Улыбка тёти Розы
УЛЫБКА ТЁТИ РОЗЫ
Моя бабушка имела маленький рост, глаза, выражавшие скорбь, и большую любовь к чтению.
Младшую из семи детей, спавших на полу на циновках, не привлекали к работе по хозяйству. Девочка трудилась в домашней переплетной мастерской отца, где в пять лет научилась читать.
Единственная малолетняя помощница кустаря-одиночки ставила под пресс книги, клеила переплеты, обрезала края и читала. Читала книги в виде отдельных листочков. Всё подряд без разбора - энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона, «Приключения Ната Пинкертона», «Фантомас», «Жизнь животных» Брема, романы Жюля Верна - что под руку попадется. В восемь лет маленькая читательница прочитала от корки до корки сочинение графа Толстого «Воскресенье».
Страсть к чтению сохранилась у бабули на всю жизнь, связав красной нитью раннее детство и глубокую старость. До девяноста четырех лет, до конца своих дней бабуля не расставалась с печатной продукцией.
В этом таилась разгадка её секрета, как, окончив два класса церковно-приходской школы, можно быть образованной интеллигентной дамой, понимающей юмор, иметь выраженное чувство собственного достоинства, деловую хватку и какое-то такое невероятное обаяние, что отказать ей не мог никто, даже если требовалось что-то совершенно невозможное. Сочетание острого ума и книжной наивности, грустных глаз и железной воли не поддавалось осмыслению и било наповал.
Застать домохозяйку без книги в руках, за вязанием, шитьем, и прочей бытовой ерундой, чтобы увековечить фотоаппаратом картинку, было безнадежной затеей. Максимум возможного – запечатлеть картину «бабушка тяжело вздыхает, пришивая черными нитками белую пуговицу к белой рубашке деда профессора».
Не обученная в детстве домоводству и рукоделию, бабуля исправно вела хозяйство чужими руками. Вязать носки и шить блузки доверяла внучке-студентке, убирать квартиру приходящей домработнице, стирать и гладить бельё - банно-прачечному комбинату. А печь знаменитые «бабушкины пирожки» доверяла тёте Розе. Всё, что мешало домохозяйке читать, вызывало у неё вселенскую скорбь.
Бабуля скорбела, чистя картошку, скорбела, варя борщ и жаря котлеты. Скорбела, заваривая чай и накрывая на стол. Скорбела, натягивая зимние сапоги и застегивая черную каракулевую шубку, чтобы дважды в день отправиться по ближайшим магазинам Тверской улицы «на охоту» за свежими продуктами к домашнему столу.
Скорбела, наряжаясь в поход с приятельницами в театр, прихорашиваясь и поливая себя духами «Серебристый ландыш». А возвратившись из театра со свежими впечатлениями, не забывала на пороге квартиры тщательно стереть с лица улыбку и натянуть привычную маску скорби.
Посещение театров не прошло даром. Бабуля научилась красиво падать на кровать, картинно откидывать руку и прикрывать ладонью глаза, обозначая начало очередного приступа «давления». Давление регулярно спасало бабулю от разных неприятных разговоров и дел.
Близкая родственница, ровесница бабули, наоборот, не унывала, что бы ни случалось, преподавала в институте и умела делать всё своими руками. Обе женщины родились в одном южном городе и, еще не зная друг друга, синхронно перебрались в Москву, как только стерлась черта оседлости.
Накануне очередного революционного праздника колобок тёти Розы вкатывался в квартиру, сияя победоносной королевской улыбкой. Явление Розы Львовны знаменовало начало праздника ожидания праздника, и само по себе уже представляло большой домашний праздник.
Ладная уютная фигурка с приятными округлостями, туго обтянутыми синим бархатом, белые кружева по краям глубокого выреза, скрепленные эффектной брошью, сияние улыбки на лице без единой морщинки в обрамлении короны пышных белоснежных волос, легкой волной взлетающих над ясным лбом. Английская королева блекла перед тётей Розой, поседевшей в двадцать лет за одну ночь еврейского погрома, не потеряв жизнелюбия и оптимизма.
Гостья следовала на кухню и облачалась в фартук. Добрые пухлые руки пирожницы некоторое время творили волшебство, порхая в облаках муки. Наконец, кастрюли с тестом накрывались крышками, сверху укладывались подушки, и домочадцы всем гуртом семенили вслед за тётей Розой в гостиную пить чай.
Глаза преподавательницы научного коммунизма загорались таинственным, как у подпольной революционерки, огнем. На столе появлялись коньячные рюмки, и тётя Роза переходила к главной фазе приготовления «бабушкиных пирожков» - к запрещенным политическим анекдотам.
Анекдоты приносились свежайшие, с пылу – с жару, как будто кафедра научного коммунизма, где работала гостья, сама производила крамольные анекдоты, перевыполняя план.
Счастью домочадцев не было предела. Бабуля и дед-профессор вместе с азартной гостьей на глазах молодели лет на тридцать – пятьдесят, опять превращаясь в комсомольцев двадцатых годов.
Когда тётя Роза успевала ставить пироги в духовку, не ясно. В воздухе попеременно сменялись ароматы корицы, яблок и жареных пирожков с мясом, а улыбающаяся гостья будто бы и не отходила от семейного стола.
Аккорд завораживающих запахов набирал мощь и усиливался красиво сливавшимися в песне голосами престарелых друзей с вдохновенными юными лицами.
Раззадоренный профессор открывал трофейное пианино красного дерева с резными розами и, бережно попробовав клавиши, играл что-то лихое и бравурное. Единственное произведение, которое умел играть дед, исполнялось с торжеством крестьянина, севшего за рояль, срывало аплодисменты и повторялось на бис.
Песни и анекдоты кончались, пироги вынимались из духовки, накрывались крахмальными салфетками с вышивкой-ришелье. Открывались форточки, отпуская дразнящие ароматы на волю. Тётя Роза вместе с улыбкой исчезала до следующего праздника ожидания праздника.
Казалось, так будет всегда. Улыбка тёти Розы исчезнет, но непременно появится вновь, а за трудовыми буднями грядут новые праздники.
Время стёрло из памяти лица. И кажется теперь, что улыбку тёти Розы унесли в вечность ароматы пирогов. Грустная бабушка, пережив ровесницу-оптимистку на двадцать лет, по-прежнему читает свои книжки в запредельных мирах. Дед всё еще молод и крепок, без устали идет пешком в Москву в самодельных лаптях, с юношескими вихрами на голове и взглядом победителя.
И только один полуживой, вечно спящий слепой старый кот, знававший читательницу- бабулю, кот, которому по человечьим меркам уже перевалило за сто тридцать лет, еще удерживает тонкую связь двух далеких миров, не пересекающихся во времени и пространстве.
Свидетельство о публикации №218121401317
Вера Мартиросян 23.05.2019 23:32 Заявить о нарушении