Александр Македонский. Начало. Часть I. Глава 5

      Глава 5

      Аристотель разрешил мальчикам воссоединиться только к ночи, чтобы разговоры, объятия и поцелуи не отправили под откос учебный процесс.

      Александр влетел к Гефестиону, словно гнался за Артаксерксом; на три дня разлучённые сжали друг друга так, что не могли вздохнуть, и только некоторое время спустя расцепили сплетённые руки и хором выдали:

      — Наконец-то!

      Царевич не мог отвести взгляд от Аминторида, даже собирая свитки для завтрашних занятий, с Гефестионом происходило то же самое. Наскоро приготовив необходимое, они скинули с себя одежду, бросились в постель и снова обнялись.

      — Ну давай рассказывай!

      — Да что рассказывать? — удивился Гефестион. — Здоров, всё в порядке, даже к завтрашним урокам всё выучил.

      — А как тебя лечили? Этот противный Аристарх на тебя не покушался?


      Мысли об Аристархе изводили Александра все три дня, хотя у постели больного лекарь высидел только одну ночь. Царевич ревниво смотрел на руки эскулапа уже тогда, когда они выстукивали спину простывшего, — что говорить о том, какие страшные подозрения лезли в мнительную голову, если она задумывалась о том, что делал служитель Асклепия, оставшись наедине с Гефестионом на несколько долгих томительных тёмных часов! Сын Аминтора был так красив, что, по мнению Александра, его должны были вожделеть все. А вдруг Гефестион ночью от жара и лихорадки потерял сознание, а подлый Аристарх этим воспользовался и им овладел? А вдруг Гефестион сознание не терял, но мерзкий доктор его совратил? Друг-то уже взрослый, уже знает, что будет испытывать, уже может хотеть, а от царевича ему пока ничего не перепало — он и поддался гаду ползучему! Александр люто ненавидел Аристарха, но разве этим ограничивались муки ревности! А девчонки? Вон они как голосили, как надавили на сторожа и получили что хотели! В первую ночь не осмелились бы, да и этот Цербер поганый у постели Гефестиона дежурил, но во вторую им ничего не стоило покидать камешки в окошко — а друг любезный из одного чувства благодарности за гостинцы мог открыть — вот и влезли осаждавшие! Знает Александр этих женщин: начинают с пирогов, а потом пожирают во сто крат больше принесённого! Им и туман, и патоку ничего не стоит развести, и запутать, и склеить. Глазами поведут, задницей вильнут — и готова измена верного друга царевичу!

      Ничего удивительного не было в том, что первый же вопрос наследника македонского престола касался Аристарха; Гефестион же решил в ответ немного позабавиться и поозоровать:

      — Покусился, покусился!

      — Что? — взвился Александр.

      — И вкусил.

      — Что?! Он тебя изнасиловал, да? Он тебя совратил? Или ты сам был согласен? Что у вас с ним было? Как ты мог! Ты почему ничего не сказал? Он тебя домогался? Что ты молчишь?

      Конечно, так и подмывало ещё немного потиранить царевича, продержав его в мучительных сомнениях, но он реагировал так пылко, что мог бы перебудить всю Миезу, и Гефестион только рассмеялся и притянул к себе взлохмаченную белокурую голову.

      — Он вкусил полпирога и несколько горстей орехов. Теперь ты успокоишься?

      «А ведь если спросить прямо, ревнует ли, определённо увильнёт, — подумал Гефестион. — Но всё равно, как здорово, что он так разошёлся!»

      — Ему и этого много… — Александра не легко было успокоить. — Ты честно, ты правду говоришь? Или скрываешь, а на самом деле было? Или с девчонками было? Вон они как понабежали! Может быть, ты неустойчивый или легкомысленный. Раз понравилось, второй понравилось — вот и решил повторить уже с кем-то.

      — А что, нельзя?

      — Нельзя.

      — Ни с кем?

      — Ни с кем.

      — А если мне захочется?

      — Мы же вместе обещали… — И тут царевич припомнил, что никто никому ничего не обещал, кроме совместных походов и лечения ран в одной палатке, Гефестион ему в любви не признавался, хоть и смотрел влюблённо, и сам он, Александр, почему-то тянул и не говорил самых важных слов. Он чуть не расплакался, это было невыносимо: Гефестион взрослый, у него уже Это было, он волен заниматься Этим с кем угодно — как же ему запретишь? — нет ни у царя, ни у царевича таких прав. Вдруг Гефестион его разлюбил? Вдруг он непостоянный? Вдруг не видел его три дня и забыл? Или приснилась ему во сне какая-нибудь гетера… или тот же Неарх — и переключился. Может быть, и успокаивает Гефестион Александра только потому, чтоб он не кричал и не злился, а на самом деле уже закрутил роман с другим! О боги, как же трудно и несправедливо всё на свете!

      — Что «вместе»? — Гефестион поинтересовался так вкрадчиво, что Александр готов был вскричать «не верю!», если бы не сообразил, как пошло и театрально это прозвучит. Да и чему он «не верил бы»? — Гефестион ничего не утверждал, а только спрашивал. Но царевич действительно был ошарашен: с сыном Аминтора явно произошла какая-то перемена — и для Александра она была недоброй.

      — Наши отношения… — протянул Александр.

      Гефестион был уязвлён. Ситуация «я его люблю, а ему только нравлюсь» его не устраивала: в ней он не находил ответа, согласен ли будет царевич на большее. Сын Аминтора рассчитывал на то, что сострадание, испытанное Александром при виде лихорадящего друга, сорвёт с его губ три волшебных слова, но их не последовало, а ревность могла принадлежать не любящему, а лидеру и происходить не от любви, а от нежелания возможности обожающего бросать свой взгляд ещё куда-нибудь, кроме как на предмет поклонения, и нежелания возможности покушения кого бы то ни было на единовластие Александра в сердце Гефестиона.

      — Болезнь, что ли, так подействовала? — начал Гефестион нарочито равнодушно. — После того, как три дня чахнешь в гордом одиночестве, вполне естественно посчитать, что мир тебе что-то задолжал и те, кто в нём живёт, тоже, — соблазн отыграться присутствует. — Гефестион ждал, что его слова возымеют должное воздействие на Александра, но царевич молчал — значит, и эта последняя попытка Гефестиона вырвать признание потерпела неудачу. Может быть, и признания не было, потому что не было чувства… Сын Аминтора вздохнул, ему казалось, что всё кончено, и продолжил он сухо и отстранённо: — А за наши отношения, как ты себе их представляешь, можешь не беспокоиться. Мы вместе, мы вместе занимаемся, едим, пьём и спим, мы вместе обсуждаем прочитанное, нам нравится одно и то же, мы восхищаемся одними и теми же героями, мы вместе убьём на охоте первых секачей, а в бою — первых врагов, мы вместе будем сражаться, а после — перевязывать друг другу раны, мы поровну разделим и золотые горы, и последний кусок хлеба. Что же ещё желать — тебе и мне? Это Афродита-Урания, высокие отношения. Что же касается грязной Афродиты… Я так понимаю, она тебя не сильно занимает… или…

      — Или… — Александр слушал Гефестиона с остановившимся взглядом.

      — Или ты боишься уронить своё достоинство, выказав интерес к низменному… Или отложить его настолько, насколько сам сочтёшь уместным. А я… я, пока ты будешь думать, встречу человека, кому мои нежные взгляды не будут безразличны, кто будет рад на них ответить. Тебе, со своей стороны, в этом плане тоже не придётся беспокоиться: вокруг тебя всегда будут вертеться поклонники, твоих чувств будут добиваться многие — ты сделаешь свой выбор. Афродита-Пандемос — это так мало по сравнению с тем, что между нами уже есть, — ты мне это показал, ты прав.

      — Подожди! Как же так? — Александр был ошарашен. — Зачем же мне другие, когда есть ты?

      Гефестион только грустно качал головой.

      — Я от тебя этого не слышал.

      — Так вот же — говорю!

      — После того, как это самое уже сказал я? Нет, я не собираюсь тебе навязываться, мне не нужно твоё одолжение. У тебя было достаточно времени, чтобы ты сделал это раньше, чтобы ты сделал это сам, не будучи толкаем, как бы принуждаем мною.

      — А теперь тебе это не нужно, потому что ты за эти три дня, пока болел, меня забыл и уходишь в неприятие какого-то якобы принуждения со своей стороны, которое лично я не вижу, которого вообще нет, лишь из-за того, что предпочёл мне кого-то другого! — ревность не давала Александру покоя.

      — Можешь успокоиться, это не Аристарх — тебе не придётся краснеть за плохой вкус своего друга.

      Гефестион повернулся к Александру спиной и свернулся калачиком, всем своим видом показывая, что собирается заснуть, но сна у него, конечно, не было ни в одном глазу. «Что я сделал! — ужасался он. — Сам оттолкнул своего любимого! Он теперь погрустит, поревнует — вовсе не из-за своей любви, а из-за потери моего внимания, а через неделю заведёт не менее крепкую, чем была у нас, дружбу с кем-нибудь более решительным в интимных отношениях, который будет знать, как царевича и охмурить, и уговорить. Ну и пусть! Значит, я не заслужил. Не смог. Признай своё поражение, сын Аминтора, Александр никогда не будет твоим. Вот так и умерли все светлые надежды».

      Гефестион сдерживался изо всех сил, чтобы не всхлипнуть и не обнаружить свою слабость, бессилие и невозможность с ними справиться. А Александр тем временем лёг на спину и в отчаянии стукнул кулаками по матрасу. Он был уверен, что Гефестион за три дня своей лихорадки так соскучится по наследнику македонского престола, что, снова оказавшись с ним наедине в одной кровати, осыплет его поцелуями и явит страстность, что увлечёт Александра за собой в то же состояние — и царевич станет мужчиной вслед за своим верным оруженосцем.

      Александр, конечно, не был ленив и неизобретателен, но, встречаясь с нехваткой чего-то в своём арсенале, считал вполне естественным набрать недостающее, прибегая к помощи других людей — в противном случае зачем же царевичу полагалась свита? То же, что «недостающее» было несколько интимного свойства, Александра не особенно волновало — ну какие тайны могли быть у него от Гефестиона? Разве что Александр промолчит о том, что раньше он этого не изведывал…

      Александр так считал, он представлял это сотни раз в своём воображении, но позорно трусил и не решался разомкнуть свои уста, когда дело подходило к могущему стать переломным моменту: пусть Гефестион догадается сам! Вот и теперь царевич лежал на спине, смотрел во тьму над своей головой и чувствовал, как слёзы обманутых чаяний, злости, ревности и обиды текут по вискам. Может быть, надо переступить через гордость и стыдливость и сказать Гефестиону, что Александр его любит и хочет вступить в новый этап своей жизни только с ним, но боится, потому что пока ничего не изведал? Ведь невозможно, чтобы Гефестион так быстро всё забыл! В конце концов, ближе сына Аминтора у него никого нет! В других товарищах он не уверен, Гефестион самый желанный, милый и верный!

      Александр повернул голову.

      — Гефа! Ты не спишь ещё? — И обнял друга за плечи. — Как ты мог подумать, что я могу от тебя отказаться? Ты просто сводишь меня с ума своим равнодушием! Ну скажи, что ты меня не забыл!.. — И Александр начал целовать Гефестиона. — Что это ты всегда будешь помнить!

      — Ты мне спать не да… — хотел как бы недовольно, вроде бы сонно якобы пробурчать Гефестион, но не смог даже договорить, захваченный поцелуями, которые были детскими только по исполнению, но вовсе не по замыслу. И стоило немного пококетничать, но плечо само собой опускалось, открывая губам царевича доступ к нежной мальчишечьей шее, ноги сами собой вытягивались, чтобы телу Александра легче было нависнуть над грудью всё ещё не поверженного.

      — Я не могу тебя потерять, — шептал Александр вперемежку с поцелуями. — Я тебя люблю.

      «Теперь можно сдаваться» промелькнуло в голове Гефестиона, и он стал отдаваться поцелуям, уже отвечая.

      А Александр и сам не заметил, как желание, толкнувшее его и бывшее поначалу почти рассудочным, переросло в абсолютно плотское; он понял это, только когда бешеная пульсация крови стала отдаваться в возбуждённом члене, когда эрекция стала мешать свободному распластыванию на тёплом животе Гефестиона. Александр, разумеется, и раньше испытывал это состояние, но оно было бесплодным, приходило и уходило — теперь же с каждым касанием напряжение росло, теперь оно было не тянущим стремлением, а неумолимым зовом природы и требовало естественного завершения.

      Правая рука Гефестиона, обнимавшая Александра за спину, лёгкими нажимами задала направление и некоторое подобие темпа; царевич уже откровенно натирался, но и этого ему вскоре перестало хватать, сносимое происходящим сознание шло за новой фантазией.

      — З-з-д-делай это… — Александр заставил Гефестиона отвлечься от исследования губами безволосого сладкого подбородка. — Я хо… от тебя… возьми в руку... — И, никак не ожидавший от себя такого бесстыдства и испугавшийся его, Александр закрыл глаза.

      Александр закрыл глаза и тут же открыл их: он боялся пропустить даже миг из того, что свершается здесь сейчас между ними двоими. Синие очи, такие же сумасшедшие, как и его голубые, фантастически мерцали в слабом свете ночника, жаркие вздохи мгновенно запечатывались поцелуями, еле успевая опалить лицо любимого горячей волной, на стене плясали, переплавляясь в одинаково чёрное, тени золотистой и тёмно-каштановой шапок, во вздымавшихся и опадавших холмах не угадывались переплетения рук и ног под одеялом, но глаза жадно выхватывали постоянно менявшийся рисунок, дописывая сокрытое, словно эта диковинная фреска повелевала запомнить себя навек.

      Немного более умудрённый, Гефестион понадеялся — и не зря, что рушить идиллию, вставая за маслом, не придётся. Выплетя свою руку из полной неразберихи того, что творилось под одеялом, он легонько пробежал пальцами по промежности, задел яички и наконец обхватил истекавший смазкой член. Александр охнул и через несколько кратких мгновений уже блаженно застонал и обмяк в объятиях друга.

      — Боги, как сладко…

      Тут Гефестион понял, что до сего момента Александр был абсолютным девственником. Ситуацию надо было спасать: гордость и страсть к лидерству у царевича никуда не исчезли.

      — Не наворачивай, у тебя всё было как обычно, это только потому, что мы вдвоём. Это всегда слаще.

      Александр встрепенулся:

      — У тебя это уже было «вдвоём»?

      — Да нет же, и у меня впервые. И так понятно, что слаще… и хлопотней. — И Гефестион потянул руку Александра уже к своему собственному удовольствию.


      Откровения, обрушившиеся на наследника македонского престола, привели к закономерному итогу: когда всё было закончено, Александр сжал в своих руках голову Гефестиона:

      — Если ты изменишь мне, я убью тебя.

      — Убивай. Я уведу тебя за собой.

      Александр обнял Гефестиона тонкой рукой, потёрся носом о его ключицу, поднырнул светлой макушкой под тёплую шею и не смог сдержать рвавшуюся во тьму истину:

      — У меня до этого ничего не было. Совсем ничего.

      Сердце Гефестиона сладко ёкнуло: если он сам и был уверен в девственности Александра, то лично от царевича признания в ней не ожидал. Тем не менее Александру надо было оставить путь для отступления: кто знает, может быть, вспомнив свои откровения, он будет уязвлён тем, что обнаружил перед другом свою неопытность…

      — Придумываешь…

      — Нет — честно.

      — Ладно, поверю.

      Через несколько мгновений наследник македонского престола уже сладко сопел в родное плечо, а Гефестион ещё лежал на спине с открытыми глазами и думал, как прекрасно было свершившееся и насколько оно отличалось от того, что он делал один. Рука Александра на его плоти, переплетение тел, миг замирания на пике возбуждения — и неземное блаженство. На животе медленно подсыхали, стягивая кожу, пятна спермы — его и Александра, их не хотелось вытирать. А ведь начали они, практически разругавшись! «Всё прекрасное добывается так, — думал Гефестион, — через неприятие, боль, размолвки. Но какая награда в конце! Никому тебя не отдам! Буду беречь своё сокровище только для себя одного, оно слишком драгоценно, чтобы им с кем-то делиться! Кто тебя знает: может быть, тебе так понравилось, что ты будешь искать это везде? Нет — мой, мой и только мой!»