Ненависть к Фаусту - фрагмент 2

Воля к бездарности всегда связана с самолюбием и страхом. Этим она отличается от собственно бездарности, тупого состояния животной статики. О нет ...воля к бездарности возникает не из статики, хотя, в конце концов, приводит к ней. Воля к бездарности знает жгучее биение, ей ведом лихорадочный и мелкий пульс, она есть судорожное напряжение самолюбия и одновременно страха, страха оказаться поруганным в своих самолюбивых претензиях, не суметь сделать «так», чтобы стяжать своему самолюбию удовлетворительную пищу. Этот накал болезненного самолюбия в сочетании со страхом оказаться меньше своего самолюбия всегда выдает огромную степень экстериоризации, перенесение оценочного центра изнутри наружу, потому что всякое самолюбие есть тщета любования в зеркале внешнего мира, проба самооценки по меркам внешнего мира. Однако в зеркале внешнего мира внутренняя жизнь души не отражается и система его мерок непригодна для измерения духовных ценностей. Мир пытается взвешивать ценности духа так же, как взвешивает муку и мясо. Конкуренция количеств есть рок падшего мира, рок его культур и гибель его цивилизаций. Но измерение духовных ценностей по количеству невозможно. Нельзя сохранить качество духовности, подвергая духовное достояние перевесу или пересчету на количества. Поэтому самооценка по меркам внешнего мира ничего не говорит о ценности внутренней жизни личности, о ценности ее духовных достижений. Такая самооценка есть лишь сопоставление внешнего с внешним, внешнего положения и значения с другими внешними положениями и значениями, то есть пустое сравнивание внеположно¬стей, недуховных чуждостей. Человек, принявший в качестве непреложного закона самооценку из сопоставления себя и мира по экстерьеру, уже не способен к дерзанию, ибо подлинное дерзание — это дерзание свободного духа ...духа, чуждого каких бы то ни было внешних сопоставлений. Подлинное дерзание совершается духовно и во имя духа, оно направлено на раскрытие уникального содержания личности, вне зависимости от того, как оно сопоставляется с другими содержаниями, и вне озабоченности тем, явится ли это содержание личности новым словом в отношении других личностных содержаний. Духовный мир обобщен, осенен всеединством божественного содержания. Как бы новы и неслыханны ни казались раскрываемые личност-ные содержания, все они есть частицы единого неисчерпаемого божественного содержания, все они соединяются в нем, и ни одно из содержаний, как бы ни походило оно наружно на другое, не повторяет другого, ибо нет двух совершенно одинаковых личностей, ибо всякая личность есть богосотворенная единичность и по определению творит свое, уникальное, только ею переживаемое и только ее творчеству доступное содержание. Внутренняя правда личности, ее духовное содержание недоступны повторению. Повторить, скопировать можно лишь пустую бессодержательную форму, не имеющую никакого духовного значения и никакой ценности. Всякое раскрытое личностное содержание, всякая внутренняя правда, нашедшая свое осуществление, есть сущностное событие непреходящего духовного значения, ибо так осуществляется Богочеловечество, так стяжается Богоединство. Ставя же внутреннюю правду личности на весы сравнения, мы превращаем ее в предмет, мы превращаем живое духовное содержание в мертвую вещь. В ней гаснет и всеобщее качество духовности, и уникальное свечение субъекта-творца. Здесь распадается Богоединство, здесь вместо Богочеловечества «осуществляет» себя воля к бездарности. Только она способна продиктовать поработившемуся духу поставить себя на весы оценочных сравнений. Нельзя творить свое содержание, нельзя и надеяться раскрыть свою внутреннюю правду, самолюбиво рефлектируя о внешних последствиях своего творчества, о внешней замеченности духовного пути, о признании, успехе, популярности. Когда человеком овладевает самолюбивая рефлексия, страх жизненной неудачи, мирского неуспеха, непризнания, незамеченности, тогда он становится жертвой и марионеткой воли к бездарности. Парализованное ею духовное движение либо совершенно угашает в человеке его живое и духовно-содержательное творчество, либо извращает его, превращая глубинный процесс раскрытия своей внутренней правды в стяжание удовлетворений самолюбию, в делание чего угодно на потребу дня и успеха. Это последнее происходит с людьми могучей самости и яростного напряжения животной воли к жизни. Извратив в себе духовное движение, переродив свое творческое дерзание в самолюбивое, такие люди продолжают «действовать» и соделывают многое, но это многое уже не имеет связи с подлинным творчеством, не раскрывает, а, напротив, закрывает в личности ее оригинальное духовное содержание, убивает внутреннюю правду. Здесь уже не творится духовное, но лишь утверждает себя самолюбивое. Так воля к бездарности изъявляет себя предательством духа и дара за цену успеха, угашением духовной правды личности во имя возжигания костра самоутверждения, где духовное сжигается в жертву сладострастию мирской «состоятельности». Хорошо известен и всегда имеет человеческие примеры этот тип «победителя» жизни, «пре¬успевателя». Однако и при всем том тип «победителя» встре¬чается сравнительно редко. Значительно чаще болезнь воли к бездарности развивается в организмах ломких и слабых, в кото¬рых ни самолюбие, ни самолюбивый страх не достигает высоких температур. В натурах животно слабых, в организмах бледной самости, страх выражается лишь тупой «зубной» болью самосомнения, а самолюбие не подымается выше отметки мелкого тщеславия. Это наиболее распространенная клиника воли к бездарности, и исход такого течения болезни всегда постыдно одинаков. В юности такие натуры страстно и романтически отдаются обнаруженным у себя способностям, воображаясь героями, верят в свою «уже посвященность» избранной музе, любят создавать вокруг себя ореол загадочности, гениальности... но столк¬нувшиеся с непониманием и равнодушием, не обласканные скорым успехом, поникают, как неполитые настурции в вазончиках своих мелких тщеславий, и скоро увядают, оставив раннее «призвание» и тоскующую музу. Таких людей легко распознаешь по общей фразе: «Я тоже раньше писал (рисовал, сочинял стихи...), но это оказалось никому не нужно, и теперь я...». Да, теперь они больше не пишут, не рисуют, не сочиняют стихи! Разоча¬рованность незамеченностью, неуспехом по воле к бездарности была перенесена из наружной жизни, где ничто не самоценно, во внутреннюю жизнь, где самоценно все, где хрупко и беззащитно жили способности, дарования, где ждала откровения внутренняя правда души, именно этой кон¬кретной, ни на что в мире не похожей души. И вот эта внутренняя правда, эти хрупкие способности и дарования пали жерт¬вами раненого тщеславия, стали париями воли к бездарности и, ...и истлевают на чердаках когда-то писанные по вдохновению этюды, и желтеют закинутые в самые долгие ящики тетради юношеских стихов. Молодость каждому дает крупицу гениальности, молодость — время призваний, или хотя бы слышимых зовов, но воля к бездарности отвергает зовы и призвания. Воля к бездарности есть смертная «зрелость» души. Надо признать, что в бесчисленных случаях победившей воли к бездарности можно лишь условно говорить о «вдруг» преданном призвании, о покинутой музе, ибо в самом вирусе воли к бездарности заложе¬но равнодушие к призванию и невнимание к музе. Успех, замечен¬¬ность, удовлетворенное самолюбие, почесанное тщеславие, — все это не имеет отношения к жизни в призвании, к жизни с музой. Та жизнь есть любовь, а в любви все стремится внутрь, в глубины интимного сроднения, в любви ничто не озабочено мнением внешнего мира, возлюбленным не придет в голову гордиться своей любовью перед миром и по успешности в миру оценивать значение своего чувства. Если влюбленные и демонстрируют порой неприкрыто свою любовь, то именно от бессознательности, от полной выключенности из внешнего мира наблюдающих и оценивающих.
Так же точно слава, замеченность и одобренность внешним миром не имеет никакого значения в интимных отношениях личности с ее призванием, с ее музой, с ее внутренней правдой. Здесь единственно ценна лишь полнота самораскрытия. Внешнее стимулирование творческой потенции успехом слишком часто бывает опасно, так как переносит центр тяжести с бескорыстного общения с музой на самолюбивое удовлетворение от замеченности и успешности плодов этого общения. Спору нет, тяжка неразделенность творчества, незамеченность духовных усилий и духовного свершения. Правда, мучительная правда заключается в том, что человеку нужен человек — сопереживатель и спо¬движник его духовной судьбы. Тягота есть тягота и мучительность есть мучительность, но роковой роли в судьбе призвания, в духовном пути личности они не могут сыграть. Это может лишь воля к бездарности, ибо она не ведает призваний и предназначений превыше людского суда и одобрения. Воля к бездарности не имеет духовной интуиции о призвании, как о господнем велении раскрыть свою внутреннюю правду в полученных от Господа дарах. Воля к бездарности есть слабость богосознания либо полное отсутствие его. Она есть кастрированность сил души, неготовность к подвижничеству и подвигу, неготовность к жертве во имя духовного самораскрытия личности, которое в падшем мире есть всегда жертва и отречение, то есть — подвиг духовной свободы. Воля к бездарности есть вообще нерелигиозная транскрипция существования, духовное беспамятство, утра¬та крестной памяти об отречении и жертве самого Господа, о том, что Господь ждет и от человека подвижничества и, если надо — жертвы во имя раскрытия своей духовной правды, равнозначного спасению души. Творческий путь самораскрытия — это трудность духовной свободы, воля к гениальности; отречение же от призвания, от творческого самораскрытия — это легкость духовного рабства,  это воля к бездарности.
Когда человек окончательно подпадает власти воли к бездарности, когда он приемлет рабье ярмо ее, тогда он входит и в духовно-душевное состояние раба. ДУХОВНОЕ РАБСТВО клеймит человека бескрылостью, неверием в собственные силы, в свою человеческую самородность и ценность, в свое право на оригинальную внутреннюю правду. Человек-раб склонен мазохистски принимать власть над собой внешних авторитетов, в нем утерян всякий внутренний императив, и образовавшуюся пустоту человек-раб стремится заполнить чуждыми и внешними ему императивами. Большую «поддержку» находят такие люди в рассудочности и логизме. Когда душа не имеет сил воспротивиться вечным глупостям логики и банальностям рассудка, когда дух уже не различает тех глубин, которыми опровергается бездарный логизм материального мира, когда невозможен уже взлет на те высоты, где обитает смысл превыше всех рассудочных «самоочевидностей» мировой бессмыслицы, — тогда рассудок и логика лучшие друзья. Рассудок всегда «подскажет правильный, оптимальный ход», а логика объяснит, как его луч¬ше всего сделать. Отдание себя во власть воли к бездарности можно представить как поджимание ног и втягивание головы в плечи, ...как вырывание себя из сущностных глубин и высот, как возвращение в свернутость эмбриона. Искусственное же возвращение человеком себя самого в дочеловеческое состояние означает снятие с себя человеческого сана и надлежащей ему духовной ответственности за судьбу не только его личного, но и мирового духа, ибо духовное нераскрытие личности наносит ущерб всему духозданию, умаляет потенциал активной духовности в мире, и без того испытывающей страшный дефицит. В потенции Божье¬го Замысла каждый человек — это раскрывшийся в свободе дух, обогащающий мировую духовность новой, до него не бывшей, но в его самораскрытии воплощающейся частицей духовного бытия. На всякого из нас возложена обязанность творческого самораскрытия в духе, взращивания в себе ростка воли к гениальности, как абсолютной аутентичности и свободы своего духовного самовыражения. Это и есть осуществление творческого предназначения человека, духовно-генетически связывающего его с Творцом. ОСУЩЕСТВЛЕННАЯ ВОЛЯ К БЕЗДАРНОСТИ ЕСТЬ ПАРАЗИТИЗМ ДУХА, ПРЕСТУПЛЕНИЕ, ЗЛО.
На душевных уровнях рабство у воли к бездарности ока¬зывает себя темными энергиями зависти и злобы, которыми электри¬зуется человек, подпавший под это ярмо. Для лично¬сти, оконча¬тельно признавшей свою духовную несостоятельность, утратившей в себе чувство какой бы то ни было духовной первичности, неспособной более делать в самой себе духовные открытия сущностного значения, — такой личности делается органически нестерпима любая духовная состоятельность. Перестав быть «чем-то», низведя себя до прикладной функции «о чем-то», такой человек с радостью и энтузиазмом предается изучению чьих-то истин, толкованию чьих-то смыслов, уже раскрытых и освященных признанием, но... но он совершенно не способен вынести рядом с собой живое и яростно-личное, еще не оштампованное печатью признания слово новой внутренней правды. Это вызывет в нем самоотравление завистью и злобой, это часто побуждает его к беснованию, поскольку этого вообще «не может быть», не может произойти для его мертвого сознания, давно покончившего с любым актуализмом живой жизни, давно определившего все сущностное, как кем-то сказанное, когда-то в прошлом записанное, когда люди были «богатыри, не мы...». Воля к бездарности во все времена живет и питается прошлым, но само прошлое она воспринимает уродливо-окамененно, не как живую немеркнущую правду, а как каменный и принуждающий авторитет. Для воли к бездарности прошлое важно не вечнозеленым своим духовным побегом, а как директива и закон, как удостоверение, что иначе быть не может. Воля к бездар¬ности исходит из собственного ничтожества и делает закономер¬ный вывод, что лишь в прошлом могли произноситься великие слова, лишь прошлому по силам были великие мысли, чувства и дела. Воля к бездарности наносит страшный вред своему времени, разма¬хивая дубиной старых авторитетов над головой беззащитно подымающегося нового. Да и само новое она понимает убого-снобически, как непременно что-нибудь невиданное, глупо злоупотребляя словом «оригинальность», «оригинальное», ...совсем не замечая, что в самом понятии оригинальности содержится указание на связь с вечным, непреходящим, ...с оригиналом. Всякое сильное изъявление живой внутренней правды рядом с собой воля к бездарности встречает двулико: внешне иронически и порой покровительственно-одобрительно, но изнутри ненавидяще и завист¬нически. Внешняя «добрая» улыбка опережающего «знания» — «ну, брат, это ты много на себя берешь!» скрывает страстную и темную глубину беснования — «почему я не посмел, а он посмел?..». Нельзя позволять, чтобы у тебя рождались строки пушкинской силы, потому что «...это Пушкину под стать, но уж никак не тебе, сынок...», нельзя воплотиться в философию любимого мыслителя и «повторять за ним его мысли», потому что они уже не могут быть твоими, даже если все существо твое отзывается на них, сопереживает им. Изврати свою внутреннюю правду, если она, по «несчастью», схожа с чьей-то, уже прозвучавшей до тебя (речь ведь и может идти лишь о сходстве, потому что не бывает двух абсолютно одинаковых внутренних содержаний, как нет двух абсолютно одинаковых людей). Откажись от всего дорогого и ценного для твоей внутренней жизни, если оно при «сличении» выказало признаки сходства или (еще хуже!!!!), внутреннего родства с какой-то уже воплотившейся в мире до тебя внутренней правдой. Волю к бездарности не интересует увечие твоего внутреннего мира, изолгание твоего оригинального духов¬ного содержания. Ее интересует лишь, чтобы ты не оказался случайно «похож» на Пушкина, потому что она (воля к бездарности) точно знает, что Пушкин уже был, и поэтому «так-как-он» больше быть не может. Не должно быть! Умри, вырвав сердце из груди, но воля к бездарности не поверит, что огонь, которым го¬рит твое сердце, твой собственный, а не «краденый», если, исследовав его спектр, найдет в нем черты сходства со спектром другого огня. Воля к бездарности всегда отлично информирована, но она ничего не знает о тайне подлинного Знания ...о чуде узнавания, когда в духовных глубинах происходит встреча любви, — неважно, с философией ли или поэзией, — когда отворяются шлюзы души, когда под действием упавшего в душу слова пробуждается ее, души, внутренняя правда, спавшая ранее или не смевшая вы¬глянуть на свет. Композитор, поэт или философ, который становится «моим композитором», «моим поэтом» и «моим философом», — это не тот ...не те, чьи мысли я буквально повторяю и чьи чувства я автоматически копирую, а те ...тот, который прочитал, произнес, пропел мне во внутренний мой слух образы, мысли и чувства, начертанные в моей собст-венной душе. Это и есть встреча любви в духовном мире, так и совершается «брачная тайна избрания» (Бердяев), так мыслитель становится любимым мыслителем, так поэт становится твоим (без кавычек твоим!!!) поэтом. И если такая встреча любви исторгает из глубин твоего существа волну собственного твоего творчества, то оно не есть «краденое», как то постановляет регистрационный стол воли к бездарности, ...оно не есть подражание или копирование. Оно есть новый рассвет, восход еще одного светила (малого или большого, — это не главное) на духовном небо¬склоне мира. Восход ничего не копирует. Восход восходит, и не его вина, что он напоминает вчерашний. Солнце и Луна очень плохо отвечают требованиям «новизны текущего момента». Они вообще ничего не знают о течении моментов и о новизне. Они светят так, как могут.