Т348В547СА

Как-то ночью я наблюдала за городом сидя на крыше дома. Миновало почти три месяца с того момента, как я перестала считаться дезертиром. Три месяца, как закончилась война. Проект по созданию полумеханических полумагических солдат внезапно оказался рассекречен вместе со всеми, мягко говоря, неприятными подробностями. Дело имело большой общественный резонанс и, чтобы избежать стихийных беспорядков, измотанное правительство надавило на военных. Те в свою очередь объявили, что все искусственно созданные солдаты приравниваются к гражданам. И даже будут получать небольшой пенсион, которого, к слову, едва хватало на то, чтобы не сдохнуть с голоду.
Вот таким странным, я бы даже сказала нелепым, образом я избежала ликвидации, неотвратимость которой, собственно, и стала причиной моего дезертирства. Если бы не Проклятый шаман из Пустоши, чье заклинание попросту разорвало в клочья сети повиновения и к тому же вывело из строя добрую половину моих усилений, я бы давно лежала в песках. Безымянная и словно никогда не существовавшая. Не в первый раз я подумала о том, что в последние полгода моя жизнь одно сплошное странное стечение обстоятельств. Если бы не шаман, помешавший мне вовремя явиться на точку сбора, я, как и многие подобные мне, ставшие ненужными солдаты-механики, погибла бы в огне бомб, что сбросили свои же дирижабли. Если бы я не сбежала из казарм, то всего через два дня получила бы «помилование» и не пришлось бы почти три месяца прятаться по подвалам и жрать крыс. И этих «если бы» – больших и поменьше, можно было насобирать на целый вещмешок. Однако я не углублялась в эти размышления. Какими ни были случайности и обстоятельства, они не меняли одного – я не знала, зачем мне вообще нужна эта жизнь. Выращенная искуснейшими магами Королевства, наделенная механическими усилителями, которые заменяли мне многие мышцы, сухожилия, некоторые кости и, после близкого знакомства с новыми модными пулями дам-дам, один глаз и часть черепа, я была создана для единственной цели – убивать и умирать за свою Королеву. А вот жить в мою задачу не входило. И что теперь делать с этой жизнью я не знала. Не знала, почему вообще убежала, узнав о назначенной ликвидации. Иногда во мне появлялись какие-то странные ощущения… чувства? Тоска, одиночество, жалость, порой злость. Словно в моей голове жил кто-то помимо меня. Некоторые поговаривают, что нас не выращивали, а создавали из обычных людей. Из бродяг, проституток, рабов и тех, кто попал в долговую яму. Кем же тогда была я? Этого узнать я так и не смогла. В тех документах, которые оказались в общем доступе после окончания войны, говорилось только о том, что мы выращены из «человеческого материала».
Я сидела на краю крыши, свесив ноги вниз, и с удовольствием жевала булочку с корицей. Когда я была солдатом, то и не подозревала, что в мире существуют такие волшебные вещи, как булочки с корицей, слоеный вишневый пирог, куриная похлебка, густая и ароматная, с пряностями и большими кусками мяса в ней. Когда я узнала о том, что всем нам дарована свобода, то сначала не поверила. Какая-то полупьяная скотина признала мою изуродованную рожу на листовке жандарм-ищеек, и донесла, что, дескать, эта девка с листовки – вышибала у Мамы Сью. Еще бы не признать - половина лица без кожи, все шестерни торчат на виду, левый глаз как у покойника, затянут бельмом, только зрачок чернеет, словно дыра, ладно хоть волосы отросли, если закрыть механическую половину более или менее похожа на женщину. Конечно, он потребовал награду и, конечно, был отправлен из участка прочь пинком под зад. Явись он к ним тремя днями ранее, то деньги бы за мою голову получил. Но в тот злополучный день было объявлено что теперь мы – тоже люди, и вечером, когда в холл борделя вошли три жандарм-ищейки, Мама Сью толкнув меня в глубь кухни, вальяжно выплыла им навстречу. Ее не было какое-то время, но вернувшись, она положила на стол бумаги и сказала:
- Значит ты Т348В547СА.
Я пожала плечами, какое это имело значение.
- Оно даже выбито у меня на виске. А еще на запястье и чуть пониже спины, - я хмыкнула. – Что они обещали за мою башку?
Мама Сью покачала головой, увенчанной короной высокой прически, при виде которой аристократки удавились бы от зависти – настолько безупречно-консервативна она была.
- Ничего, велели передать тебе бумаги, и что ты больше не являешься дезертиром. – Она внимательно посмотрела на меня. Мне нечего было добавить, выворачивать кишки, даже перед ней, не хотелось. Мое прошлое это только мое. – Ну как знаешь. Если захочешь уйти, предупреди, чтобы я подыскала тебе замену. А нет – так ты знаешь, тут тебя не обидят.
Меня обидишь, как же. Я дожевала булочку и улыбнулась своим воспоминаниям. Достала из мешка вторую и с удовольствием впилась в нее зубами.
Сегодня весь центр города была оцеплен, в начале каждой улицы, что лучами отходили от центральной площади, выставили ограждения и жандарм-стражи досматривали людей - уводили сильно пьяных, забирали личное оружие и то, что можно было использовать как оружие. У пропускных постов собирались огромные толпы, люди напирали, толкая в спины впереди идущих, отпускали шуточки о неповоротливости стражей порядка, а самые смелые о паранойяльных заскоках Королевы. Но пройдя досмотр и получив свою ленту, скрепленную алым воском и простеньких заклятием-«неснимайкой», разом теряли весь раздраженный запал и с предвкушением праздника устремлялись к площади. Питейные заведения, кафе и семейные трактирчики выставили уличные столики с легкими плетеными стульями, несмотря на то, что стояла ранняя весна и было ещё ощутимо прохладно. Торговые лавочки не отставали, выставив палатки с сувенирами, лакомствами, игрушками, табаком и множеством других товаров, украсив их флажками с цветами правящего дома. С крыши эти навесы были похожи на квадратики лоскутного одеяла – такие же яркие, разные и совершенно не подходящие друг к другу.
По улице неторопливо текла живая река. Сотни счастливых лиц - люди разговаривали, смеялись, то и дело раздавались радостные возгласы, нестройный хор явно подвыпивших гимназистов распевал «Восславьте Королеву». Город праздновал окончание войны, названной в народе десятилетней, хотя на самом деле она продолжалась чуть более пятнадцати лет. С момента прекращения боевых действий прошло около трех месяцев, однако документы о капитуляции Пустынных княжеств подписали только сегодня утром. Говорят Парламент и Ее Величество провели с Князьями асхаров за столом переговоров почти две недели без перерыва на еду и сон. Мне, если честно было плевать.
На центральной площади, выше по улице выступали фигляры. Первые дни после того, как стала человеком, я возвращалась в бордель только на работу, почти все время проводя на улицах города. Я бродила в парках, наблюдала за белками и воробьями, за гуляющими благородными, за босоногой детворой Нищего квартала, за деловитыми подростками Ремесленной слободы, смотрела выступление бродячего цирка из Нагорной Республики. В один и вечеров, когда я вернулась уже после открытия заведения, Мама Сью сказала, что я словно малое дитя, все пропадаю на улице да глазею на народ. В чем-то она была права, было во мне что-то от ребенка – я видела все это впервые, узнавала мир заново. Как цветут поздние цветы, как опадают листья, как живут, а не умирают люди.
Раздались громкие хлопки, и волосы на затылке встали дыбом, но оказалось, это всего лишь разорвались выше по улице шутихи, запущенные все теми же поющими гимназистами. Город сверкал сотнями огней. Простые факелы, диковинные фонарики с цветной слюдой родом из Империи Кри, свечи под ажурными колпаками, а в квартале благородных развесили настоящие электрические гирлянды. Любопытная детвора из бедняков сбегалась к красивому кованому забору, что огораживал владения аристократов от черни и с блестящими от восхищения глазами разглядывали виднеющиеся в отдалении мерцающие и перемигивающиеся неживым светом огоньки.
Я доела последнюю булочку, рассыпала крошки по карнизу - на поживу птицам и собралась было уходить, как ниже по улице, там, где стояли ограждения жандарм-стражей послышался встревоженный гомон. А потом по ушам ударил пронзительный свист и раздался грохот. Привычно упав на живот, я по-пластунски осторожно подползла к краю крыши. Толпа внизу замерла. Люди растерянно озирались, трясли головами, кто-то дергал себя за уши и нелепо открывал и закрывал рот, будто выброшенная на берег рыбёха, кто-то судорожно проверял карманы. А затем воздух распорол полный ужаса и боли женский крик. И сорвалась лавина. Люди кинулись вверх по улице, сбивая друг друга с ног, затаптывая насмерть детей и упавших, какой-то мужчина подбросил мальчишку лет пяти-шести на крышу торговой палатки, но обезумевшие люди снесли телами опоры, навес резко накренился, и мальчонка скатился по нему прямо под ноги толпе. Его сразу же затоптали, только вновь и вновь дергалось мертвое тельце, когда на него наступали бегущие люди. Чуть дальше по улице худой рыжий парнишка ловко взобрался на перекладину фонарного столба и одной рукой, изо всех своих детских силенок держал за руку сухонькую старушку. Старушка бессильно перебирала ногами по чугунному основанию, пытаясь найти точку опоры, но ноги в старых башмаках с деревянной подошвой снова и снова соскальзывали, не оставляя шанса на спасение.
Я бросилась к ближайшему водостоку. Всех не спасти, но кого-то можно. Уже почти добежав до конца дома, я увидела как в толпе, навстречу бегущим тяжело, словно против сильного вера, шагает могучая двухметровая фигура в черном кителе с нашивкой на груди в виде четырехлистного клевера. Механик. Переключив глаз на режим, позволяющий увидеть то, что некоторые алхимики называли аурой, я увидела в цветной толпе то там, то тут белые сполохи – магию, питающую механиков. Гигант, заметив меня, жестами велел идти к жандарм-посту и проверить, что там произошло. Уходя с крыши, я видела, как он «подплыл» к мальчику со старушкой и помог перебраться в окно второго этажа ближайшего дома.
По крышам до места, где прогремел взрыв, путь занял не более трех минут. Не найдя входа на чердак, я спустилась по ближайшему водостоку. А когда повернулась лицом к улице, на мгновение мне показалось, что я снова вернулась на войну. Асхарские мины*. В этом не было никакого сомнения. Стекла в окнах выбило ударной волной, все вокруг было залито кровью, даже стены посеченные осколками были словно покрыты багровой краской, которая медленно стекала на землю. Мостовая была скользкой от крови и кишок. Люди валялись на земле точно изломанные куклы - женщины, дети, старики, мужчин почти не было. Оторванные руки и ноги, пробитые насквозь тела, от кого-то остались только лоскуты кожи и одежды, осколки кости, оторванные челюсти. Проклятые ублюдки не просто начинили своих смертников взрывчаткой, они напихали в них гвозди, колотый камень, металлические опилки и щедро сдобрили все это свинцовыми шариками пуль. Разлетаясь при взрыве, эта адская смесь порождает чудовищной разрушительности вихри, превращающие все, до чего дотянутся в фарш. На войне, если над миной поработал хороший маг, эти вихри могли держаться до суток, расползаясь во все стороны и уничтожая все живое. Не один и не два полка погибли в  этой кровавой бане. Распознать мину практически невозможно, если только вы не механик с глазом-усилителем. Единственное средство спастись – уничтожить мину до того, как она достигла заданной позиции и сдетонировала. Живых здесь искать не было смысла. Я еще раз прошлась по улице, вглядываясь в уцелевшие лица, что смогла найти. Все же больше для очистки совести. Рядом с палаткой, торговавшей яблоками и персиками в карамели мне послышался звук. Кто-то мяукнул? Или скорее всхлипнул. Я медленно обошла остатки палатки по кругу, переступая рассыпанные в лужах уже темнеющей до багрового цвета крови янтарные плоды. Аккуратно перешагнула через тело женщины в длинном голубом пальто, на лацкане поблескивала ажурная гранатовая брошка. Камни почти не отличались по цвету от пятен крови на добротной плотной ткани. Разлетевшиеся осколки лишь краем зацепили бедняжку, но и этого ей хватило с лихвой – половину черепа с большей частью лица снесло, уцелела лишь левая щека да краешек губ. Палатка удачно стояла одним углом за широким уступом дома, видимо раньше здесь была пристройка, которую разобрали, чтобы расширить улицу. Сорванный ударной волной навес из плотной ткани держался за единственную уцелевшую опору, полностью закрывая внутреннее пространство за уступом. Снова послышалось всхлипывание. Из-под навеса. Я встала на четвереньки, аккуратно приподняла край ткани и заглянула под него.
В углу, вжавшись в каменную стену, сидела маленькая девочка в небесно-голубом платьице и белой кроличьей шубке. В темных волосах были вплетены голубые ленты и нити жемчуга. Носочков нарядных сапожек уже почти коснулась текущая по мостовой кровь. К груди ребенок прижимал серого мохнатого медведя с изящной дамской заколкой на ухе. Гранаты заколки даже в этим тускло освещенном пространстве были будто налиты светом и мягко переливались глубокими ало-розовыми сполохами.
- Не бойся, – мой голос прозвучал хрипло и вряд ли мог успокоить напуганного ребенка.
- Где мама? Я убежала, а она рассердилась? – девочка едва говорила, было заметно, что она опасается меня. Я мало что понимала в детях, в борделе их не было, и учиться мне было не у кого, но на вид ей было едва ли больше трех лет.
- Нет, малыш, мамы тут нет, но я пришла, чтобы помочь тебе. А где твой папа? Или няня? Братик?
Она помотала головой:
- Папа живет на облачке. Мама сказала. Есть только мама и я.
- Теперь и мама будет жить на облачке, и оттуда приглядывать за тобой… Вместе с папой, - а что я ей еще могла сказать, что ее мама теперь просто кусок мяса с наполовину снесенным черепом? – Иди ко мне, нам надо написать маме письмо.
Девочка сразу забыла о том, что еще мгновение назад боялась меня и подползла ближе. Я сняла куртку и замотала ее, плотно накрыв голову капюшоном. Ни к чему ей видеть тот ад, что раскинулся вокруг.
Крепко прижав к себе девочку я быстрыми шагами удалялась прочь, на ходу размышляя о том, что скажет мне Мама Сью, когда я притащу в ее бордель ребенка, и о том, что придется распотрошить заначку и найти хорошего мага, чтобы подправил мне лицо. Но это все будет потом, сейчас главное унести ее подальше от этого кошмара, и нам обязательно нужно будет написать письмо для мамы и папы.