Самостоятельная

               

  Зимние дни очень короткие. Воскресенье обычно пробегает незаметно, но сегодня тянется и тянется, и конца не видно.
  Мне надоело все время быть в напряжении, в ожидании разоблачения и наказания. Ходила дома в платке, не обедала за одним столом со всеми, старалась не попадаться маме на глаза.

  – Слава, отстань, не канючь, пожалуйста! Не хочу я играть в войнушку!  Света  спит, разбудим.
  Мама проверяет тетрадки. Наконец, терпение её лопнуло:
  – Хватит спорить! Займитесь чем-нибудь. Сходите на горку что ли, покатайтесь на санках. Аля?!
  – Пойдем, пойдем! – радостно засуетился Славка.
  – Ладно,  но   чур, в горку санки будем таскать по очереди: сначала я, потом ты. Хорошо?
  – Не хо-о-чу, они тяжелые,– заныл брат.
  – А ты как думал? «Любишь кататься – люби и саночки возить» –  есть такая пословица. Как раз про тебя, понял? Привыкай трудиться, а то сил не будет. Ты ведь мужик, скоро в школу пойдёшь.

  Морозный зимний день. Солнце сверкает, отражаясь от снега так, что приходится все время щуриться. А санки действительно тяжелые. Отец сделал их для хозяйственных нужд: подвозить дрова от поленницы до крыльца, продукты из магазина, с речки лед и разное другое. А мы иногда катаемся на них, хорошо умещаясь вдвоем.

  Забираясь по склону горки,  я стараюсь  незаметно  подпирать санки ногой, иначе Славка с ними не справится. Санки, скользя, укатятся  вниз, утянув его за собой. Хитрец братец моей  помощи  будто не замечает.
  – Аля, ты мне шоколадку привезешь?
  – Привезу.
  – А у тебя деньги есть?
  – Будут. Мама даст.
 

  Мне кажется, нет ничего противнее, чем быть разбуженной среди ночи.
  – Аля, вставай! – несколько раз повторяет мама. – Уже четвертый час, скоро поезд.
  Через силу пытаюсь подняться с постели.  Когда же я смогу делать то, что  хочу? Хочу купаться, а говорят, надо грядки поливать. Не хочу на покос идти, коров пасти, говорят:  надо! Надо и надо. Все время всем что-то  надо.  Скорей бы окончить школу да в город уехать, самостоятельной стать и независимой.

  Выхожу из дома, закрыв за собой дверь  плотнее. Морозный воздух обжёг лицо. Прикрыв нос рукавичкой, смотрю на проём окна. В лучах света керосиновой лампы порхают разные звёздочки – снежинки. Потом, задрав голову, смотрю на небо. Какое же оно огромное! Высокое, черничное, усыпанное яркими звёздами. Сегодня  полнолуние. Большой жёлтый диск молча смотрит на меня. Чем  дольше  всматриваюсь на небо, тем больше кажется, что  оттуда тоже кто-то наблюдает за мной:  не зло, а по-доброму снисходительно, с улыбкой. Ощущение такое, будто я действительно одна на белом свете, а вокруг – звёздная бездна. Становится жутко.  Непроизвольно тряхнув головой, освобождаюсь от ненужных мыслей, но продолжаю любоваться небом. А  это Млечный путь, а это – Большая медведица. Не могу представить, что небо  бесконечно.  Где-то там, в космосе летают искусственные спутники. В честь первого отец назвал жеребёнка «Спутник», а в прошлом году Нюшка родила «Ракету». Так что мы живём в ногу со временем. Только  «лампочки Ильича» у нас до сих пор нет.

  А мороз  знает своё дело. Ноги даже в валенках уже подмёрзли. Ресницы покрылись инеем. Стужа подбирается к спине.
  Мама стучит в окно. Нахмурив лоб, машет рукой : иди.., не мёрзни!
  Слава Богу, сегодня пронесло! Никто не заметил, что я обрезала косы.


   На вокзале  жарко... топится печка. Школьники, расположившись на широких деревянных, отшлифованных пассажирами и временем, диванах,  клюют носом – досыпают.
  –Ребята, поезд опаздывает, – говорит дежурный, – ещё даже в Чернышевске не был. Идите домой, поспите часика два. Как выйдет из Бушулея, я в рожок подудю,  прибежите.
  Придётся идти. Как не хочется.


 – Что случилось, Аля?
 – Поезд опаздывает. Дядя Ваня сказал, подудит в рожок, можно поспать часа два.
 - Это называется поспать?!  Опять бессонная ночь, – сокрушается мама. А ей ведь тоже   на уроки.
   Поднимается с кровати и подходит ко мне.
 – Аля, а чего это ты сегодня ни разу не села с нами за стол? Почему  весь день в платке ходила? – Подозрительно смотрит и  осторожно стаскивает с моей головы шалюшку.
  Волосы, вернее, остаток прежней роскоши, завязанные атласными лентами, предательски рассыпались, вызвав у мамы грудной звук: «О-о-ох». Сонные глаза её открылись и словно полезли на лоб.
 – Вот в чём дело!  Отвозюкать  бы тебя  вот этим  сапогом, да Света спит. Скажи ей спасибо. - Внушение происходит полушёпотом.
          
  Смотрю на предмет, которым мама грозится меня  отвозюкать, и удивляюсь: два болотных сапога стоят под вешалкой, скособенились,  словно  от страха.  «Как  вы здесь оказались?!  Ведь зима! Сейчас ваше место в кладовке или даже на чердаке.  Значит,  вы тоже против меня»? – взглядом спрашиваю их.
  Мама, заметив мой несчастный вид, уже спокойнее продолжает:
 — Как же ты могла, Аля?!  Такие косы!.. Только и слышно было: «Алька, какие у тебя косы!  Какие косы!" - "Знали бы, как они мне достаются.., доставались!" —Всё лето, бывало, из речки не вылезала. - «Привирает, конечно. А кто же  на покос ходил, коров пас, грядки полол? Но я не перечу. Пусть побухтит". – Косы просыхать не успевали, вшей парила! Сейчас волосы чистые и – на тебе! – обрезала... Чего молчишь?!

 – Тебя слушаю. – Мне хотелось плакать.
 – Скажи же что-нибудь!
 – Мама, я в комсомол вступила, – стараюсь говорить, как можно, бодрее.
 – Чего-о? Так причем же здесь косы?
 – Оз-на-ме-но-ва-ла, – выговариваю членораздельно для пущей важности.

 – Нет, вы слышите? – к кому-то обращается. А нас ведь, бодрствующих, только она да я. Отец в ночь на дежурстве. Сестрёнка с братом спят. – Вы слышите? Ознаменовала она,  дурочка  ненормальная! – Срывается с шёпота на голос: – Ложись спать! Я разбужу! 

  Если б Светка не спала, мама, конечно, сапогом бы меня не отвозюкала, но монолог строгой учительницы, которая так заботливо отращивала мои косы,  был бы во много раз красноречивее. Слава Богу! Все уже позади. Можно спокойно жить дальше. Я поняла, что страшно не само наказание, а постоянное ожидание его. И вообще, постараюсь больше не врать. Лежу. Сон ушёл и не возвращается.

  Да-а-а, хорошо помню, как мама сражалась за красоту моих волос. Насыплет в волосы дуст, крепко перевяжет тряпкой. «Спи!» – говорит. Ага,  попробуй уснуть, надышавшись отравы. Потом – баня. Баня – это особый вид экзекуции. Окунув мою голову в таз,  намылит хозяйственным мылом, вцепится пальцами в волосы так, будто решила с меня скальп снять. Ну и что, если глаза щиплет и больно, и вода очень горячая… Попробуй пикни,  еще и шлепок  получишь. Мокрой рукой по мокрой попе  так смачно получается. Расчесывая, не церемонилась: где запутались, там «чик-чирик» – и выстригла. 

  Первый раз я хотела обрезать косы, когда перешла в восьмой класс. Мы с мамой поехали в отпуск к бабушке и дедушке, на мамину родину в Вологодскую область. В Москве делали пересадку. Решили сходить в Мавзолей. В Александровском саду  стоим  в длиннющей очереди. Поняв, что на это уйдёт весь день, я отпросилась погулять по  Красной площади и  посмотреть, как меняются  часовые.  А в это время  ворота сада закрыли. Мама, волнуясь, что я не попаду туда, уговорила милиционера выпустить её  через запасные ворота, чтобы разыскать меня, а потом также вернуться. Нашла меня и, разволновавшись, идёт сзади, ругает и дёргает за косы.

  Это же надо!.. На Красной площади!.. В Москве!.. Дёргает, как за конские вожжи. С тех пор у меня зародилось желание их обрезать. 

 
  ...Дежурный по станции дудит в рожок. Шесть часов утра. Мама  кормит  грудью сестрёнку, ей всего три месяца.
 – Мама, прости! Я так больше не буду.
 – Чего не будешь? Сразу видно, что не выспалась. Ты уже все сделала,  не вернешь, – почти дословно повторяет мои мысли.  Потом  ласково воркует с малышкой. И вдруг неожиданно заявляет: – Давно надо было. И тебя бы не мучила, и сама  бы не мучилась. Поздравляю, доча, со вступлением в комсомол. Собирайся быстренько. Смотри там на рельсах внимательно. Я просила Пашку в дороге приглядеть за тобой.
 – Угу. Я пошла?
 – Иди с Богом.
  В общем вагоне пассажирского поезда мрачно и душно. Почти все пассажиры спят, большинство, сидя. А те, кому повезло занять среднюю полку, храпят, вытянувшись во весь рост. Меня тоже сморило. Удалось, приклонившись к стенке, немного  поспать.
  И опять на мороз! Бежим по запасному пути, а потом еще  километра полтора по каменистой бровке.

  Мрак, смог, запах мазута, каменного угля и паровозного дыма. Рельсы гудят, провода  звенят, а сигнальные  фонари  каким-то призрачным светом плохо освещают дорогу.  Диспетчер по селектору говорит с дежурной: «Ва…ва…ва… на пятый путь». Слова сливаются. И как они понимают друг друга?

 – Аля, не отставай! – И  Пашка бежит дальше, не останавливаясь. Вот и вся его забота обо мне. Хорошо ему говорить: «Не отставай!», он – каланча двухметровая – скачет через шпалу, а то и две. А мне приходится семенить, ступая на каждую. Иначе, сбившись, запросто упадешь. Я не обижаюсь на него, да и не за что. Каждый должен пройти свой путь самостоятельно. Никто за тебя этого не сделает.

  "И кто их так укладывал? – возмущаюсь. – Одни близко друг к другу и вдруг – далеко.  Стараешься приноровиться. Не хочешь дергать костыли носом – смотри в оба".
  А мороз трещит!  Под утро еще злее,  минус 45 градусов. (Скромничаю, не поверите: за 50) Спирает дыхание.  Не забываешь тереть рукавицей то одну, то другую щеку.   Колени – как деревянные колотушки. Остановишься, разотрёшь – начинают гореть огнём,  значит,  не отморозила.  Плохо, когда их не чувствуешь. Шаль покрылась куржой, ресницы смерзаются.

  Рядом по рельсам пробряцал маневровый паровоз с двумя порожними  вагонами, обдав нас волной  успевшего остыть пара.

  "Почему он так жалобно гудит, а? Как будто плачет. Сначала коротко: «у-у-у»..,  а потом протяжно, с завыванием: «ууу,   у-у-у,   ууу"... Паровозник смотрит на нас, уже не удивляясь. Он знает, что дети с разъездов приехали в  школу-интернат. И мы тоже особо ничему не удивляемся. Холодно?  Далеко?  Не протоплены комнаты? Значит так надо.
  «Все стерпим, лишь бы не было войны", – так говорят наши родители, пережившие войну, голод, холод, потери родных и близких.

  И всё же я мечтала о вкусных конфетах, о существовании  которых мы  знали по фантикам: Ромашка, Ласточка, Мишка на Севере... Кто-то из взрослых наябедничал отцу о  хобби детей – ходить по путям, собирать фантики. От мамы хорошо влетело.

  Желания мои были наивны и просты. А откуда  было взяться великим и сбыточным?  Я  согласна:  особенно в первые годы жизни бытие определяет сознание. А потом,  культивируя личность,  формируется сознание.  Начинаешь управлять собой  и становишься хозяином своего бытия. Так должно быть, по крайней мере.

  Помню, мне очень хотелось  иметь куклу, как у Томки. Отец у неё был начальником  нашей станции. Пустая волосатая голова куклы пришита к тряпичному туловищу. Глаза открывались и закрывались, часто западая. Приходилось  выковыривать их  пальцами. Если не получалось пальцами, то чем-нибудь острым.

 
  У большинства из нас куклы были самодельные, из тряпочек, с нарисованными  химическим  карандашом  глазами и носом.  Щёки и рот ярко-красные. Бережно хранили лоскутки. Очень радовались, когда находили осколки фарфоровой посуды с цветочками или узорами, обменивались ими.


  Я  слышала от взрослых, что когда придет коммунизм, то у всех всё будет. Это, видимо, какой-то большой добрый дядька и непременно – толстый.
  – Мама, когда придет коммунизм, я  смогу взять куклу?
  – Конечно, сможешь.
  – Одну?
  – А сколько тебе надо?  От каждого  по способности, каждому – по труду.
Эти слова мне ни о чем не говорили. Хотелось еще красивое платье и игрушки.
  – Разве у тебя  некрасивые платья?  Мне очень нравятся – весёленькие, с кармашками! Чего ещё надо?
  – Хочу, как у тебя: креп-де-ши-но-вые.
  – Ишь ты!.. Станешь взрослой, будут и у тебя красивые платья, а пока ты ещё мала. 
               
  Прошло время.  Я  научилась читать и писать, и поняла, что коммунизм – это не только  один  толстый дядька; их должно быть много и ещё должно быть электричество.  На магазине, кроме вывески «СЕЛЬПО», висел  длинный лозунг: «Коммунизм – это молодость мира, и его возводить молодым», на станции: «Коммунизм есть Советская власть плюс электрификация всей страны». «Советская власть – это, видимо, и есть толстые дядьки, а электричества у нас ещё нет»,- рассуждаю я. А мама добавила: «Ещё должна быть химизация».  Что такое химизация, мне  непонятно. Не буду спрашивать, а то совсем запутаюсь.  На клубе висит лозунг:  «Молодое поколение будет жить при коммунизме».
  – Мама, я молодое поколение?
  – Молодое. – Мама занята своим делом, а я ей мешаю.
  – Значит, я буду жить при коммунизме?
  – Что ты заладила?!  Не знаю.  Поживём,  увидим.
  – Ты же так красиво и аккуратно  пишешь эти лозунги, значит, знаешь.
  – А кто же их напишет здесь, кроме меня!?  Отстань! Садись, делай уроки!
  – Вот так всегда, сразу – делай уроки!

  В 1953 году умер Сталин. Соседки пришли к нам, о чем-то тихо говорили с мамой, упоминая слово война, плакали, утирая слезы и сопли фартуками. Мне было девять лет. Я тоже плакала, но не потому, что было жалко Сталина. Хотя я хорошо помнила его подарок. В День выборов мама принесла  кулек разноцветного драже и сказала, что этот  гостинец  прислал  мне Иосиф Виссарионович Сталин. Я была очень счастлива! Цветные горошины приятно пахли.   Раскладывая из них узоры на столе, лакомилась, - растягивала удовольствие. И все равно, жалко только маму. И  стало как-то страшно.
               
  Сегодня пришли в интернат почти в восемь часов, так что даже не надо ложиться по двое, одетыми, в промороженную постель, укрывшись двумя одеялами и свободным матрацем. «Всегда бы так!  Приехал – тепло!  Позавтракал – и в школу!»

 – Девочки, мальчики, быстро в столовую! – Воспитатели стараются накормить нас досыта.– Не оставляйте хлеб с маслом! Чтоб всю кашу съели!
 – Закусова, ты, как всегда,  не торопишься? Нет, чтобы откусывать хлеб полным ртом,  она отщипывает по ломтику и каждый отдельно намазывает! Откуда такие манеры?

  И  вдруг:
 — А где твои косы, Аля? – с удивлением спрашивает Валентина Михайловна.
  "Заме-е-ти-ла.  Сейчас начнет воспитывать", – молча возмущаюсь.
 — Обрезала, – говорю безразличным тоном, как о само собой разумеющемся.
 – Зря! И что, Лидия Васильевна не наказала тебя? – Нахмурив лоб, смотрит мне прямо в глаза.
 – Нет!  Немножко  поругала, но  я  уже  взрослая,  самостоятельная.
 – Надо было выпороть тебя! Самостоятельная она,  видите ли!  – Ни  на  шутку разворчалась  Валентина Михайловна.

         
 – Аля, надо ду-у-мать своей головой, если хочешь быть самостоятельной! Всю красоту срезала.
  «Не всю! Еще осталось. Сколько сегодня желающих меня выпороть!
Размечтались" – бурчу себе под нос.

  Вообще-то воспитатели у нас хорошие: строгие, но добрые, как мамки.
Это она так, для пущей важности. Да и мне уже самой жалко свои косы. Правильно сказала Валентина Михайловна: «Надо думать своей головой! Не слушать подстрекателей: Аля, ознаменуй… Аля, ознаменуй». Хватаю портфель, бегу в школу.

               
 – Кавекта, стой! Быстро бегаешь, громко дверью хлопаешь!
   «Двадцать раз дверь открыть, двадцать раз закрыть!» Надо же! Что за невезуха такая!  Налететь на директора школы! Он не  называет нас по имени или фамилии, а обращается по названию станции, где живём. К примеру: «Арчикой, почему грязная обувь? Два раза вокруг школы бегом!  А тебе, Зилово на каблуках,  двадцать раз приседание». – И сам за компанию несколько раз присядет.


  Директор  наш  – участник войны с Японией. В боевом сражении был ранен. Лишился одного глаза. Но, несмотря на это,  прозвища у него нет. Зовут его по фамилии или просто «директор». И вот я – Кавекта – попалась!  Раз-два-три… открываю, закрываю… «Ушел… Может, не вернется? Урок математики уже идет. Сейчас и Анна Дмитриевна выдаст…». Стою под дверью класса, стесняюсь зайти.   «Опять морщиться!?  Ну, нет!..  Сколько можно! Какой-то умный человек сказал: «Надо мандраж превратить в кураж». Так и сделаю.  Приоткрыв дверь, просовываю голову, смущённо улыбаюсь. Все что-то старательно пишут.


 – Анна Дмитриевна, здравствуйте!
 – Здравствуй, Закусова! – И смотрит на меня, округлив глаза.
 – Простите за опоздание…
 – Тебя, Закусова, где носит?
 – Да здесь… – Так и стою с зажатой головой в дверях, скосив глаза в сторону.
 – Ну, где здесь? – Математичка демонстрирует уже нетерпеливое выражение лица.
Класс в недоумении и ожидании чего-то интересного.
 – Дверь закрывала, – как ни в чем не бывало отвечаю.
 – Какую дверь?
 – Входную.
 – Зачем?
 – Директор велел. Сказал: «Кавекта, быстро бегаешь, громко дверью хлопаешь! Двадцать раз  дверь открыть, двадцать раз закрыть!». Я  пыталась возразить, он еще по пять раз добавил. И вот… я опоздала. – Ощущая себя почти заслуженной артисткой, вхожу и сажусь на своё место. - Получилось! Одноклассники смотрят на меня, как-будто видят  впервые.


  – Садись, чадо! Самостоятельная работа, а она где-то… –  Видимо, хотела сказать «шарится», но воздержалась.
  – А у тебя что, Кибирева? – Та уже несколько минут нетерпеливо трясет вытянутой рукой.
  – Анна Дмитриевна, почему синус  на косинус равно тангенсу? А косинус на синус – котангенсу? Какая разница? И вообще,  кому они нужны, эти тангенсы, котангенсы?! – И уже себе под нос: «Чёрт бы их побрал!»  В классе одобрительно хихикнули.
  – Разница в том, Кибирева,  что их надо делить, а не умножать. Что мне с тобой делать? – возмутилась сердитая Анна Дмитриевна. – Кому непонятно, останьтесь после уроков. И Закусова – тоже. Будешь писать самостоятельную  работу.

 
  Что-то  это слово  «самостоятельная»  сегодня с раннего утра преследует меня.  Мечтала быть самостоятельной – получи.  Одним словом,  выпросила. 

       
 – Урок окончен.
  Перемена!  Целых десять минут!
  Учитель за дверь, а класс – на дыбы! Двое мальчишек играют в зоску, несколько – в чехарду. Все остальные оказываются заложниками ежедневной игры: «Попу к стенке». Передвигаться по классу надо, прижимаясь спиной к парте или стене, иначе рискуешь получить пинкаря – не мешай!


 – Какой сейчас урок? – спрашивает староста.
 – Физика, вроде.
 – Кто решил задачи? — Все молчат, отличники тоже.
 – Верка, поменяйся с Ключевским местами, сядь с Алькой, – командует староста.
 – За-а-чем? – Верка, хлопая длинными ресницами, лениво возмущается.
 – Будешь задавать учителю вопросы.
 – Ка-а-ки-е еще? – каждое слово тянет, как из пятки,  не дождёшься.
 – Умные, конечно. Как только войдет,  не давай опомниться.
 – Я та-ких не знаю. – Верка садится за первую парту, силой отодвинув меня.
 – Тогда глупые, к примеру: сколько Вам лет было, когда Вы поженились  с Анной Дмитриевной?  Или хотя бы: сегодня будет классный час?  Главное,  строй глазки. У тебя это хорошо получается, а мы поможем.


  Заходит физик, он же – классный. Молодой выпускник  ленинградского  университета первый год работает учителем в школе. Аккуратный, интеллигентный  и застенчивый. Мы любуемся им, особенно его холёными руками. Говорят, что ногти он шлифует мелом. О лаке для ногтей мы  понятия не имели. Женат.


 – Здравствуйте, ребята! Садитесь.
   Верка подняла руку и открыла рот.
 – Что, Федотова?
 – А сегодня будет классный час? – Улыбается.
 – Будет. Сейчас и проведем.


  Следом  за физиком  в класс  входит  важный  человек  со значком «ВЛКСМ» на лацкане пиджака.  Приветствуем его,  стоя.
 – Ребята, сейчас с вами побеседует заместитель секретаря райкома комсомола. Пожалуйста, Андрей, Вам слово.


  Андрей начал важно и издалека. Говорит о партии, о ее младшем брате –комсомоле; о том, что в колхозах и совхозах серьезная нехватка кадров. И что партия доверяет молодым комсомольцам после окончания десяти классов поехать в деревню и поработать на благо Родины три года.


  И мы, как загипнотизированные, добровольно-принудительно голосуем «За». А куда денешься?!  Сказано: «Иначе  школа не даст вам характеристику, и ни один  ВУЗ  без нее вас не примет!»
 – Вот  те раз! А я хотела стать врачом, – расстроившись, промямлила я.
 – Вот  те два! – добавила Верка. – А будешь телятницей или дояркой.
 – Да-а-а..,  надо подумать. У нас еще целый год в запасе.


   Хороший получился урок. С этого дня мы заметно повзрослели, особенно мальчишки. Они перестали играть в чехарду и раздавать пинкари.
 
               
  Пролетел  ещё один учебный год.  За нами никто не приехал -  ни комсомол, ни другие  представители.  Может,  они забыли о нас  или у них изменились планы?  Я особо   не мечтала  о встрече,  но   слова:     «Прежде думай о Родине, а  потом  о себе»,  засевшие  в моём   мозгу,  и моя  юная, чистая  совесть  не давали  мне   покоя  всё  лето.  Что делать?


  Лето прошло впустую.  Вот уже  и август. 
 – Аля,  не приехали  и  ладно,  их забота.  Тебе надо подумать, как быть.  Что ты  в этой дыре делать будешь?   «Солнце  под  шпалы  загонять?»  У тебя таких сил нет! –  решительно  заявила  мама. – Поезжай,  доча! Попытайся поступить.  Если не  поступишь, то  в  городе  на работу  устроишься,  общежитие  дадут. Будешь  ходить на подготовительные курсы.  В следующем году поступишь.


  Быстро собрала все справки, кроме  характеристики, конечно, и – в Читу.  Опять слукавила  перед родителями,  ни слова  не сказав,  что  поступать  решила  не  в медицинский,  а  на  факультет  иностранных  языков. Здесь я  была  уверена  в  себе, ведь я буду самостоятельная.