Трагедия для одного

Часть первая. Он.
- Я видел людей, которые не знакомы со временем. Ты можешь себе такое представить? Я тоже не мог до того самого момента, пока не взял одного из них за руку, чтобы убедиться в реальности происходящего. Меня как током ударило, но не как из розетки – резко и больно, а так, будто языком на кроне контакты замыкаешь и во рту так кисло становится и язык немного щиплет. Я попросил его рассказать об их жизни, а знаешь, что он? Он смотрел мне в глаза, наверное, часа два. Я его и спросил: «Почему так долго смотришь на меня?». А он подбросил свои брови вверх, слегка улыбнулся и почти шёпотом спросил у меня: «Что значит долго?». Как я потом понял они все разговаривают шёпотом и всегда удивляются, когда им задают вопросы. Я стоял и не знал, как ответить на его вопрос – долго это долго, или так же, как мало, только наоборот – всё это крутилось в голове, но не выходило наружу. Я брежу? Да погоди ты! Я до сути не дошёл ещё, вот когда дойду, тогда ты точно сочтёшь меня умалишённым!
Небо такое синее! Хотя нет, не синее, скорее, голубое. Даже светло-голубое, к горизонту переходящее в белое. Оно очерчено прямоугольником окна, но если смотреть, близко прислонившись к этому прямоугольнику, то его границы уходят за область видимости. И ты видишь только небо – чистое, прозрачное, бесконечное, такое умиротворяющее, позволяющее забыть, что творится вокруг. И душа твоя ныряет через глаза в расплескавшуюся синь, растворяясь там без остатка. Небо, ты пахнешь свободой!
- Мы разговорились с этим странным парнем, имя у него было самое обычное – Андрей. В самом начале нашего знакомства, я долгое время не мог понять, что же в нём такого странного, что цепляло мой слух, зрение, обоняние, моё шестое чувство. Я всматривался в этого Андрея, но всё равно что-то ускользало от меня. Первые несколько часов он разговаривал очень мало, даже не разговаривал, а удивлённо отвечал на вопросы, подкидывая раз за разом свои брови вверх. Наконец до меня начало доходить, что он не знает о времени. Да ты дослушай меня, что ты ржёшь! И я задал ему в лоб вопрос: «Ты знаешь, что такое время?». И его ответ подтвердил мои догадки о его незнании. Он не знал о времени! Не знал, что это такое! Он сказал, что весь его народ не знает, что это такое. И он попросил кратко меня объяснить, что такое время. Я ответил примерно так, что время – это мера нашей жизни, что каждое наше действие оценивается во времени, все наши поступки заключены во времени, что мы сами существуем только в рамках времени, и если время у кого-то из нас закончилось, то он покидает этот мир. Его брови подпрыгнули вверх, но он ничего не отвечал. Он молчал и смотрел мне в глаза, скромно улыбаясь. Я подумал, что он похож на робота, у которого сели батарейки или перезагружается операционная система, поэтому он застыл, но вот-вот опять заработает. Спустя долгие минуты Андрей встрепенулся и сказал: «Это ужасно». И снова застыл, выжидающе сверля меня взглядом, как будто я что-то должен был сказать. Это ужасно! Что ужасно, я не понимал, и меня стал этот Андрей раздражать своей загадочностью. И знаешь, что? Он заметил моё раздражение и рассказал о своём мире, людях, жизни. И знаешь, что? Там всё по-другому.
Эти стены вокруг знакомы мне до последнего миллиметра. Мой взгляд блуждал по ним очень и очень долгое время. Когда твой взгляд блуждает по чему-то очень долго, то ты выучиваешь каждую маленькую деталь, каждую еле заметную чёрточку, каждую точечку. И если ты начнёшь с закрытыми глазами гладить эти стены, то воображение будет рисовать в твоём мозгу картинку, потому что мозг знает эти стены наизусть. Я перестал различать, где я, а где стены, мы были нерушимым союзом, пропитанным временем. Миллионы минут послужили нам цементом, скрепившим наши сущности. Мы не всегда жили с этими стенами в гармонии – на первых порах был взаимный интерес, познание друг друга, сближение, потом мы стали друг друга нервировать, бесить, орали друг на друга, срывались, обижались, но приходилось мириться. И мирили нас всё те же миллионы минут, маленькие пчёлки-труженицы, витающие вечно вокруг нас.
- Я постараюсь рассказать своими словами о его мире, о его народе, об их инакомыслии. Начну с того, что уже несколько раз сказал – для них не существовало времени. И самое первое в чём проявлялось это отсутствие – они не были младенцами, детьми, подростками, юношами, взрослыми, стариками. Они не отсчитывали свои жизни, они просто жили. Они просто жили – это до сих пор не укладывается в моей голове, ведь у нас всё по-другому, да и мы, взрослые, оцениваем всё рационально, без детской непосредственности. Они жили и набирались опыта, знаний об окружающем мире, не торопясь успеть, не оборачиваясь с ужасом назад. Они не считали сколько им лет, не знали, что такое возраст и для чего он нужен. Когда я спросил у Андрея: «Сколько тебе лет?», он долго не мог понять, зачем мы считаем свои года. Я ему, как мог, объяснил, но я для него был таким же странным представителем иного народа, как и он для меня. Только попробуй представить – они не знают свой возраст и им это не интересно. Что в этом такого? Ты что, не понимаешь? Время отсутствует! Его нет! Ладно, ладно, не буду кричать, расскажу дальше. Из-за того, что они не считали свой возраст, для них не было понятий возрастных категорий, смерть для них не была смертью, а была логичным завершением их пути, смерть означала, что они всё уже увидели в своей жизни, весь опыт собрали. Никто из них не боялся смерти. Да что я говорю? Они и слова-то такого не знают! Это мы боимся смерти, это для нас существует смерть, это мы поклоняемся времени, не возводя при этом ему капищ и храмов. Это мы боимся пустоты и забвения. Они же просто живут.
Не все могут услышать тишину, а тем более её прочувствовать, погрузиться в неё с головой. Мне на изучение тишины было отведено достаточное количество времени. Я смог её услышать, смог в ней раствориться, стать частью тишины. Всегда это была ночная тишина. В прямоугольник окна нередко заглядывала луна – то полная, то исхудавшая, то в тёмных одеждах. Я мог даже видеть эту тишину – она была похожа на прозрачную вату, очень мягкая, принимающая в свои объятия, и очень пугливая, потому что стоило хотя бы намёку на звук появиться за несколько километров от нас, тишина сбегала, пряталась в углах или где-то ещё. Я смог подружиться с тишиной, но даже несмотря на то, что мы были лучшими друзьями, при появлении опасности она всё равно убегала и пряталась.
- Я бы хотел жить, как они – быть вне времени, потому что в нашем мире мы заложники этой неумолимой субстанции. Время безжалостно и неподкупно, никому не суждено с ним договориться, заключить сделку, придумать обходной путь. Хотя мы же его и придумали, добровольно заключив себя в его нерушимые стены. Но почему должны потомки расплачиваться за ошибки безумного создателя? Я не знаю, кто придумал время, что ты пристал? Расскажу дальше. Андрей рассказывал о своём мире и народе непринуждённо и весело, потому что в их истории не было тёмных пятен, или он мне об этих пятнах просто не поведал, неважно. Когда мы взрослеем, вот даже мы с тобой, мы постоянно куда-то спешим, у нас определённое расписание, дела, планы, обязательства. Это мы сейчас с тобой никуда не спешим, потом всё встанет на круги своя. Хотя даже сейчас у нас есть определённое расписание, за рамки которого нам не выйти. Да я тебе не про мелочи говорю! А в глобальном смысле, не беси меня! Так вот. Мы постоянно куда-то спешим и постоянно куда-то из-за этого опаздываем, что-то забываем, и эти спешки и опоздания делают больно нашим близким, нам самим, всем вокруг. А мы продолжаем спешить и опаздывать, продолжаем следить за равномерным ходом стрелок на часах, продолжаем причинять боль. Это как доказательство неизвестной теоремы – время равно боль, чэ тэ дэ. Хотя есть расхожее выражение – время лечит, ведь так? Так. А вот лечит ли время на самом деле? Мне кажется, что это просто свойство нашей памяти – мы не можем помнить и ощущать что-то, что ушло, причём ушло навсегда из нашей жизни, а точнее, мы усиленно это забываем, чтобы не было больно. Время не лечит, вообще нам никак не помогает, время самый жестокий надзиратель. Помогает нам наша забывчивость, вовсе не время. Я спросил у Андрея: «Как же вы ходите на работу? Как понимаете, что пора на работу или домой? Как понимаете, что сейчас надо учиться в школе, а завтра в институте? Как понимаете, что пора жениться, рожать детей, строить семью? Как вы всё это понимаете?». Он смеялся с самого начала моих вопросов, а когда я закончил их задавать, он просмеялся ещё немного и опять воткнул в меня свой взгляд. «Не всё в этом мире нужно понимать и объяснять, достаточно просто чувствовать. Мы не объясняем себе каждую частицу вокруг, мы чувствуем», это был ответ Андрея на мои вопросы.
Я ощущаю воздух не только на запах, но и на вкус. Запах у этого воздуха удушливый, тёплый, он застоялся и день изо дня не меняется. Этот запах проник уже под кожу, не раздражает обоняние так, как раздражал раньше. Я очень долго привыкал к этому запаху – тебе всё время кажется, что сейчас стошнит, что никуда от него не деться, что он выворачивает тебя наизнанку. Но потом ты привыкаешь, просто привыкаешь, перестаёшь с ним бороться и принимаешь его таким, какой он есть. У этого запаха есть ещё и вкус, который похож на кусочки сахара рафинада – сладкий, шероховатый, угловатый, немного неудобный, но спустя какое-то время он в тебе растворяется, вкус становится менее ярким, отдалённо напоминающим первые ощущения. И этот вкус так же, как и запах, остаётся всё время таким же – одинаковым, нестареющим, уже родным.
- Андрей показал мне свой город – он был таким же, как наши города, с домами, машинами, улицами, людьми на улицах, шумом города, голубями на крышах, неоновой рекламой. У меня не было ощущения, что я попал в другое измерение, наоборот, всё выглядело таким родным и до боли знакомым. Почему у меня слёзы наворачиваются? Ты упал что ли? Какие слёзы? Может это от усталости так глаза выглядят, что ты знать можешь! Всё, слушай дальше! Мы стояли с ним на смотровой площадке одной из высоток и созерцали город под ногами, шевелящийся точно муравейник. Тогда Андрей сказал: «Наш мир находится с нами в гармонии, мы ощущаем его настроение, стараемся его не печалить своими поступками, чтобы находиться в постоянном равновесии». Его фраза тогда мне напомнила Лао Цзы, не надо у меня спрашивать, кто это, потом расскажу. Может быть. И мне так легко было в тот момент стоять с ним на крыше, что даже показалось будто я забыл о времени, снял с себя его кандалы, отрёкся от его веры. Но это была иллюзия, навеянная миром безвременья. Стоило только подумать о том, что я расстался со временем, как оно подтолкнуло мне в голову мысли – а сколько я уже разговариваю с Андреем?когда мне пора возвращаться?сколько таких же, как Андрей, людей?сколько лет этому миру?сколько лет всем этим людям?сколько?сколько?сколько?сколько?! Я в тот же момент возненавидел нашу реальность, испорченную рамками времени, где постоянно нужно подхватывать убегающие секунды, минуты, часы, дни, годы, годы, годы, годы!!! Я наполнился раздражением, смотря на умиротворённость на лице Андрея, на его абсолютное спокойствие и уверенность в себе и окружающем мире. Мне захотелось сделать всем им больно, приведя в их мир и жизни Время, которое поработит их и сотрёт это спокойствие с их лиц, заставит почувствовать другую реальность, где постоянно нужно успевать и времени не хватает, чтобы остановиться и подумать. Ведь только задумайся! Это мы сейчас можем с тобой сидеть и о чём-то рассуждать, а в каком-то будущем, как было раньше, нам придётся постоянно бежать в этом мире, стараться всё успеть, пока время не снимет с нас поводок, чтобы захлопнуть деревянную крышку сверху нашей последней обители. И вся наша жизнь сводится к слову «успеть». Это ужасно.
Отдельная история о потолке. Он появляется перед моими глазами в моменты долгих и зачастую тяжёлых раздумий. Он обшарпан, весь в проплешинах, словно дворовый лишайный пёс, ловит на себе тени, отблески, взгляды. Ты обращаешь свои мысли к нему, пытаясь его пробить, пытаясь подкинуть мысли до небес, неизвестно кому, может быть, даже подкинуть в космос, чтобы эти мысли летали на орбите крохотным спутником или обычным космическим мусором. Вот к чему приводит потолок. Он сталкивался с моим взглядом бесчисленное количество раз, принимал мои сигналы, пропускал мои сигналы, упускал мои сигналы. А после раздумий он становился похож на старый экран не менее старого кинотеатра, на котором уже давно ничего не показывали. И этот экран выглядел жалко, потому что выдуманный мир его покинул, а реальность его разрушала. Этот потолок был слишком стар.
- Я знаю, что мы с Андреем больше не увидимся. Мы в разных мирах, у нас разные жизни, разные религии, разные стремления. Но я знаю точно, что время нас искалечило, оно нас подставило, оно нас обманывает. Ведь представь! Они даже умирают счастливыми! Всегда и все, я это имею в виду. В нашем мире тоже есть те люди, которые уходят из жизни счастливо. Нет, не с облечением, именно счастливо, с улыбкой на губах и в душе, но их ничтожные единицы. Ведь большинство из нас просто оставляют за спиной мучительную жизнь, полную разочарований и тяжёлой доли. Именно из-за этой несправедливости я хочу уничтожить мир Андрея, показать ему Время, навязать ему Время, заставить их чувствовать Время. И постоянно от него или навстречу ему бежать. Пусть они все почувствуют каково это – всю жизнь быть привязанным к монотонно двигающимся стрелкам часов.
- Слышь, братан, ты это серьёзно?
- Я, по-твоему, могу быть несерьёзным?
- Не, ты чё, я ж не про это. Ты того, это самое, не суетись. Я ж просто. Ты откуда всё это взял?
Я молчал и не хотел ему отвечать. Внутри появилось какое-то чувство облегчения.
- Ты сколько уже сидишь, братан? – мой собеседник не собирался наслаждаться тишиной.
- Сегодня ровно 7 лет и 359 дней. 7 лет. И 359. Дней, - я сам похолодел от произнесённых цифр, эхо моего голоса в голове снова и снова повторяло их.
- А сколько и за что дали-то? Когда на волю? – он немного шепелявил из-за отсутствующих передних зубов.
- 111 статья, дали ровно 8, - цифры снова стали стучать дятлами мне в мозг. Восемь-восемь-восемь-один-один-один-один-один-один.
- И кому ж ты этак того самого? Навалял сильно? – его голос был странным, хотя я слышал его каждый день последний месяц, за этот месяц мы ни разу не говорили о том, как сюда попали. Мне было неинтересно, да и сосед мой не отличался красноречием.
- Мы отмечали день рождения общего друга, сидели большой компанией в баре, отдыхали. Там были другие редкие одиночные посетители. И там был он – выпивший, но не пьяный, дерзкий, резкий. Моя жена из туалета вышла и шла к нам. Я даже не понял, что произошло, как они оказались рядом и что между ними случилось. Я только увидел упавшую на пол свою жену и его, стоящего над ней с поднятой рукой и диким взглядом. И у меня как будто рубильник в голове щёлкнул. Два наряда меня запихивали в машину. Ему почку удалили, челюсть вроде меняли, титановую пластину в череп засунули, что-то ещё там было, не помню. Он оказался важным каким-то человеком, ну и как у нас в стране бывает, поехал я по полной. Я даже не сопротивлялся. Потому что без толку. Таким, кто руку на слабого поднимает, нет места в этом мире, и чувство вины меня не гложет. Но справедливость искать – дело совсем неблагодарное. Я совсем устал от стен этих и одного и того же каждый день, каждый день, каждый день! Каждый! День! И чем ближе подбирается тот самый день, когда я глотну воздух не из этих стен, мой колпак съезжает всё основательнее, рискуя довести до сумасшествия. Но мне всё равно. Я потому и подумал о времени сегодня. Ведь всё это правда. И всё это ужасно. И по-другому быть не может.
Я не собирался спрашивать у него за что он здесь оказался – мне было всё равно. В груди била крыльями птица по имени Справедливость, разбивая в кровь крылья о прутья клетки под названием Реальность. Мы все наивны и очарованы, думаем, что в мире есть место сказке, розовым соплям и рыцарству. Давно уже пора привыкнуть, что все и всегда ошибаются. Безошибочно только время.

Часть вторая. Она.
- Лен, привет!
- Привет, Оля! Ты чего, плачешь что ль? – я услышала всхлипы в телефоне.
- Да, и я пью-у-у-у-у-у, - всхлип перешёл в короткий вой.
- Тише, девочка моя, что случилось-то, можешь сказать? – я испугалась не на шутку, уже даже готова сорваться к Ольке домой. – Что-то со Стёпой?
- Нет, он у мамы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы, - вой становился более продолжительным, динамик трещал.
- Тише, тише, Оленька, всё хорошо, просто расскажи, что случилось, - моё сердце разрывалось от жалости. – С Игорем тоже всё в порядке?
- Да-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а, - она своим воем, как ножом, меня резала по живому.
Я молчала и ждала, когда буря хотя бы немного стихнет, чтобы понять причину, помочь Оле в себя прийти. Я никак не могла понять, что же могло послужить причиной для такой истерики, и меня раздирали любопытство и жалость одновременно.
- Послезавтра Лёша выходит, мне мама сказала, - вой стих, слышались только всхлипы.
- Вот так да-а-а-а-а, - такого я не ожидала. Точно, восемь лет же прошло. Время пролетело незаметно, сейчас кажется, что тот злополучный день рождения был месяц назад, а уже годы за спиной машут вслед рукой на прощанье. Восемь лет!
- Лен, а Лен? – всхлипы становились реже, слышно было, что Оля их запивала, и явно не водой. – Что мне делать-то? Как в глаза смотреть? Что говорить? Я ж не могла по-другому.
Вот они, призраки прошлого, возникающие в самый неподходящий момент, и что с ними делать, непонятно. Пропади они пропадом.
- Оль, ты успокойся, давай, девочка моя, побольше попей, только воды. Может, поменьше поплачешь, - я почувствовала, как мелькнула в трубке улыбка. – У тебя теперь жизнь другая, кто ж его тогда просил? Надо было головой думать, когда лез с кулаками.
- Но он же за меня, - частота всхлипов нарастала. – Он же заступился, хотя я неправа была. Он даже разбираться не стал, просто пошёл напролом. А ведь я-я-я-а-а-а-а-а-а-а-а-а, - всхлипы рухнули воем мне в ухо.
- Тише, тише, девочка моя, ну ты чего, - надо было что-то делать, как-то успокоить, как-то отвлечь, а она ещё и пила в это время.
Оля выла белугой мне в трубку, меня разрывала жалость, ком подкатил к горлу, слёзы грозились сорваться с ресниц, но тогда явно Оля не остановится, не придёт в себя. Надо ехать к ней, надо обнять и успокоить.
- Олечка, я сейчас приеду, слышишь, родная моя? – всё же слёзы предательски перепрыгнули на щёки, прокладывая себе влажные дорожки.
- Хорошо, - вой прервался всхлипами. – Возьми вина бутылку.
- Хорошо.
- Красного.
- Хорошо.
- И скорее приезжай, - я почувствовала грозящий вырваться вой сквозь всхлипы и телефонные помехи.
Я торопилась, как могла – наспех оделась, вызвала такси, возле Олиного дома зашла в магазин, и спустя двадцать минут стояла возле её двери с пакетом и колотящимся сердцем, которое было готово выпрыгнуть из груди. Дверь открылась, на Олю невозможно было смотреть – веки опухли и покраснели, белки глаз были в красных паутинках лопнувших капилляров, плечи опущены, на лице была не то, что вселенская тоска, а горе таких размеров, что и представить эти размеры невозможно. На моих щеках снова появились дорожки, я обняла Олю, которая в объятиях моих была похожа на безвольную куклу. Мы стояли на пороге квартиры роняя друг на друга воду, от которой оставались пятна на кофтах.
- Заходи, - сказала Оля, вынырнула из моих объятий и шагнула в темноту квартиры, куда я скользнула за ней.
На улице уже был вечер, в квартире нигде не горел свет и от этого было ощущение безлюдности в квартире, будто здесь давно никто не живёт, кроме пустоты и тишины.
- Я на кухне, - донёсся глухо Олин голос, пока я раздевалась в коридоре.
Мои глаза привыкали к царящему полумраку, хотелось пробежать пальцами по выключателям во всей квартире, как по клавишам фортепиано, пытаясь вывести мелодию. Но я решила не нарушать созданную Олей атмосферу, прошла на кухню к притихшему силуэту за столом, на котором одиноко стояла бутылка вина и два бокала. Я поставила на стол ещё одну бутылку.
- Лен, я все эти годы даже не задумывалась о том, что тогда произошло, - она говорила очень тихо, отвернувшись к окну. – Я всё это запихнула куда подальше. Годы пролетели, никто их не заметил. Моя жизнь изменилась – сначала Игорь, потом Стёпа, теперь вот он, - послышались всхлипы, у меня самой ком к горлу подкатил. – Я даже имя его произнести не могу. Я его ненавижу и жалею. Ведь он, а-а-а-а-а-а-а, - Оля заревела, уронив голову на подтянутые к груди колени, я села рядом с ней, обняла за плечи и стала гладить по голове.
- Ну ты чего? Ты же в этом не виновата, он виноват сам, за поступки нужно отвечать, - ком из горла вырвался бегущими по щекам в который раз дорожками слёз, но голос я держала ровным, чтобы Лена совсем не впала в бездонную истерику. – У тебя теперь другая жизнь, потому что надо было как-то все эти годы жить, потому что мы социальные существа и нам нужна поддержка, нам нужно плечо, нам нужно будущее. А какое было бы будущее, если бы ты послушно ждала, сидя у окна? Будущее было бы неперспективным, а сейчас у тебя есть всё.
Олю сотрясали рыдания, мой поток слёз тоже не прекращался, я проклинала Лёшу, проклинала тот несчастный день, и все эти проклятья сыпались из-за моей лучшей подруги, практически родной сестры, Оли. Время, как оказалось, не лечит.
- Олечка, а где Игорь?
- Он с коллегами пошёл отдыхать, - рёв прекратился, но конвульсии от рыдания продолжали дёргать тело. – Ты знала, что он мне писал письма?
- Игорь? – я удивилась.
- Нет, Лёша, - Оля высвободилась из моих объятий, отпила из поставленного на стол бокала. – И я храню до сих пор последнее письмо, после которого я уже ничего не получала, и только учила память забывать прежнюю жизнь. Я тебе его принесу и прочитаю.
Оля вскочила и почти бегом ринулась в комнату, шурша оттуда эхом по квартире. Я подумала о том, что это далеко не самый лучший момент, чтобы предаться ностальгии.
- Оль, может не надо?
- Сейчас, сейчас, я добралась до него, - глухо донеслось из комнаты, буду надеяться, что письмо не какое-то безумное. Ведь я тоже получила от Лёши письмо, и вполне возможно, что именно моё письмо было последней весточкой из казённой обители.
Оля вернулась на кухню, поиск письма прогнал рыдания и всхлипы.
- Я тебе прочитаю, - он включила свет в кухни, который хлопнул по глазам, заставив прищуриться. – Ой, только глаза привыкнут, весь вечер в темноте. Я не могу попрощаться с этим письмом, хотя все предыдущие я выкинула, а на это последнее рука не поднимается.
Мне захотелось самой разрыдаться, упасть на колени и обхватить Олины ноги. Время безжалостно, а мир несправедлив.

«Дорогая Оленька!
Это моё девятнадцатое письмо. Сегодня прошло ровно пять месяцев, моя любимая. Время для меня растянулось на световые годы и моё сознание тонет в этой космической пустоте. Я так по тебе соскучился! Я бережно храню в своей памяти твой облик, аккуратно его доставая только по выходным, потому что боюсь его истрепать.
   Милая Оленька! Время нас безжалостно растащило по разным концам света и терзает. Я всё никак не могу перестать считать дни до окончания этой пытки. Говорят, что если не считать, то время пройдёт быстрее, а я не могу никак научиться. Прошло целых пять месяцев!
   Как ты себя чувствуешь? Чем занимаешься?
   Время очень коварно! Мне кажется, что уже прошли десятилетия, что все наши знакомые уже умерли, а мы состарились и нянчим внуков. Мне кажется, что тот злополучный день остался в прошлом столетии, покрылся архивной пылью, перестал быть кому-то интересным. Любовь моя! Я так хочу тебя скорее увидеть! Не в этих стенах, а среди огромного поля, чтобы мы с тобой валялись в траве, а вокруг на десятки километров никого не было. Я хочу почувствовать твоё тепло рядом, прикоснуться к тебе, раствориться в объятиях. Я хочу подарить тебе всю ту нежность, которая накопилась во мне за последнее время, покрыть тебя всю поцелуями. Олечка! Силы мои подводят меня в такие моменты, потому что всё это несправедливо.
   Здесь не так мрачно, как мы привыкли считать там, снаружи. Только время здесь застыло, как желе или холодец, и я ничего с ним поделать не могу. Так хочется поставить на быструю перемотку, как на старом видеомагнитофоне, ловя пролетающие мимо кадры, с нетерпением ожидая нужного, на котором можно снова включить обычный режим.
   Оленька! Прости меня за весь тот негатив, который был в нашей жизни, я так жалею о том, что делал тебе больно, что поступал эгоистично. Мы видим истинную сущность своих поступков только через призму времени. Мы не задумываемся о своих поступках в момент их происхождения. Я хочу повернуть время вспять, любовь моя! Но это утопия, жалкая розовая утопия, неспособная существовать в реальном мире. Я хочу, чтобы ты меня помнила таким, каким я был до того трагичного дня, но постарайся откинуть весь негатив. Хотя, может тогда получусь ненастоящим?
Олечка, сердечко моё! Время должно заштопать наши раны, нам надо набраться терпения! Я тебя очень сильно люблю! Всей своей сущностью, каждой молекулой своего тела, каждым граммом своей души! И жду с нетерпением тот самый день.
Твой Л.»
   Я не могла сдержать слёз, меня накрывало, я всхлипывала всё чаще, а Оля смотрела сквозь это письмо с застывшей полуулыбкой, но плакать перестала.
- А ведь тогда я была виновата. Я перебрала с алкоголем и тут навстречу он попался. Наговорила чуши какой-то, даже попыталась пристать, вроде бы. Всё как в тумане, кроме оголившегося за эти годы чувства вины. Лёша просто заступился, потому что любил меня. Теперь он даже не пишет. Я хотела вернуть бы назад тот день, перемотать назад эти долгие годы, пролетевшие за несколько дней. Я хотела бы всё исправить, да время не даст этого сделать.
   Теперь уже рыдала я, слёзы нескончаемым потоком стремились по закону гравитации к земле, останавливаясь на моей одежде, скапливаясь там в моря и океаны. Оля больше не плакала в этот вечер, мы с ней напились до потери сознания, мне хотелось отключиться от реальности. Я смутно помнила, как вернулась домой, где снова разрыдалась, долго что-то искала по квартире, выворачивая наизнанку все шкафы, ящики, полки, перевернула всю квартиру. Утром проснулась посреди этого хаоса и долго не могла понять, что же случилось, пока не заметила потрёпанное письмо на прикроватной тумбочке. Вот, что я искала. Снова к горлу подкатил ком.

«Лена, привет! Я хочу тебя попросить об одолжении – помоги Оле меня забыть. Я знаю, что ты меня считаешь зверем, но поверь мне – я никогда таким не был. Я не терплю несправедливости, и тогда не смог её стерпеть. И перегнул палку, виноват. Но это всё из-за несправедливости! Может быть, ты когда-нибудь поймёшь. Так вот, к моей просьбе. Помоги ей меня забыть. Пройдёт восемь лет, и мы будем другими людьми. Все мы будем другими, или станем другими. Время безжалостно. Пусть нам поможет память. Пусть мы будем хранить далёкие тёплые воспоминания и периодически их поднимать в своём сознании. Или не поднимать. Впереди у меня долгие шесть лет. И за это время я научу память забывать, я научу разум справляться с несправедливостью времени. Прошу тебя только помочь. Ради неё. Только ради неё».

Часть третья. Они.
   Он: «Ты знаешь, сколько лет вселенной?»
   Она: «Наверное нет, почему ты спрашиваешь?»
   Он: «Мне интересно, откуда нам может быть известно, сколько лет этой вселенной, как мы можем всё это измерить. Мы постоянно задаём вопросы, ищем на них ответы, и сами же отвечаем. Мы сами себе придумываем препятствия, чтобы их преодолеть»
   Она: «А при чём здесь вселенная?»
   Он: «Что?»
   Она: «При чём здесь вселенная? Ты говоришь о каких-то препятствиях, а сам спрашивал про вселенную»
   Он: «Вселенная и есть препятствие. Мы сами объяснили себе её существование, дали название, определили возраст. Как в детстве, когда мы себе придумывали невидимых друзей. Так и с этой вселенной – придумали и дружим с ней. Или думаем, что дружим с ней»
   Она: «Это уже за областью моего восприятия»
   Он: «Вот смотри – откуда ты знаешь, сколько тебе лет?»
   Она: «Я знаю год своего рождения, что за глупый вопрос»
   Он: «А откуда ты знаешь год рождения? В том смысле, с чего ты решила, что этот год именно такой, каким его назвали?»
   Она: «Так устроен наш мир, что в нём всё можно измерить какими-то величинами»
   Он: «Я вот про это и говорю, что мы всё сами себе объясняем. И время мы придумали, чтобы хаос привести в порядок. И хаос с порядком тоже мы придумали, чтобы можно было придумать время, которое с ними справится»
   Она: «Ты сейчас придумываешь нереальные объяснения, противоречишь сам себе»
   Он: «А в чём противоречие? Его нет. Мы единственные в этом мире, кто не может жить в состоянии незнания, нам надо всё объяснять, всё называть, наводить порядок, приравнивать к каким-то величинам. Но кто сказал, что эти величины являются истиной? Ведь мы не советуемся с окружающим миром, не спрашиваем его точку зрения, делаем так, как удобно нам, поэтому ответы на все вопросы о том, что нас окружает не более, чем наши субъективные домыслы»
   Она: «Как же тебе сложно жить! Зачем ты забиваешь всем этим себе голову? Какая разница сколько лет вселенной? Какая разница, откуда я знаю, сколько мне лет? Есть сформировавшийся мир с его понятиями и правилами, зачем изобретать велосипед?»
   Он: «Там, где я был последние восемь лет была возможность обдумать многие события. И время меня там изрядно потрепало, изводя своей неспешностью, душа мечты о светлом будущем, которое никогда не наступит. Прости меня. Мы никогда не станем прежними – время нас перекроило, добавило опыта и с ним страхов»
   Она: «Ты стал очень странным. Я не понимаю, что ты хочешь от меня. Ты прав, мы изменились, разошлись в разные стороны, и уже слабо видим друг друга»
   Он: «Вселенная существовала всегда, и нами придуманное время не в силах измерить космос. Есть что-то несоизмеримо большее, чем наша сущность. Но какой смысл об этом размышлять, когда мы не в силах постичь или изменить? Проще изменить своё отношение к этому, попросить память забыть всё ненужное. Попросить память выгнать всех непрошенных гостей из головы, выкинуть мусор, выключить свет и уйти. Пусть наши искалеченные временем души продолжают своё существование в том мире, где им надо меньше всего подстраиваться под окружающие обстоятельства»
   Она: «Ты стал очень странным, совсем другим. Даже чужим. Пропасть между нами не прекращает расти. Так какой смысл её увеличивать? У нас с тобой был общее прошлое, но нет настоящего и будущего. К чему все эти разговоры, изливания души? Что ты хочешь от меня услышать, задавая все эти вопросы?»
   Он: «Я хочу услышать ответы. Я хочу, чтобы ты увидела мою изнанку, чтобы ты прикоснулась к тому миру, который распластан внутри меня»
   Она: «Зачем? Я далека от твоего мира, далека от тебя, далека от всего, что ты говоришь, и не хочу приближаться. Мы давно разошлись по разным дорожкам, и не сойдёмся где-то даже в далёком будущем. Я принимаю мир таким, какой он есть – с его изъянами, несправедливостями, потому что я хочу жить в этом мире, не забивая себе голову ненужной философской чушью, от которой только мигрень развиться может, не более»
   Он стоял посреди оживлённого проспекта, вокруг текла река людей, разбиваясь об него, как об камень. Он не замечал, как его задевали плечами, ругали, даже пытались толкать, он прочно стоял на своём месте. На противоположной стороне проспекта в большом окне какого-то кафе он увидел её – окружающий мир сдвинулся для него декорациями на задний план. Она сидела за столиком возле окна, одна, пила кофе или чай из белоснежной чашки, скромно улыбалась и смотрела куда-то наискось и вверх, видимо, о чём-то размышляя или вспоминая. С того времени, как Лёша вышел на свободу прошёл месяц, и они с Олей даже не виделись, он думал, что она даже не знает о его выходе. И сегодня он её увидел – внутри что-то шевельнулось, совсем чуть-чуть, что-то тёплое и скользкое, что-то далёкое и забытое. Вокруг кричал тысячей разношёрстных голосов мир, а Лёша просто смотрел на Олю над головами снующих прохожих и проезжающих машин, силясь понять внутренние ощущения. Память помогла ему справиться с воспоминаниями, она спрятала их в кладовку за семью печатями, память подставила ему своё плечо, приняла весь груз его души на себя, когда время продолжало безжалостно молотить пространство. И Лёша подумал о том, что людям никогда не победить время, никогда не вырваться из его объятий, не перестать ему поклоняться. Окружающий поток людей только вторил его размышлениям – все куда-то бежали, стремились, опаздывали, торопились, не успевали, злились, толкались, взбирались, падали, ускорялись, замедлялись. Лёша больше не хотел быть камнем посреди реки – ведь когда-нибудь вода сточит камень до основания. Он нырнул в поток людей, оставляя позади яркую вспышку из потемневшего прошлого. Возможно, это вспышка означала смерть звезды, которая достаточно прожила в бездонном космосе. Но если верить законам астрофизики, звезда умерла давно, просто вспышку видим только сейчас, спустя миллионы световых лет.