Совершенный роман

Начало этого вечера создавало впечатление, что он будет подобен каждому из огромного множества вечеров, характерных для конца осени. Как только бледное солнце скрылось за верхушками высоток, на улицы города опустились сумерки, приведшие за собой ветер, стремительный, пробирающий до костей и отзывающийся дрожью в теле, и туман, выглядевший как сгустившаяся и покрывшаяся белым порошком темнота сумерек. Где-то туман был более густым, где-то – менее, но он неизменно блестел и светился в свете фонарей, неоновых вывесок и автомобильных фар.

Но гораздо уютнее было в небольшом местном кафе. Оно привлекало в такую промозглую и сырую погоду своей теплотой (даже жаром) и целым букетом приятных запахов: от благоухания душистых цветов и свежих фруктов до аромата натурального кофе. Ещё кафе было тихим – если не брать в расчёт едва слышную классическую музыку, льющуюся из колонок у барной стойки, – и безлюдным, что неудивительно в подобный-то неприветливый и близящийся к ночи час.

Перечень всех этих причин сделал скромное кафе с помпезным названием «Czarine Caterine» самым необходимым для Клариссы местом. Девушка в свитере цвета бордо и зрачками почти такого же оттенка часто просиживала в кафе ночи напролёт, выбирая наиболее спокойные столики в углах, а чаще всего – у огромной витрины во всю стену, открывающей вид на ночной город, хоть и занесённый (словно снегом) белым туманом, но всё равно прекрасный.

Этим вечером Кларисса сидела как раз-таки у витрины, но знакомый вид уже не привлекал внимания. Взгляд глаз, настолько умилительно-больших, насколько и серьёзно-внимательных, занимала лишь книга – крупный томик в твёрдом переплёте, пахнущий приятной затхлостью библиотеки и чем-то таинственно-незнакомым (вечным запахом любой интересной книги).

Кларисса в сотый раз рассматривала обложку и пока не торопилась раскрывать сам томик, дабы отыскать закладку и начало новой главы. Ведь магия чтения не произойдёт и переход в иной мир не совершиться полностью, если обложка не будет должным образом рассмотрена. На прямоугольнике с закруглёнными краями и острыми углами был изображён мужчина, статный до невозможности, с длинными волосами цвета вороного крыла, мраморной кожей, выразительными непередаваемой красоты глазами, в цилиндре и фраке. Силуэт его ласкали лучи алой луны, разместившейся на фоне – прямо посреди беззвёздного чёрного неба. У верхнего края крупным готическим шрифтом (буквы были, конечно, красными, но более тёмными, чтоб выделяться на общем фоне) было выведено «БРЭМ СТОКЕР», а у нижнего – нежно любимое «ДРАКУЛА». Кларисса вздрогнула, то ли от восторга, то ли от возбуждения, и распахнула книгу.

А затем... утонула.

Время проносилось одним мгновением, пока девушка проживала жизни бедных смертных, которым не посчастливилось повстречать на своём пути лорда тёмной ночи, повелителя людских судеб и крови, струящейся в чужих жилах. Но самое странное: они не волновали Клариссу совсем, лишь сам Дракула, только сам граф будоражил её воображение. Каждое его слово, каждое движение и действие, даже непроизвольное и, казалось бы, ничего не значащае, не ускользало от внимания девушки, намертво укоренялось в памяти и оставляло в сердце лишь восторг.

Дракула был мужественен, велик, предусмотрителен и безмерно, всепоглощающе жесток и коварен. Но не подло – он никогда не действовал подло, даже не оставлял на это намёка, – он был прям. Но сколько ума и могущества было в этой простой прямоте, насколько унизительно бессильны оказывались люди, пытающиеся ему противостоять. Лишь нелепая случайность, глупая воля судьбы предоставила им возможность занести оружие повыше и проткнуть Дракулу наскво...

Нет! Этого не может произойти! Даже в мыслях – самых мимолётных и неосторожных!

Кларисса не знала конца этого романа, почти не помнила второй половины. Но первая, пропитанная харизмой бессмертного (в прямом и переносном смысле) графа запомнилась ей, кажется, навсегда. По крайней мере, девушка помнила её в совершенстве, но бегать глазами по строкам всё же доставляло ей гораздо больше удовольствия, чем предаваться пустым грёзам. Так она хотя бы не могла упустить абсолютно ничего, и не было необходимости добавлять что-то от себя, что Клариссе казалось преступлением, ведь для неё во всём мире не было ничего совершеннее этого романа.

Взгляд девушки нёсся по знакомым чёрным печатным буквам.

" ... приветствовал меня изысканным жестом правой рукой и сказал мне на прекрасном английском языке, но с иностранным акцентом:

— Добро пожаловать в мой дом! Войдите в него свободно и по доброй воле.

Он не сделал ни одного движения, чтобы пойти мне навстречу, а стоял неподвижно, как статуя, будто жест приветствия превратил его в камень; но не успел я переступить порог, как он сделал движение вперед и, протянув мне руку, сжал мою ладонь с такой силой, что заставил меня содрогнуться — его рука была холодна как лед и напоминала скорее руку мертвеца, нежели живого человека. Он снова сказал:

— Добро пожаловать в мой дом! Входите смело, идите без страха и оставьте нам здесь что-нибудь из принесенного вами счастья.

Сила его руки была настолько похожа на ту, которую я заметил у кучера, лица которого я так и не разглядел, что меня одолело сомнение, не одно ли и то же лицо — кучер и господин, с которым я в данный момент разговариваю; чтобы рассеять сомнения, я спросил: "      

— Тут свободно?

Так резко выдернутая из сладких объятий воображения Кларисса вздрогнула ещё сильнее и заметнее, чем при открытии любимой книги. Она с трудом оторвала взгляд от гладких, чуть пожелтевших страниц и обратила внимание на молодого человека, что стоял напротив неё, оперевшись руками на спинку стула. Облик парня разительно отличался от уже сформированного ею идеала мужчины, но был всё же приятен: взъерошенные русые волосы, загорелое смазливое лицо и ярко-голубые глаза.

Прежде чем Кларисса успела хоть что-то предпринять, парень воскликнул:

— Mein Gott! — и расплылся в ослепительной улыбке. — Я больше всего не хотел вас пугать, лишь поинтересоваться, свободен ли столик такой прекрасной особы?

Любые грубые слова застряли у Клариссы в горле, и она решила кивнуть. А когда парень, заметив обложку её книги, проговорил: «О, энциклопедия по взаимодействию с nosferatu, очень интересно», решение было принято окончательно.

— Я Кларисса. Садитесь, если желаете.

— Конечно, желаю. Я Абрахам, — проговорил он, усаживаясь за столик. — Довольно сложное и странное имя, признаю. И предпочитаю, чтоб вы звали меня Брам.

— Не могу нарушить вашего предпочтения, — Кларисса улыбнулась нежданной находке – ею завладел азарт, захотелось сыграть ту самую роль, что была уже давно закреплена в её подсознании (тем более, что нежданного знакомого девушки звали так же, как и ненавистного и неутомимого охотника – Ван Хелсинга). — Итак, Брам, вы что-то имеете против вампиров?

— Невозможно! — парень притворно возмутился. — Против вампиров – ничего. Крайне миловидные создания. А вот великий граф заставляет меня испытывать – в первую очередь – тоску.

— Даже так? Почему же, позвольте узнать?

— Позволю. И очень охотно. Ведь более напыщенного, самоуверенного – даже больше скажу, самодовольного – существа мне не доводилось видеть никогда. С каким усердием Дракула выставляет напоказ своё величие, с таким же – даже большим – пожинает плоды фальшивости и смехотворности этого действа.

Кровь Клариссы мигом взбурлила, сердце застучало сильнее, даже пот прошиб, хоть жарче в кафе совсем не стало. Девушка лишь могла надеяться, что поселившееся у неё внутри раздражение не изменило её внешний облик. Ещё Клариссе показалось, что Брам понял её игру и затеял свою. Она думала, перебирала в голове смешавшееся в кучу огромное множество ответов, призванных осадить юного критика, а парень продолжал:

— Удивительно, но при всём обилии захватывающих событий сам граф скучен до невозможности. Он приторен и банален. Прав был учёный Ван Хелсинг, рассуждавший о детском разуме этого типа. Ведь все убийцы в сущности внутренне – всего лишь дети, то есть они ещё не осознали смерть. Осознание её – это и есть черта, отличающая взрослого от ребёнка. Разве, по-настоящему осознав смерть, человек захочет пустить её в свою душу и стать её псом, то есть убийцей?

— О, ну позвольте! — Кларисса шумно выдохнула. — Его деяния обоснованы не только злодейством натуры, но и дикой жаждой. Как можно её утолить, не убивая при этом?

— Дичайше просто – не выпивать людей досуха. Тем более, когда это всего лишь молодые девушки либо дети. А знаете, почему великий Дракула никогда не нападал на сильных мужчин? Обычная трусость.

Кларисса задышала часто. Она физически почувствовала огонь, разразившийся на лице. В особенности у век и верхней челюсти. С девушкой бесконтрольно происходили нежелательные изменения. Она закричала:

— Как вы смеете?!

Но парень лишь улыбнулся и проговорил торопливо, будто заученный заранее текст:

— Смею. Я смею заявить, что граф Дракула – самый величайший в мире. Величайший трус! Ведь зло, абсолютно любое зло – это лишь комок лжи и страха, и чтобы победить его иногда нужны только вера и храбрость. Для примера: самые отъявленные убийцы корчатся и извиваются, плачутся и бьются в отчаянии, когда за ними является правосудие. Именно так, бесчестно и низко,  nosferatu и погиб. С ножом прямо в сердце он рассыпался прахом в лучах восходящего солнца. Вы ведь дошли до этого момента? Вы насладились им сполна? 

И Кларисса не выдержала. Глаза её вспыхнули алым – теперь они казались куда более яркими, чем свитер, хоть только что было наоборот, – зрачки стали подобны кошачьим; зубы в один миг обратись клыками, ногти на руках удлинились и окаменели. Кларисса закричала, и крик, вырвавшийся из её ужасных уст, походил сначала на вой, а чуть позже – на рык дикого зверя:

— Не позволю! НИКОГДА НЕ СМОГУ РАЗРЕШИСЬ ОСКОРБЛЯТЬ ПАМЯТЬ ВЕЛИКОГО ПЕРВОРОДНОГО!

— Ну конечно, я и не ждал другого... — выплюнул Брам, прежде чем отскочить и, сорвав с пояса флакон, плеснуть высвободившемуся из прекрасной девушки чудовищу его содержимое прямо в лицо.

Клариссу отбросило, будто бы в неё врезалась нагруженная под завязку фура. Лицо её вскоре начало тлеть, как от огня или серной кислоты. Но это не было ни то, ни другое.

— Свя-ята-ая-я-я-я во-а-ада-а-а-а-а-а... — протянул монстр едва послушными губами.

Глаза её лопнули и теперь стекали по полу-изъеденным щекам. Длинные волосы клоками падали на пол. А мощная крепкая челюсть пошла сетями мелких трещин.

— Я-а-а вы-ыпью-ю всю-ю тво-ою-ю кро-о-о-о-овь!!! — оно ещё пробовало размахивать длинными когтистыми лапами, но дело уже было закончено.

Абрахам Ван Хелсинг подошёл почти вплотную к вампирше – порождению древнего зла – и воткнул каким-то чудом возникший в руке кинжал чудовищу прямо в сердце. Существо, что когда-то было прелестной девушкой Клариссой, заорало тысячей голосов – даже скорее тысячей голосов в каждой из многих тысяч глоток – и в одно короткое мгновение обратилось горстью праха.

Брам спрятал кинжал в рукав.

— Господи, вот дерьмо. Прав был дед, время идёт, а эти старомодные твари не меняются. Как застряли в своём возвышенном и приторно-благородном девятнадцатом веке, так там и остались даже столетия спустя. Ну ничё, недолго осталось – человечество ещё отпразднует гибель каждого из вас. Рассвет уже скоро.

Парень бросил пачку долларов на стол и неспешно удалился. Брам не увидел, что приземлилась та аккурат возле крупного томика в твёрдом переплёте, на обложке которого тёмно-красным готическим шрифтом было выведено «ДРАКУЛА». Ничего больше разобрать было невозможно из-за слоя бурой, начинающей свёртываться крови, густо облепившей столешницу, пол и огромную витрину во всю стену, вид из которой сменился на частокол сверкающих в лучах золотого солнца высоток. 

Наступал день. Чистый, молодой и шумный.

Лишь Клариссе не было в нём места. Книга её собственной жизни подошла к концу, что полностью совпал с окончанием совершенного (по её мнению) романа. Окончанием, до которого сама Кларисса так и не дочитала.