Прабабушкины истории. Глава 4

                4.Чайная ложечка сахара

    Говорят, чужие дети быстро растут. Но мои правнучата тоже не лыком шиты. Вот Мишуля, к примеру, ползать научился. Попкой   кверху. Шур-шур, шмыг-шмыг - и на кухню.  Аленька, как самая добросовестная няня на свете, за ним,  и тут же мигом обратно:
    - Бабушки, бабушки, что я вам сейчас покажу! Идемте скорее!
    Картинка, прямо скажем, забавная. Наш проныра-карапуз возле  кухонного стола ( и когда только дверцу открывать научился) залез  кулачком в сахарницу, кулачок вытащит  и в рот, обсасывает сахарные песчинки.
    - А я думаю, кто это на полу проделал белую дорожку? - говорит Мила.
    Мишуля вздрагивает, словно понимает, что  застали его за чем-то недозволенным. И хотя мы улыбаемся, совсем не по-детски застеснялся, заплакал.
    - Сладкоежка ты наш, - берет его на руки Мила.
   В комнате, уже умытый, полностью отключившийся от незадачливого похода, он ползет, торопится за убегающей от него заводной машинкой.
    - Бабушка, - это ко мне обращается Аля, - а во время войны сахар был?
    Эту историю я рассказывала ей раньше, но хитрюшка хочет, чтобы и другие послушали. Желание ребенка - закон, и я начинаю:
    - Жили мы - поживали на Северном Кавказе...
    - Погромче, пожалуйста...
     - В конце января сорок четвертого  была окончательно прорвана блокада, и мой дядя Федя прислал вызов жене и своим детям. Им разрешалось вернуться в Кронштадт. Не знаю, из каких соображений, но бабушка и нас стала собирать в дорогу. Поближе к дому, подальше от тягостных воспоминаний. А в Калуге всех без должных документов высадили на перрон. Что называется - прибыли. Дальше отправилось в путь лишь семейство дяди.
     У нас ни жилья, ни денег. За место в бараке мама устроилась на кирпичный завод, полностью разрушенный, под открытым небом. Летом еще куда бы ни шло. Но  зима не собиралась сдавать своих позиций. Помню, как мама вечерами приходила домой, садилась на натопленную плиту в кухне и вязала... вязала... Бабушка покупала на рынке шерсть, пряла, а мама вязала большие теплые платки, которые охотно раскупались.
    На рынок вместе с бабушкой ходили и мы с Катей. Втроем радовались, когда удачно продавался платок. Значит, купим кислуху, как называла бабушка напиток, что-то среднее между простоквашей и кефиром. Значит, будут блины!
    Как-то я гуляла во дворе и увидела, как соседняя девочка  уплетает черный хлеб, сверху посыпанный чем-то белым. Я тут же собезьянничала, дома щедро посыпала хлеб солью и вышла на улицу.
    - А у меня не соль, - говорит воображала-девчонка. - Это песок сахарный.
   Я несколько дней донимаю бабушку и маму: "Хочу сахар".
   - Вот зануда, - сердится бабушка. - Да помнишь ли ты, что это такое?
    Видимо, помню, раз перед глазами стоит девчонка, смакующая сладкий хлеб.
    Как-то я простудилась, сильно болело горло. Бабушка кутала меня в шерстяной платок, но не помогало, становилось все хуже.
    - Во всем барак виноват, - сетовала бабушка. - В комнате нет печки, только плита на кухне, сучья сжигает, а тепла никакого.
    "Чем же барак виноват, - думала я, - такой просторный, хороший, на стенах загадочные сосульки, пальчиком по ним проведешь, они тают, и неизвестно еще, что вкуснее, сами сосульки или талая водичка от них".
   Наблюдательная бабушка заметила мои проделки, отшлепала по рукам, приговаривая:
    - Счастье твое, что болеешь, а то бы всыпала.
    На бабушку я никогда не сердилась. Тем более сейчас, скоро она с Катей уйдет собирать "сучья" для плиты, а сосульки-то останутся.
    Видимо, мне совсем стало худо. Как-то приходит мама с работы и говорит:
    - Ну вот, доченька, раздобыла я сахар, целая ложечка. Но сначала ты выпьешь лекарство.
    Вот это да! И сахар, и лекарство! А ведь я слышала, как они шептались с бабушкой накануне: лекарства нет.
    - Закрой глаза, - советует бабушка и зачем-то зажимает мне нос. - Всего одна ложечка.
    Эту ложечку я буду помнить всю жизнь. И не лекарство то вовсе, а самый обычный керосин. Описывать мое состояние сейчас  бесполезно. Понять может лишь тот, кому довелось отведать подобное зелье. По правде сказать, за свою долгую жизнь я таких "счастливчиков" не встречала.
    - Все, все, - наперебой успокаивают меня горе- лекари, - вот сахарный песочек, сладенький...
    Какое там сладенький? Не нужен он мне! Вообще ничего не нужно! Лишь бы не жгло, не мутило! Видно, я хорошо прокрутилась, а когда очнулась, то увидела рассыпанный на полу сахарный песок.
    - Ничего, ничего, - радуется чему-то бабушка, - зато нужное проглотила.
    Не только во время войны, но и после нее, уже в Кронштадте, жили мы трудно. Мать много работала, днем на швейной фабрике, вечерами дома перешивала появившимся военным модникам шинели в талию. Бабушка тоже не сидела сложа руки. Мало того, что на ней держалось домашнее хозяйство: топить печи, готовить обед, ходить в магазины, зимой она нянчила чужих детей, а летом ездила в лес за  грибами, ягодами. Катя в пятнадцать лет тоже пошла работать на  фабрику. И, несмотря на большой общий труд,  наш обеденный стол не блистал разносолами. Утром и поздним вечером - сладкий чай с булкой без масла. В обед - щи-борщи, в ужин - картошка, жареная на говяжьем жире. Что такое сыр, я узнала впервые в пионерском лагере, куда мама отправила меня после пятого класса. Попробовав, я не приняла незнакомого вкуса,  потом  всегда оставляла сыр на тарелке. И не только сыр, сливочное масло - тоже.
    Жили трудно, а оптимизма - хоть отбавляй. Радовались каждой покупке. Больше всех нарядов доставалось Кате. Невеста! Сам бог велел! А еще любила Катя танцевать. Новые туфельки или платье - тотчас на вечеринку в базовый клуб. И хотя клуб был матросский, но присмотрел  красавицу фронтовик морской офицер. Свадьбу сыграли скромно, но весело, и зажила наша Катя своей семьей, родила двух сыновей, здоровеньких да толковых. И пойдут они в будущем по стопам своего отца.


На снимке: Моя любимая бабушка Феодосия Григорьевна .