Ночь в карцере. Байка в курилке

Хотя День Советской Армии официально считался рабочим днем, в нашем режимном НИИ к нему относились с особым почтением. Дамы блистали прическами, мужчины щеголяли в галстуках, стены украшали стенгазеты на армейскую тематику, а в отделах царило оживление – столы ломились от угощений с разведенным спиртом, а в фойе разгорались баталии на теннисных кортах. В общем, все шло своим чередом, но настоящая изюминка этого дня таилась в курилке. Я, как правило, сторонился курильщиков, но внезапные взрывы хохота не оставили меня равнодушным.

«А ты сидел на гауптвахте?» – раздался вопрос.
«Не довелось», – ответил я.
«Не курит и на губе не был», – отчитался толпе техник Диме, – «Пусть развлекает барышень, он нам не конкурент».

Это меня заинтриговало. Оказывается, в курилке проходил своеобразный конкурс солдатских проделок. Лидировал конструктор Юрий, который, по его словам, провел на гауптвахте половину службы. Химик Лёва немного уступал Юрию по количеству наказаний, но его байки о самогоноварении в казарме вызвали бурю аплодисментов. Тут я вспомнил, что меня самого чуть не отправили на гауптвахту за пустой огнетушитель в кинобудке. Избежать наказания удалось благодаря тому, что я заправил его… брагой. Этот факт, как оказалось, заметно повысил мой рейтинг.

Много занимательных армейских историй довелось мне услышать в тот день. После моей реплики: «На губе не сидел, но в карцере все же побывал», в курилке воцарилась тишина.
«А вот тут поподробнее, пожалуйста», – последовал запрос.

Мне пришлось поведать историю, которая, к моему удивлению, вызвала настоящий ажиотаж. Ребята из других отделов подходили и просили пересказать про ночь в карцере снова и снова. Мой рейтинг взлетел до небес.

А дело было так. Срочную службу я проходил в Польше, в городе Легница. Командиром  взвода у меня был мой земляк сверхсрочник, старший сержант Морозов. Между нами сложились особые отношения: с одной стороны, строгие уставные – я относился к службе добросовестно, а с другой – шутливо-приятельские. Морозов частенько во время перекуров подтрунивал надо мной, придумывая небылицы с моим участием.

«А помнишь, землячок…» – начинал он.
Я, в свою очередь, парировал анекдотами про сверхсрочника-макаронника.

Старшему сержанту Морозову командование предложило пройти обучение в Высшей партийной школе при штабе СГВ. Сержант обладал обширными знаниями в гуманитарных науках, его память была цепкой на даты, события и имена. Однако с математикой он не дружил, а ему предстояло сдавать вступительный экзамен и по этому предмету.

Зная мое пристрастие к математике, Морозов, заступая на дежурство начальником караула, брал меня разводящим. У разводящего, в отличие от часовых, было достаточно свободного времени, чтобы заниматься математикой. С большим трудом и многократными объяснениями старший сержант постигал премудрости математики. Теряя терпение, я сначала невзначай, а потом уже намеренно, под хохот солдат, не стеснял себя в выражениях, обращаясь к своему ученику: «Ну и дуб же ты. Тупица. Глупый макаронник…»

Морозов, обычно строгий со всеми, терпеливо переносил оскорбления от ефрейтора. Упорство – еще одна отличительная черта его характера. Прошло несколько таких дежурств. Мой подопечный самостоятельно стал решать довольно сложные примеры и задачи.

И вот настал день, а было это после очередного моего «перегиба палки», старший сержант Морозов, сделав серьезный вид, поблагодарил меня за уроки, а в виде компенсации предложил экскурсию по зданию. Дежурство на этот раз проходило в гарнизонной гауптвахте при комендатуре СГВ, где бывшую немецкую тюрьму приспособили под гауптвахту.

«Хочу показать тебе камеру и карцер, в которых содержали Эрнста Тельмана до отправки в Бухенвальд», – сказал он.

Я в свое время был под сильным впечатлением от впервые увиденных высокого тюремного забора с замурованным острым стеклом, камер с глазками, сводчатых коридоров, запираемых решеток и дверей, однако, карцера я еще не видел. Заинтригованный услышанным, я не обратил внимания на просьбу старшего сержанта выложить все из карманов, снять ремни и без оружия отправиться на осмотр карцера.

В сопровождении вооруженного конвойного меня повели по следам легендарного Тельмана. На пути множество переходов с запираемыми решетками. Перед каждой дверью Морозов командовал: «Стой!» – и конвойный, шутливо прицплившись ждал, пока он не отдаст команду «Проходи!». Мы спустились глубоко в подвал и оказались перед решетчатой кубической клеткой на бетоном полу высотой примерно полтора метра.

«Вот он, карцер», – произнёс Морозов, при этом открыл решетчатую. дверку и пропустил меня вперёд.

Прежде чем я успел что-либо понять дверка захлопнулась. "А теперь подумай о субординации", при этом Морозов осветил фонариком ключ  и удалился. Я оказался в полной темноте. Попытки достучаться до Морозова или других ни к чему не привели. Они просто не слышали меня за толстыми стенами.

Время шло. Я пытался сориентироваться в темноте, нащупывая холодные, влажные стены. Страх начал подступать. Я думал о том, как глупо попался, как легкомысленно отнесся к предупреждениям. Вспомнил, как сам унижал Морозова, и теперь он, видимо, решил отплатить мне той же монетой.

Трудно сказать сколько прошло времени, когда я услышал шаги за дверью. Затем – голос Морозова: «Ну что, землячок, как тебе тут? Почувствовал себя в шкуре Тельмана?»

Я ответил что-то невнятное, пытаясь скрыть дрожь в голосе.

«Ладно, хватит», – сказал он. – «Выходи. И запомни: никогда не недооценивай противника, даже если он кажется тебе глупее тебя самого».

Дверь открылась, и я, разминаясь, вышел наружу. Конвойный стоял с каменным лицом. Морозов же смотрел на меня с легкой усмешкой.

«Теперь ты знаешь, что такое карцер», – сказал он. – «И надеюсь, больше никогда там не окажешься».

С Морозовым в совместные караулы я больше не попадал. На распросы сослуживцев по этому поводу я отмалчивался. А в тот день в курилке, рассказывая эту историю, я видел, как лица слушателей менялись от удивления к ужасу, а затем к восхищению. Моя ночь в карцере стала самой яркой байкой, затмившей все рассказы о гауптвахте.