Вор

Ветка хрустнула, Колька обернулся и увидел Михалыча.
- Шухер! Пацаны, тикайте! – хриплым от внезапного страха голосом, крикнул Коля, и мальчишки посыпались с яблонь, покатились кубарем, бросились врассыпную, не разбирая дороги.
- От я вам покажу! Ииииишь! От я вам сейчас задам, шпана голопятая! Мелюзга вороватая, иииишшь, мазурики! – вдогонку кричал Михалыч. – Шкуру спущу! Ииишь, повадились!

Бежал он быстро, хоть и по-стариковски. Округло покачиваясь на кривоватых ногах, хозяин сада стремительно приближался к ватаге, которая едва достигла забора. Неоднократно повторяемое «иииииишь!» магическим образом прибавляло скорости преследователю и в то же время тормозило беглецов. «Ииишь!» рассекало воздух, как невидимая плётка, как неминуемая расплата, как уже свершившееся возмездие и было гораздо страшнее ружья, которым тряс Михалыч. И только лицо старика было каким-то не сердитым и даже немного веселым.
- Быстрее, быстрее, Серый! – подгонял Колька младшего брата.
Не в силах оторваться от причудливой картины мчащегося на него хорошего и одновременно плохого деда, Сережа, как на зло, все время оборачивался. В последний момент, он понял, что яблоки все-таки надо было бросить...

На веранде стояли: Михалыч, держащий Серёжку за ухо, Серёжка, пытающийся единственно обутой ногой лягнуть Михалыча и Коля, угрюмо бормочущий невнятные проклятия в адрес каких-то кривоногих жадных карликов. Встретила «гостей» мама мальчиков. В тот самый момент, когда её бровь строго и многообещающе изогнулась, вошла бабушка.
- Вот, Ирина Степановна, принимайте похитчиков! – бодро начал Михалыч, раскрасневшийся от бега.
Сухощавая, высокая старуха, уже больше тридцати лет носившая траур по мужу и сыну, пропавших в революцию, коротко посмотрела на соседа. Тот сразу же отпустил ухо и на всякий случай подровнялся в шеренге. Следом, бабушка посмотрела на мальчишек, и всяческое шевеление закончилось. Только старший изредка шмыгал носом, как бы давая понять, что ситуация ему не кажется столь серьезной.
- Нина Ивановна, вот... – все-таки решил обратиться Михалыч к матери воришек.
Дед неловко развел руками и тут же вспомнил про ружье, висящее на плече. Быстрым подмигиванием, похожим на тик, он дал понять женщинам, что оно не заряжено. Если бы на Михалыче было надето еще что-то, кроме трусов, майки и сапог на голые ноги, возможно, он сразу бы стал искать понимания у статной, полногрудой красавицы Нины Ивановны. Но её новый шелковый халат, расшитый кружевами, её модная, будто только уложенная в крендельки над высоким лбом прическа, лишили старика уверенности в том, что несколько яблок штрифеля – это интересная тема для беседы и повод показываться перед дамами в исподнем. Маленькая пучеглазая собачонка, которую хозяйка дома держала на руках, неуместным лаем и нервическим поскуливанием окончательно испортила наметившийся формат встречи. Вместо этюда бытовой ссоры нарисовалась почти чеховская картина с известными персонажами.

Немного потоптавшись, сосед сменил тактику:
- Пришли бы, попросили, нешто я б не дал? Да пусть берут сколько унесут! Если своих мало... – сказал он и мельком покосился на окно, за которым висела усыпанная плодами ветка. - Так нет! Через забор, как заправское жулье – лазят и лазят, крушат и ломают! Смородину помяли, грабители! Я ведь предупреждал, что поймаю. Предупреждал?!
Братья делали вид, что не понимают, о чем идет речь, но под пристальным взглядом строгой бабушки, предусмотрительно изображали смирение.
- Оба? – коротко поинтересовалась Нина Ивановна, не опуская бровь.
- Врать не буду, вон тока этого зашкирял, - сказал Михалыч и посмотрел на Серёжку. – Они ж как саранча, мельтешат – не различишь. Но старшой тоже был, знамо дело. И не стыдно, а?
- Кольки не было! – взвился Серёжа. – Я один был! Один!
- Врешь! – без особой горячности заметил Михалыч и вздохнул.
Разговор стал его тяготить. Радость преследования улетучилась. Ожидаемая справедливость уже не казалась важной, а вот отсутствие штанов, наоборот, все больше беспокоило. Мальчишки, пяти и семи лет от роду, очевидно нуждались лишь в одном - скорее вымыть руки и пообедать.
- Пошёл я, вы тут сами... - окончательно стушевался старик.
- Алексей Михайлович, нам очень стыдно за сына. Примите наши извинения. Поверьте, он будет сурово наказан, - сказала Нина Ивановна, прощаясь с соседом.
Ирина Степановна молча протянула корзинку.
- Плюшки домашние, угощайтесь! – улыбнулась Нина Ивановна.
После недолгих отнекиваний, Михалыч поблагодарил, пугливо глядя на угрюмую старуху в черном и, скрипя сапогами, торопливо ушёл.

Прошло полчаса. Мальчики так и стояли посередине веранды. Колька шмыгал носом чаще, но смысла этого действия теперь было не разобрать: то ли он волновался, то ли скучал. Серёжа внимательно рассматривал большой палец на ноге и думал о том, как добыть назад сандалию - единственную летнюю обувь, доставшуюся от брата. Наконец мать мальчиков и бабушка вернулись. Нина Ивановна держала в руках мешковину. Держала чуть на расстоянии - так, будто эта вещь была ей неприятна. Ирина Степановна сняла кружевную салфетку со швейной машинки «Зингер», натруженными темными руками неторопливо поправила длинную юбку, взяла грубую ткань и села за шитье. Братья подождали еще чуть-чуть, а потом не выдержали.
- Ба, а ты что делаешь? – как можно ласковее поинтересовался Коля.
- Я-то? – не торопилась отвечать бабушка. – Я, внучок, котомку для Серёжи шью.
В этот момент Нина Ивановна достала хлебный нож, краюху ржаного хлеба и стала нарезать её на небольшие кусочки.
- Сразу всё не ешь, - деловито заметила она, - пару деньков протянешь.
Серёжа хотел уточнить куда и что надо протягивать, но тут снова заговорила бабушка:
- У нас в роду воров отродясь не было!
Ирина Степановна сурово посмотрела на внуков и перекусила нитку.
- И не будет! – подтвердила общее намерение Нина Ивановна. – Поэтому сейчас сошьем тебе котомку, сынок, дадим хлебушка и отправим бродить по белу свету. Хочешь воруй, хочешь побирайся. Фамилию свою забудь, домой не возвращайся. Если выбрал наклонный путь – то и катись на все четыре стороны.

Под мерный цокот челнока и неуместное жужжание залетевшей мухи, на Колю обрушился весь страшный смысл задуманного взрослыми. Глаза старшего брата медленно и неотвратимо наливались тяжелыми, жгучими слезами, а кулачки сжимались. Он вдруг вспомнил все уличные драки, когда они с братом стояли спиной к спине, все проказы, за которые отвечали поровну, все конфеты, что делили пополам. Даже тот случай вспомнил, когда бабушка тишком от родителей решила его окрестить. Он брыкался в церкви, вредничал, не хотел голову мочить, поэтому Серёжка решил заступиться. Разбежался и снес попа вместе с купелью. Этот же святой отец потом бил их ложкой по лбу, за то, что на причастии три раза в очередь за кагором вставали. Мысли смешались, но каждая из них вела к неотвратимой трагедии и страшной мучительной гибели: порознь братьям не жить, а вместе уйдут – умрут под забором.

Тем временем, Серёжа воспринял сказанное с той легкостью, на которую способны только пятилетние дети. Во-первых, ему надо было срочно вернуть свою сандалию, а во-вторых, еще до темноты узнать, когда отправляется первый поезд на море. Жуткие перспективы голода и обездоленности немедленно разбились о волну мальчишеского авантюризма. Сначала Серёжа решил податься в пираты. Палящее солнце, соленые брызги, острова, пальмы, клады – вот что ждало его в котомке, которую шила бабушка. А уж через пять минут там оказались и поход в жаркую Африку, и целый год жизни в племени индейцев, и даже спасение китов! При мысли о китах, Серёжка сощурился от удовольствия и подогнул замерзшую на воображаемой льдине ногу. Так он был одновременно похож и на пирата, и на полярника.
Коля, глядя на блаженную улыбку почти оформленного бродяжки, перед тем как окончательно запаниковать, успел подумать: «Под дурачка косить будет! Песенки жалостливые на вокзале станет орать, спать среди окурков, ногу прятать и скакать на одном костыле!»

- Серый, беги!!! – завопил Колька, что было сил. – Под кровать прячься!!!
Младший, снося моментально описавшуюся собачку и табуретку, ни секунды не раздумывая, кинулся в спальню и только там, лежа в темном дальнем углу под большой старинной дубовой кроватью, разочарованно чертыхнулся. Прятки между коробками и чемоданами вообще не вписывались в его только что наметившиеся планы по завоеванию мира.
- Мамулечка, бабулечка! Пожалуйста, пожалуйста, ну, пожалуйста! – как заведенный тараторил Коля. – Не надо шить сумку, не надо выгонять Серёжу! Мы поняли, мы честно-честно, больше не будем воровать, – отважно добавил он. - Никогда-никогда!
Женщины застыли и никак не выдавали своего отношения к происходящему. Бабушку немного отвлекала лужа на полу, но она всё равно держала паузу.
- Серый, клянись, что никогда больше не будешь! – в последней отчаянной попытке выпалил Коля.
В этот момент даже муха перестала жужжать, а собачка трястись. Издалека, сквозь шебуршание и скрип, раздалось глухое, сдавленное «Лянусь!». Бабушка встала, собрала шитье, вернула кружевную салфетку на место. Показала внуку, что котомка почти дошита. Коля судорожно сглотнул.
- Табурет поднять, лужу вытереть, руки вымыть! – скомандовала Нина Ивановна. – Потом обедать, щи на плите.
- Пойдете к соседу и скажете, что до октября будете помогать ему яблоки собирать. Бабушка велела. Ясно?! – громко, чуть развернувшись для лучшей слышимости, добавила Ирина Степановна.
Коля неистово закивал и тут же вышел за тряпкой. Из дальней комнаты раздалось тихое и обреченное: «Ясно, ба».

Женщины разошлись по своим делам, за ними убежала собачка. Муха вылетела в окно. В доме стало так тихо, что еще сильнее запахло сдобой и яблоками, которые были всюду. Яблоки томились в тазах, варились в кастрюлях, сушились на газетках, собирались в корзины, нанизывались на нитки. Запахи проникли под кровать, смешались с пылью, деревом, старым картоном и стали ни на что не похожими. Серёжа вдыхал их и представлял, что он в Персии. Прямо из-под носа жадного падишаха он крадет лучшего арабского скакуна, вскакивает на него и ловко уходит от погони. Пули свистят мимо, песок летит в разные стороны. Огромное оранжевое солнце катится ему навстречу... И где-то, все дальше и дальше за спиной, волочется на хромом верблюде Михалыч и печально повторяет: «Иииишь! Иииишь!»