Жду, ибо безрассудно

Ожидание дамы Вжигоря, ушедшей в романтический отпуск, смягчается только церковью. Только там оживаю вопреки надеждам зла. Только там худые ручки и ножки Вжигоря набираются сил ждать, хотя никакая ожидательная логика не выдерживает здравой критики. Дама продолжает "подвиг", не зная палаты мер и весов. А я за это время романтических подвигов именем ее прежде непорочной сделал несколько святых книг и несвятой альбом. Рожденный в муках ребенок искусства (любимый, конечно) стоил мук. Broken heart making art. Но исчерпав в воспитании чада всю незаконную эрудицию, теперь пишу всякую ерунду на темы выдуманные, далекие от сердца, про героев веселых. Но и в них все-равно получаются выкрики о своих страданиях. Это то, что я знаю не по рассказам. Это то, что выходит искренне и гармонично.

Короче, в одной стране по имени Шашландия на берегу моря жил один шашландец. Все, что он делал - в ветренную погоду смотрел, как волны фигачат брызги о камень. Но времена изменились. Настолько, что камни горохом фигачат об одну брызгу. А все что осталось неизменным - эти самые брызги.

Каждый день я начинаю день с мыслью об этом человеке. Пишу какой-то текст, конструирую какую-то музыку и как отчет приклеиваю результаты в гигантское приданное, посвященное личности моего сердца. По ею же установленному правилу, я сказать ей об этом не могу. Ничто не должно нарушать идиллию ее пороков и самобичеваний. Демонтировать имею право только свои пределы чувств.

Вы заметили, как вокруг бежит жизнь. На бешеной скорости люди сходятся и расходятся, меняют ориентиры устремлений, закапывают личную историю в могильник, выносят из пепла спасающих их фениксов, которые тащут людей на новую рефлексию любовных испытаний. Но одинокие кошки видят, как за стеклом вжигоквариума он пускает пузыри верности, бдит и ткет один ситец - мысли к ней.
Обычно, я просыпаюсь ночью, открываю окно, смотрю на влажные деревья и мокрый асфальт, сажусь в уютный диван перед монитором и начинаю испускать на клавиатуру эти мысли.
- Смотрите! - сказал бы Мюнхгаузен, - я сохранил то, во что верю..
- А я не предал то, что любил... - спел бы темный гений Самойлов.
Где-то в чужой постели она так же нервно просыпается и глядит в рамные стекла на такой же пустой клочок ночи. За покрывалом тьмы в иллюзии дня на преданность все смеются и плюют и со стороны выглядит, что и она плюет. Но тут-то вся соль. Не плюет. И соли глазами потратила много, вытаскивая Мюнхгаузена за бороду из канализации.

Прохожие разными кроссовками куда-то топают. Каждый топальщик пружинится под гнетом своего несчастья. А я наполнил ближнее окружение созидательностью и дал рабочие места. Пустое в себе сделал полным. Как? Оживил память о святой леди до материального воплощения. Вот, выхожу из кафе, где в очередной раз беседовал за столиком с мнимой ей о тайне нашего союза, оглядываю мир с людьми и машинами, понимаю, реальна только она. Богатый в сердце, шагаю вперед с этой мыслью. Все иное - картонное: люди из поролона, машины из пенопласта, и что перечислил вот-вот рассыплется в труху. А она в сердце - хоть я и не видел ее несколько лет - имеет больший вес к существованию. Когда она вернется, агент ожидания  Вжигорь скажет: "Я дождался в чистоте. Никто меня не посетил. Я следил, чтоб порог сердца никто не переступал, хоть стучались многие."

Если читатель еще готов воспринимать буквы, связанные мной в слова, то ниже еще простынь, как и почему я так цепляюсь за эту личность. За время, пока вихрь нашего взаимодействия несся по отдельным регионам России и Азии, мы сильно влияли на ментальное пространство. Мы были сверхчеловеком! Мы давали надежду и молитвы матерям больных детей. Мы замаливали больные места Азии, испытавшие множество скорби. Мы придумали много добрых книг. Теперь у меня остался набор чатов и одеяльце. Первое - вырывалось из нее. Вторым - я накрывал ее. К сожалению, одеяло утратило запах ее кожи. Вот о чем я жалею. Однако, скрученное в трубку, как младенец, не большее 40 см, оно и есть она сама. Нянчание этого одеяльца, память и вымышленные диалоги друг с другом - таково все наше общение. Но даже этих импульсов достаточно, чтобы жил наш с ней мир, и был повод утром в надежде вставать с постели, начинать моторику реальности заново во имя лучших нас.

Карие глаза - глаза верных. Это про меня. Каждый день эти верные вглядываются в ее фотографии и находят что-то новое в бутоне ее характера. То, что за юношеским эгоцентризмом я не мог обнаружить ранее. То, что я топтал, как траву, потому что был дерзок, был одержим. А теперь, когда утрата очевидна, в общем вы понимаете.

В электричестве скорости событий (пока вместе люди) очень непросто дарить благодарность и ценить обоюдные глаза. Вот и у нас было наслаждение. Потом - домашняя тирания. По итогу - эпитафия над похороненными отношениями. До эпитафий было совсем иначе. Так, что ни в сказке сказать. Ни в сайте Вжигоря прочитать. А можно только в это исключительное поверить. И в этом, что ушло, сложно кого-то винить. Хотя наверно можно благодарить.

Служа Богу, я и она замечали, что нам было весело - одолевала внутренняя радость. И, что интересно, сохранялась чистота. Мы могли спешить, смеяться и, увидев крест, пасть на колени и целовать. Детям в больницах помогали легко - походя молитвы матерям раздавали, утешали словом и плясками. В храме нас что-то переполняло. Стоя в разные очереди, моя и ее внешность перемигивались. Кружили над миром. Был полет, как вы понимаете. Видимо, к билету в наш рейс по жизни выдавался какой-то бонус или мили. Спускалась на нашу пару неоспоримая благодать. Мисс руководила моим полем сил и направляла перстом в броне, приговаривая: "туда бежать..." И, задорно закидывая бороду назад, я бежал. Всякие попутные сладости хватал в корзину.

И теперь мы оба ведем друг друга к Богу за ручку (шариковую). В минуты задумчивости я мысленно говорю: ты - мое главное доказательство Бога. Она не верит. Кто-то другой доказал главное. Говорю, лучше мы с тобой вдвоем будем перед Христом стоять, чем ты с доказателем перед дьяволом. Не говорю, конечно - подумает, манипуляция.

Не манипуляция то, что половина лавочек города узнало мой худой задок. Его я примащивал в раздумьях. Самолеты с моей кислой миной прошивали атмосферное пальто планеты с запада на восток и с юга на север. Все это было тоже о ней. Нитку слез я смотал вокруг локтя в обильную охапку и даже умудрился сплести из нее неплохие варежки, которые продаю теперь бесплатно на прозе и видеохостингах.

Таиланд, Китай, Россия, Франция. Я жду по храмам мира ответа. Она ушла несколько лет назад. Везде удается оставить кусочек веры и наперсток слезы, вселить зерно в почву, чтоб прорастала. Чем разнесенней моя молитва, тем сострадательней ко мне силы Небесные. Сижу в храме под петухами, которые по Евангелию есть напоминатели Петру о предательстве.

Изредка, я вытаскиваю себя из колодца. Я выезжаю в Таиланд. Там, погоняв на велосипеде, вдоль желтой двойной полосы обпев все тайские кварталы, рухаю в постель, именно - в подушку, аллегорически представляющую собой мадам. Самая лучшая женщина - моя бывшая. О ней все мое повествование в рассказах. На зеленом сайтике - на прозеру - во вкладке Вжигоря - вы видите несметное число текстовых простыней. И добрая половина касается ее. Как же их не строчить? Ткацкий станок выдали не случайно. Ведь строчится с каждой выданной о ней мыслью.

Теперь, "когда потерял", моя горячая верность может казаться неуместной. Но Земелька тужится, и по по кусочкам планеты растекается благая весть о любви к ней. И заодно просьба о снисхождении. Странный выходит с меня рассказ - толи исповедь, толи назидание, толи прошение. Но не уговаривайте меня забыть эту мисс и не убеждайте дышать свободно. Лучше я вас, многотерпеливые читатели, заставлю говорить о верности как о чем-то серьезном, как о самом главном, что есть на планете межличностных столкновений. Я и она - два гордых человека, которые продолжают любить друг друга себе на мучение, другим - для придания веры и закалки чувства к ближним. Помолитесь, чтоб хотя бы один из нас преодолел мерзоту гордыни.

Мне приходится взаимодействовать с большим кол-вом народа. И всем отдавать оброк уважения. Читателя, к примеру, неимоверно почитаю. И в почтении каждого есть одна главная составляющая - благодарность к даме, заставившей меня печатать ласково и жалеть душу зрителя моих букв. За окном плачет ребенок - она метнулась бы спасать - я это помню. Значит, сам теперь мечусь оказывать помощь по ее примеру. И сам рвусь из россиян воспитывать гражданское общество. Не такое, которое пойдет ломать революцией русское мироздание, а которое последовательным усилием вдохновленной воли преобразит себя, за ним заразит любовью ближнее окружение, потом взрастит сад и изменит мир к лучшему.
На улице - снег. Узбек ведет лопатой по дороге - собирает отваливший за ночь белый хлам. А я кулаком взбиваю подушку, ко сну укладываю удобно бороду. Подушка не так пахнет. А так, как она - ничего сотворенное не пахнет.