Чемодан без ручки

1.

     – Товарищи родители! – хрипло откашлявшись, сказал голос в репродукторе. – Через пять минут отправляемся!

     Из динамика полилась песня о том, как весело шагать по родным просторам, и толпа перед заводской проходной пришла в движение. Школьники разных возрастов шумно бросились атаковать двери  автобусов, а взрослые выстроились в длинные очереди перед окнами и отчаянно махали руками.

     – Пап, а может быть, всё-таки к бабушке? – наивно использовал я последнюю надежду и, получив молчаливый отказ, тяжело вздохнул.

     Я сидел на скамейке, прижимая к себе обшарпанный коричневый чемодан с клёпанными никелированными уголками и двумя пружинными замками. Складная ручка чемодана смешно перепрыгивала через шарнирные петли, если потянуть её влево и вправо. Одна из заклёпок, держащих петли, была давно потеряна, а три остальные хоть и оставались в своих гнёздах, но уже придавали ручке состояние общей расхлябанности.

     – Ну, не доламывай, – сказал отец, мешая мне играть со сломанной ручкой. – С этим чемоданом ещё твой дед в армию уходил. Тебе на одну поездку хватит.

     Толпа постепенно таяла. Вскоре и мы поднялись со скамейки и побрели к автобусу.  Я поднялся по ступенькам в заднюю дверь автобуса и в последний раз оглянулся на отца. Он поднял левую руку, чтобы мне были видны его часы, и постучал по ним пальцем. На них было без пяти минут десять, и папа хотел мне напомнить, что он опаздывает на планёрку.

     В целях безопасности движения двое взрослых мужчин отобрали у меня чемодан и положили в огромную гору вещей в самом хвосте автобуса. Я налегке прошёл по салону, нашёл свободное место и уставился в окно, надеясь среди провожающих найти своего отца. Но его нигде не было. Я узнал его только по спине, когда отец подходил к проходной, и через мгновение он уже растворился в темноте заводского коридора.

     Рядом плюхнулся опрятный мальчик моего возраста, и мы обменялись с ним оценивающими взглядами исподлобья.

     – В каком классе? – заговорил он первым.
     – Во второй перешёл, – ответил я.
     – Я тоже. Меня Виталик зовут, – представился он. – В первый раз, что ли?

     Я кивнул головой. В ответ Виталик взялся болтать без умолку, попутно отвечая на все возможные вопросы, которые я ему не задавал: про распорядок дня и купание в озере, про дискотеку и компот из сухофруктов…

     – Меня сюда вообще на две смены отправили, пока родоки в Палангу поедут, в санаторий, – закончил рассказ Виталик. – А тебя за что сослали?
     – Меня не сослали, – уверенно сказал я. – Папа будет красить пол пентафталевым лаком, а ядовитые пары вредны для детского организма.
     –А-а-а, – с пониманием ответил Виталик и до конца поездки больше не приставал ко мне с расспросами.

     За окном сначала уныло тянулись кирпичные коробки пятиэтажек, потом полчаса поля перемежались кустарником, и, наконец, сплошным частоколом замелькали стволы высоченных сосен. Ещё через несколько минут автобус въехал в свежевыкрашенные ярко-синие ворота, над которыми большими буквами была выведена надпись «Пионерский лагерь Восход».

     Я вышел из автобуса и оказался на площадке, на которой были установлены несколько столов с разложенными на них списками прибывших детей. За столами сидели взрослые парни и девушки с пионерскими галстуками на груди.

     – Это вожатые, – пояснил всезнающий Виталик. – Практиканты из пединститута.

     Пока остальные ребята беспорядочно слонялись возле автобуса, Виталик притащил меня к ближайшему столу, и мы заняли очередь на регистрацию в отряд.

     – Ребята, выходим из автобуса, записываемся в отряд у вожатых, – звонко голосила женщина лет тридцати пяти с пионерским галстуком на груди. – Вещи в отряд не берём! Все сумки несём в административный корпус, в камеру хранения.

     Это была начальница лагеря, как пояснил Виталик. Я проводил её взглядом, чтобы лучше запомнить, и увидел, как она подошла к группе ребят лет тринадцати и обратилась к ним за помощью.

     – Так, мальчики, разгрузите сумки из автобуса и положите их здесь.
     – Ага, щаз, – небрежно ответил один из них, оглядывая своих сверстников в поиске одобрения своей смелости. – Где ж вы были, когда мы были мальчиками?

     Подростки ехидно захихикали.

     – Ребята, – будто бы не замечая шутки, продолжала начальница уже на тон строже. – Вы плохо слышите? Ну-ка дружно пошли, взяли сумки и разгрузили автобус.
     – Ага, – вальяжно ответил остроумный подросток, подмигивая приятелям. – Мы прямо нанимались тут на вас флибустьерить.

     Мальчишки прыснули со смеху. Я не понял значения последнего слова, как, пожалуй, и другие ребята, но диалог становился интересным.

     – Ай, молодец! Редкий экземпляр нам достался – культурный хам, – ответила начальница лагеря. – Как фамилия?
     – А вы, простите, с какой целью интересуетесь? Познакомиться хотите? – продолжал паясничать долговязый остряк под одобрительные смешки приятелей. – Ну, Щукин.
     – Светлана Николаевна, – представилась начальница лагеря. – И что-то мне подсказывает, что скоро мне придётся познакомиться с твоим отцом.
     – Вы безнадёжно опоздали, Светлана Николаевна. Он уже женат! – Щукин подмигнул приятелям, и те дико загоготали.
     – Вот что, Нущукин, – сменив тон на совсем серьёзный, сказала начальник лагеря, сознательно коверкая его фамилию. – Если ты инвалид умственного труда, можешь сам не работать. Но если ты лидер в своей компании, то давай, прояви себя – организуй работу. Задача ясна?
    – Ну, так бы сразу и сказали, Светлана Николаевна, – тоже серьёзно ответил Щукин, разводя руки в стороны. – Приятно поговорить с умным человеком.

     Он ткнул пальцем в стоящих рядом мальчишек и строгим тоном приказал приступить к разгрузке:

     – Ты вверх, ты вниз, остальные на подхват.

     Мальчишки недоумённо переглянулись, а ухмылки с их лиц куда-то исчезли.

     – Я чё-то неясно сформулировал? – нахально спросил Щукин и простимулировал рядом стоящего тощего мальчика ускоряющим пендалем. Невольно подчиняясь авторитету Щукина, остальные не стали дожидаться особых указаний и молча выстроились в живую цепочку. Из автобуса поплыли разноцветные сумки, рюкзаки и портфели, добрая половина которых была украшена самоклеющимися картинками с изображением олимпийского Мишки.

     Во время разгрузки Щукин вдруг выхватил у одного их ребят что-то из вещей, и радостно закричал:

     – Оба-на, пацаны, зырьте, какой антиквариат! – он поднял на вытянутых руках старомодный потёртый чемодан, показывая всем вокруг, и, раскачав его за ручку, небрежно бросил в общую кучу. Замки на пружинках от удара раскрылись, и аккуратно сложенные платочки с носочками высыпались на землю.

     Это был мой чемодан. Но, как учил меня папа, к поворотам судьбы надо относиться философски. Я молча подошёл к чемодану и стал собирать в него вещи. Помимо разбросанной одежды я нашёл шоколадку «Особый», заботливо положенную мамой «на особый случай». Как ни странно, от падения плитка не раскололась. Я повертел шоколадку в руках и спрятал её на дне чемодана. Защёлкнув пружинные замки, я проверил поломанную ручку – от щукинского финта она ещё не оторвалась, но, как мне показалось, болтаться стала сильнее.

     – Ну что ты тут возишься? – услышал я над головой голос Виталика. – Айда скорее занимать места в комнате!

     Я не стал спорить с Виталиком, ведь он всё тут знает.

     Сначала мы отправились в административный корпус. Дорога поднималась в горку, петляя между соснами. Шли мы быстро, и я едва успевал осматривать окрестности, глубоко вдыхая свежий лесной воздух. В здании администрации мы нашли камеру хранения, которая оказалась простой комнатой с полками и железной решёткой вместо двери. Там мы оставили свои вещи и пошли к жилому корпусу №2. Внутри никого не было. Но Виталик уверенно зашёл в комнату, выбрал кровать у окна и сунул ровно поставленную треугольником подушку под одеяло.

     – Теперь это место моё! – довольный собой, произнёс Виталик. – Мятую кровать никто не займёт.

     Я выбрал соседнюю кровать и тоже засунул подушку под одеяло, показав оттопыренный большой палец моему новому другу. Потом мы вышли на улицу, и Виталик показал мне все достопримечательности. Рядом с корпусом были качели, слева туалет, а справа беседка. Чуть дальше была столовая, а за ним клуб. В другой стороне за деревьями виднелось озеро. Лагерь мне определённо понравился.

     Мы уже два раза успели обойти все окрестности и вернуться обратно, когда группа ребят во главе с вожатой только подошли к нашему корпусу.

     – Сейчас я буду называть фамилии по списку. Кого назову – тот может идти занимать место, – сказала вожатая.

     Мы с Виталиком перемигнулись. Как же всё-таки здорово, что я его встретил!

     – Андреев, Анисимов, Беркут… – вожатая начала зачитывать фамилии по алфавиту. Названные счастливчики быстро убегали внутрь корпуса. – …Яковлев.

     – Вечно я самый последний, – проворчал Виталик. – Ну чего стоишь, пошли!

     Я сделал несколько шагов, как вдруг меня охватило лёгкое волнение. Дело в том, что пока я размышлял над предприимчивостью Виталика, я не расслышал свою собственную фамилию. Вожатая перечитала список заново. И моей фамилии в нём действительно не было.

     – Мальчик, а ты вообще записался в отряд, как приехал? – уточнила она.

     Я непроизвольно шлёпнул себя ладонью по лбу и всё вспомнил. Точнее, что я забыл записаться в отряд по приезде. Мы ведь с Виталиком стояли первыми в очереди на регистрацию, но после того, как я собрал в чемодан рассыпанные Щукиным вещи, к столам со списками я уже не возвращался. Через мгновение я был уже не в силах сдержать слёзы, и, чтобы не показывать их появление, бросился бегом прочь.

     – Ты куда, мальчик? – крикнула вожатая мне вдогонку, но догонять меня не стала.

     Я бежал вниз по извилистой дороге, мимо администрации и столовой, мимо жилых корпусов и стадиона... Я бежал и думал о том, что все дети как дети, как любила повторять моя мама, и только я такой непутёвый.

     Обогнув последний изгиб дороги, я оказался на площадке перед въездными воротами. Как я и предполагал, ни столов, ни вожатых, ни автобусов там уже не было. Ведь с тех пор, как мы приехали, прошёл уже целый час, если не больше. Я взялся за железные прутья ворот, и, глядя сквозь них в сторону города, неудержимо заплакал.




2.

     – Никак убечь удумал, милок? По мамке соскучыфшы?

     Я огляделся по сторонам. В нескольких шагах от ворот была небольшая сторожка, на ступеньках которой стоял дряхлый бородатый старик в стёганом ватнике с расстёгнутыми пуговицами. На его голову, несмотря на июльскую жару, была нахлобучена шапка-ушанка. Возле ног старика большая серая собака энергично виляла хвостом.

     Дед слегка прищурил один глаз и поманил меня пальцем. Я отцепился от ворот и безропотно поплёлся сдаваться сторожу.

     Внутри дедова хибара показалась мне ещё меньше, чем снаружи. В углу маленькой комнаты ютилась печка-буржуйка с эмалированным чайником, мирно пощёлкивая пылающими в ней дровами. Вдоль стены стоял длинный узкий стол, застеленный газетой вместо скатерти.

     Дед снял с головы ушанку, перекрестился, глядя куда-то в угол, потом пододвинул поближе к столу табуретку и принялся доставать из плетёной корзинки свежие огурцы, помидоры и зелень.

     – Вона в меня на агароде фсяво насажен, – нахваливал дед собранный им урожай, и, развязав ситцевый платок, извлёк из него домашние пирожки. – А ето жонка в меня кулебяки пякё. Пошти сорок годов, как мы с йоной пожанифшы, а фсё меня балуе. Ты сядь, пойишь, милок – йидьбы  хватае.
     – А где руки помыть?
     – Да об сябя потери, фсё почышша будя.

     Дед изъяснялся каким-то странным и смешным языком. Он сильно якал, произнося гласные звуки, и шепелявил шипящие. Окончания слов дед будто проглатывал, а некоторые падежи ему и вовсе были не нужны.

     – Дедушка, ты иностранец? – удивлённо спросил я, уплетая пирожок с капустой и запивая его отваром мяты из алюминиевой кружки.
     – Да помилуй тя бог, – перекрестился дед, – педесят восем годов отродясь в православном законе состою.

     Выглядел дед гораздо старше своего возраста. Всю жизнь прожил в деревне, а в городе в первый раз побывал в восемнадцать лет. Тогда он впервые увидел и паровоз, и телефон, и много каких ещё диковинных вещей. Я слушал его истории, удивляясь необычности его речи, и чуть не позабыл, как и зачем оказался в его сторожке.

     – Дедушка, мне места в отряде не досталось, – спохватился я.
     – А… Это тебе к заведывающей, к Святланы Николавны надо. Идём, в ейный дом отвяду. Ну-ка, Лайка, поди сюды, – дед взял со стола мой недоеденный пирожок и, протянув его на открытой ладони, подозвал к себе пса. – На, доёдывай.

     Пёс ловко схватил остатки кулебяки, облизав деду руку, и мы отправились к начальнице лагеря. Подниматься в горку деду было тяжело, но он медленно шёл, переставляя ноги маленькими шажками. Я заметил, что ботинки на его ногах были без шнурков, и решил, что он не поднимает ноги высоко из-за боязни их потерять. Лайка резво бежала впереди нас, возвращалась и убегала снова. Вопреки своей кличке, она вообще не лаяла.

     Вскоре мы подошли к уже знакомому мне административному корпусу. Входная дверь была открыта. Мы прошли внутрь, и я сквозь железную решётку камеры хранения увидел забитые сумками полки. Дед постучался в кабинет с надписью «Начальник» и, получив разрешение войти, отрапортовал:

     – Вот дачуш, бегляца изловил.
     – Списибо, Иван Кузьмич! – поблагодарила деда Светлана Николаевна, посмотрев на него поверх очков.

     Дед немного отдохнул в её кабинете после одышки и побрёл в свою сторожку, а Светлана Николаевна достала из шкафа пачку документов и принялась меня отчитывать.

     – Нет, ну куда мне тебя теперь записать? – причитала она, вороша страницы с отпечатанными на машинке списками фамилий, которые пестрели свежими исправлениями красной пастой. – В этом отряде всё занято. И в этом тоже. У меня вас пятьсот человек. И за каждым я должна бегать? Ты где раньше-то был?

     Вообще-то я сразу подходил к столу регистрации. Только не стал говорить ей об этом, потому что нет смысла не спорить со взрослыми – они всё равно окажутся правы. Я успокаивал себя тем, что дело было не во мне. Ведь даже если бы я и записался в одном из этих злосчастных списков, то места во втором отряде не хватило бы какому-то другому мальчику.

     – Нашла! – Светлана Николаевна шумно бросила пачку бумаг на письменный стол. – Пойдёшь в шестой отряд. Там, правда, ребята постарше тебя. Шестой класс, – сказала она и добавила мою фамилию в список. – Ну, а как ты хотел? Другого варианта у меня нет.

     Честно говоря, я не хотел никак. И мечтал провести лето у бабушки. Но другого варианта, как и у Светланы Николаевны, у меня не было.

     – А чемодан можно? – спросил я, решив взять с собой шоколадку, и показал на дверь камеры хранения.
     – Нет, нельзя. – Светлана Николаевна показала на часы. – Тихий час. Вот расписание. Читать умеешь?

     Я изучил коряво написанные цифры на тетрадном листочке, прикреплённом к зарешёченной двери, и поймал себя на мысли, что пока я пил чай в сторожке у Кузьмича, я пропустил столовский обед.




3.

     – Ирина Семёновна! – крикнула Светлана Николаевна, когда мы с ней подошли к жилому корпусу №6.

     На её зов никто не отзывался. Мы поднялись по ступенькам на веранду, на которой было пять дверей: слева две палаты для мальчиков, справа две для девочек, а посредине – комната для воспитателей. Из этой комнаты вышел крепкий молодой мужчина в тельняшке. Он был больше похож на отставного десантника, чем на воспитателя пионерского лагеря.

     – Она ещё не вернулась из столовой, – пояснил он.
     – Игорь Петрович, это новенький, я определила его в первую палату, – сказала Светлана Николаевна.
     – Я передам Ирине Семёновне, – кивнул Игорь Петрович и протянул мне правую руку. – Добро пожаловать в шестой отряд!

     Как только Игорь Петрович открыл дверь в палату, её обитатели в мгновение ока легли под одеяло и накрылись с головой – такой был порядок во время тихого часа. Пока воспитатель с начальницей лагеря представляли меня шестиклассникам, я не спеша оглядывал комнату. В ней было два ряда кроватей по пять в каждом. Я заметил, что вторая кровать от окна свободна, и обрадовался, что мне не придётся спать у входа.

     – Не, ну чё за ерунда? – из дальнего угла донёсся недовольный голос, показавшийся мне знакомым. – А из детского сада у вас никого не было?

     Я поднял голову в сторону говорящего, и сразу его узнал. Это был Щукин. Он лежал, не разуваясь, на своей кровати поверх одеяла, заложив руки за голову. Некоторые мальчишки тоже стали роптать по поводу моего подселения, но Игорь Петрович попытался пресечь их недовольство.

     – Отставить разговоры! – отрезал он по-военному и сделал персональное замечание Щукину, чтобы тот разулся.
     – А то что вы мне сделаете? – нагло поинтересовался Щукин.
     – Сниму ремень и выпорю, – ответил Игорь Петрович.
     – Это непедагогично, – философствовал Щукин. – Вас в лучшем случае уволят, а в худшем – посадят.

     Мальчишки с ехидными улыбками наблюдали за диалогом, и, из чувства солидарности были на стороне Щукина. Игорь Петрович спорить не стал, и вышел из комнаты под всеобщее улюлюканье. Я тихонько пробрался к пустой кровати, скинул сандалии, и, не снимая майки, лёг под одеяло.

     –Так… Кто там у нас следующий? – спросил Щукин у всей комнаты.

     Мальчишки по очереди рассказывали о себе, а Щукин придумывал им прозвища. Двоих мальчишек, Дмитрюка и Нефёдова, я видел ещё на регистрации, когда они разгружали сумки из автобуса. Мне показалось, что там они нехотя подчинились Щукину, но сейчас было заметно, что они во всём старались поддакивать новому вожаку.

     Я оценил ситуацию, что скоро очередь выступать дойдёт до меня. Я решил рассказать про предмет зависти любого пацана в нашем городе – про новый образец микроавтобуса, разработанный на машиностроительном заводе для работников сельского хозяйства. Такой в городе был всего один и ездил по улицам с надписью «Испытания» на борту. Многие мальчишки мечтали хотя бы посидеть в новом салоне микроавтобуса, не говоря уж о том, чтобы в нём прокатиться.

     Мой отец работал начальником отдела испытаний, и ему приходилось много колесить на этом образце и по автострадам, и по бездорожью, снимая показания датчиков, которыми микроавтобус был напичкан снизу доверху. На сиденьях были закреплены мешки с песком, имитирующие сидящих людей, а приборы записывали вибрации и колебания, возникающие во время движения. Иногда мешки убирали, и сажали реальных пассажиров. Так, вместе с отцом и его сослуживцами мне довелось съездить в Ленинград, в Новгород и в Тарту…

     – Ну, давай, Малой, – предоставил мне слово Щукин, придумав мне прозвище из-за моего возраста, – удиви нас.

     Я только начал рассказ про экспериментальную машину, как Щукин резко меня оборвал:

     – Да ты чё, совсем страх потерял? Это ты кому-нибудь другому скажи, ага…  – недовольно сказал Щукин, выпячивая глаза. – Слышь, ты? Это мой батя на «Испытании» ездит! Понял?

     Мальчишки в комнате иронично засмеялись.

     – Я даже за рулём сидел! – с гордостью сказал  Щукин, наслаждаясь завистью своих слушателей. – Ну, ладно, Малой, скажи, что придумал. На первый раз я прощу.

     Я не знал, что ответить. Но папа учил меня не участвовать в споре, когда нет доказательств, а у меня их действительно не было. Едва сдерживая слёзы, я сказал, что придумал и уткнулся лицом в подушку, чтобы никто не видел моего смущения.

     Когда высказались все мальчишки, свою биографию начал рассказывать Щукин. Учился он плохо. Гордился тем, что его выгоняли из школы за плохое поведение, но всё же оставили под личную ответственность директора. Хвастался, что он слыл грозой своего района, и за это состоял на учёте в детской комнате милиции. Утверждал, что выкуривает целую пачку в день, и уже не раз выпивал портвейн в компании местной шпаны.

     – А чё бы вы думали, – важно заявил он, – сам Молдавский давал мне прикурить.

     По комнате прокатилась волна из возгласов одобрения и уважения. Судя по реакции мальчишек, такое знакомство было признаком внушительного уважения.

     – Может быть, кто-то мне хочет кинуть предъяву? – поинтересовался Щукин и, убедившись, что утвердил свой авторитет окончательно, пообещал вломить любому, кто его ослушается.

     Вся комната дружно молчала. Спорить с ним никто не решился.

     – Ладно, братва, не ссыте, не обижу, – Щукин демонстративно достал из кармана пачку «Космоса» и вынул из неё сигарету. – Пойду, покурю, – сказал он напоследок и вышел на улицу.

     Все молча выдохнули. Каждый представлял себе, что все приключения ещё впереди, а смена только начинается.

     – А кто такой Молдавский? – шёпотом спросил я своего соседа справа.
     – Начальник милиции, – ответил он. – Только он не курит.
     – А ты откуда его знаешь? – удивился я.
     – Да он меня как-то с поезда снимал.
     – А зачем ты на него залез?
     – Да я из дома сбежал, хотел на Байкал рвануть. Но меня в Бологое поймали.
     – Наверное, отец тебе всыпал за это? – засомневался я.
     – Да нет у меня отца. По пьянке поплыл через речку на спор, и утонул. Мне тогда года два было. Мамка потом тоже пить начала. Её родительских прав лишили, а меня – в детский дом. Сейчас там ремонт. Кого могли, тех забрали на лето. А у меня нет никого, поэтому отправили сюда на три смены...

     Моего собеседника звали Приходько. До этого он всё время молчал, не смеялся над пошлыми шутками Щукина, не боялся его угроз, и вообще никак не обращал на себя внимания, а во мне вдруг обнаружил собеседника, несмотря на то, что я был младше его на четыре года. В какой-то момент мне показалось, что он заплакал. И чтобы не показывать мне своих слёз, отвернулся к стене, так и не рассказав свою историю до конца.

     Другие мальчишки что-то бурно обсуждали, но я не решался вклиниться в их разговор. Устав он лежания, я встал с кровати, обулся и пошёл прочь из палаты.

     – Эй, ты куда? – крикнул мне вдогонку Нефёдов. – Тихий час ещё не закончился.
     – В туалет, – ответил я, искренне не понимая, при чём тут тихий час, если мне приспичило.

     Я вышел из корпуса и направился в синий дощатый сортир, расположенный за нашим корпусом. Подобное строение я уже видел в какой-то поездке на обочине дороги. Оно продувалось со всех сторон через щели между досками, а вместо унитаза в нём была просто выпиленная дырка в деревянном полу. Я вбежал внутрь, на ходу расстёгивая ширинку, и неожиданно для себя столкнулся там с Щукиным.

     – Эй, ты чё делаешь, Малой? – закричал Щукин, роняя изо рта так и не закуренную сигарету. – Ну-ка, живо поднял!

     Сигарета упала на мокрый грязный пол туалета и быстро напиталась пролитой на него мочой. Я чуть не рассмеялся, представляя, как Щукин теперь её будет раскуривать. Но он явно не был настроен на шутливый лад.

     – Быстро поднял, – скомандовал он, – и, схватив меня за шиворот, стал наклонять мою голову вниз.

     Я напряг мышцы, чтобы устоять на ногах. Я понимал, что он сильнее меня, и упираться мне удастся всего лишь несколько секунд. Но, какая бы сила тебе не противостояла, бороться нужно до конца, не показывая свою слабость. Щукин давил на меня всё сильнее, и, наконец, мои мышцы ослабли совсем. Я резко упал на четвереньки прямо на грязный пол, встав коленками и ладонями в вонючую жижу. Щукин не ожидал, что я окажу ему сопротивление, и, не удержав равновесие, сам полетел через меня вперёд. Я видел, как он рукой попытался схватиться за воздух, но в итоге упал всем телом на выпиленное отверстие в полу, вляпавшись рукой в чьё-то застаревшее говно.

     Где-то за спиной я услышал трубный мат Щукина. У меня не было времени на раздумья, и я, так и стоя на четвереньках, в мгновение ока выполз по деревянным доскам сортира на улицу. Почувствовав под собой мягкую землю, я быстро встал на ноги и побежал, что было сил, не оглядываясь назад. Потому что наблюдение за догоняющим не прибавляет скорости, зато, если не смотреть под ноги, можно не заметить корягу и нечаянно споткнуться.

     Я бежал куда глядят глаза и вскоре понял, что Щукин за мной не гонится. Остановился отдышаться я как раз напротив жилого корпуса №2, в который мы утром пытались заселиться вместе с Виталиком. Там я осмотрел себя, и меня чуть не стошнило от внешнего вида: руки и ноги были грязные, от них гадко пахло, а шорты оказались испачканы нечистотами.

     Я вспомнил про другой туалет, который Виталик мне показывал утром, и завершил то дело, из-за которого покинул палату. На моё счастье рядом оказался водопроводный кран с раковиной, на которой даже лежал кусок хозяйственного мыла. Застирав шорты холодной водой и отмывшись  от следов недавнего падения, я в одних трусах направился к административному корпусу.

     – Светлана Николаевна, а чемодан можно? – виновато спросил я.
     – Господи, ну сколько можно повторять? После тихого часа! – гневно ответила начальница лагеря.

     Потом Светлана Николаевна сжалилась, увидев мокрые шорты, вышла из-за стола и открыла решётку в камеру хранения. Там я отыскал свой чемодан, нашёл сухие штаны и переоделся.

     Выйдя из административного здания, я побоялся сразу идти в свой корпус. Спрятавшись в кустах сирени, я стал наблюдать за отрядом издалека. Вскоре горнист протрубил окончание тихого часа, и ребята из моего корпуса стали строиться на полдник. Щукина среди них не было – наверное, он всё это время сам где-то намывался. Я выбежал из кустов и незаметно пристроился к шеренге.

     Внутрь столовой никого не пускали. На входе стоял большой стол с подносами, и тучная  повариха наливала в стаканы молоко из огромной кастрюли. Я протиснулся к раздаче, взял стакан с молоком и две печенюшки. Но едва я отошёл в сторону, и ещё не успел отпить и глотка, как передо мной выросли фигуры Щукина, Нефёдова и Дмитрюка. Они втроём окружили меня, и Щукин ударил по моей руке со стаканом снизу так, что всё  молоко вылилось на мою футболку. Нефёдов выхватил у меня из рук печенье, бросил на землю и раздавил его пяткой кроссовок.

     – Готовься, Малой, – обречённо произнёс Щукин. – Ночью тебе не поздоровится.

     Рядом было слишком много людей, и поэтому на этот раз они быстро отстали. Я опять сходил в камеру хранения. На этот раз Светлана Николаевна не ругалась, и я спокойно переоделся снова. Я какое-то время раздумывал, не взять ли с собой шоколадку? Но, подумав, что Щукин с приятелями могут её отобрать, оставил шоколадку в чемодане.




4.

     – Шестой отряд, все идём на стадион, – скомандовал Игорь Петрович, держа в руках волейбольный мяч.

     Закончив полдник, мы построились и пошли играть в подвижные игры. По пути Щукин несколько раз пристраивался ко мне сзади и, маршируя, как бы невзначай отвешивал мне пендаль. Я старался не обращать внимания, и шёл дальше, ускоряя шаг, но он догонял меня и поддавал снова. В какой-то момент я неосторожно обернулся, чтобы предупредить замысел Щукина, споткнулся о корягу и упал вперёд, непроизвольно толкнув руками девочку в короткой клетчатой юбке. Она припала к земле на одну ногу и испачкала себе белые колготки.

     – Ирина Семёновна! – пискляво заверещала она. – Он меня толкнул! – и указала на меня пальцем.

     Ирина Семёновна отругала меня, заставила извиниться перед девочкой и наказала до вечера.

     – И чтобы не отходил от меня ни на шаг до самого ужина! – приказала она.

     Я сидел на скамейке рядом с Ириной Семёновной и ещё одной воспитательницей из другого отряда, бесполезно болтая ногой, и из их разговора невольно черпал подробности их личной жизни.

     – Прикинь, Ир, я нашла её волос на нашем диване! Представляешь? На нашем диване! – сотрясая воздух руками, делилась эмоциями воспитательница.
     – Вот каззёл! – соглашалась с ней Ирина Семёновна.

     Футбольное поле и баскетбол были заняты старшими ребятами, и нашему отряду досталась волейбольная площадка. Мальчишки разделились на две команды по принципу палата на палату и играли в какую-то странную игру: внешне она была похожа на волейбол, только мяч они почему-то ловили руками.

     – Ты чего тут сидишь? – спросил меня вдруг неизвестно откуда взявшийся Виталик.
     – Наказан, – отрешённо ответил я.
     – Анна Сергеевна, – обратился ко второй воспитательнице Виталик. – А можно он пойдёт с нами в прятки играть?
     – Пусть идёт, – ответили обе воспитательницы чуть ли не хором. – Нечего тут уши греть.

     Я радостно вскочил, на всякий случай потрогав ладонью ухо, и, убедившись, что оно не горячее, побежал за Виталиком в сторону летней эстрады. Там играли дети из второго отряда, в котором утром мне не хватило места. Меня назначили во'дой, и пока я стоял возле сцены с закрытыми глазами, они разбежались в разные стороны.

     – Раз, два, три, четыре, пять. Я иду искать! – пригрозил я. – Кто не спрятался, я не виноват!

     Отыскать спрятавшихся детей особого труда не составило: дальше сцены они не отбегали, потому что не разрешила Анна Сергеевна. Поэтому вся их хитрость игры заключалась в том, чтобы притаиться за спиной водящего, и, пока он открывает глаза, дотронуться до сцены со словами:

     – Туки-туки за себя!

     Я быстро нашёл какую-то нерасторопную девочку, не успевшую спрятаться, и в следующий кон водить стала она. Пока дети собирались в «дом», я быстро огляделся вокруг в поисках укромного места. На эстраде спрятаться было негде. С одной стороны от сцены была трибуна волейбольной площадки, где сидели Ирина Семёновна с Анной Сергеевной. А с другой стороны, метрах в тридцати, почти у самого края территории лагеря, вдоль забора я заприметил железобетонные фонарные столбы. Их привезли, чтобы сделать на стадионе освещение, но, видимо, не успели закончить работу до начала лагерной смены. Я решил, что прятаться буду именно там.

     Чтобы не привлекать внимание других детей, я не стал перебегать поле перед эстрадой у всех на виду. Сначала я забежал за эстраду, а уже оттуда бросился к забору. Там я быстро лёг за столбами на землю и немного прополз по-пластунски, чтобы меня не выдали торчащие ноги. Вдруг прямо перед собой я увидел аккуратную выкопанную ямку шириной в штык лопаты, а глубиной чуть поменьше моего роста. Осторожно выглянув из-за укрытия и убедившись, что в мою сторону никто не смотрит, я быстро залез в ямку. Размер просто идеально подходил для укрытия: я стоял в ней в полный рост, а передо мной лежал фонарный столб. Моя голова едва выступала над кромкой столба, да и то, если встать на цыпочки. Я затаился, и стал думать о том, что меня здесь точно никто не найдёт.

     Прошло полчаса. Я уже перестал таиться и просто стоял в своём окопе и наблюдал за играющими детьми. Они продолжали бегать вокруг эстрады, не обращая на меня никакого внимания. Мне показалось, что Виталик вначале искал меня взглядом. Мне даже хотелось его тихонько позвать, чтобы не услышали другие дети, и показать ему моё замечательное укрытие. Но потом я решил, что игра есть игра. Я хотел, чтобы меня непременно нашли. А потом – чтобы все восхитились моей незаурядной смекалке.

     Но время шло, а меня никто не искал.

В шесть часов игры закончились, отряды построились на ужин и стройными шеренгами потянулись в столовую. Из своего наблюдательного пункта я видел, как ушёл потерявший меня Виталик. Ушла троица во главе со Щукиным. Ушли и воспитательницы Ирина Семёновна с Анной Сергеевной, продолжая свою задушевную беседу о личной жизни.

     До моих ноздрей доносился кислый запах жареной капусты. Я не любил капусту, и не настолько хотел есть, чтобы прекратить своё добровольное заточение. Для себя я решил твёрдо, что буду стоять в этой яме до тех пор, пока меня не найдут. Я, конечно, осознавал, что потом меня  будут ругать. Но я настроился делать вид, что провалился случайно. А когда будут спрашивать, почему я не звал на помощь – я решил твёрдо врать, что кричал, но меня никто не услышал.

     Шум столовой постепенно затих, и голоса переместились в другую часть лагеря. Где-то за соснами заиграла музыка, и клуб наполнился мелодиями и ритмами советской эстрады. Когда  дискотека закончилась, голоса приблизились снова, и, отчеканив готовность идеям Ленина на вечерней линейке, растворились по всей территории лагеря. После того, как горнист протрубил вечерний отбой, голоса смолкли совсем. Если бы не противный скрежет цикад, доносящийся отовсюду, я бы решил, что всё вокруг вымерло.

     Солнце медленно скатилось за горизонт, но северная часть неба ещё долго подсвечивалась его лучами, заблудившимися где-то в атмосфере. Над головой появились первые звёзды, а со стороны озера подул свежий прохладный ветер.

     Я был уверен, что в отряде вот-вот обнаружат мою пропажу, поднимут вожатых, зажгут фонари и станут прочёсывать метр за метром территорию лагеря. Я представил себе такое фантастическое зрелище, словно бы лес вдруг наполнился маленькими светлячками, беспорядочно ползающими между сосен. Я думал о том, что прикинусь спящим, пока спасатели не подойдут ко мне совсем близко, после чего непременно скажу «туки-туки».

     Но никто не торопился меня искать. Лагерь спокойно спал. Напрасно я всматривался в темноту в поисках блуждающих фонарей – их там попросту не было. В какой-то момент мне захотелось закричать от ужаса и осознания того, что мне суждено провести в этой яме целую ночь. Но поскольку я сам придумал себе это испытание, то терпеть решил до утра, когда меня точно кто-нибудь обнаружит.

     Тем временем небо покрылось многими тысячами звёзд. В городе я никогда не видел их в таком количестве. Прямо над головой белым туманом расстилался Млечный Путь, завораживая взгляд своей бесконечностью. Здесь, вдали от городского освещения, звёзды настолько плотно усыпали небо, что казались и ближе, и больше по размеру.

     Я рассматривал мерцающие сквозь мрак лучи от далёких светил и пытался представить себе причудливые картины созвездий, придуманные древними астрономами. Слева расположился огромный ковш из семи звёзд. Но как я ни вглядывался в них, моего воображения не хватало, чтобы увидеть в них очертание Большой Медведицы. Проведя мысленно линию вдоль двух крайних точек ковша, я отыскал Полярную звезду. По сравнению с другими она светила не очень сильно, но она была единственной неподвижной звездой, вокруг которой вращалось всё небо. Справа в виде огромной буквы «М» сияло созвездие Кассиопеи, а под ней в виде куриной лапки расположился Персей. Одна из его звёзд даже не просто мерцала, как другие, а переливалась всеми цветами радуги.

     Я отсчитал вправо четыре яркие звезды, расположенные на одинаковом расстоянии. Папа показывал мне в бинокль, что чуть выше второй из них можно увидеть далёкую галактику. Я пытался смотреть туда боковым зрением, не моргая, и медленно поворачивая голову, стараясь удержать взгляд на одном месте, и в какой-то момент мне даже показалось, что всё же я разглядел Туманность Андромеды в виде маленькой закрученной спиральки.

     Иногда в небе вспыхивали быстрые вспышки метеоров. Я знал, что это вовсе не падающие звёзды, а малые небесные тела, которые пролетают в земной атмосфере, оставляя в ней след от испарения части своего вещества. Увидев вспышку, я каждый раз  загадывал желание. Вернее, желание было одно, но я повторял его снова и снова. Ничего другого я не хотел в тот момент, мечтая только о том, чтобы меня поскорее нашли. Но метеоры появлялись так непредсказуемо, и пролетали так быстро, что за время их полёта я не успевал сформулировать мысль.

     Я смотрел в глубину бесконечного космоса и представлял, что где-то там, на далёкой планете, какой-то другой мальчик стоит в яме от фонарного столба и тоже смотрит на меня сквозь бесконечность пространства и времени.

     Ещё недавно ковш Большой Медведицы был высоко над горизонтом, а теперь заметно опустился и уже касался верхушек сосен. Всё небо медленно повернулось примерно на четверть. Спать мне не хотелось. Нет, не от того, что я боялся заснуть и быть съеденным волками – я даже не сомневался в том, что волков здесь быть не должно. Я не мог заснуть по другой причине. Наблюдая за звёздным небом, я минуту за минутой отгонял от себя предательски навязчивое желание, но оно, похоже, меня одолевало… Дело в том, что я давно хотел писать.

     Я убедил себя, что нет ничего страшного в том, что я временно вылезу из ямы, а потом вернусь сюда снова. Правда, это разрушит мою версию о том, что я провалился нечаянно. Те, кто найдут меня, обязательно спросят, как я справлял тут нужду. Но поскольку я сам себе придумал эту затею, то решил, что буду врать до конца – как только меня обнаружат, я сразу побегу к забору и сделаю вид, что мне только-только приспичило.

     Я выставил руки по сторонам от себя, опёрся локтями о грунт, приподнялся ногами на цыпочки, и… И я понял, что меня всё это время подстерегала проблема, о которой я даже не подозревал. Оказалось, что как бы я ни пытался подняться из ямы – мне не хватало силы рук, чтобы выбраться из неё самостоятельно. Это было просто невозможно.

     Собравшись с мыслями, я опустил руки в яму и снял штаны вместе с трусами, насколько мог дотянуться. Я рассчитал, что если направить струю точно в ребро, в котором сходятся две стенки ямы, то количество брызг будет наименьшим. Но где-то я просчитался: грунт был достаточно твёрдым, и я быстро почувствовал голыми коленками, что практически вся жидкость отражается от стенок ямы и попадает мне на ноги. Я представил, каким грязным и вонючим я буду выглядеть утром, но старался об этом не думать. Только потом я сообразил, что к яме могли быть подведены электрические провода, но на моё счастье их там не оказалось.

     Почувствовав облегчение и физиологическое, и моральное, я, наконец, расслабился, и меня стало клонить в сон. Звёзды уже погасли, и небо медленно стало светлеть. Над стадионом сгустилась сизая дымка предрассветного тумана. Мне было холодно. Мышца на левой ноге стала периодически непроизвольно сокращаться, и я ощущал еле терпимую боль. Я пытался приседать, чтобы уменьшить страдания, но повисал внутри ямы, упираясь в её стенки коленками и попой.

     Усталость сильно накатывалась на меня, и я почти уже уснул, как вдруг почувствовал где-то у себя над ухом чьё-то частое дыхание. Я открыл глаза и в ужасе закричал: прямо в лицо мне смотрела огромная волчья морда. Я сжался, что есть силы, чтобы забиться в яму как можно глубже, но её размеры не позволяли мне спрятаться с головой. Я закричал, не понимая ещё – снится мне это или происходит на самом деле, и крепко зажмурился, чтобы не встретиться лицом к лицу со своим страхом. И только когда я почувствовал ласковые прикосновения шершавого языка к моим щекам, я открыл глаза и понял, что обознался.

     – Лайка! Милая Лайка! – я обнял собаку Кузьмича, что есть силы.

     Неподалёку послышался кашель и самого Кузьмича. Он ковылял в мою сторону маленькими шажками, и вскоре оказался возле моего капкана.

     – Ну, каво ты тут натворифшы? – сокрушался дед, протягивая мне руку.

     Я настолько обессилел, что уже не помогал себя вытаскивать. Кузьмич попробовал поднять меня, держа за подмышки, но у него ничего не получилось. Тогда он скинул ватник на землю, сам встал на него на четвереньки, велел мне крепко схватиться за его шею, и затем повалился на бок и потянул меня, словно наматывая вокруг своего тела.

     – Дедушка Кузьмич! Я знал, что ты меня найдёшь! – не скрывая слёз, обрадовался я, обнимая деда за бородатую голову. – Как же ты ловко придумал!
     – Мы всягда так рыбак рыбака из пролуби вытягываем, – пояснил Кузьмич.

     Я попытался встать на ноги, но за целую ночь, проведённую в холодной сырой яме, конечности отказывались меня слушаться. Ноги подкашивались, а левая нога вообще дёргалась в судороге. Я сначала присел, а потом и вовсе повалился на ватник деда. Кузьмич ущипнул меня ногтем за сведённую мышцу, потом сжал мою ногу в коленке, но боль в ноге не проходила. Тогда он завернул меня в ватник, поднял сначала на грудь, а потом перекинул меня через плечо. Несмотря на то, что дед еле ходил, руки у него оказались очень сильными.

     – Снясу тебя в лазарет, – сказал дед и, свистнув Ласке, отправился в путь маленькими шажками.
     – Тяжело тебе, дедушка Кузьмич? – спросил я, жалея деда, и так едва передвигавшего ноги.
     – Ето ишшо ничаво, – стал рассказывать дед. – Вот на войне в меня оказия случыфши. В сорок треттем пять вёрс на себе татарчонка ташшил. Керим йово звали. Маленькый такой, узкоглазенькый. Хороший человек, хоть и басурманин. Вот, стало быть, пошодчы мы с йим в разведку. А немец йон хитрый гораст – в йово вперяду фсё колючкам заплятён, а навярёх агромадный фонар поставлен. Йон туды-сюды фонарём крутя, не даё схороницца. Вопшем, угодифшы мы с Керимом в западню. Ну, чую, пришодца моя смерётушка…

     Я с замиранием сердца слушал рассказ Кузьмича, как они с красноармейцем Бахтияровым нарвались на засаду и едва не попали в плен. Немцы решили, что татарин будет более сговорчив, и автоматной очередью прострелили ему обе ноги. Кузьмичу немцы предложили бежать, а Керима оставить им. Но Кузьмич выхватил из-за пазухи противотанковую гранату, выдернул кольцо и бросил его к ногам испугавшихся немцев. Потом поднял раненого Керима, взвалил себе на плечо и, не выпуская взведённую гранату из рук, понёс товарища к своим окопам.

     Через всю линию фронта немцы шли за ним по пятам, но не решались подойти слишком близко, понимая, что Кузьмич может подорвать и себя, и товарища. А немцам хотя бы один разведчик был нужен живым. Когда стали виднеться наши позиции, немцы отстали. Но напоследок выстрелили в спину.

     – Тебя ранили, дедушка Кузьмич? – встрепенулся я, поднимаясь на его плече.
     – Нет, милок. Фсе пули как анна' в маво Керима попафшы. Так и помер йон, а мне жисть спас. – тяжело вздохнул дед. – На той войне гораст много мужовья да сыновья полёгшы, чтобы родны землицы не быть немцу отдаден. А йоны ж варвары, немцы то, хоть и в нашего бога веруют.
     – А я не помру, дедушка? – испугался я, переживая за больную ногу.
     – Нет, милок, – заверил меня Кузьмич. – Вот же и лазарет.

     Кузьмич снял меня с плеча, и, не снимая с меня ватник, посадил на скамейку перед маленьким домиком с красным крестом на дверях, к стене которого была прикреплена табличка с надписью «Изолятор». Дед несколько раз постучал косточкой пальца по стеклу, и вскоре в окне появилось заспанное лицо фельдшера.

     – Леночка, сястричка, спасай мальца, – крикнул Кузьмич.
     – А что с ним? – спросила Леночка, открывая дверь в нижнем белье и босиком.
     – Да хто йово знае? Сперьва йон зацым-то в яму залезшы, а тяпер в йово ноги не ходя.
     – Господи, Иван Кузьмич, вы на себе его, что ли, несли?
     – А то как? – удивился старик, хитро улыбаясь. – Не колёсья ж к ему приделать.

     Кузьмич снова поднял меня на руки и донёс в палату до самой кровати. Леночка сделала мне укол и укрыла тёплым одеялом, положив под него электрическую грелку. Димедрол подействовал быстро. Моя голова плавно закружилась, и я стал медленно скатываться в сон.

     – Иван Кузьмич! – спохватилась вдруг Леночка, выбегая на крыльцо. – Я спросить забыла, отряд-то какой?
     – Так, ыть, понятное дело, – отозвался старик, – разведка.

     Светильники на потолке моей палаты пришли в медленное движение, потом несколько раз обернулись вокруг воображаемой Полярной звезды, и через несколько мгновений я окончательно отрубился.




5.

     Когда я проснулся, за окном было совсем светло. Я огляделся по сторонам, вспоминая, как я здесь очутился. Нога болеть перестала – я специально подвигал ею под одеялом, чтобы в этом убедиться. Я себя чувствовал вполне сносно, если не считать того, что я сильно проголодался. Я осторожно встал с кровати и, крадучись по холодному полу, пошёл осматривать помещение изолятора. Кроме моей палаты была ещё одна, и через раскрытую дверь я увидел, что она пуста. Кабинет фельдшера тоже был пуст. Холодный стакан недопитого чая на её столе подсказал мне, что она здесь была очень давно.

     Я подкрался к входной двери и посмотрел через щёлку на улицу. Леночка стояла рядом с молодым парнем, опирающимся на велосипед. Парень долго шептал ей что-то на ухо, а она звонко смеялась.

     – Может, пойдём к тебе? – он нежно обнял Леночку, пытаясь придвинуть её к себе.
     – Не надо, Андрей, ну пожалуйста, – уговаривала Леночка, убирая его руку со своей талии, – у меня там ребёнок.
     – Как? – едва не поперхнувшись, спросил Андрей и сам непроизвольно убрал руку. – От кого?
     – От Ивана Кузьмича, – засмеялась Леночка. – Дурилка ты, у меня в палате ребёнок. Пойду, посмотрю, как он там, а то целый день уже спит.

     Леночка зацокала каблуками по ступенькам, и я быстро метнулся от двери к своей кровати. Но Леночка успела заметить, что я уже не сплю.

     – Ах ты, шалун! – пожурила она меня. – Ну что, выспался? Уже двенадцать часов проспал.

     Леночка принесла мне градусник, ещё раз спросила про самочувствие и заключила, что я совершенно здоров и могу отправляться в отряд прямо сейчас. Я признался ей, что очень хочу кушать.

     – Андрей, отведи его на ужин, – попросила она своего кавалера.

     Андрей оставил велосипед у крыльца, и мы пошли с ним в столовую. Судя по тому, что поверх всех столов кверху ножками были составлены стулья, ужин давно закончился. Нам принесли две порции, но Андрей от еды отказался, и отдал мне свою тарелку. Никогда ещё с таким удовольствием я не уплетал морковные котлеты! Видимо, от того, что я ничего не ел больше суток. Мимоходом я успел сосчитать, что слева и справа от нас было по десять рядов столов, по шесть в каждом. Если за каждым столом сидят четверо, то столовая рассчитана на четыреста восемьдесят человек.

     – А Светлана Николаевна сказала, что у неё нас пятьсот, – заключил я, довольный найденным несоответствием.
     – Ешь скорее, – подгонял меня Андрей, которому не терпелось уединиться с Леночкой.
     – Дядя Андрей, – обратился я к нему, допивая чай, – а вы можете побыть моим старшим братом?
     – Обижают? – догадался он. – Могу.

     Мы подошли к жилому корпусу шестого отряда. На веранде мальчишки из моей палаты играли в шахматы с Игорем Петровичем, а девчонки с Ириной Семёновной рисовали стенгазету. Щукин и его прихвостни Нефёдов и Дмитрюк сидели отдельно на перилах веранды и лузгали семечки.

     – Ну, пока! Отдыхай, – громко сказал Андрей, по-братски потеребив меня по макушке. – А если кто будет обижать – скажи мне.

     Свою роль Андрей сыграл очень убедительно. Я нарочно наблюдал за Щукиным и его приятелями и видел, как они недоумённо переглянулись.

     – Вы старший брат? – спросила Ирина Семёновна, не выходя из-за стола. – Вы когда на прогулку ребёнка берёте, хотя бы предупреждайте. У меня тут сорок человек, понимаете? Мне за всеми не уследить.

     Андрей что-то буркнул в ответ и помчался к своей медсестре. Я присел рядом с шахматистами и, несмотря на то, что ничего не понимал в разыгрываемой позиции, стал наблюдать за партией. Похоже, никто даже не заметил моего отсутствия, будто я никуда и не пропадал. Хотя кое-что за это время всё-таки изменилось: под левым глазом у Приходько сиял свежий фингал, поставленный Щукиным.

     Потом наш отряд повели на дискотеку. Там мы провели не больше получаса, потому что Щукин толкнул какого-то мальчика, тот упал на пол и до крови разбил себе бровь, а за это Ирина Семёновна наказала весь наш отряд.

     После отбоя мальчишки шёпотом травили анекдоты. Некоторые, устав слушать, засыпали, пока не замолчали все. Поскольку я и так проспал целый день, мне спать не хотелось. Я поудобнее устроился на подушке, закрыл глаза и просто лежал.

     В полудрёме я вспоминал звёздное небо, увиденное накануне. Я мысленно смотрел в бесконечность Вселенной и ловил взглядом вспышки метеоров, придумывая разные желания. Где-то неподалёку журчал шум ручья. Вода перекатывалась через камушки и стекала с обрыва ниспадающим водопадом. Иногда движение воды останавливалось, словно на стоп-кадре, но потом возобновлялось снова. Я стал наблюдать за необъяснимыми остановками падающей воды, понимая, что так не бывает.

     – Тихо ты, не смейся, а то проснётся, – услышал я чей-то шёпот у себя над ухом.

     – Вон, смотри, уже ногой подёргивает, – ответил другой шёпот, – сейчас обоссытся.

     Я продолжал лежать неподвижно с закрытыми глазами, притворяясь спящим. Голоса я узнал – это были Щукин с приятелями. Они сидели на краю моей кровати и тонкой струйкой переливали воду из одной эмалированной кружки в другую. По их замыслу, мне должно было сниться, что я хочу в туалет, и они ждали, пока я описаюсь по-настоящему. Но звуки льющейся воды на меня не действовали, несмотря на то, что они это делали довольно долго.

     Вдруг я услышал совсем рядом металлический скрип пружин, потом кто-то интенсивно задрыгал ногами, а в довершение и вообще раздался дикий пронзительно крик. Я приоткрыл один глаз, и увидел, как компания Щукина разбежалась по своим кроватям, побросав кружки с водой на моё одеяло. Мой сосед Приходько неистово бил ногами по матрасу и в исступлении громко орал.

     – Прости меня, Приходько, это я виноват, – прошептал я, догадавшись, что он описался, – я должен был раньше признаться им, что я не сплю.

     На шум прибежали воспитатели и включили в палате свет. Игорь Петрович сразу бросился к Щукину:

     – Твоих рук дело? – заорал он, срывая со Щукина одеяло.
     – Да что вы мне спать не даёте! – притворялся Щукин. – Я буду жаловаться в профсоюз работников образования!

     Игорь Петрович готов был притряхнуть Щукина, но Ирина Семёновна уговорила его не связываться с этим нахалом. Все мальчишки с любопытством наблюдали за происходящим. Нефёдов спокойно лежал на своей кровати и делал вид, что он совсем ни при чём. Дмитрюк вообще демонстративно храпел. Приходько тем временем одел сухие шорты на голое тело и, потупив голову, стоял возле мокрой кровати.

     – Ничего страшного, такое бывает, – успокоила его Ирина Семёновна и, сходив за своим матрасом, помогла ему перестелить бельё.
     – А чё, Ирина Семёновна, – с нескрываемым ехидством спросил Щукин, – вы теперь с Петровичем на одной кровати спать будете? – и показал руками поступательные движения.

     Игорь Петрович бросился к Щукину и взял его за шиворот.

     – Совсем оборзел? Да я с тобой знаешь, что сейчас сделаю? – угрожал Игорь Петрович.
     – А ничего и не сделаете, – ухмылялся Щукин. – Прав таких не имеете, гражданин начальник.

     Все вокруг понимали, что на самом деле воспитатель ничего сделать не сможет. Понимал это и Игорь Петрович, сам стыдясь своего бессилия. Он, боевой офицер, прошедший горячие точки и не раз смотревший смерти в лицо, действительно не знал, как справиться с обнаглевшим подростком. Игорь Петрович отпустил Щукина, как всегда пообещав с ним разобраться в следующий раз.

     – Учти, это было последнее предупреждение, – сказал Игорь Петрович, пригрозив пальцем.

     Тем временем я нащупал ногой у себя на кровати холодное мокрое пятно от воды, которую разлили отступающие приятели Щукина. Я стал поправлять свой матрас, как вдруг из-под него на пол выпала пачка сигарет «Космос».

     – Это не моё, – искренне сказал я, глядя на воспитателей.
     – Я даже знаю, чьё, – догадалась Ирина Семёновна, посмотрев на Щукина, и подняла пачку. – Нашёл же, где спрятать.

     После того, как воспитатели ушли, в комнате наступила тишина. Приходько отвернулся к стене и, свернувшись калачом, переживал о случившемся. Другие мальчишки пристроились на подушках и уже собирались заснуть.

     – Слышь, Малой, ну-ка иди сюда! – приказал Щукин. – Глухой, что ли? Сюда подошёл быстро! – настаивал он. – За сигареты будешь должен.

     Я ответил, что никуда не пойду. Мне было одновременно страшно: как подойти, так и оставаться на месте. Но, как учил меня папа, если есть подозрение, что тебя будут бить, унижаться ни в коем случае нельзя. Потому что бить будут всё равно. А от унижения потом самому будет стыдно.

     – Тебе надо, ты и подходи, – ответил я Щукину, понимая, что это может плохо для меня кончиться.

     И я не ошибся. Щукин не смог смириться с такой наглостью с моей стороны, подскочил к моей кровати и несколько раз дернул её за спинку. Меня болтало в разные стороны, но я удержался, цепляясь за каркас кровати.

     – Тебе что, прям щас вломить? – стал угрожать Щукин. – Я спрашиваю, вломить?

     А когда я ответил, что я его не боюсь, он схватил мою подушку, прижал мою голову, навалившись на меня всем телом, и стал сильно бить меня кулаком в живот. Я сопротивлялся, пытаясь попасть кулаком Щукину в ответ, но мои удары были малоэффективны.

     Под подушкой дышать было нечем. Кричать не получалось. Мои попытки позвать на помощь тонули в подушке неуклюжим мычанием. Силы меня покидали. От ударов сильно болели рёбра. Я чувствовал, что уже совсем скоро задохнусь, и сосредоточился на том, чтобы постараться вдохнуть порцию свежего воздуха. В какой-то момент я изловчился, пока Щукин замахивался в очередной раз, выскользнул из-под его туши и сполз со своей кровати вместе с матрасом на пол. Но Щукин настиг меня и на полу, продолжая бить меня, куда попало. Я забился под кровать и, пропуская удары, принялся интенсивно дышать, заполняя лёгкие пыльным воздухом.

     За всё это время, как Щукин меня избивал, никто из мальчишек не позвал воспитателей. Все предательски молчали, боясь рассердить и без того взбесившегося Щукина. Немного отдышавшись, я вдруг осознал, что уже могу крикнуть самостоятельно, и заорал во всё горло:

     – Дедушка Кузьмич!

     Я и сам не знаю, почему я вдруг вспомнил именно про него. Звать маму на помощь было наивно, а больше я никого здесь не знал. Сторожка Кузьмича была далеко от шестого отряда, и он, конечно же, меня не услышал. Но на шум прибежал Игорь Петрович. Он видел, как Щукин пытался выбить меня ногой из-под кровати. Одним прыжком Игорь Петрович метнулся через всю комнату, резко отодвинул кровать, схватил Щукина за руку и стал мотать его из сторону в сторону.

     – Я тебя предупреждал, сволочь? – неистовствовал Игорь Петрович, и его лицо побагровело от ярости. – Я обещал тебе, что проучу?
     – Да пошёл ты в жопу! – крикнул Щукин ему в ответ.

     В комнате все затаили дыхание, и стали ждать, что сейчас будет.

     Игорь Петрович схватил с моей кровати одеяло и набросил на голову Щукина, резко скрутив его болевым приёмом, а потом цепко зажал горло Щукина, прижимая рукой к своему телу. Тот попробовал вырваться, и даже пытался укусить воспитателя за руку сквозь одеяло, но силы были заведомо не равны. Через несколько мгновений Щукин перестал сопротивляться, и только осыпал воспитателя отборным матом. Но Игорь Петрович напрягал бицепс сильнее, и в таком положении Щукин даже не мог пошевелить своей челюстью. Ещё через несколько мгновений Щукин сдался. Игорь Петрович ослабил хватку, но не торопился отпускать Щукина, продолжая держать его за шею с одеялом на голове.

     – Как вам не стыдно, шакалы трусливые! – понизив голос, Игорь Петрович обратился к обитателям комнаты. – На ваших глазах этот урод избивал ребёнка, который в два раза младше вас. И ни один из вас не заступился! Ни один не позвал меня! Он что, так запугал вас? Ну, и где теперь его сила?

     Все, затаившись, молчали и слушали Игоря Петровича. Щукин сквозь одеяло заныл, что он задохнётся.

     – Я тебе обещал, что моё предупреждение было последним? – спросил Игорь Петрович у Щукина.

     Тот утвердительно пробормотал что-то в ответ.

     – Сейчас я устрою тебе тёмную, – сказал Игорь Петрович. – И пусть каждый, кого ты обидел,  сейчас подойдёт и даст тебе сдачи.  Смелее, ребята. Я держу его крепко. Только усердствовать не надо, по одному разу достаточно.

     Первым вскочил со своего места Приходько. Он подошёл к Щукину и ткнул его кулаком в рёбра. Щукин притворно кричал, что его убивают. Потом потянулись и остальные мальчишки. Каждый подходил и отвешивал Щукину кто оплеуху, кто подзатыльник. Били на самом деле не сильно, без злорадства, но с нескрываемым удовлетворением. Подошёл и Нефёдов, и отвесил Щукину пиявку оттопыренным средним пальцем. А Дмитрюк с разворота смачно вмазал Щукину под дых. Щукин перестал истошно орать, и всем стало слышно, как он хнычет под одеялом срывающимся голосом.

     – Все должны подойти, – напомнил Игорь Петрович, – кивая мне головой.

     Я был последним – все уже по разу ударили Щукина. Я уже вылез из-под кровати, отдышался и успокоился. Наверное, пять минут назад мне от Щукина досталось больше, чем всем остальным вместе взятым, но я его пожалел. Поскольку не сила побеждает врага, а сила духа.

     –  Я не буду давать ему сдачи, – сказал я, под удивлённые вздохи мальчишек. – Вы слышите, он же плачет?

     Игорь Петрович сдёрнул со Щукина одеяло, и все увидели жалкого и беспомощного подростка в слезах и соплях, с трясущимися руками и осипшим голосом. От прежнего самоуверенного лидера не осталось и следа.

     – Я вас всех ненавижу! Ненавижу! – прохрипел Щукин и бросился вон из комнаты.

     Все с облегчением выдохнули. Игорь Петрович ещё долго сидел у нас в комнате, а мальчишки  обсуждали ночное происшествие. Всем было любопытно, как Щукин покажет себя завтра, после такого позора.

     В два часа ночи пришла Ирина Семёновна. Никто из нас ещё спал. Она отругала Игоря Петровича за то, что он разобрался со Щукиным по-мужски.

     – Кстати, где он? – спросила Ирина Семёновна.

     Щукин до сих пор не возвращался.

     Воспитатели сначала самостоятельно отправились искать Щукина, но территория лагеря была очень большая, и было совсем неочевидно, что он где-то спрятался, а не сбежал из лагеря насовсем. Светлану Николаевну уже поставили в известность, и она отдала распоряжение собрать воспитателей всех отрядов, вожатых и старшеклассников. Все отправились на поиски Щукина. Я представлял себе, как они бесполезно блуждают с фонарями между соснами, как светлячки, а Щукин сидит где-то в своём укрытии, смотрит на них и не собирается откликаться.

     Ирина Семёновна несколько раз прибегала в нашу палату в надежде, что Щукин вернулся.

     – Боже мой, ребёнок пропал! – она исступлённо билась в истерике, глотая успокоительное. –А вдруг он утонет? А вдруг на него нападут? Да это же просто страшно одному в темноте оказаться в лесу!

     – Да придёт, никуда он не денется, – успокаивал её Игорь Петрович.
     – Разберусь... по-мужски!.. – передразнивала Ирина Семёновна слова Игоря Петровича. – Это же ребёнок! Ему холодно и страшно! И стыдно. Ну вот где его черти носят?
     – Я знаю, где он, – немного поколебавшись подал голос я.
     – Где? – хором спросили Ирина Семёновна с Игорем Петровичем.
     – Он за футбольным полем в яме для фонарного столба.
     – Да ну тебя, – в сердцах отмахнулась Ирина Семёновна. – Там же места мало, как он туда поместится?

     Через два часа безуспешных поисков Светлана Николаевна приняла решение позвонить в милицию и вызвать бригаду кинологов. Ещё через час они приехали, и на рассвете приступили к поискам. Весь лагерь не спал, от старшеклассников до первоклашек – все только и говорили о том, что в шестом отряде потерялся мальчик. В палатах устраивали целые дискуссии о том, где мог находиться Щукин. Но все версии сходились в одном – он спрятался и ждёт, чтобы его нашли и пожалели.

     Мне было не интересно, где прячется Щукин, и что он там чувствует. Я повернулся на ноющий от недавних побоев правый бок и беззаботно уснул.




6.

     Утром горнист не протрубил подъём, потому что проспал. Из-за ночного приключения даже отменили линейку. Ирина Семёновна зашла в палату с опухшими от слёз глазами и сказала, чтобы все самостоятельно отправлялись на завтрак. Сонные мальчишки наперебой стали спрашивать у неё, нашёлся ли Щукин, и чьё предположение о месте его пребывания оказалось более точным.

     – Нашёлся, – поникшим голосом ответила Ирина Семёновна. – Забрался по пожарной лестнице на чердак столовой. И всю ночь наблюдал, как мы его ищем. Скотина.

     Мы, продолжая бороться со сном, стали одеваться, а Ирина Семёновна даже разрешила не заправлять кровати.

     По пути в столовую я мельком посмотрел в сторону административного корпуса и заметил, что около него стоит милицейский УАЗик. Я бы спокойно пошёл дальше, как вдруг между деревьев я разглядел знакомый светло-серый силуэт микроавтобуса, который было невозможно спутать ни с каким транспортным средством в мире. Я остановился на мгновение, чтобы убедиться в этом – так и есть, у административного корпуса стояла папина рабочая машина с надписью «Испытания». Забыв про завтрак, я стремглав побежал к административному корпусу. Возле машины папин водитель нервно курил сигарету.

     – Дядя Серёжа, – радостно закричал я, – папа приехал и заберёт меня?
     – Не знаю, он там, – утвердительно кивнул дядя Серёжа, показывая рукой в сторону входной двери административного корпуса, – только просили туда не входить.

     Я подошёл к окну и, приложив ко лбу руку козырьком, заглянул внутрь. Я пытался разглядеть, что там происходит, но мне ничего не было видно. Отец увидел меня сам, и вышел на улицу. Моё сердце радостно билось, от предчувствия того, что он, наконец, заберёт меня отсюда.

     – Папа, я знал, что ты за мной приедешь! – бросился я к нему на шею. – Мы едем домой?

     Отец, улыбнувшись, обнял меня, но при этом состроил какую-то странную гримасу.

     – Видишь ли, сын…, – начал он, и по его официальному тону я понял, что всё не совсем так, как мне хочется, – тут такое дело… В общем, я приехал совсем по другому вопросу.

     Он не успел рассказать, как входная дверь отворилась. Из неё вышла суровая Светлана Николаевна, за ней заплаканная Ирина Семёновна, а вместе с ними – Щукин с понурой взъерошенной головой с засаленными волосами. Под его глазами образовались коричневые мешки, а по верхней губе стекала прозрачная сопля. Он был страшный и жалкий. Я посмотрел на него с отвращением и отвернулся. Щукин поравнялся с нами и, не поднимая головы, рукавом вытер сопли под своим носом.

     – Садись, – сказал ему дядя Серёжа, открывая пассажирскую дверь, – дома поговорим.

     Отец потрепал меня по голове, и сказал, что приезжал в лагерь по делам дяди Серёжи и теперь ему пора ехать.

     – А я? – с дрожью в голосе спросил я. – Ты заберёшь меня?
     – Ну, я же тебе обещал, – ответил отец. – Заберу, как только покрашу пол. Но я, если честно, ещё и не начинал. Да ты думаешь, это так просто тебя забрать? Не-е, брат... Это дело не быстрое. Надо у всех отпроситься, собрать вещи, наконец…

     Я старался дышать глубоко, чтобы нечаянно не заплакать – ведь отец терпеть не мог мои слёзы. Разве это так сложно, за меня отпроситься? Вот же, Светлана Николаевна здесь, и Ирина Семёновна тоже. Осталось только найти Игоря Петровича.

     Пока я пытался сформулировать отцу эту мысль, входная дверь отворилась снова, и из неё вышел милиционер. За ним ещё один, а следом и Игорь Петрович, на запястьях которого почему-то были наручники. Его усадили в милицейский УАЗик и захлопнули за ним зарешеченную дверь.

     – Он не обижал тебя? – спросил отец, показывая на Игоря Петровича.
     – Не-ет, – мотая головой, сказал я, не понимая, что происходит.

     Милицейский УАЗик сдал назад, развернулся и медленно поехал в сторону ворот лагеря. Ирина Семёновна заплакала, глядя ему в след.

     – Серёж, заводи, поехали, – скомандовал отец.

     Дядя Серёжа потушил окурок о капот, бросил его в урну, и сел за руль. Через мгновение мотор экспериментального микроавтобуса радостно заурчал, и я понял, что через минуту папа уедет.

     – Подождите! – закричал я. – Ирина Семёновна, Светлана Николаевна, отпустите меня домой!

     Папин микроавтобус уже сдал назад и стал разворачиваться перед административным корпусом. Секунды неумолимо тикали. Я метался между воспитательницей и начальницей лагеря, краем глаза увидев, как поворачиваются передние колёса. Ах да, надо собрать вещи! Я бросился в камеру хранения. На моё счастье, решётка на двери не была заперта. Сквозь окно я на мгновение увидел, как микроавтобус сдаёт задним ходом. Я вбежал в камеру хранения и стал судорожно шарить глазами по полкам. Вот он! Я нашёл свой потёртый чемодан, заваленный другими сумками!

     Я потянул за ручку – чемодан не поддался. Я дёрнул сильнее! Он лежал, как прибитый. Я дёрнул снова! И в этот момент проклятая заклёпка на сломанной ручке, не выдержав моего натиска, наконец, оторвалась. Ручка осталась в моей руке, но теперь она уже болталась всего на одном шарнире. Я быстро скинул на пол чужие сумки, наваленные поверх моего чемодана, и вытащил его с полки, прижав к груди обеими руками.

     Через секунду я уже выскочил на улицу – в это время микроавтобус ещё только закончил разворот на пятачке перед зданием, а пока я сбегал вниз по ступенькам, он только начал разгонялась в сторону ворот. Я бежал за микроавтобусом в обнимку с чемоданом, потому что его нельзя было держать за ручку, и кричал дяде Серёже, чтобы тот остановился. Но он не смотрел в зеркало заднего вида, и не видел меня. Я почти уже догнал микроавтобус! Я был так близко к нему, что, казалось, ещё немного, я и уже смогу дотронуться до его бампера! И в этот момент я посмотрел чуть выше и увидел, как сквозь заднее стекло микроавтобуса на меня злобно смотрело противное лицо ухмыляющегося Щукина.

     Я бежал за микроавтобусом, глядя на Щукина, ещё не осознавая, что это очень опасно, потому что смотреть надо себе под ноги, как вдруг через мгновение споткнулся обо что-то и упал, растянувшись по дороге. Чемодан выпал из моих рук, и всё его содержимое разлетелось в разные стороны. Я быстро вскочил на ноги, не замечая боли в разодранных коленках, и на секунду замешкался, попытавшись собрать рассыпавшуюся одежду. Потом махнул на неё рукой и снова бросился бежать за микроавтобусом уже без вещей. Налегке бежать удалось немного быстрее, но микроавтобус отрывался от меня всё дальше и дальше. Я ещё не оставлял надежды догнать его, но он, резво набирая скорость, уже поравнялся с воротами лагеря, а вскоре и совсем скрылся из вида за стволами деревьев…

     Я добежал до ворот, и как позавчера, вцепившись в железные прутья, безнадёжно заплакал…

     Из сторожки вышел Кузьмич, успокоил меня и помог мне собрать рассыпанные по дороге вещи. Пока я ревел, Кузьмич принёс мой чемодан и позвал меня к себе в сторожку.

     – Севонни ночью тут такое случифшы… Милиция кругом с фонарям, да с собакам. Глазы в йих вытарашшен, так и зыркайя, – Кузьмич показал руками огромные шары глаз то ли у собак, то ли у милиционеров. – Можа кто денех в каво украфшы?

     В сторожке Кузьмич напоил меня чаем и пришил оторванную ручку к чемодану суровыми нитками. Она, конечно, всё равно болталась, но могла послужить ещё какое-то время. Я не стал дожидаться другого особого случая и в знак благодарности подарил Кузьмичу свою шоколадку. Дедушка сказал, что такой вкусноты ишшо никогда не едал.

     Потом я вернулся в отряд. Мы подружились с Приходькой, он научил меня играть в шахматы. В помощь Ирине Семёновне из города прислали другого воспитателя. Больше меня никто не обижал.

     А отец сдержал своё слово и забрал меня из лагеря, как только на полу высох пентафталевый лак. Ровно через восемнадцать дней.



     2018