Сущность человечья

   
 
СУЩЕСТВО
 
       Пара внимательных и любопытных глазок-бусинок неустанно изучала человека, взирая сверху. От их взгляда не ускользало ни одно движение его рук. Это своего рода негласное наблюдение было установлено за индивидом с того момента, когда он вселился в кабинет.
       Если бы человек хоть изредка возводил свои глаза к небу, он смог бы встретиться взглядом с соглядатаем. Возможно погрузившись в бездну наблюдающих за ним глаз, он нашел бы ответы на мучающие его вопросы, а может просто в испуге зашвырнул бы в Существо шилом или мотком ниток. Однако, человек не искал в потолочном пространстве истины. Его интересовало лишь то, что происходит перед ним. Диапазон кругозора определял его сущность и мировосприятие, и было в этом что-то свинское. В виду особенностей скелета, боров тоже судит о жизни только исходя из увиденного перед собой и того, что творится под копытцами. Что ему до неба и солнца? Поставили лохань перед рылом – тому и рад…
       По человеческим меркам, Существо прожило не одну жизнь, периодически меняя материальную оболочку, но ареал его обитания оставался неизменен. Появилось Оно в районе Старгорода задолго до возникновения селища, а затем и города, как такового. Являясь свидетелем смены эпох, какого-либо значения Оно им не предавало. Для него это было не более чем визуальное дополнение к обычной смене времён года. Человеческие критерии восприятия и оценки происходящего были Существу чужды, а людская суетность мало занимала. Внимание его естества заполняли шорох травы и листьев, тепло сухих опилок, запах злаков, а равно с этим, чувство постоянной тревоги и подстерегающей на каждом шагу опасности. Зарождение человеческой цивилизации и постепенная её деградация, Существо не интересовали.
       Вместе с тем, люди были интересным объектом для наблюдения. Порой забавляла иррациональность их бытия. Погруженные в турбулентную среду и череду событий, первопричина которых крылась в них самих, люди утрачивали основные инстинкты - те инстинкты, что созидали Существо и движили им.  Именно поэтому люди часто становились жертвами стихии или себе подобных, выступая друг для друга, одновременно и в роли жертв, и хищников. Но иррациональность людского бытия в чём-то была прекрасна. Существу она казалась неистовым и скоротечным танцем обречённых мотыльков. Каждый взмах крыльев беспечных созданий приближал к неизбежному, отчего был искренен и неповторим по своей красоте.
       Часто внимание Существа привлекали мелкие яркие предметы, коими человек окружал себя. Его завораживало умение людей создавать истинные шедевры, по красоте с которыми могли сравниться, пожалуй, только покрытый инеем январский лес в солнечную морозную погоду или сочная майская зелень пробивающейся листвы. Нередко Существо заимствовало у людей такие вещи, пополняя свою коллекцию артефактов. Поздно спохватившиеся и заметившие пропажу, люди не удручали себя долгими поисками, что лишний раз свидетельствовало о несовершенстве их натуры. Они с лёгкостью мирились и с утратой материальных предметов, и с исчезновением себе подобных, некогда являвшихся частью их жизни. Видя в естественной убыли вещей и людей определённый непостижимый смысл, «человеки» считали это основой собственного бытия. На смену утерянным вещам появлялись новые, а новые люди торопились занять место ушедших. Вся эта череда утрат и обретений нанизывалась элементами бус на невидимую нить – их сущность. Она представляла из себя сложное, по красоте и совершенству линий, и непостижимое, по концепции, творение. 
       Так в «коллекции» Существа имелась чудная барма, выполненная в византийском стиле. От обычного тяжеловесного широкого оплечья, надеваемого высшими представителями человеческого рода, эту отличали уменьшенные пропорции. Небольшие размеры артефакта позволили существу забрать его из шатра, некогда разбитого людьми в речной пойме.
       В тот летний день, на берегу несущей зеленоватые воды извилистой реки, люди разбили множество шатров. По характеру их действий Существо понимало, что готовятся они к истреблению себе подобных - к их поклаже были приторочены орудия убийства и доспехи. Беспечные люди наспех обустраивали лагерь, речь воинов казалась Существу громкой и возбуждённой, но разговоры не выражали тревоги. Действия неразумных существ походили, скорее, на грубый и сбивчивый ритуал, плавность и чёткость движений в котором, отсутствовала. Однако, нестройность и бессмысленность людской хореографии зачаровывали Существо. Кульминацией танца и финалом обещало стать грандиозное действо, окрашенное в багряный цвет осенних листьев ясеня.
       Никем не замеченное, Существо проникло ночью в шатёр предводителя войска. Ему хотелось посмотреть на сон человека, проникнуться его безмятежностью и напитаться ею. В состоянии покоя люди тоже представляли интерес, но в тот момент внимание Существа отвлекла Вещь. Она лежала поверх одежды и боевого снаряжения и манила. Проникавшие через холст шатра отблески костров, причудливым танцем отражались на её золотой поверхности. Очевидно она было сделана относительно недавно - золотая поверхность Вещи не успела покрыться патиной. Искрящиеся лалы, смарагды и яхонты, искусно сочетающиеся с основным материалом и миниатюрными человекообразными изображениями на круглых дисках, только усиливали ритм, в котором танцевали всполохи огня. Этот танец стихии переносился в бешеном и неуловимом ритме через глаза в сознание Существа. Оно хотело обладать Вещью.
       Утром человек не нашёл барму, подаренную отцом в день отъезда. Первое распоряжение, которое он отдал после обнаружения пропажи, касалось дознания всех обстоятельств утраты семейной реликвии. С особым пристрастием расспросы неукоснительно и наскоро провели в отношении двух молодых ратников, на чью беду выпало нести ночью караул у княжеского шатра. Не получив от них более или менее внятных разъяснений, княжеские прислужники бросили несчастных чуть живыми на телеги с сеном. Существо наблюдало за всей этой бессмысленной суетой, направленной лишь на то, чтобы потешить самолюбие сильных.
       Главный человек впал в тоску, но скоро махнул на пропажу рукой. Он счёл, что таким образом высшие силы взяли себе требы, а войску, несомненно, взамен будет дарован верх над врагом в предстоящей битве. Ещё не завоёванную победу решили отметить, а посему, всем было велено бражничать и славить грядущее величие предводителя. Место боевой дисциплины заняла леность и беспечность. И без того нестройный танец людей стал походить на взмахи рук шалберника, отгоняющего мух. Этим танцующие и обрекали себя на нелепую и бесславную смерть.
       Для Существа же, с обретением Вещи, люди на время перестали представлять интерес. Привнеся Вещь в свой мир, Существо долго вглядывалось в неё, пытаясь поймать на поверхности металла пляску огня, привидевшуюся ночью. Но танца не было... Вещь, вырванная из окружавшего её контекста, выглядела совершенно иначе: усыпанные зернью и инкрустированные разноцветными камнями дутые элементы жёлтого металла чередовались с мутными очертаниями финифти. Взоры нарисованных на ней людей были хмуры и полны печали. Существо вскоре утратило интерес к вещи, которая так и осталась на многие сотни лет упокоенной в подстилке из мягкой растительной ветоши, устилавшей гнездо.   
       А большинство отягощённых праздностью людей, вскоре настигла неминуемая участь - они погибли от стрел и сабель. Их безжалостно убивали такие же двуногие и двурукие, только с более смуглыми лицами. Многие нашли смерть под копытами лошадей или утонули в водах зелёной реки. Утонул в реке и предводитель разгромленного войска. Позже Существо видело его ниже по течению, в зарослях прибрежной ивы, запутавшегося в водорослях. Он не был похож на себя.
       Стремительная пляска атаковавших, тогда показался Существу более совершенной. Словно дикие пчёлы, всадники с неистовым жужжанием врезались в раскиданную по полю человеческую массу. Плотным роем преследовали бегущих к реке, опрокидывая их в воду. Брезгуя добычей, крушили шатры, сходу переворачивали телеги, беспощадно истребляли поверженных. Атакующие в пешем строю, похожие на грузных медведей, подминали под себя тех, кто уцелел после атаки конных.
       Отражавшееся ночью в золоте и камнях пламя, меркло по сравнению с тем кроваво-красным огнём, которое Существо видело в глазах нападавших. Кровавым было всё: трава, листья, земля, вода, даже жаркий летний воздух. Красными казались звуки битвы и крики убиваемых. В стоящий неподалёку от реки лес, осень в тот год пришла раньше срока.
       Вот и сейчас, наблюдая за нелепой суетой человека, корпеюшего над подготовкой важного документа, Существо видело некое подобие танца. Под ударами пальцев по клавиатуре гибли слова и предложения, на их месте рождались новые. Так часто бывало, когда человек не знал о чём писать, но писать было необходимо. Чёрные символы появлялись на мерцающем экране и пропадали, снова возникали и, в затейливом танце, менялись местами, изощрённо совокуплялись друг с другом, порождая новые слова и предложения. Взор и внимание человека оставались сосредоточенными на работе - он не видел Существа. Не заметил он и того, как две чёрные рисинки упали ему в чашку с мутной коричневой жижей, стоявшую на столе. Брызги из чашки кофейной росой опали на разбросанные в беспорядке бумаги. Существо исчезло также беззвучно, как и появилось.
 
ЧЕЛОВЕК

1.
       Чуть живой, Иван Слепень очнулся присыпанный сеном под перевёрнутой телегой. Вокруг ощущалась дрожь земли, а в уши врезался несмолкаемый гомон. Лошадиный топот и ржание перемежалось лязгом железа, свистом стрел и криками сражающихся. В пыльной дымке, перед заплывшими глазами недужного мелькали копыта, онучи, берестяная и кожаная обувь, а то и просто грязные пятки. Словно подкошенные снопы, падали сраженные в бою люди. Мечущиеся без седоков кони взбивали копытами золу и угли, оставшиеся после ночных костров. Иван слабо соображал, что происходящее является частью реальности. Боль от перенесённых истязаний туманила сознание и норовила вернуть его обратно в небытие. В воздухе витали запахи, напоминавшие, одновременно, кузницу и отхожее место.
       Всё происходило молниеносно, и скоро батальная толчея общей свары сменилась локальными потасовками, угасавшими одна за другой. Конское ржание и стук копыт постепенно удалялись. На смену этим звукам пришли обрывки непонятной речи и нещадно прерываемые мольбы о милосердии раненных ратников. Чуть в стороне от телеги лежало распростёршееся тело старшего брата – тоже Ивана. Слепень узнал его по рубахе и порткам. Голову родича в суматохе боя буквально втоптали в землю.
       Затем Иван ощутил на себе чей-то пронзительный взгляд. Он с трудом повернул голову и столкнулся глазами с отвратительного вида крысой, притаившейся рядом. Её мерзкое тело покрывала парша, грязно-серая шерсть кишела паразитами. Крысе будто бы дела не было до Ивана, а их соседство казалось не боле чем досадным обстоятельством.
       «Вот ведь, пасюк глазопялый, а всё ж таки тварь божья. Спряталась, жить хочет, как и все,..» – только успел подумать Иван и, сызнова, впал в забытье.

2.
       В роду Слепней все мужчины издревле звались Николаями да Василиями. Когда и почему их Слепнями прозвали, не помнил никто. Отец – Николай Василия сын на это говорил, мол, всегда въедливые были до любого дела, всё равно, что оводы - отсюда и порекло ярлыком пристало. Вопреки семейной традиции, отец крестил сыновей в честь святого великомученика Иоанна Сочавского. Счёл, что это поможет и ему, и детям в процветании торгового дела. О святых деяниях Иоанна из земель Византийских слух по Руси пошёл относительно недавно, но Николай ничего нового не чурался, а пытался в пользу родового дела обернуть.
       Свой кожевенный промысел в Нижнем Новгороде Николай хотел поставить на широкую ногу, заведя торговлю с мордвою, черемисами и вотяками. Другие купцы с сомнением относились к такой затее. Считали, что выгодного торга быть не может - в последнее время Орда поганцев дюже подстрекает против русских. Просчитался старый Николай, и не суждено было сбыться его чаяниям.
       Тревожная весть о нашествии из Синей Орды хана Араб-шаха Музаффара - потомка пятого сына Джучи хана Шибана, уже как несколько месяцев являлась самой главной в нижегородских землях. Переправившись прошлым годом на левый берег Волги с берегов Яика, Араб-шах пронёсся со своей ордой по землям Новосильского княжества тучей саранчи. Сражения с вышедшим за Оку московским войском он избежал, растворившись на просторах русской равнины. Доходили слухи, что Араб-шах стал кочевым лагерем на Волчьих Водах, но прилетали и другие тревожные известия, якобы противник направляется в сторону Рязани и Нижнего Новгорода.
       Почти всё лето шли активные приготовления русского войска к походу в Посурские земли, дабы на подступах встретиться с угрозой. Сам князь Дмитрий Иванович Московский приехал возглавить военные сборы. Прислали свои полки Владимирский, Переяславский, Муромский, Юрьевский и Ярославский князья. Подавляющую часть войска составляли ополченцы из этих княжеств и окрестностей Нижнего Новгорода. Не став дожидаться врага, Дмитрий поручил тестю Дмитрию Константину завершить сборы и выдвигаться на встречу Араб-шаху.
       Князю Нижегородскому ждать милости от Араб-шаха не светило. Двумя годами ранее, по указанию его старшего сына Василия Кирдяпы, перебито было посольство темника-беклярбека Белой Орды Мамая, к которому ныне примкнул Араб-шах. Посла Мамая - мурзу Сары-Аку заключили в крепость, где продержали почти год. Сарайка, как презрительно называли его русские, оказался недооценён своими гонителями - погиб храбрецом во время скоротечной схватки, пытаясь бежать из узилища. Татарские же орды, в ответ, разорили южные земли княжества, но вероломство нижегородцев, всё равно, оставалось неотмщённым.
       Младший сын нижегородского князя - княжич Иоан Дмитриевич, ставлен был отцом во главу войска. В детинце у каменного храма в честь святого Спаса князья отслужили молебен о скорой победе и выдвинулись в южные земли. Благословляя сына, старый князь снял с себя драгоценную барму и надел на шею Иоана.
       Длинной вереницей пёстрое войско вышло из города, сопровождаемое зеваками мужеского пола, праздными бабами - расщеколдами, собаками и клубами пыли. Княжич, воин опытный был и ратным делом овладел сызмальства. Успел он проявить доблесть в удачном прошлогоднем походе в Булгарские земли, где бок об бок с воеводой Дмитрием Михайловичем Боброком-Волынским били они вражье войско. Многое в том походе впервые повидал Иоан: и тюфяки, огонь изрыгающие, косящие ратников без числа ядрами каменными, и мохнатых верблюдов, пугавших княжью конницу, и стены неприступные Булгар-города.
       Прибившаяся к войску союзная мордва убеждала княжича, что стоит Араб-шах далеко к югу. Эти речи досужие только беспечность в войске порождали, которое и без того нестройным было: владимирцы норовили муромчан острым словом поддеть, и те, и другие ярославцев, а перьяславцы волком на юрьевцев смотрели. Чтобы уберечь дисциплину и ратный дух, Иоан самолично все полки объезжал, с воеводами и ратниками вёл разговоры, настраивая на нужный лад:
       - Не время выбрали вы для свар своих. Все мы под защитой и дланью князя Дмитрия Московского ходим и от его ратных доблестей многие блага и жалования имеем. Настало время единой силой Мамая опрокинуть, пока в Орде замятня происходит. Да и мордву поганскую давно пора обратно в их Пургасову волость загнать, чтобы носа своего из леса не высовывала. От них нам вреда поболее, чем от татарей будет…      
       Разношёрстное войско шло грузно, вопреки обычным рейдам лёгкой на ногу княжеской дружины – слишком уж много в нём было пеших ратников из числа ополченцев. Следом тащилась вереница подвод с провизией, утопающих в клубах пыли и летнем мареве. Дни стояли жаркие, и изнуряющий зной изматывал людей и животных. Совершив нелёгкий переход, примерно в сто поприщ, к вечеру второго дня пути войско встало лагерем на высоком берегу извилистой реки, которую мордва называла Малой. Лагерь обустроили на скорую руку, не опасаясь врага. С одной стороны лес с вековыми ясенями, через который конница незаметно не пройдёт, с другой - речка быстроводная. Со стороны тракта нижегородского - откуда пришли, нападения не ждали. Выставить для защиты тыла повозки из обоза никто из воевод указания не отдал. Подводы посадскими захухрями раскорячились вразброс по всему полю. Предложение старых и опытных воинов - отправить конные разъезды для дозора, княжич отверг, как лишнее:             
       - Устали дружинники после перехода. Я им велел разоблачиться. Видится мне, что не близко враг. Да и каждый мой воин сотни татарей стоит. Чего опасаться? Годов десять назад, отец с дядей моим князем Борисом Городецким, в этих землях войско Сегизбека, посланное Булат-Тимуром, бивал уже!      

3.
       Старшего и младшего братьев Слепней в ополчение призвал князь нижегородский Дмитрий Константинович. По правде сказать, братья сами напросились - парни они росли крепкие и лихие, с сыном княжьим Иоаном в поход булгарский ходили, где княжич их удаль молодецкую успел отметить. Вернувшись, братья привезли и рухляди кой-какой, и серебра. Всё добро вложили в семейное дело.
       Было у них в Городце на Волге развито кожевенное ремесло. Там же и бабы с ребятишками жили, хозяйство вели. Когда отец подворье в Нижнем Новгороде отстроил, братья к нему часто наезжали подсобить. Дело торговое ладилось и надо было его в рост пускать, а тут князь опять в поход рать собирать принялся. Какая уж теперь торговля? Вытащили Иваны из подклета своё нехитрое, но добротное снаряжение: байданы и шеломы кованные с бармицей, щиты, сулицы да топоры, собрали в дорогу лошадей.
       Проделав суточный марш, войско остановилось на привал и разбило лагерь. Княжич Иван во время вечернего объезда заприметил Слепней, но не подъехал, только издали кивнув головой. Те в ответ поклонились степенно и продолжили обустройство бивака. Князю нравилась их сноровистость и основательность. Перед тем, как ко сну отойти, княжич приказал призвать к себе Слепней и выставить их в охранение на ночь у своей вежи, что и было исполнено.
       Не сомкнув глаз, всю ночь братья несли караул, а под утро передали смену дружинникам княжьим и ушли к своей сотне. Только много после они узнали о приключившейся порухе: из шатра княжьего оказалась украдена барма драгоценная. Весть о пропаже быстро разлетелась по лагерю. Ещё не протрезвевшая челядь Иоанова скрутила Слепней и принялись, без разбора, допытывать. Истязая, винили в порухе и требовали барму вернуть. Исхлестали всё тело вожжами, железом калёным приложились к рёбрам, а внятных разъяснений от них тик и не получили. Переворошив пожитки братьев, пропажи не обнаружили и лишь обозлились паче. Когда братья уже валялись без сознания, к ним и вовсе потеряли интерес. Бросили Иванов доходить рядом с телегой, на которой их сотня везла припасы и снаряжение. Свидетелям расправы облыжно сказали, что Слепни де – балябы негораздые. В карауле, вместо того, чтобы бдеть, уснули - зломысленник этим и воспользовался. За свой недогляд, мол, братья и получили сполна от князя гостинцев. Сердобольные мужики уложили тех страдальцев поверх подводы, прикрыв кровоточащие раны от назойливых мух рогожами:
       - Дойдут, раз доля такая, а выкарабкаются - и то ладно. На всё воля Божья...
       Старший Иван не дожил до следующего утра. Отошёл ночью, не встретив свой двадцать пятый год.
       Князь Иван сперва опечалился пропажей отцовского дара. Про Слепней он даже и не вспомнил, хотя и понимал, что к краже они не причастны вовсе, но обиду, всё же, на ком-то сорвать надо было.
       «У шиша пусть рука отсохнет! Эту барму вся Русь знает - просто так не сбудешь. Искромсают ведь, ироды межеумые, и прогуляют по частям, а может, и бесерменам или жидовинам тайно продадут. Господь с ней, с бармой-то! Потерянного - не воротишь, пропитым - не потрапезничаешь. Ежели праведник ты, то, взамен утраченного, воздастся Господом с толикой. В сей пропаже вижу я хорошее предзнаменование. На рать войско веду, за земли и людей своих, а дело это – правое! Посему быть победе. Грех - в уныние впадать. Велю, чтобы хмельного раздали дружинникам и простому ратному люду. Хмель – от любой кручины врачба. Пусть за победу мою грядущую выпьют, когда придётся ещё?!»
       Общее настроение в стане тут же поменялось, когда огласили благоизволение княжье. Приближенные его, разоблачившись от тяжёлых доспехов и забросив оружие, предались развлечениям: «Начаша ловы за зверьми и птицами творити, и потехи деюще, не имея ни малейшего сомнения». Старшие дружинники и прочая чадь последовали их примеру. К вечеру понятно стало, что сдвинется войско в поход не ранее завтрашнего утра – то есть, в воскресный день памяти святомученика Стефана.
       Стальным ливнем, с рассветом на лагерь обрушились татарские стрелы. Забили наконечники кованными каплями, вгрызаясь в телеса смурьные. Со стороны тракта, под улюлюканье и дикие крики, налетела конница на колченогих лошадках:
       - Ура - ура, ура - ура, ура - ура!..
       Из леса, что высился по левую руку, тесными рядами вываливались ватаги мордвы, отсекавшие русским ратникам путь к бегству.
       Встревоженная атакой пятёрка рассёдланных лошадей металась среди ошеломлённых людей. Кони галопом носились по лагерю, внося дополнительную сумятицу в царящую кругом кутерьму.  На полном ходу они налетели на подводу, в которой лежали братья Слепни, и перевернули её, а одна норовистая кобыла ненароком впечатала голову Ивана-старшего в землю, наступив копытом.
       Опытные дружинники пыталась было организовать оборону вокруг княжьего шатра, но нападавшие своим напором не оставляли им шансов. В некоторых местах тоже отмечались локальные очаги сопротивления. Люди группировались под прикрытием одиночных телег, ощетинившись сулицами и рогатинами. Конные татары, подобно бурному речному потоку, меж валунов, обтекали их со всех сторон и в схватку практически не вступали. Предпочитали уничтожать противника из луков, на расстоянии.
       Работая методично, без суеты и лишних криков, словно выкорчёвывая лес под пашню, мордвины шли по лагерю, добивая тяжелораненых топорами и дубинами. Застигнутых врасплох безоружных и тяжёлых от вчерашнего гульбища, избив, вязали по двое, по трое и оттаскивали в сторону.
       Организованное ратниками сопротивление позволило князю Ивану вскочить на коня и с группой приближенных ринуться в сторону воды. Кони, ломая ноги и подминая под себя седоков, кубарем скатывались с обрывистого берега прямо в стремнину реки. В этой сутолоке невозможно было разобрать ни князя, ни простого ополченца, а сверху наваливались всё новые и новые тела людей и животных.

4.
       Татары не долго хозяйничали в лагере. Наскоро похватав всё более или менее ценное, отобрав добротных лошадей и собрав стрелы, орда умчалась. Зачистку местности проводила мордва и немногочисленные пешие ордынцы, выполнявшие больше распорядительные функции в этой трофейной команде. Они группировали добычу, захваченных пленных русских и оставшихся лошадей. Раненных добивали или просто скидывали в реку. Особенно ретиво за дело принялась мордва. У живых обшаривали все складки на одежде. Не гнушались снимать замаранные кровью портки и рубахи с мёртвых, перетряхивали тряпьё в поисках серебра и других ценностей. К процессу этому подходили, как рачительные хозяева, у которых любая вещь в быту сгодится. Там и тут возникали свары из-за дележа, но они быстро угасали, пресекаемые старшими. Захваченное добро наскоро приторачивали к лошадям и волокушам. Победители стремились быстрее покинуть поле боя, воровато опасаясь возможного возмездия.
       Перевёрнутая подвода, под которой лежал Иван Младший, находилась чуть в стороне от эпицентра сражения. Движение мародёров в этой части поля было не активное. Основная добыча осталась брошенной ближе к берегу реки и княжьему бивуаку. Придя в сознание, Иван с содроганием наблюдал за происходящим, борясь с желанием выползти из-под телеги и перебраться поближе к телу брата. Метрах в двадцати от него начинался густой ивняк, в нём-то и можно было схорониться. Но сил у него не хватало даже на то, чтобы пошевелиться. Приподнять край повозки и протиснуться, припав к земле, он просто не смог бы.
       Из раздумий его вывели донёсшиеся обрывки разговора и приближающиеся шаги. Иван вжался всем телом в мокрую от росы траву, словно хотел провалиться сквозь неё хоть в саму преисподнюю. Сено присыпало его не полностью, да и не было оно надёжным укрытием. Отодвигаемая в сторону и переворачиваемая на колёса, повозка заскрипела. Иван невольно сощурился от яркого света денницы, пытаясь прикинуться мёртвым.
       Перед ним стоял коренастый, широкий в плечах, немолодой мордвин. Его светлые чуть вьющиеся волосы охватывал округ головы стальной обруч. Рядом с воином крутились двое таких же белокурых, но поменьше ростом – отроки погодки. Увидев Ивана, мальчишки от неожиданности отскочили в сторону. Один - тот, что выглядел немного помладше, сбивчиво и быстро залопотал что-то на непонятном певучем языке. Смысл сказанного Иван не уловил. Лишь обрывками до его слуха долетало: «Якстере кель, ру-цика»! В это же время старший паренёк, шипя в полголоса, стал опасливо приближаться, сжимая в руке засапожный нож.
       - Русский! Отец, смотри, здесь русский притаился, - лопотал малой. - Сапоги добротные. Тебе подойдут по ноге. Мёртвым хотел притвориться, а дышит часто - всё тело дрожит. Сено, прямо живое, ходуном ходит...
       - Сейчас перестанет дрожать. Я его отправлю туда, откуда пришёл, - цедил старший, сжимая крепче нож.
Мужчина безмолвно остановил мальчика и приблизился сам. Длинным древком топора он отбросил в сторону ворох сена, прикрывавший тело Ивана. Убедившись, что в руках у того нет оружия, мордвин пристально осмотрел недобитого противника. Указывая пальцем, принялся что-то втолковывать сыновьям на своём языке:
       - Этот русский - враг всем: и своим, и нам, и печкасам. Посмотрите на его спину и бока. Что вы видите? Его вчера свои били и жгли. За что? Может он вор, а может убийца -  за это и судили. А может, ни тот и ни другой. Разве умеет русский инязор рядить справедливый суд?
       Мордвин повернулся к Ивану и обратился к нему уже на русском языке:
       - Кто ты и как тебя зовут?
       Иван попытался было ответить, но изо рта вырвался лишь скрипучий хрип. Тогда мордвин протянул руку к младшему сыну за маленьким кожаным бурдюком. Не опасаясь, он поднёс горловину к губам Ивана, и тот недоверчиво сделал глоток. Когда понял, что в бурдюке вода, инстинктивно выпятил губы для второго глотка, но мордвин наскоро отстранил руку:
       - Теперь говорить можешь? Кто ты?
       - Иван я, Слепень - Николаев сын из Новиграда.
       - Из Новиграда? Воевать нас пришёл, Иван?
       - До вас мордвинов мне дела нет. На татарей мы шли!
       - Мордвинов? Сам ты мордвин! Мы не мордва…
       - А кто?
       - Мы из народа ердзат – эрзяне, по-вашему. За что тебя били, Иван?
       - За дело…
       - За какое дело?
       - За то дело, которого не вершил…
       - Ты украл что-то или убил кого-то?
       - Я не шиша и не тать! Я скорняк - кожи выделываю. У нас все в роду кожемяки.
       О чём-то ненадолго задумавшись, мужчина приблизился к Ивану. Видно было, что эрзянин несколько взволнован и чем-то озабочен. Он пристально всмотрелся в лицо пленника и продолжил расспрос:
       - Как звали отца твоего отца?
       - Деда моего? Василием его звали…
       - Сапоги себе сам скорняжил, Иван сын Николаев? - эрзянин указал на шитую обувку.
       Старший мальчишка положил рядом с отцом ещё одну пару сапог, снятых с мёртвого брата Ивана. Посмотрев на них, эрзянин ухмыльнулся. Смекнул, что сделаны они, будто одной рукой:
       - Ещё одни сапоги. Он кто тебе был?
       - Брат мой - Иван.
       - Вы все русские «Иваны», что ли?
       - Откуда по-русски разумеешь?
       - Когда рядом с волками живёшь - надо уметь выть по-волчьи!
       Показав всем своим видом, что разговор окончен, эрзянин отдал короткие распоряжения своим сыновьям, и те тотчас убежали в сторону леса. Затем подошли четверо светловолосых мужчин с такими же белыми от седины бородами на вытянутых морщинистых лицах. Внешне они были очень похожи друг на друга. Одежды их и снаряжение тоже казались схожими: кожаные панцири с нашитыми на них редкими железными бляшками поверх белых сорочиц, украшенных тканным разноцветным орнаментом. Одинаковые кожаные шеломы, лобная и височная части которых, были усилены металлическими пластинами. Они стояли, общались между собой и периодически кивали в сторону Ивана. Обнаруживший его, отрывисто им что-то втолковывал. Мордвины молча выслушали его, пожимая плечами, а затем развернулись и спокойно ушли.
       Иван вопрошающе уставился на пленителя. Тот не заставил ждать:
       - Говорили, добить надо. Я сказал, что в полон тебя взял. Они считают, что прока от такого вязня мало. Ты слабый и можешь не дойти до места, но мы всё равно заберём тебя. У нас кож много, а сапог хороших мало. Хозяйство большое – не достаёт рабочих рук. Не убью тебя… – эрзянин говорил, словно сам себя убеждал в правильности принятого решения.
       Наскоро разведя костерок, воин вскипятил воду в небольшом литом котле, который подобрал неподалёку, среди остатков лагеря - чудом, эта ценная в хозяйстве вещь не была прихвачена татарами. В воду он покидал еловых веток и каких-то трав. После процедил варево через кусок холстины и что-то покрошил в него, достав из притороченной к поясу мошны. Промыл Ивану кипячёной водой изодранную спину и бока. Растерев сваренную зелень и перемешав всё до однородной массы, эрзянин стал обрабатывать кашицей края ран. В нос Ивану ударил терпкий запах прополиса и хвои. Поражённые участки он накрыл листьями лопуха. Куском холста от чьей-то нательной рубахи, перетянул израненную спину страдальца. Иван попробовал было завести разговор, но эрзянин казался погруженным в глубокие раздумья и к разговору не тяготел: 
       - Как хоть тебя звать-то?
       - Никак, сам прихожу, когда нужно…
       Вернувшиеся из леса парни, принесли две длинных слеги, охапку ровных жердин из лещины и лапника. Из них они с отцом быстро соорудили некое подобие волокуш и приторочили к упряжи лошади. Нагрузив вторую лошадь трофеями, среди которых было оружие, вещи с убитых, конская сбруя и прочий скарб, эрзяне выдвинулись в путь.
       Забрав целые телеги, татары безмолвно удалились в другую сторону. Как будто мордовских союзников недавно и рядом с ними не стояло. 

5.
       Эрзянское войско оказалось небольшим - не более трехсот человек. Двигалось оно в быстром темпе, по дну пологих балок и узким лесным тропам. На открытые участки местности старались не выходить. Немногочисленные навьюченные лошади везли трофеи. Верхом никто не ехал - шли пешими, таща за собой на верёвках до двадцати полонённых русских. Некоторых Иван знал - все они, в бытность свою, посадские ремесленные люди, призванные в ополчение: рыбаки, гончары, несколько плотников. Дружинников княжеских среди них не было – тех не щадили и в плен не брали. Сам Иван и, взявший его в плен, эрзянин с сыновьями, двигались в хвосте колонны. «Эдак они и до Новгорода незамеченными, подобно зверям лесным, добраться могут», - подумал Иван, поражаясь умению мордвы скрытно передвигаться большими группами.
       Несколько раз отряд пересекал вброд быстротечную реку, пьяной волочайкой вилявшую по равнине из стороны в сторону. Возможно, это была всё та же река Малая, на берегах которой произошла недавняя битва. Местностью отряд проходил Ивану незнакомой и чужой. Перед ночёвкой разбивали лагерь, углубившись в лесную чащу или на дно яруги - опасались быть замеченными. Иван пытался было по звёздам определить направление движения, но опыта ему в этом не доставало.
       Дорогой проходили мимо каменистой местности, что раскинулась в излучине реки. Земля там оказалась изрыта каменными норами, мелкими и крупными провалами. В некоторых, Иван успел разглядеть очертания уходящих глубоко под землю пещер. Этот участок обитатели леса торопились пройти, как можно быстрее. Один эрзянин сказал, что место сие дурное, и людям здесь оставаться опасно. Дескать, из-под земли ночью выходят нетопыри и шайтаны и забирают людей с собой. В доказательство своих слов он даже показал Ивану шайтанов каменный палец, найденный неподалёку.
       Постепенно численность отряда уменьшалась. Как подметил Иван, отдельные группы уходили в сторону своих селищ. На отдыхе, с помощью сыновей эрзянина, Иван тяжело поднимался с волокуш, чтобы доползти по нужде или просто размять чресла. Он чувствовал невыносимую боль по всему телу, но сквозь режущую ломоту понимал, что силы к нему постепенно возвращаются.
       Костры путники разводили редко, только чтобы наскоро приготовить подстреленную дичь. Питались, в основном, вяленым мясом или рыбой. Практически у каждого эрзянина были с собой глиняные скудели с мёдом и туески с сушёными ягодами, у кого-то имелись сухари или репа. Ивану и другим пленникам съестного перепадало совсем немного. Ровно столько, сколько требуется, чтобы не потерять силы и дойти до пункта следования.
       К эрзянам Слепень испытывал очень противоречивые чувства. Конечно, ненавидел их - этих вечных врагов, с которыми уже не одну сотню лет воевали князья. То мордва в порыве мести выжигала русские поселения, то княжьи дружины предавали огню целые мордовские волости - жестокость порождала ещё большую жестокость. Вот и сейчас, благодаря хорошему знанию местности, мордовские отряды смогли тайными тропами провести татарскую орду незамеченной прямо к русскому лагерю. Прав был княжич Иван, когда сказал, что от мордвы русские больше бед видят, чем от степняков. Ордынцы наскочат, бывало, разорят всё, пожгут и уйдут восвояси. Только станет русский мужик быт налаживать, а тут, откуда ни возьмись, словно из-под земли, ватага мордовская. Добьёт всех, кого татары не добили, до гвоздя всё оберёт и исчезнет так же, как появилась. Хуже и опасней мордвы, пожалуй, были только алчные и жестокие ушкуйники - новгородский разбойный люд, рыскающий на своих лодчонках по речушкам в поисках поживы.   
       С другой стороны, мордва не выглядела воинственно - обыкновенные мужики. По одному видно, что землепашец –лапищи здоровые, паутиной трещинок покрытые, чёрные от земли, а сейчас - оружие в них взял. Второй - бортник, надевший шлем кожаный, вместо личины берестяной. Третий - кузнец, здоровый детина. Вон и молот с собой, в качестве оружия, прихватил. Плотники с топорами, которыми хочешь - дерево руби, а хочешь - в бой иди. Охотники - жилистые и коренастые, с рогатинами на медведей ходить привыкшие. Тот, который Ивана полонил, наверное, тоже охотник – повадки выдают. А ещё и балий, знать - бабка у Ивана тоже травницей славилась. Сноровисто уж больно мордвин подлечил ему раны, и не добил увечного, хотя мог. «Неужели так сапоги нужны, что готов полуживого тащить меня не одну сотню вёрст и возиться?»
       В действиях мордвинов всё гармонировало с обстановкой: и как передвигаются, и как лагерь разбивают, и подход ко всему хлопотливый. Так и отец Ивана – Никола Слепень, и пращуры их, хозяйством прирастали из поколения в поколение. Строились основательно, а не абы как, в полуземлянках стылых прокопчённых ютились Промысел скорняжный в Городце ставили разумно, торг вели рачительно, не в убыток, и всё у них ладилось. К тому сызмальства и детей своих приучали. Вон и у мордвы в ватаге отроков немало - примечают за взрослыми, следуют их примеру. Старших чтут и ведут себя смиренно, но на русских волками смотрят. Нет, да и ткнут палкой, а то и ножом, забавы ради, кольнут в зад.
       По рассказам отца Иван знал, что раньше, когда тот сам ещё в отроках ходил, дед его - Василий привёз как-то в дом полонённого мальчонку – мордвина. Дед лихой был, с ушкуйниками знался, дела тайные с ними имел. С ватагами нижегородскими хаживал и на Вятку, в земли ватмуртов, и по тюрюханским селищам. Говорят, первые средства на обзаведение промыслом дед с походов добыл. Мальчишка тот был откуда-то из этих же земель. Дед его нашёл в порушенной землянке, в уже разорённой кем-то, загодя, деревне. Малый, волчонком забился в угол, а собаки его учуяли и лай подняли. По-русски найдёныш не бельмеса, лепетал только всё на своём: арзай, да арзай. Собак отогнали, мальчишку вытащили, но убивать не стали, сжалились. У деда Василия самого тогда сын только недавно народился и две дочери было старших. Ну и забрал он Арзайку с собой. Рос малец в их доме, по хозяйству помогал. Домашние же сироту не обижали. Крестили его Никифором, отца Иванова он лет на пять младше всего был. Отец рассказывал не раз, что Арзайка то ли убежал, то ли дед его отпустил, с миром. 
       Во время одной из стоянок эрзянин сам обратился к Ивану:
       - Давно хотел тебя расспросить, за что ты бит инязоровыми людьми?
       - Холопы княжьи схватили меня с братом и пытать принялись. Говорили, дескать, когда мы ночью в карауле стояли у шатра княжьего, пропало что-то. Что пропало, я и не понял толком с их слов. Да и как можно взять и князя своего окрасть? 
       - А зачем ты, скорняк, пошёл воевать, разве ты воин?
       - Как не пойти?! Князь дружину собирал землю свою отстоять!
       - Разве ты пахарь, зачем тебе земля княжья? Ты же сапоги шьёшь! Мы ваших пахарей никогда не трогали. Пусть себе пашут - земли много, хлеб нужен всем.
       - Если бы мы в поход не сдвинулись, татаре бы наш город разорили!
       - Они и так город уже разорили - орда печкасов после сечи к Обран ош поскакала.
       - Куда поскакала?
       - К Обран ош, что на Йокке ставлен. Абрамово городище, по-вашему, или Нижний Новиград. Раньше на этом месте крепость эрзят стояла. Ваш инязор в давние времена её у эрзят отбил, а чуть одаль, на Дятловых горах, свою построил. В давние времена инязор Пургаз её обратно пытался захватить, но не смог. Многие из эрзят хотят на Обран ош снова идти, говорят, что настало время старую обиду припомнить. Инязор Алабуга сейчас собирает силы в Эрзямасе, но зря он это делает. Печкасы ваш город пожгут - место пустое будет, что с пепелища взять? Печкасы далеко будут, а ваш князь потом в наши земли придёт и мстить примется.
       - И ладно сделает, что бить вас зачнёт. Вы с татарвой снюхались супротив нас!
       - А с кем же нам надо было снюхаться? Нам что вы, что печкасы - всё едино. Вы ещё похуже печкасов будете. Те ясак мехами взяли, и нет их, а вам, все подавай! Сегодня наши земли и жизни, а завтра веру и уклад? Терюхане и мокшане сказывают, волхвы ваши склоняют их к кресту, а люди княжьи, старые могильники роют - серебро ищут! Много ли нашли серебра у нас?
       - Того мне не ведомо. Мы могилы не зорим!..
       - Мы с печкасами всегда воевали, а нынешний союз наш с ними - временный. Эрзят сами по себе. Когда во времена деда моего деда Большая Орда впервые шла, мокшане с ней на Русь пошли и далее, но мало кто вернулся к своим домам. Эрзят же им отпор дали, хотя были войной с вами и мокшей ослаблены. Сейчас тревожные времена наступают. Я с родом своим в земли ветькетей или буртасов уйду. Может за Итиль, к булгарам, а затем за Великий камень.
       - За какой-такой Великий камень? Где же он?
       - Там, откуда все эрзят и мокша когда-то давно пришли. Он там, откуда встаёт солнце. Инешкипаз мне в помощь, - эрзянин указал рукой в восточную сторону.
       - Назови мне своё имя.
       - Арзай – имя мне. Мой род Арзаев, живём издревле лесом и рекой.
       - Вы, эрзяне, все Арзаи, что ли?
Эрзянин помрачнел и отошел в сторону. Больше разговоров между ними до конца пути не было - шутка не удалась. А Иван шёл и размышлял над словами Арзая:
       «Неужели до русских на месте Новогорода низовского и вправду мордва жила? Не могло того быть, ибо разбивали мордвины селища свои по речушкам малым, сторонясь большой воды. С Волги и Оки в любой миг могли недруги нагрянуть хоть из Суздаля, хоть из Булгара, разорить и пожечь всех. Кто бы тогда вступился? Покуда силы рода мордовские соберут!.. Другое дело – русские князья, вдоль рек великих границы своих земель умножающие, торговле большой и переселению мужиков потворствующие!» 
 
6.             
       К полудню третьего дня пути отряд достиг крупного эрзянского городища - крепости, стоящей на крутой возвышенности. Она была обнесена невысоким валом и недавно восстановленным острогом с забралом. Новые брёвна частокола подгнить ещё не успели, но их всё равно дополнительно усилили свежими тесинами. С возвышенности открывался вид на пойму широкой реки и заливные луга. Поселение имело северный вход, обращённый к густому лесу, и южные ворота, выводившие к реке. С восточной стороны от леса его отделяла пологая балка с каскадом родниковых озёр. Все полуземляные жилые постройки располагались внутри периметра, здесь же было и подобие детинца. Княжье жилище отличалось от остальных домин более высокими деревянными стенами и палисадом из толстых жердей.
       Иван предположил, что в незначительном отдалении от этой лесной тверди имеется множество других мордовских деревенек, натыканных вдоль реки и притоков. В случае опасности, крепость использовалась жителями окрестных селищ в качестве убежища. Задним умом Иван домыслил, что сам Арзай с родом своим проживал в одной из таких деревень, в дневном переходе от тверди.
       Само городище и окружающее его пространство густо заполняли воинственно настроенные и вооруженные, кто как, мордвины. Было очевидно, что они собрались здесь недавно и уже готовы выдвинуться в поход. Присутствовали среди них и немногочисленные конные воины. Весь лагерь пришел в движение с появлением вернувшегося отряда. Окружившие их ратные люди, стали о чем-то бойко расспрашивать Арзая и его спутников, сопровождая к центру крепости.
       Полонённых русских собрали на пустыре около княжьего дома. Ещё не набравшегося сил Ивана тоже стащили с волокуш и положили на землю. Из дома вышел эрзянский князь – инязор Алабуга. Внешним видом от остальных мужчин он отличался только тем, что носил перевязь с мечом да шапку с бобровой оторочкой. Несмотря на жаркую погоду, поверх его одежды была наброшена епанча, подбитая волчьим мехом. В остальном - такая же, как у всех, расшитая затейливым орнаментом белая рубаха и кожаные латы с бляхами, а на ногах берестяные лапти. Иван очередной раз отметил, что вся мордва на одно лицо, а женщины их заметно грузнее мужчин – эдакие затетёхи кряжестые. Не к месту вспомнилось детство и парни постарше, рассказывавшие небылицы про срамные места мордовок, что, мол, похожи они на уста, в ухмылке растянутые.
       Князь пристально оглядел пленных, презрительно вглядевшись в каждого. Отдав своим приближенным какие-то распоряжения, в сопровождении тиунов пошел осматривать привезённые трофеи. Для Ивана стало очевидным, почему мордовский инязор сам не принимал участия в битве у реки: в крепости он параллельно проводил военные сборы, отправив небольшой отряд на помощь татарам. Если бы русские выиграли битву, они обязательно бы устроили карательный поход вглубь мордовских земель, поэтому основные силы заранее собрались под защиту крепостных стен. Когда же пришла весть о том, что князь Иван побит, было отдано распоряжение собираться в поход, на оставшиеся без защиты нижегородские земли, и сейчас вся крепость гудела в приготовлениях, словно растревоженный улей.
       Алабуга нашёл возможность уделить время скоротечному разговору с Арзаем, являвшимся представителем уважаемого эрзянского рода. Но Иван заметил, что их предводитель чем-то недоволен. Арзай резко возражал ему, отстаивал правоту и активно жестикулировал, показывая заморские фингерфаки и тривиальные кукиши. После этого, не говоря ни слова, он вернулся к сыновьям. Вместе они снова уложили Ивана на волокуши и проверили упряжь.
       - Инязор хочет идти войной в земли русских, но что он там застанет? Только пепел, оставленный печкасами! Ваш верховный князь не простит эрзат этого. Печкасов уже не настичь, а мы – вон, рядом, руку протяни! Я знаю, что нас ждёт беда. Алабуга не послушал меня, сказал, чтобы я уходил из Эрзямаса к себе и прятался в лесу…
       Судя по виду, сыновья Арзая казались чем-то озабочены, но, не переча отцу, молча собирались в путь. Вспыльчивый старший сын стал было что-то излагать ему, кивая в сторону князя. Отец лишь окриком прервал слова сына. Отрывисто бросил в лицо несколько фраз и подтолкнул того к лошадям.
       Ночевать они в тверди не остались, тотчас выдвинувшись в путь. Шли болонью, вдоль высокого правого берега реки, порой переходящего в крутояр. Уже глубоким вечером остановились в лесной эрзянской деревне, раскинутой на высокой горе. Арзай о чём-то переговорил со старостой, после чего все расположились вокруг костра. Наскоро поев каши из сочивы и ягод в мёде, эрзяне завели неспешный разговор. Вопреки всем ожиданиям, Ивана тоже подвели к костру и накормили.
       - Это очень старая деревня, - обратился Арзай к Ивану, - ставили её задолго до крепости. Раньше, очень давно, здесь тоже жили люди, которые не знали железа. Четыре весны назад, недалече отсюда, обвалился берег Тешени. Открылось много костей людей и животных, наконечники стрел и копий из кости и камня. В деревне многие и сейчас шкуры выделывают скребками из камня-огневика, найденного там. - Арзай протянул к старосте руку, и тот дал ему массивный каменный топор, насаженный на деревянное топорище. – Этот, как раз, оттуда, - диву ради, покрутил им перед носом пленника, словно голову желая размозжить. Иван не отстранился, а с любопытством провёл пальцами по гладко отполированной и холодную поверхности камня. - Жители деревни хотели покинуть это место, - продолжал свой сказ Арзай. - Нехорошо, мол, жить рядом с чужими могилами, но передумали. Очень хорошее оказалось место - много рыбы и дичи. Да и соседи спокойные, не чета вам! - Иван невольно ухмыльнулся на его шутку.
       Наутро обнаружили, что старший сын Арзая исчез, забрав с собой боевое снаряжение - убежал догонять направившееся в поход эрзянское войско. По виноватому взгляду его младшего брата, всем стало понятно, что тот знал о его намерениях кровника, а теперь сожалеет, что не ушёл вместе с ним. В погоню за сыном Арзай не пустился:
       - Он взрослый, пусть решает сам и выбирает, какой дорогой ему идти. Будь я в его возрасте, поступил бы также. Увидимся или нет с ним ещё - все во власти богов.
       - Почему ты не пошел в поход вместе со всеми и князем? – спросил Иван.
       - Не сыскать в том походе доблести - я не гавран, чтобы кобылу дохлую клевать. Я старший в своём роду и должен увести его за Великий камень, пока русские не придут с помстой. Пощады никому от них не будет… А тебе-то что за печаль? Будешь шить нам калиги уже меньше на одну пару! - в его словах прозвучала чуть заметная обречённость, словно тот заранее знал о предстоящем исходе эрзянского рейда в нижегородские земли.
       Двое родичей из отряда Арзая на лёгких челнах отправились вперёд, предупредить о возвращении главы рода. Остальные, лесными стезями, пошли следом вдоль реки на запад. По пути, со слов пленителя, Иван многое узнал о быте эрзян, их верованиях и традициях. Странно, но Иван ощущал, что уже не испытывает к эрзянам лютой ненависти, как прежде. Всё больше недоумевал тому, как разнится их быт от исконного и привычного ему русского уклада:
       «Живут люди в лесу, молятся колесу, болванов деревянных почитают вместо бога. Дикие - сущие звери. И в шкурах, покровом наружу, ходят. Вон - бирёв их деревенский, до сих пор с топором каменным восседает во главе деревни, сыроядец. Свет веры Христовой, через дебри лесные, к поганым не скоро пробьётся - просеку прорубать надо. И бабы их, под стать мужьям - глыбы каменные, нечета нашим пыням. Все молчаливые да пучеглазые, воды в рот набрали. А речь-то, птичья! щебечут на своём: курлы-курлы - не понять ни слова. Едят рыбу да дичину, аж нутро всё скручивает от пищи такой. Однако, воины и охотники отменные. Эвон, в лагвицах своих каждую улочку и проулок знают. Зайдёт в такую чащу князь русский с войском - обратно ни один не выйдет. А селищ-то одних сколько мордовских вдоль реки по лесным опушкам натыкано!»
       Во время пути Иван не раз чувствовал запах кострищ, понимая, что поблизости находятся укрытые чащобой поселения. Несколько раз замечал на себе любопытные взгляды то ли мальчишек, то ли девчонок, выглядывавших из-за деревьев. Но лесные стёжки, по которым они шли, были проложены в стороне от этих деревень, словно и не было их вовсе. Ни каких ответвлений от троп в стороны не уходило. Тайные подходы к своим жилищам эрзяне бережно охраняли. Можно было сойти с дороги в сторону предполагаемого селища, ориентируясь только по запаху, и угодить в овраг или непроходимое болото, где неминуемо настигнет гибель.
       «Видимо, с лешими близко знаются, а те странникам глаза отводят и запутать в лесу норовят…»
       Только к вечерним сумеркам они дошли, наконец, к большой родовой деревне Арзая, которая насчитывала с десяток полуземляных построек. Хорошо скрытая в лесу, она не имела прямого выхода к воде. С рекой её соединял широкий ручей, не пересыхавший даже в межень. Вверх по нему стояло ещё несколько поселений, также заселённых родичами в разных коленах. По этой речушке обитатели поселений спускали на большую воду свои многочисленные лодчонки. Проплывающие по Тешени чужаки и подумать не смогли бы, что в незначительном отдалении живут люди. Так хорошо протока укрыта была от постороннего взора, будто бы сам лес оберегал своих обитателей от нежданного коварства. Удачное расположение селища, не раз сохраняло его от разорения случайными татарскими отрядами или русскими разбойными ватагами.
       Эрзянское поселение, как и прочие мордовские деревни, жило лесным промыслом и рыболовством. На окружённой со всех сторон лесом выжиге выращивали полбу, ячмень, коноплю и лён. Недалеко находился такой же участок, который отдыхал от посевов. Песчаная почва давала скудный урожай, но населению деревни на прокорм хватало. Одно зерно в поле – два с поля. В каждом дворе держали куриц и по несколько коз или овец. Было на всех с десяток коров и столько же лошадей. Мужское и частично женское население поголовно вовлекалось в охоту и бортничество. Даже по русским меркам, жили богато, ни в чём не чувствуя нужды.
       Прибыв в свою деревеньку и не тратя время на отдых, Арзай наперво принялся готовиться к предстоящему исходу. Привлёк к сборам всё население. Составляло оно не более трёх десятков, из которых две трети - бабы с ребятнёй. Некоторые родичи поначалу воспринимали доводы Арзая о необходимости сняться с насиженного места критично, но в конце концов и они, понимая о приближении «тёмных» времён, предпочитали остаться живыми, нежели сгинуть. Часть мужчин на несколько дней удалились в свои лесные ловища на охоту, другие активно занялись рыболовством. Женщин и детей поглотили заботы по заготовке провизии в путь, а также починке лодок.
       Ивана поразила многочисленность различных лодчёнок у эрзян. Здесь были массивные, но лёгкие долблёнки из цельных липовых стволов, встречались челны из бересты и прутьев. Походило на то, что количество разнообразных судёнышек достигало по численности населения деревни, включая детвору.
       В соответствии с предречением Арзая, Ивану тоже досталось забот. Ему свалили кучу ранее выделанных лосиных, кабаньих и прочих кож, несколько пучков просушенных эластичных сухожилий, вместо нитей, лыко, да пеньковых верёвок. Дали костяное шило и пригоршню кремниевых резцов, острых, как бритва. Не опасаясь, что оружие будет направлено против них, эрзяне выдали Ивану небольшой железный нож с наборной берестяной рукояткой. Расположившись на солнечной поляне в центре селища, Иван целями днями только и занимался тем, что с восхода солнца до заката шил обувку. Вокруг него, роем мух, вечно крутилась неугомонная мелюзга. Местные, поначалу настороженно и с любопытством воспринимавшие его, постепенно к нему привыкли, как неотъемлемой части окружавшего их быта.

7.
       Ощущалось приближение скорой осени. Неожиданно для всех, в деревню вернулся старший сын Арзая. Вернее, то, что от него осталось. Ранее полный сил коренастый подросток, за неполный месяц превратился в согбенного, иссушенного жизнью старичка. Один глаз его был подбит в бою, трясущуюся голову окутывал грязный, пропитанный ссохшимся гноем и сукровицей лоскут. Также отвратительно выглядела смердящая культя, оставшаяся от правой руки. Что придало парню сил, достаточных для того, чтобы с подобными увечьями добраться живым до дома, для Ивана оставалось загадкой. На чем в этом исхудавшем, словно остов, теле ещё могла держаться душа, было известно одному Богу.
       Вернувшийся с очередной охоты Арзай отложил все заботы и принялся сам врачевать перводана. Неделю длилась борьба за его жизнь, но чуда не случилось. К исходу седмицы парень помер. Самого погребения Иван не видел. Отметил только, что умершего обрядили в одежду и унесли на носилках в сторону леса, прихватив с собой топор, бортную долгушу и несколько сулиц, чтобы положить их вместе с ним в могилу. Тризну по усопшему справляли с воодушевлением, что отличалось от привычных Ивану поминок с бабским плачем и стенаниями.
       Понимая, что черевушек Арзая погиб от увечий, нанесённых рукой русского дружинника, Иван не ощущал, при этом, на себе злобы со стороны эрзян. За столь короткое время, проведённое в селище, жители деревни перестали видеть в нём чужеяда - нахлебника. Это несколько озадачивало. В русских деревнях на тебя бы до самой смерти смотрели, как на чухонца, а потом и к детям слава отцовская бы привязалась. Здесь же, вроде как, своим стал. Хоть свататься иди. Да и девки-молодухи мордастые в него нет, да и глазами стрельнут, пряча улыбку.   
Вечером после тризны Арзай завёл с Иваном разговор:
       - Я могу гордиться своим старшим сыном! Он сделал больше чем мог. Вернувшись домой, он дал мне силы и внушил уверенность, что все наши приготовления не тщетны. Я теперь спокоен, что поступил правильно, не устремившись в поход с Алабугой в русские земли. Сын успел рассказать мне, что наш инязор допустил ошибку, разделив своё войско на две части. Одна пошла пешей к Новиграду, а другая на лодках вышла в Итиль, чтобы подняться к русскому городу со стороны реки. Ни те, ни другие не успели до него дойти - слишком были заняты грабежом и отягощены добычей. Конное войско русского князя перехватило их на пути. Мой сын был в пешем войске, бою потерял руку и глаз. Боги дали ему сил, чтобы дойти до дома и предупредить о приближении врага. Холода встанут, и ваши воины будут уже в наших землях. Нам пора уходить.
       На утро вся деревня пришла в движение. С собой забирали только самое необходимое: орудия труда и тёплые вещи. Паковали заготовленную провизию в берестяные короба. В лодки всё не умещалось, многое пришлось оставить в деревне. Утром следующего дня вернулись отправленные на разведку дозорные. Они сообщили, что русских отрядов поблизости нет. Вести о приближении врага до других деревень тоже не доходили.
       Среди мнений эрзян возникло некоторое замешательство. На общем соньме часть родичей начала упрекать Арзая, что его опасения напрасны, а с отъездом они поторопились. Сниматься навсегда с места и выезжать в дорогу в преддверии скорой зимы, было крайне рискованно. За словами последовало дело. Две трети жителей решили остаться в деревне, вверив свои судьбы богам.
       Арзай же оставался непреклонен в решении покинуть родные земли. Его поддержали пятеро мужчин со своими семьями. Их отъезд состоялся скорым. Во всём чувствовалась какая-то обыденность - ни прощаний, ни проводов. Всего отбывающий караван насчитывал семнадцать лодчонок, которыми женщины и дети управляли с необычайной лёгкостью, под стать взрослым мужчинам.
       Ивана Арзай посадил в свой челнок. Первое время тот, с непривычки, боялся пошевелиться в нём. Он чудился ему настолько неустойчивым, что, того и гляди, мог перевернуться от любого неловкого движения. Однако, опасения оказались напрасными. Долблёнка шустро неслась по воде, маневрируя среди извилистых берегов Тешени.
       Время обильных дождей конца серпеня-августа прошло. Погода стояла сухая и тёплая. Караван передвигался в ночное время, и дорогу ему освещали лишь звезды и белая плошка луны. Как всегда, эрзяне старались остаться незамеченными и избегали ненужных контактов даже с соплеменниками. Со слов Арзая, путь их должен был пролегать по Тешени до места, где она впадает в Йокку – Оку. Затем вверх по течению до Итиля – Волги. Сердце Ивана замирало от мысли, что маршрут их пройдёт через нижегородские земли.
       Путь до устья Тешени они преодолели за три дня, вернее, ночи. Ивана поражало умение эрзян ориентироваться на воде даже в темное время. Ни разу караван ошибочно не свернул в многочисленные рукава - старицы. Арзай правильно строил маршрут, словно плавал по нему не единожды. Когда они вышли в устье, по левую сторону, за уступом высокого Окского берега простирались муромские земли, а впереди земли княжества Нижегородского.
       Стоянки караван делал на песчаных отмелях и в устьях многочисленных притоков, не опасаясь быть замеченным жителями. Правый берег Оки оказался менее заселён, чем левый. Со времён Батыева нашествия и последовавших за ним «темных времён», княжеских дружин не хватало на то, чтобы защитить русских хлебопашцев от стихийных налётов татарских отрядов и мордвы. Да и князья были слишком заняты непрекращающимися междоусобными распрями за право обладать ханским ярлыком. С запада поджимала литва, с юга и востока татары с мордвой. Многочисленные селища и однодворки возникали на Перемиловских горах, будто грибы после дождя, и также быстро исчезали, подрезанные вражьим ножом под корень. Но ни война, ни мороки не могли остановить русский порыв основательно осесть на заокских просторах. Время мордвы окончательно уходило - это понимали и Арзай, и Иван. Не способна она была удержаться на этих благодатных землях, даже при покровительстве татарских ханов. Встав меж молотом и наковальней, она обрекла себя на то, чтобы навсегда расстаться с честолюбивыми мечтами своих князей–инязоров и возродить Эрзянь Мастор. Князь Московский и Великий князь Владимирский Дмитрий Иванович входил в силу, с которой вынужденно считался сам ордынский темник Мамай. И удар ножом в спину, нанесённый мордвой этим летом, Дмитрий не простит. Огненным мечом пройдет он по эрзянским твердям и селищам, чтобы впредь обезопасить свои тылы.
       Ясной ночью, проплывая мимо обгоревших остатков некогда стоявшего на возвышенности сторожевого острожка, Арзай направил свой чёлн к берегу. Рядом пристроилась заевая лодка с поклажей, которой управлял его мизинец – младший сын. Судёнышки оторвались от каравана и причалили к берегу. Сидевший в лодке предводителя Иван, не на шутку занервничал. Выйдя на берег, Арзай кивком головы предложил и Ивану выбраться на сушу. Он присел на бревно топляка и показал на место подле себя.
       - Ты знаешь, что скоро мы будем проплывать мимо твоего города?   
       - Давно уж догадался.
       - Боишься, думаешь я хочу убить тебя, дабы ты не сбежал и не выдал нас?
       - Я не выдам, в помыслах не имел... – попытался было возразить Иван.
       - Знаю, что не выдашь, - прервал его Арзай успокаивающим жестом. - Возьмешь лодку моего сына, в ней еда и одежда. Я положил к вещам ещё и топор. Мы уплывём сейчас, а с рассветом поплывёшь ты. К полудню достигнешь русского города.
       - Почему так просто отпускаешь меня? – Иван искренне удивился.
       - Возвращаю долги. Я знал твоего отца и деда Василия. Пращур твой спас меня много лет назад, когда я чудом уцелел после набега новгородцев. Я был тогда совсем ребёнком. С родителями и другими родичами мы поехали на реку Кудьму, на свадьбу. Помню мало из того: был набег, а после я очнулся замерзший и напуганный в нырище - меня собаки учуяли. Твой дед не дал меня убить и забрал жить к себе. Жил я в его доме десять лет и многому научился. Он не обижал меня. А как-то раз, в городе я увидел полонённых эрзян. Русские продавали их булгарам словно скот. Один из них заговорил со мной на языке моих родителей, который я уже начал забывать. Нам никто не мешал, всем не было до нас дела. Он спрашивал меня, кто я и как попал к русским. Как смог, я ему рассказал то, что ещё помнил. Тогда он поведал про меня самого и род мой, назвав истинное имя, данное при рождении. После этого разговора я ложился и просыпался только с одной мыслью – убежать. Мне не нравилось жить с русскими, хоть я и не знал от них зла. Я чувствовал себя в доме твоего деда собакой, которую приютили и держат на привязи. Затем я ушел. Меня не искали. Я долго скитался: был в землях печкасов и булгар. Вернувшись домой, нашел деревню моего рода и начал всё сызнова. Теперь я тот, кто я есть – Арзай, глава рода.
       Без лишних прощаний бывший дедов полонянин сел в свою лодку, в которую уже перебрался его сын, и отчалил от берега. Они поплыли догонять караван, ушедший вниз по течению.
       Иван оказался ошеломлён услышанным. Все его догадки и предположения нашли ответы в рассказе Арзая, всё встало на свои места. Именно поэтому с ним так обошлись - не добили, выходили и возились, как с младенцем, когда он немощным валялся на поле. Платили добром за добро, возвращая долг! Не в его умении хорошо шить сапоги крылся смысл. Иван правду на земле, под носом у себя искал, а она ангелом над ним парила. Стоило лишь душу и сердце к Богу обратить - узрел бы. Арзай в своём балвохвальстве милосерднее его, крещённого, оказался. Вот она истинная сущность людская проявляется в чём! Не в которе и гневе, не в суесловии праздном и блуде, а в бытие кротком и делах, Господу угодных и натуре человеческой не противных!         
       Он вытащил челнок на берег и зачал готовиться к ночлегу, а наутро, с первыми проблесками рассвета, поплыл в сторону Нижнего Новгорода, навстречу уготованной богом доле.
 
8.
       К вечеру Слепень действительно достиг границ нижегородских посадов. После набега орды Араб-шаха они пребывали в запустении, но уже чувствовалась муравьиная суета, слышались стуки топоров и другие знакомые звуки вновь отстраиваемого города.
       Первым, кого он повстречал вымоле, оказался старый, заросший какой-то зелёной плесенью, вертлявый дед. Раньше среди местных юродивых Иван его не примечал, стало быть, пришлый.
       - Иван, Иван вернулся! – затянул старый баламошка. - Ванятка, вот батька-то твой рад будет! Айда, покажу где он лежит, тебя дожидается. Они там все прилегли. Аккурат здесь, недалече, в овражке, на бережке у Почаинки! Идем, Вань, идём, Андрейка-Миронка покажет! – и уже было за рукав ухватил.
       - Пусти, чур старый! – Иван одёрнулся. - В уме ли ты своём, по что кликушествуешь? Откуда ты про отца моего и про меня ведаешь?
       - Андрейка-Миронка про всех всё ведает, за всеми всё примечает! И про тебя, и про то, что лазутчик ты и догляд вражий, тоже ведает - сразу заприметил! – понизив голос, заговорщицки прошипел лишеник. - Ты Андрейке-Миронке дай, чего не жаль - он и смолчит. Хлебца дай, пожалуй...
       - Посторонись, человече божий. Умом ты немощен, гляжу. Язык-то без костей, вот и метёшь им, как помелом. Нет у меня хлебца, сам который день крошки во рту не держал.
       Отстранив с дороги надоедливого то ли Андрейку, то ли Миронку, он испытал некую брезгливость. Словно пригоршней нечистот из выгребной ямы черпанул. Разило от захухри душным козлом, и исходила не привычная юродивая благостность, а бесноватость. Его озлобленные мутные глаза будто сверлили Ивана ледяными пешнями.
       Привязав лодку к коряге и взвалив за спину поняги с поклажей, Иван отправился к месту, где раньше стояло подворье Слепней. Убогий ненадолго увязался за ним, выкрикивая в след брань, перемешанную с утробными звуками.
       Добравшись до нижнего подола, где до нашествия стоял, раскинувшись, Рождественский посад, Иван обнаружил то, что от него осталось: их подворье и соседние представляли из себя груды обгоревших развалин. Пожарище засыпало домовую яму основной постройки некогда богатого торгового двора, ставленого ещё отцом. Какой-нибудь бытовой рухляди среди родных сердцу обломков Иван не обнаружил. Может, татары похозяйничали, а может, и свои растащили. Да Иван и не чаял ничего найти…
       В городе огню враги сплошняком придали то, что могло гореть. Сожжены оказались практически все деревянные церкви. Кощуны осквернили и порушили храм в честь Преображения Господня, заложенный ещё полвека назад. За два дня основательно прошерстив, в поисках добычи, округу и сам детинец, они двинулись дальше. Жители для них тоже представляли немалую ценность - их можно было взять в полон, а затем, продать в рабство. Часть населения Нижнего Новгорода успела спастись, уплыв на лодках вверх по течению или на противоположный берег. Сам же князь Дмитрий Константинович, лишенный военной подмоги, с семьёй своей и челядью, бросив всё, умчался в Суздаль. Успел лишь спасти от поругания древний чудодейственный образ Спаса Нерукотворного, византийского письма.
       Мордва под предводительством Алабуги, отправившаяся вслед за татарами в ратный поход, до самого города дойти не успела. Занятых разорением сельской округи, их застигли врасплох подоспевшие из Суздаля на подмогу отряды князя. Войско инязора оказалось размётано, и мало кто из его воинов ушёл живыми.
       В конце августа старший сын нижегородского князя Василий Кирдяпа отправился с небольшим отрядом на реку Малую. На месте летнего побоища он надеялся найти тело своего брата. Найдя младшего княжича, привёз и похоронил его в правом притворе церкви святого Спаса

9.
       Погода испортилась, усилился ветер и пошёл дождь. Под промозглой октябрьской моросью, Иван шлёпал лычецами по грязи. Шёл и оглядывал унылые окрестности. Ужасало, что от родного края осталось пепелище. Но суета мастеровых людей, восстанавливавших крепостные стены и жилые постройки, вселяла надежду. Он направлялся к князю, желая непременно поведать ему о своих злоключениях.
       На подходе к городнице моста, который вел к детинцу, его остановили два пошатывающихся пеших ратника. Те поинтересовались, кто он такой и куда держит путь. Словно звериным чутьем, ощутив в вопросе не простую служивую заботу, а пристрастие, Иван соврал. Приплыл, мол, из Городца, наниматься в работные люди - вот и инструмент при нем. Смерив Иванов топор взглядом, те чуть сбавили ретивость.
       Были они под лёгким хмельком и словоохотливы. Кмети поведали Ивану, что прошлой ночью дозорные на Волге заметили чужие лодки, проскочившие вниз по течению. Посланная за ним по воде и суше погоня результатов не принесла - караван растворился. Все считают, что это были мордовские лазутчики или ушкуйники. Те, словно вороны, всегда свою добычу чуют за сто вёрст и стаей слетаются поживиться на гарище. Также от разговорчивых собеседников Иван услышал, что князь Дмитрий Константинович копит силы и собирает рать для карательного похода в мордовские волости. Ожидается прибытие основных сил во главе с Дмитрием Ивановичем Московским. С первыми морозами войско выдвинется мстить поганым за вероломство и разорение. Так сбывались самые тревожные чаяния Арзая, оказавшегося прозорливее своих инязоров.
       Иван всё больше молчал, внимая словам бредких служак, одобрительно кивая в знак согласия. Сам же прикидывал, чем может обернуться дело, если он расскажет о своём чудесном избавлении из мордовского полона. На очередной праздный вопрос Иван состроил блаженную гримасу. Деревенским дурачком, пустив носом возгри, залепетал неразборчивую ахинею. Ратники расстроились, уразумев, что попросту тратят время на разговоры с королобым недоумком. Затем, плюнув, ушли восвояси.
       Пришибленный скаредной вестью, Иван втянул шею в плечи и отправился неверным шагом обратно к притону. По пути опять встретил вертлявого дедка. Тот направлялся в верхний город. В этот раз он с гордо задранным носом прошел мимо Ивана, делано не замечая парня. Только смрадом обдал, исходившим от грязного рубища.
       На разорённом пепелище оставаться смысла не имелось. Можно было оказаться призванным против собственной воли в ополчение. Возвращаться «с мечом» в мордовские земли тоже не хотелось. Тем более с гибелью отца, в которой Иван не сомневался, он становился старшим в своём роду, ответственность за который целиком ложилась на его плечи.
       Путь к пристани проходил мимо оврага, по дну которого бежала небольшая речка Почаинка. Если верить юродивому Андрейке-Миронке, где-то на её берегах захоронили побитых татарами нижегородцев. Возможно среди них был и отец. Дойдя до оврага, Иван застал там двоих голодранцев. Почёсываясь, заедаемые вошью, они протряхивали и полоскали в воде своё брыдлое тряпьё.
       - Помогай вам Господь, православные.
       Услышав окрик, те резко повернулись в сторону Ивана. Их заросшие диким волосом звероподобные лица не источали радушия. Иван даже отпрянул от направленных на него пристальных и оценивающих взглядов.
       - И тебя пусть не оставит Христос в милости своей, – проскрипел один из них.
       - Говорили мне, где-то здесь побитые после набега упокоены. Далече ли отсюда?
       - Да кто ж мертвечину на берегах реки зарывает? – сиплым голосом протянул другой. - Вода могилы размоет – смрадить будет. Тут татаре последних, кто сопротивлялся, побили. Хоронить их наверх к монастырю свезли - там и упокоились. 
       Настрой мужиков не предвещал ничего хорошего. Вниманием их завладел нехитрый скарб, находящийся при путнике. Не выражая открытой агрессии, они изучали посмевшего вторгнуться на их территорию. Шумно втягивая воздух носом, словно лисы, вынюхивающие подступы к подклету с курями. Чтобы сгладить возникшее напряжение, Иван продолжил разговор:
       - Меня Иваном-младшим кличут. Отец мой, должно быть, среди погибших - Никола Слепень из Городца. Подворье на Рождественском посаде держал, скорняжное… - в ответ молчание, пристальные взгляды и сопение. - Про какой монастырь-то, вы деяте? Не про тот ли, что Владыка Алексий строил, из Орды возвращаясь? 
       Восстановление Монастыря в честь Благовещения Пресвятой Богородицы молва связывала со святыми деяниями митрополита Алексия. Согласно предания, лет двадцать назад, путь в Орду преподобного лежал через Нижний Новгород. Остановился он для отдыха на берегу Оки, возле источника под горой. Недалече находилась разрушенная в стародавние времена мордвой Благовещенская обитель. Вид разоренного монастыря тронул Владыку, и он дал обет Богу: в случае успешного возвращения из Орды восстановить его. Татарами Митрополит был отпущен «с великой честью», так как, согласно преданиям, исцелил от слепоты супругу хана Джанибека Тайдулу. Этим он избавил Русь от нового разорительного набега. Обет свой Владыко Алексий исполнил, и лет семь назад обитель заложили заново.
       - У того, у того… – скрипучим голосом отозвался один из голодранцев.
       - А мож и у другого. Кто ж их знает, почивших-то… Сами мы не хоронили, – вторил ему следом другой.
       Одновременно мужики поднялись на ноги и, подобно мелким хищникам, двинулись к Ивану, обступая его с двух сторон. Иван смекнул, что дело норовит обернуться сварой и попятился назад. Не давая дистанции сокращаться, он плавным движением вытащил из-за спины мордовский топор, притороченный к заплечной поклаже. Голодранцы опешили от такого воинственного настроя. Вид оружия в руках парня немного отрезвил их, но приближаться они не прекратили.
       - Ты, молодец, не богат ли съестным? – примирительно проскулил один. – Второй день в брюхе ни росинки маковой. Голодаем, совсем облик человечий потеряли…
       Выглядели мужики не так, чтобы уж совсем истощёнными - упитаны в меру и от голода не шатаются. А вот взоры у них действительно были дикими какими-то, сродни тому юродивому, повстречавшемуся на пристани. Взгляд этот всё из головы Ивана не выходил - холодом он обдавал, словно кристаллы льда, вместо бельм, у нищего были.
       «Сейчас в поклаже начну копаться, а эти гузоблуды момент уличат и набросятся», – подумал Иван, а вслух крикнул: - Нет у меня ничего. Ступали бы вы далее делами своими заниматься. Нет мне до вас дела, и вы про меня забудьте.
       Мужики остановились. Иван же осторожными шагами пошел к лодке, предчувствуя неладное.
       Как в воду глядел: на подходах к пристани увидел, что у его челна трутся двое оборванцев. Окрикнув их, Иван бегом помчался к лодке, балансируя на скользкой грязи. Встречными оказались немолодые мужик с бабой, по глаза замотанные в грязные вретища, на подобии огородных пугал. Увидев парня, они бежать не ломанулись, а только исступлённо пялились на него, отойдя чуть поодаль.
       - Это мой чёлн, а вы кто такие? Какого рожна надобно?
       - А нам по чём знать, чей он? Думали, бесхозный. Грех добру пропадать – промямлила баба. – У тебя, кремень-парень, съестного нет ли чего? Поделись, Христа ради. Оголодали мы совсем. - спутник её при этом молчал, переминаясь с ноги на ногу. Выглядели оба угрюмо.
       - Бог подаст. Ступайте восвояси, болезные… 
       Тут Иван боковым зрением увидел некое движение. Со стороны детинца спускались давешние кмети в сопровождении плесневого деда. Тот жестами показывал им на Ивана и что-то выкрикивал. Ускорив шаг, ратники направились к пристани.
       Недолго размышляя, Иван перерезал шал и подтолкнул лодку к воде. Оттолкнувшись ногой от берега, он запрыгнул в челн. Орудуя веслом, стал быстро отгребать.
       Подбежав к воде, один из стражников неумело, словно ослопом, метнул в Ивана сулицу. Не достигнув цели, та плюхнулась в реку.
       - Стой, сволочь лободырая, воротись назад! Указ у нас княжий, схватить и доставить тебя! Дело до тебя есть! Воротись, паскуда, хуже будет…
       Усиленно гребя, Иван плыл вверх по течению, по направлению к противоположному берегу. Тратить силы на пустопорожнюю болтовню он не собирался. От отчаяния, что парень от них ускользнул, второй ратник не находил себе места. Стружием сулицы он наотмашь огрел по спинам фуфлыгу и его спутницу, которые, раззявив рты, с любопытством наблюдали за происходящим. Не удержавшись на ногах, воин поскользнулся на мокрой опоке, сев на зад.
       - По что пялитесь, лярвы стервозные? Вот ужо я вас!.. – по-поросячьи завизжал стражник и потянувшись к чекану.
Нищие зайцами припустили по берегу. Откуда только силы у оголодавших взялись?! Юродивый Андрейка-Миронка своими ужимками и громкой нечленораздельной бранью только добавлял суеты на берегу. От разгневанных неудачей ратников досталось и ему, выместили на ябеднике весь гнев сполна.
       До стариковской брани Ивану дела не было. Других лодок поблизости ни одной, видать ещё не вернулись после ночной погони за эрзянами. Поэтому Иван не опасался, что его могут настичь княжьи слуги. «Не сами же кмети вплавь бросятся?» - Время всё обкумекать у него имелось в достатке.
       «Неужто после потрясений в Новиграде все ума лишились, от князя до смерда последнего? Люд нормальный Господу душу отдал, смерь понёс от неверных, а всякая рванина и дурь гнилая осталась, повыползали охлёстки из щелей своих. Меня, стало быть, за подсыла вражьего приняли. Видно оговорил тот бл*дослов юродивый, что на берегу крутился. Не иначе, по его навету, за мной стражу выслали. А может, по одежде мордовской уличили? Хорошо хоть имени истинного не назвал, а то князь и в Городце бы нашел…
       Эх, как же, не назвал! – стукнул себя от досады по лбу Иван. – А этим двум чёсанкам, что в овраге вошкались? Я же им сказал кто я, а кто отец мой. Зачнёт князь сыск пристрастно проводить и дознается. Эти-то шиши, наверняка, на шум из оврага прибежали подивиться и кметям на глаза попались. Станет стража допытываться, мол, что видели, что слышали, сразу всё и выложат. У самих, видать, рыльца-то в пушку, обликом - явные тати. Да и допытываться не придётся! Такие, в числе первых страже обо всём и доносят, чтобы от себя грех отвести.
       А дружинники-то - тоже хороши! Сами всё мне разболтали про княжьи сборы и грядущий поход на мордву, а теперь спохватились. Небось бока мне намяли бы так, что всю память бы отшибло - на это они завсегда горазды, чтобы перед князем выслужиться. Перепало бы мне милости от него за чудесное избавление… - с тем, как милость княжья проявляется, Иван уже был хорошо знаком. Жизнь ума-разума прибавила - два месяца спустя спина всё ещё саднила».
       Доплыв до стрелки противоположного берега Оки, его чёлн осторожно стал входить в устье Волги, опасаясь быть унесённым течением. За пару недель, спуска по рекам с мордовским караваном, челном управлять Иван научился, однако, опыта ещё недоставало. Выйдя в Волгу, он с трудом достиг острова - того, что посередине. На суше Иван развёл костёр, чтобы согреться. От пронизывающего октябрьского ветра зуб на зуб не попадал. В лодку от волн и дождя набралось воды. Береста её промокла и отяжелела. Требовалось отдохнуть и обдумать всё произошедшее за сегодняшний день:
       Прозорливый бесноватый, зелёный от плесени; тати с мордами звериными, наверное человечиной всю жизнь питавшиеся; христарадники, облик людской утратившие; ратники бестолковые и злые, словно цепные псы - навалились все мороком и, скоморохами, в безумном хороводе кружились в голове Ивана. Приплясывали страхолюдины в ухарях звериных, в накры лупили, что есть силы, жалейками гудели. Тревожный стук сердца отзывался билом во всём теле. Ивана трясло то ли от холода, то ли от перенесённого.   
       Сварив себе в небольшой корчажке отвар из трав и запив им несколько полосок вяленого мяса, Иван понемногу обмяк. Почувствовал прилив сил и негу в теле. Пелена с разума понемногу стала сходить, отгоняя ведения. Вечерело, волжский ветерок постепенно разгонял пелену облаков. Ночь обещала быть звёздной и без дождя.
       Расположившись в опустевшем рыбачьем стойбище, Иван свернулся калачиком у костра. От холода выручала наброшенная поверх кабанья шкура. Единственное, что приходило на ум – как можно скорее возвращаться в Городец. Следуя примеру Арзая, надо было срываться с насиженного места восвояси. Кому хозяйство оставить, вопрос не стоял. Сам-то семьёй обзавестись не успел, а вот у брата старшего жена и ребятишки остались, матушка ещё, слава Богу, жива-здорова. Братья матери давненько зарились на хозяйство Слепней. Дядья торговлю вели совместно. Не так широко, как их зять с сыновьями, но дирхемы у них водились. Мать сказывала, что в оврагах у Пановых гор были у дядек кубышки с серебром прикопаны.
       «Перво-наперво - вида не показывать, что за тобой беда по пятам идёт, - думал Иван, - а то ещё и самому приплатить бирёву придётся. Перед миром не отмоешься. Мир мудрый, да дурак! Схватят, да и сами князю выдадут. Приеду, матери тайно расскажу, как дело обстояло - она всё поймёт. Дам ей наказ самой хозяйство вести, а захочет, пусть уям промысел передаст… Нет, не так, сам к ним пойду и зачну разговор. Скажу, мол, не прикипел я к торговому делу. Прибился к ватаге людей вольных, хочу идти с ними на Вятку в северные земли, рухлядь мягкую добывать. Перед всем миром, на правах старшего, оставшегося после отца и брата в роду Слепней, изъявлю волю: хозяйство дядьям передать до своего возвращения. За это потребую, чтобы мать не забижали и племяшей-сирот без куска хлеба не оставили. Да и в дорогу пусть соберут меня: лошадей, снарягу и харчей - идти в зиму придётся. До Вятки, с Божьей помощью, дойду, а там, пусть Господь рассудит - всё в его воле…»
       На том и порешил. С полной уверенностью в правоте своей задумки, Иван переночевал на острове, а поутру отправился в путь. Дорогу водой от Нижнего Новгорода до Городца на Волге он знал, как свои пять пальцев. Где омуты, водовороты или отмели, а где и лагерем можно стать на ночь. Как правило, весь путь занимал два дня, и плыть приходилось всегда против течения. Иван преодолел его за полтора, торопясь увидеть мать и родных.
       Дома встретили с рыданиями, словно вернувшегося с того света. Мать от ранее пережитых страданий и нечаянной радости лишилась чувств, но быстро была возвращена из забытья с помощью холодной воды. Ивана, как и его старшего брата с отцом, уже давно отпели и теперь поминали в числе усопших. После нашествия татар в Городец приплыло большое количество беженцев, среди которых отца не было. Тело его тоже не привезли. Где осталась его могила никто не знал. Не тратя попусту времени, Иван рассказал матери о своих злоключениях, напомнив ей про уже давно подзабытого Арзайку.
       - Воистину неисповедим промысел Господень! – всплеснула руками мать, потрясённая услышанным рассказом. – Арзая-то дед твой крестил, ведь. Следует ли он до сих пор вере Христовой?
       - Нет, матушка, в неведении поганом прозябает - солнцу да болванам лесным молится, вместе со всем своим родом.
       - Ну и всё одно! Пусть Господь Вседержитель помогает ему и домочадцам во всех делах, пусть всё благо, которое ты от него видел, возвернётся с толикой.
       - И то верно. Если бы не он, меня бы уж гавраны и лисы растащили на части.
Решение Ивана уходить из Городца мать поддержала. Женщина она была сильная, не раз приходилось ей в своих руках весь промысел держать, когда муж с сыновьями в отъездах торговых пропадал. С доводами сына о передаче хозяйства дядьям она согласилась. Мужики те были хоть и сами себе на уме, но, всё же, родня, как-никак - не обидят. В присутствии свидетелей с ними заключили соглашение, скреплённое берестяной грамотой. Большая часть дохода от промысла полагалась им, а остальное - домочадцам Слепней. Наделы земляные и выпасы, тоже переходили родне до возвращения Ивана.
       Дядья помогли Ивану собраться в дорогу, обеспечив его всем необходимым. Северные маршруты местным были ведомы, так как через Городец не раз хаживали вооруженные русские отряды в чудские земли. Главное в дороге - не столкнуться с ушкуйниками новгородскими. От инородцев беды ждать не приходилось - вудмурты и черемисы не были воинственно настроены. Да и множественные русские селища уже давно стояли на Ветлуге-реке. Можно и зиму в них преспокойно переждать.
       Так к лету следующего года, Иван Слепень без особых приключений добрался до Вятки, где и осел, глубоко пустив корни. По дороге он прибился к отряду Василия Кирдяпы, изгнанному из Нижнего Новгорода князем Дмитрием Ивановичем Московским. После удачного карательного похода в мордовские земли, Дмитрий прибрал окончательно под свою длань земли тестя. Его сродник - Дмитрий Константинович со своими дотошными сыновьями, костью поперёк горла стояли Московскому князю. Неуживчивого Кирдяпу с Братом Симеоном выслали по княжьему указу на Вятку. Потом, всё же, угодив момент, братья отомстили князю Дмитрию, поддержав войско хана Тохтамыша в разорительном походе на Москву.
       Иван Слепень, которому Кирдяпа не припомнил старого, благодаря смекалке и трудолюбию, на новом месте быстро наладил торговый оборот со своей городецкой роднёй. Дело шло бойко почти тридцать лет до того, как Городец не был окончательно сожжен золотоордынским темником Едигем, во время набега на русские земли.
       Вольная Вятка же прирастала достатком и крепла на периферии земли русской. Защищённая непроходимыми лесами и реками от бушевавших в Руси страстей. Поддерживала вятская знать то одних князей русских, то других, в зависимости от выгоды.
Всех мужиков Иванова корня так и продолжали Слепнями прозывать. Род Слепнёвых со временем окреп, стал сильным и богатым, уважаемым в Хлынове и известным на всю округу. А при великом князе Московском Иоане III Васильевиче, впали Слепнёвы в немилость за то, что поддержали боярина Ивана Аникеева – Мышкина, отстаивавшего, против воли князя Московского, вечевые устои вятские. Выслан был весь род Слепнёвых с домочадцами в подмосковную Каширу, где постепенно и захирел.