Три письма из семейного архива

   Написано по воспоминаниям тех своих предков, кого успел застать в живых. Рассказ является завершением рассказа "Две встречи".

Письмо 1.
«Здравствуй, милый мой, дорогой Саша!
Появилась, наконец-то, возможность с оказией тебе весточку послать. Уж не знаю и как, но твой давний друг, купец Паша Морозов, на днях отбывает во Францию. Обещал разыскать тебя в Ницце. Так что вот, пишу. Уже семь лет прошло, как мы расстались. Новостей много, но о них и писать не хочется. Я с огромным трудом устроилась швеей на местную мануфактуру, что рядом с Лосиноостровским. Платят в основном хлебом. Впрочем, жаловаться грех. Слава Богу, что хоть какая-то работа есть. Теперь о наших детях. Николя отрекся. И теперь он не считается больше сыном буржуев. Ушел служить к Красным. Зачем? Я не знаю. И спросить у него не могу. Последний раз, когда с ним случайно столкнулись на бывшей квартире г-фа N (ты знаешь, о ком), он сделал вид, что меня не узнал. Собрался, одел шинель и ушел. Сашка на последнем курсе в Академии Жуковского. Он хоть и с трудом, но тоже принял нынешнюю власть. В январе 24-го стоял в карауле у гроба с Мертвецом. В буденовке и шинели. После заболел сухим плевритом. Теперь все время кашель у него, и курит много. С Коленькой не общается и даже руки не подает. Не может простить ему отречения от родителей. Таня, его (Александра) жена, которую ты так и не видал еще, родила дочку. Нинель. Еще в мае 22-го. Очаровашка! Только вот есть совсем почти нечего. Танины родители из церковных. Поэтому их лишили всего. Так что помогать нам они не могут. Перебиваемся кое-как на те вещи, что сохранились, и на что можно еще что-нибудь выменять. С Покровки нас выселили за окраину. Живем теперь в Лосиноостровском. В доме бывшего нашего  управляющего, Василия Федоровича. Он нас и приютил. Настя совсем еще мала,  растет, все время просит есть. Выкручиваемся как можем. Аня вспоминает тебя и все время ждет. И спит в обнимку с той куклой, что ты привез ей из Праги. Мишу мы схоронили еще в гражданскую. В самом конце, когда жили в Таганроге. Все бои пережил без царапины, а умер от сердца, во сне. Я слезами глаза себе выжгла тогда. И если бы не помощь семьи Голубевых, (это двоюродные родственники Сашкиной Танюши) даже не знаю, как бы все это пережила. Там же, в Таганроге остался и наш берлинский рояль. Надеюсь когда-нибудь еще услышать. Ну вот, о всех детях написала.
Когда же ты вернешься, Сашка мой? Родненький. Я все реву и реву. Я понимаю, что все вы тогда из Севастополя бежали по нужде. Иначе бы вас просто расстреляли. И то, что много лет ты не мог по этой причине вернуться в Россию. Но теперь, когда тебя позвали, а лучше сказать пригласили на работу, что ты думаешь теперь? Свидимся ли еще? Раз этот их Нарком Калинин приглашает, может быть теперь у тебя нет риска вернуться? Ты же не воевал! Я уже настолько по тебе истосковалась, что высказать не могу. Уехать ли нам в наше имение в Ниццу? Но тогда на наших детях, что останутся здесь, я имею в виду в первую очередь Сашу и его семью, падет клеймо. И как им тогда? Прости, я уже ничего не понимаю. И совсем разучилась принимать решения в виду того, что все вокруг просто бесконечно абсурдно! Все, кого мы знали, куда-то пропали. Кто уехал, кто бежал, кого-то убили. По Москве ходить страшно, если ты не чумаз и прилично одет. Мне все время кажется, Саша, что это как в бальной зале. После того, как все уже окончено, приходит слуга и гасит свечи на канделябрах. Тихо. По одной. И становится все темнее и темнее. Так вот и сейчас. Так и друзья наши исчезают. И скоро все то, что мы любили, будет поглощено этой теменью. Дети наши грезят о сказочном мире, который им внушили. Слепо верят в то, чего не может быть. В какое-то всеобщее счастье и равенство. Детям свойственно верить в сказки и небылицы. Но мы-то с тобой понимаем, что это – конец. Саша, это ведь конец! А я так хочу снова к тебе прикоснуться. Как прежде на ночь в лоб поцеловать. Возвращайся, любимый. А то не ровен час, не достанет времени у нас друг другу в глаза посмотреть.
Родной мой! Может быть и тебе бы, вслед за Всеволодом, вернуться? Приехать к нам?Мы, то есть я конечно, бесконечно по тебе скучаем.
Не прощаюсь. С надеждой на встречу. Еще в этой жизни.
Твоя Раиса.
Москва, 1925 год, июля 12.» 
Письмо 2.
«Дорогие мои, любимые! Вы не представляете, насколько был я рад этой весточке от вас! Первой за столько лет! Теперь о главном. Павел Федосович уже ожидает в парадном, поэтому буду краток. Возвращаться ни под каким предлогом я не могу. Хоть душа моя и молит о том. Я им не верю. Я бежал с нашими офицерами сам, по доброй воле, и полагаю, что поступил тогда верно. Всех оставшихся в Крыму тогда беспощадно и без разбору расстреливали. А церковников так и на кол сажали. Доктора Неверова со всей семьею к стенке поставили. Убили даже их пуделя! Я вообще не знаю, каким образом мне тогда удалось избежать фатального? А после, Рая, еще скольких выгнали? Да, мне по дипломатическим каналам приходило это самое приглашение, о котором ты пишешь. Но я им камин растопил тогда же. Хочется спросить: а что, разве инженер электрических машин им нужнее, чем Лосский? Чем Бердяев? А Ваня Бунин, он им не нужен? Я не могу, Рая, категорически не могу считать себя кем-то большим, чем они! Мое тщеславие не распространяется настолько далеко! Но главное не в этом. Коли оставили себе одних кухарок, то пусть они страной и управляют. Плохо лишь то, что вы-то в Москве. И вынуждены терпеть все эти безумства. Детям передай мои слова. Саше и Николаю. И остальным, когда подрастут. Все Революции объединяет одно - революционеры умеют только рушить, но не созидать. Созидают потом другие, значительно позже и на развалинах. Призвание же самого революционера - только разрушение. Омерзительный народец с лозунгом "Все, что не по мне - все в топку Истории!". Присваивая себе право решать за народ, от имени народа и во имя народа, лгут, потому как никто их такими огромными полномочиями никогда не наделял и никогда бы не наделил! Гордецы и эгоисты, заставляющие абсолютное большинство подчиняться бредовым фантазиям абсолютного меньшинства. Твердолобые, с выгоревшей от ненависти душою, ничего не слышащие кроме собственных лозунгов и собственного прожектерства. Фантазеры без разумного фундамента. Ничего не ценящие кроме своих бредовых, безумных идей! Это уже случалось во Франции. И слава Богу, здесь это не зашло настолько далеко и настолько кроваво, как у нас.
Рая, любимая, мне горестно писать тебе эти слова. Но есть вещи, которые делать нельзя. Как нельзя предавать свою веру. И даже не потому, что вероотступничество наказуемо Богом. А потому, что сам при этом перестаешь быть человеком, выжигая в себе ту основу, которая долгие годы формировала тебя, как личность. Я вас бесконечно, бесконечно люблю, и тоже реву по ночам, но порядочность каждого из нас заключается в твоем личном неучастии в беззаконии. Рая, милая, эту черту я преступить не в состоянии. Честь дворянина мне не позволяет этого сделать. И вот мой тебе совет и категорически настойчивая просьба. Забирай детей, по крайней мере девчонок, и приезжайте ко мне в Ниццу. Наш дом в Берлине нам уже недоступен! С помощью местных сезонных рабочих из Италии мне удалось обновить наш дом здесь. Оба этажа и совсем недорого. Здесь эмигрантам тоже бывает голодно, но по крайней мере здесь мое жалование извозчика на пролетке нас прокормит! Все. Паша торопит. Везу его на пароход сам!
Бесконечно вас люблю и тоже не прощаюсь. Ожидаю в скором времени вас всех увидеть здесь. Даже Николая.
Твой Александр.
Ницца. 1925 год, августа 9-го.
P.S. Пока у меня есть ты, у меня есть все. И то, что я с тобой пел в храме 20 лет. И то, что родила мне пятерых, и то, что мы живем не вместе. И то, что несмотря на это горестное дело - жить не вместе, - мы единое целое. И пока мы по-прежнему единое целое и любим друг друга, мир наш с тобой еще стоит. И Господь нас соединяет, словно клей два листа бумаги, и пишет на этих листках наши с тобою дни ... »
Письмо 3.
«Дорогой мой, любимый папа! Выдалась возможность написать тебе записку, которую, я надеюсь, не обнаружат у Павла Федосовича при досмотре на таможне! Буду краток. Мама умерла. Еще в 25-м году. По осени. После получения письма от тебя, все хлопотала в Наркомате об отъезде из России к тебе. Да не успела. Хоть я и полагаю, что наши злопамятные начальники не выпускали ее нарочно, памятуя твой отказ вернуться сюда. Похоронили мы ее в Юрьевце, ибо это было ее последней волей. Николя выхлопотал транспорт из Москвы. Он служит военным комендантом всех московских вокзалов. Виделись мы с ним мельком на похоронах, и если честно, видеть больше его не хочу. Он фанатично предан большевистской секте с этим их идолом наверху, а я, как ты помнишь, всегда ненавидел религиозных фанатиков! Я служу главным технологом на авиационном заводе в Рыбинске, куда меня отправили после окончания Академии Жуковского и полагаю, что именно в таком качестве вполне могу послужить России. Из Москвы нас выперли, ибо я, в отличие от Николя, от вас не отрекался. И в прошлом году у меня родилась вторая дочь Таня. Младшие сестры тоже живут со мной. Трудно, но жизнь в стране постепенно налаживается. Наши семейные капиталы, которые тобою были сохранены, я добровольно сдал в ревком еще давно. Мне не у кого было научиться лицемерию и поэтому я не изображаю лояльность существующей власти. Я просто стараюсь жить максимально честно. Вероятно поэтому мы и живы.
Отец, мы все тебя помним и любим. И моя жена Таня о тебе молится постоянно и иногда посещает церковь, которую в городе сохранили. Но больше ты нам не пиши. Очень тебя прошу. Это может непоправимо навредить нам всем. И по причине такого опасения переправлю тебе обратно то письмо, что ты написал маме в 25-м. У нас здесь такие вещи и такие мысли хранить нельзя! Ни в какую Ниццу переезжать даже ради тебя мы не планируем. Я насмотрелся на уехавших еще тогда, и повторять судьбы нищенствующей нашей интеллигенции не имею права в виду того, что ответственнен за жену, сестер и детей.
Прощай, дорогой отец. Каждый из нас выбрал свой путь, и жаль только то, что эти линии, словно рельсы под колесами поезда, в Истории параллельны, и в будущем пересечься нигде не могут!
Навсегда твои Александр, Татьяна, Анна, Надежда, Нинель и Таточка.
Рыбинск. 1928 г, Июля 20.
P.S. Молись о нас и, ради Бога, прости нас. Всех!»