Муравьев-Амурский ч. 1 гл. 3 Элизабет де Ришемон

В понимании Муравьева честолюбие неразрывно связывалось со славой, облекаемой общественным признанием, а путь к ней лежал через труд, жертву и честность. Три жизненных принципа,  три критерия, по которым сверялись все принимаемые решения героя своего времени. Тридцать пять исполненных лет заставляли задуматься над предназначением в мире, полном противоречий, искушений и тайн. Что сделано им в возрасте, в котором Наполеон, Байрон и Пушкин покорили мир? Для чего он был первым в Пажеском корпусе, в боевых походах, для чего за девять лет военной службы получил генеральский чин? Николаю надо стало осмотреться, шире взглянуть на мир, подвести итоги прожитому, а тут еще раны напоминали о себе, понуждая заняться лечением. С тем отставной генерал и выехал в Берлин. После принятых вод и прочих процедур он направился в Париж, столицу культурной Европы, город просвещенных умов и свободомыслия, город, при одном упоминании которого в воображении возникали волшебные грезы, рисовались романтические картины. Они и оправдались. В купе экспресса Берлин-Париж компанию Муравьеву составил, как он представился, господин де Ришемон, высокий, статный старик, отменно одетый. Завязалась дорожная беседа на французском.
- Вы, случаем, не военный? И даже в генеральском звании? – неожиданно спросил попутчик.
- Вы, действительно, правы… Но отчего Вы так решили, ведь для  моего  возраста генералы в редкость? 
- Вас выдает способность быстро схватывать и точно выражать мысли…

Знакомство оказалось настолько приятным для каждой из сторон, что по прибытию в Париж господин де Ришемон в самой настоятельной форме предложил путешествующему генералу разместиться в своем дворце городка По, что уютно разместился на одноименной речке на юге Франции. Предложение принято, и с благодарностью. От купейного знакомства – к семейному. Мадам де Ришемон превосходно музицировала на рояле. Ее дочь, Элизабет, девица за двадцать лет, говорила на нескольких языках и немного на русском. Она стала лучшим путеводителем Муравьеву по улицам и галереям, музеям, театрам и прочим парижским достопримечательностям. Началось погружение во французскую жизнь, историю и культуру. Для чего? Для самосовершенствования, достижения панорамного представления о мироздании и еще для личностного роста будущего реформатора, которому, пока не зная о том, придется ставить цели и ориентиры развития русских земель, их окраин и захолустья со всей отсталостью, дикостью и патриархальностью.

Увлеченные занятия Николая и Элизабет, ставшие им душевным праздником, не могли не перейти в более нежные и трепетные чувства, какие возникают между молодыми, красивыми и нравственно одаренными людьми. Муравьеву, с избытком хлебнувшему военные лишения и смертельные опасности, была необходима психологическая разгрузка, исцеление покоем и лаской. Его израненная душа, взбудораженная огнем и порохом, просила умиротворения и насыщения любовью. Генерал снова почувствовал себя камер-пажем, сгоравшим от щемящего чувства преклонения перед юной Княгиней Еленой Павловной, за креслом которой стоял в услужении, вдыхая сладкие ароматы, отслеживая повороты умнейшей головки или плавные взмахи и движения обворожительных рук. Весь юношеский пыл с неодолимой силой заполонял генеральскую грудь, стеснял дыхание, заставляя учащенно и трепетно  биться взволнованное сердце.

Элизабет, очаровательная, умная  девица с проникновенными серыми  глазами, была достойнейшим объектом пылкой любви. По свидетельству писателя Ивана Барсукова, «чрезвычайно красива, умна и образованна». Она и сама была пленена молодым русским генералом, олицетворяющим мужскую доблесть, достоинство и галантность кадетского воспитания. Ее романтической натуре о подобном рыцаре безупречного образа можно было только мечтать. Не в привычном же кругу вышколенных воздыхателей искать дорогого сердцу и единственного в свете человека, верного защитника и редкого воителя, видящего свое предназначение от символа орлиного полета. Другого такого и в мире не найти.

Расклад их судеб лежал на поверхности, но не все было просто, как казалось на первый взгляд. Элизабет, как любящая дочь, не могла не думать о родителях, которых ей пришлось бы оставить  в случае  переезда в далекую Россию. Были и другие причины к размышлениям перед принятием столь ответственного решения. Они обсуждались в прогулках по саду, разбитому при фамильном дворце де Ришемон, или в романтической беседке с видом на тихую, облагороженную и располагающую к сердечной доверительности речку По.
- Элизабет, что же нам мешает быть вместе? – спрашивал Николай Николаевич перед скорым отъездом из гостеприимного семейства.
- Возможно, национальные различия, - отвечала наследница дворца. И действительно, что было известно милой француженке о суровой и дикой стране с бородатыми мужиками и косолапыми медведями? Ей было известно о гибели блистательной армии Наполеона, о сожжении русскими варварами своей столицы при ее захвате французами… Что еще? Еще в северной Пальмире взошло светило Пушкина, но с ее знанием русского нельзя было постигнуть его гений.

Муравьев и сам не был уверен в надобности своего семейного будущего, с кем бы оно ни слагалось. Связать себя семейными узами, оседая в тихом имении где-нибудь в Стоклишках? Нет, пелена деревенской идиллии уже однажды спала с его глаз во времена управления отцовым имением. Скука неимоверная… И как  быть с предстоящими битвами за высокие цели, за обустроенность крепостной России, которые потребуют от генерала аскетического образа жизни,  жертвенности и даже отречения от личного счастья и благополучия? Изысканная и ухоженная Франция раззадорила генерала на новые свершения, направив душевные изыскания к предназначенной миссии на земле.

Как  оставаться равнодушным, когда побежденная Франция показывала стране-победительнице пример раскрепощения, благоустроенности и свободолюбия?
Не эти ли идеалы вели за собой героев Отечественной войны, триумфально входивших в Париж на плечах побитых французских и прочих войск, а позже возглавивших жертвенное противостояние с крепостнической государственностью на Сенатской площади в декабре 1825 года? С чего бы шестеро выходцев муравьевского родства, просвещенных и достигших положения в обществе, принесли себя на заклание желанной свободе, сменив офицерские мундиры на арестантские робы? Один из них, Апостол, шагнул на виселичный постамент… Другие страдальцы все еще там, «во  глубине сибирских руд», и уже два десятка лет несут свой тяжкий крест, тогда как он, Николай, затевает особицу, чтобы свить уютное семейное гнездышко…

Имелась и другая причина, сдерживающая порывы генерала и  состоявшая в том, что ему нечего было положить к ногам именитой красавицы. Бессребреник, слуга царю, отец солдатам, а слуги не бывают богачами. Сопоставив материальное положение княгини и свои никчемные возможности, гордый генерал обуздал сердечные порывы и отбыл из Парижа в надежде на наступление лучших времен.
***
По возвращению в Петербург Муравьев был причислен к Министерству внутренних дел и вскоре по личному поручению министра, графа Л.А. Перовского, направлен в Новгородскую область для полной ревизии дел. Между тем, поручение сделано неспроста. Министр заприметил незаурядные административные способности Муравьева еще во времена его командования Черноморской береговой линией и имел намерение убедиться в их проявлении на гражданском поприще. Представленный генералом ревизионный отчет вызвал большую похвалу. Какая глубина проникновения в местную обстановку! Какая логика рассуждений и смелость в выводах и предложениях! Да это кладезь таланта для России, обделенной выдающимися государственными деятелями! Но откуда бы ему, военному человеку, черпать хозяйственные и гражданские понимания вещей? Иначе, как гениальностью, не объяснить. Сам он дал простое объяснение: «Ревизию мою хвалят, потому что делаю по совести и крайнему моему уразумению». Муравьевское крайнее и есть гениальное.

Лев Алексеевич Перовский, воспитанник графа Разумовского и его же внебрачный сын, активный участник Отечественной войны и участник раннего декабристского движения, был чиновником «самых честных правил», к которому благоволил Государь Николай   Первый. Министр признавал весьма желательным уничтожение крепостного права при освобождении крестьян с земельным наделом и придания им прав государственных крестьян. Огромную известность министр приобрел своей непримиримой борьбой со злоупотреблениями в полицейских кругах Москвы и Петербурга. Но  несмотря на все прилагаемые усилия, подведомственная земская полиция являла собой довольно жалкое образование, при котором законодательство и правосудие оставались фикцией. Предложения Льва Алексеевича по реформированию полицейского управления глохли в волоките и переписках, ему оставалось назначать на места исполнителей по собственному благоусмотрению.

 Убедившись в великолепных административных качествах Муравьева, граф Перовский подал на высочайшее имя ходатайство о назначении перспективного чиновника Тульским гражданским и военным губернатором. Представление было утверждено, и самый молодой из генералов стал самым молодым из губернаторов, активно взявшимся за беды и нужды губернии. В его действиях просматривались попытки искоренить причины зла и кардинально решить тот или другой вопрос, чтобы не возвращаться к нему, латая новые и новые прорехи на кафтане. Еще в тот век, вроде как для  природы благополучный, губернатор уже предлагал правительству меры к ограничению вырубки лесов и поощрению лесопосадок. Пора бы планете ими воспользоваться.

В особом упадке находилось сельское хозяйство, причины которого вчерашний кадровый офицер видел в крепостническом строе, сковывавшем всякую крестьянскую инициативу. Муравьев первым из губернаторов поднял вопрос об освобождении крестьян и подготовил развернутое обращение к Государю, подписанное девятью помещиками губернии, среди них и князем Голицыным. Дело не сдвинулось, но Николай Первый вновь обратил внимание на молодого и деятельного губернатора, который смело берется за вопросы, казалось бы, незыблемого общественного устройства.
***
В разлуке с Элизабет к Николаю пришло, как это часто бывает с влюбленными, понимание ее значимости для души и для сердца. Муравьев внезапно осознал, что утратил не только очаровательную спутницу и интересную собеседницу, но и дельного советника. Слишком глубоко вошла сероглазая парижанка, образованная, умная и деликатная, в духовный мир и обыденную обстановку генерала. Николай нуждался в самом ее присутствии, как люди нуждаются в свете и в воздухе. Даже будучи занятым чем-то, он находился в неком ублажении, ощущая ее рядом. Опасения того, что семейные обязанности могут отвлекать его от главной идеи и стать помехой на пути служения Отечеству сменились убеждением обратно свойства. К тому же, обретенный сан государственного вельможи привнес Муравьеву озарение, новое видение мира и своего места в нем. Неведомо откуда появилась мудрость. Да и губернаторское звание, хотя и не богатство, зато отличная карьера, солидный вес в кругах сановных. Генерал  ощутил моральное право равенства с родовитой француженкой. В Париж полетело письмо с предложением руки и сердца избраннице, которая  ожидала его в нетерпении и приняла незамедлительно.

Дальше – как в сказке о влюбленных. Пренебрегая принятыми приличиями, по которым жениху полагалось ехать к невестиным  родителям за согласием, Элизабет де Ришемон Вюртенбергская сама примчалась в «дикую северную страну», где ее встретили какие-то люди, но не жених. Оказалось, что Муравьев, занятый поездками, поручил встретить невесту своей сестре и брату. Они же проводили дальнюю гостью в заштатный город Богородицк, что под Тулой, где католичка от Христа приняла православную веру. Здесь же, в Троицком соборе Богородицка, где дома по крыши сплошь занесены сугробами, в январе 1847 года сыграна свадьба; запись №10. После свадьбы молодожен, не теряя времени, выехал на ревизию четырех тульских уездов, оставив молодую жену не одну, а под  сестринский присмотр. Медовый месяц не состоялся, а может быть, был перенесен. Так с первых дней семейной жизни установился баланс  личного и государственного интереса в пользу служебных дел. Началась романтика губернаторских буден. По приезду в Тулу Элизабет, нареченная в бракосочетании Екатериной Николаевной, поступила в класс русского языка. Француженка во всем старалась соответствовать статусу русской подданной.