеством разных по размеру подушек, почти до миниатюрных думок. На современном коричневом столике возвышался телевизор, рядом простенькое радио. Но Шухина не интересовал интерьер комнаты, а привлекала сама хозяйка. Стоя у постели он принялся целовать пахучее тело Варвары, наполнясь безмерным желанием, но женщина мягко остановила его спешку и тихо попросила: — Раздень меня?.. Шухин расстёгивал волнующими пальцами мелкие пуговицы на белой кофточке. Снял с плеч легковесную вещицу бросил на кровать и принялся расстёгивать на чёрном бюстгальтере ряд мелких крючков. От нетерпения Шухину хотелось оторвать их, но вовремя догадался, что женщина упивается этим процессом раздевания и, когда, наконец, бюстгальтер упал рядом с кофтой, поспешил нащупать на расклешённой юбке «молнию». Женщина стояла перед ним в своей покорной наготе и в этот момент показалась Шухину чуть ли не подростком. — Теперь надень на меня кофту, — дрожащим голосом попросила Варвара, — мне холодно… Шухин исполнил и этот каприз женщины, сам горя в нетерпении, видел вздымавшие груди и торопливо уложил женщину на высокую постель. Дальше всё происходило почти, как с Елизаветой Сергеевной, но новизна ощущалась буквально во всём и он мысленно воскликнул: «Вот это да!..» А женщина неподдельно постанывала и сквозь зубы благодарно похвалила гостя: — Тебе никто не признавался из твоих партнёрш, что у тебя завидная штучка?.. Но Шухин пропустил это похвальное замечание, выгребая из себя всё без остатков, а когда облегчённо, подобно селезню,
повалился на спину, Варвара многозначительно ему шепнула на ухо: — Теперь позволь порулить мне! — При этих словах, знающая в этом толк бывалая женщина, взгромоздилась на него сверху, выбрала для себя удобное положение тела и пошла вразнос, крича: — Считай!.. Ему только показалось, что она весело крикнула, на самом же деле даже не пошевелились её плотно сжатые губы: он услышал только её мысль. Видел, как тонкой струйкой показалась на губах прозрачная тягучая слюна и женщина часто задышала, полуоткрыв рот, будто только что ей ввели в вену «горячий» укол. Он чувствовал телом каждый её восторг, сбился со счёта, а потом они спокойно лежали рядом, вперившись в набеленый потолок, успокаивая свои сбившиеся дыхания. Лишь на час или два Шухин задержался у Варвары Демидовой, этой одинокой и, вместе с тем, сексуальной женщины с её набором прелюдий и прихотей. Он почерпнул из её опыта низменную школу сексуального разнообразия. Покидая Варвару женщина магическим голосом шепнула: — Приходи через недельку, я буду ждать! Шухин шёл по безлюдному хутору и корил себя, шепча под нос: — Какой я дурак, что не пришёл к ней сразу. Может быть и не было б в моей жизни связей с Елизаветой Сергеевной, это грубоватой в постели женщиной. Мне срочно надо жениться, просто необходимо из-за постоянной физиологической потребности. Почему-то вспомнил о Плаксовой — загадке природы и в душе пробежала невольная дрожь. Так незаметно, с толпой мыслей в голове, Шухин приблизился к хате Елизаветы Сергеевны. Впервые ему не хотелось общаться с этой женщиной. Но холодная погода гнала его в тёплое помещение. На его лицо и жаркие губы падал невесомый снег, незаметно обеляя всё вокруг.из себя всё без остатков, а когда облегчённо, подобно селезню,
повалился на спину, Варвара многозначительно ему шепнула на ухо: — Теперь позволь порулить мне! — При этих словах, знающая в этом толк бывалая женщина, взгромоздилась на него сверху, выбрала для себя удобное положение тела и пошла вразнос, крича: — Считай!.. Ему только показалось, что она весело крикнула, на самом же деле даже не пошевелились её плотно сжатые губы: он услышал только её мысль. Видел, как тонкой струйкой показалась на губах прозрачная тягучая слюна и женщина часто задышала, полуоткрыв рот, будто только что ей ввели в вену «горячий» укол. Он чувствовал телом каждый её восторг, сбился со счёта, а потом они спокойно лежали рядом, вперившись в набеленый потолок, успокаивая свои сбившиеся дыхания. Лишь на час или два Шухин задержался у Варвары Демидовой, этой одинокой и, вместе с тем, сексуальной женщины с её набором прелюдий и прихотей. Он почерпнул из её опыта низменную школу сексуального разнообразия. Покидая Варвару женщина магическим голосом шепнула: — Приходи через недельку, я буду ждать! Шухин шёл по безлюдному хутору и корил себя, шепча под нос: — Какой я дурак, что не пришёл к ней сразу. Может быть и не было б в моей жизни связей с Елизаветой Сергеевной, это грубоватой в постели женщиной. Мне срочно надо жениться, просто необходимо из-за постоянной физиологической потребности. Почему-то вспомнил о Плаксовой — загадке природы и в душе пробежала невольная дрожь. Так незаметно, с толпой мыслей в голове, Шухин приблизился к хате Елизаветы Сергеевны. Впервые ему не хотелось общаться с этой женщиной. Но холодная погода гнала его в тёплое помещение. На его лицо и жаркие губы падал невесомый снег, незаметно обеляя всё вокруг.
— 252 — — 253 —
Петр Шлапков Паразиты Елизавета Сергеевна не спала, она покорно дожидала квартиранта с работы, не ужинала сама и не ложилась спать. Ещё с вечера женщина надела подарочный пеньюар, подкрасила губы и сидела у раскрытого короба, довязывала Шухину шерстяной носок. Ветеринар осторожно вошёл в комнату и, не глядя на хозяйку, буркнул приветствие, на что женщина упрекнула: — Где тебя, родимец, носит? Не поколебавшись с ответом, Шухин мгновенно соврал: — Только что приехал из центральной усадьбы с Привозным. Привёз лекарства и кое-что по мелочам. Устал… — Пожаловался он. — Оно и понятно… — Согласилась Елизавета Сергеев- на, — вон на лицо весь чёрный… А я не ужинала, всё тебя ждала… Тазик на плите с горячей водой, мойся. — Я быстренько, — согласился Шухин, скидывая с себя дорожную одежду. А Елизавета Сергеевна уже тарахтела ложками, рассказывая Шухину о хуторской жизни, но он почти не слушал ее и всё плескался в теплой воде, смывая касания чужой женщины. Шухину необходимо было помыть своё мужское хозяйство, чтобы и там не пахло посторонней женщиной. Он взял в руки тазик и пошёл о ним в другую комнату, Елизавета Сергеевна кинула ему во след: — Мойся тут, кого стесняться! На что Шухин резонно подметил: — Вонять носками?.. В уединении он снял с себя брюки, спустил трусы и, ополаскивая своё достоинство, обонянием не почувствовал присутствия пугающих запахов чужой. — Да что ты там возишься?! — донёсся до Шухина раздражённые голос женщины. — Жаркое стынет, уж два раза подогревала!.. Одеваясь, Шухин поразился тем, часом раньше побывав у Варвары, не ощутил специфических запахов и понял насколько Демидова чистоплотна даже в своей повседневности. Но его мнения никто тут не спрашивал и близость с Елизаветой Сергеевной продолжалась и продолжалась ещё очень долго, но об этом потом. Шухин возвратился к столу взбодрившимся, чувствуя чистоту тела, где его уже ждала стопка самогона и Елизавета Сергеевна предложила: — Давай, родимец, для аппетита по чуть-чуть! Шухин впервые без особого желания опрокинул в рот стопку крепкого перегона. Ел и думал о Варваре, как она одна сейчас в своей постели, обложившись со всех сторон почти безвесными, мягкими подушками, думками и наслаждается блаженной усталостью бабского счастья. Кажется даже сейчас он слышал её шёпот: «Считай, считай.» Ему показалось невероятным, но Варвара получила десять удовольствий в течении одной минуты. И теперь Шухин спрашивал у себя: «Какая между ними разница?.. Казалось бы, вот они две женщины, одной пятьдесят семь, второй сорок два года, но так не похожи в постели?» Шухин был ещё неопытен и не знал специфических тонкостей женской потребности от которых напрямую зависят счастье в каждой семье. Потом был чай. Елизавета Сергеевна настолько вспотела, что ей пришлось снять платье и сидеть перед Шухиным в купленном им пеньюаре, в котором так красиво были подчёркнуты все её женские пышности. И он уже понял, что не устоит сегодня перед соблазном.

   Глава 21

   Шухин рано покинул хату Елизаветы Сергеевны. Женщина сладко спала на зоре и не слышала как тихо он ушёл на работу. На дворе лежал белый снег мягкий и почти не весомый. За ночь его насыпало так много, что даже трудно было идти первому, прокладывая узкую стёжку. Ветерок гнал с волжской стороны сплошные снежные тучи, снежинки прилипали ко лбу ветеринара, повисали на ресницах. Идти становилось всё труднее и труднее. Тело под одеждой мокрело от пота и влага тонкой струйкой бежала по ложбине, опускаясь к копчику. Вот они и сараи СТФ! Шухин чувствовал болезненную усталость и подумал: «Надо худеть…» Ему пришлось постоять немного в полуразрушенной колхозной шворне, в которой давно не было дверей и окон. На штырях вбитых в саманную стену ещё висели поломанные хомуты, части от уздечек и прочие элементы конской упряжи. Здесь уже ничем не пахло, летнее солнце и зимние ветры обнулили специфические запахи кожи когда-то витавшие здесь. Обмакивая лицо носовым платком, Шухин снова вспомнил о притягательности Варвары, о её прихотях в постели и поймал себя на мысли, была бы та немного моложе, то не раздумывая женился на ней. Демидова была почти одногодка Плаксовой и это тоже минус. В проёме пустой глазницы окна, Шухин увидел одинокую фигуру человека двигающуюся к свиноферме и легко угадал в силуэте Любовь Егоровну. Чтобы заведующая не опередила его, отдохнувший, он скорым шагом пошёл на огонёк кормокухни. — Доброе утро, начальник! — поприветствовал Шухина весёлый Ульрих. — Как ночевалось? — поинтересовался тот, улыбаясь. — Ничего… да вот только снега навалило! — Ответил хмуро Шухин. — Это ж хорошо! — порадовался Ульрих и притулился спиной к ещё тёплому с вечера котлу. Хлопком выбил из мундштука огарок сигареты, достал из пачки очередную, оторвал фильтр, ловко воткнул коротышку в мундштук и подкурил. С клубами дыма изо рта, кошевар ещё раз порадовался:
— Вот и зима пришла! Совсем, как в Сибири… Через три дня наступит новый тысяча девятьсот восемьдесят второй! С кем собираешься встречать? Шухин совсем позабыл за праздничные дни: его беспокоила одна дума, почему запоносили поросята? Зачем-то шумно потянул носом, уловил запах кислой каши и подошёл к чану распаренным зерном. Зачерпнул ладонью рыхлые пшеничные зёрна сваренные с вечера и поднёс к носу. — Я так и думал, — заключил ветеринар, — а каша-то прокисла! — Не может быть, — возразил Ульрих, нервно прохаживаясь по углублению в полу, — вчера же вечером сварил… — Значит успела скиснуть, — настаивал на своём ветеринар и высыпал холодную кашу в чан. — Всё встало на свои места. Вот от чего поносят поросята! Вы давно обдавали кипятком чаны? — Зачем?.. Ведь жар и так всё убивает, — возразил кошевар, явно не соглашаясь с доводами ветеринара. — Что за шум? — Услышали мужчины сочный голос заведующей и оба посмотрели на дверь. — А-ааа, Егоровна?! — подал голос Шухин и пригласил: — Подойдите сюда! Оказывается каша варится ещё вечером и к утру успевает прокиснуть, а мы с вами ломаем головы отчего поносят поросята. — Неужели?.. — Удивилась Плаксова. Она тут же зачерпнула своей белой холёной ладонью горсть каши, настороженно нюхнула и, почувствовав кислый запах, повернулась к Ульриху с удивлением спросила: — В чём дело, Егор Иванович? Кошевар молча смотрел покрасневшими болезненными глазами то на Шухина, то на Плаксову, думая, что они его разыгрывают. — Вот что, дорогой, кашу, которую сварил поросятам, скорми машкам, а малышам забодяжь новую! Сейчас пошлю фуражира на ферму, пусть заведующая МТФ выделит бидон цельного молока, вот на нём и сваришь! Петя, выйдем, к тебе разговор есть. Только они покинули кормокухню, как услышали голос фуражира: —Тпррр! Tпppp! Стоять!.. Шухин уже был знаком с неразговорчивым и внешне стеснительным фуражиром, — мужчиной лет сорока пяти. Он был высок, строен и крепок, с загрубелыми до цыпок ладонями. Продолговатое лицо мужчины всегда гладко выбрито, на губах постоянно таилась смущённая улыбка. Исполнителен, хороший семьянин, но, когда выпьет, то с языка не сходили давно заученные слова: «А шнапс будет?..» Фуражир Дёмин молодецки выпрыгнул из кузовка брички и, встретившись нос к носу с заведующей, от неожиданности вскрякнул: — Егоровна?!. — Так, Юра, сгоняй на МТФ покажи заведующему вот эту записку и привези срочно бидон молока, по пути заедешь в тракторную бригаду, погрузишь там жаровню и завезёшь её в маточник. Всё понял? — Уточнила заведующая, задумчиво похлопав фуражира по плечу. — Да, Петя… Константин сегодня привезёт из центральной бочку камсы поросятам, проследи, чтобы бабы не воровали её домой. — Уже теплее! — порадовался Шухин. От кормокухни Плаксова и Шухин направились к новому сараю, так называемому маточнику. Здесь ещё никто не топтал снег, лениво близился день, с неба падали редкие снежинки и, как будто холодало. Плаксова приостановилась на полдороге к сараю, полуобернулась, в ожидании Шухина и, кода тот поравнялся с нею, с упрёком спросила: — Ты что это перестал к нам ходить? Татьяна завыглядалась.
Шухин понимал, что Любовь Егоровна врёт. Это ей так хотелось, чтобы он вечерами околачивался у них. И всё-таки, надо было что-то ответить придумал: — Совсем умаялся я с работой: днями бегаю от СТФ к МТФ, некогда и в гору глянуть. — Надо ж весь в заботах… — сыронизировала Плаксова. И, скорее всего произнесла она это с улыбкой, подметив: — Разжирел, как кабан! Шухин промолчал, а Плаксова подумала ветеринар обиделся и поспешила пригласить: — Приходи к нам на новый год, посидим… — А куда я дену Елизавету Сергеевну? — Капризно напомнил он. — И её бери! При этом Плаксова промолчала, что у них будут встречать новый год Шиц с женой, чтобы этим самым не испугнуть будущего зятя. Поприходили свинарки, но так, как каша для малышей ещё не была приготовлена, неторопливо скоблили каждая свои базки, постукивая тяпками по деревянным полам. Проходя мимо заботливых свинарок, Шухин вспомнил слова Елизаветы Сергеевны по поводу деревянных полов отсутствующих в некоторых хатах малиновцев, покивал головой. Шухин и Плаксова вошли в бытовку и ветеринар сразу приметил некоторые изменения тут. К примеру: вместо жёсткого топчана тут стояла старенькая односпальная кровать застланная бывалым тканевым одеялом. Тот же длинный стол, но приставлен он был к окнам выходившим на заснеженный простор. Вдоль стола заёрзанная длинная лавка, а сейф оставался на том же месте. Его бы и рады были передвинуть, но он слишком тяжёл. Только сейчас Шухин рассмотрел поверх входной двери красочный портрет генерального секретаря — Леонида Ильича Брежнева в военной маршальской форме,моложавого на вид генсека, по-отцовски смотрящего куда-то вдаль. После затянувшегося молчания Шухин хотел что-то сказать Плаксовой, но неожиданно вошёл в бытовку механизатор, некто Ивашинин и, поздоровавшись со всеми, с светящейся улыбкой на губах, уточнил: — Егоровна, включать мне примус? — Так он назвал тепловую пушку для обогрева маточника. — Запускай! — согласилась заведующая и, когда за Ивашининым закрылась дверь, Плаксова пожаловалась Шухину: — Этот отопительный керогаз разорит меня. — Помнишь председатель Грушкин на заседании предлагал сделать в сарае водяное отопление? — Нагадал Шухин. — Хрен от редьки не слаще. Милок, я согласна, но все эти затраты потом лягут на себестоимость выращенного мною мяса, да и зарплаты свинарок пострадают. Тут палка об двух концах и какая больнее ударит по бюджету, один Господь ведает. Я вот что хочу тебе предложить: надо продать пять бракованных машек на шашлыки. Связь с районной шашлычной я налажу, от тебя лишь потребуются справки на реализацию. Выпишешь? Шухин настороженно спросил: — На убойный вес? — Зачем, Петюшка, колотиться. Живыми отвезём, в придачу мешок дерти. Хоть так я покрою расходы на покупку керосина. Ведь в местном магазине мы его берём на свои с бригадиром деньги. — И на когда? — Хоть на завтра! Поедешь с Шицем? — Можно и прокатиться! — Уверенно согласился Шухин, кривя губы в радостной улыбке. — Ты занимайся своим делом, а я пошла искать бри- гадира.
Плаксова резво встала со стула и размашистой походкой вышла из бытовки. Шухин ещё сидел некоторое время, а потом тоже поплёлся на кормокухню посмотреть, варится ли свежая каша для поросят. Ульрих встретил его холодным беглым взглядом, часто кихикал. Котёл уже гремел пламенем, трещал топливный насос и клубы пара поднимались от небольшого железного чана, проплывая под потолком кормокухни и растворялся за дверью в белизне наступившего дня. Ульрих не выдержал и сухо спросил: — Опять пришёл носом ковырять? — Я не хочу из-за чьей-то халатности садиться в тюрьму, — ответил ветеринар, потянув носом парной воздух кормокухни. — Ты бы лучше у моего кобеля между ног понюхал! — зло сыронизировал кошевар, довольный подмеченным. Шухин зло отпарировал: — Надо будет и понюхаю.
Заветное показалось Шухину большой станицей с асфальтовыми дорогами очищенными от снега. Возле дома культуры возвышалась большая ёлка с горевшими на ней огнями. На ветру плескались серпантины и тут хоть как-то, но чувствовался приближающийся новогодний праздник. Привозной подрулил машину к высоким сходням, какие оканчивались небольшим крытым сарайчиком с унавоженной соломенной подстилкой внутри. Всё это успел заметить Шухин, пока Шиц куда-то ходил и вскоре возвратился с мужчиной крупного телосложения, на нём была одета меховая куртка с башлыком. Они о чём-то беседовали, наконец, открыли задний борт машины и выгнали бракованных машек в крохотный загон. Они возвратились в Малиновку, когда начало темнеть. В конторке их уже поджидала Плаксова. Она о чём-то пошепталась с Шицем и, когда тот куда-то ушёл, заведующая подошла к Шухину, протянула ему небольшой денежный свёрточек со словами: — Петюшка, это тебе за беспокойство презент от нас к новому году. Жду! Шухин шёл домой. Его одинокая фигура темнела на фоне белизны снега, исчезли дневные звуки, в ушах ещё гудел мотор двигателя автомобиля, повизгивание свиней в кузове, да иногда редкие встречные машины сигналили Привозному — скорее всего его знакомые.

   Глава 22

   Наступление нового года в душе человека пробуждает непонятную праздничную неуспокоенность. На плечах повисают недоделки: что-то не успел, не уложился… и всё же дата — тридцать первое декабря проводит незримую черту в судьбе каждого человека, особенно в молодом возрасте и успокаиваешься тем, что ещё много таких лет и зим  впереди. Так и у Шухина Петра. В общем он остался доволен этим прожитым годом, потому что главная его мечта сбылась! Он уехал из родного Ростова так далеко, что и не всякий захочет поехать сюда. Во вторых, сумел протоптать к сердцам своих женщин любовные тропы, а ещё точила душу безответная любовь в лице Плаксовой Любовь Егоровны. Успокаивало его то, что теперь ему было с кем разнообразить свой хуторской досуг, но на горизонте замаячила Дедович Татьяна. Кое-кто из его окружения спал и видел их вместе. Шухин всё чаще приходил к выводу, что будущая его жена вполне нормальная девушка. Хотя и не кончала она специальных техникумов, но справлялась со своей работой на ПТФ и МТФ.
Сама же Татьяна Дедович холодно относилась к ухаживаниям приехавшего к ним ветеринара и терпела его лишь потому, что в её замужестве была заинтересована родная мать, а ослушаться её, значит впасть в очередную немилость. Татьяна любила её и боялась одновременно и теперь металась между двух огней, а тут ещё новый год придётся провести вместе с Шухиным и она не знала куда себя деть. Шухин постучался в дверь Плаксовым часов в девять вечера. Он пришёл вместе со своей хозяйкой — Елизаветой Сергеевной. Буквально час назад, но перед этим они искупались в корыте и сияли чистотой побелевших тел. По такому случаю Шухин даже побрился, если можно так сказать, ввиду своего оспистого лица, на котором волосы почти не росли. Их чистые тела излучали вокруг себя свежесть, особенно эффектно выглядела Елизавета Сергеевна в своём атласном тёмно-синем платье с большими белыми цветами по полю. Это платье Шухин купил накануне, как подарок женщине к новому году. На небольшой голове Завьяловой были аккуратно уложены длинные волосы и заколоты сзади перламутровым гребнем. Внешне хозяйка Шухина выглядела довольно молодо и от её светло-розового лица исходила туманная улыбка, говорившая о потаённом. Один лишь Шухин понимал чему радовалась его женщина в этот вечерний час уходящего года. Перед тем, как выходить из дому, Елизавета Сергеевна вдруг что-то вспомнила, взяла Шухина за руку и провела в зал. Закинула задний подол платья себе на спину, легла грудью на прибранную постель и с улыбкой ему шепнула: — Давай разгрузись, чтобы там тебя нежданчики не мучали!.. Шухину ничего не оставалась, как с удовольствием исполнить просьбу Елизаветы Сергеевны, которая тоже через несколько минут вошла в азарт, шумно задышала и, глотая набежавшую слюну, хвалебно шептала в напряжении: Господи! Господи...
   Гости не пришли сюда пустыми, они принесли с собою чашку котлет, ещё тёплое пюре и холодец, а из выпивки бутылку советского шампанского и пшеничную водку. Шухин был одет в тёмно-синий костюм с отливом, в белую рубашку с редкими синими продольными полосками по полю так удачно гармонирующими с цветом костюма, на ногах тёплые ботинки. Светлые волнистые волосы идеально причёсаны. — Ох, мне и жених, чёртов! — Тихо проворчала Татьяна, окинув Шухина искромётным взглядом.. Сама же девушка не наряжалась, как была в повседневном длинном халате из красного бархата, так для себя и решила встречать в нём новый год. Зато её мать — Любовь Егоровна оделась с иголочки! Как же, придёт возлюбленный, но не один, а со своею женой Ольгой «блаженной» так называла её Плаксова. Одно только присутствие бригадира, властителя её души и тела сводило Любовь Егоровну с ума. Как и обещал Шиц, привёл в дом Плаксовых к десяти часам и не один, а с женой Олей, в девичестве Покас. Молодая женщина выглядела эффектно в своём новом наряде сшитым по выкройкам из журнала мод и внешним видом почти затмевала Плаксову, лишь была худее и лицом не столь впечатлительным, нежели у Любовь Егоровны. Женщины обменялись приветствиями, поздравили друг дружку с новым наступающим тысяча девятьсот восемьдесят вторым годом и стали рассаживаться за раздвижным столом в зале, недалеко от телевизора. Шухин сел рядом с Елизаветой Сергеевной спиной к окнам выходившим на дорогу. Плаксова и Шиц выбрали место напротив ветеринара и Завьяловой. Ольга рядом с мужем по правую руку, а Николай Плаксов с торца стола и ему отсюда было видно всех сидящих вокруг. Ещё со вчера в бане он так напарил свои заскорузлые натруженные
руки, что они у него неестественно белели и потому не знал куда их деть. Татьяна села напротив отца и тоже с торца стола. Волосы на её продолговатой голове небрежно свисали на плечи и сливались с цветом халата. Любовь Егоровна внимательно посмотрела на дочь и недовольно покачала головой, осуждая её внешний вид, на что та раздражённо поводила плечами глазами и только желваки проступали на тощих скулах. По случаю нового года Плаксова завила волосы и теперь они большими кольцами лежали у ней на покатых плечах, рукава дорогого платья с крылышками, подчёркивало и возбуждало мужчин овальное декольте. Но самым ценным украшением была брошь размером с олимпийский рубль с вкраплёнными по окружности мелкими драгоценными камешками. Эту брошь Плаксовой купил на день рождение сам Шиц, когда возлюбленной исполнилось сорок лет и Любовь Егоровна одевала прекрасную вещицу лишь по большим праздникам, цены которой никто из сидящих тут не знал. Поначалу за столом вели себя неестественно тихо, посматривая на часы, но когда за уходящий год выпили по рюмке, другой, потекли разговоры, но все прислушивались о чём говорил Шиц или Плаксова. Молодым же стало скучновато и они пошли к Шухину на квартиру за магнитофоном. Шухин и Татьяна шли неспешно вдоль притихших дворов, крепчал мороз, снег поскрипывал под обувью. Шухин поймал холодные пальцы Татьяны, осторожно сжал их и спросил: — Тебе холодно? — Нет. — Руки-то озябли?.. — возразил Шухин, заглядывая девушке в лицо. Ветеринар разглядел нетронутую молодость, слышал её ровное дыхание на морозе и от чего свело скулы и он ругнулся: "Чёрт!" -Нисколечко,-запоздало ответила Татьяна,широко шагая рядом. Шухину хотелось пожалеть девушку, хоть словами, ухаживать, но Татьяна была не разговорчива и холодна душой к ему, так что Шухину становилось трудно подбирать нужные слова и снова успокоил себя: «В хате не отвертишься!» Когда они вошли в первую комнату жилища Елизаветы Сергеевны, то молодые ощутили на себе приятное тепло, от горевшей углём печи. Не раздумывая Шухин обхватил угловатые плечи Татьяны, вторую положил на талию, привлёк её к себе вплотную и чмокнул в щёку. Татьяна резко вывернулась, влепила Шухину увесистую пощёчину и гневно пояснила: — Когда женишься, тогда и давай волю рукам! Бери магнитофон и пошли… Шухину стало неловко, он понял что унижен и в раздумии сконфузил полные губы, а уже на улице подумал: «Эта так не отдастся, ещё не объезжена…» А за праздничным столом подвыпившие люди повели разговор за Татьяну и Шухина. Ольга — жена Шица высказала то, о чём думал здесь почти каждый: — Хорошая будет пара, перспективные специалисты, вот бы их свести! — Я дочке дыру в мозгах проела по поводу ветеринара, — поддержала Любовь Егоровна, — но она на дыбы! — Надо помочь им, — подсказал деловито Шиц. — Засватать и всё тут! Потом никуда не денется. — Предложила Елизавета Сергеевна, не думая о последствиях. — Вот и бери бразды правления! — Окрылилась Любовь Егоровна, посмотрев на Завьялову. — Уговоришь Шухина и приходите… А брошь на груди Плаксовой, подсвеченная электрическим светом, играла всеми цветами радуги и хозяйка не видела
это, тем более она занята тем, что Шиц, сидевший рядом, незаметно для всех, положил свою ладонь на кострец возлюбленной, а та подняла свой бокал с шампанским и предложила: — Вот за это и выпьем! А то, что Татьяна засидится в девках, я этому никогда не поверю. Все сидящие тут протянули свои руки к середине стола, тем самым дав согласие поженить молодых, а Елизавета Сергеевна укоризненно подметила: — Я так понимаю: Татьяне за мамкой и папкой хорошо живётся, но пора и собственную семью заводить! — Вот именно! — Подтвердил Шиц и торжественно выпил стопку водки. Татьяна повернулась к собравшимся здесь людям и виновато попросила: — Не обижайтесь на меня, но мне необходимо привыкнуть к роли невесты… Шухин ласково посмотрел на Татьяну и подумал: «Наконец-то ты поняла, что это всё серьёзно!» Вскоре молодым стало скучно в среде взрослых и они ушли в кухню слушать магнитофон. Там ещё было тепло от приготовления на газовой плите горячих блюд. Пётр и Татьяна сели на примятую кровать у небольшого столика заставленного посудой и разнообразили тут свой уют новыми записями современной эстрады. С хаты доносились тоже песни подгулявших людей. Особенно громко выделялся звонкий голос Любовь Егоровны, Шухин не выдержал и принялся подпевать будущей тёще. У ветеринара был бархатный тенор и Татьяна подметила: — Петя, у тебя хорошо получается, ты не знал? Молодые сидели рядом, чувствуя тепло собственных тел и не знали, как себя вести в такой полуинтимной обстановке. А весёлые песни подтолкнули Шухина к разнообразию общения с девушкой, он заглянул Татьяне в усталые глаза и попросил:
  -Принеси сюда бутылочку водки и десяток котлет. Мы здесь проводим с тобою старый год? Татьяна послушно встала и вышла, а Шухин, окинув её горящим взглядом, подумал: «Ладно, потом, потом…» И это «потом» затянулось почти до лета, но все по порядку.

   Глава 23

   Кому охота в первый новогодний день тащиться на работу. Но ведь это же колхоз! А в сельском хозяйстве, как вы сами знаете, имеются в наличии коровы, свиньи, птица… Да мало ли каких животных разводят по хуторам, а они нуждаются в каждодневном уходе. Вот и идут рано по утру доярки и свинарки к скотине, трактористы заводят трактора, чтобы подвезти корма и отвезти навоз. Животные не знают наших праздников, у них нет застолий, им всё нипочём и они мычат, хрюкают, кудахтают. Шухин встал рано, оделся и не обращая на головную боль, побрёл по выпавшему снегу в сторону СТФ. Ещё с вечера, ему сказала Плаксова, что она будет делать внеочередной отъём, чтобы с нового года, как с нового листа начать учёт поголовья молодняка. И потому просила забраковать кашу принадлежащую отъёмышам. Её не нужен был в отчёте навоз, который, потом никуда не запишешь. В зимнее время поросёнка из сарая домой не так просто взять и потому на заведующую накладывалась особая ответственность по учёту отъёмышей. Много ещё каких неучтённых факторов существует на свиноферме, о них надо знать, брать во внимание, контролировать и, если надо, то нерадивость пресекать на корню. В гудевшей с похмелья голове Шухина сохранились обрывки слов сказанные Елизаветой Сергеевной: «Ты что, выгнатый из дома? Вот встанем, опохмелимся и завалимся снова спать!..»
Но Шухин ещё помнил о чувстве ответственности, не мог спустить всё на тормозах, так как машина предстоящего отъёма была запущена ещё накануне праздника. Все предупреждены, начиная свинарки и заканчивая фуражира. Ослушаться своего прямого начальника Шухин не мог и покорно брёл к кормокухне светившейся единственным окошком. Ульрих оказался на месте. Он только что пришёл с дому, щёки больного мужчины предательски алели. Кошевар сидел на лавке, привалившись спиной к котлу и курил сигарету с длинного мундштука. Кашлял, плюя в открытую дверь кормокухни, а увидев Шухина неподдельно обрадовался и выкрикнул, пожимая ветврачу тёплую руку: — Э-оо, начальник! С новым годом! Тебя-то кто поднял так рано? — Служба… — неохотно ответил тот и тоже присел на отшлифованную лавку. Потрогал холодный бок котла рукой и понял, что каша сварена с вечера и это было ему на руку. Помолчали не больше минуты, Шухин решительно встал на уставшие от ходьбы ноги, приблизился к небольшому чану с кашей для малюток, понюхал корм, лизнул рассыпчатую кашу и подозрительно спросил: — Тебе что, соли жаль? И, по-моему снова кислинкой отдаёт… — Какой кислинкой? — взволнованно переспросил Ульрих и тоже подошёл к чану, нервно зачерпнул тощей ладонью разваристую кашу, даже пожевал её во рту и заключил: — Это ты врёшь… Шухин не слушал его и стоял на своём: — Я так и знал! Каша-то скислась! Ульрих в растерянности хлопал тонкими веками ярко-голубых глаз и готов был расплакаться от претензий привередливого ветврача. Шухин воспользовался молчаливым укором кошевара и спокойно добавил к сказанному:
   -Может в лабораторию на экспертизу отправим?
   — Пока довезут до заветного, корм по дороге и скиснет, — в растерянности размышлял. Кошевар, чувствуя безвыходность. Но нервы Ульриха были на пределе и он, краснея лицом, высказал, что думал: — Ты что, начальник, за жабры меня берёшь?! Ну и паскуда!.. чувствуя собственную победу, Шухин начальственным голосом продолжил: — Кашу скормишь машкам, а отъёмышам сваришь свежую. — С новым годом, мужики!— Поприветствовала Плаксова с порога. — На праздник глядя, у вас не ко времени серьёзный разговор, — подметила заведующая, словно не в курсе дела. — Да вот каша кислая, Любовь Егоровна, — непонятно почему весело заключил Шухин, светясь оспистым лицом. — Егор Иванович, в чём дело? — чрезмерно удивлённо поинтересовалась Плаксова, будто слышит такое впервые. В этот первый январский день Плаксова выглядела свежая. Её лицо дышало здоровьем и привлекательностью, что даже Шухин забыл, как вести себя сейчас, и подумал: «Не иначе, моя Любовь Егоровна только что с бригадиром в укромном месте уединялась?» Конечно он не ошибался и если бы догадался сейчас сходить на летник, то непременно бы увидел свежие следы двух человек ведших к вагончику. Но мысли Шухина возвратил в реальность подавленный голос Ульриха: — Что-то я Егоровна, в непонятках блужу… Всегда всё хорошо, а сегодня на ветеринара словно черти наехали! — Ну, Егор Иванович, с медициной не поспоришь, — развела руками Плаксова, — ему виднее. Пока мы тут сами справлялись, на всё закрывала глаза, а теперь уж изволь подчинять
ся: и я приказать не могу. А ты, Петя, коль заварил это, то сходи в маточник и сам бабам объясни, что кормить они поросят будут только после отъёма. Пусть готовят весы и молодняк разбирают по базкам. Я скоро приду. Керосиновый обогреватель молчал, но тепло в сарае чувствовалось уже с двеpи тамбура маточника и Плаксова подумала: «Молодец истопник послушался. Натопил с вечера, спокойно встретил новый год и теперь отдыхает». Несколько свинарок уже пришли и гремели тяпками в своих базках. Первую, кого заметила заведующая это была Тудыкина. Осторожно приблизилась к свинарке поприветствовала: — С новым годом тебя, Марфа! Толстая женщина нерасторопно выпрямилась, поправила на голове съехавший на глаза платок и полудетским голосом от неожиданности вскрикнула: — Фу ты!.. — А отдышавшись спросила: — Отъём будем делать, Егоровна? — А как же! — Убедительно ответила заведующая. — Только у меня будет маленький сюрприз. — Чего ещё придумала? — поинтересовалась медлительная Тудыкина. — Покормите поросят только после отъёма. — Почему так?.. — Изумилась свинарка. — У Егора Ивановича сваренная с вечера каша для сосунков прокисла и ветврач запретил её скармливать. — Может мстишь кому из нас, так скажи прямо, — догадалась Тудыкина. — Это не я забраковала кашу, а ветврач. Он специалист и ему виднее. Я когда-нибудь обижала вас, пока командывала тут сама? — напомнила Тудыкиной заведующая. — И когда будет корм? — К обеду, — пообещала Плаксова, — а мы сейчас займёмся отъёмом.
   -Да что же это такое!...- возразила громко Тудыкина.-Надо же! Как только у нас отъём, так у кошевара каша прокисает! Лидка, а ты что ж головы не поднимаешь?! — Обратилась Тудыкина к Привозной возившейся в своих базках. — Хотишь в кустах отсидеться?! А я, значит, на рожон… Привозная подняла голову и никуда не глядя, холодно ответила: — По-моему, я вам ещё тот раз сказала… И я тут не заведующая! Воцарилось молчание и слышно было, как подменная Юркова шла по бетонному полу, приближаясь от основных дверей, всё громче и громче слышались шлепки её голенищ резиновых сапог по худым икрам ног старой женщины. Юркова одевалась неряшливо и не потому, что она была бедна, просто поняла, что жизнь заканчивается и не перед кем красоваться и ходила на работу в видавших виды юбке неопределённого цвета, в куртке с унавоженными полами, затасканной совсем, как у тракториста, на голове тёплый платок в дырах, поеденным мышами и молью. — Девчата, может оно и так? Мы люди тёмные, а они институты поокончали! — Снова обозлённо выкрикнула Тудыкина. — Проституты, а не институты! — Вмешалась в разговор Триплер, отчего от её извечной грубости нависла тишина. — Дурят нас, как хотят. Им вообще хоть даром работай и всё одно не угодишь! Но, как бы не возмущались свинарки, отъём всё же начался и закончился он к двум часам дня. Пока свинарки кормили молодняк прямо тут на проходе, накладывая в корытца ещё тёплую кашу, потом разнесли по базам мамашам. Плаксова уединилась в бытовке и на скорую руку подсчитала общий вес отъёмышей. Затем каждой свинарке в отдельности, согласно её поголовью. Вышло, что Привозная снова оказалась на первом месте по приросту живого веса. Плаксова вни
мательно посмотрела на свинарок родительским взглядом и начала: — Минуточку тишины, бабоньки! Пока наши мужики поехали на бричке в магазин купить водки и продуктов, я сообщу вам у кого сколько чистого веса. И так: у Триплер Ефросиньи общий вес составил две тонны двести килограмм. У Тудыкиной Марфы тысячу девятьсот килограмм. У Хрустовой Нюры тысячу семьсот килограмм, а у Привозной тысячу семьсот двадцать! Подменная Юркова получит согласно средней арифметической — от каждой свинарки. Все поняли? Привозная Лидия всякий раз чувствовала обман при взвешивании своих отъёмышей и не пряча взгляда, поинтересовалась: — А почему это я чуть ли не на последней строчке? — Ну, голубушка, у тебя помнишь пропало пять поросят, которые бы стали хорошим подспорьем в общем весе, так что не гневайся: сама виновата! — Заключила Плаксова, победно взирая на всех с высоты собственного положения. Вскоре послышались частые шаги Шухина и фуражира возвратившихся из магазина и все обиды и недомолвки рассосались сами собою. Часа через полтора свинарки потихоньку расходились по домам. Некоторые из них приноравливались даже петь на свежем воздухе, но кто в лес, кто но дрова. Был слышен писклявый голос Шухина. Ветеринар задевал всех, громко смеялся, шутил невпопад и кому-то из женщин даже нравилось это. Привозная хоть и выпила стакан вина, но на Плаксову осталась недовольная, чувствовала, что заведующая её обманула и на этот раз, но поделать ничего нельзя, так как все упиралось в плохих и хороших. Когда свинарки рассредоточились у гребли и каждая из них пошла своей тропинкой домой через огород, Плаксова нагнала Триплер, взяла ту под руку и тихо заговорила, словно их кто подслушивал: — Ефросинья, сдаётся мне ты дверь тамбура не закрыла на засов, а новый сторож и не догадается проверить. — Закрывала я, Егоровна, вот те крест! — И женщина трижды перекрестилась. — Ладно, хорошо… Думаю в эту ночь никому не придёт в голову воровать поросят. — Да там-то и воровать нечего, остались о дни крошки, — рассудила свинарка. — Я что тебе хотела сказать: у меня при балансе веса оказались излишки килограмм семьдесят, я решила их тебе приплюсовать. Возьмёшь? — Спасибо, конечно! При случае отблагодарю… Не Лидкин ли это недовес? — Не-еет, — успокоила Плаксова свинарку, — тот самый навоз. — А-ааа. — Хотела Привозную пожалеть, но она девка не надёжная: моя благодарность когда-то мне же боком и выйдет, так уж лучше тебе… — Это правда, Егоровна, — подтвердила Триплер, на ходу поправляя под старой дохой увесистую сумку с кашей. — Привозная странная особа, подбивает нас пожаловаться на тебя главному зоотехнику. Живёт так… ни себе, ни людям, а мы глупые что ль? Каши берём домой по ведру, а иногда и поросёночка хорошего подметишь. Работать на свиньях, да себе не выгодать? Плаксова слушала откровение свинарки и ликовала: ведь ей это и нужно было знать, кто чем дышит и на какие ухищрения идёт. Она шла рядом и от досады кусала себе губы. А на хутор уже спускалась ночь. Россыпи мелких звёзд немигающе смотрели на свинарок. Редкие снеговые тучки ещё
плыли кое-где, утихомирился ветерок и Триплер с Плаксовой услышали два женских голоса впереди. Это пели Юркова и Привозная: «Семнадцать лет мне миновало, я полюбила старика…» «Хорошо у них получается! — подумала Плаксова, завидуя сейчас чистой душе Привозной — и почему oна сейчас не рядом с ними?» А голоса старухи и молодой снова набрали силу: «Старик высокий, чернобровый, а я как розочка цвела!..»

   Глава 24

   Старый новый год для Шухина был обычным рабочим днём. Он провёл его на свинотоварной ферме. Обошёл всё поголовье и задержался у хрячницы в базу, где та случала «машек» для очередного опороса. Хрячницей оказалась женщина в летах с миловидным лицом, немка. Она рассказывала Шухину скольких машек осеменила за ушедшую неделю и, пока хряк оплодотворял свинью, женщина ходила вокруг животных, разглядывала выбитые номера на их ляповатых ушах и многозначительно улыбалась, скорее завидуя свинье. Хрячница была одинока, дети обзавелись семьями и разъехались. Жила она напротив Елизаветы Сергеевны. Шухин видел эту женщину довольно редко: она приходила на работу когда свинарки уходили домой и один на один занималась своим делом. Даже Плаксова не лезла в её распорядок дня. Шухин ждал, когда кошевар Ульрих освежует забитую свинью для центрального склада, а он должен был осмотреть мясо на пригодность к употреблению. Шухин отрубил себе килограмма три рёбрышек, замотал в плотную бумагу и засунул в свою ветеринарскую сумку с синим крестом на клапане. Для себя он решил сегодня наведаться к Варваре Демидовой. Обещал к ней придти через неделю, а прошло уже более трёх и только сегодня вспомнил об этом, когда смотрел на хряка.
   Начало помаленьку сереть. Хутор погружался в немую тишину ночи, снег тоже тускнел и когда Шухин вошёл в переулок, каким редко ходил, неспеша побрёл по аллейке, считая хаты. Вот он и покосившийся забор Варвары без калитки. Хата выглядела хмуро, истончённая камышовая крыша, покосившиеся ставни, которыми теперь нельзя было закрыть окна, хотя те итак задёрнуты тёмными матерчатыми занавесками. Шухин смело постучал в дверь и через время услышал настороженный женский голос: — Кто? — Варя, это я! Молча загремел массивный крюк и вскоре в проёме Шухин увиден знакомую фигуру женщины легко одетую, от которой источался запах домашнего тепла и ветеринар подумал: «Не иначе спала?..» — Заходи! Бырррр. Холодно… — пожаловалась Демидова. Чтобы не тащить прилипший снег к сапогам в комнату, он разулся в коридоре. Тут же сбросил с плеча сумку и в тёплых носках, связанных Елизаветой Сергеевной, прошёл за женщиной в глубь передней комнаты. Тут жарко горела углём печь. Свет Варвара не зажигала и потому в комнатах стоял полумрак. Не сразу Шухин осмотрелся по сторонам, тронул женщину за плечи и повернул лицом к себе. Варвара безропотно подчинялась и, когда Шухин своими губами нащупал её мягкие губы, женщина впилась в них, будто жаждущий странник к струе воды. Пока они целовались, Шухин принялся снимать с неё безвесные одежды. Долго не поддавался бюстгальтер, но, когда он дошёл до юбки, Варвара протяжно застонала в предчувствии бескрайнего удовольствия и послушно втянула живот. Шухин чувствами понял, что под юбкой ничего больше не оказалось, а Варвара уже вела его к пышной койке. В постели происходило всё то же и всё также, как те разы. Варвара
поступала грамотно, она дала волю его нетерпеливым чувствам, потом долго хозяйничала сама, нашёптывая бессвязные слова… Шухин покинул двор Варвары часов в десять вечера и, когда пришёл на квартиру к Елизавете Сергеевне, женщина, по обыкновению, ждала его у накрытого стола. Она сонно спросила, где он так долго был, на что Шухин, не моргнув, соврал, что только приехал с Привозным с центральной усадьбы.
   Глава 25

   — Ты почему не спишь? — Спросил Привозной жену, пробудившись от её частых вздохов и переворотов с боку на бок. Но Лидия ничего не ответила, молча отвернулась к стене лицом и укрылась одеялом с головой. Привозной дотянулся рукой до будильника стоявшего на трюмо, посмотрел на стрелки циферблата и понял, что только полночь. Сон Константина улетучился. Мужчина повернулся к жене и притулившись к телу, положил свои руки ей на грудь. Но женщина не отреагировала, а когда он поцеловал жену в шею, она резко повернулась к нему и упрекнула: — Как колятся твои усы! Сбрил бы ты их хоть на время? Уже по этому поведению жены, Константин догадался, что у его половины возникли проблемы. — Хватит придираться к ничтожным проблемам, — заговорил он спокойно, — рассказывай мне, как есть! Сама не спишь и мене не даёшь. Ну и что там у тебя?.. — Меня Плаксова обкрадывает при отъёме. В моей группе самые хорошие поросята, а получаю всегда меньше всех. И то подойдёт ко мне, нагнётся у базка и тихо лапшу вешает на уши. Я, мол, тебе, Лида, и за ячмень, который ты поросятам жаришь, начислила и базки свои в чистоте содержишь, часто белишь! А подойдёт зарплата, a в ведомости семьдесят пять рублей! Что хотишь на них, то и покупай… Хотела пальто себе новое справить, а теперь шиш! — Лида… — старался успокоить Константин жену, — ты, вот, когда отъём делаешь, за весами следи, а результат себе записывай на бумаге. — Ага! За ней уследишь… — возражает в сердцах Ли- дия. — Мне кажется уж я её так изучила, родной муж, наверное столького не достиг, всё одно выкрутится! Представля- ешь — вижу, в оба глаза за гирями смотрю, но Плаксова какойто силой обладает, моя голова туманом наполняется и всё!.. Чем она оправдывается?.. Что у меня снова четыре поросёнка пропало и это правда! А подсвинки, ты сам знаешь, какие у меня? Каждый весит тридцать пять, а то и сорок килограмм. Одно наваждение какое-то… Плаксова мне: «Знаешь, Лидка, еле, еле натянула тебе зарплату…» Как начнёт кисель водой разбавлять, потом в горло не лезет. — Значит, тот прав у кого больше прав? — Вспомнил русскую поговорку Константин, и погладил успокаивающе свою жену по голове. Зачем-то посмотрел на спавшую на диване дочку и прибавил к сказанному: — Не унижайся перед этой шкурой, проходимкой базарной! На моих глазах все их махинации происходят. Я вожу свиней в Заветинскую и без слов понятно стало, как на вашей простоте наживаются эти паразиты. А тут ещё Ульрих признался мне по секрету, что Плаксова с Шухиным специально перед отъёмом кашу для маленьких ваших поросят бракуют, чтобы, тем самым, общий вес отъёмышей занизить. Ещё мне кошевар сказал, что доработает до конца месяца и уйдёт в бригаду на разные работы. — А бригадир куда смотрит? — цепляясь за соломинку, спросила Лидия у мужа.
— Шиц… да он с ними заодно! Бригадир ни вам, а им покровительствует. Я же тебе говорю, Шиц вместе с Плаксовой и Шухиным свиней в ресторан сдают. — Пожаловаться бы, но кому?.. — задала сама себе вопрос Лидия. — Знаешь, дорогая, русскую пословицу: «До царя далеко, до Бога высоко!» Терпеть надо, может на что и вырулит? — Сколько верёвочке не виться, а конец будет, — согласилась с мужем Лидия. — Вот и именно! — Погрей меня, что-то я замёрзла… — шепнула Лидия мужу. — Не так… по настоящему. Не надо ничего напяливать… — шептала женщина тихо и засмеялась мужу в ла- донь. — Допредохранялись, что у меня срок четыре месяца! — Правда?.. — обрадовался Константин и стал целовать жену куда попало. Минут через двадцать Константин встал с кровати, достал из пачки сигарету, подкурил и, смачно затягиваясь, вспомнил: — Бога на них нет! Лидия откинула жаркое одеяло в сторону, приподнялась локоть и осознанно призналась: — Ты только не возражай. Я, думаю, неправда, что Бога нет! Ещё старые люди говорили, что Бог есть и он оттуда всё видит, но не поспевает, нас слишком много на земле! Привозной в ответ лишь заразительно посмеялся, а потом заключил: — Оказывается, ты у меня не только наивная, но ещё и набожная! А, как-то говорила в партию вступлю? — подметил он с сатирической ноткой в голосе и прибавил к сказанному: — Да пока твой Бог отыщет среди людей твою Плаксову, она успеет накопить столько денег, что станет недосягаема до прокурора! — Ты можешь говорить тише? — попросила Лидия мужа, показывая на спящую дочь. — Разбудишь…
   А Константин продолжал, но уже спокойнее:
   — Они там у себя на партийных собраниях сравнивают нас с тобою с муравьями, которые должны трудиться, трудиться и трудиться, как завещал Ленин! — А они тогда кто, боги?.. — Удивилась Лидия, но её сбил с толку грохот телеги за окном, ржание лошадей, которые на всём скаку пронеслись по улице. Константин встал с края кровати, откинул занавеску и всмотрелся в заснеженную дорогу за забором, но там уже никого не было и только дремала потревоженная тишина. — Что это ещё за бега устроил Юра Дёмин? — Будто спросил Константин в ночи и сам же себе ответил. — Наверное, на пару с Шухиным куролесят, самогонку по хутору ищут. — Ложись… Милый, давай спать, а то разбуркались, а мне через три часа на работу идти, — напомнила Лидия, — иди ко мне… Может они и муравьи с какого-то там муравейника, но мы-то с тобою люди!
В этот поздний вечер Плаксова и Шиц возвратились из районного расширенного заседания на волге председателя Грушкина. По пути легковая машина завезла из в Малиновку. Пара высадилась в переулке, а сам председатель колхоза погнал на центральную усадьбу, чтобы отдохнуть дома за весь хлопотный день. По пути Шиц и Плаксова, не сговариваясь пошли на летник в милый сердцу вагончик. Снег легонько поскрипывал под обувью, дышалось легко и в предчувствии близости ощущали себя моложе своих лет. Их страсть была, похоже, нескончаемой и если бы только не ржание лошадей в хуторе, да грохот брички фуражира на кочках и ухабах, кажется они пролежали бы так на уютном топчане до утра. Забеспокоился первым Шиц. Он навострил слух и шепнул Плаксовой:
— Он что сдурел, носится, как перед смертью. Слышишь? — Вот я ему задам! — Пообещала заведующая и попросила: — Попробуем ещё раз?.. А кони, тем временем, неслись по переулку и по их ржанию и стремительному галопу, предположительно мчались на СТФ в стойло. Пока парочка поспешно одевалась, где-то совсем рядом раздался сокрушительный треск, что-то бухнуло и стихло. Шиц дрожащим голосом предположил: — Люба, вот тебе крест, случилась беда… Пошли… Они вышли из вагончика, Плаксова поспешно заперла двери вагончика, а Шиц поджидал возлюбленную на дороге, топча снег. — Валерочка, ты только не спеши, — попросила Плаксова, — у меня ноги сейчас идти не хотят, подкаливаются! — И она озорно хихикнула, думая, что он понял её. Шиц взял Любовь Егоровну под руку и они пошли неспеша в сторону кормокухни, откуда доносился неспокойный лошадиный храп. Когда они приблизились к длинному тёплому сараю, где вокруг было столько ненужных осветительных столбов ещё от той старой жизни, то увидели ужасающую картину. Деревянный ящик и задние колёса брички лежали опрокинутые от удара о деревянный столб. Лошади, пофыркивая, стояли в стороне с передком от брички и огрызком оглобли, запутавшись ногами в вожжах. В стороне валялись изуродованные барки, части кузова и не сразу они рассмотрели лежащего в снегу человека. Когда заведующая и Шиц подошли, нагнулись, что бы рассмотреть, тогда только узнали тщедушного кошевара. Мужчина был празднично одет, но без шапки, с проломленной головой. Из раны ещё текла на снег тёмно-красная кровь и легонько парила. Шиц поднёс два пальца к тощей шее Ульриха и, пощупав возле уха, дрожащим голосом заключил: — Люба, у нас ЧП, Егор Иванович мёртв.
   - Ой, Господи, Боже ты мой!..- вскрикнула от страха Плаксова и, хватаясь рукой за полу куртки Шица, медленно сползла на снег, подогнув под себя ноги и опустив голову. — Люба? Люба?.. — стал окликать Шиц возлюбленную и приводить в чувство, натирая ей снегом лоб и щёки. Плаксова встрепенулась всем телом и, скользя обутыми ногами по снегу, пыталась подняться, но ей этого не удавалось. Вспомнив о трагедии, она шумно всхлипнула носом, тогда Шиц легко поднял её и поставил на ноги. Стряхивая с её одежды снег, он отвёл женщину в сторону от трупа и внятно попросил: — Сходи в бригадную конторку и с телефона позвони районному участковому, пусть срочно едет. Объясни ему, что у нас авария на гужевом транспорте со смертельным исходом, а после этого председателю Грушкину. Я останусь здесь. Ты сможешь идти? — ласково уточнил с заботой в голосе он. — Пока никому в хуторе ничего не говори, — попросил Шиц, отпуская её плечи. — Надо лошадей распрягти. Бригадир пошёл к испуганным фивотным, которые к тому времени заметно присмирели, только нервно косились на труп, чувствуя запах крови. Плаксова обернулась и предупредительно напомнила: — Валерочка, ты поаккуратней с ними, чтобы они и тебя не дай Бог!.. — Я с детства с ними на короткой ноге! — Успокоил бригадир и уверенно приблизился к лошадям, ласково обратившись к животным: — Tпppp, тпррр… Дозвонившись туда, куда просил бригадир, Плаксова вдруг вспомнила о Шухине и подумала: «Случайно не ездил ты, голубчик, с кошеваром за водкой по хутору?..» Окрылённая этой подозрительной мыслью, она немедленно пошла к Завьяловой обо всём узнать за ветеринара. Её сердце холодело с каждым
пройденным шагом к подворью Елизаветы Сергеевны и страх узнать правду тормозил её непослушные ноги. С нехорошим предчувствием подошла к хате пенсионерки с тёмными окнами и плечом нaдавилa на толстые двери, они не поддались. Тогда Плаксова достала из кармана связку ключей и выбрав самый увесистый постучала им в оконную шипку. Не сразу услышала приглушённый голос Елизаветы Сергеевны: — Кто там? — Это я, тётя Лиза, Плаксова, выдь на минутку? Громыхнул массивный запор. Дверь тёплого коридора полуоткрылась и в темноте высветилась белая ночная рубашка женщины и сразу же та стала недовольно высказывать: — Ни дня, ни ночи от вас покою нет!.. — Здравствуйте! — Стараясь быть беззаботливой, развеяла Плаксова её ворчание. — Мы что, так и будем на пороге гутарить? — Заходи… — настороженно пригласила хозяйка заведующую в хату. Пришедшая вошла в тёплую комнату, в которой и квартировал Шухин. Привалилась плечом к косяку, поинтересовалась о главном: — Пётр Романовичу дома? — А где ему, родимцу, быть?.. — в изумлении ответила Завьялова, стоя перед Плаксовой, словно арестант перед конвоиром в одной нательной рубашке. — И когда он приблудился домой? — Продолжала допрашивать Плаксова. — Вечером… А что случилось? — насторожилась хозяйка. — Ничего… так просто… — облегчённо вздохнула Плаксова. — Чего ты припёрлась в такую рань? — Пошла в наступление Елизавета Сергеевна. — И ещё: он не просил, чтобы его рано будили сегодня.
   - То то я смотрю, и сама до света дрыхнешь!- Упрекнула Плаксова хозяйку, таким манером снимая собственную напряжённость. — Растолстела ты, тётя Лиза, срам на тебя смотреть! Физической зарядкой занимайся, — посоветовала гостья и ткнула длинным ключом женщину в живот. — Сейчас, разогналась… — недовольно проворчала женщина, оглядываясь на зал. — Тогда хорошего бы мужика на тебя натравить! — Опоздала… не нужны они уже мне, — слукавила женщина, втягивая живот. — Ой, ой, а помнишь, как ты с комбайнёром приезжим встречалась?.. — Когда это было… — холодно огрызнулась Завьялова. — Ладно, пошла я. Закрываться будешь? — От вас никакие запоры не спасут, — бурчала Елизавета Сергеевна, шлёпая босыми ногами за гостьей. — Так что ему передать? — Ничего… — уходя от порога, кинула Плаксова будто снежком. Громыхнул засов, хозяйка ещё бурчала себе что-то под нос и торопливо вернулась в тёплую постель, где лежал Шухин. Он повернулся к Елизавете Сергеевне и сонно спросил: — Кто приходил? — А так, соседка за солью. — Ну ты и холодная… Подгребай ко мне, погрею! — предложил Шухин и кинул свою тёплую ногу на живот женщине… А Плаксова пришла домой, посидела в зале на диване, почти ни о чем не думая. Даже придремала в уюте и тиши полумрака. Ей снилось вспаханное поле, она шла по нему по диагонали, проваливаясь в мягкую землю. Её разбудил звон в ушах на такой высокой ноте, что даже испугалась за своё здоровье. Застегнула замок куртки, встала и вышла во двор.
Уже серело. Порошил неспешный снег и если бы только не труп кошевара Ульриха на свиноферме, всё было бы куда лучше!
Ничего не подозревая, Шухин неспеша шёл сегодня на работу. Реденький снежок кружился в воздухе, никак не влияя на общее состояние погоды. Мороз к утру сдал градуса на три-четыре. Снег был мягок и не издавал звуков. Рассвело. Снежный покров равномерно размазывал начавшийся день. В голове Шухина путались мысли о его похотливых женщинах. Конечно, он на первое место выделял Варвару, но и от Елизаветы Сергеевны получал заряд на день и не при каких обстоятельствах не собирался с нею порывать. В клубном саду громко кричало вороньё. Птицы неохотно поднимались на крыло с верхних веток клёнов и вразброд летели на кормежку в поле. Птицы походили издалека на кусочки грязи. Странная обстановка показалась Шухину возле сарая разовых, возле которого почему-то стоял впритык милицейский уазик и волга председателя колхоза Грушкина. Шухину захотелось подойти поближе и разузнать по какому поводу тут начальство, но откуда-то вынырнула Плаксова и шибко пошла ему навстречу, подавая знаки остановиться. Заведующая подошла к нему с озабоченном видом, раз за разом облизывая свои бледные губы. Поздоровалась с Шухиным так, будто виделась с ним пяти минутами раньше: — Пошли-ка ветеринар ко мне в бытовку! Тебе нечего там делать, — нагибаясь к нему, сказала она с подозрительным намёком. — А почему? — возник у Шухина законный вопрос. — У нас, Петенька, беда, и пока участковый с Грушкиным здесь ни к чему лишние свидетели. — В чём секрет? — дознавался Шухин, следуя за Плаксовой.
   -Кошевар Ульрих разбился ночью на смерть.
   — Ка-ааак? — заикаясь переспросил ветеринар и даже приостановился, поглощая Плаксову крайним любопытством. — Как, как, — передразнила его женщина и перевела вопрос Шухина в шутку: — Какам кверху! — уклончиво ответила она и снова нервно облизала языком свои губы. Беря за локоть изумлённого ветеринара, прибавила к сказанному: — На бричке Юры Дёмина. Шухина, вдруг, обдало волной внутреннего жара, тело под одеждой покрылось холодным потом. Сознание парня окутало облаком не восприятия окружающего мира, будто он попал в другое измерение. — Ветеринар, что с тобою? — Издалека услышал Шухин голос Плаксовой, которая теребила его рукав куртки. В его ушах появился пронзительный звон, медленно переходящий в шум морской волны. Шухин открыл рот и пошевелил челюстью: он всегда так делал, когда поднимался на машине в гору. Наконец отхлынул прилив крови от мозга, и он услышал далёкий голос заведующей. Плаксова рассказывала, как она бегала по хутору в поисках нового кошевара, а Шухин представил худое и жёлтое лицо Ульриха и никак не мог согласиться, что этого человека уже нет с ними. Интуитивно, Шухин ещё раньше предрекал Ульриху скорую смерть, потому что кошевар выглядел уж слишком болезненно. И как только в кошеваре держалась душа? И вот те на… Голос Плаксовой снова вышел на передний план и Шухин стал чётче понимать суть событий: — … Непонятно зачем, но Ульрих носился на бричке Дёмина Юры, забыв зануздать лошадей. Животные испугались чего-то и понесли!.. Теперь там его жена, а труп увёз Привозной в районный морг для анатомирования. Уже после, после до Шухина дошли кое-какие подробности трагедии в смерти Ульриха. Кошевар в тот роковой вечер ездил бричкой в соседний хутор к двоюродному брату, ско
рее всего выпил там, лошади почувствовали запах алкоголя и взбесились. Теперь на месте Ульриха работал мужчина лет тридцати пяти, внешне робкий и внутренне зажатый. Звали его Александром, по фамилии Гавриленко. Женатый человек, улыбчивый. На его выделяющихся губах всегда розовых, словно подкрашенных помадой, теплилась доверительная улыбка. Был он не многословен, почти не вникал во внутренние дела СТФ. Такой кошевар подходил Плаксовой и потому потихоньку делала свои грязные дела. Раза два за месяц она тихо вывозила с десяток бракованных свиней всегда под покровом ночи — от посторонних глаз. Порою даже Шухин не ведал об этом, но справки заведующей выписывал исправно, тем самым подвергая себя большому риску. Через месяц с небольшим, жизнь на СТФ вошла в свою колею. После сорока дней об Ульрихе и вовсе забыли, а Шухин готовился к сватовству Татьяны Дедович. Как-то вечером за ужином у него с Елизаветой Сергеевной состоялся примерно такой разговор. — Петюшка, ты что же это упираешься, жениться не хочешь? Или собираешься со мною до старости валандаться — с бабкой? Вот возьму и не пущу завтра в свою постель! — Улыбаясь, пригрозила женщина, скорее сама не веря в то, что сейчас сказала. Шухин на это лишь таинственно улыбнулся, приподнял на Елизавету Сергеевну изучающий взгляд и, усмехаясь, возразил: — Я что, вам всем дорогу перешёл? Ну, не лежит моя душа к Татьяне. Уж и так с нею и этак, а она и гладиться не даётся. Подозреваю, может она фригидная? Её мать должна об этом знать, но как-то недосуг у ней спрашивать. Скала Танька! А все женись, да женись… Он сказал что думал, а следом заглянул изучающе в глаза хозяйки, такие маленькие заплывшие жиром, но искрившиеся непонятным сюрпризом для Шухина.
   -Гм... - произнесла Елизавета Сергеевна, опуская глаза к столу, — обстоятельства, родимец, складываются так, что жениться тебе необходимо! Того и смотри, я скоро сойду с дистанции, а тебе понадобится под боком молодая жена, поворотливая, не то что я карчушка. — Сказала она и настороженно посмотрела Шухину в лицо, ожидая как себя поведёт квартирант. — Ты сама не ведаешь на что меня толкаешь, — заявил Шухин, теряясь в рассуждении по острой для него теме. — Знаю, потому и настаиваю… Ещё спасибо скажешь! Женишься на Таньке, а ко мне захаживай. Сама тебе скажу, когда всё. Женщина наполнила стопки самогоном, первая стукнулась донышком о его рюмку, подмигнула Шухину и выпила. Он последовал за нею, а она закусила зажаренным кусочком мяса, доверительно положила свою ладонь на руку Шухину и многозначительно предложила: — Пойдём спать, в постели договорим подробности. Но в койке было некогда. Елизавета Сергеевна горячо любила Шухина и, восседая на парне, как кавалерист, нагибалась к нему и шептала ласковые слова. Через час Шухин лежал на боку, отвернувшись к стене, прильнув лицом к мягкому ковру и задрёмывал. А женщина долго ворочалась, подтыкая под бока тёплое одеяло, а потом спросила у Шухина: — НУ что, родимец, скажешь завтра Плаксовой, что на предстоящую субботу мы придём сватать Таньку? — решительно настояла женщина, будто чего-то опасалась. Шухин согласно угукнул, лишь бы женщина не мешала ему спать.
Утром следующего дня Шухин брёл на работу, как на казнь. Он помнил, что пообещал хозяйке поставить в известность сроки сватовства, представляя удивлённо-радостное
лицо самой Плаксовой. Его утешало одно: если он женится, то приобретёт в лице Татьяны законную супругу и не надо будет больше бегать по женщинам на десятилетия старше его. Хотя Шухин был благодарен этим тётям в возрасте, что они привили в нём устойчивою зависимость к нормальному сексу, а не то, что когда-то навязала ему Саша, сексуально извращённый примитивизм. Примерно с такими мыслями Шухин добрался до маточника. С него шагнул в тёплый тамбур, где напористо шумел вентилятор обогревателя, интуитивно заглянул в бочку с камсой, увидел на дне серебристых рыбок, запах пряного посола вскружил ему голому, не удержался, двумя пальцами достал за хвост крохотную рыбёшку и отправил себе в рот. Камса была хорошего качества, Шухин определил сразу и подумал: «Как это бабы до сих пор не растащили её по домам?». Прошёлся по гулкому проходу, замечая лишь головы свинарок повязанные тёплыми платками. Ни одну из них он сегодня не затронул и открыл дверь бытовки. Плаксова сидела спиной к двери. Шухин окинул её роскошный зад холодным изучающим взглядом. Ягодицы женщины с трудом помещались под юбкой, на узкие и покатые плечи была накинута бледно-розовая куртка с мягким отложным воротником цвета лисицы. Заведующая услышала чьё-то присутствие, боковым зрением увидела Шухина и по-домашнему спросила: — Аааа, это ты, Петя? Проходи! — Здорово ночевали… — подражая кому-то, поприветствовал ветеринар и боком протиснулся между лавкой и столом, целясь на другой его конец. С плеча снял походную сумку пропахшую лекарствами и свиным жиром, сдвинул на затылок тёплую шапку из-под которой показались жидкие примятые волосы грязно-светлого цвета. — Чем думаешь заниматься? — Поинтересовалась Плаксова, не поднимая прибраной головы от бумаг.
  - Лекарства хотел перебрать в ветлечебнице, да холодно там очень, — пожаловался ветеринар. — Да-ааа, она не отапливаемая… — согласилась Плаксова. — На днях масленица начинается, приходи к нам? — Не знаю… — неуверенно ответил Шухин и добавил к сказанному, — Мы посоветывались дома с Елизаветой Сергеевной, в субботу думаем придти к вам Татьяну засватать! — Правда?! — подхватила с радостью заведующая и, подняв на Шухина глаза полные восторга, переспросила: — Так думаете или придёте?.. — Придём. — Славненько, будем готовиться! Мы тогда уточним, хорошо? — Держи связь с Завьяловой, а я пойду кастрировать молодняк. И Шухин вышел из бытовки, за дверью выровнялся, повёл плечами и почувствовал, как чуточку вспотел. Ещё с минуту он стоял у крайнего базка Привозной, видел её покутанную голову, спину, но окликать молодую женщину не хотелось. Шухин думал сейчас, как Плаксова похвастается новостью о сватовстве какой-нибудь приближённой свинарке, а та по секрету следующей и так к вечеру знать будут все. Он уже сейчас чувствовал, что его холостяцкая жизнь подходит к концу и опутывает себя непонятным пока бременем ответственности в лице Плаксовой.
Незаметно подошла суббота. Шухин рано возвратился с работы домой, чтобы искупаться с хозяйкой в корыте. Сегодня они пойдут на ответственное мероприятие, касающееся его судьбы и потому сильно волновался. Когда открыл дверь в хату, Елизавета Сергеевна вытащила из короба запечённую до румянца витиеватую баранку на противне, и водрузила хлебец на стол, ласково разговаривала с выпечкой:
— Вот ты, родимец, каравай! — И на глазах Шухина принялась смазывать корку каравая какой-то пряностью, макая в желтоватую тягучую смесь небольшое гусиное пёрышко. — Ну, как?! — Горделиво похвасталась женщина, близоруко вперившись в Шухина. — А зачем он нам нужен, к ужину? — Удивился Пётр, сбрасывая с плеч защитного цвета фуфайку. — Чудак человек! Сватать идём, или как? Это атрибут любого сватовства, — поясняла Елизавета Сергеевна, — ещё и солонка с солью необходима. И, увидев на лице ветеринара недоумение граничащее с возражением, прибавила: — Так положено, родимец. Когда пойдём? — Уточнила женщина, любуясь своим творением. — На девять часов вечера договорились… — напомнил Шухин. — Тогда мы ещё и поужинать успеем! А купаться будешь? Шухин подумал секунды две и ответил: — Надо бы, хоть подмышками смыть. — А там?.. — кивком указала Елизавета Сергеевна взглядом ниже пояса ветеринара. — Да что он у меня на сору найден?.. — однозначно возразил Шухин, понимая что именно имеет в виду женщина. Несмотря на предстоящее сватовство, Шухин и Елизавета Сергеевна ели за столом жаркое из свинины. Шухин вяло жевал небольшие кусочки мяса, макая их в острый соус, а затем поискал глазами бутылку с самогоном, но не нашёл и душевно попросил: — Не лезет на сухую… Женщина молча встала из-за стола, куда-то сходила и принесла в грязном фартуке запотевшую бутылку самогона, соглашаясь: — Так-то лучше будет, правда?
   Шухин промолчал в согласии и ждал.Хозяйка налила две стопки и сказала то, что вертелось в её голове: — Ну за счастливый исход?! — За удачу, — почти равнодушно согласился ветеринар и опрокинул в рот холодное зелье слегка отдающее пригорелым. — А-ааах! — Крякнул он от удовольствия и живо набросился на еду. В восемь вечера они принялись собираться в гости к Плаксовым. У Шухина выбор выходных нарядов был невелик. Его больше интересовала чистота вещей, в которые он одевался. Елизавета же Сергеевна придирчиво относилась к собственному наряду: снимала одно, надевала другое и за каждым разом просила Шухина: — А ну взгляни, Петюшка, как это платье смотрится сейчас на мне?.. Он одобрительно кивал головой, а сам подозревал, что Елизавета Сергеевна наряжается красиво именно для него, чтобы выглядеть ещё эффектнее. Шухин находил очередной наряд женщины умопомрачительным, цветное расклешённое платье молодило его хозяйку, придавая фигуре чрезмерную полноту и матрёшечный вид. И, когда пришло время одевать на себя верхние одежды, Елизавета Сергеевна вдруг вспомнила о чём-то важном, загадочно улыбнулась и чуть ли не приказала: расстёгивай брюки… Шухин догадался, одобрительно пожал плечами и словно провинившийся школьник приспустил свои брюки. Женщина задрала подол шикарного платья себе на спину и упав грудью на прибранную кровать, раскованно предложила: — Родимец, я жду?.. Женщина выглядела аппетитно в знакомой ему позе и волна желания накрыла сознание постояльца. После всей этой десяти минутной процедуры, Шухин туго затянул брючный ре
мень, а Елизавета Сергеевна, с сознанием исполненного дела сказала: — Так-то лучше, родимец! Зная твою неуёмную потребность, решила притушить нежданчики, которые не будут вспыхивать там в гостях в ненасытных глазах. На вот каравай, солонку и пошли, а то там волноваться начнут. На улице морозно. Снег повизгивал под ногами. Шухин взял Елизавету Сергеевну под руку и как жених невесту повёл вдоль знакомых дворов, чувствуя рядом близкую ему душу, думал: «Зачем я женюсь? Мне с нею так хорошо и нужны мы друг другу, с полуслова понимаем… Ах да… Возраст, но у меня есть ещё одна подруга сердца, которая всегда ждёт и мне с нею тоже великолепно! Я не собираюсь жить сто лет, даже десять лет рядом с Елизаветой Сергеевной, и Демидовой будут похожи на неописуемую сказку!..» Идти до Плаксовых недалеко. Вот и знакомая калитка. Штакетный забор в лёгкой изморози. Яркий электрический свет во всех зашторенных окнах приземистой хаты. Входная дверь была не на крючке и новоиспечённая сваха в лице Елизаветы Сергеевны вошла первой в небольшой кирпичный коридор, предназначенные для зимней обуви. Здесь пахло приготовленными закусками, маринованными огурцами и помидорами. Шухин специально медлил и не спешил за своей хозяйкой терпко пахнущей дорогими духами, которые покупал ей только он. Расслышал радостные приветствия в адрес дорогих гостей, особенно было слышно Любовь Егоровну, её же муж что-то мямлил грубоватым голосом находясь уже под шафэ; Татьяна же будто отсутствовала при приёме, но когда Шухин вошёл в переднюю комнату, то увидел её и удивился. Девушка стояла рядом с угольной печью, привалившись спиной к деревянной перегородке. Она была в роскошном платье с искусственной алой розой на груди слева, волосы на голове аккуратно прибраны назад, а в больших девичьих глазах блуждало лёгкое раздражение. Выражение лица говорило, что Татьяна дала согласие на своё сватовство по принуждению. Наконец взгляд девушки остановился на Шухине и Пётр мгновенно определил молчаливый вопрос, который говорил: «И чёрт тебя принёс…» Но деваться Татьяне было некуда, мать настаивала выходить замуж и девушка дала согласие. Но, если ей быть откровенной, то для Татьяны кроме Шухина не было альтернативы выбрать в родном хуторе жениха по сердцу, да и не нуждалась она в них несмотря в свои двадцать лет. Хозяева были одеты с иголочки, даже лучше, нежели в новогоднюю ночь. Плаксов Николай щеголял в тёмно-синем строгом костюме с отливом, ему даже повязали галстук тёмного цвета с белыми вкраплениями по полю. Любовь Егоровна в строго подчёркивающем платье яркого цвета, на шее красовалась золотая цепочка с продолговатым кулончиком в центре которого вспыхивал от электрической лампочки ярки зайчик этой дорогой вещицы. В мочках ушей небольшие золотые серёжки тоже с камешками внутри. Стол в зале уже был накрыт и подход к нему пока задёрнут плотной шторой, висевшей на дверях, которую то и дело теребила Татьяна, не находя рукам применения. — Здравствуйте, дорогие люди! — начала издалека Елизавета Сергеевна, почему-то громко и на распев. — Сюда ли мы попали?.. Видели, как однажды в этот дом залетела красивая голубка, вот и пришла показать вам своего голубя! Я хотела бы, чтобы вы отдали свою голубку в жёны за нашего красавца голубя! Если примите этот хлеб и соль значит сговоримся… — И Елизавета Сергеевна протянула хозяевам свой вкусно пахнущий кориандром каравай. Шухин слушал, стоя за спиной Елизаветы Сергеевны и его разбирал смех, а Татьяна от внутреннего раздражения широко открывала веки и нервно поводила белками глаз.
Любовь Егоровна двумя пальцами отломила кусочек каравая, макнула в солонку и положила себе в красивый рот. То же самое сделал и Николай. Для молодых этот крестьянский обряд был до смешного наивным, но сватовство пока никто ещё не отменял и эта традиция дошедшая из глубины ушедших веков являлась аргументированным средством без росписей и печатей торжественно сблизить сердца молодых в знак продолжения рода человеческого на земле. Пока ещё работало, и теперь коснулось Шухина с Татьяной. — Ох, и хорош каравай!… Думаю, такая же сладкая жизнь будет и у наших молодых! — Отметила весело Любовь Егоровна и пригласила сваху к столу. — Проходите, сваха, проходите… Принимаем ваше предложение и спасибо, что не прошли мимо! Каравай Елизаветы Сергеевны был водружен на середину праздничного стола, где стояла пшеничная водка, бутылка шампанского, тонко нарезанная колбаса, горкой котлеты, пюре и три вида салатов, а также мочёные яблоки и квашеные помидоры с солёными огурцами. Аппетитно возвышались в круглой чашке испечённые накануне блины, помазанные сметаной. Шухин выбрал место напротив Татьяны, то и дело посматривая на неё, а девушка словно и не замечала будущего жениха. Она пригубила бокал с шампанским и ела понемногу всё то, что лежало тут на столе. После второй рюмки, сваты стали разговаривать о дате проведения свадьбы и сошлись во мнении, что отгуляют её сразу же после яровых посевных и обязательно в Малиновском клубе после десятого мая. Молодые дождались появления за столом Шица с женой и, воспользовавшись случаем, ушли в кухню, где было необычайно тепло. Тут терпко пахло котлетами, домашней колбасой, жарким и прочей крестьянской снедью. Но всё это мало трогало обоняние Шухина: к подобным запахам он давно привык. Он смело прилип к тёплому бедру Татьяны под музыку собственного магнитофона, который теперь большей частью пропадал у невесты, осторожно тискал девушку за бок, а та принципиально отодвигалась от неспокойного жениха. Когда двигаться уж было некуда, озвучила то, о чём намекал ей Шухин: — Сейчас у тебя ничего не получится! Вот, когда распишемся… Шухин обмяк, сразу потерял к девушке интерес, свободной рукой дотянулся до кастрюльки с колбасой, зло отломил кусок и стал жадно есть, как бы в укор Татьяне. Татьяна отгадала всё это и улыбнувшись, поддержала псих жениха: — Вот так-то лучше будет! Шухину не хотелось говорить с Татьяной. Так они молча просидели около часа и пошли в хату, откуда уже доносились голоса подвыпивших. Если бы только ветеринар знал, что примерно так у него будет и после свадьбы, скорее навсегда разорвал с девушкой даже дружеские отношения. Он присел к столу и принялся бархатным голосом выводить окончания слов разудалой песни.
Придя утром на СТФ, Шухин сразу почувствовал по взглядам свинарок изучающе-настороженные экивоки в свою сторону. Одна лишь Привозная сочувствующим тоном поздравила его: — Со сватовством тебя, Пётр Романович! — Что там… спасибо, — вяло ответил ветеринар, криво усмехнулся и поинтересовался: — Уже знаете?.. — Слышала. Сарафанное радио доложило. И когда за кольцами? — Морозы спадут. Шухин понимал от кого именно всё это вышло и потому не хотел идти в бытовку, где находилась сейчас Плаксова. Прошёлся по всем сараям, заглянул к хрячнице, посмеялся вместе с нею о неуёмной ретивости громадного хряка, осеменявшего ремонтную машку. Потолковали о том и о сём. Не знал, как
скоротать время и день ему показался длиннее обычного. Прогулялся на МТФ. Там пахло силосом, кричало вороньё. Гдето натужно гудел трактор, оказывается, бульдозерист вскрывал очередную порцию силосной ямы. Заведующий МТФ был опытным работником, он редко приглашал Шухина посмотреть больную корову или телка, зачастую оплавлялся сам. Шухин возвратился на свинарник, когда новый кошевар досмаливал выбракованную свинью. Будто бы на анализ, ветеринар отрезал хороший кусок мяса прямо с салом и унёс в свою ветлечебницу. Он завернул мясо в бумагу, запихнул в сумку и ждал вечера, чтобы заглянуть к Варваре в гости. Заметно волновался, а вдруг женщина тоже знает о его сватовстве? И всё же вечером он пошёл к Демидовой. День заметно прибавился, смеркалось в седьмом часу, но пока Шухин чувствовал себя не обременённым человеком и коль Татьяна требует до свадьбы им, он не упускал случая расслабиться на стороне. Вот и массивная дверь выкрашенная когда-то половой краской. Сейчас она выглядела серой, будто потемневшей от горя и потому неприглядной. Настороженно постучал. Вот откинулся массивный крюк и он увидел на пороге плохо причёсанную голову Варвары. — Скучаю по тебе… — признался Шухин на выдохе, в предчувствии незабываемых минут обоюдного счастья. И женщина впустила. Знала Варвара о его сватовстве или нет, только повела себя, как и прежде: быстренько нагрела в тазике воды, подмылась и пока Шухин раздевался, ощущая телом мягкую постель, Варвара нагнулась к нему и шепнула: — Раздень меня? Шухин полулежал, облокотившись о подушку, Варвара присела на край кровати и улыбалась пространно, прикрыв глаза в предчувствии сладостных минут.
   Шухин поспел домой к девяти часам. Ужин давно ждал его на столе, а Елизавета Сергеевна, облачась в то самое платье в котором ходила на сватовство, стояла у зеркала на дверце шифоньера и помадой подкрашивала губы, чтобы казаться Шухину и моложе и привлекательнее. Ветеринар, конечно, обратил на женщину внимание, а иначе и не могло быть, мысленно отметив, как она эффектна и хороша собою, действительно выглядев моложе своих лет. Он ловил себя на мысли, что холёные толстушки вроде Елизаветы Сергеевны нравились ему больше, нежели такие, как его невеста Татьяна. Плаксова Любовь Егоровна в этот ряд не входила, она была для него особой, числилась идеалом всем женщинам его вкуса, но она его так и не осчастливила, подсунув собственную дочь. Приблизившись к Шухину, Елизавета Сергеевна чмокнула его в щёку, оставив еле заметную отметину от губной помады и, как бы невзначай поинтересовалась: — С нею был?.. Шухин понял, кого хозяйка имеет в виду и честно признался: — Если ты за Таньку, так она и не подпустила к себе, сказала, что лишь после свадьбы. — Ну и дура! — вылетело из уст крайне удивлённой женщины. — Она ещё не ведает какого удовольствия лишается! — И предложила: — Пригубим? И они выпили по одной, по другой… Когда ложились в кровать при выключенном свете, Шухин слышал, как поспешно снималось платье, пьянящий запах духов вскружил ему голову, женщина явно спешила…

   Глава 26

   В конце февраля Шухин и Татьяна поехали в город Ростов за свадебными кольцами. Забиваться в Заветное они не захотели, да и выбор там мал, а вот областной город теплил его надежду встретиться со своею матерью, к тому же Пётр Шухин родился и вырос в нём. Сейчас выехать в город Ростовна-Дону было достаточно легко: рейсовый автобус теперь приезжал на свой конечный пункт назначения в хутор Малиновка. Не смотря на ранний час, площадь старого базара города Ростова заполнена людьми. Снег ещё лежал кое-где, в основном у стволов деревьев на вид грязный, будто им что вытирали. Лёгкий ночной заморозок развеял на небе последние тучи и солнце заполыхало на востоке, показавшись меж домов с непонятным озорством и настойчивостью. Шухин первый вышел из автобуса, придержал за руку Татьяны. Полной грудью вдохнул родные запахи настоянные на выхлопных газах и опьянел от счастья. Ему показалось, он спозаранок хватанул у Елизаветы Сергеевны кружку сладковатой браги. С головой окунулся в нескончаемый людской поток и только сейчас подумал, как он жил без всего этого восемь месяцев. Ему захотелось потискаться меж людских тел, он повёл за собою Татьяну, не считаясь с её мнением и вскоре оказались в длинном ряду овощных прилавков. С другой стороны продавали фрукты и Шухин купил Татьяне самое большое яблоко. Для верности обтёр его о полу новой куртки, протянул девушке со словами: — Ешь, дорогая! Потянулся нескончаемый ряд с цитрусовыми и он всё спрашивал у апатичной на вид своей спутницы, что ещё она желает? Та же лишь пожимала плечами и отмалчивалась. Шухин особенно на расстраивался от непонятного состояния спутницы, мало ли что происходило в её глубинах души и всё увлекал вперёд, на ходу поясняя и рассказывая как было тут раньше. Наконец, терпение Татьяны кончилось, она остановила Петра, с укором посмотрела в его оспистое лицо, вдруг порозовевшая спросила: — Не пойму, зачем мы тут шляемся? Или ждёшь, чтобы деньги вытащили воры, которые нам дала мама на печатки?.. Шухин сдвинул на затылок тёплую фуражку, с умилением посмотрел в глаза Татьяны и признался: — Не поверишь, но мне до зуда подошв захотелось потолкаться среди этих людей, как тебе в жару нырнуть в прохладную воду Сала! — Ну и сравнение нашёл, — холодно ответила Татьяна. — Речная тишина человека лечит, а эта твоя базарная толчея, мою психику калечит. Отвези меня до тети Вари, а сам хоть целый день трись тут. А сумки?.. Они же нам только мешают! При этих словах девушка зябко поёжилась в своём сереньком весенне-осеннем пальто, похлопала носками сапог друг о дружку и устало зевнула. Шухин посмотрел на циферблат электронных ручных часов. До открытия ювелирного магазина по улице Энгельса ещё часа полтора и убедительно заговорил: — Знаешь, нам не резон ехать к моей маме, а потом сюда за кольцами. Чего доброго, она может и не отпустить нас. — Тогда давай зайдём куда-нибудь погреемся? Я продрогла, а вон с тебя пот в три ручья. Только сей час Шухин внимательно осмотрел девушку с ног и до головы, увидел её посиневшие губы, бледные впалые щёки и пришёл к выводу, что вид его спутницы был настолько жалок, а худоба крайне подозрительна, что он пожалел её, и сказал: — Ты меня прости, что я тебя затягал. Сейчас угощу горячим чаем! Пошли, тут недалеко.
Шухин взял в руки тяжёлые сумки с подарками для мамы и снова увлёк Татьяну в людской поток, держа ориентир на собор. Впритык к забору стояло двухэтажное квадратное здание. По винтовой лестнице они поднялись на второй этаж, где в ассортименте был горячий чай, кофе, бутерброды и пиво на розлив. Небольшое помещение с грязными полами гудело возбуждёнными голосами мужчин, пахло закусками и пивом, а также тёплой сыростью. Шухин оставил девушку подле круглого стола, каких тут было около десятка, а сам пошёл к стойке заказов. Сначала Шухин принёс четыре бутерброда и два бокала с пивом. При виде лёгкого алкогольного напитка, Татьяна брезгливо поморщилась. Шухин же решил для себя, что девушке это поможет согреться, а потом чай. Он вытащил из внутреннего кармана куртки чекушку с водкой и, пока Татьяна водила глазами по сторонам, изучая окружающую публику, жених ловко плеснул водки в бокал невесты и в свой тоже. Уже через десять минут лицо девушки заалело, оживился взгляд, а после стакана горячего чая, её совсем разморило. Она увидела за кирпичным забором проходящий трамвай и поинтересовалась у Шухина: — Может мы на нём поедем к тебе домой? Шухин отрицательно покачал головой и улыбнулся. Девушке стоять тут в среде одних мужчин становилось тягостно и она попросила: — Пошли сейчас же: здесь одни пьяницы! — заключила Татьяна, настороженно изучая публику. Шухину пришлось подчиниться и вот они уже шли по узкому переулку, сторонясь от встречных прохожих. Татьяну это злило, но вскоре они пришли на улицу Энгельса. Пересекли её по подземному переходу и остановились на небольшой ничего не значащей остановке, на какую прибывали и отбывали автобусы. Напротив стоял ювелирный магазин и Шухин обнадёживающе пригласил девушку:
   -  Таня, нам сюда!
   Они протиснулись с тяжёлыми сумками в массивную дверь и оказались в царстве золотых и серебряных украшений. У Шухина разбегались глаза, но Татьяна, как практичная покупательница, сразу притормозила у стойки с кольцами и печатками. — Петя, какие будем брать? — Спросила Татьяна, всматриваясь в ценники. — Твоя мать дала нам деньги на печатки, вот их и купим, — напомнил Шухин, смущённо улыбаясь. — Девушка! — Обратилась Татьяна к продавцу. — Подайте вот эти печатки, чтобы они стали впору мне и моему избраннику. На глазах продавца, Татьяна примерила золотое украшение на свой палец и палец Шухина и спросила: — Сколько с нас? — На мужчину — четыреста пятьдесят, а на вас триста девяносто! Да, и коробочки на них возьмите, а деньги оплатите в кассу! — напомнила вежливый улыбчивый продавец. Через полчаса они уже были на улице Немировича-Данченко. Автобус притормозил у стихийного базарчика напротив длинного девятиэтажного дома. Стоило Шухину ступить на знакомую ему землю и странно забилось сердце в предчувствии, что он скоро увидится с матерью. Шухины жили здесь у одного из подъездов на седьмом этаже и, подходя всё ближе, его охватывало волнение. На лифте пара быстро поднялась на нужный этаж. Татьяна крепко вцепилась пальцами рук Шухину за карман, видимо, опасаясь этой чудо техники. Динь, динь! — отозвался простенький звонок по ту сторону двери квартиры и только сейчас Татьяну охватил ужас предстоящего объяснения с незнакомой ей женщиной. Как отреагирует мать Петра Шухина, когда он представит её в качестве будущей жены.
Почти сразу открылась дверь квартиры Шухиных, выкрашенная в цвет слоновой кости и на пороге появилась среднего роста, рыхлая женщина начавшая седеть, на которую Пётр никак не был похож. Женщина сразу признала сына и протянула ему навстречу короткие бледные руки с обвисшим телом. — Сыно-ооок… — вымолвила женщина. — Ма-ма! — вскрикнул Шухин и прильнул к мягкой груди. Все они плакали от радости. Даже Пётр прослезился. — Слава богу, приехал!.. Наблюдательная Татьяна успела разглядеть пожилую женщину с ног и до головы. Коротко стриженные волосы с проседью, неряшливый халат мешковато сидевший на женщине лишь старил её. Дальше морщинистые икры ног и мягкие растоптанные тапочки. — Мама, я не один!.. — напомнил Шухин и посторонился. — Вот моя будущая жена! Татьяна мгновенно почувствовала скользнувший по ней изучающий взгляд, а Шухин тем временем дополнил к сказанному: — Её зовут Таней. — Варвара Пантелеевна! — И женщины пожали друг дружке руки. Мать Петра Шухина поспешила пригласить девушку от порога в глубину комнаты со словами: — Проходи, Танечка! Раздевайся. Небось с дороги устала? — Есть немного, — призналась девушка, снимая пальто. — Мне бы в туалет?.. — Петя, проводи Танечку! Женщина оценила взглядом молодых, ещё раз посмотрела на будущую невестку, сочувственно покачала головой и, когда та закрыла за собою дверь туалета, шёпотом спросила у сына:
    - На совсем?
   Шухин виновато замялся, но всё же признался:
   — Завтра утром в обратную дорогу. Приезжали купить к свадьбе кольца и хоть ночку погостить у тебя. А свадьбу решили сгулять после посевной яровых культур. У них так заведено. Я тебе тогда напишу. Ты же приедешь? — Конечно, сынок! Ты у меня один. Татьяна заметно повеселела и как мать нервически покусывала бледные губы, она прошлась мелкими шажками по комнатам, разглядывая нехитрый интерьер и приблизилась к окну. Отсюда сверху хорошо была видна широкая улица, по которой туда и сюда бежали автомобили. Грязный снег лежал только на обочинах и глядя на всё это, девушка спросила: — Правда, Петя, у нас снегу поболее? — Но мы, ведь, живём восточнее… — напомнил Шухин. Татьяна обернулась на его голос и увидела, что он стоял с матерью и они о чём-то тихо говорили, а девушка подумала ещё раз: «Непохожи… может в отца?..» — Вы, конечно, голодны? Сейчас будем обедать! Как говорится: чем богата, тем и рады будем! Танечка, пошли на кухню, поможешь мне? — материнским голосом попросила пожилая женщина. Мать Шухина и Татьяна ушли. Шухин сел в кресло и почему-то вспомнил о Саше. Когда Татьяна была в туалете, он спросил: «навещала ли Александра?» Мать ответила, что приходила, даже попросила адрес его, на что Пётр укоризненно покачал головой: боялся, Саша станет у него путаться под ногами. Пётр Шухин ещё не знал, его мать на днях ходила в нотариальную контору и написала на него дарственную по смерти на недвижимость. Об этом мать ему скажет, но не сегодня. Шухин сидел в задумчивости, опершись локтями в колени и слышал звонкий голос Татьяны, доносившийся из кухни. Девушка с гордостью рассказывала будущей свекрови о своей матери,
об отце. Кто где работает и о том, что хуторская жизнь ей нравится, хотя сама родилась здесь в Ростове. Перед школой, мать увезла её в родной хутор, а Пётр слушал и удивлялся, потому что об этом ничего не знал. Время пребывания дома уходило быстро, Пётр не помнил, как заснул сидя в кресле и открыл глаза, когда мать вошла в зал со знакомой фарфоровой чашкой в руках. В ней лежал горкой отварной картофель и вкусно дымился. Следом шла Татьяна и несла тарелку со сдобренной луком и постным маслом селёдкой и Шухин почувствовал, что он хочет есть. А мать уже оправдывалась: — Чем, детки, богата на этот час! Не гневайтесь, и во сне не снилось о вашем приезде! — Мама!.. — перебил её Пётр. — Если бы не эти свадебные кольца, неизвестно когда и приехал. Колхоз, одним словом, в гору глянуть некогда! Непонятная настороженность завладела Варварой Пантелеевной. У женщины не оставалось сил убрать печальный отпечаток на лице. Это сразу заметили Шухин и Татьяна. Они переглянулись, а мать сделала над собою огромное усилие и согласилась: — А я и не обижаюсь, детки! По жизни у молодых нет времени об одиночестве стариков подумать: у всех так. Может там вам и лучше будет под присмотром Любовь Егоровны, уважаемой в колхозе женщины. Правда, Танечка? Последние слова прозвучали с неподдельной обделённостью в собственной судьбе и потому тронуло гостей. С овального подбородка Варвары Пантелеевны вдруг упали на новый халат одинокие слезинки и исчезли там. — Что мы стоим? — Встрепенулась женщина. — Давайте обедать! Шухин вдруг вспомнил о взятых в дорогу подарках, какие лежали в сумках, и вскрикнул:
   -Таня! Где всё, что мы привезли?!
   — Простите… — встрепенулась девушка, вставая. Она принесла сумку и поставила у ног свекрови. Принялась выкладывать свёртки на стол, комментируя: — Вот это домашняя колбаса, сама делала! Её можно есть даже сейчас, не обжаривая! Это вареные куски мяса сдобренные чесноком… Затем девушка вынула из сумки две литровых банки с чемто красным и прокомментировала далее: — Это наше лечо. Такое блюдо делают все живущие в Малиновке! А это вам платье от моей мамы… Подарочная обнова особенно тронула женщину и она снова всплакнула, но теперь уже от благодарности и внимания со стороны. Шухин погладил мать по плечу и напомнил Татьяне: — А котлеты? — И правда, они в другой сумке на самом дне! — Сама жарит! — Похвастался Шухин, радуясь за свою будущую жену. Женщины выпили шампанского. Шухин вылил в стопку остатки водки с чекушки. Он смотрел на скоро состарившуюся мать и удивлялся, что Варвара Пантелеевна старше Елизаветы Сергеевны всего на пять лет, но внешне куда больше.
Вечером мать шепнула сыну: — Петя, вам стелить одну постель? — Нет, мама, мы ляжем раздельно: Татьяне стели в моей спальне, а я пристроюсь на диване. Слышно было, как в ванной комнате плескалась Татьяна. Мать настороженно покосилась на плотно притворенную дверь и тихо спросила: — Ты серьёзно решил жениться? — Конечно, мама! — Уверенно ответил сын, но непонятно почему покраснел лицом и прибавил: — Там мой статус обязывает быть женатым.
— А Саша как? — наполнила мать. — Мама… — только и ответил Шухин, не вдаваясь в подробности. — Я всё понимаю… Шухин заметил, как овальные плечи матери опустились ещё ниже. Он легонько прикоснулся их, совсем, как делал это с Елизаветой Сергеевной и тут же отнял свои ладони, мать всплакнула от не утешительно и призналась: — Как ты быстро вырос, сын, возмужал, а я и не заметила… Кто теперь твою постель пред сном взбивать будет так, как это делала я, чистые простыночки духами облагораживать?.. — Мама, — как мог утешил Шухин, — ты ведь знала, когда-нибудь но это обязательно бы случилось, а Таня чистоплотная, вся в Любовь Егоровну, — говорил Шухин, обманывая и себя и собственную мать, мало что о девушке зная. Такое заключение сына тронуло сердце матери за живое и Варвара Пантелеевна уже плакала от благоговения, не стесняясь, а сын зачем-то уточнил: — Так ты говоришь, Сашу видела? — Вот так, как тебя и сидела на том же месте. Всё расспрашивала, адрес колхозный выпросила. — Мама, это ты зря сделала… — укорил Шухин, — Ведь я женюсь. — Чем старше ты становишься… — Но тут из ванной вышла Татьяна чистая лицом, румяная, глаза девушки горели от счастья и пройдя по комнате туда-сюда, тронула Шухина за плечо, шепнув: — Не слышу: с лёгким паром! — Извини… да, да! — И кивнул он головой, ещё думая о Саше. Из спальни вышла Варвара Пантелеевна, ещё раз изучающе посмотрела на Татьяну и для себя заключила: «Худа ты, девочка… и что только в тебе мой сын нашёл?..»
   Шухин пил за столом напротив сидели женщины, позванивали чайными ложечками. До слуха Петра отчётливо долетала с трёхпрограммного приёмника революционная песня. Корреспондент брал у кого-то интервью у сотрудника музея гражданской войны. Ко всему этому примешивались звуки влетавшие в окно квартиры. Там по мокрому асфальту шуршали шины пробегавших автомобилей по асфальтовой дороге, но всё это не мешало вести людям за столом размеренную беседу о предстоящей свадьбе. А город жил своей повседневной жизнью, был глух и безразличен к тому, о чём именно говорили в отдельно взятой городской квартире по улице Немировича-Данченко.

   Только лишь к одиннадцати часам следующего вечера молодые возвратились из города в Малиновку усталыми, но счастливыми. Шухин только сейчас понял, именно тут его родное место обитания. Он довёл Татьяну до родительского дома, на прощание поцеловал ей руку и поспешил в объятия Елизаветы Сергеевны. Казалось ему он неделю отсутствовал и потому влекло его к доступной женщине. Горячо упросил женщину быстренько лечь в постель, да так и уснул до утра на её пышной груди. Наступили первые числа марта. Погода баловала неустойчивостью. То вдруг посыпет с набежавшей тучи крупный снег, то прояснится и тогда ласковое солнце своими тёплыми лучами слижет белую подстилку, оставляя почти не тронутым старый снег под заборами, в палисадниках и в тени за хатами, превратив крупный рыхлый снег так похожий на соль лизунец. Иногда ночью налетит тёплый ветер с юга, засеет косой дождь, но к обеду рассеются тучи и снова выглянет радостное солнце. К выходным подморозит, станет снова уныло
и не приветливо вокруг и никуда не хочется идти, скакать по замёрзшим кочкам. Вот и сегодня утром заметно похолодало. Приободрился старый снег. Восточный ветер дул в лицо Шухину, а ветеринар спешил на МТФ с сумкой на плече. Это был его обычный обход по не спокойному животноводческому хозяйству Малиновки. Ещё издали он увидел стоявший у сарая молоковоз и не высокого шофёра в серенькой одежде. Тот стоял на мостике у бочки выкрашенной в яркий жёлтый цвет. Толстым рифлёным шлангом выкачивалось из бидонов утрешнего надоя молоко. Дежурная доярка виртуозно справлялась с этим шлангом, ловко перебрасывая из одного алюминиевого баллона в другой. Работал двигатель автомашины, доносилось шипение сжатого воздуха проворно проглатывая пастеризованное молоко. Из двух стоявших у молоковоза женщин, Шухин без ошибки узнал Татьяну с тетрадью в руке. Скорее всего она слушала байки пожилого шофёра, потому что женщины улыбались, а дядя Паша Кудовкин, привалившись боком к цистерне с лукавым прищуром лукавых глаз под седеющими бровями, посматривал на доярку, как та отлажено почти до автоматизма, прицельным движением засовывала тёплый конец шланга в очередной баллон. Шофёр посматривал на заученные движения и в голове старого шофёра родилась свежая шутка, и он поспешил подметить: — Хорошо у тебя получается, Катерина, весьма наглядно!.. Доярка поняла шутку, усмехнулась намёку и ответила: — Слава Богу уж сорок пять годков этим занимаюсь! Завидно, старый пень? — Вот это я и хотел от тебя услышать! — Обрадовался шофёр и весело рассмеялся, запрокидывая небольшую по объёму голову назад. Стоявшая рядом Татьяна не поняла игру намёков, тем более она увидела Шухина и стала беспокойно вести себя,а доярка наседала на шофёра:
   - Где ты, старый хрыч, научился всему этому?
     — Поживи, Катерина, с моё, постой в очереди на молзаводе в Заветном, порою такого понаслушаешься от братвы, у вас бы уши в трубочку свернулись! Да, Тань, я слышал, ты замуж выходишь за ветеринара? Способный, перспективный малый! Задержится в колхозе может со временем главврачом назначат. — Да, а что?.. — Собственно, ничего, но только городской он, а вдруг назад его потянет — в Ростов? — Городская жизнь мне знакома, скажет, поеду! — Молодец! Но тут подошёл Шухин поздоровался со всеми, а приблизившись к молодице, спросил: — Тань, ты тут ещё долго будешь? — Вот… молоко отправлю, а что? — Заведующего МТФ не видела? — Он в Заветное с Привозным уехал за солью лизунцом для коров. На время меня тут старшим оставил, — пояснила Татьяна. — Слава Богу, догавкался я, — облегчённо вздохнул Шухин и спиной привалился к кирпичной кладке сарая. Потом вспомнил о чём-то и спросил ещё раз: — Всё тут нормально? — Одной бурёнке вымя рогом распорола бодливая корова. Тут есть такая в стаде, подряд всех ширяет… — Если рога острые, их надо отпилить! Завтра же сделаю это, только ножовку по металлу не забыть. Покажешь мне раненую скотину? — Тёть Катя, посчитай сама, я ветеринару кормилицу в стойле покажу, а ты результат черкни на стене мелом? — Идите, молодёжь!.. — по-своему оценила ситуацию доярка и завистливо улыбнулась?
Когда Шухин и Татьяна шли по длинному проходу сарая меж двух рядов животных, ветеринар намёками заговорил: — Я так догадался, они все подумали мы того… а между наш ничего! — Ты над чем черту подводишь? — Настороженно отреагировала Татьяна. — Я тебя ещё раньше предупреждаю, до свадьбы между нами ничего не будет! Не нравится, можем и разбежаться, пока непоздно. — Не заводись, — холодно ответил Шухин, — а то прямо тут в яслях изнасилую, имею на это право! — Я тебе изнасилую, я тебе!.. — Угрожающе насычилась девушка. — Уже и пошутить нельзя, — пошёл на понятную Шухин и всё-таки откровенно намекнул: — Уж я после свадьбы отыграюсь, сорву реванш! — Ещё посмотрю на твоё поведение, а то, как шугану!.. — И с сознанием затронутой беседы, она тут же смягчила свою неприступность обольстительной улыбкой. Татьяна остановилась у одной из коров и показала Шухину: — Вот посмотри, как разворочено рогом вымя. Шухин смело пролез между плотно стоявшими коровами. Их бочкообразные бока выпирались в стороны, нагнулся возле неспокойно стоявшей бурёнке, пощупал рваную рану в ладонь ширины и обнадёжил Татьяну: — Главное вена не задета! Может швы наложить?.. Тогда потребуется раскол. — Шухин постоял с минуту, размышляя и вспомнил: — Есть у меня хорошая мазь, а ты потом понаблюдаешь денька два. — Хорошо, — согласилась девушка. Шухин полез в ветеринарскую сумку, достал из неё полупрозрачный пузырёк со снадобьем, соломиной поддел вязкий кусочек лекарства и нежно втёр в рану.
  - Ты в хутор идёшь?
   - Я ещё здесь останусь,- ответила Татьяна, -пока заведующий возвратится. Шухин бесцельно покрутил в пальцах пузырёк, зачемто посмотрел на свет падающий из окна сарая и с усмешкой спросил: — А у тебя, дорогуша, ничего не свербит? Татьяна спокойно приняла его шутку, улыбнулась краешками губ, как делала иногда её мать и иронически ответила: — Спасибо, доктор, не свербит!.. — Жаль… На этом они и расстались. Шухин направился в хутор. Поднялся восточный ветер, морозец сдавал позиции, незаметно наползли густые тучи и к земле полетели крупные снежинки. Шухин слышал за спиною вороньё с криками летало над фермой, а ветеринар думал, как сейчас девчата не задумываясь отдаются ребятам, даже рожают. «Может Танька фригидная раз так себя с ним ведёт?» Через полчаса Шухин возвратился на СТФ, как в свою родную обитель. Он чувствовал тут себя защищённым, только не понятно от чего и от кого. Отомкнул ветеринарское помещение с промёрзшими за зиму стенами, наполнил сумку запасами лекарств. Хотел было сходить в бытовку, но не горел желанием общаться с будущей тёщей. Погодя вышел на простор, осмотрелся по сторонам и снова пошёл к хутору, но на полпути его догнала Плаксова и окликнула: — Эй, зятёк, подожди?! Шухин неохотно приостановился, прикидывая в голове предстоящие вопросы тёщи, какие она непременно задаст ему. Оборачиваться на ветер ему не хотелось. Наконец Любовь Егоровна подошла вплотную, снисходительно улыбнулась и, взяв его под руку, заговорила о предстоящей свадьбе: — Я так думаю, с твоей стороны родственников не будет, кроме матери, но денег на торжество понадобится всё равно
немало. Хочу тебе сказать, нам и только нам необходимо тщательно готовиться, чтобы не опозориться. Шухин вскользь посмотрел на её серьёзное выражение лица и непонимание улыбнулся, а женщина продолжала: — …От тебя понадобится самая малость: подпишешь столько справок на реализацию свиней живым весом, сколько я скажу. Где будите жить? У нас места нет, да и молодые вы, побаловаться всласть захочется, а тут мы мешаем! Для этого я и хату вам приглядела. Ты почему на меня так смотришь? Или думаешь с любимой и рай в шалаше?.. Шухин действительно сосредоточенно вглядывался в её лицо снизу вверх, для себя отметил её необычайную притягательность, даже скулы от зависти свело, что не ему она досталась, а вредному Шицу. В рот выделилось много слюны и ему пришлось её выплюнуть на стылую землю, а Плаксова поинтересовалась: — Тебе что, плохо? Глисты?.. — Меня от твоего присутствия тошнит! — И с силой освободил свою руку из её плена. — Чего так?.. — удивлённо поинтересовалась Плаксова, конечно догадываясь об истиной причине недовольства будущего зятя. — А ну тебя!.. — словесно отмахнулся Шухин, чувствуя, как его губы онемели. — Играешь со мною… как с мальчишкой, а ведь понимаешь, что я тебя по-прежнему люблю! — Ты опять о старом?.. — Между мной и тобой ничего и не изменилось, чтобы знала! — холодно признался он. — Я на всё согласился, лишь бы быть рядом с тобою, а ты разве не поняла? — С моей Таней был?.. Вот и представь, вроде это я… — Танька… Хоть знаешь кто она такая? — Решил высказать Шухин всё, что подозревает о её дочери. — Да она, как скала, сказала, только после свадьбы, словно отрезала!Скорее всего, она у тебя фригидная, а ты подсовываешь брак! — Странно… — только и произнесла Плаксова, задумавшись о чём-то своём. Больше они ничего не сказали друг другу и разошлись у самой гати. Плаксова пошла в хутор, а Шухин обогнул Малиновку. Он шагал и думал: «Елизавета Сергеевна его сейчас тоже не развеселит, разве только самогоном угостит…» А ему хотелось душевного тепла, того самого лекарства, какое остудит не только пыл к Любовь Егоровне, но и куда больше. Ему сейчас нужна была Демидова. Потому ветеринар обогнул хутор с левой стороны и пошёл задами к Варе. А Плаксова перешла узкую гать, окинула взглядом ноздреватый лёд на запруде, потемневший за оттепель, притулилась спиной к чужому кирпичному сараю, где почти не ощущался ветер, и смотрела на редкие снежинки долетавшие до земли почти по плоской траектории. Она вдруг вспомнила не только учёбу в ростовском институте, но и дальнейшую свою непутёвую жизнь там, отчего в последствии пришлось не только бежать в Малиновку, но и привести семилетнюю несмышлёную дочь, которую нагуляла в блуде. Казалось бы, всё в её жизни получается, как задумала, но напомнила сейчас о себе через Шухина и Плаксова ужаснулась: «Неужели это тот случай так серьёзно повлиял на сексуальное состояние Татьяны?» Поковырявшись в собственной памяти, она вспомнила во всех подробностях тот роковой случай, когда к ней в гости пришёл некий Павел — сокурсник по институту. Он принёс бутылку водки, нашлась закуска. Пили и разговаривали ни о чем. Татьяна была в соседней комнате и на кровати цветными карандашами разрисовывала картинки. Подвыпивший Павел принялся делать намёки на близость, но она на отрез отказывалась ложиться с гостем в постель, потому что не получала от парня всего того полного удовлетворения
из-за малого детородного органа, после чего всю ночь у неё болел низ живота. «И придёт же по пьяному делу такое в голову?.. — Корила Плаксова сама себя, неожиданно предложив Павлу вместо себя свою несовершеннолетнюю дочь: «Всё это водка.» Павел конечно удивился столь странному решению матери, но моральными устоями не страдал, побежал в соседний магазин, и, как договаривались, принёс две бутылки водки. — Она твоя! — Решительно подтвердила Любовь Егоровна, а сама уединилась за столом с обилием спиртного. Но вскоре из соседней комнаты донеслись душераздирающие крики дочери с мольбой в голосе. «Мама, мне больно!.. Мама!..» Неуправляемый псих возобладал пьяной Любой. Она пошла, увидела сидящего на кровати Павла с приспущенными до колен штанами и сурово осадила вопли дочери: «Что орёшь? Пора тебе стань женщиной! Дурно кормлю?!» Дедович Люба хоть и увидела в глазах дочери отчаяние граничащее с обмороком, приказала: «Терпи, дрянь, уж наша доля такая!» К ночи у Татьяны поднялась температура, дочь пластом лежала в кровати и бредила. Простынь под нею была в крови, пришлось применить прокладки. Как убедилась потом сама, половые органы девочки заживали долго и когда к Любе приходили очередные поклонники, то у девочки от страха расширялись глаза. Таня пряталась под кровать и сидела там до ухода очередного маминого гостя. Теперь понимала какой безрассудной была она в юности, и вот, кажется, аукнулось… Плаксова была уверена, что детская память, а вместе с тем и впечатления давно позабылись дочерью, но она ошибалась. Уже тогда Татьяне был нанесён непоправимый урон как здоровью, так и её половым рецепторам, влияющим на сексуальные возбуждения. Они оказались порваны в клочья   Весна ещё вяло заявляла о своих правах, чтобы безраздельно владеть дремавшей природой. Напоминали о себе ночные заморозки, крепко сковывая обмякшую землю. Ещё бывает закружит в воздухе крупный снег и местные люди говорят: «Выметает!» На время восстановится зимний пейзаж и на сердца истосковавшихся по земле крестьян, ляжет уныние. А через сутки выглянет счастливое яркое солнце, припечёт утверждающе, с надеждой на лучшее, тем более, ночь стала меньше дня и, как ни крути, настоящее тепло не за горами! Но, из пахоты ещё не вытянуть ног и, кажется, так будет вечно, а через неделю другую проворная хуторянка протопчет в собственном огороде стёжку и высеет грядку укропа или моркови… Апрель — церковный праздник. Бурно встретили пасху, не заметили, как пролетела неделя и люди снова потянулись с куличами на кладбище проводить покойных на территорию погоста и проститься с ними на год. А в палисадниках уже пошли в рост тюльпаны, царская корона порадовала своими жёлтыми соцветиями, нарциссы, тем самым напоминая, что весна безраздельно властвует на степных просторах. Озимые хлеба пошли в рост. Механизаторы заканчивали посевную яровой пшеницы и ячменя. Всё шло, как нельзя лучше, подгоняя Плаксову и Шухина к свадебному приготовлению. Шиц и заведующая за время весны уже вывезли и сдали в Заветное десятка два неучтённых голов свиней, деньги же складывали в копилку побега из колхоза. Отстёгивали немного и Шухину, как презент, чтобы поддержать дух нужного им ветеринара. Шухин изучил секрет воровства бригадира и заведующей, но закрывал на всё это глаза, понимая, что его начальство старалось именно для него. А влюблённые Плаксова и Шиц по-прежнему уединялись в вагончике летника и после часа бурных отношений, тихо
обсуждали детали своего побега из колхоза, рисуя свою безбедную жизнь в каком-нибудь небольшом захолустном городке России. Предстоящая свадьба была лишь прикрытием, чтобы по полной привлечь Шухина к безоговорочному сотрудничеству в их тёмных делишках. Плаксова давно присмотрела молодожёнам подходящую хатку умершей учительницы. Огород и палисадник настолько зарос молодельником, что бригадиру пришлось послать разнорабочих с бригады очистить всё под топор, затем плантажным плугом вспахать давно не обрабатываемый участок земли. Плаксова, будучи хорошим экономистом, почти за бесценок выкупила у своего сельсовета присмотренную хатёнку. Попросила женщин свинарника помыть в хатёнке полы и окна, а потом навесила на дверь гиревой замок и от удовольствия прищёлкнула языком. Поначалу Любовь Егоровна собиралась играть свадьбу у себя дома, но к девятому мая с востока прилетели тяжёлые тучи и дня на три зарядил сеющий дождь, пришлось срочно переориентироваться на хуторской клуб. Свезли туда с бригады длинные деревянные обеденные столы, оказались нужными секционированные стулья, на которые обычно садились зрители кино. Местные девчата украсили казённые стены клуба разноцветными шарами и новогодними гирляндами, привезли общепитовскую посуду. Мать Шухина — Варвара Пантелеевна приехала из Ростова в Малиновку поздним вечером. Она волновалась за своё больное сердце, страдала одышкой. Не ведала как будет искать в незнакомом хуторе сына, но оказалось, что Пётр каждую ночь ждал её на остановке у конторы. Мать выглядела усталой, но возбуждённой. Глаза выдавали крайнее удивление и стоило ей сойти с автобуса, спросила у сына: — Петенька, куда ты заехал? В тьму тараканью?.. Я устала не только считать хутора и станицы, но и само время!
   Шухин взял её сумку, повёл мать по пустынной, тёмной улице и, когда поравнялись с клубом, вход которого был подсвечен единственной лампочкой, гордо прокомментировал: — Мама, тут состоится моя свадьба! Варвара Пантелеевна мельком взглянула на плотно прикрытые двери, над которыми дремал красный флаг, заметила тёмные проёмы окон под линейку и тяжело вздохнула, а Пётр успокоил: — Мама, идти нам осталось совсем недалеко. А вот дом моей невесты Тани, ты уже её видела! — Наверное богато живёт сваха? — Да уж не безбедно! — Подтвердил Шухин. Минутами спустя, они приблизились к тёмному силуэту хаты, контуры которой плохо выделялись из-за тенистых деревьев. Они свернули на узкую тропинку покрытую со всех сторон зелёной травкой. — Запамятовала, как зовут твой хутор? Шухин мысленно посетовал на ранний склероз матери и напомнил: — Малиновка. — Куда ты меня ведёшь, эта женщина не ворчливая? — Что ты, мама?! — Весело ответил Шухин. — Вы быстро подружитесь! Елизавета Сергеевна всего лишь на пять лет младше тебя. Двери хаты были не на запоре и Шухин беспрепятственно завёл мать в крестьянское жилище. Увидев в комнате электрический свет, почувствовав чужой запах и одиноко стоявшую у перегородки невысокого роста, плотно сбитую женщину, гостья вежливо поздоровалась: — Здравствуйте!.. Елизавета Сергеевна моментом определила болезненный вид приехавшей и поспешила той навстречу, протягивая руку. — Здравствуйте, здравствуйте! Вот вы какая?..
Расцеловались. Гостья представилась: — Шухина Варвара Пантелеевна! — А я хозяйка вашего сына Елизавета Сергеевна! — Да, да!.. Сын уж мне рассказывал! Куда мой сыночек заехал… — пожаловалась Варвара Пантелеевна, качая головой. — Поначалу ваш Петя тоже так думал, а теперь ненарадуется! — защищалась Елизавета Сергеевна. — Теперь его отсюда и колом не выгонишь! Развидниется, обглядитесь и тоже понравится. Сейчас ужинать будем, присаживайтесь к столу. — Мне бы прилечь на минутку с дороги: устала? — А вот сюда на диван! Петя, принеси из спальни подушку, — скомандовала Елизавета Сергеевна на правах хозяйки. — Полежите, а я пока стол накрою. Пётр визуально определил, что матери тут на диване будет комфортно и напомнил женщинам: — Извините меня, ужинайте, а я в одно место схожу… — Иди, Петюшка, иди родимец! — С непонятным облегчением отпустила его хозяйка и тут же пояснила гостье: — К своей избраннице побежал! Шухин вышел за калитку и не обдумывая пошёл к Варваре Демидовой. Он прекрасно понимал, что дня два, а то и три у него не будет близости с Елизаветой Сергеевной, а его внутренняя потребность требовала незамедлительного удовлетворения. Варвара получалась у него теперь, как спасительница. А то, что он изменяет Татьяне и не заморачивался, так как доступа к телу невесты и не предвиделось. Шухин постучал в знакомую дверь, через время расслышал знакомый голос Варвары и облегчённо вздохнул: — Кто?.. — Я — Шухин! — A-aaa… — узнала женщина знакомый голос и настежь открыла парню дверь.
   Шухин с порога поцеловал женщину в мягкие податливые губы, пахнущие мятными конфетами и нежно прошептал: — Вот я и пришёл… Примешь? — Он ещё и спрашивает… — прозвучала в голосе Варвары радостная обида и податливо обмякла в объятиях ветеринара. — Когда мы ещё увидимся. Ты же знаешь, у меня свадьба! — Не гребую, хотя твоя невеста — особый фрукт, сам говорил. А понадобится и ей хватит!.. Шухин нежно ласкал груди женщины, поминутно целуя их, признался: — Они у тебя, как у стельной тёлки молоком пахнут! Никто к тебе больше не ходит? — После тебя?.. — Удивилась возбуждающа Варвара. — Мне больше никто не нужен! Она признательно положила свою голову на грудь Шухину, молчала, а потом спросила ласково: — Надолго останешься у меня? — Видно будет… При этих словах Шухин снял с женщины кофту, заученно расстегнул бюстгальтер, поигрался набрякшими сосками и молча лёг в постель, придерживаясь за талию доступной женщины, затем наклонил её голову, чтобы поцеловать Варвару в маленький ротик, который страстно шептал: — Сразу садиться или как?.. — Я в твоей власти… — Тогда сразу! Варвара мостилась долго: ей мешала левая отяжелевшая нога, болезненно морщась, после чего облегчённо вздохнула, и прикрывая подёрнутые поволокой глаза, проглотила прихлынувшую слюну. Получая невыразимое удовольствие, прошептала:
   - Ну и дура девка у тебя...

   Глава 28

   Домой Шухин возвратился заполночь. В хату не пошёл, а приоткрыл дверь знакомой нам кухонки, лёг на «дежурную» кровать, — так он величал это хозяйское лежбище покрытое старой но чистой простынёй изрядно помятой. Вспомнил, как он тут неоднократно пристраивался к покорной Елизавете Сергеевне, шепча ей, будто спешил куда: «Надо слить…» И сливал быстро, чтобы никто из соседей их тут не застал. Шухину долго не приходил в голову сон и всё представлял, как он уже сегодня будет в образе жениха. После свадьбы Татьяна ему не откажет: сама слово дала и Шухин млел душою, в предчувствии новизны приятных ощущений с девственницей. Что-то вспомнил, пошёл к колодцу, снял с ноги трусы, и поливая из кружки, тщательно помыл промежность, тем самым удалив все посторонние запахи. Гигиену Шухин соблюдал всегда, а после подобных случаев особенно. Наступила томительная и очень длинная суббота, которая наполнит жизнь Шухина неожиданными сюрпризами. С утра на хутор опустился молочного цвета холодный туман. Он был очень густ и, оседая на деревьях, падал с веток увесистыми каплями. Хотя и взошло солнце, но оно не могло сразу пробиться к земле. Шухин вышел из кухни, чувствуя не удовлетворённость ото сна и с голым торсом прошёлся по цветущему саду Елизаветы Сергеевны. Через минуту парень зябко поёжился, понюхал соцветия груши. Тычинки цветка нежно коснулись его чувствительных губ и Шухину показалось в этом касании нечто знакомое и вспомнил о Варваре. Неуёмная страсть снова забродила в его молодом организме и ветеринар поспешил к колодцу охладить свой пыл водой. Умывшись, только потом вспомнил о своей матери приехавшей ночью на его свадьбу. На ходу вытерся полотенцем, поспешил в хату.
   - Наш жених уже на ногах?!- радостным голосом сообщила Елизавета Сергеевна, завидя Шухина. Пётр подошёл к матери сидевшей за столом и чмокнул её в щёку. — Поздравляю тебя, Петенька! — сказала в ответ Варвара Пантелеевна и тоже чмокнула сына в рыхлую щёку. Шухин заметил на лице матери, что женщина посвежела и улыбка веселее смотрелась на её бледных морщинистых губах. А мать заученным движением поправила на голове сына волосы и напомнила находившимся здесь: — Может к сватам пойдём? Позавтракав, они часов в десять подошли к калитке и по узкой стёжке вышли на грунтовую глиняную дорогу. Туман к этому времени поредел, солнце ласково щекотало Шухину уши и он даже притронулся к ним несколько раз. Вдоль заборов в изобилии цвели одуванчики, молодые листочки на деревьях отливались в лучах солнца жидким воском, чирикали восторженно птички. Во двор к Плаксовым Шухина не впустили с тем предлогом, что он может войти сюда только после ритуального выкупа невесты, а это не позднее обеда. Шухин обиженно окинул взглядом заполненный людьми двор Плаксовых, где незнакомые ему мужчины резали баранов на шашлык. Правда, подошёл к зятю Николай Плаксов и из-под полы жакета вынул начатую поллитровку водки. Он налил полную стопку Шухину, и тот, не интересуясь, опорожнил её одним залпом. Отец Татьяны развёл руками, дескать, я ничего не могу поделать, и Шухин поплёлся домой. Но один он оставался недолго, потому что пришла Елизавета Сергеевна напомнить ему, чтобы он не забыл взять паспорт, ибо после выкупа, они на двух легковых машинах поедут на центральную усадьбу колхоза: Блага народу, расписываться на получения брачного свидетельства. — А мама где? — поинтересовался Шухин, с удивлением рассматривая Елизавету Сергеевну, словно увидел её впервые.
— Мама твоя со свахой беседует… Что, родимец, я плохо одета? Шухин многозначительно улыбнулся, потискал плечи женщине и та догадалась чего тот хочет, шепнула: — Накинь дверной крючок! И только быстро… Ох, ты горе моё!.. Елизавета Сергеевна постанывала в такт затем шумно засопела в подушку и уже выпрямляясь, будто запряжённая лошадь в телеге, ласково поблагодарила: — Господи, хорошо-то как!.. Спасибо тебе, родимец, а то когда теперь мы побалуемся, вот так. Ворованное оно всегда слаще! Елизавета Сергеевна ушла, как и не было её здесь. Шухин ушёл в кухню и долго лежал в кровати пока не уснул. Пробудился он от женского гомона у калитки. Взглянул на электронные часы, которые показывали двенадцать. Он узнал свою хозяйку прямиком спешившую в хату, тогда Шухин вышел из кухни и окликнул: — Вы меня ищите?! — Тебя, тебя, родимец! Пойдём, сваты ждут, выкупать невесту будем! Ты, раскаляка, спал? — Изумилась Елизавета Сергеевна. — Умойся и причешись! Шухин повинился и уже через минуту он шёл с Елизаветой Сергеевной и дружком из местных парней ко двору Плаксовых, заметно волнуясь. Подумал: «Началось…» Возле двора Плаксовых собрались хуторские бабы. Некоторых Шухин не знал совсем, а лишь догадывался. — Жених не из наших?.. — гомонил народ. — Слава тебе Господи, надумала-таки Татьяна!.. — Кто только не клеился к ней, всем от ворот поворот заявляла, а это ж надо?..
   -Ветеринар!..
   Шухин в сопровождении дружка, обвешенного крест на крест широкими атласными лентами, с большой розой густо навощённой с крохотными бубенцами и непонятными усиками закрученными в спиральки, приколотой к жакету. Парень был мало знаком Шухину, он нёс в руке бутылку шампанского и кому-то улыбался. Вошли в тесный коридор, но дверь в хату была перегорожена узким столом. Дружка подналёг на него животом, но из хаты закричали на него, замахали руками и зацыкали: — Невесту нахрапом?.. Ишь наглый какой! Выкуп!.. Кто-то из собравшихся в передней комнате хаты принёс тарелку, несколько фужеров и всё это демонстративно водрузили на стол-припятствие. Дружок театрально полез в карман брюк, достал горсть медяков и бросил деньги на тарелку. — Не, не, не!.. — Послышались вопли со стороны невесты. — Гони нормальные деньги! Такая невеста дорого стоит! Через головы Шухин взглянул в глубь комнаты и увидел Татьяну в белой роскошной фате с узкими прилегающими рукавами. Лицо её было закрыто полупрозрачной вуалью и Шухин вздрогнул не поверив своим глазам, насколько прежняя его Татьяна была непохожа на теперешнюю невесту. Хрупкая и длинноногая она походила на большую куклу, смотревшую большими настороженными глазами поверх голов собравшихся тут старух и молодых, не замечая в дверях жениха. Рядом с невестой сидела на длинной лавке дружка в жёлтых лентах крест на крест с двумя искусственными розочками на груди, круглолицая в розовом платье. Она безмятежно улыбалась, тоже поглядывая по сторонам и только легковесные кудряшки прыгали по узким плечам. Рядом с дружкой непоседливая девочка лет десяти — дочь сына из города покойного Дедовича. По правую сторону ещё двое разновозрастных девочки, а следом двоюродная бабушка Татьяны, жена покойного Дедо
вича. Далее в кругу вдоль стены толпились пожилые женщины, внимательно наблюдавшие за торгом невесты, где вход уже пошли трояки и пятёрки. Другу жениха не жаль было кидать на тарелку чужих денег, загодя данных Любовь Егоровной. Вот и закончился торг, выстрельнула пробка из бутылки с шампанским, небрежно были наполнены тонкостеные фужеры. Пена приливалась через верх прямо на белую скатерть стола, но на это никто не обращал внимания. Подружка невесты и друг стукнулись бокалами, жадно выпили. Шухин рядом с Татьяной. Он взял девушку за руку и почувствовал, как пальцы её легонько дрожат. Заглянул ей в лицо, но невеста, похоже, никого не замечала вокруг, даже его. Поступила команда выводить жениха и невесту на дорогу, где их ждали две легковых машины обвязанные разноцветными лентами. Кусками лент даже были обвязаны ступицы колёс. На капоте передней машины приторочены два больших кольца в позолоте и кукла наряженная в такую же белую фату, как и невеста. Со стороны всё это выглядело торжественно и красиво. Невесту посадили в переднюю машину, Шухину предложили сесть во вторую и кортеж тронулся! Сколько раз Шухин ездил по этой прямой щебёночной дороге на центральную усадьбу, но никогда он так быстро не доезжал. Машины остановились у штакетного забора сельского совета колхоза Блага Народу и все направились к обыкновенному кирпичному дому так похожему на крестьянский. Только отличал его красный трафарет над дверью и флаг лениво развивающийся на лёгком ветерку. Сельсовет состоял из двух комнат и вышедшая им навстречу низенького роста женщина с туго заплетёнными волосами на голове, в бордовом платье и светлых туфлях на ногах, повелительно позвала всех за собою: — Сюда, товарищи, сюда! Откуда?
   Дружка весело отрапортовал:
   — Из Малиновки мы! — Ага… Жених и невеста на месте. Подойдите, пожалуйста! Ваши паспорта? Шухин и Татьяна протянули документы. — Невеста берёт фамилию мужа?.. Татьяна молча кивнула головой. — Распишитесь… Где дружок и дружка? Ага, здесь! Распишитесь. А теперь горько! — На правах хозяйки попросила секретарь сельсовета. Снова выстрел из бутылки шампанского! Игристый напиток наполнил бокалы, входившие в реквизит церемонии сельского совета. Шухин повернулся к Татьяне, приподнял вуаль двумя пальцами прикоснулся её губ. Они ему показались отталкивающе-холодными и твёрдыми, как у покойницы. От кого-то Шухин уже слышал подобное сравнение, но неважно, хотя, к сожалению, это так. Пока целовал Татьяну глаза пробежали по стене этого помещения оклеенной нежно-розовыми обоями. На ней висели в позолоченных подрамниках портреты вождей пролетариата — Карла Маркса, Ленина и Сталина. На двух столах поставленных тут буквой «г» стояли печатные машинки, счётные электронные аппараты и папки. Из колонки проигрывателя нёсся гимн Советского Союза, потом марш Мендельсона, но никто и не думал тут танцевать. Вскоре той же гурьбой все они вышли на простор широкой улицы. Домой Шухин возвращался, как бы уже налегке. Он сидел в передней машине рядом с Татьяной, чувствовал её тощее бедро, невольное касание плеча и никакого внутреннего пыла, будто он сидел с большой пластмассовой куклой. Стоило машинам заехать в Малиновку, им дорогу перегородила натянутая бечева. Шофёр — молодой парень, обернулся к жениху с невестой и прокомментировал:
— Придётся остановиться! Обычай! К стоявшим на дороге женщинам вышли из машин проворные молодые ребята, а вместе с ними и дружка с графином водки в руке, в другой с тарелкой нарезанной колбасы. Кому подносили, те выпивали, желали счастья молодым, остатки выплёскивали через плечо, а Шухин смотрел на хуторскую дорогу и дальше. Видел, как парила земля, преломлялся и плавал далёкий горизонт, создавая миражи водных бассейнов. По хутору ехали под длительные сигналы автомашин, из магнитофона лилась ритмичная музыка, но Шухин себя чувствовал совершенно чужим, не знал, что и думать, как вести себя дальше. Вот они остановились возле незнакомого двора с покосившимся забором из штакетника. Саманная хата с трёх сторон ошелёванная с облупившейся краской, стояла в глубине двора и смотрелась, будто нарисованная. Вот открылись её коридорные двери и на порог с подносом в руках вышла мать Шухина, внешне нарядная женщина, но с грустными глазами окаймлёнными тёмным болезненным цветом и у Шухина дрогнуло сердце. Рядом с Варварой Пантелеевной шла Плаксова Любовь Егоровна с белым рушником в руке. Женщины подошли к калитке и остановились в ожидании жениха и невесты, а когда те подошли, связала им руки полотенцем и тёща хитро подмигнула Шухину. Варвара Пантелеевна принялась посыпать молодожёнов из тарелки сухими лепестками хмеля, конфетами и деньгами мелочью. Люди, стоявшие позади пары, без стеснения поднимали с земли, как конфеты, так и медяки, а Шухин отщипнул от каравая кусок сдобы, макнул в солонку, крепкими зубами откусил хрустящую корку, а остаток протянул Татьяне. Плаксова повела пару до порога, затем развязала рушник, повесила его на плечи бледного на лицо Шухина и шепнула: — Бери невесту на руки, заноси её в свой дом!
   Шухин покорился,поднял Татьяну как можно выше. Девушка оказалась довольно тяжела, но он занёс её в переднюю комнату, затем в зал и только там, поставил жену на твёрдый пол. Мать Шухина взяла с подоконника небольшую иконку с изображением Божей Матери с маленьким Иисусом на коленях. Повернулась с образом к молодым, подождала пока стихнут голоса присутствующих и тихо напомнила: — На колено!.. Татьяна и Пётр покорились, и нагнули головы, будто провинившиеся дети: — Благословляю вас… — начала взволнованно Варвара Пантелеевна, — живите в мире и согласии, слушайтесь друг друга и не забывайте своих родителей, кои дали вам жизнь! — Целуйте икону… — подсказала Любовь Егоровна. Первой пригубила холодное стекло Татьяна, за ней последовал Шухин. А сзади уже подкатили своеобразный обеденный столик на колёсах, хлопок шампанского, бульканье вина в фужеры на высоких ножках и громкие голоса собравшихся тут, в комнате ставшей на миг тесной для десяти человек. Шухин вино не пил. Он лишь пригубил пенистый напиток и поставил фужер обратно. Покидая порог хаты, Шухин снова поднял Татьяну на руки и понёс к машине. Люди вокруг одобрительно загудели, послышались рукоплескания, а через минуту они уже ехали в сторону хуторского клуба, где из большой звуковой колонки неслась торжественная музыка. Тут их давно ждали гости. Молодожёнов и свадебных друзей посадили отдельно от гуляющих, прямо на пустой сцене. Большой проекционный экран занавесили красным материалом. Поставили небольшой столик, украсили разнообразием закусок, водрузили бутылку шампанского и водку. Красный материал нарядили всевозможными яркими безделушками, даже прикололи разодетую куклу и гуляние началось!
Шухин со сцены видел всех и на всё было занятно смотреть, даже когда проходили дароприношения. Первой сделала свой взнос сыну Варвара Пантелеевна, подарив пятьсот рублей. Любовь Егоровна подарила тысячу, приплюсовав к этому покупку хаты и первое необходимое для начала семейной жизни. Дальше пошли дары поскромнее. Шиц и его жена Ольга подарили кухонный сервиз и триста рублей. Затейник, который принимал дары и всякий раз наливавший водку говорил в нагрудный мегафон, чтобы слышали все, но его голос тонул в гомоне развеселившихся гостей, которые раз за разом кричали горько! Шухин чувствовал, что Татьяна целуется без особой на то охоты, лишь подставляла ему туго сжатые губы, при этом не закрывала своих выразительных глаз, будто этим укоряла мужа. На что Шухину так и хотелось упрекнуть Татьяну: «Да закрой ты хоть глаза?!» Но боялся расстроить жену и терпел её тягостные, равнодушные взгляды. Когда дары почти уже закончились, из центральной усадьбы приехала целая делегация, начиная с председателя колхоза Грушкина и заканчивая парторгом. Грушкин Александр Михайлович, мужчина среднего роста, полноват в свои пятьдесят пять лет, в очках с толстыми линзами, лысеющий. Он от правления колхоза подарил молодым стельную телку, но подчеркнул, чтобы животное забрали на домашний постой не позднее осени. Был хорошо знакомый Шухину главный зоотехник Сырников Анатолий Александрович. Он, в свою очередь подарил двух подсвинков и напомнил Любовь Егоровне, чтобы заведующая свинофермы побеспокоилась об этом сама. С ним приехала его жена Лариса Ивановна слабенькая на голос женщина и из-за шума в зале, Шухин так и не расслышал о чём та говорила, но покорно целовался с Татьяной, приподнимая вуаль. Татьяна повернулась к своей дружке, что-то шепнула той и девушка закинула на голову мешающую ей вуаль. Вскоре свита из центральной уехала, а свадьба только, только набирала обороты, подзадоренная горячительными напитками. Молодые целовались и целовались по желанию публики. Шухин не вытерпел и сказал Татьяне главное: — Да закрывай ты хоть глаза?.. Неужели никогда не целовалась? — Не приходилось, — призналась девушка и намек- нула: — Как мне надоело кривляться!.. — А куда ты денешься, терпи! — Урезонил Шухин. — Как только начнут танцевать, я уйду в зал! Через полчаса кто-то из гостей растянул меха баяна и полилась волшебная, крестьянская музыка! Заёрзались по полу скамейки, и нетерпеливые вставали в круг, подзадоривая желающих плясать. Татьяна первой вспорхнула в круг и сразу же появились желающие составить ей компанию. Шухин танцевать не умел и потому оставался на своем месте. Он не сразу заметил отсутствие мамы и Елизаветы Сергеевны. Он так и предположил, что пожилые люди ушли домой и потому оставался спокоен. Елизавета Сергеевна водила Варвару Пантелеевну по собственному огороду, когда солнце уже клонилось к закату, рассказывала горожанке что где посажено. Дул лёгкий восточный ветерок. В сухой балке белел прошлогодний камыш, средь которого на свет божий вылуплялся молодой и бойкий. Разворачивая свои листочки, странно пощелкивал. Высокие разляпистые вербы почти убрались в листву, беседуя с теплым ветром. Сегодня стояла необычайная, майская погода, а Варваре Пантелеевне приятно было ходить по обширному огороду Елизаветы Сергеевны и говорить о сокровенном на равных. Вспомнился Варваре Пантелеевне родной хутор под Азовом. Сорные грядки в огороде родителей, которые мать заставляла её полоть, а не хотелось-то как… Сидит она ещё
девочка средь картофельной ботвы, рвёт руками траву и плачет от несправедливости. Мать услышит её причитания и крикнет, будто в догонку: «Ничего, золотая слеза не выкатится!» Вспомнили пожилые, как быстро ушли годы, а на смену молодости пришли болезни, душу гложет непонятная тревога и гостья замечает: — Боюсь я, Лиза, лягу вечером спать, а утром не проснусь… Уж и дарственную на жилую площадь на Петю переписала, чтобы мой мальчик не остался без крыши над головой. Ты думаешь он тут будет жить? Нет! Попомнишь моё слово, побродит в нём молодость, интерес к крестьянской жизни истощится, как ручеёк в жаркую погоду и вернётся он в город! Я тебе больше признаюсь: он нам с мужем Романом не родной сын. У нас своих детей не было, мы его оставленного в больнице кем-то, взяли на воспитание, когда поняли, надеяться на свою беременность больше нечего: за сорок обоим. Сколько потом мы помучались с ним. Лечили лет до одиннадцати, по больницам да по пионерским лагерям возили… Только успели его на ноги поставить, а наша жизнь с Ромой уже и прошла, Петюшкина женитьба напомнила мне об этом. Смотри, Лиза, Петенька обо всём этом ничего не знает, вдруг скоропостижно умру. По выражению лица хозяйки было заметно, что та серьёзно задумалась об услышанном. Пропал интерес бродить по огороду, хвастаться всходами и Елизавета Сергеевна предложила гостье отдохнуть в хате. — Ты когда, сваха, едешь домой. — Сегодня ночью, не буду Петеньке мешать. Кому нужен больной человек?.. При этих словах гостья выдавила из упаковки таблетку валидола и отправив в рот, подтверждающе покачивая головой. — Это же в час ночи, — посочувствовала Елизавета Сергеевна.
   - Петенька меня и проводит, надо будет только предупредить его. — Сваха, ты мне не обуза, живи хоть неделю и мне не скучно будет. — Господь с тобою, раз уж надумала… Пошли, воды  хочется. Они друг за дружкой покинули огород. По бокам зеленели всходы картофеля, кукурузы и бахчевые. Варвара Пантелеевна вспомнила о муже и сказала словно пообещала: — Отец не дождался… Приеду обязательно съезжу на кладбище, всё ему расскажу в каком месте сын обрёл семью. — Мой тоже уж годков семнадцать лежит на погосте, — словно похвасталась Елизавета Сергеевна. — Годков на десять был, родимец, старше меня, раны доконали… Наконец женщины перешагнули порог хаты, положились кто где и ещё долго вспоминали свою молодость. Лишь под вечер Шухин и Татьяна украдкой покинули клуб и направились в своё новое жилице. Жених аккуратно обходил мокрые места, поднимал подол фаты, чтобы не вымазалось платье. Завёл разговор о хате, к которой они сейчас направлялись и уставшая Татьяна неохотно отвечала: — Мама купила нам! Преподнесли с папой и дядей Валерой, как свадебный подарок. — А вещи? — И их тоже. Ради этого, с Шицем ездили на машине Привозного в Заветное свиней продавать. — Во дела, а мне и не слова?! — Удивился Шухин. — И как мы будем жить? — Мама даёт нам ложек, чашек. Холодильник видишь, какой привезли? Орск! Я давно мечтала о таком и о самостоятельности тоже! Они шли вдоль дворов. Шухин успел заметить, что хата Демидовой Варвары находилась от них через три двора, но
пока не осознавал хорошо это или плохо. Он сейчас думал о том, как именно Татьяна сблизится с ним, ведь обещала! Вошли в полупустые комнаты мрачной хаты. Вымытые накануне свадьбы полы дышали уютом и свежестью, лишь запах шампанского отвлекал Шухина от первостепенной мысли: когда и как именно завладеть Татьяной. Пугали подоконники без цветов, и рамы надо красить, но это потом. Зачем-то открыл холодильник, он был включён. Там на полке стояла запечатанная бутылка портвейна, в морозилке котелка домашней колбасы, а внизу булка хлеба и надломленный каравай. — Может выпьем? — предложил Шухин, беря бутылку. — Я ничего не хочу. У меня и так вот здесь всё стоит, — призналась Татьяна, показывая ладонью на горло. Сели в мягкие кресла, которые пахли магазином. Шухину эти запахи были знакомы давно. Он посидел минуты три без движения, затем нервно встал, подошел к Татьяне, откинул ей вуаль на голову, опустился на колени и спросил: — Ну?.. Татьяна заметно занервничала, но поняла его намёк и заговорщицки попросила: — Пусть хоть стемнеет, а то вдруг кто заявится. — Кому мы нужны?.. — Стал возражать Шухин. — Да и крюк на дверях есть, я проверял! — Как хотишь, но я так не могу… — ответила невеста в голосе которой чувствовалась непонятная угроза. — Попробуй насильно и рад не будешь, — предупредила Татьяна, расслабившись в кресле. — Ну тебя… — отмахнулся Шухин, возвратился в своё кресло, и подумал: «Эта дама так просто не дастся?» А на дворе помаленьку вечерело. Солнце садилось за бесконечно длинным полем озимых не огороженным лесными насаждениями, и потому незримо сливалось с блеклой зеленью лугов и пастбищ. Лучи солнца играли в оконных стёклах и вскоре отразились на лицах молодых. Шухин не знал, как именно убить время. Встал. Походил по комнатам, позаглядал туда-сюда, в чулан, но везде было пусто и не валялось лишних вещей, как обычно у Елизаветы Сергеевны. Вот он подошёл к холодильнику открыл дверь, отломил кусок колбасы и принялся аппетитно жевать. Как показалось ему, Татьяна дремала и шанс исполнить своё супружеское предназначение ускользало из реальности, но невеста подняла голову и, почувствовав аппетитный запах домашней колбасы, которую она же и делала накануне, попросила: — Дай и мне кусочек? Шухин исполнил её просьбу и снова предложил: — Может выпьем грамм по сто? — Наливай! — Согласилась она. Шухин повеселел, он взял два фужера с недопитым с обеда шампанским, вышел на порог и вымыл вином края посуды. Откупорил портвейн, налил красного вика и подал один из фужеров Татьяне. — Спасибо… Шухин пил маленькими глотками и думал: «Только бы драться не начала, когда буду приставать…» Он не мог себе представить, чем будет заниматься вечерами тут в скучной обстановке с неразговорчивой женой один на один. Понятное дело с Елизаветой Сергеевной, с этой женщиной не соскучишься, не он её валяет, так она его, и всё это в бурной страсти и порою до изнеможения. Татьяна выпила вина и снова задремала в кресле. А в комнатах уже темнело. Настенные кварцевые часы показывали двадцать два. Шухин подошёл к дивану, ощупал его со всех сторон. Поднял стенку, услышал характерный щелчок, значит сработали замки. У изголовья положил две пуховые подушки,
видимо Татьянино приданое, развернул очень лёгкое тёплое синтепоновое одеяло с биркой на пододеяльнике, но что ему делать с Татьяной?.. Набрался смелости, взял девушку на руки и поднёс к дивану. Невеста встрепенулась в желании освободиться, нервно вскрикнула: — Оставь меня в покое!? — И больно лягнула Шухина по колену. — Тань, это я, твой муж… — попытался он объяснить суть. — А-ааа… — Вот ложу тебя. Спать будем? — Да, да! Утром рано вставать на дойку… — прошептали её губы. — Нам на завтра дали отдохнуть, — успокоил Шухин, — мы с тобою поженились… — Ты закрыл двери на крюк? — Забыл… — ответил он и побрёл к двери, дрожа всем телом от предчувствии неизвестного. Запор, слава Богу, был надёжен, крюк легко вошёл в кольцо. Когда Шухин возвратился, Татьяна уже сняла фату. Её глаз он не видел, лишь размытые черты лица и тонкий профиль девушки обрисовывался на тёмном фоне дивана. Шухин нагнулся и поцеловал Татьяну в щёку, в другую, в губы. Рот, который ещё болел от просьб «горько». Татьяна не шевельнулась, только промолвила: — Почистить бы зубы. — Но у нас здесь нет средств гигиены, — напомнил он с дрожью в голосе, действовал согласно брачному свидетельству и давнишней договорённости, стащил с неё плотно облегающие трусики, провёл ладонью по доступной промежности жены и посчитал, что она у неё слишком уж маленькая, не такая, как у Елизаветы Сергеевны или даже у Демидовой Вари. Также вспомнил, что перед близостью делали опытные женщины в постели, на всякий случай, помазал слюнями своё боевое оружие, которое было уж давно наготове и поднапрягся в решительном стремлении наконец-то достичь желанного. Вслед за этим Татьяна оранула о такой силой, что у него заклали перепонки, а он подумал: «Значит девственница…» Но сдаваться Шухин не хотел, тем более столько ждал и довершил дело, не обращая внимания на вопли и стоны Татьяны, на её отборные матершинные ругательства в его адрес. Потом жена разом замолчала, а Шухин подумал: «Сдалась!..» Впрыск был такой мощный, как говорила Елизавета Сергеевна, содержимое достигло её маковки, но Татьяне хоть бы хны. И уж после, когда он подряд излил душу трижды, решил пожалеть жену, перевалился через её ногу на бок и только потом понял, что с Татьяной не то. В сомнении, Шухин повернул голову девушки к себе и понял с ужасом, что она находится в бессознании. Шухин машинально взглянул на своё хозяйство, оно было в крови, и даже простынь под Татьяной. Он в смятении лихорадочно сполз на пол, сел у изголовья жены и, поглаживая её по волосам, бессвязно шептал: — Таня, Танечка? Что с тобою?.. Очнись… Принялся легонько бить её по щекам и обрадовался, когда она, наконец, застонала и открыла глаза. Вопросительно взглянула на Шухина, встрепенулась и заплакала. — Дурак!.. — Простонала она. — Ты что наделал? Отвернись, идиот, уйди! Шухин встал на ноги, зачем-то включил свет и остолбенел: под Татьяной простынь пропиталась кровью. Сколько он помнил из уроков биологии, столько крови после порыва девственной плевы не бывает, значит тут что-то не то и попросил: — Покажи, я в какой-то мере врач. — Дурак ты!.. — Выкрикнула Татьяна ещё раз, шевеля бледными губами. — И зачем только я согласилась на эту свадьбу… Ты порвал там всё!..
— Я откуда знал? — пытался оправдаться Шухин, метаясь в непонятках. — Чем тебе помочь? — Ничем… — грубо отвечала Татьяна, подтыкая промежность остатками сухой простыни. — Ой, дура я!.. — Всхлипывала она, берясь себе за лоб пятернёй и от ужаса подкатывая глаза. — Почему я раньше не поинтересовалась, какой он у тебя?.. Это же страшилище, держак от лопаты!.. Шухин только сейчас понял, что он стоял перед Татьяной нагишом и его мужское достоинство булавой свисало, как наглядность. Он взял в руки бутылку с недопитым шампанским, вышел на порог коридора и обмыл своё мужское достоинство вином, удаляя следы брачного успеха. Когда возвратился в комнату, Татьяна сидела на диване, обмотанная снизу простынёй и умоляюще попросила: — Ну ты же врач, придумай что-нибудь? Нужно остановить кровь. — Пока могу посоветывать обмыть всё остатками портвейна, — пришло в голову Шухину единственное решение, помня, что в вине есть спирты. — Сползи потихоньку на пол, так будет удобнее и диван не испачкаем… Шухин лил ей в ладонь портвейн, а Татьяна, кривясь от боли и плача обмакивала разрывы над тазиком. — Ты вот что, посиди пока одна, я сбегаю домой за ветеринарской сумкой, там у меня кое-что припасено для этого случая, — напомнил Шухин, чувствуя непоправимую беду свалившуюся на плечи молодожёна.
Сколько он потом шёл к Елизавете Сергеевне, столько и блуждал в неразрешаемых вопросах по отношению жены и её проблем с половыми органами. Он чувствовал, что это конец его семейной идиллии в постели, но сейчас его беспокоило другое: «Господи, всё бы хорошо было со здоровьем Татьяны…» Он забыл, когда именно прошёл клуб и очутился у дома Завьяловой. Не раздумывая постучал в дверь и нескоро дождался ответа. Наконец, послышались шаркающие шаги босых ног и заспанный голос Елизаветы Сергеевны: — Кого нелёгкая носит? Дверями ошиблись, свадьба не тут! — Хозяюшка, это я, Шухин! — притворно жалобно подал голос ветеринар. — Мне бы сумку докторскую взять… — Зачем она тебе? — Уже радостнее поинтересовалась она, торопливо выдёргивая запор. — У Тани голова разболелась, лекарства нужны! — Бодро соврал Шухин. В проёме двери он рассмотрел знаковый силуэт дорогой ему женщины, обнял её за талию и шепнул: — Мама спит? — Долго с сердцем маялась… — Пойдём в кухню, а то тут ничего не видно. — Вазелин понадобился? — Сыронизировала женщина, шлёпая босыми ногами по сухой земле. — Почти угадала! — И Шухин хихикнул, сетуя: — Связался чёрт с ребёнком. Ничего не спрашивай, сам потом расскажу. Они зашли в кухонку, Шухин накинул крючок петлю двери, и принялся страстно целовать Елизавету Сергеевну, давая ей понять, чтобы та склонилась у кровати. — Не поверишь, — шептал он, захлебываясь от сча- стья, — мне только с тобою хорошо!.. — Да… штучка у тебя не для ребёнка? — Согласилась женщина постанывая в подушку. — То-то и оно… — согласился ветеринар, не договаривая, окончания слов. Во тьме Шухин не видел, как опытная женщина подложила в свою промежность кусочек чистой тряпицы и напомнила:
— Мать просила, чтобы ты этой ночью проводил её к автобусу, домой хочет. Что мог сделать Шухин по возвращению домой так это обеззаразить разрывы влагалища Татьяны присыпкой — это той присыпкой, которой в обрабатывал мошонки кастратам на свиноферме. Но даже после этого девушке стало легче, она скрючилась на диване и через четверть часа спокойно уснула. Шухин осторожно накрыл свою жену легковесным пледом, оделся сам и возвратился к Завьяловой. Он снова постучал в дверь. Елизавета Сергеевна не спала и гасила ревность возникшую к квартиранту. Он вошёл в комнату и присел возле стола на табурет. Опершись локтём о столешницу, слышал, как в соседней комнате мать одевалась в дорогу. Елизавета Сергеевна то и дело выбегала в одной нательной рубахе до колен, что-то искала и брала с собою, а Шухин смотрел на подвижную женщину и думал: «Как хорошо мне было с тобою до женитьбы.» Но свадьба и близкие отношения с женой открыли в его сознании другую сторону обилия сравнений и чувств, давая исчерпывающий ответ. Он вдруг вспомнил Сашу, которая тоже противилась быть «женщиной» в их интимных ласках. Она всегда отвергала его мужские попытки, боясь за своё здоровье и Шухин почему-то улыбнулся. Теперь он знал, что суть причины лежит на поверхности и только он является той основной причиной, которая доказана была на Татьяне. Гостью Елизавета Сергеевна проводила лишь до калитки. Они трогательно расцеловались, будто видятся в последний раз и, поддерживая мать под руку, Шухины пошли по улице тихой и безлюдной. Уже успела опуститься ночная прохлада, будто возвратился апрель со своей свежестью. Воздух настоян цветущими деревьями и проснувшейся землёй. Мать часто останавливалась перевести дыхание, а Шухин душою метался между Татьяной и Елизаветой Сергеевной.Уже сейчас планировал, что посадит мать на автобус и обязательно возвратится к жене на этот момент. Колхозный клуб был закрыт, огни потушены, даже пьяницы разошлись по домам, чтобы на завтра снова возвратиться и крепко опохмелиться. Подобное происходит на всех свадьбах. На второй день весельчаки наряжаются в жениха и невесту, найдут лужу и выкачают в грязь тестя и тёщу. Всё это Шухин уже видел здесь, когда в Малиновке женились другие. В автобусе уже сидело несколько человек. Шухин выбрал место у окна по середине автобуса, чтобы меньше качало на ухабах. Он находился рядом и грустил, видя, как мать тревожилась за него. — Мама, не надо… Перестань. Со мною всё будет хорошо! Спасибо, что ты приехала, теперь будешь дома представлять, где я живу и как. Мы с Таней, когда-нибудь тоже наведуемся в Ростов, так что я не прощаюсь… Шофёр прогрел двигатель, попросил провожающих выйти из салона. Шухин ещё раз чмокнул мать в мягкую щёку, но не понятно отчего его душа защемила, а когда очутился вне автобуса, то почувствовал, как слёзы сами собою покатились с его глаз. Только лишь во втором часу ночи Шухин возвратился в своё новое обиталище. Как ни странно, дверь в хату не была заперта, а Татьяна спала в той же позе, в какой он оставил её. Не долго думая, снял с себя одежду и тихонько примостился на краю дивана. — Что, явился? — услышал он обиженный голос Татьяны. Шухин повернулся к ней всем телом и ответил: — Проводил на автобус маму. — А почему она уехала? Ведь обещала быть на свадьбе… — Не знаю, почувствовала себя плохо: у неё болит сердце.
— Может быть, — ответила Татьяна, — она выглядела вчера помятой. — Тань, ты прости меня… По незнанию, я причинил тебе страдание. — Ещё какое, — согласилась неохотно она. — У тебя там что, дышло? — Я знаю?.. Как у всех. — А ну покажи ещё раз. Всё понятно: ты от горя, а оно за тобою. Теперь не приставай ко мне пока не заживёт. — А мне что делать? — Обиженно посетовал Шухин, пряча хозяйство в трусы. — А мне какое дело… Впредь будешь головою думать, а не этой штуковиной. Шухин трижды чмокнул Татьяну в щёку и сказал: — Спокойной ночи. — Мог бы и без нежностей. Там на свадьбе достали, тут ещё! Спим. Сегодня снова в клуб идти.

   Глава 29

   Утром спозаранку Шухин сходил к тёще за повседневной выходной одеждой для Татьяны. Тёща и тесть уже не спали. Николай Плаксов управлялся по двору и постоянно посматривал вдаль, часто моргая толстыми веками глаз. Он поздоровался с Шухиным и на вопрос где тёща, взмахом руки показал на хату. Минутами спустя, Шухин вошёл в полуоткрытые двери и увидел Любовь Егоровну сидящую на диване, где когда-то спала Татьяна. Она была в комбинации, без бюстгальтера. Большие груди с трудом удерживались в облегающем тонком белье и глотнув слюну Шухин позавидовал всем мужчинам, каким приходилось быть с нею наедине. Теперь и он в смятении мялся в проеме двери между двух комнат, не зная, как ему поступить.
   - Привет, зятёк!- С ухмылкой заговорила Плаксова ипопросила: — Выйди, дай мне одеться. Тело Шухина мгновенно обмякло и он разочарованно побрёл к одиноко стоявшему тестю. — Выпить хочешь? — спросил тот, не мигая хронически воспалёнными от пыли веками. — Можно, — согласился Шухин. Они нырнули в предбанник пропахший душистым мылом и сыростью. Там на лавке, где когда-то сидела его «царевна» — нагая Любовь Егоровна, стояла начатая бутылка водки и порезанная на тарелке колбаса. — Давай! — Предложил тесть. Шухин опрокинул полстакана себе в рот жгучей воды и скулы его свело ещё больше. Он дотянулся до ломтика колбасы, и съел. — Ты зачем-то пришёл? — Спросил тесть. — Тане надо во что-нибудь переодеться в клуб. — А-ааа, — догадался Плаксов и, поспешно заедая водку, сказал: — Подожди, я ей сейчас доложу! Плаксов ушёл, размашисто шагая по двору, а вскоре вышел вместе с Любовь Егоровной. Тёща держала в руке пакет и, приблизившись к Шухину, опять с улыбкой сказала: — Это ей на сегодня, а потом пусть сама забирает свои вещи. Плаксова говорила, а лукавый взгляд спрашивал у Шухина: «Ну как?..» Шухин старался не смотреть в её проницательные лучистые глаза, пожал плечами и переспросил: — Тут всё? Но Любовь Егоровна будто не расслышала слов Шухина и в свою очередь спросила: — Как свахино здоровье? Она придёт?
— Мама уехала домой: разболелось сердце, — сухо ответил Шухин. — И действительно, она выглядела вчера неважно, — в скорбной задумчивости согласилась Любовь Егоровна, затем сделала мужу замечание: — Смотри куры куда пошли… прямо в огород! Шкоды от них не хватало… А ну стой!.. Уже, гад, выпил?! — Потом она напомнила зятю:— Смотрите не опаздывайте в клуб. Невесте положено столы убирать, посуду мыть. — Я ей передам, — пообещал Шухин и с неспокойной душой пошёл по пустынной хуторской улице. Татьяна его уже ждала. Она сидела на диване, опустив ноги на голый пол, некогда выкрашенный в тёмно-красный цвет. Подняв на Шухина настороженный взгляд, укорила: — Ну ты и ходишь… — Приняла с рук Шухина пакет и почти сразу возмутилась: — Зачем она положила мне джинсы?! Как я в них буду выглядеть? И вообще!.. Шухин даже вспотел, выслушивая её капризы, к тому же выпитая водка кинула его в жар. Он посмотрел на жену и спросил: — Что прикажешь, мне снова идти? — Попробую одеть. Выйди в коридор. Шухин повинился. Его поманил пустой огород. Он смотрел на весеннюю вспашку и думал: «И что с тобою делать? Может засадить арбузами?..» Но, тут услышал голос молодой жены. — Пошли что ли?! Шухин приближался к Татьяне, а сам внимательно осматривал её и не находил ничего подозрительного. Подумал: «Умеют бабы маскироваться, если захотят». Они неспешно подходили к клубу, слышали музыку доносившуюся из так называемого «колокола». Но, вот, музыка оборвалась и чей-то надсаженный голос объявил: — Внимание, встречайте новобрачных!..
   Шухина и Татьяну это официальное обращение лишь смутило. Они поозирались и поднялись по ступенькам в фойе. — Ур-раааа!.. Ну, как, Таня, ночь?! — Загудели весёлые нетерпеливые голоса встречающих. Татьяна скромно улыбнулась и поспешила юркнуть в зал, где женщины уже мыли в тёплой воде грязные тарелки. Молодая принялась помогать, слушая, как в фойе играла музыка, ребята и девчата кружились в танце, дожидаясь, когда их пригласят к столам. Звуки резонировали в полупустых стенах кинозала и впечатление создавалось такое, будто люди находились в церкви или на вокзале.
Не смотря на то, что у Шухина Петра с Татьяной секса больше не наблюдалось, всё-таки они жили под одной крышей в купленной им хатке. Теперь о близости не могло быть и речи, порывы долго заживали, но и Шухин не страдал по этому поводу. У него были две любимые женщины это Елизавета Сергеевна и Варвара. Правда, пришлось им рассказать о неприятном инциденте в первую брачную ночь и обе женщины сочувствовали ему не только на словах, осуждая Татьяну. Вот и конец мая. Обычно Шухин приходил обедать домой, где его ждала заботливая жена. Они садились в летней беседке находившейся за задним причолком хаты. Шухин сам соорудил из старых досок что-то вроде загородки, где помещался небольшой столик и четыре стула. Сначала Татьяна угощала его борщом, потом ели пирожки с картошкой и капустой, пили чай, беседовали о колхозных делах, как вдруг Татьяну стошнило. Она даже не поняла от чего, вроде всё ели одно и тоже. Она соскочила со стула и побежала за стенку времянки и вырвала почти всё, что скушала за обедом. Ей это показалось странным, а Шухин поинтересовался: — Тань, ты может быть без меня что ела?
Татьяна трясущейся рукой вытерла губы тряпкой и в смятении пожала плечами. Остаток дня Шухин думал о причине рвоты жены в неподходящий момент и вдруг его озарила догадка: «А не забеременела ли ты?!» Вечером, перед тем, как ложиться на диван спать, Шухин завёл с Татьяной примерно такой разговор: — Моя ты недотрога, смею тебя заверить, думаю, ты забеременела! — Я?.. Да ты что, белены объелся?! — Возмутилась она, гневно зыркнув на Шухина сидевшего в кресле. — Я тогда, кроме боли и потери сознания больше ничего и не почувствовала! Признаюсь тебе, что до свадьбы, что теперь никогда не испытывала желания к сексу. Сколько помню себя, — подчеркнула она, — никаких чувств. Но, тут она лукавила, а Шухин спокойно расспрашивал: — До замужества у тебя месячные были? — Как у любой женщины, — призналась Татьяна. — И этого хватит! Даже не испытывая тяги к противоположному полу, я оплодотворил тою созревшую яйцеклетку! — Но, как это?.. Убью!.. — Вышла из себя жена. — А я постараюсь рассказать, — более чем спокойно стал засыпать её Шухин доводами. — Может слышала библейскую легенду, как именно появился на свет Иисус? Татьяна из-под лба смотрела на мужа, находясь где-то глубоко в собственных мыслях, а Пётр продолжал: — Если ты знаешь, мать Христа была девственницей, как и ты, но почему-то забеременела и близкие склонились к тому, что это произошло непременно от Бога! Как это мог Бог без проникновение во влагалище девушки зачать сына? А истина проста: учёные доказали. В те далёкие времена тоже были бани и сначала в этих банях купались мужчины и лишь потом женщины. Что уж в бане делали мужчины, только на лавке осталась лежать сперма мужчины. Тогда общественные бани не освещались лампочками и девица Мария села голым местом как раз на тот сгусток семени, поелозилась при купании и всё! Я откуда это знаю в институте преподаватели приводили примеры, каким способом могут забеременеть не только люди, но и животные. Чуда тут, как видишь нет, и, думаю, согласишься. Татьяна слушала молча, прослабляя бретельки бюстгальтера, которые сильно врезались в плечи и, когда Шухин закончил свою мысль, она хитро улыбнулась и спросила: — Тогда расскажи мне, умник такой, неужели сам веришь в эту чушь? — Да! А Татьяна вдруг вспомнила, что уже в детские годы до насилия с позволения матери, она ощущала порою непонятный зуд, так похожий на раннюю стадию страсти и её осенила догадка, а ответ, как показалось ей, лежал на поверхности: именно с того рокового дня, когда её, по сути, изнасиловал хахаль матери, и пропали у неё зачатки эротических фантазий. И она испугалась: «А вдруг Петя спросит сейчас, или поинтересуется чуть позже: а почему?..» Что она ему будет отвечать? Шухин думал о чём-то своём, потом пристально посмотрел на жену и ответил: — Ну и что? Если ты даже не испытывала страсти со мною, это не повод остаться бесплодной! Не знаю, что с тобою произошло от рождения или в детстве, ты мылась все эти годы, вот и результат! — А как узнать? — Равнодушно спросила она, ложась боком на диван. — Только обратиться в больницу к гинекологу. — Мне жутко представить ту сцену в кабинете в котором я никогда не была, — испуганно возразила Татьяна, ёжась в страхе от одной только мысли.
— Глупая ты! Скажешь: я замужем!… Тебе всё равно придётся туда съездить, чтобы узнать наверняка, беременная ты или нет. А может черешни объелась! — Пошутил Шухин. — Лучше б черешни, как ты сказал, обожраться, чем забеременеть, — сопротивлялась Татьяна, и тут же поправила себя: — Если что, я свой срок беременности хорошо помню — день нашей чёртовой свадьбы! У меня до тебя никого не было, надеюсь, и после тебя никого не будет, — твёрдо подчеркнула она. — Господь с тобой! — Замахал руками Шухин. — Если и приспичит, мне тогда придётся твою светлость гвоздями к полу прибивать, чтобы овладеть! — По ходу, как-нибудь и с этим разберёмся. — Давай спать, мне рано вставать. — Попросила Татьяна, уступая место мужу. Молодая жена отодвинулась от Шухина на самый край и, задрёмывая, вспомнила подетально, свою ростовскую квартиру, себя маленькую, мать вечно за бутылкой с новоявленными ухажерами, коих счёту не было. И, конечно, того сопевшего у её ног взрослого, физически сильного мужлана со снятыми до колен брюками. Дальше она ничего не помнила, боль в промежности и потеря памяти. Потом нервозность и досада матери, непонятные оскорбления, каких она не слышала от неё и только потом удивлённый страх в её глазах, слёзы и торопливость в движениях. Смена окровавленных бинтов жжение от крутого раствора марганца и не одна ночь страданий в бреду...

   Глава 30

   Для Шухина лето пролетело в крестьянских заботах. В новом его подворье. В наспех приспособленном катухе хрюкали два подсвинка, подаренные главным зоотехником колхоза, а под навесом ночевала на привязи стельная тёлка, трудно приживаясь к хуторскому стаду. Кроме ветеринара тёлка никому в руки не давалась и, чтобы привязать её в стойло, Шухину приходилось караулить будущую кормилицу и приманивать куском хлеба во двор. При этом он всегда ругался: — И зачем только я тебя взял?.. — Псих уходил, он успокаивался и радовался, что стал, по сути, настоящим крестьянином! А на завтра Татьяна с матерью собрались поехать в Заветное на приём к врачу. У его жены почему-то постоянно болел живот и пришло время посетить кабинет женской консультации, да и сама Любовь Егоровна, в последнее время почувствовала, как у неё тяжелеет низ живота, ни с того и ни с сего прекратились месячные. Может климакс наступил? Необходимо посоветоваться с врачами. Дочери Татьяне о своих подозрениях ничего не сказала и ехала с нею в район, как сопровождающая. День оказался дождливым, в лицо порывы влажного ветра, а мать с дочерью легко одетые спешили с автобусной остановки в поликлинику. Заняли очередь в женский кабинет и ждали молча, сидя на полумягком топчане. Слушали бесконечные разговоры посетителей и их жалобы с подозрениями всевозможных болячек. Здесь всем было тепло, но Любовь Егоровну морозило. С каждой минутой ожидания становилось не по себе за своё здоровье, а вдруг что-то не так?.. Наконец подошла долгожданная очередь дочери идти в гинекологический кабинет. Мать проводила Татьяну до двери и шепнула: — Удачи! Только расслабься. Любовь Егоровна была уверена, что у дочери осложнений по протеканию беременности нет, а страх и волнение, ну… это у каждой матери. На то она и первая беременность полная тревог и нервных ожиданий. За Татьяной закрылась дверь и будущая роженица долго не выходила.
Медсестра лет тридцати пяти, сорока, провела Татьяну к гинекологу — женщине в возрасте, которая лишь только глянула на живот молодой мамы и с приятной улыбкой на женственных устах, попросила ту лечь на кресло, сама же опустилась у стола на стул и принялась анкетировать посетительницу, откуда та приехала, замужем ли и каков, по её определению, срок беременности. Татьяна отвечала кратко, в недоумении созерцая непонятное сооружение, напоминающее древнюю дыбу или ещё какой-нибудь пыточный инструмент. Татьяна смотрела на «кресло» так и этак, до конца не понимая, как на это сесть или лечь. Прилаживая свои худые ноги на космическое сооружение, Татьяне показалось она нашла, так сказать, разумное положение тела и успокоилась, гинеколог взглянула в сторону пациентки, расхохоталась до слёз и, всплеснув руками, воззвала: — Дорогуша?! Я вам что, зубы собираюсь проверять? Ложитесь головою вот сюда, а ноги на подколенники. И, пожалуйста, снимите трусики?.. Не стесняйтесь меня, голубушка, небось, когда ложились под молодого человека, трепетали от счастья, а теперь видите ли, стыд проснулся! Какой срок беременности? — Пять месяцев — со дня моей свадьбы. — Почему так уверены? — Спросила гинеколог, всматриваясь в пациентку поверх очков. — Потому что до свадьбы я ни с кем не была. — В начале мая, говорите?.. — Да! — Неохотно ответила Татьяна, не попадая зуб на зуб, то ли от страха, или, быть может, от соприкосновения холодного металла с нагим телом. — Не волнуйтесь вы… голубушка! Вы что, никогда не ложились на кресло? — Нет, — честно призналась Татьяна.
   - Вам, голубушка, минимум раз в месяц обязательно надо было показываться в свой акушерский пункт для консультации. Он у вас как её… в Малиновке есть? — спросила она у смущённой пациентки. — Есть, но я не ходила туда… — Отвечала на вопросы доктора. Татьяна и готова была расплакаться, считая своё положение тут оскорбительным явлением. — Ладно, дорогуша, успокойтесь, — более ласково обратилась бывалый гинеколог, — расслабьтесь и не собирайтесь в комок. Я что на насильника похожа?.. Эти слова пригнали в голову Татьяны волну ещё больших переживаний, вдруг врач увидит там нечто выходящее из рамок?.. А доктор встала со стула, оголила Татьяне живот, прощупала тёплыми, нежными пальцами от пупка к низу и всё спрашивала: — Вот так больно? А так?.. — Нет. Потрогала чуть выше лобка, надавила слегка и снова спросила: — А тут? — Больно. — Понятно… — заключила для себя доктор, возвратилась к столу и сделала в её истории болезни ещё одну строчку. Татьяна продолжала лежать на железной конструкции и чувствовала, как холодок медленно распространяется по всему телу. Успела подумать о своём незавидном положении, а доктор, тем временем, взяла в руки какой-то инструмент длинный, блестящий и Татьяна, мельком взглянув на него, догадалась. Она уже где-то видела подобное: кажется у Пети в ветлечебнице на полке. — Расслабьтесь… Ещё! Что за ерунда! — Услышала Татьяна удивление гинеколога, которая возвратилась, пошарила
в инструменте и взяла в руки точно такое же, но потоньше и покороче. Наконец, врачу удалось ввести зеркале и вскоре Татьяна услышала крайнее удивление: — О ужас!.. Кто это так постарался? — А что такое? — На вопрос вопросом спросила Татьяна, ещё больше холодея от жуткого страха, что тайное становится явным. — Кто это тут у вас поорудовал? Какой мерзавец? — Слышала вздохи она, сжимаясь в песчинку. — У вас не только вторые губы порваны в клочья, но и само влагалище! От этого всего остались одни лохмотья… Непонятно, как вы не только чувствовали, но и забеременели. Кто этот мерзавец, муж? — Да! — Немея телом призналась будущая роженица, интуитивно втягивая голову в плечи и ощущая внутри холодный металл, куда даже мужу больше не разрешала наведываться. — Она что у тебя от курицы досталась?.. — не прекращала удивляться гинеколог, с трудом поворачивая там зеркало. — Где этот оборотень в мужском обличии? Мне хотелось бы взглянуть на него. Он с вами приехал? — Нет… — чуть не плача ответила Татьяна, в жутком страхе и крайнем волнении. — Какая безграмотность в сексе? — Продолжала возмущаться доктор. — Вы же теперь искалечены на всю оставшуюся жизнь. Вам больше не понадобится мужчина: у вас, дорогуша, уничтожены все чувствительные рецепторы, отвечающие за возбуждение и сладость в сексе. Голубушка, вы что же над собою сделали? Татьяна слушала, молча глотала слёзы стыда и страдания души. Ей, как никому другому сейчас были понятны все последствия нанесённой в детстве травмы, в которой посодействовала родная мать.
   Она давно свыклась с этой мыслью, сжилась, после пьяной выходки родительницы и осознавала, что хуже уже не будет. Татьяна до сих пор не понимала, как вообще могла забеременеть, хотя муж Пётр и объяснял. — Он, что брал вас силой? — настойчиво допытывалась врач, в голосе которой чувствовалось сочувствие. — Нет, — честно отвечала Татьяна и, чтобы как-то убедить скептицизм гинеколога, поводила глазами по кабинету, увидела на подоконнике двухсот пятидесяти граммовый стакан в подстаканнике, пояснила той: — У мужа такая большая штука, что не влезет в тот стакан, — указала Татьяна на подоконник. — Матушка Божья!.. — Поднимая в удивлении свои светлые глаза, вскрикнула гинеколог. — Тогда всё встало на свои места! Я уберегу тебя от этого полового изверга, хотя бы до родов и положу на стационар на сохранение. Вам понятно это? Ты сама приехала сюда? — Нет с мамой… — глотая слёзы призналась Татьяна. — И где это твоя мама? — В коридоре сидит. — Надежда Павловна, — окликнула врач медсестру, сидевшую за дверью в приёмной. — Я вас слушаю? — Приоткрыв дверь, сосредоточилась медсестра. — Позови, голубушка, сюда некую Плаксову: она должна быть в коридоре. — Есть такая — Плаксова?.. — Обратилась медсестра к людям, в коридоре, где сидели пациенты. — Я! — Отозвалась Любовь Егоровна и встала. — Зайдите в кабинет. — А что случилось? — настороженно поинтересовалась Плаксова. — Не знаю, врач просит.
— Я тоже взяла к вам сюда номерок, — проходя в дверь, на ходу пояснила Любовь Егоровна, стараясь не снести своими размерами бёдер бумаги, сложенные на столе акушерки. — Здравствуйте! — Поздоровалась она, протиснувшись к гинекологу. — Это ваша дочь? — Поинтересовалась врач. — Да — моя Таня. Татьяна оставалась лежать на кресле, только успела подол платья опустить на ляжки, стыдливо отвернулась в сторону. — У вашей дочери прослабленная матка и я оставляю её на стационаре. А ещё вы в курсе, что ваш зять наделал «там» делов? Понимаете, такие разрывы… Вы женщина и сами посмотрите. Гинеколог снова взяла самое маленькое зеркало, ввела во влагалище Татьяны и указала на явное там безобразие. Татьяна мельком посмотрела на выражение лица матери и, кончено, поняла, что именно родительница виновата в несчастии дочери. — Мамаша, передайте своему зятю, чтобы не тревожил больше её, если хочет дождаться здорового потомства. А вы, дитё, можете вставать! — обратилась гинеколог к Татьяне. —  Медсестра вас сейчас отведёт на стационар и будете лежать у меня тут до звонка! — А повернувшись к Любовь Егоровне, проникновенно поинтересовалась: — Вам есть что мне сказать? — Я тоже к вам, — ответила не то, что ждала врач, и нервно взглянула на дочь, какая одевалась слишком медленно. Татьяна вышла, гинеколог прикрыла за нею дверь и напомнила: — Слушаю вас? — Доктор, меня тревожит низ живота, в котором я чувствую в последнее время некую тяжесть.
   - Может ляжете на кресло? Давно проверялись?
   — Уж и забыла когда! — игриво призналась Плаксова. — Ну вас, я думаю, не надо убеждать, что женщине надо посещать женскую консультацию хотя бы два раза в год. — Простите, но у меня такая работа… В гору глянуть некогда! — Перво наперво здоровье, а топом уж всё остальное! Ведь мы с вами женщины, а этим всё сказано! Плаксова легла в кресло, где минутами раньше находилась её дочь и непонятно почему застеснялась. — Голубушка, что у вас там?.. — Удивилась гинеколог. — Ну-ка, ну-ка?.. Вы что спираль вставляли? Плаксова только сейчас вспомнила о спирали от беременности и заскромничала: — Я совсем про неё забыла, — призналась она вслух — Уже четыре с половиной года она у меня там… — Матушка!.. — Всплеснула руками гинеколог. — Вам не простительно! Ай, ай, ай! Спираль настолько вросла в тело, теперь придётся вырезать. Конечно, живёте с мужем?.. Плаксова подтвердила догадку врача, молчаливо продолжая корить себя за беспечность, а гинеколог продолжала: — Мужчине, понятно хорошо, но вам-то?! Вы, голубушка, лежите, пока возвратится медсестра, но я вас хочу спросить. Вашу дочь в детстве не насиловали? Любовь Егоровну невольно обдало жаром, но Плаксова была закалена в трезвости размышлений, легко управляла своими внутренними эмоциями и почти сразу ответила: — Вряд ли… Таня бы мне пожаловалась, а что? — Когда я повнимательней посмотрела вашу дочь второй и третий раз, пришла к неутешительному выводу: полгода — маленький срок для полного заживания вторых серьёзных порывов сразу же после свадьбы нанесёнными вашим зятем. Раны более позднего срока имеют покраснения, а те, кото
рые были нанесены в детстве, давно зажили и датируются не раньше десяти годами назад. А насчёт признаний девочками, они могут и скрыть от родителей по случаю угрозы насильника, а как показалось мне, разрывы стали основной причиной фригидности вашей дочери. Как из этого положения мы все будем выходить? Но жить с вашим зятем в половых связях она больше не сможет. Молитесь, чтобы благополучно разродилась. У неё настолько узкое влагалище, что придётся делать кесарево. Плаксова слушала грамотные рассуждения предпосылок гинеколога и удивлялась, как она могла точно определить срок насилия? Но тут хлопнула входная дверь кабинета и врач, повысив голос, обратилась к санитарке: — Ну всё, определила? — Эта девочка очень плакала, мне даже жаль стало её. — Дорогуша, наберите в шприц три грамма новокаину. — Хорошо, — послышался из-за двери ответ. — Потерпите, я сделаю вам, мамаша, укол. Вот так! Полежите, скажите, когда начнёт действовать. Так когда вам её поставили? — Больше четырёх лет назад, — повторила настороженно Плаксова. — Говорите, внизу живота дискомфорт? — Уточнила врач, принявшись щупать живот Плаксовой вдоль и поперёк, осторожно вдавливая его. — А вам никто не говорил, что вы внешне и внутренне привлекательная женщина, к тому же отлично сложены? Плаксова почему-то сразу вспомнила Шица: бригадир был без ума от неё и всегда напоминал: «Моя ты принцесса!» А врач продолжала: — Была бы я мужчиной, непременно влюбилась бы в вас! Плаксова кокетливо улыбнулась, обмакнула губы языком, прислушиваясь, как по нержавеющему «зеркалу» стучит и скребётся скальпель. И снова она услышала спокойный голос гинеколога: — Ну, матушка, не делайте так больше, не забывайте про инородные предметы в своём прекрасном организме! И ещё: хотя бы недельки две, три избегайте близости. Но мы бабы, разве утерпим, обязательно пожалеем мужа. Спринцуйтесь. Ну, а теперь обсудим об ваших странностях в вашем животе. Не стану пугать, но возможно развивается киста. Голубушка, не расстраивайтесь… Я вижу, вы женщина сильная духом, умная, поэтому я с вами буду предельно откровенна. Ничего страшного в вашем заболевании нет! Жить и после операции будете, даже в браке. Приедете ко мне месяца через три, тогда и посмотрим, хорошо? Можете одеваться! По возвращению в Малиновку, Плаксова нашла Шухина дома. Он управлял своё хозяйство и, видимо, ждал Татьяну, но вместо жены появилась перед ним тёща. — Что делаем? — поинтересовалась она, загадочно улыбаясь, будто застала зятя за маленькой пакостью. — Свиньям кушать даю. Таня где? — Её положили на сохранение, так что придётся пожить одному. Шухин задумчиво смотрел на тёщу, внутри же в нём всё ликовало: он теперь может спокойно проводить всё свободное время у Елизаветы Сергеевны или у Демидовой Варвары, а Плаксова поинтересовалась: — На работе всё в порядке? — Главный зоотехник приезжал. Ходил по сараям, в базки заглядал и ругался, что свинарки не дают взрослым свиньям битый жжёный кирпич и угольный шлак. Я давно тебе говорил, что помимо жареного ячменя и ракушки с камсой, необходим обыкновенный кирпич. — Выискался мне командир… — недовольно ругнулась она на зятя, а может и на своего непосредственного начальника.

   Глава 31

   Осень в этом юго-восточном районе началась рано. В середине октября ударили ночные заморозки, которые побили в огородах нежные культуры, начиная с помидор и кончая сладкого перца. Теперь крестьяне довольствовались тем, что успели за лето и осень заквасить в бочках, больших эмалированных кастрюлях. Кое-кто пытался закручивать огородную снедь, пользуясь стеклянными баллонами и железными крышками входившими в то время в моду. В конце октября лето, как бы очнулось и наступила бабья пора! Шухин командовал дома сам и свою разлюбезную тёщу видел только на работе. Иногда она приглашала зятя к ужину, но Шухин редко ходил к ним, лишь для того, чтобы узнать о Татьяне что-нибудь новенькое. Ведь Любовь Егоровна часто навещала свою дочь в районной больнице и о её здоровье практически знала всё. Шухина больше тянуло к Елизавете Сергеевне. Часто оставался у неё на ночь. Не забывал он и Демидову Варвару, услаждаясь её трогательной покорностью в постели. Эти две совершенно разные женщины скрашивали его одиночество в этой беспросветной дыре и скучное обетование. Перед седьмым ноября Шухин даже съездил к Татьяне попутным транспортом. Они уединились за кирпичной стеной больничного корпуса, где росли деревца, а к ним прибита доска, вроде лавки, на которую Шухин и сел, кутаясь в тёмный жакет, от сквозившего прохладного воздуха. Одной рукой он прижимал к себе слегка поправившуюся Татьяну, второй ладонью гладил женщине живот, убеждаясь, что малыш в утробе бьётся, слыша голоса близких ему людей. Боковым зрением Шухин видел женские лица в окнах Таниной палаты и в полголоса спрашивал у жены:
   - Это они на меня смотрят, Тань?
   - А как ты думал? Я ведь замужем!
   — Я смотрю, и живот у тебя подрос! — Ликовал Шухин. — И запах от тебя исходит материнский! — Не надо, Петя?.. — Просила Татьяна похохатывая. — Приеду домой и тогда попробуем… Шухин откровенно боялся минуты близости с Татьяной: не хотел причинять ей страдания и боль. Татьяна же, как чувствовала о чём он думал и заговорила: — Наделал ты, Петенька, делов. Лечащий врач сказала мне, что у нас с тобою вряд ли получится близость. Ты уничтожил во мне самое главное — желание, но я твоя жена и чтонибудь придумаем… Татьяна говорила ему и сама верила, так оно и будет. Понаслушалась тут от женщин всякого и даже советы выслушивала от бывалых, что и как мужикам интереснее и по возможности думала исправиться. — Взвалю свою замужнюю ношу, лишь бы тебе доставлять удовольствие и радость. Но это когда?… Только после родов — в феврале, — обещала ему она. Последние дни октября ни единого дождя и озимые медленно набирали сил перед зимовкой. По дорогам ветер гонял серые сухие листья с деревьев, а по ночам лёгкие заморозки. К утру опускались густые росистые туманы, а к полудню бесследно исчезали. По дорогам замёрзшие глиняные кочки, ноги поломать можно, хотя снега синоптики не обещали. В Москве же на седьмое ноября шёл снег. Это было видно из телевизора, когда проводили на Красной Площади военный парад. На Мавзолее Ленину стояли первые лица ЦК КПСС, в середине которых сам Леонид Ильич Брежнев. Старик выглядел усталым. Мрачное посеревшее лицо генсека казалось монументальным. Глава страны редко поднимал руку с приветствием проходившим перед Мавзолеем колоннам трудя
щихся и никто не ждал беды, которая должна была произойти совсем скоро.
Одиннадцатого утром Шухина разбудил стук в окно. Он поспешно соскочил с дивана, который не прибирался с того дня, как положили в больницу Татьяну. Он увидел бригадира в своём палисаднике и все вспомнил: сегодня ему брать кровь у коров на бруцеллёз. Машина Привозного стояла у двора, в кузове находились два бессменных работника — Бурьян и Ленгле. Уж некогда было завтракать, Шухин схватил походную медицинскую сумку с приготовленными с вечера всем необходимым, начиная с иголок и заканчивая ножницами с клубком красной резины для сдавливания вен на шеях животных. Замок от хаты Шухин не нашёл и палочкой, попавшейся на глаза приткнул железную щеколду двери веранды. — Спишь, медицина?! — так поздоровался о ветеринаром Бурьян. — Некому под боком ворчать, вот и дрыхнет! — Поддержал товарища Ленгле. Шиц потеснился в маленькой кабине ГАЗ-52, Шухин с трудом поместил свой зад и с усилием захлопнул дверцу. Машина тронулась… Глинистую дорогу сковал ночной заморозок, но снега так и не было, хотя в центральной России он давно выпал. Шухин не в первые брал у скота эту самую кровь, но, как начинали это делать, всегда возникала спешка. Оглохнув от крика коров, крепкого мата рабочих, от стоявшей сутолоки и беготни, останавливалось время, только пот градом, не смотря на прохладу и ненастье. И вдруг всё остановилось, замерло. Теперь они все трое лежали в железном шарабане грузового прицепа, дожидаясь трактора, который отвезёт их в хутор.
   Привозной же на машине уехал в район в лабораторию с пробирками. Бурьян и Ленгле растянулись у борта на соломе и расслабившись, покуривали сигареты. Дым неохотно покидал шарабан, но в итоге ветер подхватывал его и уносил. Серые обветренные лица рабочих ничего не выражали, каждый думал о своём. Шухин знал и другое: эти люди не нуждались в жалости, они были закалены каждодневной тяжёлой работой, их руки огрубели, равно как и души и сейчас они просто отдыхали. Шухин тоже устало вытянулся на мягкой подстилке, чувствуя, как гудит от напряжения тело. Перед его глазами ещё мелькали головы взрослых коров, в руках мелькала розовая перевязочная шланга, как вгоняет он во вспученную вену толстую иглу и прицельно ловит горлышком пробирки красную струю крови… Непонятная ничтожность собственного существования погрузила его сознание будто в транс. Сейчас он мечтал о тёплой хате, о вкусной, сытной еде, решая для себя, что пойдёт вечером к Елизавете Сергеевне. Шухин скучал по этой женщине и причин к этому набегало множество. Как не крути, но он был одинок в этом чужом хуторе многими не понятым, а что касалось Плаксовой или того же Шица, так они использовали, как его медицинские знания, так и назначение от которого много что зависело в бригаде, да и в благополучии этой парочки. Шухин обо всём уже давно знал, но деться ему некуда и катился потихоньку неизвестно куда, как то перекати-поле. Откуда-то донеслись возбуждённые неясные голоса, затем громыхнуло дышло шарабана и над высоким бортом показалась голова скотника Новикова с напяленной на самые глаза шапкой. Не вынимая изо рта сигарету, он дрожащим голосом сообщил то, что всех лежавших в шарабане заставило задвигаться, крайне удивиться и впасть в оцепенение. — Братцы, Леонид Ильич Брежнев умер…
Ленгле подобно сиамской кошке, будто и не было позади работы на износ, резво подскочил на колени, и шурша огрубевшими ладонями по железу борта, в жутком изумлении сердито уставился на Новикова, будто в смерти генсека был виновен именно этот скотник. Ленгле с искривлёнными в жуткой гримасе губами, к которым прилип табак, вперился в Новикова и угрожающе молчал, будто подавился. — Ничего себе… — разрядил молчание Бурьян, — Теперь понятно стало, почему вчера вечером вместо концерта Петросяна и Хазанова играла траурная музыка? Мы с бабой ждать-пождать выступление ко дню милиции, а оно так и не состоялось… — Кто это тебе сказал? — С нескрываемой угрозой переспросил Ленгле, отчего Новиков заметно стушевался и пояснил: — Я и кажу вам, хохлы, по транзистору только что передали. — Хлопцы, кажись он правду говорит. Пока я собирался на работу из моего «метелика» одна симфония слышна была, — разрядил обстановку смекалистый Бурьян. Голоса в прицепе и за его пределом сразу стихли. Было слышно, как дул напористый сырой ветер посвистывая в пробоинах железного борта, Шухину как-то сразу стало зябко. Он чувствовал, как тело его коченеет, он умирает, но продолжает всё видеть и слышать. Безбрежное замёрзшее пространство вдруг сузилось в размер этого шарабана, у Шухина пропал стимул к дальнейшей жизни, от волнения губы его тряслись. Он подумал о большой и могучей своей стране и понял, что теперь она уязвима. Страшно стало за судьбу советского народа, разом осиротевшего на этой огромной и неуютной земле. Шухин не мог пока осознать всё то горе, какое постигло и его, как партийного человека.
    Сколько помнил себя, вставал , учился и ложился спать с мыслью о могучем в Кремле человеке, который был выше в его сознании, чем отец или даже мать. Неосознанно Шухин чувствовал себя теперь незащищённым со смертью этого старого человека — Леонида Ильича, за которым был, как за каменной стеной и всё вдруг разом рухнуло. От одной этой мысли Шухину не хватало воздуху, хотя он часто дышал, хватая сырой холод онемелыми губами. Враз окостенел язык и возникло кружение в голове до легкой тошноты. Ветеринару казалась, он сейчас летел и летел в безвоздушном пространстве, потеряв связь с реальностью. Дрожала челюсть, стучали зубы и слёзы сами собою покатились с глаз. И, как он понял потом, это были не слёзы, а пошёл редкий косой дождь, который не холодил его разгорячённого лица и казался ему летним тёплым, а дождь с силой падал на железное дно шарабана и тут же примерзал. Вдруг Шухин почувствовал запах табака, это курили Бурьян и Ленгле. Звуки стали влетать в прицеп, как по звуководу, громко припечатывалась каждая капля дождя. Запах навоза стал восприниматься так остро, что даже разрытая силосная яма насыщала воздух приятной кислинкой, возбуждая в Шухине чувство голода. Наконец, подъехал колёсный трактор, тракторист зацепил дышло прицепа и, посигналив трижды, медленно поехал в хутор. Шухину хотелось поскорее добраться домой, включить телевизор и самому убедиться во всей этой страшной правде.

   Глава 32

   После похорон Брежнева для страны наступили неспокойные времена. Особенно они коснулись колхозников и рабочих совхозов. Перво наперво бывший начальник КГБ, Андропов взошёл на пост генерального секретаря ЦК КПСС и первые
свои усилия направил на подъёмы дисциплины в самых низших слоях населения — колхозах и совхозах. Были спущены инструкции наказывать всех нерадивых рабочих за пьянство и прогулы. Даже незначительные опоздания на работу карались выговорами и рублём. Такое отношение эшелона высших руководителей страны воспринималось на низах критично и даже местное начальство закрывало глаза на те же прогулы и опоздания, хотя доводило до сведения рабочих новые циркуляры. Скорее всего они чувствовали, что такие подвижки не серьёзны и порядком поднадоели со времён восстановления в России Советской власти. А уж коль поднимать вопросы по наведению порядка и дисциплины, так это в верхах. Такое новшество не понимали люди, но молчали и будто ждали существенных перемен. Плаксовой и Шицу пришлось на время приостановить продажу неучтённых голов свиней, стать честными и принципиальными, на свиноферме даже повысилась зарплата, но кашу свинарки, как воровали, так и продолжали воровать, правда с оглядкой. Уже декабрь на исходе, а Татьяна с больницы так и не возвращалась. Шухину порядком надоело бегать от Елизаветы Сергеевны к Демидовой Варваре, где всё одно и то же: самогон, секс и обиды… Испортилась погода, быстренько потаял очередной невзрачный снег и зарядили унылые, холодные дожди, совсем, как осенью. Ветер дул с востока, а тучи бежали с запада, неся черноморское тепло. Шухину часто писала письма мама, жалуясь на здоровье, просила всё бросить и ехать домой. Но ветеринару нравилась крестьянская жизнь и ничего ей не обещал в ответ, только и писал, что Татьяна лежит в больнице на сохранении в Заветном и когда возвратится не знает. А дома два подсвинка, стельная тёлка, которая вот-вот должна растелиться и на кого он всё это оставит?
   Словно ревизия , его часто навещала тёща. Приходила всегда с язвительной многозначительной ухмылочкой на розовых, чувствительных губах. Она будто спрашивала у него о чём-то, а Шухин не догадывался что ей ответить. Внешне цветущая и пылкая в общении с ним, она не давала зятю расслабиться. А он ею был сыт по горло, угасли в нём прежние сердечные подвижки к ней и довольствовался тем, что разнообразил свой быт в среде двух покорных женщин. Но эта беготня ему стала надоедать и совсем неожиданно с больницы приехала Татьяна! Сколько радости было у Шухина. Он рассматривал жену так и этак, любовался подросшим животом, а Татьяна чуть ли не с порога попросила его: — Петенька, пошли к маме натопим баню и покупаемся: я вся чешусь! От меня же кислятиной воняет! Шухин бросил все дела и на радостях побежал к тёще топить знакомую читателю баньку. Часа через два пришла и Татьяна. Она долго вздыхала, сидя на своём бывшем диване в родной хате и не могла нарадоваться, что она видит всё это своими глазами. Пока родители были на работе, Татьяна закрыла предбанник на крючок и раздевшись с мужем наголо, взгромоздились на широкую лавку. Шухин помогал мыть жене волосы на голове, натирал до красноты мочалом её узкую спину, видел её полные груди и в нём то и дело вспыхивал огонёк нестерпимых желаний. К тому же и сама Татьяна вела с ним как-то не так нежели раньше: она стала более ласковее, снисходительнее и это ещё больше возбуждало его. Но Шухин помнил и другое, ведь он там так набедокурил в брачную ночь и горячая мысль сама собою угасала в его вскружившейся голове. Татьяна, конечно видела грозное «оружие» мужа наготове уж сколько времени, вспомнила подсказки бывалых женщин, как вести себя в таком случае и, решившись попросила:
— Ложись, Петенька, на лавку, я тебя тоже потру мочалом? И Шухин послушно лёг на лавку спиной, руки подложил себе под голову и закрыл глаза, чувствуя, как Татьяна нежно трогала его хозяйство, долго мыла, пока оно не приобрело в её руках вид грозного оружия, нагнувшись, пригубила… Шухину показалось, он полетел в рай! Минуты две блуждал по закоулкам в необъятном космосе невыразимых чувств и удовольствия, пока не закончилась эта блажь семяизвержением. — Ну как тебе? — Поинтересовалась Татьяна, полоская рот и губы горячей водой. — Я в улёте!.. — Похвастался он, онемев от счастья, и облегчённо вздохнул. А минутой позже спросил: — Может тебе что-нибудь сделать? — Нет, Петенька, спасибо, мне ничего не надо. Лишь бы тебе было хорошо! И после этого Шухин задумался об отношении Татьяны к нему, особенно насторожила его эта новизна ощущений предоставленных ею. Он вспомнил Сашу, которая делала ему то же самое, опасаясь, что возлюбленный навредит ей там… своей непомерной штучкой. На следующий день с обеда Татьяна вновь уехала в больницу с Шицем на мотоцикле, до этого строго настрого приказав, чтобы он не ходил к посторонним женщинам. И Шухин серьёзно задумался, как ему быть. И кто знает, как бы пошла его жизнь дальше в Малиновке, но однажды ночью к нему в дверь постучали. Шухин только что пришёл от Елизаветы Сергеевны уставший немного пьяный, не раздеваясь, повалился на диван и отдался сну. Спросонья он не понял, кто бы мог это быть? Посмотрел на дарёные кварцевые часы висевшие на стене и неохотно поднялся с дивана. Подошёл к двери и, не спрашивая, открыл их. Его удивлению не было предела: на пороге стояла Саша! Признав её, он радостно улыбнулся гостье и предложил: — Заходи. Ты откуда, с автобуса? Саша обняла его за шею тёплого и слегка пьяненького, смачно расцеловала в бледные щёки и отрапортовала: — А меня мама твоя прислала, чтобы я привезла тебя домой! У вас тут так холодно и сыро… Продрогла я, впустишь? Шухин с изумлением рассматривал свою старую знакомую, повзрослевшую, с длинными волосами на голове стоявшие торчком во все стороны, оттого казалась непомерно выше его. Отступил в сторону и сказал: — Заходи! Но, как ты меня нашла? — Одна женщина с вашего хутора ехала в автобусе и указала мне на твой двор! — Гм… Кто она такая?.. — Прикидывал в голове Шухин, помогая ей занести сумку в комнату и продолжая рассматривать немного изменившуюся подругу, голос у которой заметно огрубел. Почти с порога Саша спросила: — У тебя в комнате можно курить? — Да пожалуйста, — успокоил он, удивившись её новой привычки к табаку и, зачем-то переспросил: — Куришь? — Мужик я или не мужик?! — Ответила напыжинно Саша, закинув нога за ногу и опершись локтём о столешницу, поспешно затянувшись сигаретой. Шухин интуитивно догадался к чему она так сказала и впервые пожалел себя: «Чёрт тебя принёс…» А Саша манерно сбила пепел с сигареты и осторожно предложила: — Может поужинаем, а то я с дороги и мама твоя тут передала гостинец! Да и я пару бутылок водки прихватила! Ты, говорят, женился?
Шухин виновато оправдывался: — Да… Жена моя лежит в больнице на сохранении. — Поздравляю! — Руки с дороги мыть будешь? — А где? — Нагинайся возле этого ведра, я с кружки солью. Он лил ей в ладони тонкую струйку воды и расспрашивал, поглядывая на серебряную цепочку висевшую на смуглой шее Саши. Видел её широкие плечи, не женские, узкий зад и не думал, а просто слушал гостью, созерцал появление Саши, как призрак. Руки Саши, как и прежде были белыми, не рабочими и он спросил: — На каком производстве ты себе кусок хлеба добываешь? — В зоопарке тружусь по специальности. — Это хорошо, и я вот… видишь? — Оно и понятно, твоя мама мне рассказывала. До того, как узнать, что ты женат, думала грешным, из нас бы хорошая пара получилась? Шухин кисло улыбнулся, понимая, что именно она хочет ему сказать. Молча подал полотенце и полез в холодильник где лежало не только отварное мясо, но водка, палка колбасы привезённая им из Заветного и банка с огурцами, какими угостила его Елизавета Сергеевна. Он видел удивлённо-пылающие глаза Саши, какие смотрели на отварное мясо и гостья поинтересовалась: — Покупал? — Зачем? Я просто беру с работы. Ведь я ветврач и меня на свиноферме никогда не обидят! — Вижу, вижу… Вон ты какую пузень отрастил! — Погладила Саша по его животу, восторгаясь. Столик на колёсиках Шухин подкатил к дивану, накрыл полированную столешницу большой белой салфеткой и выложил на неё все закуски даже привезённые Сашей гостинцы. Налил в рюмки на длинных ножках казёнки. Они обнадёживающе стукнулись подарочными рюмками и выпили содержимое. Шухин вдруг вспомнил нечто главное и спросил: — Саша, ну как, гонорея к тебе больше не возвращалась? — С девицами я больше дел не имею, — призналась она, наливая очередную порцию водки и прибавила: — Это я тогда по глупости подзалетела. Спасибо тебе вылечил на всю оставшуюся жизнь! Это был конец пятницы, в субботу на работу он мог идти и нет, потому засиделся с Сашей до утра, предварительно задёрнув на окнах плотные занавески. Их общение подзатянулось и уже на рассвете Шухин, посмотрев на гостью одним глазом, уточнил: — Может ляжем спать? Тебе постлать отдельно? — Вот чудак! — хмыкнула гостья, широко открывая рот и поправила Шухина: — Вместе! И только вместе! От такого ответа у Шухина проснулось то, что так усиленно он заглушал в себе полтора года, наслаждаясь только женщинами и, как ему показалось, старые чувства теперь возвращались девятибальной волной. Он был готов пойти на поводу подзабывшего блуда, не отдавая особого отчёта действиям. Они потушили электричество, опустились на диван и принялись раздевать друг дружку, словно соревнуясь. Через минуту Саша взволнованно шепнула: — Чур я мужчина… Шухин только сейчас вспомнил, что идёт первая половина месяца и он ещё не позабыл этих специфических значений в определениях. Через час или два они усталые пили чай за этим же столиком. Саша откровенно призналась: — Я ревную тебя к жене. С тобою мне очень хорошо! Не представляю, как я уеду в Ростов одна?..
— А я и не гоню, — окрылил её Шухин, — оставайся хоть на неделю. Я живу один, а если кто и увидит тебя у меня, скажу, что ты дальняя родственница! — Даже так?! — Согласилась Саша, обеими руками прибирая распущенные на голове волосы каштанового цвета под широкую резинку. — Спасибо! Конечно, послушаюсь твоего совета! Обрадовалась она, не подозревая, её стремлениям в скором времени не суждено будет осуществиться. Весь следующий день Шухин и Саша провели, будто в угаре, навёрстывая упущенное: ели, пили, кувыркались на диване, уставали, спали. Порою Шухин забывал кормить свиней и стельную тёлку.

   Глава 33

   Ближе к ночи Плаксова Любовь решила навестить зятя, где он и что делает в одиночестве, тем более днём звонила дочка из больницы и просила присматривать за Шухиным, так как не доверяла ему, поведение которого выдавало, что Пётр подгуливает на стороне. Да и сама Любовь Егоровна сомневалась в Шухине, когда он был ещё парнем. Тот поначалу убедительно и жарко клялся ей в любви, а потом, как-то пыл к ней приостыл. Отошёл на задний план, одно лишь любопытство стала замечать в его лукавом взгляде, которыми общупывал порою её телесные достоинства. А тут ещё после разговора с гинекологом о небывалом мужском достоинстве зятя, Любовь Егоровна задумалась: «Может стоит ей приблизить к себе Шухина?» Этим она сразу убьёт три зайца: откроет для себя тайного любовника по своим природным запросам, заодно крепко привяжет его к семье, станет послушен ей во всём, как щенок, и убережёт зятя от блуда на стороне, если такой есть, после этого легко будет манипулировать им по своему усмотрению.
   Плаксова сетовала, что в последнее время Шиц стал реже пересекаться с нею, отчего возникали подозрительные недомолвки, и это настораживало Плаксову, как любвеобильную женщину. Ей требовались интимные связи при каждой встрече с бригадиром, так диктовала физиологическая потребность женщины. А тут появится рядом близкий человек и ненаглядно станет выполнят её потребность к близости и родная дочь не будет знать об этом. «Вот приду к нему, — думала Плаксова, — а там посмотрю к чему приведёт разговор с Шухиным». На этом она и поставила точку, как женщина знавшая себе цену. Если бы Шухин знал с какими мыслями и настроением шла к нему горячо любимая тёща, он бы за километр держался от вздорной, грязной Саши, но обстоятельства его на тот момент были поглощены совсем иными увлечениями и потому оргия стояла в хате вон выходящая из рамок поведения. Шухин с Сашей настолько увлеклись сексом, доставляя друг дружке приятные ощущения, что даже позабыли закрыть на крюк входные двери. И когда Плаксова подошла ко двору Шухина, свет в окнах не светился, но она, настроив себя на нечто тайное, приблизилась к массивной двери, постучала тихонько раз, другой, но никто не ответил. «Спит, наверное…» — подумала она и поднажала на дверь коленом. Та поддалась и Плаксова услышала приглушённые стоны доносившиеся из глубины комнаты и решила для себя, что наконец-то застала зятя за развратом с какой-нибудь местной девицей лёгкого поведения. Перед тем, как войти в комнату, подумала: «Вот теперь-то я отыграюсь по полной за поруганную честь дочери!» Плаксова тихо прошла в переднюю и, зная, где находится включатель света, на секунду приостановилась возле перегородки комнат, осознавая, что больше стонет зять и снова подумала: «Ну и сексуальный негодяй!» После чего Любовь Егоровна надавила на выступающий рычажок и зала осветилась
настолько ярко, что глаза её привыкшие к ночной темноте, не сразу определили кто на диване и кого как? Шухин тоже зажмурился от яркого электрического света, сразу не сообразив кто его мог включить и, как стоял он на четвереньках на диване, а Саша пристроилась к нему сзади, так они оба и замерли в таком положении. Но это длилось недолго, потому что крик и гнев пришедшей женщины заставил разомкнуться, схватить длинные махровые полотенца и прикрыться ими, как это обычно делают все, когда выходят из душевой или бани. — Оказывается ты педераст! А я-то думала нормальный мужик?.. Чтобы духу твоего тут не было! — орала разъярённая Плаксова, вдруг покрасневшая сама от стыда, не ожидая подобного. Шухин опомнился первым и, не получив очередного ожидаемого удовлетворения заорал в ответ, напрягаясь всеми ужимками оплывшего жиром лица: — Закрой дверь с обратной стороны, лошадь ё…..! Но Плаксова не была бы Плаксовой, она мгновенно разобралась в ситуации и, брезгливо улыбаясь, поставила зятю пришедший в голову ультиматум: — Вот что, паскудник! Эту непонятную партнёршу с грудями и членом, сегодня же отправишь туда, откуда она заявилась, а ты… даю тебе неделю сроку рассчитаться из колхоза и убираться в свой недоделанный Ростов! Всё понял? Не сделаешь это по-мирному, позвоню участковому, он тебе выпишет волчий билет и завезёт на сто первый километр. Тани тебе больше не видать, урод… Тело Шухина обомлело в доли минуты и с трудом передвигая по комнате уставшие ноги, он хотел было подойти к Плаксовой ближе, только открыл рот сказать что-то в оправдание, Любовь Егоровна собрала комок слюны и плюнула Шухину прямо в рот.
   Шухин хотел выплюнуть эту липкую слюну, так похожую по вкусовым качествам на силикатный клей, или глотнуть, но не мог сделать ни того ни другого. Он стоял с выпученными глазами, понимая, что его семейная жизнь разом рухнула и не только. Он готов был расплакаться, жалко выглядел со стороны и подавлен внутренне. Знал, что тёща слов на ветер не бросает, но сейчас Шухин даже представить себе не мог, что делать ему через час или сутки. — Не попадайся мне на глаза! — Кинула гневно Плаксова и вышла из хаты, так громко хлопнув входной дверью, что чуть ли не выскочили из рам стёкла. Шухин возвратился на диван и сел бочком к Саше. Ещё не отдышавшись словно от многокилометрового бега, они несколько минут молчали. Наконец Шухин признал собственное фиаско и промычал, будто жаловался: — Вся моя карьера ветврача пошла под откос! Я потерял жену, ребёнка… Всё, всё… — Он повернулся к Саше и укоризненно спросил: — Зачем ты приехала? — Твоя мама меня послала, — спокойно ответила Саша, прибирая распатланные волосы на голове. Затем весело посмотрела на возлюбленного и призналась: — Может это, Петя, и к лучшему? Шухин с жалостью признался: — Какой ценой мне досталась твоя абсурдная любовь?.. — Вот что, дорогой, мне необходимо обмыться и я сейчас же уеду с этого хутора! — Будто опомнившись объявила она. — Да, автобус с Малиновки отходит на Ростов в час ночи, а сейчас только одиннадцать, успеешь, — неохотно согласился Шухин переваривая своё теперешнее положение тут. Обдумывал детали отхода: «Тёща сейчас никому не взболтнёт, потому что я много чего знаю про неё и Шица. Вместе воровали свиней и продавали…»
Плаксова покинула хату Шухина в крайнем негодовании, ещё полностью не осознав произошедшее, грызла себя изнутри упрёками, как плодовый червь розовое яблоко: «А я ещё на что-то надеялась, дура. Несла ему на блюдечке… Пригрела педераста, женила на дочери, а приобрела один позор и унижение. Необходимо что-то предпринять… Рассказать Валерию?.. Но Рафаилович цацкаться с ним не будет, сотрёт гомосексуалиста в порошок, а этого пока делать нельзя: Шухин много что знает о нас… Поставила ему ультиматум, думаю, он сообразительный малый, без рукоприкладства уберётся восвояси… Ах ты, позорник! Татьяне он так и этак не нужен, как мужчина, сама гинеколог об этом мне сказала. Дура, покусилась на его штучку, думала пожалею, чтобы по чужим бабам не бегал, а он вот что удумал, мерзавец!» В эту ночь с субботы на воскресенье, Шухин молча проводил Сашу к автобусу, который одиноко дремал возле конторки. Также молча Шухин пожал ей руку, лишь напомнил: — Ты слышала всё, скажешь маме, я через неделю приеду тоже. Саша, будто осознала сложившуюся ситуацию Шухина и виновато опустила глаза, даже тогда, когда Шухин помахал ей рукой в окно. Придя домой, лёг было на диван, но простынь и само одеяло пахло нечистотами. Он скомкал это всё, завязал в узел и бросил в коридор для будущей стрики, но заснуть так больше и не смог. Слёзы от безысходности наворачивались на глаза при мысли, что он так и не увидит своего пока не родившегося ребенка. Сидел и повторял, как молитву: — Что мне не хватало? Всё было… И откуда только ока взялась эта Саша?.. За какие такие грехи? Но, разговаривая сам с собою, он всё отчётливее понимал, что ему следует уехать, не дожидаясь грандиозного скандала или ещё хуже — побоев. Он хорошо знал Шица, насколько суров был тот и неприклонен в своих убеждениях, и стоит только Плаксовой сказать о том, что она видела, действительно добьётся для него волчьего билета и сто первый километр обеспечен. Но на что-то Шухин ещё надеялся, а на что, он и сам не понимал, потому дождался утра, повесил сумку на плечо и пошёл, по обыкновению, на свиноферму. Плаксова была в ударе. Она плохо спала, часто вставала пить воду, будто на ночь ела селёдку, а перед глазами стояла сцена разврата Шухина с женщиной у которой висела между ног мужская штучка. Она не могла поверить, что такое может быть в природе, хотя где-то от кого-то слышала, что есть такие люди в природе, но сама увидела это впервые. Потом все эти мысли о том, как она расскажет дочери о падении Петра Романовича в моральном смысле и о том, что же происходит в стане после смерти Леонида Ильича Брежнева. Смерть старого генсека нарушила не только трудовой ритм всей страны, но и размеренно-продуманную жизнь самой Плаксовой. Её насторожили конкретные изменения в указах, какие спускались сверху управленцами сельским хозяйством. Плаксова старалась предугадать новую политику Кремля и мало известного тогда нового генсека — Юрия Андропова, который с первых же дней повысил требовательность к своим министрам, а те спускали директивы вниз по служебной лестнице. Запустили механизм строгого учёта рабочего времени, активизировали на бумаге борьбу с пьянством и прогульщиками, от чего сельскому труженику стало жить на родной земле дискомфортно и с некой оглядкой. В быту ходил поучительный посмертный анекдот про Леонида Ильича: якобы Брежнев просил положить его в гробу вниз лицом. «Леонид Ильич, зачем?» — Спрашивали его приближенные. А он им ответил: «Придёт такое время, вы ещё вспомните обо мне и будете целовать меня в задницу!» И вот, кажется, это время наступало, и пока не касалось оно тех людей, которые жили с совестью в ладу. Строгости Андропова не замечали, щекотало нервы во
рам и мошенникам. Вот тут-то Плаксова и задумалась всерьёз, как бы поумерить свои аппетиты и временно приостановить продажу неучтённых свиней. Но пока ещё путался под ногами главный свидетель — Шухин. С ним, кажется, всё решено и только нужно выждать, чтобы ветеринар добровольно покинул колхоз. К создавшейся проблеме Шица она пока подключать не будет, авось само рассосётся. С этими сумбурными мыслями Плаксова пошла ранним воскресным утром на обход свинофермы. Если она и встретится с ветеринаром, то это рабочее соприкосновение будет не в его пользу. Ранний воскресный день. Свинарки быстро управились и ушли домой, а на большой маточный корпус осталась лишь дежурная Привозная. Она неспеша возилась в бочках свиноматок, счищая в римбу навоз. Вдруг услышала чьи-то торопливые шаги по бетонному проходу, подумала вернулась Плаксова. Приподняла голову и увидела Шухина, который приветственно поднял правую руку и крикнул: — Низкий поклон крестьянству! — И тебе не кашлять… — неохотно ответила свинаркa, больше не поднимая головы. — Лидка, и не надоедает тебе с утра и до ночи возиться возле них, как возле маленьких детей? Другие, когда дежурят, всегда в бытовке сидят! — Да будет тебе известно, маленькие поросятки и есть детки! — Ответила гордо свинарка, продолжая делать своё. — А тебе-то чего дома не сидится? — Плаксову не видела? — Спросил настороженно Шухин. — Я бы и тебя не видела, если б не пришёл! — И прибавила: — Пролетела тут пулей и в хутор пошла. Петро, когда ты свою ненаглядную из больницы домой привезёшь? — Зачем-то поинтересовалась Привозная.
   - Как только, так и сразу!
   - Что-то ты сегодня весел? Один ночи кукуешь? Может вмазал с утреца? — Хорошая ты баба, Лидка, — сделал комплимент Шухин, посматривая, как свинарка красиво и прилежно работает тяпкой, — но подмечу, не на своём ты месте. Привозная выпрямилась, посмотрела на весёлого ветеринара и сказала, что думала: — В своё время надо было учиться, чтобы начальницей стать, а теперь уж всё! Ты так и не похвастался, кто там у твоей жены: мальчик или девочка? — Чёрт его знает, что там у вас у баб? Хлипкие все, за какую не возьмись! — Выдвинул своё предположение Шухин. — У нас ли?.. Может у вас! — Иронически посмеялась Привозная, глядя на Шухина из-под светлой чёлки. — В последнее время ты стала придирчива ко мне, — пошутил ветеринар, — нет пожалеть одинокого… — Мне есть кого жалеть, тебе нечета! — И свинарка погладила ладонью по своему пополневшему животу, как в доказательство. — Нормальная ты баба, а вот друзьями так и не стали? — Не моя в том вина, — сказала Лидия, как отрезала, — меньше бы слушал всяких. — И прибавила: — А ведь правильно повёл себя сразу! — За что уважаю тебя, так это за откровенность и правду. Рассказать бы тебе на досуге, может и поняла мою заблудшую душу, — посетовал Шухин. — Теперь без надобности мне всё это, можешь не исповедываться: не перед батюшкой стоишь! Сама обо всём допёрла, не слепая. Шухин достал носовой платок из внешнего кармана куртки, вытер себе вспотевший лоб и, будто прощаясь, сказал: — Извини, что не так было между нами. Пойду я…
— Иди, иди!.. — Сказала Привозная вдогонку и проводила его взглядом до самого тамбура. Она и в толк не взяла, что видит ветеринара в последний раз. А Шухин уже вышел на простор и вздохнул полной. грудью. Ветер дул в лицо, сырой и пронизывающий. Было ещё рано, но ноги сами повели его на левое крыло хутора, где жила Елизавета Сергеевна. Она, как всегда была дома. Встретила бывшего квартиранта испытующей улыбкой и поинтересовалась: — Ну что? Танька не приехала из больницы? — Она там будет до родов, — как о чужом человеке пояснил Шухин о своей жене. — Давненько мы не встречались с тобою, — сожалеючи намекнула женщина. — Неужели?.. — И в голосе Шухина проскользнула игривость речи. — Да уж дней пять, поди! — А проходя мимо Шухина, подметила: — Что-то от тебя дерьмом тянет? Не иначе корову на МТФ ректалил? — Ага, пришлось! — Согласился Шухин, подумав: «Ну и обоняние у тебя, дорогуша.» Он вспомнил, что занимался с Сашей сексом, забыл второпях подмыться, а Елизавета Сергеевна неожиданно предложила: — А давай по старинке покупаемся вместе? Я, если согласишься, и воды много нагрею?.. — Идёт! Помнишь, когда жил у тебя, мы часто устраивали банные вечера! А дома-то и корыта большого нет… — посетовал Шухин. Гость окрылился, в предчувствии бурного вечера накануне своего бегства в Ростов и ему стало до боли обидно за себя, что не подумав, разом разрушил такой уютный мирок.
   Ближе к вечеру они искупались в знакомом корыте с высокими округлёнными боками и потом счастливые лежали в зале на двухспальной койке в обнимку. Незаметно уснули. Шухин то и дело просыпался, смотрел на свои ручные электронные часы, чтобы не проспать автобус? Слёзы обиды сами катились из глаз. Он нашёл клочок чистой бумаги и шариковой ручкой написал следующее: «Ты, сука, разрушила моё семейное счастье, я тебе этого не прощу. Шухин». Когда шёл поздним вечером мимо Плаксовой, хотел эту записку воткнуть в пустотелую дверную ручку, но увидел во дворе тестя, подошёл, холодно поздоровался и, протянув лист сложенный в четверо, попросил: — Отдай это Любовь Егоровне. Записка касается нашей работы, — понимая, что тесть никогда не станет читать её, уже было проверено. «Вот и всё, — думал Шухин, шагая по безлюдному хутору, — концы обрублены и возврата назад не будет.» В полночь Шухин уехал на рейсовом автобусе в Ростов к маме, с надеждой, что когда-нибудь он ещё приедет сюда.

   Глава 34

   В этот воскресный день Привозная рано передала дежурство сторожу и возвратилась домой ещё по видному. Управилась с домашним хозяйством, корову не надо было доить, так как бурёнка была в запуске. Дожидаясь мужа с работы, готовила ужин и шила на ножной машинке дочери передник из новых разноцветных лоскутов. Иногда Лидия посматривала в окно, но видела там хуторскую дорогу искорёженную тяжеловесными тракторами, какие своими огромными колёсами продавили глубокие колеи, и если попадёшь в неё, вряд ли выберешься. Дорога краснела взъерошенной глиной и думалось Лидии, разве можно её будет исправить к маю? Чтобы перейти на другую
сторону улицы, некоторые люди ложили старые доски, или засыпали канавы объедьями и перебирались по гати, как по мосткам. Лидия зачем-то вспомнила свою молодость, особенно то время, когда их от училища посылали на практику в близ лежащий совхоз на строительство длинного животноводческого сарая. Там она и познакомилась со своим будущим мужем Привозным Константином. Парень доставлял на стройку на стареньком самосвале цементный раствор, а она с девчатами разносила этот раствор носилками каменщикам. Константин был робок от рождения, но Лидия выделила этого смущавшегося паренька из всей братии работающих на стройке и, бывало, уединялась с ним за стеной строящегося сарая. Садились на кирпичи, устремляя свои взгляды в волнующую на ветру степь. В предлетнюю погоду здешняя природа была особенно красива: благоухала разноцветием трав, рисуя далёкие миражи. Тёплый, ласковый воздух трепал молодым волосы на головах, навивая нежные чувства. Но вот ко двору подрулил на своей машине Константин и Лидия встрепенулась, отбросив воспоминания и пошла встречать мужа у порога. Чмокнула в щёку и сразу же предложила ему поужинать, а Константин, улыбаясь, напомнил: — Мне бы руки помыть, умыться… — Пожалуйста, вон тазик на печи с горячей водой, — ответила она. Пока Константин мылся, Лида присела за машинку, но шить ей так и не пришлось: потому что её внимание привлёк фуражир — Юра Дёмин, подъехавший на бричке запряжённой резвыми лошадями, которые в своё время потягали покойного Ульриха. Лидия сразу догадалась, что бричка была не пуста. А Юра уже подрулил к собственной калитке, привязал вожжи за ствол маленькой акации, вынес со двора плетёную из ивняка корзину и принялся пригоршнями заполнять её сухой дертью.Огромные ладони в постоянных цыпках, как лопатой загребали корм, а глаза мужчины настороженно зыркали по сторонам, чтобы завистливый прохожий или сосед не увидел, чем фуражир занимается. Насыпав доверху корзину, Дёмин положил сверху нук силоса и понёс содержимое во двор. — Костик, подойди ко мне на минутку! — Позвала мужа Лидия, а когда тот приблизился, вытирая лицо и руки полотенцем, сказала: — Полюбуйся, как Юра Дёмин ненаглядно и нагло выгружает краденую дерть. Привозной облокотился на подоконник и тоже стал наблюдать за выверенными движениями рук фуражира. — Я уже насчитала восемь корзин, — спокойным голосом объяснила Лидия. — И так всё просто у него получается! — Правда, как по телевизору смотрим! — подметил Константин. — Наглый и самоуверенный тип. Такие выживут везде и при любой власти! — А ведь это воровство напрямую отражается на себестоимости мяса, которое мы выращиваем, и куда только смотрит Плаксова?.. — А всё туда же! — двояко рассудил Константин. — Он и ей вот так тоже привозит я думаю. У Дёмина, как и у покойного Дедовича дома целый свинарник! А иначе на какие бы шиши он построил себе кирпичный дом? Это мы с тобою ради призрачной честности до старости будем гнуться в саманной завалюхе с камышовой крышей над головой. — Тогда для кого ломается вся эта комедия на уровне министров с лозунгами за честный труд?! — Спросила раздражённо Лидия. В это время мимо брички с дертью прошла местный агроном Синюха Лена. Она приостановилась напротив Дёмина и о чём-то стала разговаривать с фуражиром, на что тот сделал отвлекающий момент, будто бы поправлял на лошади не занузданную уздечку.
— Полюбуйся, полюбуйся… — поддержала азарт подглядывания Лидия. — Шельмец! Была бы кинокамера, заснять и в клубе на отчётно-перевыборном собрании показать! — Конечно резонансно было бы, — согласился Привозной, закуривая. — Кино… — согласился он в сердцах, что-то вспоминая. — На днях я наблюдал это самое кино, но в другом ракурсе. Даже сейчас у меня мурашки по телу бегут, когда возвращаюсь к этому всякий раз. — Расскажи? — Я задам тебе лишь один вопрос: ты хорошо знаешь нашего бригадира Шица? — Непонятный он какой-то, — стала рассуждать вслух Лидия, — Мутный и хладнокровный. Я с ним училась в одном классе, но тогда мы были молодыми, сейчас же он, конечно, изменился и сильно. Может быть таким и нужно быть, чтобы удержаться в начальниках, но, сдаётся их такими делает наша система. Между прочим, и наша заведующая — Плаксова такая же скользкая и расчётливая особа… — Они дополняют друг друга! — поддержал Константин, недоброжелательно посмеялся и отошёл от окна. — Что-нибудь не так выразила? — Нет, нет, всё верно подмечено! Я с себя посмеялся. Ты баба, а разбираешься в людях больше моего, — и Привозной указательным пальцем выразительно пригладил тёмные усы. — Подхваливаешь? Мол, пусть, пусть!… — сыронизировала Лидия над словами мужа. — Вовсе нет. Я сколько лет езжу с Шицем, трусь с ним бок о бок, курим, разговариваем иногда о разном, но открыл для себя настоящего Шица-варвара только вчера. Подходит он ко мне в обед и говорит: «Сейчас проедем в одно место, только нашего бригадного электрика с собою возьмём». Ты же знаешь этого электрика? Он приблудился к нам в колхоз полгода назад с БАМа. Здешние мужики его так и зовут: Бам. Вот этот Бамтакие страшные истории рассказывал о стройке века. Веришь ли, там где он был, одна таблетка аспирина стоит бутылку водки! Лекарств ну никаких… — Это тот щуплый такой, корявый с красным шишкастым лицом? — Да, да! И вот, слушай. Думал я на ферму поедем электрические лампочки на столбах заменить, а Шиц скомандовал на седьмое поле, почти под Русановку. Бам в кузове, а Шиц рядом со мною и всё курит, курит… да молчит. Проехали «добрый» колодец, озимые поля потянулись и полевая дорога не езженная с осени, а вскоре и вовсе упёрлись в лесополосу соседей, но команды ехать дальше не поступило. Вылез Шиц из кабины, приказал ждать, а сам с Бамом полез в лесополосу. Посмотрел я на лицо электрика, бледным оно мне показалось, напуганным, совсем бескровным. Но и потом мне в голову не пришла догадка, зачем мы сюда прикатили, веники что ли резать? А бригадир с Бамом уже сквозь лесополосу продираются, только тяжёлый светлый ремень электрика маячил в бурьянах. Любопытство меня разбирало, пока они совсем не скрылись. Отсутствовал Шиц минут десять, пятнадцать. Смотрю возвращается один, руки в стороны держит и слегка пошатывается, словно выпили они там наедине. Но, главное, ремень электрика у него на плече цепями погромыхивает. Поискал Шиц озимую погуще, нагнулся и ну ладони росой обтирать. Пригляделся я, а руки-то у бригадира в крови. Насторожился я, непонятный холодок пробежал по спине и кабина неуютной стала, будто чужой в ней сижу. Наконец, Шиц сел рядом, а я с дуру и спросил: «А Бам где?» Ничего он мне не ответил, лишь буркнул: «Поехали…» И я порулил обратно в тракторную бригаду, думая об оставленном там электрике. Шиц молча курил сигарету за сигаретой, затем не поворачиваясь ко мне, сказал грубо: «Кому расскажешь, по стенке размажу!» Угроза его подействовала на меня отрезвляюще, хотя я, думая, возражал бригадиру:
«Но Бам человек, ведь?» А Шиц, словно угадал мои мысли и процедил сквозь сжатые губы: — Тварь он бездомная. Если очумается, обратно к нам не вернится, ан нет, туда ему и дорога! Сжало меня в комок, всю обратную дорогу об этом незащищённом законом человеке думал и за себя боялся, а вдруг и я когда-нибудь вне милость подпаду?.. Шиц здоровый лось и жилистый, как сатана! — Пусть только попробует руки распустить… Я ему не Бам и до прокурора дойду! — Выкрикнула гневно Лидия, сжимая в руке недошитый дочери передник.

   Глава 35

   
В середине февраля этого года Малиновку окутали пыльные бури. Восточный пронизывающий ветер нагнал эту пыль с подсушенных солнцем земель Калмыкии. Лёгкий чернозём поднимался высоко в небо, застилая солнце и если присмотреться, то за сто-триста метров уже ничего нельзя различить. Станет человек на открытом поле, постоит на одном месте минуту, другую и уже возле сапог ветер выдует выемку в сухом грунте, унесёт землю, как снег. Пыль с калмыцких степей долетала до Азовского моря и дальше, делая в густых лесополосах высокие перемёты из снега и земли. Пыльный ветер дул и в марте, когда уже значительно пригревало солнце и, казалось, этому не будет конца. Но однажды ночью ветер с востока утих, и сменился на западный, небо окутали сплошные тучи и пошёл косой дождь крупный и грязный, мешая чистоплотным хозяйкам заняться стиркой и сушкой белья на открытом воздухе. В конторке Малиновки рано загорался свет. Он подомашнему сочился сквозь оконные стёкла, падая на штакетный забор и утоптанную сухую землю, глинистого тротуара.
   Шиц сидел за знакомым Вам старинным столом, морокуя за книгой нарядов на этот день. Его новый чёрный картуз лежал в стороне, дым от сигареты ломаным шлейфом повис в этом квадратном помещении. Но одиночество бригадира длилось недолго и вскоре лёгкой семенящей походкой вошёл в контору местный счетовод Фукалов. Пожилой работник пришёл сюда пораньше, чтобы подбить бухгалтерские дела, прижимая к тощей старческой груди папку с бумагами. Он с порога сделал бригадиру замечание: — Ладно мне старику без надобности возле бабыной сиськи греться, но ты-то, Рафаилыч, молодость свою за зря проживаешь! Почему-то на память пришли давние добрые времена и честно жалею об безвозвратно ушедшей эпохе… — О чём речь затеваешь? — Не поднимая головы от книги, переспросил Шиц и укорил: — Скулишь словно пёс бездомный! — Я хочу тебе рассказать, — шелестя бумагами, размеренно заговорил счетовод, — про свою юность. Как в послевоенные годы старшее поколение руководило бригадой. И скажу тебе, тогда не прихоть бригадира тон задавала, а весь коллектив руководящего братства в хуторе! Объясню: бригадир, агроном, механик и прочие заведующие собирались тут не утром, как это делаешь ты, а на исходе дня — вечером. Это и для бригады выгодно было и рано утром не спешили в бригаду, чтобы с жёнками в постели полежать! Ты сейчас сидишь и голову ломаешь, а твоя половина проснётся, мац подушку, а тебя нет рядом. Представляю, что с нею твориться! И другая сторона медали налицо, — продолжал Фукалов, повышая свой дрожащий голос. — Ты сейчас пошлёшь людей в степь за соломой, а механик не в курсе твоих планов и откажет в тракторе, потому, как этому самому трактористу необходимо срочный техуход сложному механизму произвести. И агроном в неве
дении. Только совместно эти хозяйские дела утрясать надо. А эти телефоны да раций?.. За ними живого человека не видать. Ибо это дело общественное и тут необходима слаженность во всём и стратегия. Ты можешь дома планировать по своему усмотрению, сажать тебе сегодня картошку или нет, а бригада — комплексное хозяйство! Надевая синие нарукавники Фукалов на минуту замолчал. Шиц отодвинул книгу нарядов, вольготно развалился на стуле и внимательно посмотрел на старика умудрённого практическим опытом и подметил: — Хитрый ты, Георгий Ильич! Что же раньше, старый пень, не подсказал, когда я только, только бригадирствовать начинал? Тогда бы можно было внедрить твой опыт, а теперь лишь упрёки будут раздаваться за спиной, мол, бедует комиссар! Георгий Ильич, замечу тебе, раньше и телевизоров не было, а сейчас каждый норовит поскорее домой к этому деревянному ящику прильнуть, как вы выразились: вроде, как к сиськи! Наверное не лишил Господь памяти, собирались тут не зря и водочку попивали?.. — выразил свою догадку Шиц. — А-ааа, — безнадёжно отмахнулся Фукалов от догадок бригадира, — моя песенка спета, вы начальники, вам и карты в руки! Водочку пить нельзя, нервничать тоже, баб любить… Одним словом, целая вереница из не. Не знаю, как до пенсии копытами доскрести! Вот звонят из центральной конторы вчера и просят быстрее отчёт составить по кварталу, а чувствую хватка уже не та… — Вам проще талмуды домой брать и в спокойной обстановке… — И рад бы, не получается! А дело, я тебе скажу, вот в чём, — по-стариковски скрупулёзно стал объяснять Фукалов, сжимая сухие губы, — то воды жинка попросит принести, то ещё какую холеру придумает, а цифрь — капризная девка: к себе особого внимания требует. Послушай, пока не забыл!Вчера бабы сюда приходили и просили тебе напомнить, выпаса для коров ты думаешь выделять? И где? — Георгий Ильич, забыл, — признался Шиц, и покрутил продолговатой головой, будто муху отгонял. — Сколько проблем свалилось сразу: выпаса определить, удобрения в озимые срочно внести, пока хлеба в трубку не пошли, землю для пропашных культур к началу апреля подготовить и доложить в правление, общий колодец с доброй водой отремонтировать. Работал зоотехником, нет чёрт надал согласиться бригадирствовать! — Ну, ну… — успокоил Фукалов, морща припухшее мешковатое лицо, — у тебя, Рафаилыч, от природы дар руководительский в генах заложен! Здравой смекалкой наделён. Не зря Плаксова подсмотрела это у тебя и порекомендовала на правлении колхоза. При упоминании фамилии возлюбленной, Шиц унял свою внешнюю горячность, посмотрел в окно, где стал накрапывать мелкий дождик, отчего рассветало медленно и неохотно. Бригадир вдруг вспомнил и поделился мнением с Фукаловым: — Вчера был на совещании и там прозвучало из уст председателя колхоза Грушкика указание, чтобы мы в тракторной бригаде к началу Пасхи выставили в линейку на показ посевные агрегаты. Чёрт знает что?! Или им другого дня не будет?.. Обязательно людям надо праздник христианский испортить. Это ли не идиотизм?.. — Зачем-то спросил бригадир у счетовода, остановив на нём свой возбуждённый взгляд. Фукалов неспеша разбирал свои бумаги, затем поудобнее уселся за стол и спокойно стал объяснять свою точку зрения: — Эта зараза внедрилась в сельское хозяйство с той поры, когда поставили в кабинеты телефоны и радиостанции, а до этой поры каждый сеял и косил на свой страх и риск, по обстоятельству, на месте. Заметь и толк от этого был выше! А сейчас
прогорел и спросить не с кого, мол, сигнал сверху поступил, мы и исполняли!.. А вот ещё раньше — когда крестьянин жил при единоличном строе — при НЭПе, так вот частник каждый свой надел обрабатывал и засевал, когда Бог знания душе вложит. Примерно, как сейчас ты свой огород засаживаешь и убираешь. Не идёшь до соседа и не спрашиваешь Ванька, Петька, подскажи, когда мне картошку копать? Вот оно как! — рассказывал старик, поправляя свои синие нарукавники, настоящий труженик, крестьянин был, а не какой-то там забулдыга или пьяница, по миру с сумой не побирался. — Наша земля богато родит, пол мира кормим пшеничкой. Земледельцу сейчас жить и проще и труднее стало, потому что руководителей много развелось, есть кому нашим богатством распоряжаться. Мы что? Люди маленькие, уворовал и твоё! Вот к чему нас приучили. Ладно, я тебе дорасскажу, как начиналось всё хорошо. Пацан я был ещё, но помню, как каждый единоличник на своей бричке в поле ехал: чутье хлебороба подсказывало, когда, как и сколько. Помню сеяли мы всей семьёй ячмень яровой, не уложились к исходу дня и пришлось заночевать у надела в бричке, а проснулись утром, нас снегом прикидало. Отец радовался и говорил: «Урожайный год будет!» Так и вышло. А нынче солнце вон где, мы ещё трактор не завели… Ждут, пока по телефону депешу спустят… По коридору раздались чьи-то шаги и говорившие повернули головы на дверь. Это была Плаксова Любовь Егоровна в тонкой баллониевой куртке надетой поверх голубого полувера в обтяжку. Женщина внешне прибранная, выглядела эффектно и молодо. — Здравствуйте! — Сухо и сдержанно поздоровалась заведующая. — Ты почему такая? Что-нибудь произошло? — Поинтересовался Фукалов, изучающе поглядывая на Плаксову из-под очков.
   Женщина тяжело вздохнула и прикрывая полами курточки располневший живот, позавидовала: — Вам-то что, сидите тут в тепле и затишке, а я, как та сучка всю свиноферму вдоль и поперёк оббегала подобно Найде! С утра нервы на взводе, а они ведь не железные. Теперь трепет меня… — и она зябко поёжилась, унимая непонятное волнение и тревогу. Шиц проявил заботу к своей возлюбленной, вытащил изпод стола единственный свободный стул и пригласил Плаксову сесть. — Спасибо, Валера! — Поблагодарила она и под внимательными взглядами мужчин, с облегчением села, поджав ноги, а живот обозначился ещё заметнее. — А ты часом не беременна? — Спросил вскользь Фукалов. — Нет, кисту у меня врачи обнаружили, скоро на операцию лягу, — неохотно отмахнулась Плаксова и сладко зевнула, а Шиц повернул голову к окну и сделал вид, что ничего этого не слышал. Когда бригадир так близко находился с Плаксовой, он терялся, а если не встречался с нею долго, волновался за её состояние и переживал, как муж. Конечно, Шиц знал, что она беременная и именно от него, разговор уже состоялся один на один. Женщина ждала от него решительных действий, а он всё откладывал. Чувствовал каждой клеткой своего организма, что вскоре их тайна станет явью. И пока Шиц что-то решал для себя, Фукалов непринуждённо беседовал с Плаксовой о свиноферме, где тот когда-то работал заведующим до приезда Плаксовой. Старик озорно смеялся, щурясь из-под очков с трудом контролируя тик головы.

   Глава 36

   Шухин вовремя возвратился в Ростов. Его мать, чувствовала себя неважно. У женщины наблюдалась сильнейшая аритмия сердца, нуждалась в постоянном контроле врачей. Шухин только и делал, что мотался из дома в больницу. Вечером засыпал на диване усталый от переживания и нервотрепки, а утром снова ехал в ЦГБ. Мать просила его сильно не волноваться за её здоровье, а если и умрёт, то с мыслью, что сын ни где-нибудь, а при ней. Как-то Варвара Пантелеевна шепнула ему: — Сынок, чтобы ты знал, я завела на тебя сберегательную книжку. Денег на ней не так уж и много, но похоронить меня, как положено — по-христиански, там хватит и не только. И ещё: я хочу лежать рядом с отцом, думаю, там с ним встречусь, а теперь иди, мне немного лучше. Но внутреннее беспокойство подсказывало Шухину обратное, да и лечащий врач говорила ему, чтобы он готовился… Шухину никуда не хотелось ходить, кого-либо видеть, даже Сашу не навещал. Своё сексуальное буйство с Сашей воспринимал, как собственное малодушие и потворство развратнице. Моральное падение в угоду сомнительных удовольствий — там в Малиновке старался забыть. Понимал чем может обернуться для него это грехопадение. Зато о своих двух женщинах он вспоминал с умилением, оправдывая связи с ними, потому что этого хотели не только они. Когда Шухин возвращался с больницы, то редко вглядывался в февральское небо, подёрнутое непонятным маревом, почему-то бесновались на ветру голые ветви деревьев. С болезнью матери Шухин потерял последний интерес ко всему на свете и к собственной жизни в первую очередь. Окружающее он воспринимал в сером, неприглядном виде, как черно-белое кино. По пути обязательно заходил в магазин, покупал бутылку дешёвого вина и выпивал дома прямо с горлышка, сидя на диване, ни чем не закусывая, а потом слёзно грустил. Его разлагала тоска одиночества в этом чуждом мире. С наслаждением возвращался мысленно в Малиновку, тянуло в те места к которым успел привыкнуть и принять сердцем. Представлял весёлое лицо Елизаветы Сергеевны. Непременно вспоминал Демидову Варвару склонную к эротическим играм, которые заводили его, но больше всего он хотел посмотреть хоть со стороны на Любовь Егоровну, не подозревая о том, что был тогда так близок к своей заветной мечте. С горечью думал о Саше и той непристойной позе в какой застала его горячо любимая тёща. Радость эйфории мыслей сменялась гневом непонятной обиды и даже ненависти к Плаксовой, так легко разрушившей его внутренний мирок. Появлялось желание отомстить этой коварной женщине и только выжидал случая. В миллионный раз мысленно ехал в колхоз «Благо Народу», чтобы рассчитаться, иметь на руках трудовую книжку и выписку в паспорте, чтобы устроиться здесь на работу. И в то же время боялся затеваться с расчётом без гарантии на успех. Но Шухин рискнул и попросил у лечащего врача больницы, в которой лежала его мать, справку по уходу за больной, конечно, заверенную печатью. Ну, а мы вернёмся в Малиновку, где шла повседневная крестьянская жизнь. Шухина Татьяна позвонила своей матери и попросила забрать её домой хоть на ночь, чтобы покупаться в бане. И случай такой представился! Привозного Константина с механиком тракторной бригады послали в центральный районный склад запчастей за ёмкой деталью на трактор. Вот с ними Плаксова и увязалась. В кабине сидеть было тесно, заведующей пришлось пристроиться чуть ли не на коленях механика с болезненным выражением водянистого лица.
Дул сильный восточный ветер, который сметал со вспаханных полей вымороженную почву, застилая горизонт серым туманом. Мелкая серая пыль земли и песка скрипела на зубах, порошила глаза, задуваемая в щели в дырявую кабину, а старый механик негодовал себе под нос: — И чем это всё закончится, концом света?.. Помните вот так же несло песок и землю вперемешку со снегом в шестьдесят восьмом году? Позаносило все лесополосы, водоёмы. По весне незнакомых агроному сорняков тьма повсходило на полях. Может ты помнишь это, Костя? —  Механик к Плаксовой не обращался, потому что знал, она еще не жила в хуторе. Механик чувствовал мягкий, тёплый зад женщины и что думал по этому поводу, никто не знал из сидящих тут. Плаксова же ехала в районную больницу по двум причинам: Одно —  забрать домой Татьяну, а вторая —  посетить кабинет гинеколога и сказать той, что киста зашевелилась! Бывалая женщина давно догадалась, что забеременела от Шица, только как теперь выходить из этого щекотливого состояния? Даже вставленная спираль не предохраняла, а ведь она так надеялась на ноу-хау от медицины. Плаксова помнила и другое, Рафаилович настолько обрадовался её новости о беременности, что целовал ей ноги в вагончике на летнике. Прижимал её ладони к своему лицу и шептал благодарные слова, что у него, наконец-то, появится долгожданный наследник! Соглашался в необходимости бежать из хутора, пока беременность не стала заметна всем людям. Но она была хитрой бабёнкой, и, чтобы прикрыть свои тылы надвигающегося позора, ласковыми уговорами затащила в свою постель мужа и потом долго с ним потела под одеялом, чтобы хоть сделать вид будто она получила от него огромное наслаждение. Таким образом Плаксова обеспечила себе алиби в лице законного мужа.
   Когда Любовь Егоровна вошла в кабинет гинеколога и легла в «кресло», Мария Аркадьевна сразу же подтвердила наличие плода. Для вида Плаксова театрально расплакалась от настигшей печали, а врач дружески рассеяла её печаль: — Ничего, милочка, родите! Делать аборт не советую. В вашем возрасте могут быть осложнения. Роды вам подействует омолаживающе, прибавят женского счастья и любви со стороны супруга. — Вы помните, Мария Аркадьевна, моя дочь родит вперёд меня… Как это будет выглядеть? — Ничего, милочка, вы же женщины, поймёте друг дружку! Да, я вот ещё о чём хотела вам напомнить, — сожалеючи пояснила гинеколог, — вашей дочери, как её… Тане, придётся делать кесарево сечение. Таз слишком узок да и там… вы знаете, не всё благополучно, как у нормальных женщин. Потому мы её при больнице и держим. Отпускаю домой под вашу ответственность, но в понедельник, чтобы она была здесь! И ещё, предупредите зятя, чтобы не прикасался к ней, вашей дочери сейчас травмы не нужны. — Это я вам, Мария Аркадьевна, обещаю, — успокоила гинеколога Плаксова и со смежными чувствами покинула поликлинику. Плаксова приближалась к больничному корпусу, где в одной из палат лежали будущие роженицы на сохранении и обдумывала свою беседу с дочерью по поводу Петра Шухина: «Как бы той объяснить сложившуюся ситуацию и не в лоб», — шагая по внутреннему дворику, думала Любовь Егоровна, — «Ладно, там уж по ходу…»— успокоила  она себя. За эти несколько месяцев вольного заточения сделали с дочерью Плаксовой заметные изменения, лицо роженицы выглядело бледным и лишь беспокойные глаза светились радостью, что скоро она увидит родной хутор. Таня бегала по пала
те, собираясь в дорогу домой, увидит красного на лицо Петра от которого успела отвыкнуть, и поинтересовалась: — Мам, как там дома? — Ничего, доченька, всё хорошо! Тебя больше ничего не обременит… Корову и поросят мы перегнали к себе домой! Татьяна непонимающе взглянула на мать шедшую сбоку, предательски по-полневшую за эти месяцы и настороженно переспросила: — А где же мой муж Пётр, тоже живёт у вас? На Татьяну было жалко смотреть. Хрупкая внешне, с выпирающимся вперёд острым животом, она семенила по узкой натоптанной дорожке тоненькими искривлёнными ножками, обтянутыми тёплыми гамашами, но Плаксова была расчётливо холодна в рассуждениях и дорисовала картину семейного быта зятя: — Он уехал на днях в Ростов. Мать у него плоха и требуется уход, так что он пока будет там при ней на неопределённое время. — Бог с ним! — сухо согласилась Татьяна и прибавила: — Хотя бы он и не возвращался больше: с ним одни проблемы. Без него мне будет куда спокойнее. Любовь Егоровна поняла всё и ничего лишнего не сказала за непутёвого зятя, держа курс к сельхозтехнике, где их уже ждала машина. Мать только и напомнила: — Так что, доченька, прямиком домой! Ту вашу хату я закрыла на замок до лучших времён.

   Глава 37

   И вот Шухин решился поехать в колхоз за расчётом. Стоял конец апреля. Сады уже зацветали. Озимые на полях вот, вот пойдут в трубку, пропашные ещё не высевали, хотя почву для них готовили.
   Было огромное желание поехать Шухину прямиком в Малиновку и хоть одну ночку побывать у Елизаветы Сергеевны, но торопила его болезнь матери. Хоть и стало ей немножко лучше, но Шухин всю дорогу думал о её здоровье. Он сошёл на той же остановке, как и два года назад, жался от ночной прохлады в трёх стенах дорожной будки, испробовав все виды обогреться, только и того, что не разводил костра. Надоело Шухину всё, пошёл в хутор ближе к колхозной конторе, потрогал закрытые двери. Обогнул сельсовет стороной, увидел сочившийся огонёк угольной котельни и с радостью пошёл туда попытать счастья. Кочегар оказался на месте. Это был замызганный в сажу старик, а когда разговорился с ним, ему оказалось всего пятьдесят лет. Здесь хоть и воняло угаром, но всё-таки было сносно. Шухин оказался в центре внимания и, когда почти всё уже было переговорено, спросил можно ли здесь найти хоть бутылку самогона, на что кочегар охотно согласился сходить к своей куме. Самогон оказался слабеньким, не то, что у Елизаветы Сергеевны, но Шукин согрелся окончательно и повеселел. Так он и прокоротал остаток ночи, прислушиваясь к храпу пьяного кочегара, а чуть свет, пошёл к дверям конторы, чтобы поймать председателя колхоза. Грушкин не заставил себя долго ждать. Подкатил на УАЗике и колобком пробежал мимо скамейки у входа в контору, на которой скучал Шухин. Ветеринар узнал председателя колхоза, и окликнул по имени и отчеству. Грушкин приостановился, внимательно посмотрел на Шухина. Признал и недовольно упрекнул: — А-аа, дезертир?.. — Вы понимаете… — вставая с холодной крашеной доски, начал оправдываться Шухин, — у меня мать тяжело больна, а у неё кроме меня никого нет, вот и пришлось срочно уехать присматривать. Меня сама заведующая Любовь Егоровна отпустила…
— И что ты хочешь? — Спросил Грушкин, поправляя очки. — Назад вернуться? — Мама до сих нор лежит в больнице и я возле ней каждый день дежурю. Мне необходим расчёт, а чтобы вы поверили, у меня есть справка, — и Шухин вынул сложенный лист бумаги. Грушкин подумал секунду и пригласил Шухина: — Пойдём в кабинет. Вроде и образованный парень, партийный, но зачем бежать? — Выговаривая находу Грушкин. — Приехал бы ко мне, так, мол и этак, неужели бы не отпустили по уважительной причине… — Человек за мной приехал, сосед по квартире с просьбой от матери, вы понимаете, не было времени на формальности. — Понимать-то я понимаю, но хотя бы бригадира своего предупредили. — Бригадир и заведующая СТФ в курсе были… — доказывал Шухин уже в кабинете за полированным столом председателя колхоза. — Хорошо, пишите заявление на расчёт. Шухин у секретаря — миловидной женщины лет тридцати пяти, написал заявление, указал причину своего увольнения из колхоза и быстрее к Грушкину в кабинет, пока он ещё был у себя. Председатель сидел, повернувшись к окну и смотрел на отцветающий сад за окном, о чём-то думал, подперев ладонью подбородок, а когда вошёл Шухин словно очнулся и, поправив очки, поинтересовался: — Никому ничего не должны? — Позвоните в Малиновку бригадиру или той же заведующей СТФ, они вам подтвердят! Грушкин поднял телефонную трубку и попросил своего секретаря: — Наденька, соедини меня с седьмой бригадой? Да, да, с Малиновкой!
   Минутное молчание, затем в трубке Шухин услышал знакомый голос Плаксовой: — Слушаю! — За ветеринаром Шухиным у вас есть задолжности? — Нет, увольняйте! — Прозвучал сочный голос Плаксовой, от которого у ветеринара дрогнуло сердце. Грушкин тут же подписал заявление на расчёт и сказал: — Можете идти в бухгалтерию. — Спасибо! Шухин в этот же день получил расчётные и за два года отпускные. В итоге вышло около четырёхсот рублей и это как нельзя лучше для его теперешнего положения там в Ростове. Остаток дня он просидел на остановке, пил с горлышка вино и не чувствовал радости от случившегося. Порывался поехать в Малиновку, но попутного транспорта туда так и не попалось. Предполагал, что Татьяна уже родила, но не знал кого: мальчика или девочку. Так хотелось расспросить об этом Елизавету Сергеевну, а потом уж спокойно уехать в Ростов. Сами по себе с глаз Шухина катились слёзы, но он не вытирал их, потому как на остановке кроме него никого не было из посторонних и он давал волю своим чувствам. Когда завечерело, снова пошёл в котельную скоротать полночи, где уже был другой кочегар. Им оказался высокий долговязый парень лет тридцати с длинными рыжими усами, похожими на зубную щётку. Он был не разговорчив, но когда выпили самогону, то говорил медленно, всякий раз повторяясь и Шухину было трудно понять о чём тот рассказывал конкретно, но поддакивал, лишь бы потянуть время, оставаясь в тепле. А уже на следующий день поутру Шухин был в родном Ростове. Непонятные волнения охватили его душу ещё в дороге, он поспешно пересел на городской транспорт и слез у больницы. Начинался рабочий день. Больница где лежала мать, была уже открыта и он без промедления направился по коридору в
палату. Медсестра угадала посетителя и остановила в нерешительности пояснив: — Вам необходимо зайти к заведующей отделением, вот в те двери. Шухин немного постоял в нерешительности, подумал к чему такая официальность, но подошёл к нужной двери и постучал. — Входите! Кажется Шухин ваша фамилия? — Да, Пётр Шухин, а что? — Голубчик, присядьте на кушетку. Как вы себя чувствуете? Шухин даже и заподозрить не мог к чему такие официальные любезности и заботы о нём. Ждал непонятно каких объяснений. А заведующая отделением женщина в возрасте с короткой стрижкой на голове, смотрела внимательно на вошедшего, в мозгу подбирая нужные слова. Успела заметить в глазах посетителя настороженную нервозность и выпалила: — Вы знаете, молодой человек, ваша мама этой ночью скончалась от сердечной недостаточности и отека лёгких. Мама оставила вам записку… Насколько Шухин был крепок по жизни и мог перенести всё без ограничений, но подобного убийственного сообщения вынести не мог: сознание его поплыло, он стал медленно заваливаться на бок. Заведующая выбежала в коридор и позвала медсестру на помощь: — Сестра, сестра!.. Зайдите срочно ко мне! Минут через пять Шухина привели в чувство. Ему ещё раз напомнили, что родительницы нет в живых и какие неотложные дела следует совершить уже сейчас и сегодня. Добравшись к вечеру домой, он первым делом нашёл Сашу и попросил её помочь ему с похоронами.
   Траурные приготовления, как показалось Шухину, не имели конца, спасибо Саша была с ним рядом, всюду распоряжалась от его имени, куда-то ездила, заказывала, добивалась… Отпели мать в маленькой кладбищенской церквушке. Шухин щедро заплатил батюшке за ритуальный обряд. Всё сделал, как просила в записке мать, но успокоение собственной души не находил. Когда с помин разошлись соседи и знакомые по подъезду, Шухину вдруг стало сумно находиться одному в пустой квартире с горой грязной посуды и он попросил Сашу заночевать у него. Прошло время. Саша напоминала Шухину устроиться к ней работать в зоопарк, но тогда у него ещё не было на руках расчёта из колхоза, а когда он появился, Шухин с горя запил. Деньги собранные матерью ещё оставались и не малые и он заливал душевное расстройство, с трудом привыкая к гнетущему одиночеству. Вы помните, ещё до смерти матери, Шухин вынашивал план наказания принципиальной тёщи? И вот бессонные ночи дали свой результат, подтолкнув его к незамедлительному действию. Однажды он проснулся на своём затёртом диване и в голове мгновенно сложилось роковое письмо в районную прокуратуру Заветного. Он нашёл на секретере ученическую тетрадь в клеточку, шариковую ручку, придвинул к дивану стул и размашистым почерком написал: «Органам внутренних дел Заветинского района от ветеринара бригады номер четыре — Шухина Петра Романовича. Достоверно заявляю, что Плаксова Любовь Егоровна заведующая СТФ на протяжении двух последних лет тайком вывозила на продажу выбракованных свиноматок и продавала их для своих корыстных нужд…» И подписался: «Ветеринар.» На следующее утро спозаранку Шухин поехал электричкой в город Батайск и на железнодорожной станции с некоторым облегчением и сознанием исполненного долга
коммуниста, опустил письмо в почтовый ящик. Ему казалось он сделал главное по возвращению домой, так сказать, снял с души бремя ответственности перед обществом и собственной совестью. Однако, его стала мучать непонятная тревога, что он, по сути, предал свою любимую и теперь не находил покоя и потому заливал свои бродячьи мысли спиртным. К Шухину часто приходила Саша с бутылкой вина в пакете или водкой. Она поддерживала его морально, просила не раскисать и советовала впредь держаться теперь вместе. А вечером Саша склоняла его к близости, на что Пётр философски и бредово упреждал её: — Я где-то читал или от кого слышал, что умершие родственники всегда приходят домой и это продолжается до сорока дней. При том они всё видят вокруг и слышат, только повлиять не могут и остаются немыми свидетелями, а я бы добавил: немым укором нам живым! И представь себе, — продолжал Шухин, — моя мама сидит сейчас тут смотрит на нас, всё понимает, а потом что скажет мне, когда я уйду туда? — Да брось ты фантазировать! — Смеясь, успокаивала его Саша. — Это всё бредни бабок или больных психикой людей! Может и ты уже того… — показала она ему себе у виска. — Пошли в ванную, — предложила Саша, — уж там твоей родительницы наверняка не будет: тесно трошки. — Придёт время, мы с тобою тоже умрём и как потом будем объяснять своим родителям аморальные проступки? — Стоял на своём Шухин, вяло сопротивляясь. — С подобным умонастроением недолго и в Ковалёвку попасть, — возражала Саша, горячо лобзая Шухина. — Твои родители просто мертвы и как они могут ходить? В их жилах давно остановилась кровь, разрушились мозговые нейроны, а желудочно-кишечный тракт?.. Что с ним прикажешь делать? Я соглашусь, что их души улетели в рай, космос…
   Но Шухин уклонялся, а Саша сердилась, горячо обнимая его. Она почти насильно стаскивала с него рубаху и брюки при этом угрожала: — Тогда я загуляю с другим… Пошли, пошли в ванную, ты лишь больше возбуждаешь меня! Заметь: таких, как я столько в городе… — При этом она загадочно улыбнулась, всё-таки склонив его к близости. И так Плаксова поняла, что она беременная от Шица. Аборт делать категорически не советуют, значит рожать. В сорок три это накладно, но иного исхода нет. Когда она встретилась с Шицем на пустом летнике в вагончике, включили электроплитку, чтобы было им тут теплее. И вскоре действительно стало по-домашнему уютно! Шиц ласкал Любовь Егоровну, опустившись перед ней на колени, поглаживал полный её живот и говорил: — Ты так аккуратно ходишь, что беременности и не видно! Наконец-то у меня появится продолжатель моего рода… Женщина тихонько посмеивалась от удовольствия и говорила в ответ: — Это потому что я полная, — ответила ему Плаксова, таинственно улыбаясь. Она чувствовала его тёплые ладони у себя под юбкой, которые опускались всё ниже и ниже, добрались до промежности и нетерпеливо спросил: — Можно?.. — Нужно! Я тоже вся горю, милый… Если бы кто проходил по дороге мимо вагончика, наверняка услышал приглушённые стенания женщины, но в такую раннюю зорю здесь никто не ходил, потому что на свиноферму дороги в зимнее время накатывали выше и тропинки тоже. Летник аппендицитом стоял в стороне, и возлюбленных никто не мог потревожить.
Потом Плаксова оставалась лежать на топчане с заботливо укрытыми ногами курткой Шица, а сам он сидел на краю длинного топчана и курил, посматривая на яркую спираль электроплитки. — О чём думаешь? — тихо спросил бригадир, не глядя на её размытые очертания профиля подсвеченные розовым светом. — Уезжать нам надо, — тихо напомнила Плаксова, задрёмывая, — мы уже доигрались, а в июне рожать. Мы с тобою так и не определились. Завтра Татьяну повезу в больницу, ей срок двадцатого февраля. Ты видел, как она гора горой ходит? — Не двойня ли там у неё!? — вяло поинтересовал- ся Шиц. — Сердцебиение одно, — успокаивающим тоном пояснила Любовь Егоровна. — Я вот что думаю, нам необходимо продать ещё десять свиноматок, которые у меня на балансе не числятся. Знаешь… опасно оставлять и на этом шабаш. Андропов чудит, но, по-моему, всё давно безнадёжно упущено: Сталинские времена ушли в прошлое, а Брежнев своею снисходительностью дал людям волю, теперь их трудно приучить к кнуту и прянику. — Ты права, но давай политику не трогать: не нашего это ума дело. Придётся решать свои проблемы, на этом и всё! — Вот именно! Думаю, сначала надо уехать тебе, — рассуждала вслух Плаксова, — туда — в сторону Ленинграда. Там ближе границы чужих стран. Устроишься, сообщишь мне заказным письмом, тогда поеду я. — Рассчитываться не будем? — Уточнил для себя Шиц, закуривая очередную сигарету. — Кто нас отпустит, милый, по хорошему?.. Ты же не Шухин! Деньги сделают всё! Потому я и колочусь, чтобы продать эти последние десять голов, а иначе меня за них за одно место возьмут.
   - Давай назавтра? Как раз и поедем вместе. Я у Привознова возьму машину, скажу на мельницу надо. Часа в четыре загрузимся по-тёмному и на Заветное. Только я созвонюсь со своими оптовиками, предупрежу их заранее, годиться? — Логично! — Согласилась Плаксова и ещё раз напомнила: — Я к чему это всё, чтобы ты первый смылся по любым предлогом, ты лицо не материально-ответственное, а я да. — Хорошо, — в задумчивости ответил Шиц и притих на краю топчана, а Плаксова задремала, потому что спокойно засопела, уткнувшись лицом в крашеную стену вагончика. Как ни странно, но Шицу не дремалось, он поглядывал на сексуальные бёдра женщины, мощные ляжки и чувствовал как новая волна желания тревожила его душу. Он сидел и думал: «Сколько человеку нужно для счастья?.. Всего ничего! Вот она лежит моему сердцу услада и забава похоти, вынашивает ребёночка и, казалось бы никаких тут осложнений нет. Одна головная боль: как уехать от бесплодной жены и из хутора? Кем я буду в глазах собственных людей доверивших мне власть? Но ведь Люба не боится?..» — Спрашивал у себя Шиц, посматривая на любимую женщину тихо посапывающую себе в ладоши, — «А я в смятении, червяк…» Шиц притронулся осторожно её ноги тёплой и до боли родной, погладил нежно и его глубинные мужские чувства стали вновь неуправляемыми, как разбуженный вулкан и Шиц спросил женщину: — Люба, ты знаешь, что мне сейчас пришло в голову? — В изумлении преподнёс он, — Почему так, откуда мы все мужики появляемся на свет, потому всю жизнь нас снова и снова влечёт туда?.. Плаксова сонно хмыкнула, помолчала и спросила: — Милый, ты что-нибудь придумал под каким предлогом будешь уезжать из Малиновки, ведь время поджимает, ребёночек наш зашевелился?
— Да! Как ты помнишь я жаловался тебе, что геморрой меня мучает? Так вот его надо лечить и немедленно! На днях заеду в поликлинику, поговорю со своим знакомом проктологом, пусть выпишет санаторную карточку — направление в санаторий — профилакторий на ближайший месяц. На этот срок меня кто-нибудь подменит в бригаде… — На меня свалят бригаду, а на кого ещё?.. — Напомнила Плаксова сонно позёвывая. — А ты скажи председателю, что мол тебе самой надо ложиться на операцию по удалению кисты… — Ты прав! Сначала уедешь ты, а следом и я. На твоё место порекомендую Ведёрина, а на своё Лидку Привозную. — Это идея! — С радостью поддержал Шиц возлюбленную. — Пусть попробуют чем это лихо пахнет! Плаксова от удовольствия даже ногами пошевелила, пряча голые пятки под полу куртки Шица, а он взял их в тёплые руки и принялся нежно целовать. — Что ты делаешь? Они грязные, лучше ложись рядом!.. Через полчаса Шиц опять ютился у ног возлюбленной, опустошённый пылкой страстью к возлюбленной, жадно курил сигарету, слышал, как тихо посапывала сполна удовлетворённая женщина и почему-то грустно вздыхал, посматривая на красную спираль самодельной электроплитки. На другой день Шиц возвращался из Заветного в Малиновку сам на пустой грузовой машине, Любовь же Егоровна с дочерью остались в поликлинике по женским делам. От бессонной ночи проведённой в напряжении и волнении, ему дремалось за рулём, гладкая порога способствовала тому и бригадир то и дело терял над собою контроль. Встречный транспорт в такой ранний час не попадался и Шиц давил на газ, чтобы поскорей попасть домой. Восточный ветер бушевавший все эти дни практически сошёл на нет, в кабине было тепло от работающего мотора и Шица окончательно сморило. Бригадир был  не профессиональным водителем и потому не ведал, как это опасно заснуть на дороге. Он не заметил ехавшего впереди на мопеде серенького невзрачного человека и открыл глаза, когда его переднюю часть машины подбросило будто на огромной кочке, отвалившейся от чьей-то машины. Он открыл глаза и боковым зрением успел заметить вздыбившуюся на встречном ветру полу фуфайки у переднего правого подкрылка. Пока соображал, что же это такое, подпрыгнуло заднее колесо, перехлябило даже кузов. Шиц резко затормозил и вышел взглянуть, что там могло быть. Его взгляду открылся ужас случившегося. Под спаренными шинами он увидел искорёженный мопед и лежавшего чуть поотдаль мужчину неопределённого возраста с седевшей бородкой и коротко стриженными усами. Человек лежал на обочине неподвижно и чувство крайнего ужаса охватило Шица. «Я убийца…» Перед бригадиром стал рушиться и исчезать его правильно выверенный мир и он понял, что это конец. Инстинкт самосохранения заработал в мозгах, как противовес, вокруг ни души, ноги сами понесли его в кабину, почти на автомате включил скорость, дал газу и не оглядываясь в зеркало заднего обзора поехал, как не бывало, внушая себе, что ему всё это привиделось в страшном сне, от которого хотелось скорее избавиться. — Это даже хорошо, что никто не видел… — успокаивал себя Шиц. — Нет свидетелей, нет и преступления. Пойди докажи, кто мог задавить человека?.. С кучей всевозможных душевных нагромождений, Шиц свернул на гравийку и ехал, как ему показалось целую вечность, затем свернул перед Малиновкой на сенокосный луг, нашёл незамёрзший ерик и принялся тщательно мыть кузов машины от свиного навоза. Он и заподозрить не мог, что его преступление мог кто-нибудь увидеть. Но, совсем случайно на бывшем пшеничном поле прилегавшем вплотную к редкой, низкорослой лесополосе за которой и была асфальтированная
трасса, на ржавой от дождей копне отдыхали охотники. Они курили, травя байки, а когда услышали громкий стук донесшийся со стороны дороги, а вместе с ним скрежет металла, посмотрели в даль и увидели неприглядную картину наезда. У кого-то оказался полевой бинокль, в который даже разглядели серию и номер машины, записали в блокнот, а по возвращению в Заветное свои данные занесли в милицию. Малиновка встретила Шица настороженно и неприветливо, словно чужого. Даже в неровностях начавшихся заборов угадывалась враждебность. Что-то и впрямь изменилось в его отсутствие и чувство отчуждения веяло даже от хуторских хат. Они говорили ему: «Ты лишний, лишний, лишний… Ты убийца!» И все же Шиц приехал в тракторную бригаду, поставил машину в ряд с тракторами и ни с кем не встречаясь огородами пошёл домой. Жена Шица — Ольга, сегодня проснулась поздно, вяло заправила постель, дважды наступила на веник почему-то он лежал по середине комнаты, но убрать его из-под ног не торопилась. Последние месяцы её гложила не проходящая обида лишь по той причине, что её муж гуляет с заведующей СТФ. Эту страшную новость она узнала от местного электрика по прозвищу БАМ. Этот невзрачный на вид человечишко подслушал стенания Плаксовой в вагончике летника и приглушённый разговор самого бригадира. Теперь Ольга хотела знать некоторые подробности относительно измен своего мужа, но БАМ куда-то исчез и молодая женщина никак его не могла увидеть, да и спросить не у кого. Ходили слухи, что электрик покинул хутор, ему не понравилось работать тут за копейки, вот и вся информация. Но теперь Ольга не будет молчать больше и сама спросит у мужа, правда ли это всё? Она четыре года терпела, как могла сохраняла семейные узы, закрывала глаза на блудни своего ненаглядного, а месяца четыре назад Господь послал ей беременность и Ольга с трепетом ждала пока зашевелится плод. Теперь она серьёзно поговорит с Валерой об их дальнейшей семейной жизни и если что не так пойдёт, уедет к родителям в город Шахты. «Надоело… — шептала она сама себе под нос, — бесстыдно гуляет с этой ломовой лошадью, какая вызывает в душе только крайнее отвращение, а ещё всегда приходится улыбаться при застольях, разговаривать с соперницей, унижаться…» Но вот открылась дверь хаты и тихо вошёл Шиц. Присутствие мужа Ольга почувствовала голыми участками своего тела, потому что была сейчас в одной комбинации. Что она сделала в его появление так наконец-то подняла валявшийся под ногами веник и поставила в угол. — Оль, здравствуй! — Чужим ослабевшим голосом произнёс бригадир, не зная, как ему начать оправдываться за очередное отсутствие. Ольга вздрогнула, хотя его выявление для неё не было неожиданностью. Она обиженно повернулась к нему спиной, тем самым давая понять, что она что-то знает. А Ольга думала: «Опять тебя не было дома всю ночь? С той шалавой прогулял?..» — И слёзы обиды сами полились из глаз. Шиц поведение жены принял для себя, как предостережение, хотя и колебался в истинности: «Если это результат очередной ревности, то я могу уже сейчас погасить накал обид жены ухаживаниями в постели, пока она не совсем прибрала её, а если нет?.. И случившееся с ним на трассе прибежало в хутор быстрее автомобиля, то это другое.» Разбираясь со своими мыслями, Шиц не пошёл в глубь комнаты, а сел у двери на табурет и холодными пальцами медленно разминал очередную сигарету. Он продолжал думать и ждать, что-то она сама мне скажет об этом. Ему хорошо были видны голые узкие плечи жены, слегка прогнутую спину — результат длительных сидений возле швейной машинки. У него, вдруг шевельнулась непонятная жалость к Ольге, уловив себя на том, что в последнее время
совсем мало уделяет жене время. А Ольга стояла в его новогоднем подарке, на ногах же красовались тёплые тапочки привезённые из Заветного к восьмому марта. Ольга шмыгнула носом и ещё ниже опустила плечи. Шиц расценил это, как глубокую обиду. Чтобы не потерять равновесие одной рукой оперлась на подоконник, другой закрыла себе лицо. «Господи, — думалa молодуха, — если ты есть, оглянись на мои душевные муки, за что наказываешь?» Не почувствовала, как неожиданно всхлипнула вслух и это произвело на Шица эффект разорвавшейся гранаты, какие на учении кидал в армии с окопа. В отчаянии, Ольга не могла больше молчать и выкрикнула в никуда: — О всех твоих похождениях знаю!.. И молчи не оправдывайся! Мне стыдно в среде баб находиться, только и слышу от них колкие насмешки, да подробные рассказы о твоих кобелиных похождениях с той ненасытной потаскушкой! А ещё бригадир… Партийный человек! Вот поеду в центральную и всё парторгу расскажу, не поможет, сама ребёночка воспитаю!.. В последних сказанных словах Ольги прозвучала не прикрытая гордость, отчего Шиц повторно вздрогнул и поднял на жену вопросительные усталые глаза. Не ослышался ли он?.. Но, переспросить беременна ли она, в действительности сухой язык не шевелился во рту. Наконец, совладал с собою и осторожно спросил: — Правда? Ольге захотелось посмотреть выражение лица мужа и полуобернулась к нему. Свет падающий из окна, чётко обрисовал слегка обозначившейся живот, какого он не наблюдал у жены раньше, да и смотрел ли он когда-нибудь, уверившись в её бесплодии. Он поднялся со стула, скомкал в ладони дымившуюся сигарету и, сделав к Ольге несколько шагов, оказался рядом. Обнял её за покатые плечи и переспросил:
   - Неужели это правда? Только не молчи!- шептали его губы. — Я же тебя люблю! Вместо ответа, Ольга расплакалась ещё громче и, чувствуя боль в суставах плеч, неохотно призналась: — Пятый месяц пошёл… Но тебе нет дела до меня: твои глаза все эти месяцы торчали в жо.. той лярвы! — Молчи! — попросил Шиц, краснея лицом. — Эта новость меняет всё! — Сам убедись, вот он!.. — Порадовалась Ольга, взяла своей дрожащей рукой, холодную и грубую руку мужа прижала ладонь к животу. — Слышишь?.. Слышишь. А вот ещё раз!.. Только не дыши мне в ухо. И Шиц отчётливо расслышал своей огрубевшей ладонью толчки будущего ребёнка и тоже чуть не расплакался от радости, в то же время думая: «Быть может я избежал бы несчастья на дороге, узнав о беременности на сутки раньше?» Шиц находился в оцепенении ещё несколько минут, в нежелании отнимать руки от живота жены. Он чувствовал, как возвращались к нему забытые чувства любви и страсти к этой брошенной, по сути, хорошенькой женщине. Он и сам не понимал что именно нашло на него, когда впервые встретился с Плаксовой? Чувство ненасытного самца или что-либо большее?.. Но его внутренние чувства менялись на глазах Ольги: жена становилась ему ещё ближе и роднее с каждым мгновением, будто с него сняли покрывало наговора. А Ольга допытывалась: — Признайся, дружок, зачем это Плаксова на днях к нашей фельдшерице приходила? А то бабы там перешёптывались, не забеременела ли она? — Ради Бога, у неё есть муж и мне сейчас не до этого… — взмолился Шиц осыпая жену поцелуями.
— Лиса… Ой, лиса! — хохотнула Ольга, неохотно уклоняясь. — Не на аборт ли собирается?.. Всё-то ты знаешь, кобель, но молчишь. — Откуда, Оль? — Равнодушным голосом ответил он. — У неё законный муж есть, какие дела? — Не притворяйся! — Повысила голос Ольга, но так, чтобы держать контроль над мужем. — Небось только что её целовал да обнимал? Как не стыдно! Ты ею насквозь провонялся: знаю даже, каким она дезодорантом пшыкается. — Не был я у неё, честное слово, — клялся Шиц, говоря ложь и прижимая к себе дорогое ему тело жены, а сам посматривал в окно на задний двор, где белые утки сидели впритык одна к другой, а их пух, застрявший в сухой траве трепетал на ветру. После случившегося с ним там на трассе, Шиц особенно остро почувствовал близость родного ему человека, хотелось прижаться к Ольге, этому дорогому ему человеку и, как ни странно, найти в жене нужную ему защиту, а губы продолжали нести ложь: — В центральной на заседании я был. Скоро сев, подкормка озимых, работы непочатый край и всё в одни руки, — продолжал на ходу сочинять бригадир, понимал, что малодушничает, — до самого утра ездил по полям, смотрел хлеба… — Это кромешной-то ночью? — Посмеялась Ольга. В знак согласия и примирения, Шиц поцеловал жену в маковку и долго не хотел отрывать губы от тёплого женского тела. Но тут совсем случайно увидел одну седую волосину в её голове и подумал: «Может показалось?» Снова корил себя в том, что в этом виновен только он сам. — Ты чего это там шепчешь? Не иначе чувства открылись, а может придавило? — Беременности нашей рад! — Значит, ты меня мучил все эти годы, издевался, как мог, тягался с той шалавой, потому что не надеялся на меня?
   - И да и нет... - как мог выкручивался Шиц, гладя по покатым плечам. — Но теперь будет у нас совсем по-другому! — Спасибо, изверг мой, но ты никогда не задумывался, что можно было бы взять мальца из детдома?.. — Приходило в голову, но я эгоист и потому буду любить лишь своих детей. — Хорошо, что хоть сам признался, — подметила Ольга, неохотно выпутываясь из его крепких объятий, как из оков и предложила: — Завтракать будешь? — Да, любимая, да! Я очень хочу есть. Мы сегодня не просто будем завтракать, а торжественно отметим твоё признание в беременности! — Слава тебе Господи, — смеясь согласилась Ольга, — мой муж проснулся! Шиц нежно повернул к себе жену и поцеловал её в губы, как может быть не целовал со дня их свадьбы. — Б-рррр, я согласна на большее, только через баню! — Хорошо, пойду её растоплю, — весело согласился Шиц и ушёл на задний двор, где в глубине стояла неприглядная наспех сложенная ещё его родителем кирпичная банька, не такая, конечно, как у Плаксовой, но купаться можно. Он был рад, что всё так мирно кончилось и теперь бригадир обдумывал, каким образом объясниться с Любовь Егоровной. Уже со второй половины дня Шиц купался с женой в маленькой баньке рассчитанной сугубо на двоих. Тут стояла широкая лавка, на которой можно свободно сидеть и даже лежать. Жарко горела дровами печь, кипела в больших чугунах вода. Интимная обстановка располагала ко многому и супруги сполна пользовались уединением. Потом обливались горячей водой, тёрли о шершавый точильный круг свои огрубевшие за лето пятки и говорили, говорили… стараясь не вспоминать плохое. Им было весело и не скрывали своего счастья. По воз
вращению в дом, планировали накрыть богатый стол и посидеть наедине с рюмками хорошего вина. В этот момент с улицы донеслись протяжные гудки автомобильного сигнала и Шиц недовольно ругнулся: — И кого там принесла нелёгкая?! Он быстренько обтёрся полотенцем, оделся и вышел из бани, предупредив жену, что скоро вернётся. Шиц шёл по заднему двору и думал: «Не иначе Грушкин приехал. Может накапал кто-то, что он отсутствует на работе.» Даже когда увидел милицейский УАЗик, не придал этому большого значения, потому что привык. К нему домой ездили люди из районного отдела милиции, попросить выписать поросёночка или мешок комбикорма. Приближаясь, Шиц даже угадал сидевшего за рулём сержанта Проскурникова Алексея, а вдоль штакетного забора нервно прохаживался в кожанке капитан следственного отдела района Нестерук. Он ежесекундно менял позу своих длинных рук, словно не знал, куда их пристроить. Даже теперь, при виде почётных гостей из районной милиции, Шиц не заподозрил беды, не возникло настороженности, в том, что он утром задавил человека. Как-то успел отодвинуть это горе на второй план, от радости, что жена призналась в беременности. Бывало часто выпивал с Нестеруком, но теперь ему было не до них. — О-ооо, Григорьевич, какими судьбами?.. — Окликнул Шиц капитана издалека. Нестерук ещё раз передвинул плечами, прицельно посмотрел на местного бригадира с чьих рук часто кормился и только протянул ни о чём не подозреваемому Валерию тощую руку со словами: — Рад видеть в здравии! Тут такое дело… Надо коечто прояснить. Присядем-ка в машину? Разговор к тебе имеется, — ещё раз напомнил Нестерук.
   Поудобней усаживаясь на заднем сидении, Шиц захлопнул дверцу кабины, так как резко тянуло сквозняком, а он только что из бани. Даже после этого полуофициального тона Нестерука у Шица не возникло подозрение об надвигающейся опасности, лишь поспешно застегнул рубаху на все пуговицы и запахнулся в тёплый жакет. Бегло скользнул взглядом по толстой бледной шее сержанта в крупных складках, оценив его мешковатую осанку в какой уже чувствовалась агрессия и эта тишина несколько удивила бригадира. — Тут такое дело, Рафаилыч, — начал капитан издалека, подыскивая нужные слова, хмыкая в нос, будто там что прилипло. Затем доверительно полуобернулся на переднем сидении пассажира и нервно затряс ногой. — Ну… тут, короче, может догадаешься сам и скажешь? Нестерук замолчал в ожидании, вперившись проницательным взглядом в тонкие черты лица Шица и помог ему: — Короче, мои следственные дороги привели прямиком к тебе… Он виновато опустил голову, будто задавил человека не бригадир, а сам. — Теперь понимаешь?.. Шиц судорожно закашлялся от пронзившей его мозг мысли, которую так хотел забыть. Удушливый спазм перехватил горло. Он выпрямился, посмотрел по сторонам, словно ища поддержки. Конечно, Шиц догадался обо всём, а капитан продолжал: — Машина вашего бригадного шофёра совершила наезд утром на некоего Павленко из хутора Коржовка. Да, да… со смертельным исходом. Перед тем, как приехать к тебе, мы уточнили за рулём был ты, — с некоторым сожалением заключил капитан. — Да я, — признался неохотно Шиц, доподлинно понимая сложившуюся для него непростую ситуацию.
— Как же тебя угораздило? И почему именно ты? — Я… Наверное задремал… — Это бывает, — посочувствовал Нестерук. Шица качнуло: неожиданно закрутилось в голове, и он большими пальцами потёр себе виски, в страхе потерять над собой контроль. — Сочувствую, друг, что так всё вышло. Да и тот человечишко был тьфу! — Откровенно досадовал капитан, жалея бригадира. — Оно может и так, — согласился Шиц, — но и он хотел жить. С этими сказанными Шицем словами сочувствия, он полез в карман брюк, достал сигарету, капитан попросил: — Угости и меня? Закурили, каждый думал о своём. Сержант тоже попросил спичку у Шица и стал ею ковыряться в зубах до крови. — Дела твои, брат, и впрямь плохи, — снова заговорил капитан. — Может быть и замяли как-нибудь, но жинка у погибшего крикливая, не даёт спуску нам, просит дело передавать в суд. — Я этого не хотел, — упавшим голосом заговорил Шиц, — наверное судьба… — Рано отчаиваешься. Нет в жизни безвыходных ситуаций, — утешал капитан. — Если поторопимся и вовремя задобрим вдову, тюремный срок можно значительно сократить. Думать надо, думать, — торопил свои мысли следователь. — А у тебя на вождение автотранспорта права есть? — Только на мотоцикл, — признался Шиц. — Это хуже, — посочувствовал Нестерук. — Рисковый ты парень. — А зачем ездил в район? — Свою заведующую свинофермой Любовь Егоровну Плаксову с её беременной дочкой возил: схватки у молодой ночью начались.
   - Да что это такое?... - возмутился капитан. - Напасть какая-то! Расскажу тебе и за Любовь Егоровну, но это по дороге. Деньги у тебя есть? — неожиданно поинтересовался Нестерук. — Они, ведь, не Бог, но милуют. — Тысяч пять-шесть, — ответил настороженно Шиц, и прибавил: — На машину собирал. — Вот и отлично! Бери их, одевайся и поехали! Надо ковать железо, пока оно горячее! — Заодно и жену предупрежу, что отлучусь. — Не волнуйся, я тебя и назад привезу, только необходимо спешить. Адвоката в курс дела ввести.

   Глава 38

   Пока Шица везли в УАЗике в район, Нестерук то и дело оборачивался к нему и говорил довольно громко, чтобы бригадир понимал каждое его слово: — Надо вac, ребята, спасать! Тут на днях к нам пришло обвинительное письмо на Любовь Егоровну. В нём такие факты приводятся, с которыми не поспоришь. Если мы не дадим ход этому делу, не сносить мне головы… У вас кто-нибудь живёт в Батайске, который был бы вхож в тайные дела заведующей СТФ? Шиц задумался, на полную включив свою память и в сомнении ответил: — Вроде никого. — А Шухин? Эта фамилия вам что-нибудь говорит? — Ах, этот… — досадно согласился Шиц, — наш ветеринар практикант из Ростова. Кстати, он Любовь Егоровны зять! — Это совсем плохо, — стушевался Нестерук, — тут чтото семейное.
   - Я не в курсе.
   Всё одно для Плаксовой плохо и мой ей совет: пусть она уедет на год или два из колхоза, пока о ней забудут. Скажешь ей, а то мне как-то не с руки, а вы в одной упряжке работаете. Она поймёт тебя, — советовал Нестерук, подымливая сигаретой. — Ты сказал, что она где-то здесь? — Если только не уехала домой, — напомнил обескураженный Шиц, чувствуя, как между Любовь Егоровной и им расходится земля, он хладнокровно прикидывал в голове: «Ну хорошо, заплачу, дадут мне год или три, но ведь у меня через несколько месяцев родиться от Ольги сын или дочь, и у Плаксовой тоже?.. Зачем всё это в одну кучу?» — Вы заключите меня под стражу? — Спросил Шиц безнадёжным тоном. — Нет, нет! — Развеял страхи капитан. — Сегодня я сведу тебя с адвокатом, перетрёте с ним все острые вопросы относительно погибшего, а адвокат уже будет разговаривать с потерпевшей и предлагать ей энную сумму компенсации о потере кормильца. На какой сумме сойдутся, не мне решать, но адвокат тебе скажет сам. — Тысяч пять, шесть, — сухо ответил Шиц, но от волнения даже вспотел, вспомнив как они ему доставались эти деньги. — Думаю, хватит старухе за убиенного, и адвокату заплатить за труды, — прикидывая, рассудил капитан, видя, как Шиц то белеет, то краснеет от волнения. По приезду в Заветное, Шиц первым долгом побежал в больницу узнать не там ли ещё Плаксова Любовь Егоровна и какое состояние её дочери. Капитан же поехал за потерпевшей в соседний хутор, чтобы свести её с адвокатом. Действительно, на сегодняшнем дне сошлись все беды и хлопоты Шица. Как только Плаксова привезла дочь, у Татьяны начались схватки. Шиц нашёл Любовь Егоровну в мрачном коридоре родильного отделения, сидевшую на коричневой кушетке. Она удивилась появлению бригадира, кисло улыбнулась ему и, приложив к губам палец, дала понять, что бы Валерий не разговаривал. Он присел рядом и на ухо спросил: — Ты что тут делаешь до сих пор? На что Плаксова шёпотом ответила: — Таню протрясло в кабине грузовой машины и начались схватки. Увезли в операционную… Будут делать кесарево: узкий таз и всё прочее. Уже полчаса прошло. Плаксова с минуту посидела в раздумии, а затем спросила: — А ты почему приехал? Или ещё не уезжал? Так время уже два часа дня. — Да тут такое завертелось… — прошептал Шиц ей на ухо. — Давай выйдем на улицу? Они поднялись с топчана и тихо пошли к двери. Уединились за родильным зданием у причёлка, где не было окон и Шиц невесело начал: — Я, Любаша, сбил человека. — Когда? — Испуганно переспросила Любовь Егоровна. — Возвращался домой, задремал за рулём и нагнал велосипедиста. Ну и… — Насмерть? — Да. Здесь дул холодный ветер, который шумел напористо в голых ветвях деревьев. Плаксова стояла понуро, опустив голову на грудь. — А ты точно уверен, именно задавил? — Уточнила Плаксова, теряя самообладание. — Бывает… им лишь бы свалить. — Нет, это правда, — признался Шиц и повернул лицо навстречу восточному ветру. — Буду сейчас разговаривать с адвокатом, может и придём к какому-нибудь соглашению, только деньги надо платить: много денег, счёт идёт на тысячи, — печально поведал Шиц и нервно закурил. — Придётся отдать все свои сбережения, лишь бы не на длительный тюремный срок. Так сказал мне следователь.
— Если советуют, то правильно сделаешь, только торгуйся, а то они хапуги… — деловито напомнила Плаксова, думая о своём рисованном в голове счастье вот с этим любимым человеком. Она слушала Шица и её внутренний мир сужался на глазах подобно шагреневой коже. Все её планы на будущее рушились в одночасье и она чувствовала, как ей не хватает воздуха. Слёзы горести сами собою выступили на глаза и не скрывая печали, она произнесла, что думала: — Что же теперь с нами будет?.. — А ничего, — ответил подсевшим голосом Шиц и добавил, — разрулится всё само собою. Время расставит по местам наши с тобою чаяния. Люба, ты главного не знаешь и я боюсь тебе говорить. Шиц прервал свою речь, таким образом, дав Плаксовой приготовиться к нечто худшему требующему неотложных действий с её стороны. Он видел, как крупные слезинки повисли на ресницах Любовь Егоровны, но, кажется, она не чувствовала их, заглядывая в его печальные глаза. Ему было жаль её, ещё не ведомую в страшный приговор, а Шиц снова закурил и начал издалека: — Ты же знаешь нашего районного следака Нестерука? — А-ааа, Артёма Ильича!.. — Подсказала Плаксова оживлённо. — Да он самый. Так вот Артём Ильич сообщил мне нехорошую весть в твой адрес. — Ну, ну… — торопила Плаксова, сосредоточившись и не зная цели бедственного для неё разговора. А Шиц снова закурил и принялся неторопливо объяснять: — На днях Нестерук получил письмо из города Батайска, в котором с достоверной точностью указывается, как мы, — поправил себя Шиц, — продавали выбракованных машек, ради корыстной наживы. Но самое главное, человек с достоверностью подтверждает, что он об этом знает и может присутствовать на суде… Лицо Плаксовой заметно побледнело. Шиц побоялся, что Любовь Егоровне станет ещё хуже, поддержал рукою за талию, но Плаксова привалилась спиной к кирпичной кладке стены и с трудом спросила у невзрачного неба? — Кто же этот гад? — Но это ещё не всё, — продолжал Шиц, — Нестерук советует тебе немедленно и под любым предлогом срочно рассчитаться из колхоза, сняться с паспортного стола и уехать куда-нибудь на год-два.. Если дадут ход этому письму, а тебя уже нет! — сказал Шиц и бегло посмотрел на голые ветви деревьев раскачивающиеся на ветру. — Ну кто это такой, а? — Тихо спросила Плаксова, нагнув голову. — Кто нас сдал с потрохами?.. — Твой зять, — в задумчивости подсказал Шиц, укрывая свою возлюбленную полой куртки от холодного ветра. Лицо Шица выглядело пепельным, глаза провалились в глазницы и стали беспокойно-пугливыми и злыми. Он тяжело вздохнул и глубоко затянулся сигаретой. — Да это зять… — согласилась Плаксова чуть не плача, — мне в отместку?.. — Ты так думаешь? Помнится Шухин из Ростова? — А долго ли приехать в Батайск и бросить там письмо, чтобы запутать следы, — вслух предугадывала Плаксова. — Дело в том, что рядом с нами кроме моего зятя никого не было. Привозной — могила: за Костю ручаюсь, как за себя. Парень он наш хуторской, проверенный временем, даже лишнего слова нигде не взболтнёт, а вот этот пидор… — Кто, кто? — переспросил Шиц настороженно, не отводя своих зорких глаз от лица Плаксовой, а она повторила: — Мой зять позорник, гомосексуалист, это по-научному.
— Откуда такие подробности? — Ещё больше удивился Шиц, слегка поёжившись, почувствовав спиной пронизывающий холод. А Плаксова вспомнила что-то, усмехнулась скривив нежные губы и продолжила: — Сама застала его с одной сиськастой особой неопределённого пола. Захожу, а они кувыркаются на диване. Хотя бы закрылись на запор. Приспичило им и об осторожности забыли. — Если, как ты говоришь, она баба, то чем могла твоего зятя?.. — Это уже потом. Я так поняла: сверху она выглядит, как девка, а между ног у неё мужская висячка! Не такая уж и большая, но есть чем в заду поковырять. Вот она этим своим достоинством и орудовала у Шухина! Позорник! — С отвращением произнесла Плаксова это слово. — Я зятю сразу условие поставила, чтобы оба убрались из Малиновки куда глаза глядят. Ещё Тане ничего не говорила, просто сказала, что уехал муж её в Ростов к больной матери. Я так поняла, что, как мужчина Шухин Тане вообще не нужен, не интересен: уехал да и уехал… — Что же ты о нём раньше мне не рассказала, — процедил сквозь зубы Шиц, тем самым показывая своё внутреннее отвращение к ветеринару. — Чтобы ты поступил с ним, как с БАМом? Я не хочу мордобоя и крови. И так ты видишь во что вылилось нам, а недоведи Господи убил бы его, зачем грех на душу брать? — Если есть грехи, мы за них и ответим, но мразь необходимо уничтожать, как сорняк! — Стоял на своём Шиц, скрепя зубами. — Твой зять мне с первой минуты не понравился. — Нам никто этого права не давал, Валера, — стояла на своём Плаксова. И чем бы закончился их безутешный разговор, но до слуха Любовь Егоровны донёсся пронзительный визг новорождённого. Даже через кирпичную стену родильного отделения. Плаксова встрепенулась, насколько могло позволить её располневшее тело и кинула Шицу на ходу единственную фразу: — Пойду узнаю, Танин ли это?.. — Люба, жди меня здесь! — Предупредил Шиц вдогонку. Когда Плаксова вошла в коридор, навстречу ей шла нянечка с тазиком в руках и Любовь Егоровна извинительно поинтересовалась: — Кто-то родил, сестричка? — Шухина, — набегу ответила девушка в белом халате забрызганном кровью. — И кто родился? — С замиранием сердца переспросила Плаксова вдогонку. — Мальчик! — Кинула та единственное утешение за прожитые часы в стенах роддома. Где-то через час или полтора пришел Шиц. Нашёл сидевшую на кушетке задумчивую Плаксову и поспешно скомандовал: — Пошли, нас ждёт транспорт до Малиновки, а то больше нечем будет уехать! Уже на ступеньках красного здания Шиц вспомнил и поинтересовался: — Ну, Танька родила? — Внука! — Поздравляю!.. — сказал без особой радости Шиц и почему-то подумал: «Не пойдёт ли сыночек в папу?..» Как раз мимо Малиновки ехал по своим делам районный егерь. Он-то и взялся подвезти необычную пару. Когда впереди замаячил дезбарьер, егерю надо было сворачивать свою Ниву налево, то спросил сидевших сзади: — Может вас подбросить в хутор? — Нет, спасибо, мы пройдёмся! — Открывая дверь машины сказал Шиц, в благодарность. Помог встать Плаксовой и
они пошли неспеша по гравийной дороге в сторону темневшего хутора ставшим им в одночасье чужим и постылым. Шиц взял Плаксову под руку, думая над своей проблемой, как пережить позор, когда все жители Малиновки узнают, что его судят за убийство. Но перед этим, конечно, его исключат из партии, а это куда больнее и трагичнее. Он шёл рядом с Плаксовой, тяжело вздыхал, курил сигарету за сигаретой и не поднимал головы. Для него было всё кончено. Жалел Любовь Егоровну, что скоро расстанется с нею и ничем нельзя помочь. Наконец, Плаксова вспомнила и заговорила: — Ну и о чём договорились? — Сошлись. Да только в моих ушах до сих пор звучат слова вдовы. Они-то и не дают мне покоя. — И что же она такого тебе сказала? — Допытывался Плаксова, осторожно ступая по гальке. — Мол, задавил я ее мужа, как курицу… И ты знаешь, она права. Меня не тревожит та большая сумма откупных, какую передам на днях ей через адвоката, а волнует другое, как я буду жить с этим грехом дальше? — Валера, миленький, выкинь всё из головы. У меня тоже огромная проблема и как я её буду решать?.. Бог его знает. Только сказать: уехать. — Но ведь мы с тобою собирались это сделать вместе, на том и стой! — Посоветовал Шиц, прижимаясь к мягкому боку своей возлюбленной. Тебе просто уехать и затеряться, а я ещё не знаю, куда моя грешная судьба заведёт. Даст-то Бог сведёт нас судьба в будущем. — Поехали вместе? — Предложила Плаксова почти подетски, понимая, что это вряд ли осуществится. — Я бы может и с дорогой душой, если бы знал, что меня ждёт после суда, — как оправдание озвучивал он вслух, заранее готовясь к разлуке с дорогим ему человеком. Плаксова это чувствовала и напомнила:
   - Если что, я буду писать, где я и как сыну Дедовича.Его адрес я тебе дам. Спрашивай, когда он будет приезжать к матери. Так они дошли неспеша до дезбарьера. Шиц зачем-то заглянул в невзрачную сторожку, нашёл её уютной внутри и пригласил туда Плаксову. Когда женщина осторожно переступила порожек небольшой деревянной постройки всю усыпанную примятой соломой и с облегчением опустились на жёсткий топчан сбитый плотниками из абапола. К бригадиру прихлынули необычные до селе душевные чувства к Любовь Егоровне. Он без колебаний опустился перед ней на колени, положил свою продолговатую голову с короткой стрижкой на упитанные ляжки обтянутые дорожной темно-синей юбкой с разрезом сзади, и вдруг заплакал. В своей тридцатидевятилетней жизни, он плакал по-настоящему дважды, когда был ещё маленьким и его побили сверстники за то что он немец, обзывая фашистом. Он знал от родителей, что это были нехорошие люди, начавшие войну с Россией и потому слово стало ругательным для русских немцев. Тогда он затаил обиду на всех русских ребят — там в Сибири и потому плакал матери в подол, совсем, как сейчас в присутствии Любовь Егоровны. Слезами своими выплакивая накопившееся за день несчастье. Плаксова любовно гладила Шища по волосам и певуче завела сердечную песню про кровожадного чёрного ворона, который вился над его головой… Трогательный мотив русской песни и такие же трогательные слова выходили страданиями из глубины души этой сильной, красивой женщины, обладающей певучим голосом. Но странное дело, этот мотив и знакомая песня лечила Шицу пораненную душу, снимала и размывала горечь предстоящей разлуки, отчего становилось легче. Он несколько раз облегчённо вздохнул и затих на коленях женщины, словно уснул, а Любовь Егоровна тихо сказала непонятно кому:
— Кто бы меня так успокоил?.. Шиц вытянул руки, обхватил ими мягкий зад женщины, погладил под попкой её ягодицы и уверенно сказал, будто предложил: — Кто же, если не я. Давай помилуемся?.. В последний раз. — А нас никто здесь не застукает? — Шепнула Плаксова, предчувствуя предстоящую усладу души и тела. — Какой дурак сюда придёт на ночь глядя! — И это правда… — согласилась Плаксова и тихо похилилась массивным телом, располагаясь поудобнее на жёстком топчане...

   Глава 39

   Привозной проснулся рано, и выглянул в окно, где, по обыкновению, стояла его грузовая машина, но её там не оказалось. «Значит в тракторной бригаде», — подумал он, ещё толком не зная, зачем Шиц брал грузовик вечером. Правда, сказал, что отвезёт в райбольницу Дедович Татьяну, а вернее уже Шухину. Ветеринар куда-то запропастился, поговаривают люди к матери уехал в Ростов, плоха она у него. Посмотрел на жену, кормившую грудью новорождённого сынишку, названного Ильёй и подумал: «Сначала нянька у нас, потом лялька!» Появлению на свет долгожданного мальца Константин, конечно, был рад и доверительно подмигнул то ли жене, то ли младенцу, который обеими ручонками обжимал материнскую грудь, высасывая из неё всё без остатка. — Мать, ну я пошёл! — Напомнил Константин, поцеловал жену в щёку и направился к двери. — Если будешь в Заветинской, возьми хлеба булок пять! — Напомнила Лида, испытывая физическую боль и призналась: — Молоко кончается и Илюшка зубами кусает сосок. Вот засранец! — Его пора уже подкармливать хотя бы печеньем! — Подсказал Константин, натягивая на голову тёмную шапку и военный затасканный бушлат. — Всё, пока!.. — Счастливо! — Отозвалась Лидия, морщась от боли, даже не повернув голову на дверь за которой скрылся муж. Ветер заметно поутих, но воздух был полупрозрачным от поднятой в атмосферу пыли. Она висела серым туманом, заметно сокращая и без того короткий день. Первые капли дождя упали на одежду Привозного, на сухую и твёрдую дорогу, предвещая долгожданное ненастье, так необходимое полеводам. Грузовая машина Привозного действительно была в тракторной бригаде в одном ряду с тракторами. Возле неё вертелись два милиционера. Один из них капитан, другой сержант толстый и неповоротливый. Капитана по фамилии Нестерук, Константин узнал сразу: видел его в милиции. Кабина его машины была настежь открыта и тот сидел за рулём, вертя баранку, таким образом проверял люфт. Сержант же по команде смотрел повороты и стопы. — Привет начальству! — Дал о себе знать Привозной, как только остановился у поднятого капота и поинтересовался: — Что техосмотр совершаете? — Да, что-то вроде этого, — согласился капитан, покидая кабину. — У тебя часто берёт машину бригадир? — По необходимости, — спокойно ответил Привозной, будто здесь он посторонний. — Я не имею права ему отказывать: машина бригадная, — с подозрением в голосе напомнил Привозной. — Это понятно, — неохотно согласился капитан, — но у Валерия Рафаиловича нет прав на вождение автомобиля?
— Я что ему инспектор, — сухо возразил шофёр, — вижу на мотоцикле летом ездит, а во вторых, он мой начальник! — Бригадир-то бригадир… — неохотно возразил капитан, но Привозной не хотел ничего понимать: у него своё было в голове, главное машина цела, а тут ещё отвлекла агроном, поинтересовавшись у Привозного: — Ты знаешь, что тебе сегодня ехать в район за посевной кукурузой?! — Ехать, значит поеду, только мне грузчиков давай, я мешки тягать не буду! — Не кипятись, там на складах свои грузчики, я звонила и уточнила, — ответила агроном, протирая глаза платочком. — А что это возле твоей машины милиция лазит? — Я и сам не пойму и ничего мне не сказали… Знаю, что на ней рано утром Шиц возил Дедович Татьяну в роддом. Пока Привозной беседовал с агрономом, милиция села в свой УАЗик и уехала, так ничего и не объяснив, при этом ключи зажигания торчали в замке, что вдвойне удивило бывалого шофёра. Он заправил машину и неспеша вырулил на единственную гравийную дорогу связывающую в распутицу Малиновку с внешним миром и покатил по ней, громыхая бортами. По обочине объехал дезбарьер, а через десять километров был уже на асфальтовой дороге. Если поехать направо, то попадёшь на центральную усадьбу колхоза «Блага Народу», а налево трасса приведёт в Заветное. Машин не видно было ни с той, ни с другой стороны. По обочинам ещё дыбились снежные намёты, присыпанные толстым слоем пыли. Редкие капли дождя впивались в лобовое стекло, рисуя грязные разводы. Привозной не спешил: один рейс за световой день он сделает. Солнце пряталось в сплошных облаках, оттуда срывался редкий дождь. Вдали он увидел одинокую фигурку на обочине и обрадовался попутчику, хотя человек в плаще с капюшоном на голове руки не поднимал. Привозной остановился сам. В щуплой фигуре шофёр разглядел сухенькую старушку с тряпичным узелком в руках, какой она прижимала к тощей груди. — Сынок, ты до Заветного?.. — Да, мамаша, садитесь! — Вот спасибо, вот спасибо, — повторила старушка дважды, тяжело карабкаясь в кабину. — Уже и не надеялась уехать в гости к сыну! — жаловалась она, а домой возвращаться не хотелось. А ну-ка пять километров до Сипуновки! Молодых-то девчат сразу подбирают, а мы старые никому не нужны… Привозной скупо улыбнулся разговорчивой попутчице, понимая безысходность старого человека. Он набрал скорость и рассеянно слушал поглядывая на её морщинистое выбеленное временем лицо, стараясь в чертах узнать кого-то из знакомых. Он давно приметил, что все старые люди чем-то схожи друг с другом. Может их роднили угловатости лиц, угнетающий цвет кожи, копошилась жалость к ним. А старуха бойко рассказывала о зяте пьянице. — Так каждый день и пьёт? — Зачем-то переспросил Привозной, чтобы не молчать. — Пьёт, собака! Говорю дочери, ну зачем ты с ним канителишься? Развелась уж года два, алименты платит на дитя, а со двора не уходит. Дура она у меня набитая! Кормит такого кобеля, да ещё и в постель с ним ложится, ведёт себя, как ненормальная! Послушай, сынок, что дальше расскажу, — торопилась старушка выговориться, прижимая ко впалому животу рябенький узелок. — По ней два таких ухажёра сохнут! Один кочегар, обогревает школу, второй жестянщик на всю округу мастер! А она с этим алкоголиком путается. Посмотрел бы на него, ему по паспорту сорок, а выглядит на все шестьдесят, но хитрый прохвост. Как выпьет, ходит по хате на цыпочках и хихикает в кулак незнамо от чего. Дай ему право, он меня бы в ложке воды утопил, а кулаки так и чешутся… Однажды мне на ухо шепчет: «За тебя, подлую, мне много не дадут…» А на
днях совсем распоясался, потому и уехала от греха подальше! Стою на кухне, мою посуду, он подкрадывается ко мне, ужом, извивается и ужимочки у него на морде не человеческие, чувствую гадость собирается сделать мне, я наготове. Опустила тарелку на стол, да ка-ак двинула ему в харю мокрой рукой! Тут старуха даже засмеялась от удовольствия и, сосредоточившись продолжила: — Он и отстал от меня. Хитрый, изверг! Видит не получилось за шею меня схватить и сразу сменил тактику. Сделал вид, будто ничего такого и не произошло. Приподнялся и на одних пальчиках, как балерина вокруг меня стал кренделя выплясывать, а сам говорит: «Прости, тёща, я пошутил…» Представляешь, сынок, конченый человечишко, а какой артист! Глаза у него, я тебе скажу, зеленого цвета, как у утопленника! Давно бы ушла к сыну в Заветное, тем более звал несколько раз, да другая болячка: невестка настолько брезгливая, что после моих рук чашку не возьмёт. Только и слышишь: «Мамаша, я сама!.. Мамаша, не лезьте!» И так, сынок, всю дорогу, гребует, боится чтобы не дай Бог этот чёртов парадонтоз на заел её. Сколько гостю у них, а без дела не могу сидеть: привыкла всю жизнь возле печи возиться. Поживу у сына, поживу и снова к дочери ланды тяну. Унук у меня там растёт, скучает за бабушкой. Он такой хороший, такой хороший! Десятый годик пошёл, но смышлёный и жалостливый. Наплачусь я от зятя, уйду в свою комнату, а внук присядет на край кровати и ласково говорит: «Бабушка, не плачь, я пряника тебе принёс!» А я и не плачу, отвечаю ему: успокоилась я внучок. А он мне: «Бабушка, дай я на тебя погляжу, а то не дай Бог помрёшь когда-нибудь, я больше и не увижу.» И так мило улыбается! Смотри, отвечаю я, смотри и запоминай, а у самой больное сердце заходится в груди, жалко внучка… Привозной слушает молча чужое горе и чужую жизнь вперемешку со скудными радостями, лишь изредка поглядывает на очертания лица старушки в надежде определить красива ли у неё дочь. Ехать было ещё порядком, редко попадались встречные машины, а среди них знакомые номера и приветствовали Привозного продолжительными гудками. Старуха, тем временем устала болтать и задремала. У Привозного сумбур в голове от рассказа старушки. То и дело всплывала её семейная драма и вся жизнь попутчицы, по сути никому не нужная. А старушка спала, уронив голову на сухую грудь. Она теперь спокойно сидела, привалившись к дверце кабины. Внимание Привозного привлёк указатель температуры воды, который неуклонно полез к отметке сто двадцать и пришлось остановить машину. Поломка оказалась незначительная, выскочил из зажима держателя натяжной тросик и жалюзи самопроизвольно закрылись, ограничив доступ воздуха к радиатору. Пока закрепил, дал времени охладится двигателю, а старушка продолжала мирно дремать и это самое спокойствие старого человека показалось шофёру подозрительным. Он сел в кабину, запустил мотор, вырулил на трассу и набрал нужную скорость своему грузовику. Мельком взглянул на попутчицу и только потом осторожно тронул старушку за плечо, чтобы известить о приближении нужного ей поворота перед Заветным. — Мамаша, а мамаша?! Но старушка не отзывалась. Тогда Привозной затряс её сильнее и отдалённым, подозрительным осознанием догадался о самом страшном, приложил ладонь к холодному лбу старушки, понял что попутчица мертва. Он съехал на обочину, вылез из кабины и долго ходил вокруг машины, не зная что ему делать с трупом. В голове возникали разные мысли, вплоть до той, что следовало бы оставить старушку на обочине дороги, но это было уж совсем не по-человечески. В раздумии постучал ногой по туго накаченной шине, зачем-то ещё раз заглянул под капот и потрогал колпаки на свечах, но даже от таких ма
нипуляций старушка не может ожить. Привозной боялся взглянуть на покойницу, хотя правильное решение пришло почти сразу: «Я отвезу старушку в больницу на скорую и пусть они делают что хотят, а у меня работа, которую должен сделать к концу дня». Вскоре привозной подрулил к одноэтажному зданию больницы. Волнуясь постучал в филёнчатую дверь скорой и на пороге показалась хрупкая девушка пропахшая букетом всевозможных лекарств, с улыбкой на губах, спросила: — Вы что-то хотели?.. — Посмотрите, пожалуйста, у меня больная в кабине, скорее всего ей плохо… — Где она? — Вон в машине… — указал Привозной на старенький газончик. — Пройдёмте!.. Девушка со скорой шла за Привозным в идеально белом халатике и в таком же белом чепчике на голове. Халат её нараспашку, сжатые розовые кулачки и притворно вежливо произнесла: — А ну-ка, кому тут плохо?.. — И повернула ручку дверцы. Старушка вывалилась из кабины, как куль с освежёванным мясом. Медработница от неожиданности вскрикнула и посторонилась: — Но она мертва!.. — Пока вёз, была жива, — спокойно ответил шофёр, думая над тем, как дальше будут развиваться события вокруг старушки и его самого. — Тамара Васильевна! Тамара Васильевна!.. — взвизгнула девушка и поднялась по ступенькам к филёнчатой двери. — Что тут случилось? — Спросила пожилая женщина, нарисовавшись в проёме двери скорой, облачённая в такой же белый халат и чепчик, из-под которого торчали во все стороны коротко стриженные седеющие волосы. — Что произошло, Надюша? Серьёзный врач скорой стояла у скомканного трупа старушки и в раздумии смотрела то на шофёра, то на свою подчинённую. Осознав обстановку, молодая пояснила: — Я открыла дверь, а старушка вывалилась… — Это вы её привезли сюда? — Спросила врач у Привозного. — Да, — ответил он. — Старушка всю дорогу жаловалась на сердце. — Она ваша знакомая? — Вижу её, как вас в первый раз. Попутчица, подобрал по дороге. Голосовала она на трассе, — пояснил Привозной, чувствуя, что этим расспросом дело не кончится, и прибавил: — Она сказала мне, что едет к сыну в Заветное. — Где конкретно подсела к вам? — На повороте в хутор Сипунов. — В попутчицы напросилась, я так поняла? — подозрительно допытывалась врач. — Я вам уже перед этим сказал, — настороженно ответил взволнованный Привозной. — Она на что-нибудь жаловалась? — не навязчиво расспрашивала дотошная медичка. — Я вам не врач, а обыкновенный шофёр, — нетерпеливо ответил Привозной. Девушка вернулась к ним с блокнотом в руке и ручкой. Протянула начальнице, которая всё своё внимание уделила на шофёре и принялась официально расспрашивать: — Ваше имя и фамилия? Откуда приехали?.. — Привозной Константин, живу в Малиновке колхоза Блага Народу. — Может покойная свой адрес проживания рассказывала?
— Как я понял, из Сипуновки она, живёт у дочери с зятем и внуком. Внуку десять лет. Это всё, что я понял из её трескотни. — При ней что-нибудь было из вещей? — Во-ооон тот узелок, — указал взглядом Привозной, посматривая на ручные часы. — Спешите куда? — Болтаюсь от нечего делать! — Сдерзил шофёр и тут же поправил себя: — Конечно, по делу! — повысил он голос до раздражения. — Хорошо, не волнуйтесь… — смягчила свой принципиальный тон врач скорой и, завидев невдалеке проходивших мимо двух мужчин с носилками в руках, позвала их: — Мальчики, унесите старушку в морг? Пока Привозной поудобнее усаживался в кабине машины и заводил мотор, врач успела записать серию и номер его машины и пошла следом за носилками. Перед самым обедом Привозной загрузился посевным материалом, который был в бумажных мешках и, наконец, покинул Заветное. Старые рессоры кряхтели под тяжестью груза, но машина уверенно ехала домой, как прикормленная лошадь в стойло. Привозной видел дорогу, а мысли полностью заняты произошедшим с ним казусом. Думал о том, насколько ничтожна человеческая жизнь. В ушах ещё различался голос бедной старушки, а её самой уж и нет на этом свете и никто из её родных не подозревает о надвигающейся беде, а уж зять будет рад! Потом заочно будут склонять и его самого, как очевидца последнего общения с нею. «Мол, умерла наша Марфа Ивановна в кабине какого-то шофёра…» И всю оставшуюся дорогу Привозной думал о том, да о сём и о зяте-пьянице, её дочке себе на уме… У Привозного разболелась голова, чувствовал, что поднялась температура и, чтобы хоть как-то помочь себе, остановил машину на обочине, распахнул двери и долго выветривал кабину. Сам сидел на обочине и курил. Смотрел в даль. Снова стал накрапывать дождик, крупный и секущий. Он хлестал Привозного по лицу, рукам и вскоре загнал его в прохладную кабину. Ехать оставалось ещё часа полтора. А дома Константина Привозного ждала с нетерпением его жена Лидия. Она хорошо помнила, что именно сегодня её мужу исполняется двадцать девять лет! К тому же Лидия была выходная и, как только Константин ушёл на работу, покормила сына Илью, навела в комнатах порядок и ближе к обеду принялась готовить сытный ужин. Для такого случая зарубала утку, порезала мясо на кусочки, обжарила на сковороде, протушила в утятнице. Начистила картофеля и по такому случаю решила привести себя в порядок. Накрутила волосы на бигуди, подравняла чёлку, привела детей в надлежащий вид и к вечеру стала прислушиваться не гудит ли знакомая машина. Но на грех, Константина до сих пор не было. Уж и вечер наступил и Лидия с трепетом думала: «Может в дороге сломалась его горе-техника?..» Поверх выходного платья она надела повседневный халат и пошла доить отелившуюся неделю назад корову. От волнений за мужа, Лидии стало всё мешать, чем она трепетно гордилась весь день. Сняла с волос бигуди, нервно соскоблила с ногтей красный лак. Минуты ожидания показались вечностью. Ломалось последнее терпение, уничтожительно разъедая на глазах крохи выдержки. Сидя под коровой, Лидия ясно услышала неторопливые шаги мужа ещё от калитки, и она с облегчением произнес- ла: — Живой!.. Привозной уставшей походкой прошагал туда, откуда слышались плотные струи пенящего молока и, увидев спину жены, приблизился к ней, нагнулся и поцеловал в шею. — Привет, — сказал он с непонятным облегчением.
Лидия кивнула ему головой, через плечо посмотрела на мужа глазами полными слёз и, чтобы не расплакаться в конец, остервенело принялась тягать дойки. Привозному молчать было неудобно и он заговорил, будто оправдываясь: — Машина дрянь! Пока дотащился с грузом с Заветного, но посевной фонд-то возить надо. — Тогда брось её! — Обиженно вскрикнула Лидия. — Помоему, ещё год назад тебе завгар обещал дать новую машину, а ты и ждёшь, как дурак! Посмотри на себя, ну, посмотри?! Ходишь, как шарамыга, хуже тракториста! Одного мыла не напасёшься для стирки. Лучше бы пошёл со мною на свинарник, набрал группу… Вон пишут в газетах, мужики в других колхозах доярами работают и ничего! А тебе, видишь ли, зазорно. Вместе на работу, вместе с работы… — Я свиней пойду управлю, — напомнил скорее сам себе Привозной, словно в оправдание. — Господи, да что же я такое мелю?! — в слезах на глазах укорила себя Лидия, вставая из-под коровы. — Прости, милый, прости!.. Я управила скотину сама! Пошли ужинать. Заждались… Лидия и сама не понимала, зачем оторвалась на мужа. Тут сыграли роль взвинченные нервы и долгое ожидание полное волнений. К тому же, она сегодня узнала в магазине такое… О бригадире Шице, что её просто потрясло это событие, но, чтобы хоть как-то развеселить усталость мужа, почему-то бледного лицом, принялась напевать свою любимую песенку про Галю, которая несёт на коромыслах воду. Привозной видел, что ужин был готов, даже стояла бутылка с вином и, пока Лидия расчёсывала скороиспечённую на пиве завивку на голове, стоя у зеркала, Константин налил стопку вина и залпом выпил, чтобы хоть чем-то снять головную боль, показывая дочери на пантомимах не говорить матери. А девочка тягала на руках упитанного братика, громко сосущего соску и отец пожалел: — Надюша, оставь ты его в покое, ещё надорвёшься! Пусть лазит по полу сам. Лидия услышала запах вина и не поворачивая головы от зеркала, попросила: — Костик, не порть свой праздник. Сейчас сядем за стол и поздравим тебя с днём рождения! Только теперь Привозной вспомнил, что сегодня ему исполнилось двадцать девять лет, но очень болела голова, а тут ещё образ покойной старушки подогревал его болезненные впечатления. — Как?! — Наивно похвасталась Лидия с торжествующей улыбкой на подкрашенных губах. Пристукнула в дробной чечётке каблуками новых туфель и крутнулась юлой перед мужем. В своём изящном, пёстром наряде, жена до кружения в голове нравилась ему, но Константин постарался скрыть свои восклицания под маской внешнего равнодушия и лишь сказал: — Ничего, сойдёшь! Помнишь я говорил тебе, что в любом наряде ты хороша мне? — Так не интересно… — обиженно закапризничала Лидия, стараясь ещё больше понравиться ему. — Хитрец! Никогда не скажет, чего я от него жду. Неужели все мужики такие? — Не знаю за других, но лично мне кажется, тот кто в глаза льстит своей женщине — не искренен в чувствах. Да, мужчина любит глазами, душой, а не языком. — Мне такой ответ не нравится, — притворно не соглашалась Лидия обиженно сконфузилась. — Нет, ты мне прямо скажи, мол я очень красива. Лучше всех! — Хорошо, хорошо!.. — Пошёл на попятную Константин и через силу виновато улыбаясь, пригладил свои тёмные усы, прибавил к ранее сказанному: — Ты красивая и умная девочка!
— Вот это другое дело! Доченька включи магнитофон и приступим к поздравлениям. Нашему папе двадцать девять лет! Из другой комнаты донеслась приятная музыка. Возвратилась дочь Светлана и опершись на колени отца, сказала тоже: — Папочка, поздравляю тебя! Ты такой хороший у нас!.. Приполз на четвереньках и сын Илья. Лидия взяла его на руки и усадила на колени. Мальчонка выплюнул соску на пол и потянулся ручонками к груди матери. — Когда ты уже перестанешь его кормить? — Недовольно возразил Константин. — Ему в пору борщ есть, а он кроме твоего молока, ничего не пробовал. — Ты забыл? Пока я кормлю грудью, то не беременею! Всё для вас — мужиков стараемся… Хотела Вальку Горохову позвать посидеть за столом, но вспомнила, ты не равнодушно к ней дышишь. Знаю… — пригрозила Лидия пальцем, — любишь толстеньких, а что я?.. Иссосал малец всю! — Что бы ты знала, не нужны мне чужие, — сухо ответил Константин, закусывая. Из соседней комнаты слышались эстрадные записи, но они не радовали хозяина. Он вспомнил о чём-то и спросил: — Не слышала, кто там у Шухина родился? — Хвасталась Плаксова на работе, вроде мальчик. Ещё магарыч бабы с неё вытребовали за внука. — А ты что, не принимала участие в этом мероприятии? — Я знала, что у нас с тобою будет сегодня своё торжество и не стала рот мазать по пустякам, — ответила позитивно Лидия. Она второй раз стукнулась стопкой с мужевой, вдруг чтото вспомнила и поделилась новостью: — Ходят слухи, нашего комиссара — бригадира судить будут.
   - За что?- С неприкрытым удивлением поинтересовался Константин. — Говорят вчера на твоей машине человека на трассе задавил. — То-то сегодня утром милиция возле моей машины лазила, проверяла всё. Я тебе скажу, не счастливая она. — Кто? — Уточнила Лидия. — Ольга? — При чём тут его жена, машина моя. — Наверное и с тобою сегодня неладное произошло? Не зря волновалась весь день. Привозной с самого начала признаваться не хотел, но уж раз сделал намёк, то в кратцах рассказал: — Когда ещё ехал в Заветное по дороге одну старушку подобрал, а она померла прямо в моей машине. — Господи!.. Час от часу нелегче… — ужаснулась Лидия и даже перекрестилась. — И теперь тебя тягать будут? — Не знаю. Я отвёз её на скорую, как положено, только сам расстроился сильно. Попробуй лоб, нет температуры? — Нагнись… Лидия прикоснулась губами его лба и успокоила: — Кажется нет. Потому-то я и вижу, что ты рассеян сегодня. Выкинь эту старуху из головы: время пришло, вот и померла. Какого бы тебе лекарства дать, что бы ты успокоился? — Подумала вслух Лидия и подпустила сына к другой груди. — Ничего мне не надо: уже лучше, — соврал Константин, чувствуя как разламывается голова в области затылка, — к тому же я выпил… — Погоди, у меня есть хорошее снадобье! Лидия встала из-за стола с ребёнком на руках и прошлась к трюмо. Оттуда она извлекла старинный графин с тонкой вязью по его выгнутым бокам и объяснила:
— Это свячёная вода, закрой глаза. Набрала в рот прозрачной, как слеза воды привезённой из церкви ещё на Пасху и брызнула мужу в лицо. — Так-то будет лучше! Но свячёная вода Константину не помогла. Всю ночь он спал плохо, даже открылся бред, температура тела подскочила под сорок. Его знобило и трясло, как в лихорадке. Он то просыпался, то снова впадал в бредовое состояние с кошмарами в голове. Ему мерещилась покойная старушка и никак не мог освободиться от её навязчивого присутствия. Своим стоном он разбудил Лидию, та молча оделась и побежала на дом к фельдшеру. Мудрая женщина дала Лидии флакончик с бромом. На утро Привозному стало немного легче, но не настолько, чтобы отправиться на работу. Ещё кружилась голова, держалась температура в пределах тридцати восьми градусов. Лидия даже хотела не пойти на свиноферму, но Константин уговорил её, что ему уже лучше. В таком непонятном состоянии Константин Привозной пролежал дома два дня и когда пошёл в отряд к машине, то чувствовал себя переболевшим гриппом. Его не покидала мысль бросить старую, плохо зарекомендовавшую себя машину, но под каким предлогом это сделать, не находил веской причины. Ему бы следовало лежать не менее суток, но не хотел с непонятной болячкой обращаться в больницу за справкой по освобождению от труда. И как бы он мотивировал своё неважное состояние и объяснил, всё то, что происходило с ним в ночное время. «Уж лучше, как-нибудь, но на ногах», — думал Привозной приближаясь к тракторной бригаде. Голова Константина была ещё тяжела, в мозгах копошился сумбур, нервы отзывались на пустяки: на громкий крик воронья, лай собаки из подворотни. Тот час нарушался хрупкий покой и чувствовалась зыбкость общего состояния. Перво-наперво, машину надо было смазать для предстоящей работы, наполнить бак бензином и ждать звонка диспетчера с автогаража из центральной усадьбы. Константин завёл машину, отогнал её к заправке, где стояла бочка с солидолом и автомобильным маслом. Вместе с утренней прохладой от заправки тянуло непонятным тленом. Так воняют горюче-смазочные материалы, Константин это знал, но сегодня его обоняние заметно обострилось после болезни. Он делал заученное с годами, доведённые до рефлекса приготовления к рейсу и думал о своём. Вот подошла к нему агроном Синюха, обутая в резиновые сапоги и голубой курточке застёгнутой на все пуговицы. Она поздоровалась с шофёром и пожалела: — Возишься с этой рухлядью каждое утро, хотя машина этого не стоит. — Что поделаешь: не помажешь, не поедешь! — неохотно ответил Привозной уже слышавший от кого-то всё это. — Фу! Отчего здесь запах такой? Будто что сдохло… — посетовала агроном, подёргивая худыми плечами и остановившись рядом с шофёром, ища затишек. Привозной хотел напомнить ей, что нефть это перегнившие останки доисторических животных, но агроном заговорила снова: — Костик, тебя просит к телефону диспетчер. Привозной нехотя вытер о ветошь руки и молча поплёлся в сторону ремонтных мастерских. Войдя в душно накуренную сторожку, поднял телефонную трубку. — Алло, тётя Клава?!. Я! Что хотели? — стал он разговаривать с диспетчером автогаража. — Спрашиваю тебя, ты что натворил? — Слышал он голос женщины. — Ничего, — ответил Привозной не подозревая, к чему все эти вопросы и претензии. — Завгар сказал, чтобы ты на своей машине сегодня поехал в Заветное в отдел милиции!..
Привозной слышал всё, и чувствовал, как тело его теряет собранность и упругость. Снова до тошноты вскружило голову и, боясь тут же упасть в обморок, Константин скоренько вышел на свежий воздух. Два, три раза глубоко вздохнул и стал слышать вокруг себя звуки. В лицо задул упругий ветер с редким дождём и Привозной подумал: «Подвёз старушку на своё горе…» Закурил сигарету и пошёл к машине с нехорошим предчувствием в душе. «Никого больше подбирать по дороге не буду», — думал он в отчаянии выруливая на гравийную дорогу. На Привозного нашло оберегающее его психику равнодушие. Он догадывался зачем его вызвали в районную милицию и загодя настраивал себя, как будет вести там… На сороковом километре, рядом с указателем, Привозной остановил машину, сложил все свои документы в толстый целлофановый пакет, оставив только путевой лист, пошёл в лесополосу и под изогнутым деревом, зарыл пакет, облегчённо подумав: «Так будет лучше!» Он не хотел терять свои права на вождение, полученные ещё в армии, дорожил ими. Часам к одиннадцати Привозной подрулил к отделу районной милиции и остановил машину на небольшом асфальтовом квадрате. Подозрительно посмотрел по сторонам и вошёл в крохотный коридор. Поискал глазами нужную бирку на дверях начальника милиции и постучал. — Входите!.. — донеслось с обратной стороны. Спиной к двери сидел на стуле у стола худой старлей. Привозной видел лишь шинель, хлястик с большими пуговицами и продолговатую плешь через всю голову. Старлей с кем-то разговаривал по телефону, дурно выражался в трубку и улучив паузу, мельком посмотрел на вошедшего. Привозной отчитался, что он приехал из Малиновки. Старлей крутнулся на стуле и Привозной отчётливо рассмотрел его продолговатое лицо с большими глазами, морщинистый лоб и нос в синих прожилках. Прикрыв трубку, старлей скороговоркой сказал: — Я сейчас освобожусь… Привозной с чувством оскорблённого вышел в коридор и стал бегло рассматривать выкрашенные в синий цвет стены по самые окна. Вровень с его головой висели всевозможные рамки выкрашенные под золото, где столбцами, крупными буквами были отпечатаны правила паспортного учёта и прочие юридические формуляры, а также указывались размеры штрафов и наказаний при потере таких-то документов. Весь этот свод прав вывешенных на стене воспринимался Константином не иначе, как скучным нравоучением, отдававшим непонятным холодком. Почти в каждой строке вывешенных напоминаний чувствовалась непонятная угроза или окрик недремлющего ока закона. Будто всё это специально написано не миролюбивым людям трудолюбивого общества страны, а изначальным врагам народа изобилуемых вокруг и рядом. Привозной потянул носом прокуренный воздух коридора и лишь сейчас увидел тощего парня, сидевшего за узким казённым столиком и тщательно заполнявшим бланк. На нём лёгкая из кожзаменителя тёмная куртка была расстёгнута и полы её смешно повисали так похожие на поповскую рясу. Привозной вышел на улицу, сел в свою машину и закурил. Томительно потянулось время, и он уж было хотел уехать домой, как увидел того самого старлея и вышел из кабины. А милиционер стоял на ступеньках старого здания и жадно курил, смачно плевался в глиняную клумбу с засохшими с осени цветами. Старлей барабанил пальцами по железному перилу, что-то обдумывая, наконец обратил внимание на незнакомого шофёра и позвал: — Эй! Как тебя?.. Пойди сюда!
Потом передумал и сам проворно пошёл к машине Привозного, как-то боком, ломаясь в талии и выбрасывая вперёд длинные ноги обутые в чёрные туфли. — Привозной? — Спросил он не глядя. — Да. — Ты, наверное, гордый? Документы на вождение транспортом у тебя? — Только путевой лист, — спокойно ответил Привозной и протянул ему бумажку, выписанную самим же. Старлей уставился жабьими глазами на серую бумажонку и нервно повторил ещё раз: — Водительское удостоверение давай, гусь лапчатый? — Нет их у меня, — повторил Привозной. — Ты что, не имеешь их совсем, или дуру гонишь? — Почему? Были! — Отречённо констатировал шофёр. — Утром свинья съела, как пряник! — Ну-ну, давай-давай!.. — Засомневался старлей. — Надо же придумать такое, впервые слышу подобную байку! Ты мне лапшу на уши не вешай, — в раздражении повысил милиционер голос, — расскажи об это своей бабушке. — Ваше право не верить, — также холодно продолжал стоять на своём Привозной, тем самым размывая уверенность блюстителя порядка. Старлей нервно ткнул указательным пальцем козырёк форменной фуражки снизу и, не скрывая своего раздражения, скомандовал: — А ну пойдём! Поспешая за быстро идущим старлеем, Привозной почувствовал хоть маленькую, но победу над своенравным милиционером и пока шёл убеждённо думал: «Вам только отдай права, потом чёрта с два заберёшь их назад. Поотераешь стены милиции, поунижаешься..."
   А старлей завёл Привозного в знакомый ему кабинет, небрежно кинул на стандартный лист бумаги, шариковую ручку и почти приказал: — Напиши всё, как было со старухой. Что-нибудь приврёшь, или слукавишь, только хуже себе сделаешь: всё равно узнаем! Собственно, мы уже кое-что наскребли не в твою пользу, так что чистосердечное признание лишь поможет тебе на следствии, а будешь бузить — кровяные сопли пустишь!.. — Наслышан, — огрызнулся Привозной в полголоса, — и точки лишней не поставлю. Старлей вышел в соседний кабинет, а Привозной задумался над своей предстоящей судьбой. Он не понимал, что именно задумал милиционер и стал писать, как можно сжато без эмоций, не распыляясь на догадки. Всё вложилось в десять строк. Привозной перечитал, поставил дату, расписался и решил сходить покурить, прислушиваясь к оббитой дерматином двери за которой исчез старлей. У Константина складывалось впечатление, что там играли в карты: доносился задорный смех, ругательные слова и бубнящая речь второго. Сама обстановка в этих казённых стенах гнала Привозного на свежий воздух. — Эй! А ну постой, постой?.. Как тебя? — Крикнул вдогонку старлей, будто почувствовал непредсказуемость шофёра. — Не вздумай уехать: путёвка у меня! — Я что, арестован? — Огрызнулся Привозной. — Имею право покурить? Чуть позже Привозной стоял у своей машины, жадно курил сигарету, чувствуя тепло радиатора. Он понимал, что это ещё не всё. На этот раз старлея долго ждать не пришлось. Он вышел из милиции не один, а с непомерно растолстевшим сержантом. Тот проделывал каждый свой шаг с такой тяжестью, с громкой одышкой, широко расставляя ноги, будто ему мешала нормально ходить увесистая кила между ног. На сержанте уродливо сидела милицейская форма, а пустая кобура сложи
лась в паху почти вдвое и смотрелась нелепо. Лицо огромное, квадратное, чугунного цвета с двойным подбородком с капризной миной на полных губах. — Лёша, — обратился старлей к сержанту, — а ну проверь техническое состояние этой клячи, — и указал на машину Привозного. Сержант с трудом поместился за рулём, с глубокой одышкой астматика и смог сказать лишь единственное слово: — Ключи… Привозной подал их на брелке и для осторожности отошёл в сторону. Мотор завёлся сразу и машина легко покатилась по асфальтовому пятачку перед зданием милиции. Сделав несколько кругов, сержант остановил машину напротив ступенек здания милиции, открыл настежь дверцу и отчитался старлею: — Тарантайка, Григорьевич, на уровне эры зарождения автомобилестроения! Тормоза за вторым качком, о рулевой колонке и говорить нечего: самокат и только. — Слышал мнение спеца? — Обратился старлей к Привозному с присутствием радости в голосе и добавил. — На ней только в сортир ездить и то по прямой! А ты ещё по трассе рассекаешь. Вот оставлю её тут, как наглядное пособие для нерадивых шоферов, а сам пеши пойдёшь в свою Малиновку. — Мы давай, Григорьевич… — было открыл рот медлительный сержант, но Привозной его опередил: — Как вы знаете, за техническое состояние автотранспорта, отвечает завгар и механик. Я им каждое утро напоминаю, чтобы они машину поставили на капитальный ремонт или списали, а они думают это все шуточки. — Лёша, что он там лепечет? — Остановил Привозного старлей и слащавая улыбочка застыла на тонких губах. — Лучше бы сознался, какой суммой ты разжился у старухи? — И он сделал угрожающий шаг к Привозному с двойственным намерением. — Нам, ведь, всё известно… Узелок помнишь? А в нём покойница хранила немалую сумму. — И сколько бы ты хотел повесить на меня? — Зло огрызнулся Привозной. — Полно, молодой человек, невинницу из себя корчить: мне и пятидесяти шести рублей хватит, чтобы против тебя уголовное дело открыть! — Это что, человеческая свобода такую сумму стоит? — Усмехнулся Привозной. — Столько, сколько предусмотрено советским законом, но я бы лично за украденный трояк палец таким, как ты рубил. — А ты меня на ура не бери, — огрызнулся Привозной, чувствуя, что его хотят загнать в ловко расставленную сеть дурацкого закона, — лучше поясните, откуда такие подробности? — К твоему сведению, её сын приходил вчера к нам и заявил об узелке с деньгами. Не ожидал? — Похвастался старлей. — А мне, например, до подлинно известно, что старушка ехала к сыну не сообщив ему об этом. Сама покойница мне рассказывала. Не знал где живёт её сын, а тем более дочь и зять. Мне одно присутствие трупа в кабине машины дорого обошлось здоровью: провалялся в бреду трое суток, а вы тут мелите чёрте что, — возмущённо повысил тон Привозной. — Приплели какие-то деньги, о наличии которых я вообще не знал и вас бы не видел, если бы из автогаража распоряжение по телефону не передали! — Посмотрите разговорился! Слышишь, Лёша? Но, если ты такой умный, почему в заявлении ничего об этом не написал? — Это не имеет к событию никакого отношения и потому со всею ответственностью заявляю, что старушка померла своею смертью и никаких денег с неё не сыпалось, а уж если вы так щепетильны, то лучше поспрашивайте у санитаров, какие
уносили бедную в морг. Мне не то, что рыться в её карманах, находиться рядом с трупом было пыткой. — Лёша, смотри, как у него язык развязался? Может мы его на трое суток в камеру поместим, гляди ещё какие подробности всплывут? — Постой, Григорьевич, мы ж ему работёнку подыскали, — напомнил сержант, подбоченившись. — Верно: камера пока подождёт! — Согласился старлей. — Посмотрим, как он будет в глаза родственникам глядеть, когда тело старухи привезёт. Принеси, Лёша, мне его путевой лист, я в нём допишу кое-что и пусть едет в морг, там, кстати, с её сыном объяснится. Когда Привозной остался наедине со старлеем, тот угрожающе подметил: — Ты и своенравный человечишко, но я тебя на чистую воду выведу. Так руки и чешутся года на два тебя засадить. Ну ничего, соберём на тебя полный компромат и прощайся тогда с женой и детьми. Уже минут через десять Привозной проехал мимо больницы, даже не взглянув в её сторону и направился домой. Он категорически решил не влазить в это дело глубоко и не оправдываться далее, что он действительно не брал чужих денег, а заодно возникла решимость бросить эту чёртову машину и больше на ней не работать.

   Глава 40

   В маточный сарай вошла раздёрганная с утра Нюра Хрустова и чуть ли не из тамбура истерически крикнула всем тут присутствующим: — Бабы, вы не видели заведующую?! Да чтоб ей… Какой день на работе не появляется?
   Полная и медлительная Марфа Тудыкина спокойно урезонила: — Что орёшь, как будто с мужиком сегодня не переспала? Слышите, бабы, идите сюда новость вам расскажу, — заговорщицки позвала она свинарок. Все послушно покорились, побросали тяпки, даже Привозная Лидия разогнулась в ожидании. Тудыкина вытерла тёплым платком вспотевший лоб и сообщила: — Наша-то Плаксова тю-тю… Уехала! — Куда, зачем? — В нетерпении поинтересовалась Триплер и в её маленьких тёмных глазах поселился страх граничащий с крайним удивлением. — Слышала я от сведущих людей, подалась она на юга — фиброму лечить. — С такой-то зад…. — зло сыронизировала Хрустова, — болячку у себя нашла, видите ли, а что тогда нам говорить? Колька как к этому отнёсся, а дочка? Тяжеловато им будет без мамки. — Видать своё здоровье дороже… — с сочувствием согласилась Триплер Ефросинья. — Да неужели, бабы? — не верилось Юрковой. — Это ты Марфа, решила разыграть нас в преддверии восьмого марта? — Честное слово, бабы, вот вам крест! За что купила, за то и продаю… — Вот это из новостей новость… — изумилась Хрустова. — И как мы теперь без заведующей? Тудыкина покосилась ожидающим взглядом в сторону Привозной и почти шёпотом сообщила всем: — Якобы в своём отчёте Любовь Егоровна записку оставила и просила правление колхоза перепоручить приглядывать за СТФ Лидке Привозной, как молодой и перспективной. Ведь не известно, когда возвратится.
Привозная не расслышала новость, продолжая энергично работать тяпкой, не чувствуя на себе три пары удивлённых глаз. Прошло время, все свинарки управились, но расходиться по домам не торопились и всё чего-то ждали. Но тут в сарай вошёл чисто одетый тракторист Слава Ведёрин и, поискав взглядом Привозную, прямиком подошёл к ней. Все в Малиновке уже знали, что его назначили бригадиром вместо попавшего под суд Шица. Опершись локтем об деревянный штакет база, Ведёрин окликнул Привозную, которая разбрасывала по базу ячменную солому в качестве подстилки свиноматке и молодняку: — Лида брось пока! — Что ты хотел, Саша? Если насчёт Костика моего, то он приболел и на эту развалюху больше не сядет, так как у него нет прав. — Не, нет… я по твою душу, — заговорил Ведёрин, плямкая толстыми губами. — Тут такое дело… тебя назначили с сегодняшнего дня, правлением колхоза, заведующей СТФ. — За какие такие грехи?.. — Изумилась свинарка. — И ты пришёл мне это сказать? Поручили что ли?.. — Не владея нахлынувшими эмоциями, допытывалась она, защищая свою утончённую психику. — Я только что приехал из центральной. Присутствовал на этом правлении. Меня, как кандидата в КПСС утвердили бригадиром, ну, а тебя… ты сама слышала. Кстати, Шица исключили из рядов компартии, потому что он проходит по уголовному и очень тяжкому делу. Ему светит тюремный срок. — Новости за новостями, — по-своему отреагировала Привозная и почувствовала, как от сильного волнения по спине пробежал холодный пот, хотя в сарае уже не топили. Женщины, стоявшие в отдалении, притихли.
   - Господи...- тихо произнесла Привозная и трижды перекрестилась, глядя куда-то в угол база, а Ведёрин продолжил пояснять: — Представитель из районной милиции присутствовал на правлении, старший лейтенант и сказал за Шица, а ещё фамилию твоего мужа упомянул, но председатель колхоза Грушкин категорически отверг доводы следствия по делу ограбления старухи, посчитал их надуманными и раздутыми, высосанными из пальца, требовал прекратить гонения шофёра. А ты что не знала? Он рассказал Лидии обо всём, что слышал там, вяло зевнул и пожаловался: — Замотался я, не выспался, голова кругом идёт, ладно, на вот ключи от всех ящиков на территории СТФ и от сейфа в бытовке. В нём ты найдёшь документацию по бухгалтерии и учёту. Пока! Да, приходи завтра утром в конторку, потолкуем. С Привозной произошёл шок. Она двинуться не могла с места. Разом защемило сердце, женщину стало морозить, она бросила тяпку прямо на проходе и пошла в бытовку посидеть в одиночестве и успокоиться. Мысли в её голове ходили кругами, не зная за что зацепиться в данной ситуации. Привозная не видела, как Ведёрин подошёл к свинаркам и напомнил им, что теперь заведующая у них Привозная. Лидия пришла домой только к обеду и застала мужа Константина нянчившего сынишку. Илья был голоден, капризничал, а Константин стращал его: — Вот придёт бабай, отдам ему тебя! О, о, о… Слышишь, открывается дверь и идёт бабай с мешком… Действительно, скрипнула хатная дверь, малец испуганно вытаращил свои мокрые глазёнки, а когда увидел мать, обрадовался и запрыгал на коленях отца.
— Иди ко мне, хороший мой!.. Иди ко мне, родненький… — весело заговорила с порога Лидия, протягивая к сыну обе руки. Она на ходу задрала кофту, чтобы освободить налившуюся грудь. Сынишка припал к соску матери и жадно глотал прибывающее молоко. А Лидия приятно морщилась и напоминала: — Не кусай! По попе дам! Но Илье было недосуг, он жадно захлёбывался молоком и кряхтел. Привозной сидел напротив жены, внимательно смотрел на процесс кормления, будто видел это впервые и улыбался тоже. Вскоре в левой груди молоко кончилось и мальчонка припал к другой, а Константин будто вёл репортаж и говорил: — В одном бидоне кончилось, приступили ко второму… Потом Константин ушёл в другую комнату, сел под печь, раскурил сигарету и морщась от едкого дыма, поинтересовался: — Ну, как у тебя на работе? Вроде и не дежурная сегодня, а задержалась? Лидия таинственно улыбнулась и призналась: — Можешь порадоваться за меня! Только что назначили заведующей СТФ! — За Плаксову что ли?.. — Удивился муж. — А она где? — Да. Говорят она уехала на юга. Якобы ей приписали врачи тёплый морской климат. — С такой-то сра…?! — Вырвалось из уст Привозного. Он даже про сигарету забыл, которая жгла ему пальцы. — Вот и бабы на свинарнике то же самое сказали, — согласилась Лидия, почему-то улыбаясь. — Тут что-то не то… Шухин смылся странным образом, теперь вот Плаксова, Шица будут судить… А ты знаешь, кто у нас новый бригадир? — И сама же ответила: — Славка Ведёрин! — Да ты что? — ещё больше удивился Привозной, пихая окурок в поддувало. — Он же молодой? Младше нас.
   - На сколько? Года на два?- напомнила Лидия опуская подол бледно-розовой кофты. — Вот и решена одна проблема, давай, муженёк порешаем другую, чем займёшься? Привозной пожал плечами, а Лидия подсказала: — Пока я добралась домой, вот что пришло в голову. Не хочу я отдавать своих хороших поросят кому-то постороннему, предлагаю тебе докормить их до отъёма, всё копеечка в дом. Константин задумался. Ему никак не хотелось влезать в бабскую работу, но Лидия пошла ему навстречу: — Ты только числиться будешь, я докормлю их сама! Придёшь на свиноферму, тяпку возьмёшь в руки, обопрёшься о неё, а я всё сама… а? — На машине я больше работать не буду, всем сказал, что свинья права съела. Подумаю… — Долго не расхолаживайся. Я так теперь и этак над тобой начальница, — говорила Лидия улыбаясь, тем самым стирая острые грани их семейных взаимоотношений. — В мае отъём, к этому времени и в твоей судьбе, что-то да изменится, верно? И Плаксова возвратится. — Ладно, утро вечера мудренее, — неохотно поддался Привозной. — Милый, что у тебя случилось с той старухой? — Вдруг спросила Лидия, вспомнив о неприятностях мужа. Лидия видела, как лицо Константина побледнело, он вяло опёрся локтями о собственные колени и неохотно заговорил: — Знаешь, сам не пойму? Подвёз на свою голову попутчицу, а та возьми и помри у меня в кабине, а теперь её сыночек не досчитывается каких-то денег. Написал заявление в милицию и теперь меня хотят развести, как лоха. Нет у сестры спросить, у которой старушка жила, у медработников, у тех, что уносили её в морг. Может и они в узелке копались, а этот наглый старлей меня к стенке припирает.
Лидия слушала, видела и чувствовала, что муж не врёт: на протяжении долгих лет совместной жизни она довольно хорошо изучила его и потому твёрдо сказала: — Ежели приедет к нашему двору этот старлей, как ты говоришь, к нему не выходи, сама поговорю конкретно! Задам наглецу перца, а надо, до прокурора съезжу.

   Глава 41

   Сегодня с утра Шиц был в Заветном на своём тяжёлом мотоцикле улаживал через адвоката с пострадавшей. Они долго сидели втроём в небольшом кабинете следователя и договаривались во что обойдётся Шицу наезд. Начальную сумму вдове в три тысячи предложил адвокат, но пожилая женщина лишь расплакалась, обиженно воспротивившись: — Задавили моего бедненького Ванюшеньку, как курицу!.. — Ничего, Тимофеевна, как показала медицинская экспертиза, ваш муж, на момент аварии был пьян, находясь за рулём мопеда. Вот вам ещё тысяча рублей и подписывайте свидетельские данные, что особых претензий к данному товарищу больше не имеете. Чтобы вы, гражданка, знали, за четыре тысячи сейчас можно купить новые жигули. Вам этих денег хватит до конца жизни! — Но мужа-то за эти деньги я не верну… — плаксиво стояла на своём женщина. — Ну, матушка, все мы смертны, — умно успокаивал адвокат, — надо и о судьбе молодого человека подумать, пожалеть, наконец. Он и так уж наказан, и худшее у него ещё впереди. — Грец с вами, где документ? — Спросила женщина, утирая слёзы. — Вот он, — подсунул адвокат исписанный лист, удовлетворительно подмигивая смурному на лицо Шицу. А когда женщина поднялась и ушла, адвокат облегчённо вздохнул и успокоил подсудимого: — Наше дело в шляпе! В худшем случае тебя ждёт год заключения в стенах тюрьмы и года два поселения. — Меня это не очень-то радует, — высказался Шиц, — и всё же не пять-шесть лет тюрьмы, как изначально мне светило. Я вам дам две тысячи, чтобы мне присудили, как можно меньше, постарайтесь, пожалуйста. — И бывший бригадир протянул адвокату пачку купюр. — Буду биться не то, что за лишний месяц вашего пребывания там, но и за день, другой! — пообещал адвокат, пряча в папку бумагу подписанную пострадавшей. — До встречи в суде, — сказал он на прощание и пожал Шицу сухую ладонь. Покидая кабинет адвоката, Шиц немного успокоился, отлегла печаль, хотя понимал, что его судьба и карьера почти непоправимо сломана и утешался лишь одним: он получит максимально малый срок заключения, а там будет видно. По пути домой, заехал в сберегательную кассу Заветного и на имя своей жены положил на сберкнижку оставшиеся в кармане четыре тысячи рублей, чтобы Ольге безбедно скоротать собственные годы одиночества. В ворота родительского подворья Шиц въехал на мотоцикле часов в одиннадцать. Он застал свою жену внешне не собранную, несмотря на столь позднее время. Она пребывала в растерянном виде, не знавшую что ей делать, когда увезут и осудят её мужа. Она стояла посреди комнаты с веником в руке ещё в ночной рубашке, думая: «Подмести мне пол или нет?» Но, когда услышала приглушённый рокот знакомого двигателя, припала к оконному стеклу, чтобы убедиться в своей правоте. Шиц вошёл в дом холодный, голодный и душевно уставший. Он еле заметно улыбнулся жене, подошёл к ней, обнял за талию и прошептал в ухо: — Я так замёрз на своём драндулете… Может погреешь?
— А как я это сделаю?.. — Изумилась молодая женщина. — Печь срочно затопить? — Ляжем в постель вместе, ну и… погреемся таким образом! Ольга нерешительно согласилась. Молча юркнула под тёплое одеяло и помогла мужу расстегнуть брючный ремень. Потом они лежали, обнявшись, молча думая каждый о своём. Шиц положил свою ладонь жене на живот и ждал, когда будущий человечек даст о себе знать. Потом шепнул на ухо: — Сколько ехал домой, столько и думал о тебе! Скучал по твоему запаху тела, по твоей ноге, которая у меня между ног… А за окном начиналась неласковая погода. Тучи то сгущались на небе, то вдруг проглядывало ласковое солнце, предвещая скорый приход настоящей весны. А через минуту другую уже снова насупилось небо, закрапил мелкий дождь, а Шиц и Ольга дремали в тёплой кровати, будто у них не было хозяйства во дворе, и не нужно разжигать угольную печь. Шиц вспомнил о чём-то и предупредительно поведал: — Я на тебя счёт в сберегательной кассе открыл. Книжка на столе. Тебе хватит на мелкие расходы, чтобы ни в чём не нуждалась в моё отсутствие. Ольга согласно кивнула головой, холодным носом прижалась к его ключице и жалобно заплакала. Шиц лежал и молчал, давая жене вылить слёзы. Через несколько минут, он услышал её тревожный голос: — Меня тут одну и куры загребут… Если позволишь я уеду к маме в Новошахтинск? — А с хозяйством что прикажешь делать? — Напомнил Валерий. — Дурёха, всё будет хорошо! — Старался он успокоить и урезонить: — Как прибуду в места заключения, сразу тебе напишу, чтобы потом могла обрадовать меня, кого родишь. Не волнуйся: и наши тут не дадут тебя в обиду. Сиди дома на работу не ходи, я на тебя книжку сберегательную завёл, а денег там хватит на прожиточный минимум вплоть до моего возвращения… Ольга слушала мужа, молча кивала головой и вдруг заплакала, уткнувшись ему в волосатую грудь, а Шиц успокаивающе говорил и говорил, а душа болезненно ныла о предстоящей разлуке, пытаясь уверовать себя, что всё это ему кажется, похожее на жуткий сон. Забыть бы, заспать весь этот предстоящий кошмар, но что именно предстоит в судьбе бывшего бригадира мы узнаем с вами чуть позже.

   Глава 42

   Время всё дальше разносит наших героев по закоулкам истории и уже невозможно собрать их в кучу именно в Малиновке и, как смогу, постараюсь проследить их дальнейшие судьбы главных героев этого романа. Но перед этим попробую проделать краткий обзор по руководителям политической верхушки Советской власти в России. Как вы помните из истории после Леонида Ильича Брежнева, место генсека занял Юрий Андропов, но прокомандовал он страной года полтора, а потом вдруг исчез с экранов телевизоров вплоть до своей кончины. Ходили всякие слухи в народе, но больше всего версия заточения Андропова в четырёх стенах правительственного кабинета заключалась в том, что его будто бы подстрелили свои же соратники по партии. Андропова сменил Черненко, но доверенная власть народа оказалась настолько ответственна и тяжела для старческих плеч, что последние не выдержал и перед кончиной старика выводили к объективам видеокамер под руки. На смену Черненко избирательным путём ЦК назначили никому не известного Михаила Горбачёва. Этот товарищ был моложе предыдущих и смело взялся править страной ввергнув Россию в хаос своей сомнительной перестройкой. Что касается трезвого образа жизни трудящих
ся, то народ подсел на спирт, самодельное вино и самогон. Зато успели вырубить по приказу лучшие сорта винограда на Кавказе и в Крыму. Вот отсюда-то всё и началось. За глаза народ смеялся с безалкогольных свадеб по стране и над недальновидностью нового генсека, который то и дело ездил по заграницам и тет-а-тет договаривался о разоружении. Кончилось же всё, вы помните чем: путчем, расстрелом Верховного Совета и принудительным роспуском Советской власти с далеко идущими последствиями в самой миролюбивой нации на земле. Началось брожение умов во властных структурах по вертикали и обнищание народных масс. Отсюда можно ещё раз вспомнить просьбу Леонида Ильича Брежнева положить его в гроб вниз лицом. Как всё точно подмечено! Я не стану перечислять фазы падения России в пучину безвластия, беспредела и безверия, потому что мой роман не политический и лучше вспомним о нашем с вами герое Петре Шухине. Этот молодой специалист продолжал жить в собственной городской квартире, страдать о потерянной им Малиновке, о не сложившейся семье в целом. Из скупого письма написанным Привозной Лидией, Шухин понял одно, что жена Татьяна родила ему сына, но как звать не прописала. Теперь он мучался в догадках, представляя сынишку, каков он есть на самом деле и похож ли на него. Уже корил себя, что нехорошо обошёлся с тёщей — Любовь Егоровной, боялся приглашения в суд в Заветинское по поводу расхищения народного добра, но его так и не вызвали в качестве свидетеля по непонятным тогда причинам. Не смотря на «сухой закон» в городе можно свободно было найти в магазине бутылку вина. Деньги Шухин зарабатывал в зоопарке и этого хватало ему оплатить за коммунальные услуги и даже оставалось на спиртное. Работая в зоопарке бок о бок с Сашей, Шухин радости не испытывал, а вечерами ностальгировал по Малиновке. К нему часто приходила в гости Саша, иногда оставалась спать. Пили вино, беседовали о политике и ложились в одну постель… А на дворе уже шёл тысяча девятьсот восемьдесят девятый год! Шухин ещё ни разу не был в трудовом отпуске со дня оформления на работу в зоопарк и вот решил его взять по той простой причине, чтобы съездить в Малиновку к Елизавете Сергеевне и у неё найти ответы на интересующие его вопросы.
Когда по окончанию заседания правления в колхозе «Блага Народу» подошло к концу, задвигались в зале парткома стулья, зашаркала обувь, Привозная Лидия тоже направилась к выходу, но председатель колхоза Грушкин окликнул её: — Лидия Ивановна, попрошу остаться! Грушкин прочёл смятение на озабоченном лице новой заведующей СТФ бригады номер четыре хутора Малиновка и поспешил предупредить: — Не беспокойтесь, Лидия Ивановна, Ведёрин без вас не уедет! Садитесь. Знаете вы или нет, но в нашем колхозе заведено, все члены правления колхозом состоят в КПСС или кандидаты. Так положено! Вот вам ручка, лист бумаги, пишите заявление на имя Вячеслава Юрьевича Задощенко — секретаря райкома, что вы желаете вступить в ряды партии. С уставом ознакомилась! Всё понятно? Вы работник хороший, показали себя с лучшей стороны, и я рад за вас! Привозная согласно кивнула головой и от волнения у неё взмок лоб. Она вытерла его носовым платочком, а Грушкин, смотревший на неё через толстые линзы очков, успокоил: — Ничего, ничего… — и подслеповато прищурился, заговорил он издалека: — Тут ко мне на днях бумага из районного отдела милиции пришла по поводу вашего мужа. Я этих засранцев отчихвостил, чтобы оставили вашего мужа в покое. Почувствовали незащищённость и ну колобродить, честного человека под статью подводить. С завгаром написали в защиту
Константина хорошую характеристику, думаю, поможет, отступятся! — Так и есть! — Согласилась Лидия. — Не поверите, он тогда сильно переживал потому случаю. Его трое суток температурило, думала скорую вызову. — Я понимаю… Он человек честный, порядочный и нам ещё пригодится! Хотя он сказал тем обормотам, что его права съела дома свинья, я в эту легенду не верю. Понимаю его опасения, потерять из-за шалопаев документ, который будет его кормить всю оставшуюся жизнь, опасение стоит свеч. И вот что мы подумали на планёрке: пусть ваш муж месяц, другой поработает в бригаде, я на днях пошлю в Ростов главного инженера Никиткина, он уточнит время очередного набора в учкомбинат, где обучают газовому делу. Мы пошлём от колхоза вашего мужа на курсы, а по окончанию назначим его тут мастером по газовому оборудованию. Дело это новое, но необходимое. Потом получит спецмашину и будет развозить по хуторам в баллонах газ, а когда проведут государственный, станет начальником газовой службы колхоза! Мы уже об этом обговорили и ваш муж, как никто другой подходит на эту работу: он заслужил. Вот это я вам и хотел сказать. — Спасибо. Обрадую сегодня своего. А дело для него я уже нашла. Пусть поработает пока на моей свиноферме простым свинарём! Грушкин смотрел на Привозную через линзы очков, приветливо улыбался, понимая состояние женщины и утвердился в собственном мнении. — Договорились!.. — И, забирая у неё заявление, напомнил: — Вас уже ждёт Ведёрин, — и на прощание пожал заведующей руку.
Вы помните, мы оставили Шухина с большим желанием съездить в Малиновку. Для этого он взял отпуск и стал готовиться в дорогу, приводя в порядок свою выходную одежду, в которую по большей части не влезал. Смотрел телевизор, где показывали завод, куда приехал за поддержкой сам Михаил Горбачёв. Генсек манерно приветствовал руками собравшихся будто экстрасенс, всем улыбался, что-то говорил, обещал, рассказывал, как будет жить страна в дальнейшем. Рядом с ним пестрела его жена — Раиса Максимовна, элегантная женщина, которую обступали работницы завода. И она тоже что-то отвечала им, доверительно протягивала руки труженицам. Но в народе о Михаиле Горбачёве ходили подозрительные слухи и толки, что новый генсек это меченый дьяволом человек и ничего хорошего ждать от не придётся. Так или нет, никто ещё не знал, суки его пометили, но то, что страну лихорадило, это видели и ощущали все. Шухин же был устремлён важной для себя идеей на днях попасть в колхоз Благо Народу, повидаться с Елизаветой Сергеевной, расспросить у неё о событиях в хуторе, произошедших за истёкшие годы. Он млел от счастья, держа в руке стакан с вином, вспоминал о доступной ему Елизавете Сергеевне, как хороша она была в постели и не смотря на разницу в возрасте, относился к женщине, как к ровне. Не минул памятью и Демидову Варвару эту уникальнейшую партнёршу, самобытную искательницу наслаждений и Шухин млел в одиночестве, развинчивая в памяти мечтательные грёзы и предвкушения скорого свидания с любимыми женщинами. Засыпая, видел просторные поля перед глазами, чувствовал на лице дневную жару степи, эти изломанные испарением дали. Вдруг, на смену приходил бессменный образ Любовь Егоровны Плаксовой, её сексуальные упитанные ноги, белевшие из-под тёмно-синей юбки, играющий зад при ходьбе и, мысленно обнимая всё это, Шухин был готов умереть от великого блаженства…
На утро он встал отдохнувшим и, собираясь в дальний путь, не забыл всё повыключать в квартире, потому что он и сам не знал, когда возвратится сюда снова. К этому времени власти города успели отстроить новый многоэтажный громадный автовокзал, который стоит и до ныне напротив главного железнодорожного вокзала, купил билет в кассе до Малиновки и стал ждать назначенного времени отправления автобуса. Сколько ехал Шухин в ПАЗике, не отрывал своих утомлённых глаз от заколосившихся полей пшеницы, наблюдал, что пошёл в рост подсолнечник и кукуруза, кое-где пестрели рябыми боками арбузы на полях. Наконец-то и солнце скрылось за горизонтом. Вечер расписал дали некой умиротворённостью. С полей исчезла обрабатывающая техника, опустился покой, стал увереннее прослушиваться работающий двигатель автобуса. Людей в салоне с каждым разом оставалось всё меньше и, чтобы его никто не узнал из тут сидящих, Шухин пониже опустил козырёк серой фуражки, того не понимая, что он сильно изменился внешне за эти пять с небольшим лет: потолстел ещё больше, обрюзг лицом и, естественно, выглядел старше своих двадцати восьми лет. Шухин ёрзался на горячем сидении и чувствовал, что дорога его утомила. Хотелось пройтись ногами, размяться и утешало одно, он скоро прибудет в Малиновку. Успел заметить перемену: некогда гравийная дорога от центральной усадьбы родного колхоза была теперь устлана асфальтом до самой Малиновки. Хорошо, что автобус прибыл на конечную остановку уже в тёмное время суток и потому его никто не увидит из местных, тем более в автобусе осталось три человека включая его самого. С небольшим пакетом в руке Шухин вышел из салона, потянулся, чувствуя под ногами твёрдую почву,а не колеблющийся пол медленно зашагал по аллейке мимо клуба с тёмными, неприветливыми переплётами окон, дальше пошли дворы крестьян с заборами на разный вкус и лад. На тёмных столбах ни одной электрической лампочки, что давало плюс Шухину незаметно приблизиться к подворью Завьяловой. Шухин перешёл на левую сторону, чтобы по забору определить знакомую изгородь своей сердешницы и угадал! Всё оставалось, как и прежде, только казалось намного меньше и более непригляднее. А может его глаза отвыкли воспринимать былую реальность, и всё же изменения налицо. Снял с кола толстую засаленную тряпицу и по дорожке прошёл к хате. Постоял с полминуты, унимая волнение. Успел заметить, что свет в окнах его хозяйки отсутствует. Это немного напрягло его и Шухин неуверенно постучал в дверь тёплого коридора. Тихо. Обратно постучал и приложил ухо к двери. Он видел, как в передней комнате зажёгся свет, осторожно хлопнула хатная дверь и женский голос, такой родной ему послышался по ту сторону: — Кто это? — Елизавета Сергеевна — я! — улыбаясь неизвестно кому ответил Шухин. — Кто?.. — Переспросила женщина, оставаясь в неведении. Шухин вспомнил её ключевое слово и произнёс: — Родимец твой!.. — Господи, Боже мой!.. — донеслось с той стороны двери. Чувствовалось, что женщина заволновалась и никак не могла нащупать дверной крюк. Погромыхала им и, наконец, входная дверь перед ним распахнулась. Елизавета Сергеевна стояла в нательной рубахе, видно, что без бюстгальтера и Шухин в волнении произнёс: — Тебя обнять хоть можно?!
— Пе-тю-шка!.. — только и смогла произнести сонная и растерянная женщина. Шухин, стоя на пороге, подался всем корпусом тела вперёд и обнял Елизавету Сергеевну, пропустив руки ей в мягкие и тёплые подмышки. Они целовались невпопад, куда кому вздумалось. Елизавета Сергеевна прослезилась, бормоча: — Откуда ты взялся? Хоть бы написал. — А так интереснее! — Отвечал он, прижимаясь к её возбуждающим грудям. — Заходи, окаянный! Комаров мне в хату напустишь… Шухин шатнул в глубь коридора пропахший застарелостью и почувствовал себя прежним хозяином. К нему вернулось былое ощущение привязанности к этой женщине и к окружающим предметам нехитрого быта одинокого человека. Елизавета Сергеевна провела его в переднюю комнату, интересуясь на ходу: — Догадываюсь ты с автобуса? — А откуда же, дорогой мой человек! — Ответил восхищённо он, ложа увесистый пакет на стол. Снял кепку и без приглашения сел на табурет, какой стоял тут с той поры, как ветеринар уехал. — У своей был? — Уточнила для себя женщина. — С какого перепугу? — возразил Шухин, поправляя рукой редкий волос на голове. — Они мне не простили, что я тогда уехал в Ростов к больной маме. — Ну, и как здоровье нашей Пантелевны? — Нету её: в тот год она и умерла… — Ох, господи!.. — испуганно произнесла Елизавета Сергеевна и трижды перекрестилась, оглянувшись на оклад в углу комнаты. — Мучалась, родимая? — Да как сказать, сердце… Я к тебе приехал, расспросы потом, — напомнил Шухин, — с дороги умыться бы.
   - Сейчас, родимец, на электроплитке воды подогрею.
   — Ненадо, я к колодцу схожу. Он ещё у тебя живой? — А как же! Шухин принялся снимать с себя рубаху, а Елизавета Сергеевна полезла в шифоньер, достала новый банный полотенец и подала ему. Шухин пошёл в сад, где был колодец, немного поблудил, но благодаря тому, что луна выглянула из-за хаты, Шухин наконец-то разглядел тот самый сруб. Вода в ведре стояла, он нащупал крышку рукомойника, перед тем, как налить в него воды, полазил рукою. На дне лежало с горсть листьев, превратившихся в табачную труху и понял, что после его уезда из него так никто и не мылся. В разогретом за день воздухе ещё чувствовалось тепло. По саду шурша травой, лазил ёж и, чувствуя знакомые ночные звуки, Шухин улыбнулся, подумав: «Как хорошо здесь!» Плескаясь водой и фыркая, вымывая из ноздрей дорожную пыль. Шухин вытирался полотенцем и оглядывался, убеждаясь, что тут всё по-другому и мало чего узнавал, а скорее отвык. Когда бодрый телом, он возвратился в хату, Елизавета Сергеевна накрыла стол, приоделась сама в незнакомое Шухину платье и, улыбаясь, пригласила: — Садись дорогой гость! С дороги проголодался? — Ещё бы! — Согласился он. Вспомнил и возбуждённо сказал: — Я тоже кое-что привёз… — и полез в пакет. Он достал бутылку московской и вина — три семёрки. — Где купил? — удивлённо спросила Елизавета Сергеевна. — В Ростове, свободно! — А у нас казёнки в магазинах днём с огнём не сыщешь. Только самогоном и обходимся, — радостно жаловалась женщина.
Шухин разговаривал, сам же смотрел на Елизавету Сергеевну находил, что женщина мало чем изменилась, только чуточку стала пониже, а в волосах прибавилось седины. — Я не спросила, может быть тебе борщеца налить? — О-оо! Я давно об этом мечтал! — Обрадовался Шухин. — Да ещё твоего!.. Мамы, как не стало, больше ем всухомятку. — Нам надо было идти ужинать на кухню, — Подметила Елизавета Сергеевна. Но Шухин возразил: — Меня бы там смог увидеть, кто-нибудь с улицы? Я же хочу побыть у тебя в доме инкогнито! — Ну, как знаешь, я подогрею и принесу в чашке. — Хорошо, жду! Женщина ушла, а Шухин сидел за столом и счастливо улыбался тому, что он, наконец, здесь, как во сне, видит предметы быта своей хозяйки и саму возлюбленную, по которой скучал долгими зимними ночами там в квартире. Он волновался и сомневался, получится ли у него, как это происходило раньше. Может и Елизавета Сергеевна изменилась за годы разлуки, стала другой? Но, наблюдая за её поведением и нетолько, успокаивал себя в обратном. Наконец возвратилась хозяйка с железной чашкой борща в полусогнутых руках, а Шухин успокоился совсем, увидев на её лице беспечную радость. — Скажи-ка, дорогая Елизавета Сергеевна, как поживают мои жена и сын? — А что им… — не задумываясь, ответила женщина, ставя на стол две тарелки, — Татьяна живёт, как сестра короля, а сын, коханый барчонок! Вот смотрю на тебя, малец почти не похож, ей богу не похож! Долгообразый такой, правда, светленький волосами, да и сама Татьяна не брюнетка, а глаза у него до того голубые… Так и хочется сказать нагулянный.
 - Это ты зря!- возразил Шухин откровенно и продолжил. — Помнишь, я рассказывал о ней, какой она была в постели? И если бы я не знал суть дела, и мороку зачатия, конечно согласился с тобою. А назвала-то она его как? — А-ааа, — запнулась Елизавета Сергеевна и усиленно стала вспоминать, даже на лице отразилась блуждающая мысль. — Вроде, как… с солнцем связано, — пояснила она, почёсывая лоб. — Луч, луч… Лучезар! Вроде как. Пока запомнила это имя, муть себе мозги набекрень не своротила. Нынешняя-то молодёжь на выдумки имени стала богата, не то, что в наше время, всё Иванами, да Марьями детей называли. Я твоего сына просто Лучиком зову, так легче! — Я тебе скажу, Елизавета Сергеевна, — пояснил Шухин, — Лучезар — старое русское имя, — и понюхал пряный наваристый борщ. Это заметила женщина и спросила: — Сметаны положить? — Можно. — А выпить? Тьфу, ты!.. — Спохватилась Елизавета Сергеевна и потянулась к казёнке. — Ну, за мать твою? Хорошая женщина была… Много чего порассказывала, царствие ей Божее! Выпили, не стукаясь, заели борщом. Елизавета Сергеевна не преминула отметить: — Слабенькая-таки казёнка, не то, что мой первак! Может принести своей безпаспортной? Шухин нерешительно пожал плечами и женщина поняла это, как знак согласия и ушла в коридор, а вскоре возвратилась с тёмной поллитровкой в руке заткнутой кочерыжкой от кукурузного початка. Как показалось Шухину, самогон не лился из горлышка бутылки, а тянулся подобно веретённого масла. Теперь они бодро стукнулись стаканчиками и выпили. Шухин занюхал хлебом и признался:
— Да!.. Крепка, зараза! Женщина добродушно засмеялась от знакомой благодарности и подтвердила: — Вот это по-нашему! Похоже градусов шестьдесят! Шухин молча ел вкусный наваристый борщ, видел, как мелким бисером на лбу Елизаветы Сергеевны выступил пот, косынка съехала на затылок, оголив плохо прибранные волосы с проседью. В таком виде она выглядела моложе своих лет, что радовало Шухина и он задал второй вопрос: — Как же тут моя тёща поживает? — Господь о ней всё знает, а я нет. Может ещё по одной? Шухин согласно кивнул головой, чувствуя как крепкий самогон вскружил ему голову и придал задора. Ел борщ и ждал конкретного ответа. — А ты что ничего и не знал? Так она уехала из Малиновки почти следом за тобою. — По какой причине и куда? — Удивлённо переспросил Шухин, даже есть борщ перестал. — Якобы врачи что-то у ней там признали по-женски, посоветовали у моря здоровье обрести. Бабы судачили у Любовь Егоровны кисту признали, требовались хорошие хирурги. Она и Кольку своего с собою потащила, а он так не хотел, плакал. Но киста эта вскоре зашевелилась и Любка родила мальчонку — твоему Лучику дядю. Вот и вышла её болячка наружу! Бояли совсем не похожий на Кольку. — Правильно! — Подтвердил Шухин, понимающе. — От Шица у неё вы****ок! — Ты что?.. — Изумилась женщина, а Шухин пояснил: — Если уж быть откровенным, ты от меня могла тоже бы родить… Но… Но! Елизавета Сергеевна догадливо качнула головой, даже ухмыльнулась и уставилась на Шухина лукавым взглядом.
   - Ф ты прав...- согласилась она и переспросила: - И,конечно, видел, как они того? — Знал! — Бисова душа!.. — посмеялась Елизавета Сергеевна, тряся полными грудями. — Хорошо, что я на тот момент отмылась, а то бы тоже припёрла в подоле! — Ну, а сам Шиц , как на это отреагировал? Но женщина будто не слышала очередного вопроса гостя и продолжала рассуждать в слух: — Пришлось зреть фотографию сына Любовь Егоровны, точно на Валерку похож! Есть его черты. То-то Колька Плаксов запил на чужбине и помер. — А куда она уехала? — Погромче спросил Шухин. — Под Ленинград! Кажут, в Выборг. Сама Танька говорила, что мать устроилась работать по специальности. — Экономистом?— Пояснил Шухин, наливая в стаканчики самогон. — Во, во, им самым! Шухин лишь на миг представил величие этой красивой женщины, доставшейся не ему и у него скулы свело от яркого воспоминания её внешней привлекательности, особенно когда были на реке Сал и в предбаннике. Бегло взглянул на свои наручные часы оставшиеся от отца. Они показывали десять минут второго ночи и Шухин зевнул. — Что спать хочется? — Обыденно поинтересовалась Елизавета Сергеевна. — Давай постелю! Ведь ты с дороги… Шухин лениво встал из-за стола, потянулся всем телом. Подошёл к Елизавете Сергеевне, смело обнял её за плечи и приложился к губам, а Елизавета Сергеевна и не сопротивлялась. Тогда Шухин запустил правую руку под подол ночной рубахи, приподнял нехитрое одеяние, добрался до тёплой груди — своей слабости и услышал шёпот хозяйки: — Пошли, Петюшка, пошли уже!..
Только в три ночи, они мирно лежали, как и раньше. Елизавета Сергеевна с трудом отдышавшись, будто похвасталась: — Пощупай у меня и в ушных раковинах пота полно! Наверное, Петюшка, уже всё… И забраться на тебя не могу, как раньше, ноги болят. Да и располнел ты несоизмеримо! Шухин рассмеялся в ответ, будто возражая женщине. Зачем-то вспомнил о Шице и спросил: — А как ваш бригадир — Валерий Рафаилович поживает? Он-то как перенёс бегство Плаксовой? — Ты что, ничего не знаешь? — Удивилась женщина. — Я тебе и говорю: после твоего уезда, тут такое началось… Наш бригадир задавил на машине человека, дали ему полтора года. Отсидел. Вернулся в семью, а Ольга ему сына родила… — От него? — А от кого же! Пацан вылитый немчуг. Шица с партии исключили и должности лишился. Посмотрел он, посмотрел, да и в Германию жить уехал. — Во как! — удивился Шухин, скидывая с ног одеяло. — А бригадиром кто? — Ты его наверное не знаешь. Местный из трактористов — Ведёрин! — Что-то помню… светловолосый такой? Рассудительный и не надоедливый. — Он! — А на свиноферме кто? — Ты, как с луны свалился! — Подметила счастливая Елизавета Сергеевна и пояснила: — Лидка Привозная! — Да ты что?! — Неописуемо удивился Шухин, даже приподнялся на левом локте. — Как ни странно, но она оказалась отличной хозяйкой! Навела на свинарнике порядок, теперь все за всё отвечают и в каше не обижает. Да, в партию вступила!..
   - В партию не вступают,- поправил Шухин улыбаясь в полумрак, — вступают в дерьмо, а в партию принимают! — Вот не так выразилась, — обиделась женщина, и предложила: — Давай сходим на двор до ветра? Нагишом они вышли из хаты на улицу, прошли до колодца, потом каждый уединился в просторном саду и через несколько минут снова встретились у сруба, подмылись холодной водой, поливая ДРУГ дружке из ковшика, постояли, давая телам просохнуть, любуясь луной светившей загадочно и ласково сквозь верхушки деревьев. — Всё, спать, — на правах старшей напомнила Елизавета Сергеевна, направившись в проём низкого заборчика отделяющего сад с колодцем от пространства между кухней и хатой. Шухин смотрел на Елизавету Сергеевну сзади, как половинки то поднимаются, то опускаются и в нём росло огромное желание сблизиться с нею в постели ещё раз. Он чувствовал, что скучал по этой безотказной женщине, давая себе зарок больше не иметь никаких близких отношений с Сашей. Пока Елизавета Сергеевна меняла на постели мокрую от пота простынь, переворачивала другой стороной пуховые подушки, Шухин поймал тот момент, когда женщина распласталась по перине, равняя дальний край простыни, взялся руками за её полные бёдра и был таков! — Вот, шельмец, неугомонный! — Смеялась озорно Елизавета Сергеевна. — Угадываю проказника! Шухин спал долго. К тому же Елизавета Сергеевна заботливо прикрыла в хате все ставни и дневной свет не попадал в комнаты, сохраняя полумрак. Она разбудила его только к обеду. Нагнулась перед кроватью, чмокнула Шухина в потную щёку, вытерла губы и тихо окликнула: — Соня?.. Ты и дома так дрыхнешь? Женщина была в своём старом сиреневом платье, знакомом Шухину ещё с тех времён. От неё пахло дневной све
жестью, борщом и ещё чем-то приятным. Шухин проснулся, перекатился на край, подхватил Елизавету Сергеевну за массивные ляжки и положил рядом о собою. — Шельмец! Пойду хоть дверь на крючок накину… Они обедали в той самой кирпичной кухонке, так знакомой Шухину ещё по приезду в хутор семь лет назад, но ему казалось это произошло будто бы вчера. Всё та же скомканная постель из изношенных простынь и выцветшего байкового одеяла. Белый подоконник о потрескавшейся краской, кухонный стол, закопчённый керогаз и Шухину стало не по себе от ярких воспоминаний. А Елизавета Сергеевна сносила на стол еду, не забыла бутылочку самогону поставить и, когда выпили по первой за прекрасно проведённую ночь, Елизавета Сергеевна, вдруг обратила внимание Шухина на окно, показывая кулаком с зажатой в руке ложкой: — Вон, вон, жена твоя пошла с сыном!.. Шухин посмотрел через оконное стекло и увидел высокую женщину с подойником в руке. Ведро было обвязано белой тряпицей и несла она его слегка наклонясь в право. Это была его Татьяна и нет, слегка пополневшая за эти годы, такая же стройная и белолицая, покутанная цветной косынкой. Прядь русых волос играла из-под косынки на лёгком восточном ветерке. С левой стороны она вела за руку долгобразого мальчонку дошкольного возраста, светловолосого и длинноногого. Обутого в коричневые сандалии. Мальчонка куксился, слегка упирался и протяжно хныкал. — Ёкнуло сердце? — Поинтересовалась Елизавета Сергеевна, заедая самогон малосольным огурцом. — По ком? — Не отрываясь от окна, переспросил Шухин.
   - По сыну и по жене...
   - Я смотрел сейчас на них, как на чужих. За кем тосковать? Где-то что-то шевельнулось, но она ведь для жизни с мужчиной не приспособлена. Я, кажется, тебе рассказывал. Ты мне всегда была и милее и ближе, чем все остальные бабы. — Ох, и шельмец! — Одобрительно и похвально воспротивилась женщина и напомнила: — Давай ещё по одной, да в огород я пойду. А ты не рисуйся, иди в хату спать. Подмигнул Шухин и предложил: — А может вместе?.. — Нет, родимец, картошку надо прополоть. Там мне на час работы, пока не жарко, — твёрдо ответила Елизавета Сергеевна и встала из-за стола. Перекрестилась на угол, где ничего не было, кроме мух, и, пошатываясь, побрела из кухни. Чуть позже Шухин лежал на диване и думал о сыне и о Татьяне, которые прошли мимо и не только мимо окна, но и мимо его никчёмной жизни. Он никак не мог спросить у Елизаветы Сергеевны о Демидовой Варваре Михайловне и успокоил себя тем, что всё ещё впереди. Он обязательно узнает о ней. Можно, конечно, ему ночью пробраться в знакомый двор, но под каким предлогом это сделать и как на это отреагирует хозяйка? Размышляя о том и о сём, Шухин незаметно для себя уснул. Сморил выпитый самогон и плотный обед. Он не слышал, как пришла в комнату Елизавета Сергеевна, утёрла полотенцем потное лицо и легла, по обыкновению, в своей спаленке. Шухин проснулся, попил воды, увидел дремавшую хозяйку, снял с себя одежду и осторожно прилёг рядом с женщиной. Но так просто он долго лежать не мог. С приездом его прорвало к любвиобилие и он стал нежно целовать Елизавету Сергеевну. А она прошептала ему: — Пойди закройся. — Я уже всё сделал…
Елизавета Сергеевна приподнялась на ногах, выгнулась всем телом, будто делала мостик, накинула на грудь подол платья и попросила: — Стаскивай… Шухин понял. Взялся за резинку чёрных трусов врезавшуюся в тело, снял эту последнюю преграду и бросил на пол… Потом они долго лежали в спальне. Шухин полубоком, так как женщина заняла собою всю постель и тяжело дышала, обмахиваясь чистой тряпицей. — Упарил ты меня… Снова в ушных раковинах воды полно! Вот возьми тряпицу, вымокай её… А знаешь, как твою ненаглядную тут дразнят? Солдат! Мол, вон солдат пошёл… — Мне интересно знать, как там поживает моя подчинённая, которая, помнишь, на дезбарьере работала?.. — Э-эээ, Варька что ли Демидова? — Вспомнила и переспросила женщина. — Ты что и к ней шлялся?.. — учинила допрос Елизавета Сергеевна. — Нет, нет. Просто, мы разговорились с нею тогда ещё, она жаловалась мне на свою судьбу, — принялся сочинять Шухин. — Говорила мне на группе она… — Да! От родов у ней это всё, — принялась объяснять Елизавета Сергеевна, — двойню родила и оба мальчика померли сразу. А сейчас Варька на костылях передвигается. Видела я её на днях в магазине, а старости на неё, так и нет. Не выработалась она, вот в чём дело. Шухин сполз на пол, где немного попрохладнее и опершись на сетку кровати локтем, продолжал слушать хозяйку, которая говорила ему: — Оставайся у меня жить, хоть на год! Никому хвастаться не буду. Мне от тебя ничего не надо, только женского счастья. Не долюбила я в своё время, не наелась досыта, не израсходывала себя!
   - И рад бы, да я взял лишь двухнедельный отпуск и за квартиру платить необходимо каждый месяц. Знать, впустил бы квартирантов… Может ты поедешь со мною в Ростов? Соседям представлю тебя, как свою родную тётку… — Куда же я, родимец, со своего кутка? Оставайся ты! Шухин сидел над кроватью в одних трусах и, нагнув голову, думал, как ему быть. А за окном мычали коровы: стадо возвращалось с пастбища. — Что-то проголодалась я, пойдём ужинать, — вдруг предложила женщина и, позабыв одеть на себя бюстгальтер и трусики, одёрнула платье, призналась: — Жарко как, так бы и ходила нагишом! — А что, давай в хате сядем? — Мух разводить! Завечереет и пойдём, чтобы тебя никто не увидел. — А я что, преступник? — Возмутился Шухин. — Просто от разговоров прячусь, тебя оберегаю. — И я об этом… — и в знак примирения тронула Шухина за колено. Этот жест говорил гостю о многом, на что он подметил: — Руки у тебя, дорогая, словно печка! — А кто кочегарит?! — Усмехнулась Елизавета Сергеевна, с благодарностью отзываясь об их обоюдном увлечении. Ужинали они через час в знакомой читателю кухонке. Хозяюшка предварительно занавесила окна выходившие на улицу. Выпили по рюмашке, по другой сытно ели суп из курицы и вели себя, как в прежние времена, говорили ни о чём. Елизавета Сергеевна напомнила ему, что к его жене действительно никто из хуторских мужчин в гости не ходит кроме тётки покойного Дедовича. Шухин слушал молча, хрумкая малосольным огурцом, чем заинтриговал женщину, но у неё это плохо получалось, так как зубы у Елизаветы Сергеевны были от природы редкими и того эффекта аппетитного хрум
канья не происходило, а гость отложил ложку и напомнил женщине ещё раз: — Татьяна ни с кем не будет жить у неё там природный недостаток, — указывая взглядом на подол платья своей хозяйки, которая загадочно улыбнулась, понимая о чём тот говорит и с улыбкой призналась: — А мне впору!.. Шухин осоловелым взглядом посмотрел на Елизавету Сергеевну слушал её и подумал: «Откровенничаешь, ненасытная утроба!» — И тут же поправил себя мысленно: — «Но, как зажигаешь, стерва, устоять невозможно!»
Шухин пробыл у Елизаветы Сергеевны около двух с лишним недель, насытился, казалось ему, на всю оставшуюся жизнь этой самой близостью. Ему наскучило однообразие и он решил уехать в свой город, по которому стал скучать всё больше и больше. Когда уходил на автобусную остановку в двенадцать часов ночи, напоследок помиловался с хозяйкой у колодца, нагнув её на сруб для полного эффекта, в чём мать родила и только после этого успокоился душой и телом, простился на дорожке у калитки с хозяйкой своего сердца, прося твёрдого ответа приехать и ей к нему в гости. Оба плакали, не скрывая собственных слёз разлуки, будто предчувствуя, что видятся они в последний раз. Елизавета Сергеевна дальше калитки его провожать не пошла, перекрестила трижды со спины и Шухин неспеша поплёлся, чувствуя на своих щеках собственные слёзы. Потом он стоял в ночи за кустарником, дожидаясь отправления автобуса, чтобы его никто из местных не видел. И всё же две женщины его признали, поздоровались и поинтересовались: — Пётр Романович, какая нужда тебя заставила к нам приехать? И он, не путаясь, ответил плохо знакомым колхозницам:
   - По неотложным...- и уважительно улыбнулся,стараясь поскорее уснуть, чтобы хоть как-то забыться от трогательного расставания. Забрезжило утро. Стали просыпаться дали. За окном автобуса тянулись посветлевшие пшеничные поля. Кое-где просматривались обкосы и Шухин снова вспомнил свиноферму, куда привозили под ведомство Плаксовой так называемую «кутью» из вот таких же обкосов. Перед глазами представил Любовь Егоровну, которая жила сейчас под Ленинградом в Выборге, работая в одном из совхозов экономистом. Перекинул воспоминания на бригадира Шица, уехавшего с семьёй в Германию и на Лидию Привозную. Откровенно завидуя сметливой женщине, мысленно восклицая: «Надо же!..» Потом возникло горестное сожаление, что так и не навестил Демидову Варвару, стараясь представить её на костылях. Вспомнил, что эта женщина уже тогда прихрамывала на левую ногу, но этот изъян вовсе не мешал им отдаваться страстной любви в редкие часы их тайных встреч. И совсем не приходила на ум его бывшая жена с малолетним сынишкой. Шухин понимал, что он давно и безвозвратно отпочковался от этой семьи. Вспомнил и усмехнулся прозвищу Татьяны: «Солдат». Автобус выехал за город Батайск. В свете утреннего солнца загорелись золочёные купола собора. Шухину показалось он не был в родном городе целый год. Вот и базарная площадь. Шухин сел на нужный транспорт и прямиком поехал в зоопарк. Саша дотошно допытывалась, что да как, у кого спал все эти дни и Шухин соврал, что находился с семьей. Вечером к Шухину пришла взъерошенная Саша с двумя бутылками вина в пакете . На ней был полувер. Обнимала Петра, целовала, домогаясь близости, но Шухин был непреклонен. Вино пил, но Сашу к себе не подпускал, оставаясь верен Елизавете Сергеевне. Саша так и ушла от него не солоно хлебавши, затаив на Шухина обиду. А он написал письмо люби
мому человеку в Малиновку и ждал Завьялову к себе в гости. На выходные дни он ехал на автовокзал, в надежде встретить там с автобуса Елизавету Сергеевну. Опечаленный и подавленный, он шёл в кафе «Темерник» и до вечера пил пиво. Шухин плохо понимал, что именно творилось на сегодняшний день в родной стране Советов. Россия стагнировала и непонятно куда катилась. На экране телевизора, Шухин видел как генсек Горбачёв успокаивал народ взмахами рук, но его выдавал эмоциональный прикус нижней губы, говоря о его интригантности. А за окном уже была осень тысяча девятьсот девяносто первого года, уходила в небытие коммунистическая партия. Миловидный Хасбулатов что-то доказывал депутатам Верховного Совета, но некогда мощная держава продолжала катиться в политическую и экономическую пропасть. Шухин находил душевное успокоение в спиртном. Давно не видел на своём горизонте Сашу. Она уволилась из зоопарка и их пути больше не пересекались. Без выпивки Шухин не мог обойтись и дня. К вечеру напивался так изрядно, что еле добредал до квартиры. Однажды ночью его разбудила громкая музыка, доносившаяся из давно не работающей радиолы. Шухин открыл один глаз, второй и отчётливо увидел в полутьме маленького чёрного чёрта с рогами. Сатана сидел на той самой радиоле, голой пяткой крутил граммофонную пластинку из которой лилась мягкая небесная мелодия от множества непонятных инструментов. Музыка эта умиляла душу Шухина и настораживала одновременно. К слову: из некоторых источников доказано, что подобная музыка слышится людям перенесшим критический нервный стресс на грани помешательства. Откуда приходит такая удивительно-настораживающая мелодия, никто сказать не может из слышавших её, но в природе она существует.
   Вот и Шухин наш слышал сейчас эту музыку и был крайне удивлен, даже приподнялся с дивана. Взгляд чёрта и его встретились. Чёрт улыбнулся ему, показывая редкие круглые зубы. Дёрнул носом так похожим на рыло поросёночка, только был он у сатаны, чёрный, как и сам. А видение снова толкнуло голой пяткой пластинку и музыка заиграла вновь. Глазки сатаны игриво подмигивали Шухину — в такт протяжным, насыщенным звукам. Потом чёрт соскочил с буфета, подбежал к хозяину на цыпочках, протянул руку и предложил: — Пошли, Пётр, со мною, я тебе что-то покажу. Шухин послушался, обхватил волосатую руку с острыми коготочками на пальцах, а сатана повёл его на не застекленный балкон, где хранились ненужные вещи. Подвёл Шухина к перилам и показал ему рукой вниз, где тот увидел реку Сал и купающихся в ней: Плаксову с Шицем, свою жену Татьяну и Елизавету Сергеевну. — Прыгай к ним! — выкрикнул чёрт, и подавая пример, легко взобрался на перила балкона и сиганул вниз, только голые морщинистые пятки его Шухин успел увидеть. Река была так близко и манили его родные женские голоса, что он не удержался и нахилился над перилами. В этот момент его окликнула соседка по балкону, вышедшая покурить рано по утру на свежем воздухе: — Эй, сосед!? Ты чего это надумал? Допился до чёртиков, хочешь свести с жизнью счёты? Так ты постой, я позвоню коекуда!.. Шухин приподнял голову, обернулся на голос, открыл глаза и глуповато улыбнулся женщине. Он не сразу сообразил, зачем сюда пришёл. Утренняя прохлада обдала его нагое тело, зябко поёжился и ответил: — Я так… Захотелось взбодриться! А что, тут реки нет?
— Надо меньше жрать водку, — нервозно ответила женщина, — а то позвоню по телефону, враз за тобою из Ковалёвки приедут! На этот момент у Шухина напрочь отсутствовал испуг, но, когда вернулся в комнату, то сделалось ему сумно. Он поозирался по сторонам, не дай Бог увидеть в каком-нибудь тёмном углу комнаты знакомого ему чёрта и почувствовал, как его голова раскалывается от боли надвое. Он даже застонал. С трудом переставляя ноги, подошёл к буфету, где стояла сломанная радиола, потрогал пыльную пластинку, поднял на руки эту тяжёлую старинную вещь и быстренько вынес на балкон. Затем порылся в шкафах «Казачки», нашёл бельевой шнур и им, как можно надёжнее завязал обе ручки двери. После чего вернулся на диван, сел. Сна уже не было и Шухин стал соображать, что такое с ним было. Он вспомнил, как месяц назад ему привиделась ночью нагая Елизавета Сергеевна, которая стояла в проёме двери кухни. Шухин слез с дивана, на коленях подполз к своей возлюбленной и принялся целовать ей мягкие ягодицы, а когда открыл глаза, то в квартире никого не было, но он не испугался и с сожалением подумал, что это было лишь видение. Теперь чёрт, музыка… Но меньше Шухин пить не стал да и вряд бы остановился, даже, если бы его предупредили врачи, что началась крайняя стадия алкоголизма и деградация личности с внешними признаками на лице. Сколько бы времени продолжалась подобная жизнь Шухина, не случись с ним нечто необратимое, повлиявшее на его дальнейшую судьбу, но об этом чуть позже. Я вас возвращу снова в Малиновку и вкратцах расскажу о жизни знакомых нам людей в эту нелёгкую пору насильственного слома социализма.
   Указом сверху был распущен колхоз " Блага Народу". Постепенно и ненаглядно дойные коровы вывозились на бойню. Свиньи, тёлки и телята тоже ждали своей очереди. Крах сельскому хозяйству наступал ползучей сапой разоряя некогда сильные коллективные хозяйства. Жаль, что при пире во время чумы, отсутствовали в Малиновке наших два главных героя — Плаксовой Любовь Егоровны и Шица Валерия Рафаиловича. Останься они у руля своей бригады в момент развала колхоза при уничтожении поголовья скота, и растягивания по дворам средств механизации, уже через год-другой данные люди стали бы в районе в числе первых миллионеров. Лидии Привозной жаль было смотреть, как уничтожается в их хуторе средства крестьянского производства. Она понимала, что через некоторое время её малиновцы останутся не только без работы, но и средств к существованию. Большая часть обрабатываемых полей зарастало бурьяном, а поголовье свиней и коров превращаются на бойнях в колбасу. Назрел момент поговорить тогда ещё с председателем колхоза Грушкиным и тот надоумил женщину взять бригаду в аренду. Тогда это можно было сделать бесплатно и без особых трудностей. Пришлось лишь кое с кем переговорить в районе, подписать надлежащие документы и ты новоиспечённый фермер! По сути, Привозная стала почти в одночасье полноправной хозяйкой не только самой Малиновки, но и прилегающих к ней полей… Тут я не стану ударяться во все тонкости быта и связанных с ними хлопот моей героини, скажу только одно: у Привозных вскоре выросла замечательная дочь, она закончила торговый институт города Ростова, возвратилась домой к родителям и те посоветовали девушке переехать жить в Заветное, работать в семейном магазине, выстроенном на сельском рынке. Сын Илья окончил девять классов, отправился учиться в областной город на компьютерщика-программиста. Констан
тину Привозному пришлось оставить газовое дело, купить грузовую газель и ездить доставать запчасти на трактора и комбайны. Рядом с хатой, в которой Привозные прожили большую часть своей жизни, построили кирпичный, красивый и светлый дом на шесть комнат. Рядом воздвигли гараж для машин, баню, того требовало их положение в обновлённом обществе. Лидию Привозную всякий раз избирали депутатом в райсовет, с нею советовались, опытная женщина пользовалась большим авторитетом не только в районе, но и в среде своих хуторян. Теперь заострим своё внимание на Завьяловой Елизавете Сергеевне. Эта неординарная женщина дожила до глубокой старости в полном здравии и ясном уме, но однажды, как свидетельствовал протокол участкового милиционера, старушка полезла в собственный погреб достать картошки для борща. Опускаясь по лестнице в глубокий подвал, обложенный кирпичом, не удержалась на верхней перекладине, потеряла равновесие, упала на бетонный пол, ударилась головой и померла. Её нашли соседи через неделю или две, когда перестали видеть Завьялову на людях.
Шухину Лучезару Петровичу исполнилось восемнадцать лет, но в армию его не призвали по случаю плоскостопия. Не теряя времени, молодой человек женился на местной девчонке немке по фамилии Бауэр. Первое время молодые жили у матери Лучезара, но после развала СССР немцы из России потянулись на свою исконную родину. Бауэр Галина — жена Лучезара уговорила мужа уехать тоже. Но чтобы осуществить свой план переселения, Лучезару пришлось взять фамилию жены и стать тоже Бауэром, а заодно выучить немецкий язык. Но жизнь в цивилизованной стране им не понравилась. Эта постоянная подконтрольность местной властью, да ещё не здоровое ощущение второсортности вынудили чету Бауэр возвратная обратно на родину. Домой в глухомань им возвращаться не хотелось, по пути Лучезар заехал к своему школьному товарищу теперь жившему под городом Азовом, женившемуся на местной хуторянке. Вышел Лучезар поутру в огород друга, обозрел за забором огромный луг, мелководье и камыши, сколько видел взгляд и подумал: «Это моё!» Не раздумывая купили пустовавшую хатёнку и стали обживаться на новом месте так похожем на Малиновку. Лучезар устроился работать на завод в Азове и ездил туда на маршрутке, пока не купил себе подношенный жигуль. Жeна Галина пошла работать продавцом в местный магазин. Вскоре молодая родила сына, потом ещё одного, затеяли стройку. О своей бабушке — Любовь Егоровне Лучезар помнил всегда, писал ей письма сначала в Выборг, потом в нижний Новгород. Старушка давно вышла на пенсию, но её ел сахарный диабет, приключилась гангрена левой ноги и врачам пришлось ампутировать конечность чуть выше колена. Сын Любовь Егоровны отслужил армию, по возвращению в Выборг окончил милицейское училище и вскоре женился на девушке жившей в Нижнем Новгороде. По настоянию молодой, переехали жить к её родителям. Плаксову Валерию — так звали молодого человека, — пришлось с собою забрать и мать, купить старушке в дачном посёлке под Нижним Новгородом небольшой участок с приемлемым к жизни углом, где и поселилась Любовь Егоровна. Валерий часто навещал мать, привозил ей туда лекарства и еду, но Плаксова считала себя никому не нужной и писала дочери в Малиновку письма с просьбой забрать её домой. Но слёзные послания редко трогали обиженное сердце дочери, потому что Татьяна так и не могла простить матери пьяную выходку в молодости, тем самым перечеркнув не только сексуальную жизнь девушки обернувшейся в последствии семейной трагедией.
О бабушке, которая просится жить в Малиновку Лучезар узнал совсем случайно из писем валявшихся у матери на секретере и у парня возникло жалостливое желание забрать бабушку к себе, как только достроит кирпичный дом со всеми удобствами. По истечении нескольких лет Лучезар поехал в Нижний Новгород и на поезде привёз старушку домой в хутор под Азов. Любовь Егоровна плакала от счастья, ей требовался постоянный уход, но выручала инвалидная коляска, веселили подрастающие правнуки. За других мало известных персонажей романа, я не стану Вам рассказывать и возвращу вас к закату жизни Петра Шухина. После ночного видения в проёме двери нагой Елизаветы Сергеевны, а потом и беседы с сатаной, какая чуть было не закончилась для него трагедией, возвращаясь домой, Шухин всякий раз проверял надёжно ли завязаны ручки двери балкона. Шухину было невдомёк, что своё пагубное влечение к спиртному он унаследовал от своих биологических родителей, а от отца ещё и гомосексуальную склонность. Последнее время Шухин перебивался случайными заработками, все деньги тратил на спиртное. Ему нравилось находиться в кафе «Темерник». Он брал пару бокалов пива, разбавлял содержимое водкой и неспеша потягивал с бокала, то и дело посматривая в огромное окно, где разгорался ранний весенний день. Особенно ярко светило солнце, разбуживая тающий снег на плоской крыше и увесистые капли устремлялись под своею тяжестью к земле. Зрительное ощущение было такое, будто эти искрящиеся капли нанизаны на невидимую нить с шумом отпечатывались на асфальтовой отливке по периметру квадратного безвкусно построенного здания. Шухин отпивал из бокала пиво небольшими глотками, посасывал кусочек чехони. Он почему-то думал сейчас о Плаксовой, пленившей его душу и сердце. Тем более всё это произошло давно, но до сих пор не оставался к ней равно
душным. Ворочал мысль, а сам смотрел на парочку молодых за соседним столиком. Сразу было видно со стороны, что не из города. Мужчине за сорок, он пил пиво большими глотками, заедая копчёной колбасой. Угловатое его лицо выражало крайнюю озабоченность, а подозрительный взгляд бегал по заполненному публикой залу. Как и Шухин этот мужчина, конечно, слышал щёлканье капель за стеклом во всю стену со стальной решёткой обвитой проводами с сигнальными  датчиками. Его спутница наоборот, хоть и выглядела репаной крестьянкой, но вела себя аккуратнее и эта излишняя щепетильность чувствовалась даже в её движениях рук и осанке. Перед тем, как отпить глоток пива из своего бокала, женщина кротко посматривала налево, направо, затем принималась цедить пиво через редкие зубы. Немного захмелев, она красиво улыбалась серьёзному мужу, что-то говорила ему, показывая глазами на Шухина. В первое же мгновение, как показалось самому Шухину, они знают его и ему захотелось подойти к ним и заговорить, но в самый последний момент некто толкнул его в локоть. Шухин повернул голову, а обидчик извинительным тоном спросил: — Можно присоединиться? Это был старый знакомый, завсегдатый кафе, как и он сам, опустившийся в конец пьяница, давно переставший за собой следить никчёмный человечишко. На его немытой голове сидела косо фетровая шляпа с узким полем, на плечах затасканное пальто без пуговиц. Выпив несколько глотков пива, сосед заговорил, с ним, так словно они лишь час назад расстались: — Есть, корешь, грязная, но не тяжёлая работёнка. Не раздумывай, охотников прорва, ты же интеллигентный малый подойдёшь! При этих словах, присоседившийся бродяга заломил свою шляпу, показывая слипшиеся, давно не мытые волосы.
— Нет, спасибо, — ответил ему Шухин с непонятной для себя веселостью, — завтра кодируюсь! — И отшатнулся, когда его собеседник распахнул полы пальто, потому что от него резануло таким смрадным потом, что Шухин чуть было не задохнулся, и ушёл к столику, где стояла минутами раньше сельская пара. У ног Шухина юркнул серенький человечишко с метр ростом, чуть не выбив с рук два наполненных бокала с пивом. А тот человечишко, ни на кого не обращая внимания, подбежал к освободившемуся столику на котором ещё стояло два бокала с остатками пива, как жаждущий странник, быстренько опорожнил бокалы, сгрёб в ладонь объедки колбасы и кинул в собственный рот, похожий на чёрную нору зверька. Шухин с большим удивлением наблюдал за этим маленьким человеком в возрасте, ноги которого были обуты в истрёпанные кирзовые сапоги, на плечах висела видавшая виды фуфайка неопределённого цвета, а голову прикрывал изуродованный треух. Шухин задержал свой взгляд на сине-пепельном лице этого несчастного беззубого бездомника, а в непонятного цвета глазах отпечатался животный страх, будто сейчас этого недомерка начнут топтать ногами. Он виновато моргал маленькими глазёнками и медленно стал отступать к выходу кафе. Только теперь Шухин рассмотрел у этого недоростка забинтованную руку и остановил пугливого посетителя: — Чудак человек, погоди! Что у тебя с рукой? Мужичонка колебался секунды, озирался по залу, затем несмело приблизился к Шухину. — Ты кого боишься? — Снова поинтересовался Шухин, по лицу понимая, что не он явился причиной животного страха. — Вон её, — указал мужичонка на работницу по залу стоявшую со шваброй в руке. Шухин посмотрел в глубь зала. Сколько он проводил тут времени, но не предавал особого значения, видя эту хмурую
особу лет пятидесяти пяти, которая мыла полы зала, убирала пустые бокалы с круглых столов, сметая остатки пищи в ведёрко. Ходит и ходит: такая у неё работа, кого-то окликнет грубоватым окриком, другому погрозит той же самой шваброй, а бывает и улыбнётся кому-то. — Она постоянно гонит меня отсюда, — пожаловался коротышка. А Шухин посмотрел на него сверху вниз, одетого в грубую бомжатскую одежду с чужого плеча, будто на того свалилось нечто тяжёлое, собрав мужичонку в гармошку, и Шухину стало жаль его. Он протянул ему недопитый бокал пива со словами: — Выпей за упокой моих родителей? Потом Шухин смотрел, как тот почти залпом проглотил легкий опьяняющий напиток, присосавшись к кромке бокала перекошенными синими губами, улавливая в его взгляде преданную благодарность. — Ты подожди, — предупредил Шухин его и пристроился в очередь к прилавку за новой порцией пива. Шухин, быть может, и не пил бы больше, но чем-то понравился ему этот несчастный и, конечно, безнадёжно больной человечишко. Он с детства замечал за собою странность питать к слабым тварям и обиженным сверстникам некое сочувствие и жалость. Сейчас Шухин стоял в хвосте очереди и посматривал на окно во всю стену, за которым даже незначительная лужица потаявшего снега играла всеми цветами радуги, остатки серого снега на асфальте дымились. Капли с крыши кафе серебряными бусинками играли разноцветными зайчиками, пока эти капли друг за дружкой долетали до земли. Шухин закрыл глаза и забылся, вспомнив, как он стоит в Малиновке на гребле и любуется молочным туманом, какой клубится на пригретых солнцем вспаханных огородах малиновцев, а за свинофермой лежала до горизонта притихшая
степь под спудом осевшего снега прикрытого прошлогодней травой. Воздух ещё не пахнет весной, но её незримое приближение уже чувствуется, как радость накануне большого праздника! А вот навстречу ему идёт Плаксова в облегающих икры резиновых сапожках. Темно-синяя юбка эротично играет подолом, под которым прячутся трогательные полные ляжки женщины. Её вид возбуждает его, возникают несбыточные грёзы и он невольно отводит взгляд в сторону, где дремлют по балке ещё нагие вербы. Но шаги женщины приближаются, он слышит её ровное дыхание и думает: «А какая ты в постели?..» Невольно сравнивает Любовь Егоровну с Елизаветой Сергеевной или с той же Демидовой Варварой, но тут его приятный полусон обрывает голос очередника: — Эй, мужик, ты что уснул?.. Шухин открывает глаза и видение исчезает. Прижавшись к впереди стоящему, отыскал взглядом своего карлика, догадался, что тот прячется от работницы зала за телами посетителей. Шухин взял ещё две кружки пива, добавил в них водки и подал одну мужичонке. — Так что у тебя с рукой? — Повторил некогда заданный вопрос Шухин. — А эта бестия ударила шваброй и получился накол кости. Но меня сейчас не то волнует, — продолжал мужичонка, — печень вздувается и вылазит из-под ребра. — Да… — заключил Шухин, — это плохо. Давно пьёшь? — Как родители померли, квартиру отнял старший брат и пошло-поехало! Помню, ещё в Таганроге на Красном Котельщике работал, по двенадцать кружек пива выпивал! Не смотри, что я с вершок, здоровые мужики и те со мною не брались  тягаться. Шухин понимающе качнул головой, продолжая слушать карлика, а сам думал: «Осталось тебе жить, дружок, совсем ничего..."
   Шухин понимал, что его собеседника ждала мучительная смерть где-нибудь в канаве или на тёплом коллекторе. Он внимательно пригляделся к лицу мужичонка, заметил на щеках подозрительную синеву кожи, хотел дать совет, но тут Шухин увидел, как распахнулась входная дверь кафе и во всём своём величие показалась Плаксова. Та Плаксова, какую он представил, задремав в очереди за пивом. Не напугался её появлению, лишь вздрогнул от неожиданности. Внутри Шухина всё загорелось, весь мир вокруг погрузился в непоколебимую тишину, будто Шухин попал в вакуум. Не давая контроля своим действиям, не реагируя на окрики мужичонка, Шухин покорно пошёл к возлюбленной, словно оглох, но не ослеп. Плаксова оглянулась на него, угадала своего бывшего зятя, но резко развернулась и вышла из кафе. Шухин поспешил следом, а тёща уже завернула за угол квадратного кафе, только подол юбки заманчиво мелькнул. Солнце клонилось к закату, воздух свежел, капли, падающие с крыши здания, теряли свою интенсивность, но это всё было без разницы Шухину: он поспешал за видением. А женщина, тем временем, перешла трамвайные пути, обернулась к Шухину таинственно улыбнулась, как могла это делать только она, продолжила легко всбераться по пригоку. Дальше ей путь преградила искусственная стена сложенная когда-то из крыг горного камня. По этой стене сочилась талая вода, голубая куртка Плаксовой горела на солнце непонятным весёлым отливом. Она помахала ему рукой, ещё раз улыбнулась, а Шухин обнадёживающе крикнул: — Одну минуточку, я сейчас!.. — Сказал он не раскрывая рта, потому что не слышал ни собственного голоса, ни звуков вокруг, неуклюже перешагивая рельсу трамвайного пути. Конечно с этим пьяным человеком что-то происходило сейчас, потому что он не видел шедшего со спуска трамвая первый номер со спаренными вагончиками. Вагоновожатый
не сразу заметил человека на рельсах в тёмной одежде, потому что тот выскочил почти ниоткуда и замешкался на путях. Вагоновожатый стал тормозить трамвай, но крутой спуск и скорость сделали своё дело. Человек не успел перебежать на другую сторону рельс, послышался глухой удар, и закричали пассажиры в переполненном первом вагоне наперебой: — Человек! Человек!.. Человек попал под трамвай! Наконец, вагоны остановились, открылись все двери и пассажиры первого вагона в суматохе выскочили посмотреть, что же там произошло. Шухин лежал между двух путей на боку испачканый в грязь и не шевелился. Люди не сразу заметили, что мужчине отрезало левую ногу чуть выше лодыжки, левая рука тоже неестественно вывернута. Каждый старался заглянуть пострадавшему в лицо дабы не признать в несчастном своего близкого родственника или знакомого. Послышались озабоченные возгласы пассажиров: — Жгут, жгут!.. Несите жгут! Вагоновожатый принёс проворному мужчине, хлопотавшему у пострадавшего аптечку, трясущимися руками открыл коробок и не сразу поймал непослушными пальцами красную резинку смотанную рулоном. Шухину перетянули ногу чуть ниже колена, вернули беспомощно болтавшуюся руку в нормальное положение, а вагоновожатый, тем временем, передал по рации диспетчеру, что нужна скорая помощь по указанному адресу. Открыл Шухин глаза лишь в больнице ближе к следующем утру. Он не помнил, что с ним и где находится, вяло поводил глазами, хотел пошевелиться и почувствовал резкую боль в ноге и руке. Так как ему полностью отрезало ступню, хирург несколько часов бился за спасение руки пострадавшего. Как могли Шухину пришили сухожилия, наложили на плечо гипс, кисть руки примотали к талии. Шухин хотел позвать кого-нибудь, но у него отсутствовал голос, во рту пересохло до такой степени, что не чувствовался язык, и был ли тот во рту или отсутствовал вообще. — Больной, лежите, лежите… — услышал он голос женщины откуда-то сбоку и спросил сам себя: «Где я?..» Но всё тот же голос настойчиво поинтересовался: — Мужчина, вы можете назвать свою фамилию, имя и отчество, где живёте? Шухин хотел ответить, но не мог вспомнить кто он и откуда. Вылетело из памяти даже, почему он сюда попал. — Может вам воды?.. — донёсся всё тот же спокойный голос женщины, но грубоватый голос мужчины посоветовал: — Лучше налейте ему пятьдесят грамм спирта, это больше поможет, да и память освежит, — посоветовал хирург нянечке, лучше её зная, в каком состоянии попал к нему на операционный стол пострадавший. Лишь через сутки к Шухину вернулась речь и он спросил доктора ставившую ему капельницу в правую руку. — Как я к вам сюда попал? — А вы что, не помните? — Удивилась врач, удивлённо раздвигая на лоснящемся лбу словно нарисованные чёрные брови. Вас привезли вчера вечером — в воскресенье, а сегодня уже, милок, понедельник. Тебе отрезало трамваем ногу, повредило предплечье. А ну-ка пошевелите пальцами левой руки, — попросила она с пониманием дела. Шухин попытался, но тупая боль придала ему огромные страдания. — Но это ничего: со временем заживёт, а вот с ногой похуже… И как же это вас угораздило? Вспомнили, как ваша фамилия? Шухин напряг память, но в голове кроме однотонной высокой ноты да боли во всём измятом теле, ничего не ощущал. Губы его сами произнесли лишь два услышанных от врача слова:
— Воскресенье, понедельник… Он не вспомнил остальные дни недели, они пришли Шухину на язык на автомате, в которых он увидел совершенно иное объяснение счёту дней недели и шептал: — Воскресение — воскрешение… воскрешение очередной недели. Понедельник — первый день после прошедшей недели… Вторник — второй, вторый день после недели. Среда — середина недели… Как же это он раньше не подумал об этом, что это действительно так и есть! Четверг — четыре, четвёртый день недели. Пятница — пятый день недели — пятый день! Как же точно складывается! А суббота? Суббота, суббота, — думал Шухин, напрягая пустые мозги, — судный день! Судят человека всевышние силы, как ты прожил неделю в благе или в грехе… а воскресенье — опять воскрешение новой недели. — Больной был рад собственному открытию, облегчённо вздохнул и почувствовал, что он непомерно устал, даже пот выступил на лбу, а вот как звать не приходило в голову, да он и не заморачивался. Врач возвратилась к себе в кабинет, достала из стола новенькую ученическую тетрадь, поставила номер сто шестьдесят три. На первой странице написала год, месяц и день поступления неизвестного пациента, сделала прочерк и подчеркнула жирной линией пугающее слово: Амнезия. Ниже пописала: Мужчина сорок — сорок пять лет, скорее не бомж, так как в его кармане были обнаружены ключи от квартиры.
У Шухина потекли однообразные больничные дни. Только в окне он видел, как в молоденькую листву одевались деревья. Родственники навешали больных в палате уже легко одетые мужчины и женщины, слышались обнадёживающие разговоры. От их одежд исходил запах весны и тепла. Шухин понимал, что он лежит в травматологии в одной из городских больниц Ростова. С точностью осознал, что ему трамваем отрезало левую ногу чуть выше лодыжки, перебило сухожилия в плече и теперь он беспомощный инвалид на всю оставшуюся жизнь. И только его никто не навещал, значит в этой жизни один одинёшенек. Шухин был лежачим, кушать ему приносили в палату, а вот ходить в туалет это для него что-то с чем-то. Судно приносила и уносила нянечка, стыдоба, — словами не передать… Через сорок с небольшим дней, сняли с плеча Шухина гипс и ему стало чуточку легче, к тому же понятно, что рука безжизненно висит, с трудом лишь сгинаясь в локте, а сжиманием пальцев в них отсутствовала какая бы то ни была сила. Если эта левая рука повисала, то начинало болеть в плече и Шухину приходилось ложить кисть в карман пижамы. Иногда в палату заходил тот самый хирург, который вытащил Шухина с того света, по родительски похлопывал больного по здоровому плечу и успокаивал: «Всё будет хорошо!» Хирургу было лет пятьдесят пять, небольшого роста, щупл, в молодые годы практиковался на зоне. Особенно был разговорчив, когда беседа в палате заходила о порушенной Советской власти в стране, симпатизировал левому движению и благосклонно относился к Зюганову. Он осматривал Шухину ногу и говорил: — Ничего, ничего… скоро пойдёте! Будем заказывать протез? — А сколько он стоит? — Уточнял Шухин. — Миллионов пятнадцать, голубчик. Шухин понимал, что из родни у него никого нет, никто его не навещал и потому с усмешкой отрицательно качал головой. — Но мы что-нибудь придумаем… — успокаивал хирург, сочувствуя несчастному больному, какой даже не мог вспомнить своей фамилии, хотя из больницы Шухина можно было давно выписать. — Лежите, голубчик до своего времени! — Успокаивал хирург.
Шухин почти всегда лежал на правом боку, подперев голову здоровой рукой, смотрел на хирурга колдовавшего возле других больных с переломанными тазобедренным и костями. Шухин похвастался ночным сном, обрадованно поделившись с Петром Васильевичем: — Пётр Васильевич, мне всё время снится степь! К чему это? — Ваша память, голубчик, начинает просыпаться! — Ответил хирург. — Прогресс улучшения налицо. А Шухин лежал в той же позе и воспроизводил в памяти ночные видения, но дальше провал. Даже не подозревал, что был горьким пьяницей. Так прошёл ещё месяц. За окном шумели на ветру убранные в листву деревья, откуда-то доносилось ворчание грома, но там куда сейчас смотрел Шухин, небо оставалось чистим, светило солнце, мухи озлобленно бились в форточку обтянутую марлей. В палате кто спал, другой постанывал, а идущий на поправку читал книгу и уплетал мандарин и только Шухину никто ничего не приносил из гостинцев и он осознавал, что одинок в этом мире. Но вот как-то в палату вошёл Пётр Васильевич с непонятным длинным предметом в руке обмотанном больничным халатом. Он опустил это на пол возле койки Шухина, загадочно улыбнулся, вышел и снова возвратился с непонятными ремнями. Шухин смотрел ничего не подозревая, а хирург тихо заговорил: — Милейший, я раздобыл вам протез! Шухин смотрел на свёрток и не мог сообразить: ноги-то у него нет чуть выше щиколотки, а принесённая так несоизмеримо длинна? — Ну и как, примерять будем? — Предложил возбуждённо-торопливо Пётр Васильевич.
   Шухин понял команду,резво опустил обе ноги к полу. Кровь прихлынула к культе, он невольно застонал, а хирург снял с предмета старый халат и перед удивлёнными взглядами больных предстала обыкновенная деревяшка, какие показывают в фильмах про пиратов. Пётр Васильевич неспеша продел ремни в дырки деревяшки, приторочил к колену больной ноги Шухина, привязал ремнями на голени и на поясе, смеясь предложил: — Ну что, голубчик, попробуем встать?! Взволнованный Шухин согласно качнул головой, а хирург напомнил: — Возьмись правой рукой за спинку койки, а я посмотрю… Вот так!.. Как по вам сделана! Шухин стоял пошатываясь и боялся пошевелиться, а хирург подбодрил: — Ну что же… пройдись! Шухина качнуло и повело в сторону, совсем, как пьяного и, чтобы удержать равновесие, даже потащил за собою койку. — Тише, тише, тише… — предупредительно хлопотал над Шухиным хирург. — Протез добротный, дедовский, непременно будете ходить! Попробуйте ещё раз, только не спешите! Эта вещица вам досталась от старика, ветерана войны, царство ему небесное… — пояснил хирург. Но Шухину стало плохо и он обессиленно повалился на свою койку, а хирург бодрил больного: — Ваши мышцы за время лежания в постели ослабли, необходима зарядка. Пропишу массаж, пусть доктор поработает над вами недельку другую! Поверьте, сами будете ходить в туалет, столовую! От слова «туалет» у Шухина появилась надежда, что он действительно сам будет передвигаться и счастливо улыбнулся, а хирург продолжал успокаивать:
— Не бойтесь, швы на культе не разойдутся, там всё давно зажило, лишь ваше желание, молодой человек! — Пётр Васильевич, я обязательно пойду! — Заверил Шухин, наполняясь решимостью навсегда освободиться от костылей, а тем более от инвалидной коляски, какую ему предсказывали лежащие тут. — Это замечательно! Я пошёл, а ты тренируйся. Уже на третий или четвёртый день Шухин сделал первые самостоятельные шаги без костыля, опираясь лишь на трость. А уже через неделю он ходил по больничному коридору перед палатой, уверенно постукивая деревяшкой по жёсткому линолеуму и гордился этим. Он всякий раз вспоминал легендарного лётчика Маресьева летавшего на самолёте без обеих ступней. Шухин уже сам посещал столовую, туалет, но однажды поспешил встать с унитаза, поскользнулся на мокром месте, потерял равновесие и грохнулся на пол, ударившись затылком о кафельный пол. Долго лежал без сознания, пока кто-то из больных не обнаружил его. Случилась паника, но она была недолгой. Шухина под руки привели в палату, на шум прибежал проходивший мимо хирург и Шухин, вместо того, чтобы сделать на лице расстроенную гримасу, обрадованно вскрикнул: — Вы знаете, я вспомнил, кто есть на самом деле! Пётр Романович Шухин! — Тёзка!.. — Обрадовался вместе с больным стоявший рядом хирург просветлению в сознании пациента и переспросил: — Так как тебя зовут? — Пётр Романович Шухин! Живу на Каменке, в девяти- этажке… Да я всё вспомнил! Вспомнить-то он вспомнил и почему-то погрустнел. В его памяти всплыло столько информации, что он чуть не сошёл с ума от радости или печали, припоминая обо всех, кого знал. Теперь по истечению; четырёх месяцев трезвой жизни,он впервые осознал собственную негодность. Шухин не видел себя со стороны, но чувствовал лёгкость в собственных движениях даже на деревяшке, потому что он потерял в весе более тридцати килограмм! К спиртному больше не тянуло, да и карманных денег ноль. Шухин часто выходил на улицу, садился на свободную лавку и с интересом смотрел на проходивших мимо людей, на небо, как неторопливо плыли облака, в кронах деревьев юркали воробьи. К главному входу больницы подъезжали кареты скорой помощи. Когда-то, наверное, и его завезли именно сюда, но это было давно, к тому же Шухин ничего не помнил, как именно это произошло. Однажды в очередной понедельник хирург позвал Шухина в кабинет главврача и сообщил ему новость о том, что его выписывают на днях из больницы. Но, так как вещи Шухина после травмы пришли в негодность, ему сестра-хозяйка подберёт чистую приемлемую одежду, хотя бы на первое время. А ещё, так как он стал инвалидом Шухину выдадут справку по утрате трудоспособности на бытовой почве, после чего следует срочно обратиться с этой справкой в районный собес для оформления на пенсию по инвалидности. Шухин стоял, согласно кивал головою, но мало что понимал из выше сказанного. Он забрал все документы, которые выписала ему больница и ушёл в палату ждать сестру-хозяйку. Не мог удержать волнение в предчувствии того, что скоро попадёт в свою квартиру, а уж на следующий день пойдёт в собес на оформление. На другой день Шухина одели во всё чистое и глаженое с чужого плеча, но он был рад, успокаивая себя тем, что приедет домой и подберёт из собственного гардероба что-нибудь поприличнее. Попрощался с лежачими больными в палате и пошёл на выход. Уже на улице Шухин вдруг вспомнил, что у него нет денег даже на трамвай. Как-то разом скис и сидел понуро
на лавочке, посматривая, как скорые то заезжают, то выезжают. Шухина заметил главврач больницы и окликнул: — Эй, эй?! Что сидим? Больной досадно развёл руками и нехотя ответил: — У меня нет денег даже уехать. — Сейчас придумаю что-нибудь!.. — Пообещал главврач и ушёл. Минут через десять к нему подошёл молодой долговязый шофёр скорой и поинтересовался: — Это тебя подвезти? Шухин согласно качнул головой, а шофёр предложил: — Ну, пойдёмте!.. Через полчаса Шухин уже был у своего подъезда и оставшись один на один, почему-то сильно волновался. Он угадал свою площадку у дома, но всё здесь казалось незнакомым и чужим, от стен тянуло холодком. Шухин поозирался, увидел на гаражах знакомые надписи, кто-то даже пририсовал фашистскую свастику и Шухина покоробило от негодования. Он привычно приблизился к железной двери и поднялся на лестничную площадку, постукивая деревяшкой. Успокоился, вызвал лифт и ждал пока тот перед ним распахнётся. Вот и небольшая лестничная площадка на седьмом этаже. Шухин устал, хотелось прилечь на диван, от непривычки болела коленная чашечка. Он вошёл  в тихий узкий коридор. Налево его квартира, нащупал в кармане брюк сохранившиеся ключи и поднёс к замочной скважине, но хорошо знакомый ему ключ не пролез в замочную скважину. Шухин так и этак пытался всунуть его, но бесполезно. Поозирался, вспотел от волнения, разнервничался. Постукивая деревяшкой, прошёлся туда-сюда и снова принялся мучать замок. На его возню у двери выглянула соседка, которая окликнула его, когда Шухин пытался пригнуть с балкона вслед за чёртом. Женщина удивлённо посмотрела на странный вид соседа и столь же удивлённо поинтересовалась: — А-ааа, Пётр Романович?! Где вы пропадали все эти  месяцы? — В больнице лежал, — задыхаясь от внутреннего раздражения, неохотно ответил он. — Мамочка родненькая!.. — вскрикнула женщина, наконец-то разглядев вместо его левой ноги деревяшку так похожую на пиратскую. — Где тебя так угораздило? А Шухин холодно спросил: — Наташа, не видела, может кто из посторонних возле замка лазил? — Кажется, домоуправ замок менял… — Какое он имел право? — Психанул Шухин. — Все подумали ты сгинул. — Куда я мог исчезнуть?.. — Стушевался Шухин — Как куда? На тот свет, понятное дело! Ты иди до домоуправа и разговаривай с ним, — посоветовала соседка, осторожно прикрывая за собою дверь квартиры. «Вот это да…» — думал Шухин в растерянности. Но ничего не оставалось, как спуститься ему снова на первый этаж. Шухин домоуправа, он жил в соседнем подъезде, дверь налево. Мужчина лет пятидесяти, высокомерный тип с нагловатыми глазками на бледном лице, высокий и стройный. Еще до того трагического случая домоуправ перестревал Шухина и предупреждал, чтобы тот заплатил за коммунальные услуги и квартиру. Шухин вроде платил, но такого поворота не ожидал. Непонятный холодок прошёлся по спине и бывший ветеринар подумал: «А не сделал ли домоуправ какую-нибудь пакость?..» За железной дверью управдома послышались шуршащие движение и далёкий голос мужчины ответил: — Иду-уу! — А следом за голосом чёткие щелчки замка.
Дверь открылась настолько, чтобы можно было рассмотреть пришедшего. Незваный гость успел заметить в глазах управдома крайнее удивление. Затем эти нагловатые глаза пробежали по нему сверху вниз и наконец тот несуразно  произнёс: — Ты, ты?.. Это ты? Откуда? Шухин оставался крайне взбешённым, но держал свою внутреннюю злобу в кулаке, устало ответил: — Это я! Не ждал? Думал я сдох под забором? Решил заграбастать квартиру?.. Управдом поозирался по сторонам, поспешно снял с двери цепочку и пригласил почти шепотом: — Заходи… Бесцеремонно стукая деревяшкой о деревянный паркетный пол, Шухин прошёл к небольшому письменному столику и тяжело опустился в полукресло, — оправдываясь: — С непривычки устал. — Ну и задачку ты мне задал? — Признался управдом, садясь напротив на мягкий диванчик. — Тут такое дело… некоторые жители тебя посчитали пропавшим. Даже заставили меня сменить в твоей квартире замок, пока не пройдёт полгода. Ладно бы я просто сменил замок, уже нашёлся покупатель на твою квартиру. Осталось с месяц и ты остался бы вне удел. И что теперь будем делать? — Это я у тебя хочу спросить, что будем делать? — Играя желваками, полюбопытствовал Шухин, опустив раздражённый взгляд к полу. Нервно потирая лоб, Шухин думал о сложившейся ситуации с ним и с квартирой. Домоуправ смотрел на бледную худую руку Шухина и разглядел на ней синеватые вены. — Честно тебе сказать, или врать? — заговорил неохотно хозяин богато обставленной квартиры.
   Шухин равнодушно посмотрел на домоуправа, тем самым дав понять, что он выслушает всё, каким бы горьким не оказался ответ. — Хорошо. Для ЖЭКа ты спился и умер и по своей инициативе они твою квартиру продали кому-то другому за большие деньги. Ты в курсе, что сегодня творится в стране? Шухин растерянно посмотрел на управдома закурившего сигарету. Тот сделал несколько поверхностных затяжек и деловито перекинул ногу за ногу. — Вижу знаешь, так вот, я тебе советую, не ссориться с тем человеком, с каким сведу сегодня или завтра, а иначе они тебя вывезут за город, пристрелят как собаку и зароют. Уж тогда точно ты им не причинишь помехи. Я так понял, ты только что из больницы, теперь негде жить и не на что есть? — Да, — согласился Шухин, чувствуя, как голова пошла кру;гом. — Так вот, я попробую с ним переговорить по телефону, а потом может быть ты и сам с ним этот вопрос перетрёшь. Как пойдёт! И ещё раз предупреждаю: не лезь на рожон. Ты сейчас никто и звать никак: бомж. Но так, как я хорошо знал твоего отца и мать, хочу помочь, чтобы ты остаток своих лет провёл в собственном углу. Домоуправ поднялся, подошёл к телефону, набрал чей-то номер и вежливо спросил в трубку: — Аркадий Михайлович, это вы? Тут такое дело… Хозяин той квартиры объявился. Да, да! Может приедете ко мне, надо кое-что перетереть с глазу на глаз. Необходимо этого человека определить, помочь. Хорошо, жду. Домоуправ возвратился к Шухину, сел на диван и заговорил: — Думаю, ты слышал? Моя к тебе просьба, как только приедет этот человек, уйди от греха на кухню. Как только я тебя позову, выйдешь к нам.
Они сидели и молчали. Время потянулось медленно. Шухин подозревал, что дела его плохи во всех отношениях и теперь вся надежда возлагалась на управдома и того человека, которого они ждут. За окном этой квартиры давно не Советское время, шли рейдерские захваты, рэкет, беззаконие и бесправие на уровне государства. Сейчас Шухин корил себя за пьянку, за разгильдяйство, от чего попал в больницу. Снова заговорил управдом, будто окликнул Шухина: — Это ж тебе надо оформляться на пенсию по инвалидности? Шухин согласно кивнул головой. — А документы какие-нибудь имеешь? — Больница дала заключение, предоставила справки на ВТЭК. Всё при мне. — Думаю, он поможет и с этой проблемой, только соглашайся с ним, — снова предупредил управдом. А Шухин только теперь сообразил и подумал: «И почему это он так печётся? Наверное и ему кое-что перепало от моей квартиры?.. Паразиты! — Мысленно выругался Шухин сжимая в кулаке больничную палку, вторая кисть покоилась в кармане жакета. Тут они оба услышали твёрдые шаги по коридору и домоуправ кивнул Шухину, указывая на дверь кухни. И, пока Пётр Романович уходил, гремя деревяшкой, пропиликал звонок. Домоуправ не торопился открывать дверь гостю, пока не затихли шорохи на кухне. — О-ооо, Аркадий Михайлович! — Делая голос радостным, встретил управдом мужчину средних лет и моложавого на лицо. — Тут у нас возникла небольшая проблема… — пресмыкался управдом перед гостем. — Ближе к делу, — услышал Шухин сочный баритон вошедшего.
   - По правде сказать, Аркадий Михайлович, хозяин квартиры номер сорок семь объявился! Человек попал в аварию, долго лежал с амнезией, потом лечился, возвратился домой, а тут… Вы же мне приказали замок сменить, а теперь что с ним делать, как быть?.. — А у него разве нет родни? — Холодно уточнил вошедший. — Он сам, как перст. Я ещё его родителей помню, они его из детдома взяли… Шухин услышал это и чуть не потерял сознание, а домоуправ продолжал рассказывать: — По правде сказать, его родитель — Роман Аркадьевич, царство ему небесное, беспризорным вырос, а потом женился на Варваре Пантелеевне, детей своих не было, вот они и взяли мальчонку. Сама же Варвара Пантелеевна из-под Азова, но прямых родственников у неё, скорее всего не осталось, время на месте не стоит… — А сам-то он где? — поинтересовался пришедший. — У меня спит в соседней комнате на диване. Аркадий Михайлович, ему бы, этому человечку помочь группу выхлопотать вторую, потому что остался, по сути, без ноги и руки, а чтобы он под ногами не путался, я, думаю, хату где-нибудь купить по сходной цене, чтобы приписать. — Всё? — А за одно и мебель его вывезем, не на помойку же… — рассуждал по ходу мысли управдом. — Ты его покажи мне, — снова попросил гость. — Сейчас схожу, разбужу. Шухин слышал весь их разговор, но помнил предупреждения управдома и тихо сидел за кухонным столом. — Пётр, а Пётр, разоспался как! Пойдём со мною, — театрально громко позвал домоуправ.
Шухин устало поднялся и, тяжело прихрамывая на деревяшку, поплёлся в просторную комнату. Стоило только Шухину взглянуть на приехавшего, в чертах которого разглядел до боли знакомые формы своего бригадира из Малиновки — Шица: такое же скуластое лицо со сжатыми тонкими губами, взгляд глаз целеустремлённый, движения пружинящие, а сам приезжий не разговорчив. Гость изучающе посмотрел на Шухина и поинтере- совался: — Где это тебя так?.. Шухин кратко ответил: — Под трамвай попал. — Скорее всего под этим делом? — щёлкнул гость пальцем по своему кадыку. Шухин согласно кивнул головой. — А сейчас? Шухин отрицательно помахал правой кистью руки и прибавил: — Как бабка пошептала. — Значит не смерть. Ты прости нас, что мы поспешили с квартирой твоей, но сейчас жизнь наступила такая. Не мы, так кто-то бы другой… Ты на хуторе жил когда-нибудь? — Приходилось. — Вот и славненько, не оставим в беде. Отдай все свои документы домоуправу, мл постараемся помочь. Слышишь, упырь, — обратился бесцеремонно гость к управдому, — открой ему его квартиру, обеспечь жрачкой на два-три дня, а мы давай проедем по окрестностям. — Хорошо, Аркадий Михайлович. — Послушно отчеканил домоуправ. А Шухин полез в нагрудный карман и с опаской вытащил все свои справки, которые ему дали в больнице для оформления на группу. Гость увидел смятения инвалида и подбодрил:
   - Не трусь, мужик, раз я сказал, так оно и будет: тебе надо жить дальше! — А все остальные документы в квартире… — напомнил Шухин. — Так сходите, — и гость кивнул головой на дверь, — я жду у машины. Когда Шухин пришёл в собственную квартиру, то чуть не заплакал от обиды на судьбу: теперь это всё не его, лишь только вещи сиротливо стояли на своих местах. Не теряя времени, Шухин полез в сервант, достал свой паспорт и отдал домоуправу стоявшему сзади, который напомнил инвалиду: — Мы сейчас перетрём кое-какие вопросы, а на вечер я принесу тебе хавчик.
Перед заходом солнца, наконец, постучал в двери квартиры Шухина домоуправ. Через полуоткрытую дверь мужчина передал инвалиду кулёк с продуктами и сказал, что зайдёт к нему завтра с результатом о новой квартире для него, затем сослался на занятость и ушёл. Шухин пересмотрел, что именно было в кульке и обрадовался. Там лежали бананы, свежие помидоры и огурцы, а также палка копчёной колбасы и батон хлеба. Шухин очистил два банана и с удовольствием съел их, отломил хлеба и тоже съел, откусывая поочерёдно от помидора и огурца, растягивая удовольствие. Остальное он положил в холодильник кем-то отключённый и решил повидаться с Сашей, жила она в соседнем микрорайоне, чуть ниже по его же улице. В загашнике нашёл горсть мелочи, не подозревая, что советские деньги оказались вышедшими из употребления. Это ему объяснил шофёр автобуса, пожалел смутившегося калеку. Он бесплатно подвёз до нужной остановки, то и дело посматривая на деревяшку вместо ноги и плетью висевшую левую руку и почему-то подумал, что мужчина побывал в «горячей точке».
Постукивая деревяшкой, Шухин медленно брёл к нужному дому. Раньше он преодолевал это расстояние вплоть до подъезда Саши незаметно и быстро, сейчас же приходилось считаться с перенесённой травмой, да и коленная чашечка болела от не привычки. Подъезд нашёл сразу. Давно Шухин не бывал тут, ещё до отъезда в колхоз и показалось это место ему почти не знакомым. Некогда маленькие деревца посаженые в сквере меж высоток давно выросли, кроны стали ветвистыми и гомонили листвой. Зато легко угадывались песочницы, грибки, качели и другие развлекательные снаряды на детской площадке. Шухин остановился напротив железной двери с кодовым замком. Раньше тут были двери деревянные и почти всегда нараспашку. Он прекрасно понимал, нынешнее время требовало защиты жильцов от возможных терактов, но ему надо было попасть во внутрь здания и стал ждать, когда кто-нибудь подойдёт из жильцов этого подъезда или выйдет. В голове постоянно крутилась надоедливая мысль, что он навсегда потерял родительскую квартиру и вряд ли кто поможет отстоять жилищные права. Чувствовал ранимость своего положения из-за травмы, а новые законы принятые государственной думой ставили в выгодное положение только обеспеченных и богатых. По стране расцвёл рэкет, вымогательство, бандитизм, почемуто вспомнилась ему Плаксова с Шицем и Шухин понимал, что воровство колхозных свиней это детская шалость с тем что происходило на просторах родины. Теперь обворовывали страну на государственном уровне, торгуя сырьём составами, кораблями, увозя за границу танки, как металлолом. Казалось, люди вокруг обезумили, заражённые наживой, обманом, поражая обывателей жестокими хладнокровными убийствами, как неугодных власти людей. Вот и он попал под раздачу шулеров квартир и по счастливой случайности не оказался на свалке завёрнутым в целлофан. Может потому, что домоуправ хорошо знал родителей Шухина и пожалел? Шухин отчётливо воспринимал неопределённость собственной судьбы, но страх не присутствовал. Что-то подсказывало ему: всё обойдётся, лишь надо потерпеть. Что-то подсказывало ему, слышал, видел и понимал, все преступные элементы распоясавшиеся по стране безнаказанно творившие беззаконие, бесправие допивают чашу народного терпения, а затем последует строгий спрос. За стальной дверью послышались кроткие шаги, шебуршание, щёлкнул замок и на пороге появилась старушка с пустым пакетом в руке. Шухин приблизился вплотную к проёму, боясь, что перед самым его носом может захлопнуться тяжёлая дверь. Старушка покорно посторонилась перед калекой, окинула подслеповатым взглядом выцветших глаз допотопный протез мужчины. Печально покачала головой и огонёк жалостного сочувствия появился в зеленоватых зрачках, а Шухин уже проскользнул мимо, громыхая деревяшкой и сильно сопя. Концом байдика нажал на кнопку лифта и через минуту уже стоял у двери Саши. Вдруг его охватило волнение, боялся, что подруги не окажется дома и не спешил тянуться до кнопки квартирного звонка. Тюрррр, тюр… тюр… послышалась за дверью до боли знакомая трель старинного оповещателя. Тишина… Но вот послышались шаги, щёлкнул замок и долгожданная дверь приоткрылась. Оттуда смотрела исхудавшее, постаревшее лицо грубо сколоченной женщины. Они несколько секунд пристально смотрели друг на друга изучающе, не проронив ни слова. Саша и до этого была высока ростом, а сейчас и вовсе чуть ли не упиралась взлохмаченными волосами в верхнюю планку двери. А руки Саши уже торопливо откинули тонкую цепочку и они обнялись тут же на пороге. Плакала Саша, плакал и Шухин, не стыдясь слёз. Саша то и дело отстраняла гостя от себя и предупредительно шептала: — Не целуй меня, я больна! Где это тебя так?.. Лишь голос Саши оставался неизменным и Шухин сник в её объятиях.
— Пётр, дай я на тебя погляжу ещё раз! — Попросила Саша, осматривая его и не веря глазам. — Давно потерял ногу и где? — Можно я присяду?.. — Умоляюще попросил Шухин. — Устал на этой деревяшке, пока доехал до тебя! Саша выдвинула знакомый Шухину родительский стул и, придерживая его за спину, заботливо усадила гостя, сама присела напротив. — Вот видишь… — Сказал Шухин, будто пожаловался и тяжело вздохнул. — По пьяни ещё весной попал под трамвай. Валялся на больничной койке больше четырёх месяцев, а это выписался… А ты-то как? Саша ещё раз бегло осмотрела старого любовника и тоже горестно вздохнула, думая, признаваться во всём, или нет, но сказала совсем другое: — Я думала, ты в колхоз возвратился… Они не виделись лет пять или шесть, сильно изменились, как внешне, так и внутренне. Им обоим было чуть за сорок, и предстали друг перед другом потрёпанными, жалкими на вид, но чтобы не нагнетать молчанием и без того душевную тяжесть, Шухин заговорил: — Пока валялся в больнице, квартирные шулеры из ЖКХ отобрали у меня родительское жилье, посчитав умершим. Тут и моя вина, я потерял память и долго не мог вспомнить, кто я и где живу… Сегодня только выписался и сразу домой, а на дверях уже и замок сменили. Домоуправ пообещал подобрать мне что-нибудь в течение нескольких дней и на инвалидность оформить. — Ты хоть закрывайся, когда один будешь, а то придут и придушат, уж сколько случаев было… — напомнила Саша. — А я, вот, не могла остановиться после тебя, пустилась в разгул, подцепила серьёзную болячку...
   - Снова триппер?
   Саша отрицательно качала головой, а Шухин угадывал:
   — Сифилис, спид?.. — И не то, и не другое, и не третье, — голосом полного сожаления призналась она, — гепатит-Н. — Ты видишь, что со мною делается? Стала похожа на драную кошку. Надо серьёзно лечиться, но где взять деньги, когда работы нет, жрать не за что купить, хожу по помойкам, где богатые живут. — Выживешь, — вылетело из уст Шухина, — пойдём ко мне, в холодильнике колбаска есть, переночуешь, всё одному не скучно будет! — Я согласна, — оживилась Саша и огонёк радости появился в её неспокойных глазах. Они пришли на автобусную остановку, когда стало вечереть. Жара сбавила обороты, дышать стало немного легче. Тихая погода приглушала уличные звуки, какие слабо доносились некогда в его палату, где он лежал ещё сегодня, а сейчас уже привыкал к безудержному потоку жизни. Ужинали они в темноте, свет, почему-то, не горел в квартире и ни одна розетка не работала. Легли на разных диванах, но сразу не заснули. Вспоминали о тех днях и минутах, когда были близки вместе. Саша только и сказала: — Я бы могла сейчас к тебе придти, но боюсь заразить. — Прости, но не надо: во мне давно угасли чувства. И права была Елизавета Сергеевна, предупреждая в моменты моей сексуальной озабоченности, — печально признался Шухин, как о нечто постороннем. — А кто она такая? Та, что захватила нас в твоей хате? — То была моя тёща… Её дочь родила мне сына Лучезара… — признался Шухин, зевнул и вскоре стал посапывать.

   Глава 43

   Суток через трое к подъезду, где жил Шухин, домоуправ подогнал пустой железный рефрижератор и наёмные рабочие стали выносить вещи из квартиры. Шухин не хотел оставлять даже незначительную вещицу, напоминавшую о жизни отца и матери. Даже сломанную радиолу и ту забрал на новое место жительства, которое отыскал ему риелтор, где-то под Азовом. Через час или полтора «алка» затормозила, сердито шипя сжатым воздухом у ветхого штакетного забоpa. Шухин неспеша вылез из объёмистого пропылённого кузова и увидел саманную ошелёванную хату, совсем, как у Елизаветы Сергеевны в Малиновке. Пока грузчики заносили мебель и расставляли её, по усмотрению домоуправа, Шухин, чтобы не мешаться под ногами нанятых рабочих, ходил по старому саду, смотрел что именно в нём растёт. Не минул огород и долго глядел в дали, так напоминавшие Малиновские. Огород не садился уже несколько лет, был непригляден и дик, как сама природа простирающаяся за ним, где зеленели камыши, по кромке паслось стадо коров. Сколько видели уставшие глаза широкой змейкой тянулся луг, а по левую и правую стороны брошенные поля. Редко где подсвечивались желтизной спеющие хлеба, ухоженные клетки земли пропашных культур и Шухин облегчённо вздохнул, почувствовав схожесть этих мест с Малиновским пейзажем. Слёзы радости проступили с глаз. В последнее время Шухин стал за собою замечать, что после болезни сделался сентиментальным. Может это подействовала на него травма, а возможно что-то другое. Вытер кулаком слёзы и возвратился в широкий двор поросший спаришом. Тут давно не ходила человеческая нога и потому низкорослая трава заплела весь двор от калитки и до порога хаты. Пётр Шухин ещё раз пробежал взглядом по камышовой и очень толстой крыше постройки. Окна выходили на безлюдную улицу, где собрались лишь соседские мальчишки босоногие и полураздетые, все в дорожной пыли, глазастые и лобастые. Они с интересом смотрели на огромную машину, на людей заносивших во двор мебель и вещи. Отдавая Шухину замок и ключи от хаты, домоуправ протянул стандартный пакет с документами на хату и напомнил: — Всё: теперь ты хозяин всего этого. Если только Аркадий Михайлович успеет определить тебя на группу до конца недели, я привезу документы, чтобы ты мог получать пенсию, а пока на вот, — и домоуправ протянул Шухину пачку денег, пояснив: — Это на месяц, прожиточный минимум. Повезло тебе, — подчеркнул домоуправ напоследок ещё раз. — Аркадий Михайлович с другими так не возится, чем-то ты ему приглянулся. Может оттого, что ты жалкий на вид и несчастный. Квартиры — его бизнес. У этого человека всё схвачено. Ну, давай! — И домоуправ пожал Шухину на прощание мягкую, тёплую руку.
И так Шухин остался один в чужом хуторе расположенном на небольшом пригорке. Двери хаты оставались настежь открыты, но Шухин не пошёл туда, а снова направился в сад. За маленькой турлучной кухней нашёл в высокой траве сруб колодца, заглянул в чёрную пустоту, но воды на дне не увидел. Колодец был выложен кирпичом, а сруб из досок, местами прохудившийся от времени. Верёвки на вороте нет. Снова Шухин походил по саду заросшему редкой травой. Плодовые деревья изуродованные временем, как и его жизнь. Но он успел разглядеть на ветках яблоки, сливы и груши. О породах других деревьев тут он не знал. Устала нога, пекла коленная чашечка и Шухин поплёлся в хату посидеть или полежать. Не смотря, что была только его мебель и вещи из городской квартиры, сохранившие свой устоявшийся запах, но в
хате всё-таки пахло незнакомым духом. Даже выбеленные стены накануне приезда, не дышали ожидаемой свежестью. Захотелось пить, но где могла быть вода, если до него никто тут давно не жил. Шухин отыскал в беспорядке лежавших вещей старинный пузатый графин, доставшийся матери ещё от бабуши, некогда хранившую в нём свячёную воду, вышел с ним во двор покрутил головою и пошкондылял к соседям. Подходя к калитке, увидел одиноко сидевшую в глубине двора женщину своих лет и окликнул: — Женщина, а женщина!.. Можете водой поделиться? Плоскогрудая бабёнка сидевшая на табурете возле открытой двери своей хаты посмотрела на непрошенного гостя, будто угадывая и подала голос: — А-ааа, сосед! Заходите… — Собак нет? — поинтересовался Шухин.— А то я не убегу!.. — Мы сами, как собаки! Вот ведро, только достала из колодца, наливайте. — Спасибо. Вода была действительно холодная, узорчатый графин покрылся испариной. Шухин с наслаждением выпил поллитровую кружку, довольный крякнул и ещё раз поблагодарил: — Спасибо! — Да ничего, заходите, если ещё что понадобится, — ответила разговорчивая женщина, покутанная белой потной косынкой. Шухин взглянул на её голые, до черноты загоревшие на солнце ноги, а женщина поняла, что сосед изучающе смотрит и объяснила по-своему: — Ничего, поживёте здесь лето и сами загорите! Одна тут проблема — комары ночью бедуют, так что с вечера закрывайте хату. — А как вас зовут? — поинтересовался Шухин.
   - Мария! Я Вас?
   — Пётр, я ваш новый сосед. — Да знаю, что вы мой сосед! Это я вашу хату белила. Твой начальник меня попросил и хорошо заплатил. Он сказал вы из города, решили переехать в хутор, пожить в тишине. Оно и понятно!.. Шухин слушал соседку и кривил в усмешке некогда полные губы, думая: «Ловко ж он, плут этакий!..» А вслух поддержал женщину: — Да, да… Видите какой я? А когда она рассказала сколько сама тут живёт, выйдя замуж за местного тракториста, Шухин почесал подбородок и извинился: — Пойду я, нога крутит. Спасибо! Шухин проходил калитку забора, женщина спросила  вдогонку: — Ваш начальник сказал мне, вы в Афгане воевали?! Но новый сосед махнул рукой, ничего не ответил и даже не остановился. Лицо домохозяйки было не запоминающимся и пока он добрёл до теперь уж своей хаты, забыл её образ, но вспомнил, что не спросил где здесь находится магазин, чтобы докупить продуктов и каким они транспортом ездят в областной центр. По совету, прикрыл тяжёлую дверь коридора, хотел включить в передней комнате свет, но под выцветшим абажуром не оказалось лампочки. Так и пришлось ему спать в неосвещённой хате, но заснул он быстро и крепко. Разбудил Шухина на зоре соседский петух и Пётр благодарно улыбнулся этой давно знакомой птице. Вспомнил, как он часто просыпался у Елизаветы Сергеевны от крика оголтелого петуха — там в Малиновке. Не спалось. Сел на диване, подумал, что необходимо купить в магазине ведро для воды, электрических лампочек. Достал из кармана пачку денег, пересчитал их, и понял, что
домоуправ дал ему с лихвой. Приторочил протез и вышел на улицу. Воздух был по утру свеж и приятно пахнул застоявшейся речной водой. Расслышал за соседним забором струи молока бьющиеся о дно подойника, обрадовался, что Мария уже не спит и поторопился к ней с расспросами. Пока прихорашивался, соседка выгнала свою корову в табун и Шухин окликнул: — Одну минуточку, соседка?! Не подскажите, у вас тут есть магазин? — Частный. Это туда в край!.. — Ответила Мария, помахивая прутиком. — Хотите что-то купить? — Покушать надо взять и ведро купить! — Хлеб, пряники и селёдка там всегда есть, а вот вёдер нет, за ним надо в Ростов ехать или в Староминскую!.. — А что, здесь железная дорога рядом? — Метров восемьсот от нас, а что? Вы, наверное, голодны?.. Давайте я вам молочка налью! Несите что-нибудь, и хлеба дам! — Пообещала соседка жалеющим тоном. — Я сейчас! — Согласился Шухин, но была прыткость его подвела и чуть было не упал на ровном месте. Он сейчас учился ходить без байдика и ещё трудно было держать равновесие. Он услышал гудок электровоза и посмотрел на запад, где на изгибе железнодорожной ветки уползал в даль грузовой состав. «Какие люди хорошие!» — Думал Шухин, упиваясь парным молоком. Ему вспомнилось советское время, подельчивость простых людей в Малиновке, простецкая улыбчивость встречных. Тогда в обществе не было раскола на бедных и богатых, все люди жили в равных условиях, хоть и бедновато, но счастливо. Позавтракав, Шухин решил пройтись к магазину, а заодно посмотреть окрестности нового для него места обитания. Солнце уже стояло высоко, но хутор будто вымер. Пётр Шухин шёл неспеша посередине утоптанной грунтовой дороги и поглядывал то налево, то направо, обозревая ухоженные дворы хуторян. Здесь попадались и кирпичные дома с узорчатой кладкой, с беседками оплетёнными не закапывающимся виноградом, с которого свисали большие гроздья и почему-то завидовал этим людям, устроившим себе приличное существование. В одном из дворов с только что выстроенным домом, у порога сидела в инвалидной коляске крупная рыхлая женщина. Вместо левой ноги, из-под платья выглядывала кульша. Женщина, как будто дремала, подставляя бледное круглое лицо жарким лучам июньского солнца. Что-то до боли знакомое угадывалось в профиле этой женщины-калеки, но сердце ему так и не подсказало, что это была его некогда самая любимая женщина, какую знал по Малиновке. Да, да, это Любовь Егоровна Плаксова. Говорится, что в действительности не может произойти такого совпадения, но произошло же! Только ни сама Любовь Егоровна, ни Пётр Шухин и заподозрить не могли о таком стечении обстоятельств, но проследим за этими героями романа дальше. Ларёчик, который был встроен в брешь забора действительно не отличался разнообразием продуктов, но хлеб, селёдка, спички и лимонад продавались тут. Яйца и сало домашнего посола нашлось на прилавке и Шухин с удовольствием купил целый килограмм у своей невестки — жены Лучезара. Он давно не ел его, ещё со времён жития своего в Малиновке. Не дотерпел до дому, отрезал перочинным ножом дольку и с удовольствием сжевал. Проходя мимо нового дома, Шухин не увидел женщину-инвалида и позабыл о ней. Вечером расспросил соседку во сколько на полустанок прибывает электропоезд, следующий на Староминскую. На следующий день вышел на остановку пораньше с одной целью купить в станичном магазине ведро под воду, колбасы и бутылку керосина для лампы оставшейся в хате от умерших хозя
ев. В том районе, где жил сейчас Шухин так часто выключали электрический свет по так называемому «вееру», потому люди в хуторах и сейчас пользовались керосиновыми лампами. В конце июня домоуправ привёз Шухину ещё денег от Аркадия Михайловича и удостоверение инвалида второй группы, а уже в начале августа Пётр получил из рук местного почтальона свою первую весьма хорошую пенсию. За полтора месяца своей жизни в хуторе Шухин успел ознакомиться с хуторскими мужчинами и попросил их за вознаграждение почистить колодец и отремонтировать сруб. В благодарность ему пьяницы вырыли глубокий туалет и сбили для него квадратный домик, из досок принесённых из заброшенного МТФ. Осенью Шухину вспахали огород и только потом он отправился в Ростов навестить Сашу. Встретила она его приветливо, обнялись прямо у дома на игровой площадке. Саша похудела ещё больше, принимала от боли в печени какието капсулки. Они лишь сдерживали разрушение организма, но выздоровление не приходило. Шухин переспал у Саши и впервые почувствовал разницу между городом и хуторской вольностью. В его хутор они уже вернулись вместе и Саша неделями пропадала у Шухина, благо его пенсия позволяла прокормиться двоим. В зиму Шухин купил машину угля. Так и жил он в тепле, привыкая к новизне. По весне Саша сама приезжала сажать огород. Всё лето полола его, а ближе к осени на их обеденном столе появилась своя картошка, помидоры и прочая огородная снедь. Шухин то провожал Сашу на электропоезд, то встречал. Купил себе и ей мобильные телефоны, стало легче общаться. Текли годы. Шухину и Саше было уже за пятьдесят лет. Саша собиралась оформляться на пенсию. В жизни Шухина будто бы всё наладилось. Когда он возвращался с полустанка его обычно встречали мальчишки-подростки, называли его «дедушкой», а он за это угощал конфетами, трепал самого бойкого мальчишку за светлые волосы, вынимал из кармана костюма «чупа-чупс» или «киндер-сюрприз» и угощал их. Они спрашивали не пират ли он из знакомого мультфильма, а Шухин задорно смеялся, почёсывая пятернёй реденькую бородёнку и рассказывал им какие-нибудь занимательные истории из прочитанных в юности книг. Шухина почему-то тянуло к этим троим мальчишкам, не подозревая, что они были родными внуками от сына Лучезара, проживающего через четыре двора от него. Что характерно, и сам Лучезар до последнего не догадывался, что в его хуторе поселился родитель. Дело в том, что сын носил теперь другую фамилию, а о самом Шухине сложилось мнение, как об обыкновенном убогом человеке, искалеченном войною в Афгане, которому на тот момент шёл пятьдесят пятый год. Когда Саша задерживалась у Шухина надолго, он начинал нервничать, и в тоже время его раздражало её присутствие, особенно когда она чрезмерно нянькалась с ним, сама нуждаясь во внимании. Однажды она сказала ему, что едет в город получать первый раз свою пенсию и задержалась в Ростове на месяц или два. Шухин снова стал скучать по единственному близкому ему человеку, которую выдавал тут интересующимся хуторянам, что Саша это его троюродная сестра и присматривает за ним за калекой. Но время отсутствия Саши подозрительно затянулось, молчал сотовый. Шухину пришлось обратиться через женщину почтальона в оказании помощи от сельсовета в бытовых мелочах — таких, как купить ему в магазине хлеба, круп, хотя бы раз в неделю помыть в хате полы. На тот момент существовали так называемые санработники, которые этим и занимались, ухаживая за престарелыми людьми и инвалидами. Под такую категорию Шухин давно подпадал, но крепился все эти годы проживания в хуторе, а теперь ему становилось
всё тяжелее и тяжелее справляться с повседневными проблемами быта. Приближалась очередная осень. Скука и одиночество, бесперспектива в бу-дущем холодили ему душу. Почему-то часто мучали головные боли и кому, как не ему знающему медицину не понаслышке обратить бы внимание на своё здоровье, но Шухин не предавал развивающейся гипертонической болезни особого внимания, списывая головокружения и боль на что угодно, но только не на сердечные дела. В один из сентябрьских дней Шухин решился-таки поехать в Ростов повидаться с Сашей. Росистым утром долго ковылял на полустанок, часто останавливаясь отдохнуть. Свою помощницу палку Шухин давно не брал из принципа и, утирая платочком вспотевший лоб, слышал, как громко стучала в висках прихлынувшая кровь. Хутор ещё в предутренней тишине, погрузившись в дремлющий покой. Мохнатые деревья вдоль дороги повисали над его головой. Далеко от него кричала иволга и чистый звук птицы распространялся над вспаханными полями, навевая успокоение на растревоженную душу. Попискивал ремень протеза, но Шухин настолько привык к деревянной ноге, порою не замечал отсутствие настоящей и только когда садился в электричке на пустую лавку, приходилось вытягивать деревяшку вдоль стенки вагона, чтобы она не мешала соседям-пассажирам. Многие сочувствующе посматривали на Шухина, а он закрывал глаза и пытался задремать. Часам к десяти утра, он уже был у знакомого подъезда Саши. Долго вспоминал код входного замка, но в голову лезла всякая чушь: номера телефонов, автомашин, магазинные ценники товаров… Вынул из кармана сотовый, набрал Сашин номер, но по обыкновению ему никто не ответил. Но вот щёлкнул кодовый замок, на пороге появилась знакомая женщина и Шухин поспешил попросить:
   - Не закрывайте , пожалуйста, дверь?!
   — Ах, это вы?.. — Угадала она Шухина. — А вы разве не в курсе, что Александры нет? — Как нет? Уехала куда? — Встревожился Шухин, не подозревая о страшном. — А она умерла… Вы, что не знали?.. Шухина прошиб нот. Он привалился спиной к кирпичной кладке дома и торопливо задышал, как будто ему не хватало воздуха. Силы вмиг покинули его израненное тело, а голос женщины продолжал: — Уж месяца два как… Я даже не могу Вам подсказать где она похоронена, но черные риелторы, как кровожадные псы успели перепродать её квартиру… Слушая, Шухин опечалился и жизнь Саши подобно киноленте мгновенно пробежала перед его глазами. Непрошенные слёзы увлажнили ресницы и Шухин с трудом выговорил: — Спасибо Вам… К автобусной остановке Шухин возвращался тяжело, прихрамывая на протез. На его покатых плечах будто лежала тяжёлая ноша, отчего сильно болели все косточки, особенно ныла оборванная левая рука и неудачно сросшаяся ключица. Он плохо помнил, как именно приехал в свой хутор. Дети не встретили на остановке его, как обычно это происходило и он даже не подумал почему, позабыв, что они учились сейчас в школе. Проходя мимо приметного своею роскошью дома Лучезара Бауэра, перед дверью которого обычно сидела в коляске громоздкая женщина без ноги, не сразу вспомнил, что она не так давно померла и только пустая коляска сиротливо стояла в глубине затенённого виноградником двора и Шухин в который раз печально вздохнул. В тиши родных комнат Шухин дал волю слезам, плакал навзрыд, и уж непонятно было: по бедной Саше или по собственной неправильно прожитой жизни страдал он. Остаток
вечера Шухин лежал всё на том же своём продавленном диване и не зажигая свет, будто зомбированный смотрел на холодный и черный экран телевизора. Так и уснул не раздевшись и не сняв с ноги протеза. Большая приплюснутая луна светила ему в окно ничего Шухину не предвещая. Голова лежала на измятой засаленной подушке и предаваясь сладостным ностальгическим грёзам о Малиновке, считал, что всё это происходило не с ним. Припомнил Елизавету Сергеевну, Варю Демидову, чету Привозных, не позабыл о собственной свадьбе. Для себя он так и не дал вразумительного ответа, что за женщина досталась ему в жёны? Но ответа не находил по сегодняшний день. Зато Плаксова Любовь Егоровна… Это большой и жаркий огонь в кромешной ночи его сумбурных сердечных чувств. Шухин не придал значения сколько времени проспал, только луна уже склонилась к закату, хотя и продолжала освещать мрачные стены его жилища. Проснувшись понял, что хочет пить, резко встал с дивана и в глазах забегали розовые искорки, а в голове появилась странная немота, будто он перележал сам мозг, отчего вся вселенная перед его взором пришла в движение. В то же мгновение Шухин почувствовал, как нечто горячее побежало по его затылку машинально провёл ладонью по волосам и шее в надежде, что увидит на пальцах кровь или что-то иное. Но рука была чиста и суха, хотя Шухин продолжал ощущать, как нечто продолжает сочиться, заполняя область мозжечка. Вдруг Шухину сделалось плохо, стал терять равновесие, отчего повалился на диван, чтобы с него больше не встать. Ему показалось он падал не на диван, а с берега в реку и начал барахтаться в тёплой воде, хватаясь за идеально круглые стволы деревьев находившиеся на плаву у берега. Руки Шухина соскальзывали, не давая ему надежды не только всплыть, но даже сделать спасительный глоток воздуха. Он чувствовал, как медленно погружается в пучину лицом вниз, где глубоко-глубоко внизу разглядел красные всполохи костров, возле которых метались непонятные тени… Это потом врачи скорой сделают поверхностное заключение, что бедного калеку сразил обширнейший инсульт, не дав надежды выжить. Так случилось, что буквально на следующий день соцработница случайно наткнулась на бездыханное тело своего подопечного. Быстренько вызвала из района скорою и участкового милиционера, которые в течении часа приехали по данному адресу. Шухина вынесли на носилках одетого в пожмаканный выходной костюм за калитку и опустили труп на густо росший спариш. Жёлтое лицо покойного выглядело смиренным и слегка напуганным. Как всегда на это печальное событие сбежались соседи, пацаны, тихо взирали на несчастного покойного. Не теряя времени, участковый заглянул в паспорт скончавшегося и обратился к публике: — Вы знали этого жильца? Шухина Петра Романовича?! Стоявший рядом со скорой — Бауэр Лучезар вдруг сменился с лица и, не веря своим ушам, словно чужим голосом выкрикнул: — Извините, но это мой отец! Толпа забормотала, а Лучезар терялся в смятении, как это так могло случится, что родной отец, проживавший доселе в Ростове мог оказаться с ним рядом не одно десятилетие? «Вот ты каков мой отец?..» — Подумал Лучезар, вынул из кармана мобильный телефон набрал номер и отойдя подальше, спросил, прикрывая ладонью микрофон: — Мама, ты где? Что делаешь?… Сядь на диван. Я хочу сообщить тебе страшную весть. — Сынок, почему у тебя такой взволнованный голос? — Доносилось из трубки. — Мама, со мною всё хорошо, но я бы хотел у тебя спросить: мой отец — Шухин Пётр Романович?
— А зачем он тебе нужен? — Недовольно поинтересовалась Татьяна, почти не пряча своего раздражения. — Мам, дело в том, что на моей улице где я живу — умер одноногий мужчина по фамилии Шухин Пётр Романович, такие данные прочёл наш участковый в его паспорте. Вот этот несчастный человек лежит на носилках и я в смятении, хотя сердцем понимаю, что это мой отец… У женщины, находящейся далеко от этого места осёкся голос, послышался нервозный вскрик, затем Татьяна взяла себя в руки и спросила: — Сынок, посмотри повнимательнее у него не рябовато ли лицо? — Да, мама, есть глубокие оспинки на щеках. — Тогда это он. Но почему без ноги?.. — Мама, откуда мне знать? Я и раньше его видел тут у нас. Он жил от меня через четыре двора. Всегда ходил мимо на полустанок на деревяшке вместо левой ноги. — О Боже!.. — Послышалось из трубки неприкрытое отчаяние. — Я сколько помню он, сынок, жил в Ростове… — Мам, я подробностей не знаю… — Святы боже!.. — только и смог разобрать Лучезар и связь оборвалась.
Заканчивая роман, я много думал над тем, ставить точку на предыдущей главе или всё же что-то пояснить, идя на поводу дотошливого читателя?.. В последствии всё же решил написать несколько поясняющих предложений, тем самым, хоть как-то успокоить любителей прозы, а заодно пояснить о трагическом уходе Петра Шухина из жизни, о том, что же предпринял его сын Лучезар. Так вот: прошла неделя или две после похорон заблудшего ветеринара, Лучезар собрался с мыслью и снова позвонил своей маме в Малиновку.
   - Мам! Ещё раз здравствуй! Я так надеялся, что приедешь на похороны моего отца, но ты, скорее всего, испугалась развивающихся событий, а возможно плохо себя чувствовала. Почему? Сейчас я сброшу по С.М.С., как посмертные фотографии отца, так и его подворья, в котором он прожил последние полтора десятка лет. Я тебе уже показывал какую кнопку нажать в мобильнике, чтобы просмотреть, как фото, так и видно, а если не получится, сходи до Привозного Ильи, он тебе всё покажет и расскажет. Мама, ты убедишься, что это был твой муж и тут нет сомнений особенно, когда я собираю документы на переоформление хаты на себя, чтобы наследовать его недвижимость. Да будет тебе, мама, известно, я похоронил отца рядом с мамой твоей: всё-таки они были родственными душами, к тому же удобнее будет ходить к ним на кладбище убирать перед Пасхой могилки. Я советую тебе со временем переехать жить к нам сюда и, по желанию поселиться в хате отца. Хата, как ты убедишься на фото и видно ещё хорошая и будешь спокойна рядом с нами, общаться с внуками. Сейчас там в Малиновке никого из наших не осталось, люди, по возможности разъезжаются кто куда и зачем заточать себя в глуши, разоре, какой продолжает творится до сих пор в Отчизне. Ведь сама жаловалась, что в хутор наведываются чеченцы в желании арендовать бывшие колхозные земли для пастбищ своим гуртам овец. Мол, спасибо Привозной Лидии, которая ещё удерживает этот натиск, но надолго ли её хватит? Как я уже сказал, через полгода перепишу хату отца на себя, но если дашь согласие на переезд, переоформим хату на тебя! Отец был аккуратным хозяином, даже не смотря на свою инвалидность. Содержал хату да и двор в надлежащем порядке. Для бытовых нужд тут всё имеется, убедишься сама, к тому же мы все хотим, чтобы ты была, мама, рядом с нами! Подумай и перезвони.
Татьяна Шухина ничего сыну в этот день не пообещала, но задумалась. Прожив в Малиновке всю свою сознательную жизнь, говорило о многом, но и слова единственного сына разбередили ей душу. Татьяна серьёзно задумалась о приближающейся своей старости в этой позабытой Богом глуши и её ранние убеждения пошатнулись. Женщина долгими ночами лежала в койке матери, плакала от одиночества и безвыходности собственной не сложившейся судьбы. Конечно, жалко было всё это бросать, нажитое, как родителями, так и самой. Может быть Татьяна и уехала к сыну по весне, но оставалось года полтора до пенсии, и только по истечению этого срока, жива будет — поменяет место жительства. А Лучезар, возвратившись на маршрутке из Азова, где он работал на заводе наладчиком станков, брал в руку ножовку, а то и кисть с краской и шёл на подворье отца. Всякий раз проветривал комнаты хаты, взбирался по лестнице на фронтон и красил его в цвет «морской волны»… Соседям было хорошо слышно, как бойко стучал молоток, временами визжала бензопила, Лучезар удалял старые деревья, чтобы насадить сад новыми саженцами, приобретёнными на базаре.


   Всё. Роман закончен  21.9.2015 года.


       Шлапков Петр Иванович ПАРАЗИТЫ
В авторской редакции
Вёрстка — В. Анистратова Дизайн обложки — И. Сиренко Директор издательства — А. Береговой
Издательство Литературного фонда России «Донской писатель» 344000, Ростов-на-Дону, ул. Шолохова 1 т.т. 8-918-599-67-51; 8-904-344-05-05 donpisatel@yandex.ru Подписано в печать ..2018 г. Формат А-5 Объем 32,5 у.п.л. 520 стр. Бумага офсетная. Обложка мягкая «Лён» 4+0. Склейка «Биндер» Тираж  экз.  Гарнитура Times New Roman
Ростовское региональное отделение Союза писателей России Издательство «Донской пи са тель»