Александр Македонский. Начало. Часть I. Глава 3

      Глава 3

      На следующее утро Гефестион проснулся и, строго-настрого приказав себе оставаться глухим к призывам своего тела, о чём бы оно своего обладателя ни просило, стремительно встал с постели. Холодный воздух выстуженной за ночь комнаты развеял расслабленное состояние; на своё счастье, Гефестион уже слышал раздающиеся в коридоре шлёпанье ног и стук отворяющихся дверей: рабы разносили тазы и сосуды с горячей водой для омовения. «Вот и хорошо, — подумал мальчик. — Если и думать о чём-то, то отстранённо. Например, как тело может быть таким коварным и уязвимым одновременно — как раз у Аристотеля спрошу, как такое называется. А ещё надо приготовить ответ Полидевку, который, конечно же, первым делом осведомится, можно ли меня поздравить с минувшей ночью. Скажу, чтобы у Александра спросил, если ничего лучше не придумаю. И не забывать держать лицо».

      Гефестион обошёл ложе и принялся будить Александра. Всё же пришлось украдкой вздохнуть перед тем, как растолкать царевича. «Но это тоже почти что ласка, касания, пока мы наедине».

      — Вставай, вставай! — тянул он друга из постели. — Твоё величество, мордаус мыть пора, Аристотель заждался!

      Царевич уворачивался и отбрыкивался. Возня грозила затянуться и привести к печальным и таким естественным для Гефестиона реакциям, но тут судьба ещё раз улыбнулась ему: двери наконец распахнулись, вошли прислужники со всем необходимым. «Кажется, пронесло. Просто надо нещадно истязать себя науками и в гимнасии, чтобы мгновенно засыпать, как убитый. Он слишком прекрасен! Эти волосы, отливающие золотом, это тело — тонкое, податливое, тёплое, такое хрупкое и такое близкое! Оно должно оставаться рядом со мной, пусть мне придётся ограничить себя в других желаниях, пока ответ другой стороны неясен: от этого единения нельзя отказаться. Боги, я опять о том же… Не смей, Гефестион, не смей!»

      Умываясь, Гефестион получил в щёку пригоршню горячей воды, брошенную царской ладошкой, и ответил тем же; вытираясь, немного пободался с Александром. После друзья внимательно осмотрели друг друга, выясняя, у кого что и насколько выросло, не смогли сохранить нарочитую серьёзность, рассмеялись и, наскоро позавтракав, отправились набираться знаний.

      Конечно, в Александре, как в наследнике царя, жила жажда поклонения, и он принимал его как должное: чувство собственного превосходства усваивается очень быстро и практически не изживается, несмотря на все превратности судьбы. В то же время он понимал, что изъявления восхищения могут быть неискренними: мало ли что может держать человек в уме, воскуривая фимиам и расточая льстивые приторные речи; вряд ли он сам им верит… Происхождение — происхождением, но, если Александр будет только царём и не совершит в своей жизни ничего выдающегося, он не останется в благодарной памяти потомков, будет в их глазах лишь именем с датами рождения и смерти и одним тире между ними; кроме того, и престол Александру не был гарантирован: на дворе его отца резвилось ещё несколько незаконных детей, у царевича был сводный брат, пусть и слабоумный, пусть и рождённый от брака с опальной и ныне бывшей супругой, но всё-таки родная кровь и тоже прямой наследник Филиппа, и в случае смерти отца, а она была не так уж далека, учитывая его многочисленные раны, пристрастие к алкоголю и буйный нрав, борьба за регентство неминуемо ослабит права самого Александра, отодвинет его на второй план. А если отцу приспичит ещё раз жениться? Воцарение Александра не было само собой разумеющимся — и не всем он мог доверять, зная, как быстро перекидываются ищущие только своих выгод от одного центра к другому, если считают, что второй может дать им больше. Александр должен был стать царём, Александру нужны были военные победы и слава. Александр должен был быть сильным, ему нужны были друзья, и Гефестион, несомненно, был самым верным и преданным. Александр мечтал о великих завоеваниях, но «один в поле не воин» — ему нужны были верные спутники, не бросающие в трудную минуту и принимающие на себя и ответственность, и хлопоты, и тяготы, и потери — в той мере, на которую способны, той частью, которую могут вынести. Гефестион был необходим Александру и в будущих ратных делах, но, если славные грядущие победы нуждались в Гефестионе, как и в Неархе, как и в Леониде, оставалось ещё одно, не менее важное — частное. Приватное. Личное.

      Александр был царевичем Македонии и отроком — он хотел стать царём мира и мужчиной.

      Путь от тринадцатилетнего мальчика до обожествления царя царей пролегал через много лет, через борьбу за власть, через сложные политические расклады; необходимы были наличие сильной армии и сведение обстоятельств в благоприятное сочетание, — а дорога от томимого робкими желаниями ребёнка до мужчины представлялась более лёгкой, и цель её — Гефестиона — уже можно было видеть, слышать и даже трогать. Гефестион был красивее, выше и сильнее Александра — даже если бы они не были друзьями, царевич остановил бы свой взгляд на нём, ибо зачатки сознания собственной исключительности повелевали сердцу выбрать подобающее, выдающееся. Александр знал, что Гефестион любил и не оттолкнул бы; Александр хотел, чтобы всё, читающееся в синих глазах, было высказано словами и любые дерзновения царевича на первые плотско-любовные изыскания были оправданы им самим и с радостью приняты другом. Возможно, Александр медлил не столько из-за того, что ждал и не хотел сам делать решающий шаг, сколько из боязни опошлить важность судьбоносного в своих отношениях и испортить их нетерпением и неопытностью; Гефестион же полагал, что показал достаточно и от него более ничего не зависит. Несмотря на все поощрения царевича, Гефестион тоже увиливал, тоже боялся и робел, добавлял к этому злобность отца Александра и коварство его матери и не знал, во что может вылиться огласка, если страстно желаемое наконец осуществится: попади Гефестион под горячую руку македонского царя — и навеки будет разлучён с возлюбленным, если не засечён до смерти или отравлен…

      В этом лавировании проходило время; природа же ждать не собиралась и на третий день совместного проживания после двух, протёкших относительно спокойно и без приключений, дала о себе знать. Александр проснулся посреди ночи. За окном шёл редкий снег и дул сильный ветер, переплёт надсадно скрипел, глухо постукивали плохо закреплённые пластинки слюды, слабый огонёк ночника метался в движениях холодного воздуха, врывавшегося в щели с каждым порывом ранней вьюги. «Надо сказать, чтоб замазали щели, — подумал царевич. — А ещё воздух — плохой проводник тепла. И, следовательно, холода тоже… Нужно создать зазор между окном и комнатой — надо повесить плотные шторы».

      Подросток выпростал руку из-под одеяла и стал следить за тенями, отбрасываемыми пальцами на стене. Они казались здоровыми ровными тёмными скалами, но в общем-то были довольно скучны, а спать не хотелось. Кисти тем временем стало холодно, Александр убрал руку и стал прислушиваться к порывам ветра за окном. Безрадостное время года порождало тоску в душе, было неуютно, пусто и одиноко. Очень одиноко, царевич чувствовал бы себя незащищённым и брошенным, позабытым, если бы рядом с ним не было Гефестиона. «А всё-таки славно это придумали — всегда можно прижаться к тёплому боку», — вывел Александр и залюбовался другом. Тёмно-каштановые вьющиеся волосы разметались по подушке, нежные веки с пушистыми ресницами прикрыли синие глаза, но и Гефестиону было неспокойно, его явно гнали возбуждение и необходимость от него избавиться, тело то подбиралось, то вытягивалось. Александр пожирал открывшуюся картину жадным взором, он никак не ожидал, что может быть так захвачен, наблюдая за тем, как природа заявляет свои права и забирает себе то, что могло быть дано вовсе не ей, а тому, кто был с Гефестионом рядом. Эта мысль огорчила, в сердце поселилась обида, к ней примешалось горькое чувство, похожее на ревность: друг отдавал удовлетворение своих нужд чему-то чуждому и стоявшему выше товарища, а мог бы намекнуть… «Или я мог бы открыться — именно я медлю и неправ. Мы оба неправы, что недоговариваем». Мысли пробегали и забывались в следующее же мгновение, Александр следил за разворачивавшимся действом, по-прежнему затаив дыхание. Всё шло к закономерному финалу: Гефестион сдавленно застонал, вытянулся в постели и блаженно вздохнул. Дрогнули веки, подымая завесу пушистых ресниц, Александр тотчас отвернул голову и стал дожидаться дальнейшего развития событий. В глазах его скакали шаловливые наяды и дриады, они призрачно блестели, но уже не могли помочь своему обладателю — он полностью обратился в слух. Сзади резко развернулись — Гефестион, несомненно, посмотрел, спит ли царевич; до уха долетело невнятное бормотание, постель скрипнула — Гефестион встал. Спину Александра обдало холодным воздухом — это был сигнал и к его вступлению в спектакль. Наследник македонского престола развернулся и застал своего верного стража на месте преступления уничтожающим с помощью полотенца следы недавно состоявшегося.

      — Ты что проснулся? Спи, рано ещё. — Если Гефестион и покраснел, то в слабом свете ночника это было незаметно.

      — Ты меня захолодил, поднимая одеяло. Это тебе не спится посреди ночи. Что ты там с полотенцами возишься?

      — Ничего особенного. Обыкновенное дело, это просто поллюции, и нечего удивляться, как будто с тобой такого не бывает… — Гефестион ответил, как и Александр, недовольным шёпотом, отбросил полотенце в сторону и улёгся.

      — Но ты меня не поймал, — возразил царевич, получил в своё ухмыльнувшееся личико прилетевшую подушку и с хохотом отбросил её в сторону.

      — Тут одно из двух, — наставительным тоном изрёк Гефестион, — либо тебя это не миновало, просто ты хорошо маскируешься — и совершенно напрасно: что естественно, то не безобразно; либо ты ещё совсем мальчик и до этого не дорос — теперь будешь знать, что тебя ждёт в скором или нескором будущем.

      — Спасибо! — оскорбился Александр. — А то я без тебя не знал и не испытал…

      — Тогда нечего было следить.

      — Кто следил? Я проснулся, потому что ты одеяло поднял.

      — Ну хорошо, извини. Спи давай, до утра ещё далеко. — Гефестион закутался по самую макушку. «Я бы ещё добавил, что совсем не против, чтобы ты смотрел, даже без одеяла, но покажу только в том случае, если ты мне поможешь» пролетело по краю отключавшегося сознания, и почти сразу мальчик сладко засопел.

      Проснулся Гефестион уже поздним утром и, ещё не раскрыв глаз, живо припомнил всё произошедшее глубокой ночью. Им тотчас овладел чудовищный стыд. «Меня поработили фурии, Афина разгневалась на меня и лишила разума, Асклепий расслабил мой мозг. Что я сделал? Я оскорбил Александра и наши отношения тем, что случилось. Он перестанет видеть во мне друга и подумает, что я мерзкий испорченный мальчишка, который разжигает себя на сон грядущий развратными фантазиями, чтобы достичь вот этого результата, он сочтёт, что это моё единственное желание, он перестанет мне доверять, он не захочет со мной водиться и сегодня же потребует меня отселить. Боги, сжальтесь! Но вы не сжалитесь, потому что я не могу это в себе удержать и рано или поздно это повторится. Александр чист, ему чужды или, по крайней мере, третьестепенны эти ощущения, он не придаёт им значения, а я по сравнению с ним грязен. Что же мне делать? Я погиб».

      Александра, который тоже уже не спал, посетили совсем другие мысли. «У меня этого ещё не было, а он уже взрослый. Он такой красивый, на него заглядываются мальчишки и девчонки — все без исключения, на него с восхищением и вожделением смотрят взрослые. Я же помню, как грязно ухмылялся мой отец, когда ему представляли мою свиту, как откровенно бесстыже он пялился на стройные ноги Гефестиона, пожирал взгядом его глаза и волосы, едва не истекая слюной. Моя мать делает вид, что терпеть не может Гефестиона, но кто предугадает коварство женщины и меру её притворства? Её хищные взоры я тоже помню, она чувственна и порочна, она не будет блюсти своё высокомерие, если оно будет стоять на её пути к наслаждению. А все остальные? Они тоже желают Гефестиона. Если он уже познал это, если это ему уже дано, он может потерять ко мне интерес. Нет, мы останемся друзьями, мы по-прежнему будем обсуждать высокие материи, но в любой момент какая-нибудь гадина может соблазнить и увести его от меня. А он? А он пойдёт за природой, разделит свои чувства надвое: мне — отстранённые разговоры, игру ума, безобидные целомудренные бесстрастные ласки и касания, утончённое и холодное удовольствие, другому — страсть, горячие лобзания, жаркие объятия, огонь в крови и готовность сгореть в дурмане взаимного влечения и его удовлетворения. Я не могу этого допустить, я должен удержать Гефестиона какой угодно ценой, он слишком красив и умён, он бесконечно мне мил и люб, я не смогу без него! Я мечтаю о власти надо всем миром, но нужны ли мне эти вершины, если моё сердце оскудеет, лишившись дорогого друга? Я мечтаю править народами, но какое удовольствие я получу от их поклонения, если моя душа будет пуста? Я хочу стать царём царей — и не смогу покорить одного человека? Нет! Не бывать этому! Гефестион должен быть моим — полностью, без остатка, весь и только моим! И прежде всего я не должен казаться ему бесчувственным чурбаном или желторотым птенцом».

      И Александр любовным и одновременно ревностным взглядом посмотрел на спавшего рядом. Чуть порозовевшее во сне лицо, густейшие волосы буйными волнами залили подушку, пухлые губы призывно приоткрыты, пушистые ресницы подрагивают — значит, уже просыпается.

      — Доброе утро! — тихо прозвучало с соседней подушки. — Встал уже?

      — Угу, доброе! — ответил царевич и потёрся макушкой о тёплую шейку.

      — Ты меня прости за то, что было.

      — За что же?

      — Ну... — Порозовевшее лицо покраснело. — Ночью…

      — Да ты что! Это же так естественно! Ты взрослеешь, никого это не минует. Мне не за что тебя прощать. Только ты обо мне не забывай в своих нуждах, ведь мы теперь почти любовная пара, если это было в одной постели. — И тонкая ручка скользнула по животу Гефестиона и обняла его за бочок.

      — Правда не сердишься? — Лицо Гефестиона запылало ещё пуще, на этот раз от удовольствия.

      — Глупости: и не думаю. Давай не вылезать из постели, пока жаровни не внесут.

      — Идёт! — И мальчики тесно сплелись под одеялом.

      «Прощён» промелькнуло в темноволосой голове.

      «Не убежит», — подумала белокурая.

      Человеку дано отвлечённое мышление, в свете дня мысль становится яснее, предложения могут быть развёрнутые. «Прощён» оформилось в «прощён, но зарываться нельзя», «не убежит» — в «не убежит, но привязать нужно».

      Как же не забыться, не позволить себе настойчивости, постоянного напоминания о своём присутствии, требования внимания, как не надоесть? Ответ пришёл сразу. Вот же, всё складывается само собой! «Ура, есть!» — чуть не крикнул Гефестион. Пока он умывается и думает о том, как не навязываться, он отвечает Александру на его заигрывания очень вяло и почти не брызгается в ответ на проделки царевича. Когда Гефестион углубляется в пергаменты и трудится над домашними заданиями, он тоже сосредотачивается над не имеющим к голубоглазому наследнику никакого отношения. «Буду думать о том, как не концентрировать внимание на своём любимом, — и поиск ответа на это меня сам собой от него отдалит. А то, что от меня потребует природа, раз она так часто мне покоя не даёт, я буду отдавать ей где-нибудь в укромном местечке — не будет же он за мной следить. Только во всём надо знать меру и не убегать так далеко и надолго, чтобы Александр и вовсе позабыл о моём существовании, видя меня только ночью. Хотя почему ночью? Школа, приём пищи, еда — я буду у него на глазах, но это будет как бы по необходимости, по причине вместежительства, от меня не зависящей. И ещё надо чаще быть невозмутимым и равнодушным, не смотреть на глухого к моим страданиям жестокосердого царевича преданными собачьими глазами, всё время отыскивая в них что-то, всё время чего-то ожидая. Вот так. Конечно, идеальным вариантом было бы возбудить ревность Александра, но во внезапно вспыхнувшую страсть к другому он ни за что не поверит. Зато можно поиграть во взрослого и легко с кем-нибудь пофлиртовать — Алекс ещё тот собственник, должно пронять».

      С претворением своего плана в жизнь Гефестион начал справляться успешно. Не дождавшись энергичного ответа на свои брызгалки во время утреннего омовения, Александр поинтересовался:

      — Ты что такой… спокойный?

      — Да так — холодно. — Для правдоподобия Гефестион поёжился, для того, чтобы оно выглядело не совсем искренне, сделал это достаточно вяло.

      — Вчера тоже было нетепло, — задумчиво протянул Александр, и тут же в его голове шевельнулась догадка: — Или у тебя после этого… так?

      Гефестион равнодушно пожал плечами:

      — Да я особо не задумывался. Наверное… А у тебя как?

      Наследник смешался, покраснел и запнулся:

      — П-по-разному, — и наконец нашёлся: — Я тоже не обращал внимания.

      Александр разозлился на себя за то, что сообразил так поздно: нечего Гефестиону знать о том, что ему никак «после этого» не было, потому что и «этого» не было. И ущипнуть друга нельзя было: ещё догадается о том, насколько Александр млад и неискушён, — иначе зачем же обижаться и так по-детски «мстить»?

      «Привязать, привязать… Как же его привязать, когда я такой желторотый? Ему уже парни нужны, а такие неопытные, как я, совсем неинтересны. Что с того, что я царевич?» — Александр украдкой вздохнул, уголки губ огорчённо опустились.

      Положение надо было срочно спасать, и юное воображение не подвело.

      — Геф, я знаю, что нам надо сделать! Необходимо! Нам надо убить!

      — Кого убить? — удивился Гефестион.

      — Врага! Мой отец считает меня ребёнком, а сам всё слишком быстро завоёвывает — пока мы вырастем, он всё покорит, и на нашу долю ничего не останется. Мы должны убить по варвару!

      — Ещё лучше — по два! — Гефестион тоже загорелся, забыв о своём намерении быть невозмутимым. Какое тут спокойствие, когда дело идёт о таких важных вещах! — Кого и где?

      — А на севере, там вечно дикие племена, если не воюют между собой, то совершают набеги, грабят и скотину угоняют. Мы выступим, добрых поселян настроим и прекратим разорение! А потом принесём моему отцу головы врагов… или захваченные трофеи — он поймёт, что мы уже можем сражаться, и просто обязан будет зачислить нас в армию.

      — Точно! Мне и фессалийцы, и иллирийцы одинаково подозрительны, и против Фракии Македония гарнизон на севере держит. Только для этого нужны две вещи.

      — Какие?

      — Во-первых, чтобы стало теплее и снег сошёл, а то сейчас даже варварам холодно, они по своим норам сидят, их не выманишь, да и тех, кто от них терпит, тоже. Сами ещё в снегу по колено утонем… Во-вторых, надо экипироваться — коня и оружие. А потом уже в поход! Ну как, я хороший советник будущего царя царей?

      — Самый лучший! Ты прав, придётся подождать… — огорчился Александр преграде немедленному воплощению грандиозных замыслов. — Но ничего, за это время мы ещё больше подрастём и ещё сильнее станем. А потом будем рубиться вместе в серьёзных сражениях, после побед сидеть в палатках и раны друг другу перевязывать. Будешь? Без всяких эскулапов и санитаров, мы же всегда будем бок о бок биться и сами со всем остальным справимся.

      «И я тебя никуда не отпущу!»

      Гефестиону осталось только благодарно кивнуть и заключить будущего великого воина в объятия.

      — Конечно! Всегда будем вместе. До смерти.

      Как же тут равнодушие и бесстрастность сохранить, когда вместе с любимым его ждёт такое, когда он сам это предлагает? Да ну к Аиду эту показную холодность!