Сказы деда Савватея. Сплетни

СПЛЕТНИ

БАБЬИ СПЛЁТКИ ХУЖЕ ПЛЁТКИ, СЕКУТ НЕ ЖАЛЕЮЧИ

   Маня домывала пол, поторапливалась.
 - Развязла, растянула на семь январей, капуша,- ругала себя Маня,- нет ба живенько управить всё и в сторону. А тама в гарод надоть, часнок копать, да раскласть на просушку яво, простярнуть свою брахлишко, да вывесить, до вечера, гляди и провянить, под утюг. Скотине корму задать! Ох, дялов - куча!
   Вода в ведре грязновата, но Мане лень её менять. Да и ничего удивительного! В избе одна комната, на всё, про всё. Печь здоровущая, изрядный кусок горенки отхватила, оттяпала! А возле неё всегда затоптано, да сорно. На этом пяточке приходится кружить целый день.
   Изба Мане после родителей досталась.
 - И как мы ранея тута все помещалися? Ума не приложу! Родители, стара бабуня, да нас четверо, робятёнков! А дружно былО! - Маня вздохнула грустно. - А таперя сама, одна! Ни дятей, ни плятей, ни мужука!
   Маня Бондарёва, приятной наружности, заводная бабёнка лет тридцати пяти, жила одна, работала в столовой колхозной, поваром, посменно. На сегодня выпал выходной, надо всё успеть сделать, что надумала. Вот она и суетилась.
   Кот Тишка встал на лежанке, вяло потянулся, хотел было спрыгнуть с печи, да поостерёгся, прилёг, ожидая конца уборки, подумав видно, что под горячую руку лезть не стоит, шуганёт Маня.
   Она же, погрузила в ведро половую тряпку, кусок от старого крапивного мешка, покунала её в остатках воды, выкрутив отжала и решила подтереть ещё разок, для сухости. Живенько пятясь задом, она юлила тряпкою по половицам, враскорячку приближаясь к порогу входной двери, когда сзади себя, услыхала топот. Дверь резко распахнулась и Маня, не успев даже разогнуться, получила резкий пинок, толчок под зад! Носом вперёд, так же согнувшись и широко расставив, раскрылив руки, рухнула наконец, растянулась во весь рост! Докатилась по скользкому, мокрому ещё, полу до комода, упёрлась в него головою!
   Тишку, с печи будто ветром снесло! Он, вздыбив шерсть на спинке, резко спрыгнув, истошно завопил и сделав несколько диких прыжков, забился под кровать, замер, поблёскивая глазищами из-под подзорника.*
   Маня, не успев опомниться, но тут же подхватившись, поднялась, резко развернулась.
   Перед нею, в проёме раскрытой двери стояла, поставив руки в боки, соседка через два дома, Нюся. Она втянула голову в плечи и угрожающе громко сопела. Не став разбираться, что да как, Маня, перехватив тяжёлую, половую тряпку, которую, к своей радости, не успела выпустить из рук, когда падала, подскочила к Нюсе и принялась размашисто, наотмашь, хлестать по полыхающему от гнева лицу.
 -  Вота табе, вота табе, получи, гадина,- задыхаясь от волнения, приговаривала Маня.
   Мокрая тряпка, с силой, шлепками била по щекам Нюси, разбрасывала веером грязные брызги, вздыбила волосы на её голове, намочила кофту на груди, но отступить было невозможно! Сзади высокий порог!
   Нюся пронзительно завизжала, давая понять, что сдаётся и резко присела на корточки. Последний взмах тряпкой был впустую, об косяк. Маня, отбросив её к печи, устало дрёпнулась* на табуретку возле стола. Обе женщины тяжело, сипло, натужно дышали, приходя в себя.
 - Ну-у-у,- наконец, немного успокоившись, хрипло проговорила Маня,- и чаво ета былО?
 - За Юрку, за маво мужика табе, подстилка,- плаксиво выкрикнула от порога Нюся, утирая рукавом глаза.
 - Ча-во-о-о? Чаво, колчушка,* буробишь,*? Накой мене твой Юрка, дохляк худосочнай, нужон? Нешта справнея мужуков нету?- воззрилась на соседку Маня.
   Сравнение мужа с дохляком, как ни странно, не обидело Нюсю, как раз наоборот, расположило к откровению:
 - Бабы сказывали, а они-та уж знають!- чётко проговорила Нюся, презрительно кривя рот.
   Маня поняла, что без разговору тут не обойтись. Коль бабы сказали, это серьёзно. Не присечЬ на корню, так разнесут, растрепят по деревне, не отмоешься. Ярлык потаскухи навесят, а как потом дальше жить? Соседи станут буром* глядеть, а мужик стоящий вовсе тогда не сыщется, не присохнет к ней! Избу тоже не перенесёшь в другой проулок. И вообще житья не будет, приноровятся таскаться и выяснять все, кому ни попадя. Загуляет какой-то плюгавый мужичишка, охотничек до сладенького, враз обвиноватят её! Не-е-е! Надо что-то делать с этим!
   Маня поднялась, умылась у рукомойника и утираясь полотенцем, миролюбиво предложила:
 - Давай, поднимайси, чаво на порожках-та сидеть? Морду тожа ополосни, охолонися чуток, психоватая. Гляди, пришла в мою избу, да ещё пхаить в зад!
   Когда Нюся, с трудом поднявшись, ввиду своей дородности, умылась и присела к столу, то разговор, уже спокойнее, продолжили:
 - Ну, раскрой мене причину тваво хамства,- решительно начала разговор Маня,- обскажи, чаво да как. Иде мене застукали с твоим Юркой-та?
   Нюся, Анна Полукаева, спрятав под клеёнку стола и зажав там между колен полные руки с трясущимися от волнения пальцами, будто норовя удержать их от лишних движений, отрывисто заговорила:
 - На той няделе ты ж гуляла на свадьбе у Щукиных, так?- задала она вопрос.
 - Ну-у-у,- не стала отпираться Маня,- былО дело, гуляла. Напарница моя дочь выдавала. Я стряпала, пекла пироги, стол накрывала и за ним сидела, а как жа?- подтвердила подробно Маня.
 - Када в подпитии уж, в круг ты взошла, матаню плясали, частушки голосили, ты и пропела, всем враз ясно стало об чём,- всхлипывая быстро проговорила Нюся.
 - Ну-у-у! Будя, будя, не заводися, милка моя. И чаво былО посля?- миролюбиво стараясь перевести разговор в спокойное русло, одёрнула её Маня,-  аль преступлению какуя я сотворила под матаню? Зашибла кого ненароком?
 - Когда топотушки-дроботушки,*- не принимая смешливый тон Мани, продолжила Нюся,- ты выскочила в круг и выдала:
       У толстухи, Нюрки-шкурки,
       Дружка Юрку увяду!
       Повстречалси тот милёнок
       Мане, на яво бяду!
   Нюся, давясь слезами, глубоко вздохнула и продолжила:
       Мой милёночек - бутон! Я яво святочек,
       Ох, в стогу с ём провяла,
       Много сладких ночек!
 - Чаво, чаво таперя скажешь, блудушка! - слёзы так и брызнули из глаз Нюси. Она их не вытирала. Слёзы ручейками стекали по пышным, пунцовым щекам, несчастной женщины, по шее и дальше, на грудь.
 - Ты, давай не обзывайси, осмелела, гляжу!- Маня поняла, как стоит разговаривать с мямлей-Нюсей,- ишь-ты, блу-ду-шка! Докажи спярва, посля кидай обвинению,- и, помолчав тихо продолжила,- я, тваво Юрку не разглядывала, сколь живу рядом. Прошёл, поклонилси - ответила. Мужик и мужик, таких пропасть скольки в округе - та. А мене нужон крепкай, справнай и на любовь охочий. Чаво, здря штоль ищу такого? И не блудую я, а перебираю  вариянты присматриваюся,- она тяжело вздохнула,- пока не повстречала, какого надоть мени,- Маня грустно вздохнула, твой Юрка вовси не мой гярой,- и что бы уж окончательно закончить разговор, предложила,- а давай-ка, подруга, по стопочке, мировуя, а? У мене самогонка - ураган! ОсеньЮ гарод пахать надоть, выгнала, но ты тс-с-с, молчок об етим, а то загрябуть.
   Маня вскочила на ноги, пробежав до кровати, заглянула за неё и выволокла четверть, заткнутую деревянным кляпом. Поставив стопочки, нарезала хлеб и спросила уж от печи:
 - Щец пляснуть? Съишь, а?
 - Не-е-е, не лезить в глотку ничаво, да и пить не надоть ба, окосею, а робятёнки не кормлЁныя.
 - Ну тады салу принесть надоть, на закусь пойдёть, да вот картохи свиньям напарила, набяру, покрупнея,- суетилась Маня.
   Когда приняли по первой, от пережитого даже не сморщились, одним глотком махнули. По ломтику сальца бросили в рот. Чистя картошку непослушными уже, неуверенными пальцами, жуя вяло хлеб, посасывая, укушенный за бочок, солёный помидорчик, махнули по другой и Нюся, плаксиво, доверительно проговорила:
 - Вота ты маво Юрку за мужука не считаишь, а здря! Знаешь он како-о-ой?
Я ж яво ни на какого крепкова не променяю-ю! Лас-ка-ва-а-й, за-бо-о-тлива-а-й. Двоя детишкав народили в любови и ящё хотца. С таким-та можна рожать да рожать. А ты говори-и-ишь...
 - Ну-у, тута кажному своё, Нюська. А вообче-та мужуки перевелися, так и есть! Ну, давай по последней, штоль? - Маня налила в стопочки, но выпили вяло, уже лишнее было. Языки неуверенно сплетали, комкали и выкручивали слова, но решительности и гонору прибавилось, это точно!
   Тут Маня и перешла к другой части своей задумки:
 - А хто ж табе навострил так, а? Хто доложил и частушку сказал? Той частушке годов двадцать, поди. Да не-е-е, поболе будить! Мать моя пела, ещё. Отца-та маво Юрием звали. Я-та Мария Юрьевна, чай знаишь, поди? Да и мамка  тож Маруся!
 - Да-а-а? Яво все Жоркой величали, помню,- аж рот раззявила Нюся от такого открытия.
 - Ну и чаво жа,- пьяненько пожала плечами Маня,- то Георгий, то Жорка, а по всамделишнему, еже ли брать, Юрий он был! А мать - Мария!
   Вот это аргумент! Сразу всё встало на свои места! Нюся, добрая душа, сразу осознала своё заблуждение и, ей стало даже совестно:
 - А я послухалась, налятела на табе, под зад врезала! Гадины бабы,- взвизгнула Нюся,- накрутили мене, покою лишили, сплётки учинили!
 - А пошли да разберёмся с ними, теми, хто сказывал, - лукаво предложила Маня,- штоба неповадно было!
 - Кто сказывал-та мене? Да ети две, карги*, Уля да Гуля, взбаламошенныя старухи!
 - Это Великановы штоль, две недомерки? А языки ихния, видать длинныя! Пошли, поднимайси, давай,- заганашилась* решительно Маня,- ща мы им ввалим! Ходють, плятуть здеся!
   Перевалившись через порог, сцепившись крепенько под кренделёк, женщины, довольно бодро, но слегка покачиваясь из стороны в сторону, направились через проулок, на другой порядок домов, к сёстрам-близнецам Великановым, Уле и Гуле.
   Без стука, смело и резко растворив дверь, ввалились Маня да Нюся в кухоньку, где две аккуратненькие, в белых платочках на гладко прилизанных волосёнках, со сморщенными, будто печёные яблочки, личиками, сидели и вкушали неторопливо обед свой, старушки.
   Они повернули улыбающиеся личики в сторону вошедших и замерли с ложками в руках, на секунду, но тут же обеспокоенно заёрзали на стульчиках, собрав узелочками ротики и выпучив подслеповатые глазёнки. Вроде, как бы догадываясь о цели визита.
 - Ну здрасти, сплетницы старыя!- шутейно поклонилась Маня,- сказывайтя чаво наплели, женщину до истерики довели,- указала она на Нюсю.
   Сёстры быстренько сползли со стульев, росточком они были чуть больше полутора метров, махонькие, прижались тесненько друг к дружке, намереваясь, как бы отбивать атаку непрошенных гостей. Досадуя, что не заложили дверь на щеколду. Они, как провинившиеся курсистки, сложив в мольбе сухие ручки, перебивая друг друга и тут же вторя, забормотали:
 - А мы што, мы ничаво! За што купили, за то и продаём,- проговорила Уля.
 - Да-а-а, не прибавили, не убавили, так и слыхали, да-а!- вторила Гуля.
 - Нам-та самим в лавке продавщица Кланя, сказывала,- сообщила Уля.
- Да-а-а! Кланя нашептала про Маню и антирес её к Юрию, да-а-а,- поддакнула Гуля.
 - Это ж частушка просто была, матерь Манина ещё пела, када жива была,- постаралась пояснить Нюся,- а вы всё переврали, одинаковки бястыжия! Человека оговорили.
   Старушонки аж ножками затопотали:
 - Не мы, не мы ета! Кланя, всё она набуробила* нам!
 - Глядитя у мене,- грозно прошипела, устрашая Маня,- полупёхи*,- и выкатились женщины за дверь домика сестёр Великановых.
 - С этих, поди хватить и так, упредили, рты не раскроють боле,- решила Маня.
   А те, кинувшись в объятья друг друга, обнявшись, принялись подвизгивая, рыдать:
 - Оговорили нас, напраслину возвели! Вот вить страшная баба ета Маня, чур мене! - причитала Уля.
 - Избегли мы смертоубийства! Боле ни-ка-му, ни-ча-во, ни-ка-да,- в очередной уж раз, зареклись сёстры.

   Народ у нас сказывает: Дурные новости быстро бегут, хорошие плетутся, прихрамывая, когда-то дошкондыбают?
   
   А разгорячённые справедливым гневом, подвыпившие соседки, двинулись дальше, к сельмагу, чтобы разобраться с продавщицей Клавдией. Чего это она себе позволяет? Сама-то какая, вся деревня знает, про её собственные похождения! Вот же, нету уёму*бабе!
   Войдя решительно в дверь магазинчика, Маня и Нюся, молча, набычившись, уставились на продавщицу. Та, поняв, что за этим последует, не спуская глаз с разъярённых мстительниц, руками быстро похватала с прилавка весовые гири, больше полукилограмма, нож и кантер,* шустро спрятав под прилавок. Видать ей это не впервой, подстраховалась.
   Женщины медленно и слегка развязно, как показалось Клавдии, стали приближаться к прилавку.
   В уголке, у зарешеченного прутьями окошка, на лавочке, упаковывали свои торбы покупатели - дородная молодуха из соседней деревеньки, да старичок, местный. Они, оценив ситуацию, замерли, но сообразив, что надо улепётывать поскорее, засуетились, засовывая, уж как попало, купленное.
   Дед, озираясь на вошедших, пихал в кошёлку пачки махорки, серые бумажные кульки с жамками и конфетками-подушечками, газетный свёрток, из которого торчали селёдочные хвосты и сниску кренделей.
   Молодуха стягивала головным штапельным платком ручки двух вместительных сумок, набитых видно буханками хлеба и кульками с кусковым сахаром, рисом и длинными серыми макаронами. Перевалив сумки через плечо, для удобства, шепнула старику:
 - Давай, дедусь, гоном, гоном* утякать* отседа, как ба в рылу не схлопотать здеся, за кумпанию.
   Подталкивая друг друга, покупатели бросились наутёк, от греха подальше.
 - Ну сказывай, КлавдЕя, чаво ты натрёкала* Великановым об мене. Какия-такия виды я имела на Нюськиного мужука, на Юрку?
 - Да вы чаво, бабы, ополоумили штоль? Она мене надо, затягваца* в перябрёх-та? Сами, поди видали, у мене товар, народ, пошти завсягда.
 - Будя уж, цельными днями зяваешь тута. Нет-нет, да хто зайдёть, а тах-та...,-оборвала оправдания Клавдии Нюся.
 - Ну, и чаво с тобою сотворить,- грозно припугнула побелевшую от испуга продавщицу Маня, и решительно упёрла руки в прилавок, - космы штоль выдрать, аль зенки выцарапать бястыжия, а?
 - Помилосердствуйтя, бабы,- взмолилась Клавдия, представив себя драной и битой. Правду сказать, это ей не в диковинку. То долбят за недовес, то за обсчёт, а частенько и за длинный язычок перепадает. А у неё-та вечерком свиданьице намечено, с бригадиром из соседнего села, по-тихенькому, на сеновале. Это заставило её быть мягче и пойти на примирение. А так-то она боевая, рвалась в бой без огляду и частенько пинками выпихивала недовольных покупателей прочь. Знала, что всё равно придут на поклон, больше куда ж - сельмаг один! Особенно, когда наряды завезёт Клавдия, тогда уж к ней с поклоном все. Но тут другой, совсем другой случай!
 - Милки мои, да эта ж заходила тётка Серафима ТворогОва и сказывала, што чрез свой плетень видала гулянку, свадьбу. Что ты, Маня, пела тама и об чём. Это она ж, она и предположению высказала, про Юрку-та. А недомерки Великановы туточки стояли, да-а-а! Так и было-о-о! Я вовси не причасныя, верьте мене, бабы!
 - Ты гляди, чаво деится, Нюся! Иван киваить на Петра, а Пётр на Ивана! И главно - концов не найтить здеся!- качала головой, слушая всё это, Маня,- ну ты попомни, Клавдя, тольки один звук от табе, тады дяржися! У мене рука чижолая, уж вмажу, так вмажу! За плугом, бывало, ходила!
 - Не, не, об чём ты, да ни вжисть!- судорожно сгладывая ком в горле, в душе уже радуясь, что пронеслась беда мимо, побещала, тряся головою, Клава.

   Народ у нас так сказывает: Одна врала, другая не разобрала, третья по-своему донесла, а четвёртая сплётки растрясла!

   Когда вышли из магазина, не сговариваясь решили мстительницы довести дело до конца и посетить тётку Серафиму ТворогОву, женщину в летах, суровую и неприступную. Боязно конечно, но надо, коль начали. А что ж останавливаться?
 - Пасти поганыя надоть заткнуть навсегда,- решительно рубанула Маня,- к тому жа, я невиноватая! Ежели б гряшок за собою видала, тады ладно, стерплю! А здеся напраслина и наговор.
   Дом Серафимы ТворогОвой обнесён высоким забором, в нём калитка. Вот туда и направились Нюся и Маня. Эти разборки им начинали даже нравиться. Они шли, похохатывая, вспоминали испуганных и кающихся сплетниц.
   Из подворотни, просунув голову наружу, хрипел, надрывался и брызгал слюною, дворовый пёс. Видно, отрабатывал свой кусок.
   Маня наклонилась к его голове и, грозно глянув в глаза собаке, прикрикнула:
 - Цыц, пустобрёх! Я тя, - пёс немедленно ретировался, да так быстро, что больно ударившись о край ворот ухом, аж взвизгнул.
 - Переборщил парень ушибси,- жалеючи его, вздохнула Нюся.
   Повернув барашек щеколды, Маня вошла в калитку у ворот и пригласила за собою Нюсю.
 - Боязно, кобель покусаить,- поостереглась она.
 - Да не боись, он не вылизить теперя с будки, угомонила я,- успокоила напарницу Маня и громко позвала:
 - Сима! Сима, ты иде!
   Из сарая высунулась голова, в надвинутой на лоб косынке:
 - Чаво надоть-та?
 - Разговор имеем, нешутейнай,- неуверенно как-то ответила Нюся,- выдь-ка сюды.
   Из сарая пригнув голову, вышла полная, высокая женщина, в ухлюстанном* переднике и облепленных навозом калошах. В руках она держала вилы. Уперев их в землю, подбоченившись другой рукою, хмуро спросила:
 - Ну-у-у? Неколи мене с вами рассусоливать здеся, клеть чистю, говоритя и проваливайтя.
   Её независимое поведение сбило спесь с Мани, а Нюся, та зашла за спину, теперь уж подруги, притихла, выглядывая из-за её плеча.
 - Ты чаво жа, Серафима, языком чешишь об мене, а? Приписала к моёй постели Нюськинова мужука! Аль запамятовала, што моих отца да мать звали тожа Юрка и Маня? Чрез частушку переполох в деревне учинила. Мене, вот она, Нюськя, разборки устроила, пинком била?
 - А ну-у-у,- даже не оправдываясь, грозно проревела Сима,- тудыть тваю, растудыть! Пошли отседа! Счас на вилЫ приподыму обоИх! Ходють оне тута, сплятають не весть чаво. Вы не те людишки, штоба я на вас время переводила!
   Серафима воинственно выставив острые зубья вил пошла насупившись в сторону непрошенных гостей. Тут уж и осмелевший кабысдох огласил двор свирепым, нервным лаем и, выскочив из будки, принялся рваться с цепи.
   Маня, а вслед ей и Нюся, резво покинули двор Твороговой, захлопнули калитку и шустро поспешили в свой проулок. Они были окончательно трезвы и напуганны.

Народ у нас сказывает: Под страхом ножки хрупки, подламываются.

   Однако, уже дома, Маня с удовольствием отметила:
 - А здорово рты позатыкали бабам. Поостерегуться теперя часать языками!
   Этим всё, вроде и закончилось, утихло.
   Прошло пару месяцев. В конце лета, когда Маня гладила бельё, вдруг вспыхнуло что-то в утюге, раздалось шипение и вырубило свет в доме. Как быть! Самой лезть страшновато. Маня подкрасила губы, причесалась, надела чистый халатик и вышла на крыльцо, желая заманить кого-то, мужского пола, как и раньше делала. Разве ж одинокой женщине не помогут?
   Мимо, вдоль штакетника, шёл кто-то. Маня пригляделась - Юрий! Перебирать харчами недосуг, к тому ж вечер приближался, темнело, окликнула зазывно:
 - Соседушка, подмогни!
   Юрий откликнулся на просьбу починить утюг, заменить выгоревшую проводку.
   Домой, в тот день, он так и не дошёл. А и вообще, с вещами перебрался на новое место жительства, к Мане.
 - А правду ведь сказывала Нюська, ласковай, добрый и работящий, хоть и не крепкай вовсе,- размышляла Маня с нежной улыбкой, зацепил её сосед, здорово зацепил. Окунулась она в эту любовь, с головою нырнула, будто в омут.
   И хоть прозревшая вмиг Нюся, во весь голос, всюду - в сельпо, в поле, у колодца, на базарной площади, говорила, кричала рыдая о коварстве Мани, все только отворачивались и шли прочь, бормоча:
 - Ничаво не видали, не слыхали, эта ваши с ней дяла, разбирайтися сами. Мы-та в сплётках неучастницы. Вы ноня ругаитися, а назавтря по дворам таскаитися, будто шаталомныя,* грозитя людям! Нет уж! Сами-сами!
Та-а-к-то вот!

СЛОВАРЬ:
подзорник - вышитое украшение низа железной кровати
дрёпнулась - резко сел или улёгся, упал навзничь
колчушка - распространённое оскорбление на тамбовщине
буробить - говорить чего ни попадя
буром -  смотреть злобно, взгляд сверлящий
топотушки-дроботушки - танцуя «матаню» притопывают, пристукивая каблуками, частушки поют
заганашилась - засуетилась
карги - чёрные вороны, злобные старухи в чёрном
нету уёму - неуёмный человек, суетливый, назойливый
кантер -безмен
гоном - быстро, бежать, будто догоняют
утекать - убегать,
натрёкать - наговорить новости пустые, говорить, когда не спрашивают
затягваться -втягиваться в скандал, разборки
ухлюстан -обляпан, грязный
 шаталовный - шат-болезнь собак, идут неуверенно, раскачиваясь.