Александр Македонский. Начало. Часть I. Глава 4

      Глава 4

      Щёки Гефестиона горели и во время завтрака, и в начале занятий. Сперва он думал, что слова Александра спровоцировали его на такую реакцию, и лишь потом, когда Аристотель затеял интересный диспут по философии, любимой теме Гефестиона, но слова учителя доносились до него через грохот кувалд в разгорячённой голове, стало ясно, что дело неладно. Аристотель и сам был удивлён, увидев, что самый любознательный ученик вместо пытливого взгляда потупил глаза и обхватил себя руками.

      — Гефестион, ты слышал последний постулат?

      Мальчик вскочил.

      — Нет… Я…

      Александр схватил друга за руку — она была горяча, тем не менее Гефестион дрожал так сильно, словно его окунули в ледяную воду.

      — У него жар и озноб. Я же говорил, что щели не промазаны! Он не может продолжать занятия, я должен отвести его в нашу комнату.

      Пришедшее в голову царевича не мог оспорить человек, пусть даже и старше его в несколько раз, Аристотелю пришлось только согласиться:

      — Похоже, Гефестиона действительно сильно лихорадит. Идите! Александр, передай прислуге, чтоб разыскали врача.

      — Конечно! Пойдём!

      — Я досижу, — заупрямился было Гефестион: не хватало ещё, чтобы остальные сочли его неженкой и дохляком, — но не тут-то было: царевич почти силком вытащил его из-за стола и повёл из класса.

      «Какой стыд! — думал Гефестион по дороге. — Хорошо ещё, что другие не знают, что на самом деле произошло, и думают, что меня просто сильно продуло, но Александр-то прекрасно осведомлён, как сегодня ночью я выскакивал из кровати и почему. Он станет надо мной смеяться и насмешничать, говорить, что я слишком рано вообразил себя взрослым, раз это так аукнулось. И его от занятий я отрываю, и холодно так, что дальше некуда, — я самый несчастный из людей! Это я хотел не навязываться! Чего стоят все благие намерения! Вот умру от лихорадки — и на этом всё закончится!»

      Если план Гефестиона любимому не надоедать срывался, все построения Александра шли гладко: он привязывал, он становился необходимым, единственным хранителем своего верного стража. Голос царевича в коридоре гремел, будто полководец командовал своими солдатами перед последним штурмом в самом решающем сражении:

      — Статокл, беги на кухню и принеси кружку горячего молока, а потом разыщи Аристарха, да поскорей! Из-под земли его достань, пусть захватит все свои порошки и зелья!

      Мальчики вошли в свою комнату, Александр с сожалением выпустил из своего захвата тонкий стан Гефестиона, повалившегося на ложе. Незадачливый сладострастник дрожал так, что тряслись даже колени.

      — Александр, возвращайся! Ты уже дотащил меня, ты не должен пропускать занятия: Аристотель будет недоволен.

      — Вот ещё! Мы же решили, что всегда будем вместе. Я тоже пропущу, а потом мы на дополнительных уроках нагоним.

      — Но ты же здоров! У тебя будет не пропуск, а прогул!

      — Это отпуск по уходу! Вот и молоко, держи и пей до конца!

      Гефестион принял из рук раба кружку и, немного отпив, скривился.

      — А, не любишь! Всё равно придётся, учти, я от тебя не отстану, — продолжил царевич и набросил на друга одеяло. — Пока так, потерпи немного, где этот жрец Асклепия? Сейчас придёт, напичкает тебя своими отварами, а я потом тебя уложу и укутаю.

      — Я что, девчонка? — возмутился Гефестион.

      — Нет, ты временно нетрудоспособный.

      Эскулап, львиную долю забот которого в этот холодный сезон составляла борьба с лихорадками и бронхитами, не заставил себя долго ждать, явился быстро с целой корзиной целительных снадобий и, обстукав грудь и спину страстотерпца и заставив показать ему горло, вынес окончательный утешительный вердикт:

      — Всё в порядке, обыкновенная простуда. Сильное начало — это хорошо. Жар — ответ организма на болезнь, он её выжигает.

      Гефестион хотел было сказать, что ему холодно, но вспомнил, что руки и Александра, и врача показались ему ледяными: бесспорно, он горел, и знобило его именно от высокой температуры.

      — А лечение? — поинтересовался наследник македонского престола.

      Аристарх выложил на столик и порошки, и настои, прочитал целую лекцию о порядке их приёма, но, будучи врачом давно практикующим и умным, закончил вполне здравой мыслью:

      — Лучшее лекарство — покой, сон, тепло и горячее питьё. Молоко и малину на ночь, пусть отпотеет — завтра встанет как новенький, пару дней лёгкий жар вечером будет, потом всё пройдёт. — Увидев, что Александр не двинулся с места, эскулап добавил: — Под покоем я имел в виду, чтоб больного не тревожили, заснуть он сможет без чьей-либо помощи, посторонние лица ему не нужны, только себе хуже сделают, если заразятся.

      — Спасибо, я проконтролирую. Можешь быть свободен, — тон Александра не вызывал никаких сомнений в том, что к «посторонним лицам» он себя явно не относит.

      Аристарх не был удивлён: о крутом нраве царевича, несмотря на всю молодость Александра, врач был наслышан и решил для успокоения совести изложить свои инструкции Аристотелю — пусть наставник сам разбирается с дисциплиной и карантином; всё же, что требовалось от лекаря, Аристарх уже выполнил — и служитель Асклепия, отвесив полупоклон, удалился.

      — Александр, он прав, — сказал Гефестион, когда за доктором закрылась дверь. — Ты можешь заразиться, оставь меня.

      — И не подумаю, — отказался упрямый наследник. — Я устойчивый. И, потом, ты заболел, потому что холодно было, а сейчас смотри: щели замазали, окна занавесили, комнату прогрели — никаких проблем. — Александр принялся укладывать друга. — Я тебе подушку высоко взбил, ляжешь — голову вдави, сразу теплее станет. Хитон будешь снимать?

      — Не, так теплее…

      — Ну хорошо. — Царевич накрыл Гефестиона двумя одеялами и набросил сверху свой подбитый мехом гиматий. — Спи давай, а я тебя посторожу.

      — Тебе влетит от Аристотеля.

      — Я пострадаю за дружбу — боги это ценят. Голова болит?

      — Раскалывается, — пожаловался Гефестион.

      — Сейчас полегчает. — И Александр положил свою руку на горячую щёку.

      — У тебя рука холодная…

      — Это не я холодный, а ты горячий. Ну не буду, только поцелую.

      — У тебя губы ледяные.

      — А я раскрытыми.

      Царевич оставил на челе своего занемогшего стража три нежных поцелуя. «Ну кто тут устоит? — обречённо подумал Гефестион, проваливаясь в тревожное забытьё. — Когда так сладко…»

      Александр стерёг сон друга. Ему мнилось, что рядом с ним лежит не Гефестион, а прекрасный чужеземец, принц страны, которая лежит так далеко, что Александр ещё не успел её завоевать. Интриганы узурпировали власть, извели всю царствующую фамилию, и только одному удалось спастись от неминуемой гибели. Он примчался к царю царей через сотни преград и сейчас находится при смерти, занедужив от лишений в своих тяжких скитаниях. Только Александр сможет его спасти, восстановить на троне и оставить царствовать в стране, которая, конечно же, присоединится к великой империи под его, царя царей, властью. Но сперва между ними вспыхнет пылкий роман…

      Дофантазировать Александр не успел: в комнату вошёл Аристотель. В противовес Аристарху он был непреклонен:

      — Как можно меньше контактов.

      — Но я уже спал с Гефестионом, ел и два часа на занятиях сидел. Если ещё не заразился…

      — То это не повод для дальнейшего легкомыслия. Оставь его, ему сейчас нужен только сон, и он с этой задачей справляется. А у тебя выездка.

      — У меня гиматия нет, он на Гефестионе, — попытался увильнуть Александр.

      — Замени его собственным, а свой на себя наденешь.

      Александр улыбнулся. Снег за окном не причина для отмены выездки.

      У ограды, несмотря на мороз, снова маячило с десяток девичьих головок. Царевич вспомнил, как в первый раз, заметив внимание младых красавиц Миезы к занятиям знатных отроков, решил, что девочки прибежали поглазеть на наследника македонского престола. Велико же было его удивление, когда стон восторженных вздохов разнёсся, стоило только Гефестиону остановиться в центре, приветственно махнуть рукой прекрасной половине и послать ей воздушный поцелуй! Александр, естественно, был ревнив к своей собственной славе — ну что ж, пришлось смириться с тем, что красота сына Аминтора действует сильнее, чем нынешний статус и будущие заслуги царевича, — тем более было причин покорить прекрасного синеглазого и сделать его своим навеки.

      На этот раз, когда среди гарцевавших всадников самого милого обнаружено не было, слабая половина закидала сильную вопросами, куда же подевалось их солнышко. Филота подъехал к ограде и, недобро ухмыляясь, сообщил, что Гефестион, как кисейная барышня, лежит на двух перинах под тремя одеялами, греется, чихает, сопит и того и гляди отправится в царство Аида, причём умудрился заболеть такой заразой, что никого к нему не подпускают. Укутанные в тёплые платки девочки заохали и, посовещавшись между собой и видимо что-то решив, упорхнули.

      Любовь — деятельное чувство и подвигает своего носителя на созидание. Через несколько часов в дверь, ведущую в комнаты воспитанников, требовательно забарабанили. Подошедший сторож завозился с засовом и немало удивился, увидев на пороге стайку девчонок, каждая что-то держала в руках.

      — Мы очень огорчены тем, что Гефестион заболел. Вот, передайте ему, пожалуйста, пусть поправляется скорее!

      Сыну Аминтора принесли домашние пироги, мясо, обжаренное в сметане, горшочек со свежевзбитым маслом, уваренную с мёдом малину, плоды шиповника и лесные орехи — последние любящими руками были и очищены, и поджарены.

      — И что мне с этим делать? Я не знаю, дозволит Аристотель или нет, — начал ворчать сторож. — Может быть, нельзя Гефестиону есть ваши гостинцы.

      — Можно, можно. Мы не уйдём, пока вы не передадите.

      — Как он себя чувствует?

      — За ним хороший уход?

      — Мужчины ничего в этом не понимают. Пропустите нас, мы дежурство организуем.

      — Ага, размечтались! К нему никого не пропускают, — ответствовал сторож.

      Привлечённое бойким щебетом, в коридор вышло несколько школьников и, узнав, в чём дело, пообещало быстро расправиться с подношениями, если Гефестиону съесть такое количество даров окажется не под силу. Возмущённые посетительницы заголосили, что старались только для Гефестиона. Аристотель, ещё не ушедший к себе домой, так как уроки закончились недавно, вышел на поднявшийся шум и уладил конфликт: стайку девочек впервые допустили в мужское царство, довели до комнаты недужного, впустили, правда, только на порог, и разрешили оставить свои горшочки и узелки на его столе.

      — Гефестион, выздоравливай! — заорали восхищённые поклонницы, увидев лежавшего в постели. Мальчик слабо улыбнулся, сказал, что постарается скоро справиться с простудой, и поблагодарил пришедших за беспокойство и заботу.

      — Всё! — не терпящим возражения тоном изрёк Аристотель. — Теперь быстро отсюда, это полное отступление от правил позволено только в виде исключения. А то вы к каждому засопевшему будете рваться.

      — Не будем, не будем! Спасибо большое!

      Девочки отправились на выход и начали обсуждать цвет щёк Гефестиона и строить догадки, когда же он полностью выздоровеет, так увлечённо, что не обратили на встреченных по пути на улицу мальчиков никакого внимания.

      «А ведь при таких восторгах он только зависть будет возбуждать в находящихся рядом, — подумал Александр, глядя вослед уходившим девчонкам. — Одни его будут домогаться, другие — ненавидеть, и те, и другие — устраивать козни, плести интриги. Оговоры, наветы, сплетни, ложь — как можно быть уверенным в том, что злость врагов не дойдёт до заговоров, прямых попыток покушений на жизнь? Македония должна быть украшена этим бриллиантом, я не допущу, чтобы такая драгоценность пострадала, чтобы страна, которую я скоро приму под свою руку, лишилась её. Гефестион, решено: ты будешь моим эроменом, я завоюю твою любовь и возьму тебя под свою защиту!»

      Пользуясь небольшим переполохом из-за отступления от правил распорядка, Александр проскользнул в комнату.

      — Не спишь? Как себя чувствуешь?

      Гефестион, завидя любимого, счастливо улыбнулся:

      — Нормально. Озноб прошёл, температура осталась.

      — Значит, наполовину выздоровел, — определил Александр и юркнул в постель. Любопытная рука с сожалением отметила, что больной лежит в хитоне, и устроилась на стройном бедре. — С тобой так спать хорошо: мигом согреешься.

      — С тобой тоже: рука прохладная.

      — Тебе же не нравилось!

      — Это когда знобило: тогда холодно было и неприятно, тогда мне тепло нужно было, а теперь наоборот. Только Аристотель тебя быстро выставит.

      — Он сейчас девчонок выпроваживает и недвусмысленно намекает им, что их будущие приступы будут безуспешны. А тебя отлично снабдили продовольствием! — И Александр поцеловал Гефестиона.

      — Намёк понят. Мы разделим его по-братски.

      — Почему ты не потребовал от меня ещё пару поцелуев? — И, не дожидаясь ответа, царевич снова прильнул губами к горячему лбу товарища.

      — Зачем же требовать: разве ты меня ими и так не одаришь? — Гефестион лукаво улыбнулся, а потом и вовсе рассмеялся. — Я расположился в твоей комнате — я и так должен тебе за постой. Но, кроме шуток — надо всё это разделить, я не съем столько.

      — Съешь сколько хочешь и что любишь, потом я оценю и вкушу…

      — А остальное…

      — Придумал! — Александр не дал другу закончить. — Нечего делиться — лучше подкупим Аристарха! Он сказал, что сегодня вечером придёт. Мы его угостим — и он меня к тебе пустит и не будет ворчать.

      — У тебя такие великие планы, что скоро ты договоришься до того, что сделаешь из нашей школы штаб и через месяц отправишься покорять персов.

      — Почему через месяц? Ты же выздоровеешь через три дня.

      Мальчики дурачились бы и ворковали ещё долго, но дверь распахнулась, в комнату вошёл Аристотель и мгновенно оценил, что одеяла справа от Гефестиона вздыбились подозрительным бугром.

      — Александр, вылезай! Ну что за детские выходки!

      Царевич высунул из-под одеяла взлохмаченную голову.

      — Гефестион уже наполовину выздоровел!

      — Прекрасно! Аристарх скоро подойдёт — и Гефестион выздоровеет на другую половину без твоего присмотра.

      — Не нужен Гефестиону никакой Аристарх, он старый похотливый чревоугодник! — Александр яростно сражался за честь и здоровье своего друга. — Он специально напросился в исцелители, зная, что поклонницы Гефестиона без внимания не оставят, он уже нацелился на его пироги и орехи, он напоит Гефа отвратительной бурдой, а потом будет лапать его под тем предлогом, что больной вспотел и ему надо хитон поменять! Я его сам вылечу!

      — У тебя другие задачи — более важные, чем безосновательные подозрения.

      Несмотря на упорное сопротивление, Александр был выставлен из своих апартаментов и разлучён с дорогим другом. «А ведь подлый Аристарх действительно всё это сделает! Как он смеет прикасаться к Гефестиону! Как будто я сам не могу напоить его настоем шиповника и накормить малиной, как будто я сам не могу переодеть его в сухое!» Но всё было тщетно, даже хмурый взгляд, насупленные бровки и невыученные на следующий день уроки не помогли — Аристотель лишь пригрозил в очередной реляции написать царю Филиппу о снижении успеваемости сына.

      За три дня, в течение которых царевичу удалось только два-три раза, да и то с порога, увидеться с Гефестионом и перекинуться с ним несколькими словами, Александр совсем извёлся. Спать одному в постели было холодно, заниматься философскими изысканиями и сочинениями — скучно, не смотреть в доверчивые влюблённые глаза — тоскливо, даже огрызаться в ответ на подшучивания и подозрения в любовном томлении не хотелось. «Да ну их!» — только и думал наследник македонского престола и прерывисто вздыхал.

      Но всему на свете приходит конец. Час пробил, Гефестион выздоровел, Аристотель снял блокаду — и Александр помчался навстречу своему драгоценному.