Домой, в СССР

  Не было никакого «дембельского поезда», с мелькающими в окнах фонарями, деревьями и проводницами с чаем, описанного в солдатских мечтах, и уже изображённого в кинофильмах вроде «ДМБ».
 Справа по одному в самолёт марш! Последовала команда «стюардессы», в роли которой выступал усатый капитан артиллерист, с глазами цвета его зелёной форменной рубашки. Дембеля негромко переговариваясь, поднимались по трапу огромного самолета, Ил-96, сам вид которого заставлял раскрывать рты, и замолкать шутникам по поводу усатых армейских стюардесс. Говорят, что этот самолет составляет основу президентского авиоотряда. Очень надёжный, с дальностью до 11 тысяч километров, с измещением до 450 человек, и преданный высшим руководством страны, променявшим его в пользу подержанных боингов. Он остался только для президента.
 Бузину досталось место в среднем ряду, он так и не увидел с неба удаляющейся Германии, в которой провёл два года. «Да, собственно, что я в этой Германии видел? – думал Бузин, – какая разница, что не увидел её сверху?» Да, кого-то возили на экскурсии, но он них не попадал, – то наряд, то полигон. Он начал вспоминать, что же такого радостного пережилось за эти два года, и что же такого «несоветского» успел увидеть в те редкие моменты, когда оказывался за пределами части. Ну, сходил пару раз в патруль, как-то даже под Рождество, в соседний маленький городок. Городок был чистенький и аккуратненький, дома, словно игрушечные, под разноцветной черепицей на крышах, маленькая брусчатая площадь перед ратушей была скромно украшена разноцветными фонариками. Офицер расщедрился и угостил двух патрульных сосисками с горчицей, не произведшими на Бузина особого впечатления. Один раз оказался в электричке, удивившей блистающей чистотой, вряд ли вообразимой в наших поездах. Но больше всего запомнился ночной переход батальона через какую-то деревеньку. Проходили по дороге мимо продуктового магазина. Видимо товары завезли после закрытия, да так и сгрузили перед дверью, на всю ночь. Батальон проходил, гремя керзачами по мостовой, словно по команде «равняйсь» глядя в сторону блестящих упаковок печенья, колбас, ящиков с «фантой» и прочими недоступными советскому солдату «импортными разносолами». Бедные офицеры, метались вдоль строя, кричали и чуть ли не грудью становились на охрану этого результата немецкого «разгильдяйства». «Да, такое в Союзе было невозможно даже представить!» – Думал тогда не только Бузин. Говорят, что кто-то все-же стибрил упаковку печенья, о чём администрация городка наутро доложила в часть, после чего был немедленно устроен десятикилометровый кросс по полной выкладке и пересечённой местности. Вот и все воспоминания. Да, ещё одноклассница, выпросив у матери адрес, написала в письме: «Повезло тебе, служишь в Германии, наверное, уже в Дрезденской галерее побывал!» Бузин, сидя на тёплой трансмиссии танка, и вытирая промасленные руки ветошью, усмехнулся. Он представил себе, как проломив хлипкую кирпичную стену танкового парка, выезжает на трассу, останавливается и спрашивает у перепуганных насмерть немцев: «как проехать к Дрезденской галерее: «мне бы только на Сискстинскую Мадонну одним глазком»
 Последнее приятное воспоминание было связано с тем, что он помог офицерской семье с ребёнком лет четырех, донести скарб до штабной палатки в городке перед военным аэродромом. Дембеля шарахались от них в сторону, кто из дурной дембельской гордости, кто замараться боялся. А Бузину стало жаль ребёнка, белобрысый мальчишка, раскрасневшийся от жары, тоже героически тащил свою сумку и не ныл. Он подошёл к ним: «Давайте я помогу». Молодой тонколицый, худенький старлей с эмблемами связиста на погонах удивленно посмотрел на него, а его супруга, одетая в какой-то модный женский комбинезон, подчеркивающий ее стройную фигуру, смазливая, но с пыльной полоской на лбу, запричитала: «Ой, спасибо, сержантик! А то сил уж нет!» Откуда-то сбоку послышался свист и крик: «Западло, сержант, западло! Ты же дембель!»
  – Я свободный человек, что хочу то и творю, а вы шагайте, куда шли, не ваше дело, господа дембеля!
  Офицер с ещё большим удивлением, но теперь с некоторой долей уважения коротко взглянул на Бузина. Осмотрели сумки и чемоданы, примериваясь, как распределить силы с учетом нового помощника. Я возьму вот эту сумку, а чемодан вы поставите мне на плечо, только… Погон замарать боишься? – догадался старлей. – Люда, достань из сумки какой-нибудь платок. «Конечно, конечно!» – засуетилась женщина, и достала сверху одной из сумок большой, яркий женский платок с этикеткой, который положили на погон. Бузин кротко и обреченно вздохнул, представляя, как он пойдет с этой процессией сквозь толпу весело беснующихся дембелей. Офицер понятливо усмехнулся: «Да ладно, сержант, тут идти всего пара километров, не дрейфь!» Проход был тяжелым и «развеселым». И сумка, и чемодан были каменно-неподъёмными, Бузин быстро вспотел и раскраснелся. А дембеля измывались, как могли, с хохотом и присвистом: «Че, на дембель в новую семью решил влиться!», «Пусть хоть платочек тебе на память подарят, невесте потом повяжешь!», «Поздно к фрицам подлизываешься, дембель уже!»
 Офицер молчал с застывшим лицом, ребенок вертел головой, его супруга пыталась огрызаться, чем вызывала лишь новые взрывы хохота.  Когда дошли до офицерской палатки, женщина заботливо вытерла пот с лица сержанта всё тем же цветастым платком: «Спасибо сержантик, выручил!»
  – Да ладно, пойду я, мне еще свою палатку искать. – Совсем раскраснелся Бузин.
  – Ты погоди, – вдруг заговорил офицер. – В каком направлении летишь?
  – Да куда попаду, лишь бы до Союза добраться. У нас же проезд бесплатный.
  – Это понятно, но лучше ведь ближе к дому, верно?
  – Ну, тогда, в Алма-Ату или Верхнереченск.
  – Странный разброс. – Удивился офицер, но расспрашивать дальше не стал. Достал из нагрудного кармана маленький блокнотик. – Диктуй фамилию, звание, полевую почту части. Бузин продиктовал.
  – В Верхнереченск рейсов не бывает, Алма-Ата, Фрунзе, Новосибирск, понял?
  – Так точно!
  Через час объявили первое построение, на котором в мегафон выкрикивали направление рейса и фамилии счастливцев. Рейс был алма-атинский, Бузин летел, – это было первое настоящее везение. Легенда об исхудавших и одичавших дембелях, по две недели не способных попасть на свой рейс, так и осталась для него легендой. И ещё, врезалось в память: за добро все-таки могут отплатить добром, вопреки поговорке.
 Лететь было часов 7-8 , так что думай, да размышляй. «Ну вот, детская мечта и стала по-настоящему детской, то есть унеслась в прошлое, как полузабытый сон. Судьба снова давала тебе шанс поступить в военное училище, да ещё более реальный, чем после школы, а ты отказался. И правильно, задолбала меня это казарма, вечно в толпе… Гуталин, мазута, танки эти треклятые. Как люди находят в них красоту – уродливая каракатица со стреляющим хреном во лбу, пахнущее нефтехимией и смертью железо».
 За два года он видел три смерти.
 Одного придавило к стене ангара, когда механик слишком резко отжал сцепление, а танк многотонной лягушкой прыгнул неожиданно назад, как раз и пробегал несчастный вдоль задней стены, о которую его и размазало, в соседней роте дело было. Они потом рассказывали, соскабливали всё это со стены, в одной же казарме жили.
 Второй с нашей роты, понятно, сам дурак, знал, предупреждали, нет, выпил на день рождения антифризу, перед отбоем он дурачился в умывалке, брызгая на всех водой. Утром не проснулся.
 Третьему, механику, размозжило голову стволом пушки, неожиданно дернувшейся, когда поутру он врубил «массу», потому что ночью уставшие «учебники» (экипажи учебных танков) просто отключили массу, забыв про привод.
  Сломанные пальцы, ноги, руки.… «Ну, да ладно, чего хотел, люди на гражданке гибнут, а тут оружие, сплошное железо, химия, и прочие «удовольствия». На это подписываются, есть контракты, уставы, училища, учебки, ранние пенсии…, это нормально, – продолжал рассуждать он, – но остальное: нарочитая грубость, бессмысленная злоба, да что перечислять, об этом может еще и напишут. (Бузин еще не знал, что уже версталась повесть «Сто дней до приказа»). Человек и так никогда не бывает полностью свободен, а в армии его невольническое положение подчеркивается, озвучивается, смакуется…».
  Вспомнился пьяный спич взводного Анискина, который на вопрос, почему на лобовую броню наших танков наварен 200 миллимитровый дополнительный броневой лист, отчего они не могут давать скорости больше 40 км., ответил: «Да потому, что вы – мясо! Ваша задача доехать до укреплённых окопов, слить топливо, и стоять насмерть. Наш полк рассчитан на семь минут боя. А эти уродливые навары всего лишь предполагают, что, зевнув первый выстрел врага, вы, если у вас мозги не перевернулись кверху тормашками, успеете дать ответный. Но вы на меня не обижайтесь, я буду в этот момент с вами!» Пожалуй, это была самая «сильная» политинформация, за которую Анискину влепили строгач, говорят, ещё легко отделался. Бузин пару раз ездил в экипаже Анискина наводчиком, ему нравились и его юмор и легкая с ним работа: все мишени они разносили, как говорил Анискин, «в ветер».
  «Конечно, в армии кто-то должен служить, то есть она должна быть, потому, как ни крути, человечество в целом – самое злобное образование биосферы. Но я уже отслужил! Даже про случайный выстрел между ног, грянувший, когда я лазил по башне, – наводчик не вытащил ленты с последним патроном, а просто до конца разрядил её, уже можно забыть. Спи спокойно, дорогой товарищ! Или как там говорят: «долг отдал», почему-то не люблю это выражение, как будто рождаешься уже должным. А что от училища отказался…, чего чужое место занимать».
  Такие мысли крутились в голове Бузина, когда динамики салона самолета ожили голосом командира воздушного лайнера: «Товарищи дембеля, мы пересекаем границу Советского Союза!» Дембеля зашевелились, запели, кто-то слегка подбрасывал вверх фуражку. Офицеры-«стюардессы» ходили между рядами и успокаивали особо крикливых. Вдобавок летчики врубили всем известную песню: «Мой адрес не дом и не улица, мой адрес – Советский Союз!» Большинство из песни знали только эту фразу и подпевали ей особенно дружно. И Бузин слышал, как сидящий рядом то-ли узбек, то-ли туркмен с красными погонами пехоты пытался подпевать этой песне. Все пели в каком-то эйфорическом возбуждении, а летчики за штурвалами самолета улыбались и переглядывались.
  Всего менее, чем через пять лет без всяких стремительных авиаударов и танковых прорывов будет «разгромлена» Группа Советских Войск в Германии, исчезнет страна ГДР, но эта территория все-равно наполнится военным присутствием, теперь уже американским, конец придет и СССР. Сидящие сейчас в одном самолете и поющие дембеля окажутся в разных государствах, а некоторые ещё и повоюют друг с другом, а пока все вместе пели…
  Самолет приземлился в алма-атинском порту где-то в начале седьмого часа утра. С учетом разницы в часовых поясах создавалась ощущение телепортации. Алма-Ата встретила по-утреннему свежая и умытая, сверкающая юной июньской листвой. Привычная с детства «заставка» из гор со снежными шапками и таинственными тенями вдоль граней была видна во всей красе, благодаря ясной безоблачной погоде. Позже он прочитает у Юрия Домбровского про эти самые горы: «Утренние горы поднимались спокойные, ясные, в матовом серебре и сизом сорочьем оперении». Но пока Бузин вовсе не читал ничего подобного, он даже о «Мастере и Маргарите» не имел представления и был совсем-совсем советским дембелем, у которого за два года армии выветрились из головы и школьная программа, и первый курс исторического факультета, на котором изучалась только древняя история, да история КПСС. Он с удивлением прочитает потом, что писатель Поляков в армии ходил в библиотеку. Их в жилую часть гарнизона, где располагалась библиотека, просто не пускали, потому его чтение ограничивалось газетой «Красная звезда», что предполагало полную «невинность» в понимании процессов, уже происходящих в стране.
  У Бузина закружилась голова, он сел на скамеечку и закурил, «цивильную» сигарету, купленную тут же в киоске возле аэропорта, тогда ещё не было запретов и штрафов, подумал: «Скоро пойдут первые яблоки, пеструшки, антоновки или, как потом он прочитает у Домбровского: «Сверкнули крутобокие огненные яблоки, расписанные багровыми вихрями и зеленью…»
 Милиционер казах подошёл, издалека рассматривая странный красный пластмассовый чемоданчик гэдеэровского производства. В СССР таких не делали.
 – Дембель?–
 – Так точно, он самый!
 –  А где служил, братан?
 – Группа Советских Войск в Германии.
  Казах присвистнул.
 – Далеко! Сколько же летел?
 – А сколь на твоих?
 – Семь утра.– Получатся полчаса.
  Милиционер нахмурился:
 – Это как так?
 – Разница в часовых поясах, – утром вылетели, утром и прилетели.
 – А-а, понятно, шутишь. Ладно, дембелю можно и пошутить. Ну что, после армии к нам?
 – Куда это к вам? В милицию что-ли? Да ну! Учиться буду.
 – На каком факультете?
 – На историческом.
 – Учителем, будешь? Ну-ну! – Усмехнулся мент, стрельнул у Бузина сигарету и пошел дальше по своему маршруту.
  Вновь начиналась гражданская жизнь. А в стране уже раскручивались беспорядочные вихри, многим еще незаметных процессов, в детстве такие вдруг возникающие пыльные вихри они называли «шайтанами», считалось, что если кинуть в его эпицентр камень, то он утихнет. Но Бузин ещё ничего не знал и знать пока не хотел, – он не слышал о неприятных событиях в родной Алма-Ате, слышал слово «перестройка», но толком не понимал, что это будет означать для него и страны, сейчас он был дурной и счастливый дембель, который скоро доедет до дома.