Рыжая

Духу было семь лет, когда его определили в неврологическое отделение областной детской больницы. Но выглядел он еще младше: маленький, тонкокостный и очень худой, он был каким-то блеклым, с такими же, как кожа, тусклыми волосами, и только его глаза, большие и глубоко посаженные, имели отчетливый цвет — синий.
Взрослые говорили при нем так, будто он был собакой.
— Мышцы не развиты, кости тоже. В физическом плане почти младенец. Продолжаю изучать мозг. Пока патологий не выявил. Не могу понять, что с ним не так.
— Не похоже, что он долго протянет. Возможно, удастся диагностировать его посмертно.
— Ну, не хорони его так быстро. Вон даже ходить стал. Может и выберется.
Узкие грязно-белые коридоры больницы протягивались в бесконечность и переплетались, как гигантский вентиляционный механизм. Над ними горели, еле слышно жужжа, мутные прямоугольники света. Иногда свет прерывался и дрожал, и тогда Дух чувствовал что-то: ему казалось, что он не один. Это было непривычное и приятное ощущение.
Поначалу он примерно лежал по ночам в постели, аккуратно положив руки на тонкое одеяло. Сон к нему не шел: прежде он спал слишком много и слишком хорошо выспался. Он смотрел на темный потолок палаты, по которому растекался желтый прямоугольник фонарного света, и слушал шорохи и скрипы. Больница была единственной реальностью, которую он знал, и она казалась ему не по размеру большой, как его пижама.
Иногда она еле слышно смеялась — гулкий звук, тонущий в глубине стен.
Однажды посреди ночи Дух услышал, как в отдалении кто-то раскатисто завизжал. Некоторое время он лежал без движения, созерцая знакомый фонарный свет, а потом осторожно спустил ноги с кровати, спрыгнул на пол и, неуверенно ступая по холодному линолеуму, вышел из палаты. В конце коридора, там, где горел ярким островком пункт дежурной медсестры, раздавался сбивчивый, захлебывающийся шепот. Дух подошел ближе.
— ...Огненно-рыжая, — услышал он, — вся какая-то черная, кривая, и улыбка такая, знаешь, широкая, хищная.
— Ты, главное, успокойся, — отвечал ровный мужской голос. — Мало ли, что может привидеться в темноте.
Дух прокрался к дежурному пункту, поднялся на цыпочки и заглянул за стекло. Крупный мужчина, сидя за столом, равнодушно листал какой-то журнал. Рядом, на банкетке, сидела взбудораженная, наэлектризованная медсестра.
— Ты что, не веришь мне? — она выдернула журнал у него из рук. — Я видела ее своими глазами, вот так же, как тебя сейчас! Я что, по-твоему, сумасшедшая? Рыжая девчонка покончила с собой в душевой лет пятнадцать назад. Все знают эту историю.
— Вот потому, что все знают, все и видят ее то и дело, — мужчине, видимо, надоело изображать сочувствие: он заговорил раздраженно. — И ладно дети, но ты же взрослый человек, медик. Как можно верить в такие глупости?
Дух не стал дослушивать разговор взрослых, которые мало его интересовали.
К моменту, когда он добрался до душевой, он очень устал. Тело слушалось его плохо. Врачи объясняли это тем, что из-за долгого сна его мышцы не развились должным образом, и находили странным уже то, что Дух в принципе начал ходить: прогнозы были намного более пессимистичны.
Ноги у Духа дрожали, сердце тяжело билось в груди, поэтому, добредя до стены, он кулем упал на бок и замер, тяжело дыша.
Просторная белокафельная комната освещалась только луной. Она грустно висела в одном из окон, шеренгой протянувшихся в верхней части стены над раковинами и зеркалами. Противоположную стену занимали, собственно, душевые кабинки, неуютные и лишенные дверей. Где-то протекал кран, и в комнате раздавался тихий, гулкий звук падающих капель, ритмичный, как тиканье часов.
Рыжая не заставила себя ждать. Появилась из одной из кабинок, бледная, в слишком большой, как и у Духа, больничной пижаме. Даже в полумраке было видно, что на щеках у нее темнеют необъяснимые потеки, а рот ширится в мрачной улыбке. Она прошла вдоль стены, остановилась, посмотрела на Духа и склонила голову вбок, резко и неестественно, словно у нее не было шейных позвонков.
Дух лежал на холодном кафеле и наблюдал за ней с любопытством.
Некоторое время они молча глядели друг на друга. Потом она нахмурилась, подошла и села у стены рядом с ним.
— Ты чего не орешь? — спросила она с нарочитым равнодушием.
Дух вздохнул, собираясь с силами. Говорить ему было сложно.
— А я должен?.. — голос шершаво, как песок, прокатился по горлу. — Я плохо знаю правила.
— Ну, все орут обычно. Я же страшная, — она опять качнула головой, которая, видимо, не очень крепко сидела на ее плечах.
— Нет, — сказал Дух, глядя на нее глазом, обращенным вверх, — не очень.
— Хочешь обидеть меня? — с вызовом обернулась к нему она.
Дух задумался, удивившись вопросу, прислушался к себе и ответил:
— Нет.
— Ну ладно, — быстро проговорила она, глядя на него сверху вниз. — А чего ты лежишь? Умираешь?
— Не знаю, — пожал Дух плечом (тем, на котором не лежал).
Взрослые часто говорили о его смерти, но он не знал, что это значит, и не понимал, как отличить жизнь от умирания.
— Странный ты какой-то, — заметила рыжая. — Похож на лужу. Чем болеешь? С головой что-то?
— Ага... — выдохнул Дух.
— Заметно, — дерзко сказала рыжая, снова качнула головой и уставилась вперед.
На вид ей было лет тринадцать-четырнадцать. На полупрозрачных руках густо темнели шрамы в пятнах запекшейся крови.
— В принципе, умереть не так уж плохо, — заметила она со знанием дела. — Смотря с чем сравнивать. Вот тебе — с чем сравнивать? Какая у тебя жизнь?
Дух задумался. Он никогда еще не чувствовал себя более озадаченным.
— Я не знаю, — растерянно сказал он. — Я... лежу в больнице.
— Ну, так себе... — прокомментировала рыжая.
— А правда, что ты сама... ну... себя убила? — спросил Дух и перевернулся на спину, чтобы видеть ее обоими глазами.
— Много будешь знать, скоро состаришься, — отрезала она. — Ну, или никогда.
И снова улыбнулась так широко, что казалось, будто ее рот вот-вот покинет пределы лица.
* * *
На следующее утро медсестра нашла Духа спящим на полу душевой и поспешно перенесла его в палату. О происшествии никто не узнал.
В тот долгий бесцветный день к Духу зашла бабушка. Эту встречу он помнил смутно. Бабушка была старой, но по-своему красивой. В ней было что-то прямое и непримиримое, возможно, убеждения. Она долго смотрела на Духа, гладила его сухой морщинистой ладонью по лбу, неприятно сминая челку, говорила о том, что все будет хорошо. Выглядела она почему-то так, будто совершенно в это не верила — печально и немного торжественно. Дух молча смотрел на нее в ответ. Потом бабушка с досадой вздохнула, как вздыхают люди, убеждаясь в том, в чем хотели бы ошибиться, потрепала его по волосам и ушла.
А после отбоя рыжая появилась у Духа в палате. Выросла в дальнем углу потолка, как черная клякса на листе бумаги, посмотрела на него вопрошающе и — мгновенно, сменой кадров в неумелом монтаже — переместилась на пол.
С тех пор она появлялась регулярно: постукивала в стенах, скреблась, как мышь, за шкафом, гулко смеялась, таясь в темных углах потолка, но напугать его ей не удавалось.
Потом она беспокойно бродила по палате, освещенной уличным фонарем, задерживалась у окна, выходящего на пустынный двор, нервно дергала головой. В конце концов она заставляла его провожать себя в душевую. Им приходилось вести себя тихо, чтобы не привлекать внимания медсестры, и эти предосторожности делали их прогулки похожими на приключение.
— Ну вот, намного лучше, — одобрительно кивала рыжая, идя перед Духом задом наперед и созерцая его походку. — Ты ел бы еще побольше. А то выглядишь, как пятилетка. Даже стыдно с тобой дружить.
— Почему? — не понял Дух.
— Ну, мне тринадцать.
— И что?
— Пф-ф-ф... — рыжая закатила глаза. — Ты правда странный.
— Извини, — сказал Дух виновато. — Я действительно не знаю правил. Научи меня.
Рыжая мгновенно приняла важный и начальственный вид.
— Ну, например, — она развернулась на пятках и пошла с ним рядом, сложив руки за спиной — растрепанная и мертвая пародия на гувернантку. — Дети разных возрастов не дружат.
— Почему? — удивился Дух.
— Им это не интересно.
— Мне интересно с тобой дружить, — возразил он.
— Тебе-то конечно, — усмехнулась рыжая. — Ты же маленький. Это я тебя всему учу.
Лампы над ними болезненно жужжали, как пойманные в банку насекомые, свет моргал и гас.
— Тебе скучно? — спросил Дух чуть взволнованно.
— Нормально, — рыжая снисходительно махнула рукой, покрытой перекрестьями порезов. — Не тревожься, дитя. Лучше слушай второе правило: людям положено иметь друзей и родителей. Где твои?
И она остановилась и воззрилась на него сверху вниз, явно довольная замешательством, проступившим на его лице.
— Эм... Мои родители вроде как умерли, — сказал Дух, припоминая разговоры взрослых. — А друзья... Я дружу с тобой.
— То есть друзья твои тоже вроде как умерли, — ядовито заметила рыжая и склонила голову к плечу так резко, что Дух вздрогнул. — Интересные дела. Слушай же правило номер три, — она сделала шаг вперед, нависая над ним, и прошептала: — Люди боятся привидений.
После этих слов на ее лице расцвела ее фирменная улыбка, похожая на грубый порез, пересекающий щеки.
— Почему? — опять спросил Дух.
Рыжая замерла.
— Почему да почему, надоел ты мне! — вдруг вспыхнула она. — Откуда я знаю?! Мы жуткие и противоестественные!
Вдруг она широко раскрыла рот. Внутри зияла чернота. Дух внимательно посмотрел во мрак и слегка нахмурился. Он не замечал в рыжей ничего жуткого и противоестественного.
— Вовсе нет... — сказал он.
Рыжая лязгнула зубами и раздраженно топнула ногой.
— Это ты ненормальный! — злым шепотом отрезала она. — Это ты, — она вновь шагнула к нему, тыча в него бесплотным синеватым пальцем, — жуткий и противоестественный!
Внезапно она исчезла.
Дух замер с открытым ртом, огорченный и взволнованный. А через секунду услышал шаги со стороны поста дежурной медсестры. Он тут же юркнул в первую попавшуюся комнату — это оказалась палата, в которой спали незнакомые ему дети — дождался, пока медсестра пройдет мимо, выскользнул обратно в коридор и прокрался к себе.
Там он улегся в постель и долго лежал без движения, глядя на до безобразия привычное желтое пятно на потолке. Незнакомое липкое чувство поселилось в его груди. Неужели, думал он, он действительно ненормальный? Он не раз видел других детей по пути на процедуры, слышал их голоса из коридора, но никогда ему не приходила в голову мысль о взаимодействии с ними. Они казались ему инопланетно чужими, он не чувствовал с ними связи. Что он собирается делать один, ненормальный, в этом слишком большом мире, пахнущем спиртом и хлоркой?
* * *
Дух думал, что рыжая никогда больше не появится. Но в ту же ночь перед рассветом его разбудил ее голос за спиной.
— Не то чтобы я сама была очень нормальной, — сказала она извинительно.
Дух обернулся. Она сидела на соседней койке, подобрав ноги под себя, и грустно мотала головой из стороны в сторону. Сквозь нее тускло просвечивала стойка для капельниц.
Синева ночи и желтизна фонаря пересекались на стенах и поверхностях, складываясь в сложный геометрический рисунок. За окном кружилась колкая белая взвесь.
Дух молчал, и вскоре рыжая продолжила:
— У меня был всего один друг.
— Расскажешь? — осторожно спросил Дух.
Она печально покачала головой.
Чем больше Дух знал рыжую, тем больше был уверен, что за ее гибелью стоит какая-то мрачная тайна. Сама рыжая буквально из кожи вон лезла, чтобы подтвердить это его убеждение. Стоило разговору зайти на тему ее смерти, как она принимала загадочный и трагический вид.
— Лучше ты скажи, почему ты с другими не разговариваешь? — спросила она, поправляя зачем-то шевелюру, углями поблескивающую в темноте. — Все думают, что ты немой.
Дух пожал плечами.
— Мне не хочется.
— Ну вот и не проси меня учить тебя правилам, раз тебе, видите ли, не хочется им следовать, — раздосадованно бросила рыжая. — Зачем спрашиваешь тогда?
И она упала на кровать, раскинув кровавые руки в стороны. Подушка под ее головой не примялась.
Дух повернулся на бок. Некоторое время они лежали молча: она созерцала мутный прямоугольник света на потолке, а он — ее.
— Слушай, а откуда ты все-таки такой взялся? — задумчиво спросила она. — Вырос в волчьей стае в лесу?
— Почему в волчьей стае? — не понял Дух.
Она застонала и закрыла лицо руками.
— Это из сказки, — сказала она страдальчески. — Сказка такая есть...
Духу было бы интересно услышать сказку, но он решил пока не расспрашивать рыжую дальше. Он заметил, что ее раздражают вопросы. Вместо этого он сказал:
— Я спал... Я же уже говорил тебе.
— И че это объясняет? — рыжая перевернулась на бок, подставив под голову руку, и воззрилась на него. — Все спят, и побольше тебя. Вот сейчас, например, на всем этаже не спишь только ты. Даже надзирательница похрапывает.
— Я спал долго. У меня был ле-тар-ги-ческий сон, — произнес Дух по слогам словосочетание, которое много раз слышал от врачей.
— Эм, — покопалась в памяти рыжая. — Это типа когда месяц спишь?
— Да, — кивнул Дух, довольный, что ему удалось наконец все объяснить. — Только я спал шесть лет.
— Сколько?!
Рыжая подскочила на постели, как мячик. Лицо ее выражало больше восторг, чем ужас.
— Шесть лет, — повторил Дух, почему-то смутившись.
— А тебе семь? А ты помнишь, что было до? А ты вообще что-нибудь помнишь? А проснулся ты когда? — забросала его вопросами рыжая. — Вот это да!
Она говорила так, как будто он выиграл какое-то важное соревнование. Дух знал, что никаких соревнований не выигрывал, и чувствовал себя мучительно неловко.
— Проснулся пару месяцев назад, — ответил он растерянно. — Ничего до не помню. Но вообще помню, конечно. Сны...
— Ого! — еще больше обрадовалась рыжая, порывом ветра переметнулась на его кровать и уселась рядом. — Что ж ты молчал-то так долго? Все "почему" да "не знаю", я уж думала, от тебя ничего интересного не добьешься, а ты вот оно что! Ну, рассказывай...
Она умолкла, и пару секунд в комнате стояла гробовая тишина.
— Что? — переспросил наконец Дух, окончательно смутившись.
— Сны, конечно! — воскликнула рыжая. — Я же обожаю сны.
Будучи привидением, рыжая не могла спать.
* * *
Дни складывались в недели, и двор, недавно грязный и изношенный, как старый ботинок, стал ослепительно бел. Деревья, густо облепленные инеем, нависали над скамейками, похожие на фантастических пришельцев, слишком чуждых этой реальности, чтобы искать с ней контакта. Только небо оставалось тускло-серым днем и желтовато-чернильным по ночам.
Однажды вечером, когда Дух подходил к душевой, из-за поворота послышались голоса.
— Не пойду я туда! — захлебывался один. — Ни за что!
— Проиграл — значит иди, — сердито отвечал второй. — Такие правила.
— Наплевать мне на твои правила! Не пойду!
— Никогда не видел столь вопиющего примера сокрушительной трусости, — вмешался третий, подчеркнуто спокойный голос.
— А ты, если такой умный, сам не хочешь сходить? — возмутился первый.
— Да пожалуйста! Лосяра, подержи.
Дух высунул голову из-за поворота. У двери душевой стояли четверо мальчиков примерно его возраста. Все они были в пижамах. Один, темноволосый и изящный, передал другому, большому и полному, белый стаканчик, развернулся и отворил дверь душевой. Та тихо скрипнула.
Остальные тут же отпрянули. Изящный мальчик, не оборачиваясь, вошел в проем, темнеющий посреди залитого тусклым электрическим светом коридора, как распахнутый рот.
— Лис с возрастом все больше и больше наглеет, — меланхолично заметила за плечом Духа рыжая.
Тот вздрогнул и обернулся. Рыжая стояла к нему вплотную, склонив к его плечу белое, покрытое густыми черными потеками лицо.
— Напугала! — нервно прошептал он.
— Ну наконец-то, — улыбку рыжей можно было бы назвать сияющей, если бы она не излучала нечто противоположное свету, как черная дыра.
— Нет тут никого, — сказал тем временем мальчик из душевой, и его голос гулко прокатился по кафельным стенам. — Скукота.
— Ты знаешь его? — тихо спросил Дух.
— Он тут чуть ли не с яслей обретается, — равнодушно ответила рыжая. — То здесь, то в психиатричке. Эпилепсия у него или что. Припадки какие-то. А ты, кстати, что тут делаешь? — скосила она на Духа белесый глаз.
— Я к тебе шел. А тут они. Пошли ко мне, что ли?
— Хм... — рыжая задумчиво склонила голову к плечу. — Разве ты не хочешь немного развлечься?
— Раз...
Ответить Дух не успел. Рыжая выплыла из-за поворота и не спеша побрела к душевой, вытянувшись к потолку и покачивая головой из стороны в сторону, будто это был воздушный шарик на ниточке. Широкие прямоугольники ламп над ней затрещали, свет заморгал.
Первым заорал толстый мальчик. Выронив стакан — россыпь таблеток полетела в разные стороны — он бросился бежать. За ним, голося, помчался второй. Самый маленький из компании, бросив на рыжую короткий печальный взгляд, упал на пол и больше не шевелился.
— Эй, вы что? — в дверях душевой показался темноволосый эпилептик. Теперь он выглядел взволнованным. Заметив рыжую, он отшатнулся, налетел спиной на дверной косяк и плотно сжал зубы. И вдруг зашипел, как воинственная кошка:
— И вовсе ты не страшная...
А потом, качнувшись, оттолкнулся от косяка, как парашютист от пола самолета, и выпрямился. Рыжая наклонила голову к плечу.
— Как поживаешь, маленькая лисица? — прошелестела она.
— Уж получше чем ты, это точно, — злобно ответил мальчик и вздернул подбородок.
— Эй, ты! — вдруг раздалось у Духа за спиной. — Что здесь происходит?
Он обернулся и отступил от стены. По залитому ровным электрическим светом коридору — лампы перестали моргать, запоздало заметил Дух — к нему бежала медсестра.
— Это ты кричал? Что здесь такое?
Дух молчал.
— Зачем ты вышел? — подходя, медсестра начала, кажется, успокаиваться. Обычно эта пышная светловолосая женщина была добродушной и жалостливой. — Это ведь ты кричал? Кивни, если да.
Дух секунду подумал и кивнул. Он все равно уже попался, незачем было привлекать внимание к остальным. И тем более к рыжей. Он стоял посреди коридора, преграждая женщине проход.
Медсестра остановилась перед ним и вздохнула.
— Ладно, пойдем. Я уложу тебя спать, — и она осторожно погладила его по голове, взлохматив челку.
Дух послушно пошел за женщиной. По пути она продолжала болтать:
— Тебе, наверное, одиноко тут? Знаешь, а ты ведь большой молодец. Посмотри, как хорошо ты ходишь, и анализы твои намного лучше. Скоро будешь совсем здоров. Хочешь, завтра я тебе почитаю что-нибудь? Кивни, если да.
Дух заметил: взрослые очень разговорчивы.
* * *
На следующий день снаружи похолодало. Об этом говорили взрослые: фыркали, сморкались, терли покрасневшие руки, подключая аппаратуру, и мечтали о чае и сне. За окнами больницы ветер носил в белесом небе осколки птиц. И все то недолгое время, когда там был свет, казалось, что он немножко тот.
После утренних процедур Дух выходил посмотреть на рыб — к большому аквариуму в холле отделения. Вечерами здесь часто бывали наружные взрослые — заходили проведать своих детей — но днем комната пустовала. Можно было залезть с ногами на диван, установленный у аквариума, и до самого обеда созерцать неспешное рыбье движение. Духа почему-то завораживала эта безмолвная и бездумная жизнь.
Уставившись на старого сома, роющегося в камнях на дне, как археолог в поисках черепа Тутанхамона, Дух размышлял о рыжей. С каждым днем ее тайна увлекала его все больше. Что если она вовсе не покончила с собой? Что если кто-то виноват в ее смерти? Врачи? Родственники? Угрюмый незнакомец, скрывающий лицо за черным капюшоном? А может, тот загадочный друг, о котором она упоминала?
— Ты действительно немой? — прервал вдруг кто-то размышления Духа. Он вздрогнул и обернулся.
Давешний изящный эпилептик, Лис, стоял справа от дивана, под большим фикусом, контрастный и насыщенный — даже в стандартной больничной пижаме он не был подвержен белению, которому предавалось все вокруг — и смотрел на Духа примерно так же, как Дух только что смотрел на рыб.
Дух, разумеется, промолчал. Он подумал о том, что Лис выглядит необычно живым. Больше, чем другие. Жизнь в Лисе, казалось, немного дребезжала, переполняя его и грозя выплеснуться вовне, как кипящий суп из кастрюли.
Возможно, именно это и происходило время от времени, подумал Дух, вспомнив, как рыжая сказала: "Припадки какие-то".
— Ясно, — выдержав паузу, сказал Лис. — Что ж, это немного усложняет дело, — он решительно сел рядом, по-взрослому положив ногу на ногу, и уставился на рыб. — В общем, ты вчера нас здорово выручил. Меня делегировали выразить тебе благодарность.
Дух понятия не имел, за что его следует благодарить, но на всякий случай кивнул.
— Мне нравится эта мелкая, — Лис деловито указал на желтую рыбу-колибри. — И ее шокированная физиономия.
Дух посмотрел на блестящий желтый бочок и поймал себя на желании ответить.
— Никогда раньше не приходилось говорить с немыми, — продолжил тем временем мальчик, улыбнувшись краем яркого, четко очерченного рта. — Оказывается, это довольно приятно. Никто, во всяком случае, не перебивает и не говорит ерунды.
Дух молчал.
— Но знаешь, я задаюсь вопросом, — не унимался Лис, покачивая ногой. — И даже не одним. К примеру, что ты там делал и почему мы тебя не видели. Подглядывал? Допустим, — он говорил так, как будто был маститым детективом, распутывающим какое-то криминальное дело. — Но как объяснить то, что ты никак не отреагировал на привидение?
И он обернулся к Духу, вопросительно приподняв брови.
— Никто не смог ответить мне на этот вопрос, — продолжил он. — Все вокруг поразительно нелюбопытны. Но атаковала она именно...
— Она не атаковала, — перебил его Дух.
Лис вздрогнул и отшатнулся, вытаращившись на Духа, его темные брови взлетели.
— Ого! — заметил он через секунду и ухмыльнулся. — Вот это поворот. Тебе разве не говорили, что врать плохо?
— Нельзя врать, когда молчишь, — заметил Дух.
— Резонно.
Лис больше не пытался изобразить интерес к рыбам. Он сел лицом к Духу, сложив ноги по-турецки. Отросшие темные волосы, завиваясь, падали ему на шею и лоб.
— Рассказывай тогда, — сказал он.
— Что ты хочешь знать?
— Твои тайны, — нагло ответил мальчик.
Дух никогда еще не сталкивался с такой веселой и беспардонной прямотой.
* * *
Несмотря на "колоссальный прогресс", который констатировали врачи, ходил Дух все еще плохо. Поэтому, когда рыжая глубокой ночью — часы в холле показывали три — велела ему взять одеяло и повела петляющим лабиринтом коридоров куда-то, где его ждал сюрприз, он быстро устал. Дело осложнялось тем, что, преодолев несколько лестничных пролетов, они оказались в коридоре, до краев заполненном угольной темнотой, как тюбик с краской.
— Осторожно, — сказала рыжая, маяча где-то впереди. — Не убейся. А то сделаешь меня настоящим злобным призраком, виновницей гибели несчастного ребенка.
— А ты никогда... ну... не причиняла никому зла? — спросил Дух, думая о том, что если рыжую кто-то убил, она наверняка хотела бы мести.
— Дурацкий вопрос, — заметила рыжая, — одна медсестра из-за меня даже поседела. Так, справа дверь. Давай туда.
— Хм, физически, я имею в виду, — протянув руку вправо, Дух ощутил под пальцами холодную металлическую поверхность и осторожно толкнул ее. Она легко поддалась.
— Честно говоря, мне нет ни до кого дела, — голос рыжей скачкообразно перемещался и теперь зазвучал из дверного проема. — Чего их трогать?
Дух неуверенно ступил вперед.
— Это нормально, что здесь все не заперто? — поинтересовался он, сделав еще шаг.
Дверь за его спиной скрипнула и закрылась.
— Более чем, когда рядом я, — самодовольно отозвалась рыжая. — Тут лестница, осторожно. На мой голос ползи. Ну ты смешной, видел бы себя только. Как мышь в темноте.
Сделав еще два неуверенных шага с протянутой вперед рукой, Дух уцепился за холодную перекладину, по ощущениям ржавую.
— Да. Это она. Поднимайся, — распорядилась рыжая.
Дух смиренно повесил одеяло на плечо, ухватился за прутья и неуклюже, медленно полез наверх, как подбитая муха. Через пару шагов он запутался в тяжелых складках материи, соскользнул со ступеньки и едва не сорвался.
— А впрочем, если хочешь убиться, не буду тебя останавливать, — сказала рыжая задумчиво.
— Нет, спасибо, — отозвался Дух, прижавшись лбом к холодной перекладине. — Слушай, а ты светиться на умеешь? Ну, возникать во мраке бледным силуэтом?
— Нет. А что?
— Да удобнее было бы, — вздохнул Дух.
Он очень устал, сердце тяжело билось в груди. Но жить было интересно. Поправив на плече одеяло, он полез дальше.
— Немного осталось, — ободрила его рыжая. — Я слежу за тобой. Вот, теперь хватит ползти. Подними руку. Чувствуешь крышку? Поднимай, она не тяжелая.
Крышка была тяжелой, и провозиться с ней, не имея твердой опоры под ногами, пришлось немало, но минут через пять обессиленный Дух все-таки поднял ее — она с треском подскочила на проржавевшей пружине — и выполз на холодный бетон, как жук из банки. Одеяло обреченно потянулось следом, как длинный и уродливый хвост.
Лежать было приятно. Отдышавшись немного, Дух перевернулся — и увидел звезды. Редкие, но крупные, они были разбросаны по желтеющему небу, как цветы по поверхности озера.
— Та-дам! — появилось на фоне неба довольное лицо рыжей. — Вставай, я все покажу.
Дух приподнялся, смахнул со лба взмокшие волосы и огляделся. Он был на широкой, как футбольное поле, крыше больницы. Кое-где из нее торчали болезненные наросты и странные приспособления. Телевизионная антенна раскинула свои рога, как сказочное насекомое, прислушивающееся к шепоту космоса.
— Красота... — вздохнул Дух.
— Мне кажется, тело довольно сильно осложняет тебе жизнь, — заметила рыжая, наблюдая за ним.
— Мне оно нравится, — возразил Дух.
В теле была какая-то стабильность, заземленность. Безусловно, оно его ограничивало — он не мог, как рыжая, в любой момент оказаться где пожелает. И в то же время оно давало ему какой-то уравновешивающий, весомый статус. Гражданство планеты, на которой он находился, возможно.
— Ну, дело хозяйское, — с нарочитым равнодушием отвернулась рыжая.
Вздрогнув, Дух принялся укутываться в одеяло.
— А чем ты болела? — поинтересовался он.
— Какой-то загадочной хренью, как и ты, — рыжая смотрела куда-то вдаль. Морозный ветер шевелил ее огненные волосы. — На самом деле ею болеет удивительно много людей. Врачи говорят об этом: диагноз не удалось установить. Или: ВСД — это такой специальный диагноз для неведомой хрени, расшифровывается, наверное, Вопиюще Странная Дичь.
— Вегето-сосудистая дистония, — поправил ее информированный Дух.
— Идем, — проигнорировала это замечание рыжая.
Дух тяжело поднялся и, ковыляя, побрел за ней. Одеяло поволоклось следом, как королевский шлейф. На крыше было холодно, порывы ветра заползали под слои ткани и касались кожи. Взмокшие волосы на лбу стали затвердевать. Но ночь была чистой, как горная вода, и огромной: темным океаном, полным таинственной жизни.
Они дошли до края крыши. Далеко, за заснеженным двором, дорогой и парком вздымались верхушки домов, кое-где светящиеся окнами. Оттуда же поднимался ровный желтый свет.
— Это город, — пояснила рыжая.
— Рыжая, — спросил дух, глядя на мир живых. — А тебя никто, ну, не заставлял умереть?
— Пфф... — она закатила светлые глаза. — Детективный сюжет придумал? Зря.
— А какой он?
Она дернула плечами и раскинула руки, подставляя свое отсутствующее тело ледяному ветру.
— Не будь слишком любопытным. Это вредно для здоровья.
Дух умолк, ежась и вглядываясь в бессонный свет незнакомого ему мира.
* * *
Рыжая застыла в углу палаты, похожая на груду старого тряпья, смутно белеющего в темноте. Только мелкие плавные движения, бессмысленные и странные, выдавали ее присутствие. Лис, который до ее появления уверял, что ни капли не боится, и, развалясь на кровати Духа, безостановочно шутил, умолк и сжал губы. Его лицо в свете уличного фонаря казалось очень бледным.
— Не бойся, — сказал ему Дух. — Рыжая, иди сюда.
— И что это он здесь делает? — злобно прошуршала рыжая из темноты.
Она не двигалась с места.
— Он попросил меня вас познакомить, — сказал Дух.
Он спрыгнул с кровати и сделал несколько шагов к ней. Рыжая презрительно, гневно вскинула голову.
— Перезнакомишь со мной всю больницу, может быть? Сделаешь меня местным чучелом? Экспонатом инфернального зоопарка?
Из ее прозрачных глаз, казалось, проливалось все больше темноты, фигура горбилась и деформировалась, превращаясь в размытое пятно. Лис смотрел на это молча, широко раскрыв глаза, и не двигался.
— Вовсе нет, — сказал Дух. — Почему ты так говоришь? Ты мой друг.
— И он теперь тоже твой друг? — ядовито поинтересовалась рыжая и резко склонила голову к плечу, вытаращившись на Лиса.
Дух тоже посмотрел на Лиса. Они общались всего несколько дней.
— Наверное... — неуверенно вымолвил он.
— Вот как? — рыжая, исчезнув в углу, образовалась рядом с Лисом и нависла над ним, склонив к нему лохматую голову. Ее волосы стекали с головы длинными огненными побегами. Лис вздрогнул, но не отодвинулся и не отвел глаза. — Что, маленькая лисица, тебе нравится отбирать чужих друзей?
Лис враждебно нахмурился.
— Я тебя не понимаю.
Рыжая фыркнула и неприязненно отстранилась. А потом посмотрела на Духа.
— Увидимся, — ядовито сказала она, — когда ты не будешь занят.
И исчезла.
Через несколько мгновений, проведенных в неловкой тишине, озаренной слабым светом с улицы, Дух сказал:
— Она немного нелюдимая.
Лис пожал плечами и нервно, коротко улыбнулся. Он выглядел задумчивым и напуганным. Дух сел рядом с ним на койку.
— Мне нужно ее найти.
— Ага. А ты хорошо ее слышишь? — поинтересовался Лис, покачивая ногой.
— В каком смысле? — не понял Дух. — Ну да. Обыкновенно слышу. Как тебя.
— Интересно, — и Лис задумчиво склонил голову на бок, как собака.
— А ты? — догадался спросить Дух.
— Через раз. Она как радио с помехами: шипит, трещит, искажается. Булькает и гудит что-то. Кошмарные звуки, честно говоря.
Через час Дух нашел рыжую в душевой. Она сидела на потолке, в углу, похожая на огромную кляксу. Огненные волосы змеились вокруг ее головы, не повинуясь законам гравитации. Она смотрела в хмурое фонарное заоконье каким-то жадным, голодным взглядом, странно двигая головой.
— Извини, — сказал Дух. — Я должен был спросить у тебя сначала.
Рыжая пренебрежительно посмотрела на него сверху вниз, а потом снова перевела взгляд в окно.
— Я глупо себя повел, — продолжил Дух. — Ты простишь меня?
— Тебе, конечно, лучше дружить с кем-то живым, — заметила рыжая безэмоционально. — Я с самого начала тебе об этом говорила.
— Я уж как-нибудь сам определюсь.
Дух подошел к стене и уселся там, где лежал когда-то, когда увидел ее впервые.
— Почему тебе не нравится Лис? — спросил он.
— Не нравится? — она дернула плечом, если это, конечно, было плечо, в той клубящейся дымке, которой она стала, сложно было определить, что к чему. — Мне нет до него дела. Он просто человек.
— Я тоже, — заметил Дух.
Рыжая посмотрела на него скептически, с жалостью.
* * *
Ее голова горела. Казалось, ее ярко-рыжие волосы пылают на черепе, как вечный огонь в честь какой-то демонической победы. Она привыкла пребывать в агонии — агония была ее пропиской и убежищем — но так и не научилась с ней справляться.
Зато с ней справлялся доктор А. Его голос был холодным и свежим, как вода, и когда он проливался на ее мысли, они шипели и гасли. А еще он давал ей сигареты.
Иногда ей казалось, он подкупал ее ими, как бродячую собаку едой, но ей было все равно.
Сигареты были бесценны.
— Скажу честно... — он говорил ровно и медленно, прямо глядя на нее, и она гадала, есть ли у него потребность моргать или он изредка делает это исключительно для того, чтобы напоминать человека. — Я считаю, причина твоих страданий только у тебя в голове. Нет никаких физических оснований для тех ощущений, которые ты испытываешь.
Она курила, забравшись на стул с ногами, и смотрела на него остановившимся взглядом, как на морской пейзаж. Он не был особенно молод, но у него было интересное скуластое лицо и холодные рептильи глаза, которыми он подолгу смотрел на рыжую, когда она говорила, без осуждения, но и без слезливой доброты, которую так любили опрокидывать на больных детей взрослые, как таз с мутной водой. Рыжая слышала, что он считается одним из лучших психиатров в городе и работает в государственной клинике из каких-то идеалистических соображений. Так, восхищаясь, говорила медсестра. Рыжая считала ее идиоткой. В докторе А. не было ни капли идеализма, только спокойный, глубоко рассудочный интерес к болезням сознания и их носителям. Это и делало его особенным.
— Ага, — согласилась она и ухмыльнулась. — Причина моих страданий только в моей голове. Именно поэтому я и хочу ее отрезать.
Она рубанула ребром ладони у шеи.
Когда-то несколько лет назад она впервые поступила в детскую областную больницу абсолютно лысая. Она сбрила волосы в надежде уменьшить боль. Ничего не получилось, конечно, поэтому теперь язычки пламени снова обрамляли ее лицо и падали на плечи.
— Это хорошо, что ты шутишь, — похвалил ее доктор. — Мне нравится твой настрой. Мы...
— А я сама? — перебила она его. Ей хотелось быть наглой.
Он приподнял брови, а потом спокойно кивнул.
— И ты сама, конечно. Мы попробуем новые лекарства. И я хочу, чтобы ты выучила кое-какие техники релаксации.
Рыжая затянулась, продолжая изучать его лицо.
— Окей, — сказала она.
Она была уверена, что ей не помогут никакие техники релаксации, но это было не важно. Важно было, чтобы ее не выписали. Она готова была сделать что угодно, лишь бы ее не выписали, даже выучить несколько идиотских техник релаксации, которыми так наслаждались благополучные взрослые, ничего не знающие о боли.
Иногда рыжей так хотелось жить, что даже хотелось умереть.
* * *
Короткие зимние дни текли сквозь больницу, как река. Взрослые приходили и уходили. Исчезали и появлялись дети. В какой-то момент канул в небытие Лис — без прощаний, без объяснений. Только рыжая оставалась, как инфернальный гвоздь, на который было подвешено здание. Однажды днем пришла бабушка, строгая, внимательная, и сказала Духу, что ему тоже пора уходить. Что он здоров, а значит, скоро вернется домой.
Лампы коридора, ведущего к душевой, в ту ночь работали особенно плохо. У входа, неуместно материальная, лежала развороченная каталка с медикаментами. За распахнутой дверью, в длинной полоске мерцающего света, сидела рыжая, запрокинув голову на белый кафель и протянув истерзанные руки перед собой.
— Что тут случилось? — удивился Дух, перелезая через каталку.
— Я напугала медсестру, — пожала плечами рыжая.
— А...
Дух, опустив голову, потоптался немного на месте, а потом решительно подошел и сел рядом с ней.
— Что случилось? — спросил он еще раз.
Рыжая молчала.
— Ты на меня злишься? — уточнил Дух.
— С чего бы, — уронила рыжая.
Как капля упала в воду.
— Что с тобой случилось?
— Моя голова в огне, — невпопад ответила рыжая, глядя куда-то в верхний угол комнаты.
— Это заметно, — кивнул Дух, глядя на ее пылающие волосы.
— Я не об этом, — она коснулась волос, таких неуместно ярких на фоне блеклости стен, и на лице ее мелькнуло удовлетворение.
— Что это значит? Тебе болит голова?
— Можно и так сказать.
Дух немного посидел рядом, уставившись в одну точку. Лампы в коридоре продолжали мерцать, создавая странную гипнотическую иллюминацию.
— Я видел сегодня свою бабушку, — сказал Дух наконец.
— Я знаю, — безразлично ответила рыжая. — Я знаю все, что здесь происходит. Я слышу стенами.
— Вот это здорово... — вздохнул Дух, который слышал только собственными ушами.
— Не так уж, — мрачно резюмировала рыжая. — Значит, ты уходишь.
Она встала — в ее случае это выглядело не как движение, а как смена кадров: вот она сидит, расслабленная, а вот уже стоит, узкая, с печально повисшими руками и волосами.
— Д-да, — Дух вдруг понял, что это значит расставание с рыжей. Раньше он не задумывался об этом. — Ты сможешь приходить, если я дам тебе адрес?
Рыжая улыбнулась.
— Я не могу покинуть больницу.
Дух опустил голову и умолк.
— Скажи мне, что с тобой случилось, — попросил он.
— Разве ты не заметил? — она вздернула подбородок и воззрилась на Духа злым пронизывающим взглядом. — Я умерла.
* * *
Дух не ждал рыжую, но она все-таки пришла прощаться. Она была и похожа, и не похожа на человека. Дух заметил это только сейчас, когда облик людей стал для него привычен. Ее фигура искажалась, движения были неестественными — как будто у нее не было костей. Впрочем, у нее действительно не было костей.
Она забралась на подоконник и дернула окно на себя. В комнату ворвался ветер, холодный, пахнущий водой и облаками. На улице деревья, как царапины, прорезали темно-желтое небо. Вдали, за черной громадиной двора, горела череда фонарей. Еще один сиял прямо под окном, подсвечивая рыжую снизу.
Раскинув руки, она молчала, и ее молчание было наполнено каким-то горьким, обвиняющим смыслом.
— Я не могу остаться, — сказал Дух извинительно.
— Конечно, можешь. — Рыжая обернулась к нему. Ветер шевелил ее белую пижаму. — Ты просто не хочешь.
— Но я правда не могу, — растерянно сказал Дух. — Меня выписывают.
— Я знаю один способ, — она улыбнулась своей фирменной улыбкой и переместилась на пол.
Дух нахмурился.
— Что ты имеешь в виду?
— Ты знаешь, что я имею в виду.
Огибая свободную койку, она подходила ближе, неся с собой холод улицы. Сквозь нее слабо просвечивал фонарный свет. Дух вздохнул. Он вдруг почувствовал страшную усталость.
— Не думай, что напугаешь меня, — сказал он.
Рыжая хмыкнула — и сникла. Казалось, она вдруг растеряла весь свой запал. Постояв на месте, бездумно глядя в пространство, она наконец уселась на край свободной койки, подтянув ноги к груди.
— Ты напрасно меня не боишься. Я могу и убить, знаешь ли. Конечно, если бы ты меня боялся, мне было бы проще это сделать, но и так можно попробовать. И все-таки я не стану. Я не кровожадная. Уважаю чужую волю и все такое. Хочешь — вали. Но потом не жалуйся.
— На что? — привычно не понял ее Дух.
— Ты странный, — она обвела взглядом комнату, будто видела ее впервые. — С прибабахом. Люди будут говорить тебе об этом. Ты им не понравишься. Всегда будешь для них чудиком.
— Ты была с прибабахом?
— И осталась, — рыжая пожала худыми плечами. — Ты спрашиваешь, что со мной случилось. Выдумываешь сложные детективные сюжеты. Это приятно. Но правда всегда проще и грустнее вымысла. На самом деле однажды темной-претемной ночью я вошла в эту отвратительную душевую, открыла краны и перерезала себе вены. Конец истории.
— Почему ты так сделала?
— Потому что хотела остаться. Я хотела остаться здесь навсегда.
* * *
Во дворе было ветрено и сыро, и Дух жадно вдохнул холодный воздух, который пах так знакомо и в то же время так ново: водой и землей, автомобильными выхлопами и человеческим присутствием, чьим-то подкурточным теплом, всем, но не лекарствами. Стояла оттепель, немного похожая на весну, и под ногами текла и дрожала в лужах вода, а головокружительно свежий ветер проходил, казалось, через саму сердцевину Духова существа. Бабушка крепко держала его за руку. По широкой выщербленной дорожке, через двор, который он так часто видел из окна, они прошли к шипастым кованым воротам, туда, где стояли шеренги фонарей. За высоким забором сновали машины и автобусы.
Дух обернулся и провел взглядом по множеству окон, чернеющих, как тысячи мертвых глаз, на бледном теле больницы. В одном из них смутно виднелась тонкая фигурка в белом, увенчанная алым пламенем. Рыжая смотрела ему вслед.