Убийство крестьянского хозяйства

Отрывок из 19-й главы 2-й книги "Предыстория Артёма"

Коллективизация
(продолжение)
...

Наступление на крестьянское хозяйство

Экономические неудачи внедряемых в деревне с помощью государства коллективных форм труда в их соревновании с крепким индивидуальным крестьянским хозяйством заставили задуматься высшее коммунистическое руководство страны. Уже подходил срок для начала давно задуманной индустриализации экономики, а товарность сельского хозяйства уступала даже дореволюционной. Она не позволяла ни обеспечить продуктами и сырьём неизбежный рост городского населения и армии, ни увеличить экспорт сельхпродукции для получения валюты на промышленное строительство.

Нужно было срочно решать, на какую именно форму товарности сельского хозяйства следует сделать ставку для обеспечения потребностей индустриализации: на фермерскую (то есть, по партийно-коммунистическим понятиям, кулацкую, капиталистическую) или на коллективно-трудовую. Разумеется, выбор коммунистов мог быть только в пользу второй, поскольку только она соответствовала представлениям о коммунистическом способе производства и потому считалась ими наиболее прогрессивной.

Однако перед тем как окончательно поставить крест на индивидуальной собственности, нужно было объяснить населению провал в соревновании с ней «передовых» коллективных форм хозяйствования. Поскольку сама коммунистическая теория, с точки зрения компартии, причиной этой неудачи быть не могла, основную вину возложили на «внутренних врагов», избавление от которых и стало считаться теперь важнейшим условием успеха коммунистического строительства в СССР.

Главным «внутренним врагом» советского государства формально были объявлены тогда «кулаки», то есть крестьяне, регулярно использовавшие в своём хозяйстве для получения прибыли наёмный труд, фактически же им стали все единоличники, способные вести экономическое соревнование с коллективными хозяйствами.

К «окончательному» решению вопроса о собственности толкали власть и сложности, возникшие с хлебозаготовками осенью 1927 года, когда накопившая за годы НЭПа некоторое благосостояние наиболее хозяйственная часть крестьян сократила продажу своей продукции государству по тем низким ценам, которые оно им предлагало. Следствием срыва госзакупок в деревне стали хлебный кризис в городах и уменьшение поступлений в казну от экспорта, что поставило под угрозу начало выполнения уже подготовленного плана индустриализации.

 Ответом коммунистической власти стало принятие  целого ряда жёстких мер, направленных в своей совокупности на скорейшее экономическое и политическое «удушение» «кулачества». С конца 1927 года, в частности, начинается использование «административного нажима» для принуждения крестьян сдавать хлеб государству (аресты, выселения, лишение земельных наделов и избирательных прав, 2-х и 5-кратное налогообложение несдатчиков и т.п.). Правда, в не относящемся к хлебопроизводящим районам страны Дальневосточном крае эти «чрезвычайные», как тогда пока ещё утверждалось, меры стали применяться, в основном, лишь в следующем 1928/1929 заготовительном году;, когда повторилась ситуация с хлебозаготовками предыдущего года.

К тому времени рыночные цены на зерно здесь были намного выше закупочных государственных, поэтому возложенная на потребительскую и кредитную кооперацию заготовка хлебных культур повсеместно пробуксовывала. Частник везде оказывался раньше представителей государства (в том числе и в Шкотовском районе) . Уже огосударствлённая и централизованная, а потому крайне неповоротливая кооперация безнадёжно проигрывала соревнование с частными торговцами, работающими на рынок.

Осенью 1928 года дело дошло до введения продуктовых карточек в городах. На места вновь полетели грозные распоряжения об использовании мер административного принуждения в отношении несдатчиков хлеба и об ограничении рыночной торговли. В Приморье крестьянам было запрещено везти на городской рынок свои продукты. С ними в добровольно-принудительном порядке стали заключаться договора контрактации; по сдаче зерна в обмен на промышленную продукцию (по государственным ценам). Однако многие крестьяне и, даже, целые сёла и деревни отказывались от заключения таких договоров .

Тогда были введены так называемые «твёрдые» плановые задания по хлебозаготовкам, которые теперь развёрстывал по всем хозяйствам сельский партийно-комсомольский и советский актив. Эти задания получали силу налога и, таким образом, становились обязательными. За невыполнение твёрдого задания устанавливался административный штраф в размере 5-кратной стоимости подлежащего сдаче хлеба, а в случае необходимости районным властям разрешалось для покрытия долга изымать имущество нарушителя и продавать его с торгов;.

Одновременно к недоимщикам стали применяться репрессивные меры по всем видам крестьянских платежей. К тому времени их в сёлах района Артёма было уже немало. Дело в том, что на составлявших здесь большинство сельского населения «кулаков», зажиточных и крепких середняков в 1928/1929 налоговом году легла почти вся тяжесть налогообложения, поскольку  беднейшие хозяйства были от него по существу освобождены.  И без того очень высокий сельскохозяйственный налог прогрессивно повышался;, кроме того, вводился фактически разорительный «индивидуальный» порядок обложения наиболее доходных «кулацких» хозяйств.

Официальными основаниями для индивидуального обложения являлись: ростовщичество, эксплуатация сложных сельхозмашин с целью получения прибыли, сдача их в наём, ведение хозяйства с систематическим использованием наёмного труда, эксплуатация мельниц, маслобоек, кирпичных заводов и др. предприятий промышленного типа. С лета 1929 года облагать индивидуальным налогом стали также «кулаков», отказывающихся или уклоняющихся от сдачи хлеба государству. К их «вычислению» подключались созданные при сельсоветах специальные «комиссии содействия хлебозаготовкам».

В целом по стране индивидуально предполагалось обложить сначала лишь 3 % крестьянских («кулацких») хозяйств;, однако в довольно зажиточных сёлах и деревнях района Артёма (особенно в Кневичах и Угловом) под эту категорию подпадала в разы большая их часть. Вводилось также так называемое «самообложение» крестьянских хозяйств местным налогом на сельские и районные нужды (на практике большая часть этих денег сёлам не доставалась), которое тоже распределялось по прогрессивным ставкам и было обязательным. Кроме того, всеобщим и обязательным было страхование крестьянского имущества и, соответственно, регулярная уплата процентов по нему. Сроки расчётов по всем этим платежам были резко сокращены, а ответственность за их неуплату приравнивалась к налоговой. Фактически столь же обязательной для всех крестьянских хозяйств с 1929 года стала ежегодная подписка на государственные займы на нужды индустриализации.

И снова коммуна

Опустившийся на деревню к началу 1929 года мощнейший финансовый пресс государства породил панику среди производящих товарную продукцию крестьян. Подавляющему большинству из них стало ясно, что власть намерена экономически уничтожить их хозяйства. Понимая безнадёжность борьбы с государством, некоторые из них впали в апатию, с ужасом ожидая неизбежного разорения, большинство же кинулось искать пути спасения хотя бы части своего имущества.

Наиболее доступным способом минимизации хозяйственных потерь являлось сокращение площади пашни и сенокоса, а также числа голов лошадей и скота. Примером такой оптимизации хозяйства стали для остальных действия тогдашнего (с 1926 по 1929 гг.) председателя Кневичанского сельсовета Спиридона Мокриенко. Если в 1927/1928 году он распахивал 5 десятин, то через 2 года, в 1929/1930 г. – только 1,75, а также отказался от 2-х десятин сенокоса (осталось 6) и мелкого скота. Остальной скот (2 лошади и 2 коровы) пока оставил в прежнем количестве. В итоге облагаемый доход хозяйства уменьшился с 433 до 289 рублей , то есть оно перешло, по тогдашней классификации, из зажиточных в средние.

Впрочем, и для середняков тоже наступили тяжёлые времена. В этой обстановке вновь обрели перспективу в глазах некоторых крепких крестьян ранее уже отброшенные ими как непригодные коллективные формы ведения хозяйства. При этом ставка первоначально делалась на самые обобществлённые из них - коммуны, так как только они в тот момент в максимальной степени избавляли, казалось, крестьянина от налоговых когтей государства.

Весной 1929 года в этот «омут» бросилась часть жителей Суражевки, Кролевца, Кневичей и, опять, Углового. В каждую из четырёх образовавшихся коммун, вступило по нескольку «хозяйственных» крестьянских семей со всем своим имуществом. Однако основную массу коммунаров составили представители местного сельского пролетариата, то есть люди, привыкшие работать не на себя, а на других и, поэтому, относящиеся к труду исключительно как к способу заработка, не забивая себе голову его результатом. Попав в коммуну, где понятие «заработок» вообще отсутствовало, они полностью расслабились и просто наслаждались жизнью за чужой счёт. Как вспоминал один из суражевских старожилов Михаил Николаевич Сергеенко, «когда эти лодыри работали на поле, то большей частью спали, а лошади с впряжёнными в них плугами свободно ходили по полю и подбирали траву» . Точно такая же картина наблюдалась и в других коммунах.

В Суражевке под центральную усадьбу коммуны отдал свой двор (и всё имущество) зажиточный крестьянин Недодел. Двор был большой. В нём стояло два дома, несколько больших сараев и ряд других хозяйственных помещений. Дальнейшее развитие этой авантюры очень кратко и образно описал в своём рассказе М.Н.Сергиенко:
Пока «лодыри» спали на поле, «во дворе коммуны в это время раздавалось кудахтанье кур и гогот гусей, летели пух и перья, готовилась сытная еда для коммунаров. В считанные месяцы крепкие единоличные дворы суражевцев были почти полностью разгромлены. Лучшие постройки разбирались на дрова. Село совершенно изменило свой облик, превратившись из красивого, богатого селения в нищий невзрачный посёлок. Когда коммунары съели всю живность, коммуна распалась» .

Конечно, М.Сергеенко тут несколько преувеличил скорость разрушения Суражевки. Свой облик она полностью изменила не за несколько месяцев 1929 года, а за несколько лет сплошной коллективизации. В остальном - всё совершенно точно. То же самое происходило тогда и в других селениях района Артёма.

Часть наиболее «упёртых» и работящих коммунаров Суражевки, однако, не смирилась с поражением. Как рассказывал дальше М.Сергиенко, «кто ещё верил в правильность проводимой политики коллективизации и думал, что возможно создать процветающую коммуну если в ней будут трудиться только самые сознательные и работящие коммунары, переехали из Суражевки (3 – 4 семьи) и Кролевца в Кневичи, где создали новую коммуну. Но и она развалилась, а на её месте была создана трудовая артель – колхоз» .

Тут надо уточнить, что упомянутый Сергеенко переезд коммунаров в Кневичи состоялся уже после того, как благополучно развалилась первоначальная коммуна и в этом селе, а на её обломках создавалась новая, главой которой был назначен срочно присланный из Шкотово для исправления ситуации бывший руководитель районной потребительской и кредитной кооперации и самый уважаемый в этих местах крестьянами коммунист Ульян Нифонтович Левченко. Это случилось уже в 1930 году, видимо, тоже весной или в начале лета. Коммуне, которую назвали именем партизанского героя-командира Анисимова, были переданы трактор "Фордзон" и срочно отобранные у местных «кулаков» (большей частью просто крепких крестьян-старожилов) наиболее плодородные земли, что и заставило некоторых из них тоже вступить в неё с остатками всего своего имущества.

Один из этих вынужденных коммунаров, Леонтий Фёдорович Домницкий 58 лет спустя рассказал, что было с ним дальше: «С созданием коммуны … лучшие земли (в том числе и мои) отошли к ней. Тогда я понял, что единоличному хозяйству пришёл крах… Записался в коммуну, отдал туда бесплатно всё хозяйство;, вплоть до чашек и ложек. Меня назначили заведовать молочно-товарной фермой. Она стала лучшей в районе. Потом доверили управление всем хозяйством коммуны. Стал наказывать лодырей и воров. Из-за этого появилось много недоброжелателей. Их стараниями я был исключён из коммуны и отправлен на лесозаготовки, отбывать трудовую повинность. Жене и детям работать в коммуне не разрешили и не дали пайка. От голодной смерти их спасли родственники (выделяли из своих пайков)" .
Впрочем, надолго и этой коммуны не хватило. На устав колхоза она перешла уже к лету 1932 года;.

Кролевецкие коммунары не случайно переехали в Кневичи одновременно с суражевскими. У них, по воспоминаниям Ивана Ниловича Иванова, коммуна просуществовала тоже недолго: «лето, осень и зиму - всё поели и весной рассыпались ». Центральная усадьба коммуны в Кролевце находилась там, где позже, при колхозе, был скотный двор . Столовая располагалась в хате Лаврина Чирка .

Самое тяжёлое из детских воспоминаний кролевчанина Алексея Максимовича Шелемеха, о том времени – судьба лучшего жеребца семьи по кличке «Гонец». Его тоже, вместе со всем имуществом, отдали в коммуну. Через несколько месяцев он как-то выбрался оттуда и вернулся «домой». Бывшие хозяева ужаснулись его виду – от прекрасного коня остались одни кости, обтянутые кожей. Забрать его назад не посмели, да и не могли - все корма были обобществлены.  Вскоре он сдох в коммуне, как и большинство других отданных туда лошадей .

Вместо обанкротившейся коммуны, в Кролевце, предположительно, в конце 1930 или в самом начале 1931 года, была сформирована трудовая сельскохозяйственная артель или, как уже стали её тогда называть, колхоз. Первое упоминание этого термина фиксируется в регистрах ЗАГСа в начале мая 1931 года. Однако, и до, и после этого большинство остальных членов местного колхоза ещё долго продолжали писать себя в ЗАГСе коммунарами. Кролевецкий колхоз получил имя ещё одного прославленного партизанского командира Гавриила Михайловича Шевченко.

Большая часть суражевцев, вскоре после распада своей коммуны, спасаясь от налогового гнёта, тоже образовали в 1930 году новое коллективное хозяйство, обобществив в нём скот и землю, но оставив усадебные участки в пользовании отдельных семей. Весной следующего 1931 года в нём был принят устав колхоза, который, под именем «Гнездо партизан», получил, тем самым, собственную «путёвку в жизнь» .

Коммуна в селе Угловом с самого начала, видимо, создавалась как образцовая, не случайно она была названа именем тогдашнего «всесоюзного старосты» М.И.Калинина. Фактически, это было вторым рождением коммуны «Земледелец», так как возглавил её всё тот же Иосиф Андреевич Товстолес. Благодаря, видимо, своим партийным связям ему удалось сразу получить достаточно много техники: новый трактор отечественной сборки «Фордзон-Путиловец», старенький комбайн, молотилку, сеялку, веялку и значительное количество обобществлённых лошадей. Землю коммунары взяли на северных окраинах села .

Уже имея в прошлом неудачный опыт руководства коммуной, Товстолес на этот раз более ответственно подошёл к подбору в неё людей. Благодаря этому, вторая угловская коммуна «прожила» дольше остальных, когда-либо существовавших в районе Артёма. Тем не менее, в 1933 году и она тоже была вынуждена перейти на устав колхоза. Замена, в сёлах района Артёма коммун колхозами позволила, наконец,  втянуть в коллективное хозяйство подавляющую часть ещё не успевших разбежаться к тому времени по стройкам и городам местных крестьян.

...

(Сноски удалены)