Знак бесконечности

Любишь – отпусти;
если твоё – вернётся
Если не вернётся,
 значит, никогда
не было твоим
(народная мудрость)

Буран, бушевавший со вчерашнего полудня, наконец, улёгся, затих в глуши векового кедровника. Небольшая охотничья избушка у двух разлапистых сосен, будто приосанилась - замело, забуранило её с северной стороны. На мутном востоке всходило зимнее скупое солнце. В тайге, как всегда после бури, стояла пронзительная тишина, ещё не пробудились птицы. Но вот робко затенькали первые синицы, где-то упала ветка, надломленная бурей, тяжело перелетела вспугнутая ворона. Дверь в избушке со скрипом отворилась, и с радостным лаем наружу выскочили две северные лайки, следом вышел хозяин. Собаки, в предчувствие хорошей погоды, носились меж сугробов, призывно лаяли, звали хозяина в лес. Подозвав одну, охотник потрепал её по загривку:

-  Ну-ну, погодите, бедовые. Вот рассветёт, как следует, сводку послушаем и двинемся в путь. 
Начальник геологической партии, Кружилин Вадим Сергеевич, счастливо пребывал в очередном отпуске в глухой тайге в собственных откупленных угодьях. Такой отпуск он брал два раза в год – зимой и летом в сезон охоты и рыбалки. Пренебрегая благами цивилизации и презирая отдых на заграничных пляжах, он уходил в тайгу с собаками – Бригом и Бегом. Кружилин с семьей жил в поселке нефтяников, как полагается, в благоустроенной квартире, собак содержал в вольере, устроенном за гаражом.
Многие не понимали пристрастие Вадима Сергеевича к уединению в тайге - с его достатком он мог позволить себе отпуск с широким размахом. Ну ладно, страсть к охоте, рыбалке, редкий северянин этим не болеет, но чтобы тратить на это единственный в году отпуск?
         
 Жена Вадима Сергеевича - болезненная особа, напротив, предпочитала санатории и дома отдыха.
Три недели назад подписав основную техническую документацию по открытию и эксплуатации месторождения, Вадим Сергеевич оформил очередной отпуск, вооружился всем, чем полагается, и был заброшен знакомыми ребятами-вертолётчиками в родные угодья. Вся остальная экипировка: лыжи, бур и другие необходимые снасти уже находилась в избушке - охотничьем домике три на три с окошком, выходящим на южную сторону. Прямо под окном был укреплён стол наподобие вагонного столика, у двери располагалась маленькая печурка. Всю противоположную стену занимали двухэтажные нары. 
Приобретя этот домик, Вадим Сергеевич внёс хозяйственные коррективы: старые узкие полати-нары он продлил до ширины топчана, на нарах устроил тайник, перегородив их на одну треть створкой на шарнирах из неокоренного горбыля. Оставил едва заметную щель посередине. Если зацепить пальцами за эту выемку и потянуть на себя, перегородка легко открывается в горизонтальном положении, и в открывшейся нише можно спрятать нужные вещи.
В тайге есть неписаное правило: оставлять необходимый запас продуктов и предметов первой необходимости – сухари, керосин, соль, сухие дрова, спички, что и делал Вадим Сергеевич безукоризненно честно. Но вот после того, как в избушке побывали однажды нечистые на руку люди и унесли всё, что заботливо собирал, он и устроил этот тайник. Старенькие лыжи тоже оставлял в избушке на видном месте, а вот настоящие, с камусом, прятал в тайник.

 Вадим Сергеевич имел весьма респектабельную внешность: темные волосы, тронутые благородной сединой, моложавое скуластое лицо с ямкой на подбородке, ясный, открытый взгляд карих внимательных глаз.
Пребывая в тайге, он всегда соблюдал негласное правило: не брился, пока не закончится отпуск. За две с половиной недели лицо зарастало густым, чёрным, курчавым волосом.
Вернувшись в избушку, он по-хозяйски захлопотал с завтраком, налил чай из термоса, разложил нехитрую снедь. Не забыл и собак – положил мясных костей, хлеба. Затем включил транзистор, настроил на знакомую волну. Из собак первым управился Бег, подошел к хозяину, нетерпеливо толкнул головой в кисть руки.

- Сейчас, ребята, сводку прослушаем, - сказал он опять, и принялся подстраивать приёмник, пошевелил антенну. И неожиданно услышал: «Московское время пять часов, и первая новость на сегодняшний день: предположительно в районе н-ой широты, н-ой параллели, потерпел аварию транспортный вертолет нефтяников МИ-8. Кроме экипажа вертолёта, фельдшера из поселка нефтедобытчиков, на борту находилась известная московская журналистка Лана Извольская.  В предполагаемом районе ведутся поиски потерпевшего аварию борта».

Его охватило волнение. Утром он слышал неясный шум, будто от дальнего взрыва, затем ещё один. Уж не этот ли случай? А Лану Извольскую он знал по статьям в «Российской Газете», довольно неординарным и смелым. Буквально вчера читал, правда, с опозданием на неделю, вечно не хватает времени на прессу. 
Он не стал дожидаться сводки погоды, спешно собравшись, плотно притворил за собой двери и пустился в путь. Вадим Сергеевич прокладывал лыжню вдоль кромки леса, иногда спрямляя дорогу через сосновые колки. Собаки бежали, чутко принюхиваясь, петляли по снегу, оглядывались - не отстал ли хозяин. Совсем рассвело, день обещал быть погожим.

***
Лана очнулась, первая мысль, что прожгла сознание: «Где я?» - заставила встрепенуться. В глаза ей смотрели тусклые звезды. Упершись локтем во что-то податливое, скорее догадалась: «Снег. Я лежу на снегу. Вертолет. Что-то случилось, он свалился в крен, задевая верхушки сосен». А дальше ей кто-то крикнул: «Держись!», и всё полетело в один миг вверх тормашками. Вертолёт надрывно гудел, она перелетела на противоположную сторону, стукнулась головой, мягко осела на коленки, в   меркнущем сознании промелькнуло: «Неужели это конец?»

И вот теперь снег периной и звезды над головой. Ощущая тяжесть, подняла руки, пошарила в темноте. Так и есть - по грудь в снегу. Выбравшись из-под завала, села, пристально всматриваясь в призрачную темноту. Глаза постепенно привыкли, и она начала различать вокруг себя деревья. Голова хоть и гудела от ушиба, но сознание было ясное. Она чутко принюхалась, откуда-то с наветренной стороны отчётливо потянуло гарью. Ощупала руки, пошевелила ногами, тело ныло, но кажется, целая и невредимая. Саднили оцарапанные руки и лицо. «Но если я жива, где остальные?» - подумала Лана.

- Эй, кто-нибудь? - робко крикнула слабым срывающимся голосом. – Есть кто живой? - Попыталась позвать сильнее, но не узнала своего голоса. Страх темноты, одиночества и неизвестности разом сковал все члены. «Неужели это конец? Вот так в тайге?! Но ведь я живая и даже невредимая».
Вновь потянуло гарью, и как ответ на её вопросы, ухнуло взрывом.  Второй хлопок - и зарево над лесом, это всё, что могла увидеть Лана. Жуткая догадка озарила сознание: «Вот и всё, это вертолет!» Эхо взрыва прокатилось по тайге.
Попыталась встать на трясущихся от страха и напряжения ногах.

Пошатнулась, сделала шаг в сторону, провалилась в сугроб, и вновь вернулась на утоптанное место. Присела на ветки и заплакала отчаянно и горько, как ребёнок. Когда слезы иссякли, умылась пригоршней снега, спрятала начинающие зябнуть руки подмышки, стала пристальнее вглядываться в темноту, продолжая механически соображать: «Вылетели мы в пять часов утра местного времени. Из-за высокой облачности вертолёт летел низко над тайгой на небольшой скорости. Но сколько мы пролетели? Около часа, как не больше, значит, все-таки утро, и скоро рассветёт? Не уходить с места, может быть кто-то ещё остался в живых. Главное не паниковать и не замёрзнуть. А дальше?». Ощутила дискомфорт на плече, будто что-то тянет, с радостью обнаружила свою сумку. Да, при посадке в вертолет, она надела ремень сумки не на плечо, а через шею. «Боже, какое счастье!» - трясущимися руками стянула сумку и, расстегнув, лихорадочно начала искать мобильный телефон. Ну, наконец-то надежда на спасение в ее руках. Но вспыхнувшая вдруг радость, тут и угасла: Лана обнаружила, что мобильник не в зоне действия. Единственное, чем смогла себя порадовать, увидела время на светящемся табло -  6.35. «Все-таки надежда воспользоваться мобильной связью есть. Сумка…. Ведь должно же тут быть ещё что-то полезное, что пригодится в экстремальной ситуации». - Она вновь начала переворачивать её содержимое. И вновь осенило: здесь, в этой командировке на Севере ей подарили настоящие кисы и крошечные рукавички-малицы ручной работа.

Кисы она надела сразу, а вот рукавички прибрала в средний отдел, довольно вместительный. Нашла, всунула озябшие пальцы в тёплое меховое нутро. Ногам тепло как в печке, куртка-Аляска, утепленные джинсы, шерстяные колготы.
Сама сибирячка, Лана знала цену предусмотрительности, и в командировки собиралась основательно, что и спасло в конечном итоге её жизнь. Натянув на голову объёмный капюшон, она завязала его плотнее: «От жажды не умру, с голоду тоже, в сумке имеются бутерброды. Вот только спичек нет, костер не развести, не погреться, не дать о себе знать». В первый раз в жизни огорчилась тому, что так и не научилась курить. Ведь их обязательно будут искать. Её задача теперь – обнаружить себя. Если не удастся связаться по телефону, она попробует выбраться из тайги на чистое место, ведь где-то же эти заросли кончаются.

Между тем приближался рассвет, к шуму сосен прибавились звуки жизни тайги.
Лана визуально стала исследовать место своего пребывания. Она оглядела соседнюю сосну, возле которой нашла пристанище. Так и есть, обломанные ветки и осыпавшийся снег от тяжести её падения. Вот эти ветки, пружиня, и спасли ей жизнь, плюс сугроб, как мягкая перина. Нужно найти подходящее дерево, чтобы взобраться на вершину и взглянуть на местность, и может быть, там появится связь. Сосна, с которой она свалилась, была довольно высокая, но ветки, по которым можно было на неё вскарабкаться, росли довольно высоко. Если учесть рост Ланы, то задача становилась ещё сложнее. Единственный шанс – она лёгкая и сможет зацепиться за сучок.

Она продолжала свои исследования. Оказалось, что самые низкие ветки только у молоденьких сосен, остальные деревья имели практически оголенные стволы, лишь кое-где торчали старые высохшие сучья. Она излазала по снегу все деревья в округе. Самое главное определить, в каком направлении идти. В кисы насыпался снег, она вытащила брючины и натянула их на голенища. Наконец, почти отчаявшись, увидела хоть и рискованный, но спасительный для себя вариант: видимо, еще летом в грозу повалило строевую ель, которая застряла обломанной верхушкой между двух близко растущих сосен, как в расщелине. На соснах в том месте уже начинались хорошие, крепкие ветви. Добраться до них - а там будет проще. Лана опять надела перчатки, свободными пальцами проще хвататься за ветки. Взобравшись на поваленное дерево метра на три, она покачалась на нём, проверила на прочность, ель держалась прочно. Воодушевленная, продолжила путь дальше. Но, чем выше взбиралась, тем труднее становился подъём. Ель, истончаясь к вершине, стала заметно амортизировать, опасно поскрипывать под её весом. Лана не думала о том, как будет спускаться обратно, её цель была теперь, только вперед. Один раз ветка хрустнула и отвалилась, оставшись в руке, неприятно ёкнуло в груди, ещё крепче схватилась за ствол. «Вниз лучше не смотреть, только вперёд, ещё немного!».

Наконец ей удалась добраться до места стыка поваленной ели с живыми соснами. От усердия и страха её прошиб пот. Отдышалась, уняла дрожь в коленях и пустилась вверх далее. В детстве она лазала с ребятами по деревьям, но не думала, что эта сноровка может пригодиться ей столько лет спустя. Лана терпеливо карабкалась выше и выше, не забывая при этом оглядывать окрестности.
Все, выше нельзя. Изловчилась, достала мобильный телефон, связи не было. Зато отсюда можно оглядеть окрестности. В другое время можно бы было умилиться столь необъятному простору, богатству родной Сибири. Но теперь всё это вызывало только ужас и чувство безнадёжности, бесконечной затерянности в этом мире. До самого горизонта бескрайняя тайга. Ни пробела, ни островка надежды.

Решила перебраться на противоположную сторону ствола и обозреть пространство с другой стороны. Её старания были вознаграждены, теперь увидела, наконец, кромку леса, а дальше столь же обширное равнинное пространство. Шёл март, а здесь на Севере приближения весны даже и не чувствовалось. Белые, слепящие снега, а на горизонте вновь тайга. Судя по всему, отсюда до конца лесного массива километра два, а может быть и больше. Она примерно на высоте птичьего полета, а там с земли, расстояние окажется ещё больше. Туда, нужно теперь непременно туда, там её спасение. Начала спускаться вниз. У стыка с поваленным деревом не рискнула проделывать обратный путь по нему, а пошла дальше по основной опоре. 

Оказавшись на земле, ещё раз просчитала ситуацию и двинулась в путь, стараясь идти ближе к деревьям - возле них меньше снега. Иногда она шла свободно, не проваливаясь под своим небольшим весом. А иногда проваливалась по колено, оставляя глубокий след. Шла с оглядкой на поваленное дерево, но вскоре поняла, что оно скроется из виду, и можно сбиться с пути.
Шагать по тайге и летом непросто. Завалы, буреломы, а теперь ещё снега по пояс. Лес шумел мерно, однообразно. То ли от ушиба, то ли от избытка кислорода у неё разболелась голова. Сколько шла, неизвестно. Изрядно устала, решила: нужно немного подкрепиться и отдохнуть, принять таблетку. Присела на валежник, достала подмерзший бутерброд, съела половинку. Таблетку заела снежком. Удостоверилась, что связи по-прежнему нет. Разогретое от ходьбы тело быстро остывает, нужно двигаться дальше.
          
Шла, лес становился то реже, то вновь густел. На продуваемых местах снегу было меньше,  но в чащобе, иногда проваливаясь, буквально выползала на брюхе из образовавшихся брешей. Ступни горели, это радовало, лишь бы не замерзнуть.   Вновь стала искать сучковатое дерево. Начался смешанный лес, а вот и подходящая береза. Не без труда взобралась повыше. Ужас охватил всё её существо, видно, всё же сбилась с пути: впереди опять тайга, бесконечная тайга. Но вот если изменить траекторию под углом девяноста градусов, можно таки дойти до кромки леса и оказаться на равнине. Она шла, придерживаясь лиственного леса. Но здесь было много снега, обнаженные кроны деревьев не могли удержать его. Бесконечно уставшая, она опять решила устроить короткий привал. Съела оставшийся бутерброд, закрыла глаза, ослеплённые снежным сиянием, опершись руками о колени, просидела так несколько минут. «В пять-шесть начинает смеркаться, надо идти дальше». Пройдя ещё метров четыреста, она обнаружила лыжный след, бросилась бегом, присела на корточки: «След свежий, отчетливый свежий след охотничьих лыж!». Она заплакала, оглаживая лыжню руками, радуясь и не веря своей удаче. Почти за восьмичасовое блуждание по тайге она впервые напала на след человека, причём свежий след!
         
Стала исследовать лыжню дальше, как по книге читая по снегу. Человек прошёл, и она пойдёт именно по этому следу, он приведёт туда, где тепло. Направление охотника определила по следам собачьих лап: следы шли параллельно лыжне или пересекали её. Лыжник - охотник, след широкий и без лыжных палок, так ходят охотники. Уже вторая половина дня. Куда он шел, со стоянки или на стоянку? Идти ему вслед, а вдруг он не вернется обратно, откуда вышел? Но там, откуда вышел, определенно есть приют. Значит, надо идти по его следу в обратном направлении.

Воодушевленная новым приливом надежды, она пошла вдоль лыжни, повторяя все его петли.  Потянуло ветерком. Меховая опушка капюшона в инее от горячего дыхания, промокшие насквозь брюки на коленях, обветренные губы, горячечный взгляд слезящихся глаз, исцарапанные в кровь щеки - такой бы она предстала, если бы кто-то встретил её. Но вокруг по-прежнему, ни души, ни признака жилья. Стало стремительно смеркаться, горизонт окрасился сначала сиреневым цветом, затем зловеще багряным - к ветру, к новой метели. Крупными хлопьями повалил снег. Надо бы прибавить шаг, чтобы не потерять спасительный след, но она окончательно выбилась из сил, рухнула на колени, уткнулась носом в рукавички и заплакала. 
Сколько раз за сегодняшний мучительный день она упрекала себя за своё упорство.
Вчера была нелетная погода, её уговаривали остаться, а ей крайне хотелось поскорее вернуться в Москву и сдать материал в номер. Она не спала в эту ночь, просидев у телевизора в холле гостиницы. А под утро, когда утихла буря, экипаж вертолета МИ-8 с местным медиком был вызван на срочные роды в посёлок, где, как объяснили Лане, лучше связь и проще улететь самолетом на Большую землю. Ни минуты не задумываясь, она уже тряслась в  Уазике вместе с фельдшером и двумя летчиками, следуя на местный аэродром. Дальше всё развивалось стремительно. Лана помнила события до падения вертолета. Потеряв сознание, она не могла знать, что жизнь ей практически спас тот самый фельдшер. Предвидя безнадежную, безвыходную ситуацию, дождавшись максимального снижения борта, он открыл дверцу, и мягким кульком выбросил её наружу. Сам выпрыгнул позже, но неудачно приземлился, свернув шейные позвонки -   смерть наступила мгновенно. Так и не успев принять в руки, нарожденного человечка, он не дал погаснуть её, Ланиной, свече.

Превозмогая себя, вновь шла, падала, ползла, по лыжному следу. А след заметало, запорашивало снегом. В очередной раз, завалившись на бок при падении, она не смогла больше подняться. По телу вдруг проползла волна блаженства: «Спать, спать…», - нашёптывало угасающее сознание. Интуитивно собравшись в комочек, подобрав ноги под себя, а руки плотно скрестив, подсунув под мышки, и уткнувшись лицом в колени, она заснула, согреваясь собственным дыханием. Сверху из поднебесья всё сыпал и сыпал снег, а вечер накрыл её своим тёмным саваном, так, что через час от уставшей путницы остался жалкий снежный бугорок, ещё теплившийся внутри угасающей жизнью.

***
          Коренной сибиряк, выходец из крестьянской семьи и охотник, Вадим Сергеевич отлично ориентировался в лесу, но обнаружить пропавший в тайге вертолёт было почти безнадёжно. Ему удалось. Он понимал – простое везение.
Сокрушаясь, Вадим Сергеевич снял шапку, молча, постоял у сгоревшего остова, затем, как мог, исследовал дымящиеся обломки. Сомненья рассеялись, в живых никого не осталось. Значит и Лана Извольская нашла тут последний причал.
           Недавний снег почти припорошил лыжню, собаки скулили в сторонке. Что ж, надо двигаться в обратный путь.   
Короткие на севере зимние дни. Оставшиеся до избушки километры Вадим Сергеевич одолевал уже в сумерках. Вдруг собаки принюхались и пустились вперед.
- Дом почуяли? – насторожился им вслед.
          Но те, скрывшись в темноте, разразились заливистым лаем.  Вадим Сергеевич прибавил ход. Подойдя вплотную, обнаружил, что собаки, щетиня шерсть, стоят над человеческим телом, облепленным снежными хлопьями.
- Фу, Бриг, сидеть! - скомандовал Вадим Сергеевич, и скинул рукавицы, просунул руку к сонной артерии, ощутил тепло и слабый пульс. Облегчённо вздохнул: - Живой. Живая…». – Снял с ремня фляжку, влил несколько капель коньяку женщине в рот. Она поперхнулась, закашлялась. - Так, хорошо, давай ещё чуток, - сказал Вадим Сергеевич, переждав приступ кашля, и вновь влил коньяка.
- Ааах, - вырвался стон из груди.
          «Стало быть, та самая Лана? Корреспондент с упавшего вертолета?», - подумал Вадим Сергеевич.
         
 Решение пришло незамедлительно: всё необходимое для транспортировки у него имеется. Дав собакам команду «сидеть», он быстро добежал до ближайшей ёлки, вырубил пару хороших лап. Вернувшись назад, снял лыжи, стянул их патронташем, затем вытащил из рюкзака длинную верёвку и привязал к креплениям, накидал сверху лапника. И, наконец, уложил на эти сани пострадавшую, впрягся и, проваливаясь в снегу, двинулся в сторону дома. Собаки бежали чуть впереди, то и дело, скуля и оглядываясь.
           Наконец-то цель достигнута. Он ввалился в избушку, уложил женщину на нары, быстро, затопил печь. Засветил на столе керосиновую лампу и занялся пострадавшей. Мокрую одежду долой. Расстегнул и снял куртку, брюки, колготы, сдернул вязаную шапочку, по лежанке рассыпались до боли знакомые волосы цвета бронзы.

- Липка! – мысленно ахнул Вадим Сергеевич, - Липка, это ты?! Быть не может! Как ты попала сюда? Липушка, очнись, родная, я здесь, я рядом!
          Вадим Сергеевич метался по избушке вне себя, смешанные чувства охватили его. К удивлению и радости встречи прибавилось чувство тревоги, беспокойства за её жизнь. Раздев старую знакомую донага, он растирал её тело скипидарной мазью, ещё раз влил в разомкнутые губы коньяка. Она сглотнула, зашлась в кашле. Пока он подбрасывал в жаркую печку полешек, она на миг пришла в себя. По избушке носились тени, большой, заросший густой бородой человек в чёрном бесформенном свитере шагнул к ней с лампой в руках.
- Где я? – хриплым голосом спросила Лана.
- Липка, очнулась! Ты в надёжном месте, я с тобой, всё будет хорошо! – тормошил он её, но она опять впала в беспамятство. И опять он мял, растирал её тело. Она вновь очнулась на миг, когда он, стянув с себя свитер, надевал его на неё.

- Медведь…
          В её меркнущем, одурманенном сознании, от физической и нервной усталости, от доброй дозы спиртного промелькнуло: «Медведь, а я Маша, вот посплю, поем его каши и уйду домой», - и засмеялась странным и слабым смехом.
- Что ты сказала, Липка, повтори, что ты сказала? – тормошил он её. Но появившаяся было улыбка на её лице, уже растаяла. Он понял, что она просто спит спокойным, глубоким сном. Кожные покровы ровно окрашены, на щеках появился румянец, порозовели губы, пульс в норме. Еще подбросив в печурку дров, укутал в одеяло и, наконец, оставил её в покое. Сам спать не ложился. Взбудораженное сознание не находило покоя: «Какими судьбами она попала сюда?».  Вдруг его осенило: «Нужно проверить содержимое сумки, это я её знаю Олимпиадой Карасёвой». Когда он открыл её паспорт, там чёрным по белому значилась Извольская Лана Федоровна. На страничке о семейном положении обнаружился штамп о регистрации и расторжении брака с Извольским Романом Викторовичем. 
       
 «Ах, Липка, Липка, неужели я опять стал предметом твоих несчастий?! Если бы я не уехал…. А ты, знала ли ты, когда отправлялась сюда в командировку, что едешь на встречу со мной?  Лана, значит. Помню, ты не любила своё имя. Фамилия - дело наживное, вышла замуж и стала Извольская. Вот почему я совсем потерял твой след. Даже отчество изменила. Только для меня ты навсегда останешься Липкой Карасёвой…». 
Он развешал и пересушил её одежду, ошпарил кипятком и ощипал одну из добытых накануне куропаток, сварил, заправив лапшой. Накормил мороженым мясом собак. Приблизившись к лицу Липки, послушал - она дышала ровно, спокойно. Осторожно намазал ей обветренные губы жиром куропатки. Не удержался, нежно поцеловал. Сел напротив и пристально оглядел черты столь любимого лица. Она по-прежнему была хороша, его Липка. Конечно, не юная девушка, какой он запомнил её. Но зрелая в свой женственности, чуть округлившаяся, с безупречной фигурой. Не тронутыми временем остались волосы. Как любил он их, как запомнил на всю жизнь. Видно, что, не смотря на тридцать восемь с хвостиком, она ни разу не притронулась к ним краской, зачем портить земную красоту, данную тебе Богом?
Всю ночь его большая чёрная тень металась по стенам избушки, новые сомнения не давали покоя:
- Господи, сделай так, чтобы она серьезно не простудилась и не заболела. И тогда я поверю, что ты есть!

* * *

          Едва рассветные лучи осветили избушку через маленькое оконце, Лана проснулась, оглядела незнакомую обстановку. Она лежала на больших нарах, за столиком напротив, опустив голову на руки, сидел большой человек с тёмными волосами, в тёмной клетчатой рубашке с рукавами. Она смутно вспомнила, как кто-то большой и сильный не давал ей заснуть, мял и растирал ей тело. Он был в большом вязаном свитере. В тесной избушке до сих пор было тепло. Откинув одеяло, признала на себе тот самый свитер. Тихонько, чтобы не разбудить своего спасителя, она села, подтянувшись на локтях. Из вчерашнего беспамятства всплыло вдруг то, что этот человек называл её Липкой. Может, приснилось? А если не приснилось? И кто этот человек?
Чудаковатый Липкин отец, выходец из семьи староверов, давно утративший всякую веру, мало того, что сам имел чудное имя, отчество – Феопемпт Нафанаилович, так ещё и дочь свою единственную придумал назвать Олимпиадой. Липка с детства не любила своё имя, злобствуя за это на отца. Как её только не дразнили – Лимпа, Олимпа, липовое Лычко. Когда она пошла в первый класс, в год зимних Олимпийских игр в Саппоро, её стали дразнить «Олимпиадой Саппоро».
В пятом классе к ним в село приехала новая учительница литературы и, как-то услышав, что Липку в школе дразнят еще и рыжей, сказала ребятам:
«Она вовсе не рыжая, вы посмотрите, у неё волосы необычного цвета. Цвета благородной бронзы - той, что ценится в антикварных магазинах. Любая модница многое бы отдала, чтобы иметь такую красоту». Литераторшу дети любили, и больше не смели обзывать Липку рыжей. Галина Ивановна стала с тех пор любимой Липкиной учительницей, а литература любимым школьным предметом. Она самозабвенно писала сочинения, разучивала наизусть не только короткие стишки, но и целые поэмы, читала много дополнительной литературы. Одну из лучших учениц по гуманитарным предметам, Липку отправили на районную олимпиаду по литературе. С тех пор она надолго стала «Олимпиадой по литературе».  В год летних Олимпийских игр в Москве в 80-м, к ней приклеилась «Олимпиада-80».

Поступив в Томский Государственный университет на журфак, Липка мечтала о том, что возьмет себе литературный псевдоним и навсегда расстанется со своим странным именем. Вскоре узнав, что её непутевый папаша, вечно ищущий приключений, оставил мать и уехал вместе с заезжей «гастролершей», утвердилась в правильности своего решения - сменить ещё и отчество. 
А пока она оставалась Карасёвой Олимпиадой Феопемптовной, студенткой второго курса журфака. Подружка её, одноклассница Галина Крылова, поступила в Томский горный институт на отделение геологии. Загруженные учебой, подружки виделись редко. Такой случай представился на ноябрьские праздники. Их обязали идти на демонстрацию, и подружки, не попав на выходные в родительский дом, коротко свидевшись после демонстрации, договорились встретиться завтра на загородном катке, где обычно катались студенты.

После обеда в назначенный час Липка была на месте, ждала подругу у ограды корта. Галина всё не появлялась, и Липа решила покататься одна. Там уже катались парами, и группами, а она уединилась в самом конце катка, старательно отрабатывая торможение. Прошло около часа, но Галина не пришла. Между тем на катке становилось всё многолюднее, включили музыку, заметно смеркалось. Липка каталась вдоль барьера, когда на очередном круге её чуть не сшиб молодой человек, зацепив и больно ударив по руке. Её догнал окрик:
«Это, кто так поздно отпустил маленькую девочку гулять?».
Она хотела на практике отработать своё умение тормозить и ответить наглецу на его выпад, но не рассчитала угол торможения и, прокатившись вперед несколько метров, грохнулась на лёд. Молодой человек ринулся следом, а подъехав, сказал с тревогой:
«Что ж ты так неосторожно!».

Она лежала на спине, слетевшая шапочка валялась в стороне, а по льду разметались локоны цвета благородной бронзы. К своему изумлению студент Горного института, Вадим Кружилин, обнаружил, что маленькая девочка – это взрослая девушка, просто маленького роста. На него сверкнули ярко зелёные глаза, и выражение их не предвещало ничего хорошего.
- Не всякому же быть таким большим и неотесанным!
- Ой, простите, ради бога, мне показалось….  - Он протянул ей руку, чтобы помочь подняться.
- Ни за что не прощу, и как-нибудь сама управлюсь. Медведь!
- Но, чем я могу искупить свою вину, прекрасная незнакомка?
- Килограмм шоколадных конфет «Мишка на Севере»!
- Прекрасно, а где мы встретимся?
- Я пошутила. И встреч не ищу.
          Оправившись, она уже спешила к выходу, держа в руке шапочку, давая ему возможность оценить свои прекрасные волосы. Он скользил рядом.
- Но хотя бы имя назовите, неужели вот так и расстанемся?
- Маша я. А ты, выходит, Медведь!

Вадим Кружилин, хотя и числился студентом второго курса, на самом деле был старше своих однокурсников. Сразу после школы он поступил в этот ВУЗ, только учеба не задалась, то ли дурака провалял, то ли выбрал не тот факультет. Нахватал хвостов, кое-как пересдал и, переведясь на заочное отделение, устроился работать на завод. Первый курс так и остался незаконченным, когда Вадима призвали в армию, в морской флот на три года.
Армия выбила из Вадима всю гражданскую дурь и, вернувшись, он решил восстановиться на дневное отделение. Перед ним встал выбор: восстанавливаться на свой факультет на второй курс или пойти на другой факультет с первого курса. Он выбрал первый вариант, решив на этот раз серьезно заняться учёбой.
Вчерашний случай на катке не выходил из головы, эта гордая девчонка чем-то зацепила его. Он даже увидел её во сне, окликнул: «Маша!», но она не обернулась. Он вспоминал её чудные волосы, и такие яркие, цвета морской волны глаза. Он всегда имел успех у девушек, а эта не задержалась, не польстилась на его намек о встрече. 

Девятого ноября, едва закончились лекции, Вадим пришел в общежитие, и собрался в ближайший гастроном прикупить молока и батон на ужин. Он уже спустился на первый этаж, как сердце его радостно ёкнуло - на вахте он увидел вчерашнюю незнакомку. В первый момент ему даже показалось, что она здесь из-за него. Но остановившись, он услышал, что девушка спрашивала про Галку Крылову. Это была его однокурсница. Девчата жили на втором, а ребята на третьем этаже общежития.
Девушка не успела увидеть его, он быстро вышел на улицу. Сердце в груди трепетало, почему-то подумалось: «Это судьба!». Он заторопился, собирая по карманам мелочь. Забежав в гастроном, прошёл к витрине с кондитерскими изделиями и обескуражено уставился на ценник конфет «Мишка на Севере». На ту сумму, что находилась в его кармане, он сможет приобрести разве, что две конфетки этого злополучного «Мишки». На все деньги купил ярких ирисок «Кис-кис». Рассовав их по карманам, Вадим бегом помчался обратно, боясь, что девушка уйдёт. Впрочем, теперь он знал, где её искать.

На самом деле Липка пришла по другому поводу. Так и не дождавшись вчера подруги, она решила узнать, что случилось - может быть из деревни какие-то плохие новости? Оказалось, что Галка простудилась на демонстрации и заболела. Сегодня в связи с недомоганием она опять пришла раньше и завалилась в постель. Соседки по комнате ещё не вернулись из кино, и Липа вызвалась сходить на кухню за чайником. Вернувшись назад с кипятком, она обнаружила в комнате нового гостя – вчерашнего парня с корта. Его белозубая радушная улыбка настолько обескуражила Липку, что, когда он начал вынимать и ссыпать на стол ириски, она тоже рассмеялась в ответ. Он балагурил, не умолкая, со счастливым выражением на лице рассказывая Гале, как вчера встретил её подругу на катке, и как сегодня по счастливому совпадению снова увидел её в вестибюле общежития. Потом обратился к обеим:
- Девчонки, это дело надо отметить, просто так в жизни ничего не бывает! Только вы сначала скажите, как вас зовут, действительно Маша?
Липка молчала и улыбалась. Теперь она хорошо разглядела молодого человека, и он не казался ей самоуверенным ловеласом, как вчера. Это был очень приятный парень, открытое лицо, выражение карих умных глаз не вызывало сомнения - он искренний и добрый малый.

- Олимпиада её зовут, а попросту Липа, - ответила за неё Галина.
Липка возненавидела в этот момент подругу. Ну, зачем она назвала её имя, уж лучше бы оставалась Машей в его глазах.
- Очень приятно, Липа. А я Вадим Кружилин, однокурсник Галины. Какое счастье, что ты, вы, пришла к ней.
- Да, ладно уж, не церемонься Вадька. Липка - свой парень! Это моя подружка и одноклассница, чтоб ты долго не мучился. Она ненавидит своё имя, и сейчас убьет меня подушкой.
- И убью! - угрожающе протянула Липка.
- А лежачих да еще больных не бьют, - возразила Галка.
- Девушки, не ссорьтесь, пожалуйста. Липа, очень даже хорошее имя, необычное, я например, никогда таких имен не встречал. Липа, а можно на «ты»?
- Можно, - снова рассмеялась Липка.
- Тогда надо отметить нашу встречу.
- Отметим. Галине чай с медом нужен, с липой или с малиной.
- Сейчас организуем, - Вадим убежал.
- Ну, что подружка, ты никак втрескалась?
- Ой, Галка, кажется, да.
- То-то я и смотрю, ты сама не своя.
          Вадим, как вихрь, без стука ворвался обратно.
- Ну вот, девчонки, раздобыл! Малина есть, мед, есть.  И Липа тоже есть, - при этих словах он взглянул на Липку.
- Ну, вот, началось.
- Я не хотел тебя обидеть, мне, правда, нравится твоё имя. Никогда не пил чай с малиной в присутствии Липы. Это, должно быть, исцеляет мгновенно!
- А у нас, что - появился ещё один больной?
- Почти, - ответил Вадим. Девчата засмеялись, парень расплылся в улыбке.
          Молодые люди не заметили, как быстро прошло время. Галина чувствовала, что третья лишняя в их компании и сама намекнула «не надоела ли гостям хозяйка?»
- Ой, Галка, мне же и впрямь идти надо, - спохватилась Липка, - ещё зубрить философию.
- Я провожу, - обрадовался Вадим.
- Выздоравливай, Галчонок, - Липка поцеловала подружку.
- Галка, ты настоящий друг, - подмигнул Вадим Галине в дверях.
По дороге в общежитие они, казалось, узнали друг о друге всё. Любимые книги и фильмы, любимая музыка - многое совпадало. Выяснилось, что день рождения у обоих восьмого числа, только месяцы разные, и встретились они тоже восьмого.
- Так много общего просто так не бывает, - сказал Вадим у входа в общежитие.
- Это простое совпадение.
- Совпадение чего?
- Ну, всего, в чем совпадаем.
- А можно я спрошу, может быть, мы в этом тоже совпадаем?
- Спрашивай.
- Ты мне очень нравишься! А я тебе?
- И ты мне, что тут особенного, люди встречаются…
- Ты не договорила…
- Нужно?
- Очень нужно!
- Тогда договаривай сам.
          Вместо ответа он неожиданно обнял и поцеловал её, она не сопротивлялась, так надёжно и уютно было в его объятиях.
- Липа.
- Что, Вадим?
- Боюсь тебя спугнуть, но со мной происходит что-то невероятное, мне так хорошо с тобой.
- И мне.
- Когда мы увидимся снова?
- Через неделю на выходных.
- Но это целая вечность! Давай, завтра?
- Тогда завтра, после лекций.
На следующий день, как и условились, Вадим ждал у входа в общежитие.
- Привет!
- Привет!
          Вновь его карманы были набиты ирисками, она засмеялась:
- Все откупаешься? У нас с тобой времени полтора часа.

Вместо условленных полутора часов, прогуляли до сумерек. При расставании он вновь поцеловал её, она ответила. Оттолкнувшись от него руками, хотела убежать, он задержал и вновь обнял, уткнулся лицом в её шапочку.
- Липа!
- Угу.
- Я хочу, чтоб между нами всё было ясно и понятно.
- Ну, проясни обстановку.
- Липка, я не спал сегодня ночью и все понял.  Я люблю тебя! А ты?
- А я тоже не спала.
- Почему?
- Кажется, всё потому же.
- Липка, кажется или любишь?
- Только ты не задавайся.
- Не буду.
- Люблю.
- Повтори.
- Это ты повтори. Ты, как медведь, тебе нужно всё сразу.
- Липушка, я не медведь, с тобой я становлюсь добрым Мишкой. А повторить могу тысячу раз - я люблю тебя, и мы с тобой поженимся.
- А кто учиться будет?
- Да, конечно, но пообещай мне, как только мы получим дипломы, так сразу и поженимся. Ты пойдешь за меня?
- Пойду. Но раз между нами всё так предельно ясно, нам нужно определиться со свиданиями, когда-то и учиться надо.

Как уговорились, встречались они два-три раза в неделю, не в ущерб занятиям. Но встретившись, не могли, не имели сил вновь расстаться. Это была любовь и страсть с первого взгляда. Весь Липкин курс знал о романе.
Горячая и бескомпромиссная Липка, отчаянная спорщица и задира, замирала только в его объятиях. Иногда спорила с ним, сверкая молниями своих дерзких зелёных глаз, он обрывал её на полуслове, схватив в охапку, поднимал выше своих плеч и кружил, любуясь горячим румянцем щек, развевающимися бронзовыми волосами.
- Ну, всё, остудила свой пыл?
- Остудила. Пусти, большой и сильный.  Легко тебе все силой решать.
- Ну почему силой. Разве я тебя подавляю, я тебя просто успокаиваю. В кого ты только такая уродилась?
- В папашу, Феопемпта Нафанаиловича.
- Не понял. Это, кто такой?
- Да так, ты всё равно не знаешь.

На самом деле она не хотела, чтобы Вадим знал об её отце. Она действительно, как две капли воды, была похожа на него. От матери взяла только маленький рост. Внешность, волосы и характер - всё от отца. Она, конечно, любила его в душе, только не могла простить предательства по отношению к матери.
Расставались влюбленные только на время каникул, уезжая в деревни в отчие дома. Вадим напрашивался в гости к Липке, но она ссылалась на то, что ему ещё рано представать под взгляды деревенских кумушек. Пойдут ненужные разговоры. Липке на них наплевать, а вот мать ещё не отошла от выходки мужа, ей и так тяжело.
На третьем курсе, когда приближалась годовщина их встречи, Вадим пригласил Липку восьмого ноября на тот же каток, только ранним утром, пока еще мало народу. Они встретились на автобусной остановке. День выдался морозным, и Липка ругала его: «Зачем тащиться такую рань?» Но Вадим только загадочно улыбался. Она видела, что карманы его опять набиты ирисками. Хмыкнув, спросила:
- Дались тебе эти ириски? Не надоели?
- Нисколечко, они мне тебя напоминают, а тебе надоели?
- Нет, прости, я так.
- Липка, ну что с тобой, ты злишься на пустом месте.
- Не выспалась, вот и злюсь.
- Ну, иди сюда, мой маленький, - он гостеприимно распахнул полы куртки, - поспи у меня на руках.
         
 Липка с удовольствием уткнулась носом в его тёплую широкую грудь.
- Вадька, я, конечно, вредная бываю, но ты должен знать, я тебя очень люблю. Ты меня не разлюбишь?
- Ты не вредная, ты просто ёжик. Маленький колючий ёжик.
- Вадька!
- У?
- Вот тебе и «у». Мог бы девушке в любви объясниться.
- Я всё скажу тебе на корте, Липка, не мешай, я тоже спать хочу.
- Ах, спать, ну и спи, Топтыжка! – она хотела отстраниться от него, но он еще крепче сжал её в объятиях.
- Маленькие ёжики должны зимой спать в тёплой норке, - гладил непокорные волосы.
Она вдруг задышала часто-часто.
- Липка, что с тобой?
- Так ёжики пыхтят.
- Дурочка, я напугался.

На катке ёще никого не было. Он предложил Липке покататься одной, а сам, выехав на середину корта, начал выписывать большую восьмерку. Когда след от коньков четко обозначился, разбросал по этой линии ириски. Лёд украсился ярко-оранжевыми фантиками конфет. Липка подъехала к нему с улыбкой. Он взял её за локти притянул к себе:
- Я тебе обещал в автобусе, что всё скажу. Ты знаешь, что значит этот знак?
- Еще бы, ровно год назад мы здесь впервые встретились, это было восьмого числа…
- Все правильно – это наша с тобой цифра, дни рождения у нас с тобой тоже восьмого. А ещё?
- Ну, не знаю, что ты ещё наметил на это число.
- Ты, конечно, гуманитарий, а я грызу гранит точных наук, и в математике этот знак обозначает бесконечность, мы же сейчас его видим не как восьмёрку.
- Ну, уж ладно, элементарные вещи я тоже знаю.
- Липка, давай поклянёмся на этом месте - любить друг друга бесконечно!
- Вадим, такими вещами не шутят, и вообще, кто знает, что будет с нами хотя бы через год. Может быть, ты первый разлюбишь своего ёжика.
- Нет! Клянусь: буду любить тебя бесконечно, до конца своей жизни.
- Вадька, я не могу давать такие страшные клятвы, мне даже не по себе стало!
- Но почему? Ты не уверена в себе?
- Я уверена здесь и сейчас, жизни без тебя не представляю, но заглянуть в бесконечность…
- Первый раз вижу тебя такой нерешительной…
- Но Вадим!
         
Он, казалось, обиделся, молчал всю обратную дорогу, думал о чем-то. Липка тоже притихла, хотя в душе ликовала, раз он решился на такую клятву, значит, любит её действительно очень сильно.
Между тем, время шло, убыстряя свой бег, влюбленные вышли на пятый курс. В этом году их знакомству исполнилось три года. В следующем году они планировали сыграть студенческую свадьбу, чтобы при распределении их без проблем направили в одно место.
По правилам заявление подавалось за два месяца до регистрации. Вадим убедил Липу подать его именно сейчас, чтобы в первых числах февраля их брак зарегистрировали. Им предложили дату: «шестое февраля», они в унисон, как оглашенные, закричали: «А можно восьмого?!» Работники загса удивились, но после недолгих объяснений будущих молодоженов согласились на восьмое.

В новогоднюю ночь Вадим с Липой планировали на студенческой вечеринке отпраздновать помолвку. Вадим пригласил Липу встречать Новый год с его однокурсниками. Уже было приготовлено всё необходимое для праздничного стола, когда Липу вдруг вызвали на переговорный пункт. Она думала, что мать хочет поздравить её, но в трубке телефона раздался незнакомый голос, звонила соседка, сообщая, что Липкина мать тяжело заболела. Липка, отложив дела, договорилась в деканате и, с трудом купив билеты на поезд, отправилась домой, в деревню. Мать слегла в одночасье, вдруг почувствовав слабость, отказывалась от пищи, жаловалась на боль в груди. Липка два дня просидела у постели больной, а дождавшись, когда пройдут новогодние торжества, наконец, увезла её в районную больницу. Её убедили вернуться и продолжить занятия, пока будет проведено обследование и назначено лечение. Сейчас её присутствие здесь не нужно.

Липа вернулась в Томск, началась зимняя сессия. С Вадимом виделись редко, он тоже вышел на сессию. На зимних каникулах они, наконец, планировали поехать знакомиться с родителями, сначала к Вадиму, затем к Липкиной матери. Липка звонила несколько раз в деревню, вызывала на переговоры всё ту же соседку, та сообщала, что матери стало лучше. Уже куплены были билеты, чтобы поехать к Вадиму домой, оставалось закупить кое-какие подарки. Липа отправилась к нему в общежитие, чтобы посоветоваться на этот счёт. Забежала в комнату к Галке, девчата встретили её настороженно и быстро ушли, оставив подружек вдвоём.
- Галка, что это с ними?
          Галина посмотрела на Липку как-то жалостливо и вместо ответа сама задала вопрос:
- Лип, ты к Вадиму пришла?
- Ну да, мы же едем к нему.
- Липка, не ходи к нему, - Галина смотрела на подругу умоляющим взглядом. - Мне не хочется тебе говорить, но ведь тебе и шагу ступить не дадут. Вон, правдолюбцы под дверью уже подслушивают…
- Красивая и смелая? – только и спросила Липка, сразу разгадав двусмысленные взгляды сокурсниц Вадима.
- Ну, вообще, да. Крашеная блондинка с третьего курса, он тут с ней на Новый год…
           Липка, стремительно вскочив, направилась к дверям.
- Нет, Липушка, нет, не ходи туда, не позорься! И вообще, может ещё всё образуется. Ты знаешь, эта особа, она со многими не прочь, а тут такое! Сегодня предки её в деканат приходили, Вадьку декан вызывал. Он сам ходит как туча, мне его, паразита, даже жалко. Липка, ну пойми ты, у мужчин так бывает, ну выпил он лишнего с друзьями, а тут эта! – Галка заступила ей дорогу.
           Липка стояла, как каменная, затем решительно оттолкнула подругу. Та опять взмолилась:
- Не ходи, Липка! Да на тебе же лица нет!
- Никуда я не пойду, к матери поеду. Пусти, всё кончено!
          Галка лепетала ещё что-то о родителях блондинки, что они пригрозили Вадиму, либо он женится на их дочери, либо они пишут на него заявление.
- Это же нечистоплотные люди, таким путем… Вадька сам не рад, - семенила она вслед за подругой.
          Из кухни по ходу коридора уже выглядывали любопытные девчонки. Галка, поравнявшись с ними, замолчала, а Липка наигранно весело попрощалась с подругой:
- Дальше не провожай, до встречи в деревне. Пока, девчата!
          Она не видела перед собой ничего, обида, горькая, обида всё затмила собой. В холле общежития её окликнул приятель Вадима, она даже не кивнула ему. На автобусной остановке её настиг Вадим, видимо предупрежденный другом, окликнул:
- Липа, подожди, я всё объясню, - он нелепо, виновато улыбался. Вид Липкиного мертвенно-бледного лица испугал его. Уже не дерзкие зелёные глаза глядели ему прямо в душу: боль, душевная мука, презрение к предательству, всё отразилось в этом взгляде. Он осёкся и, не смея больше преследовать её, еле переставляя чугунные ноги, вернулся в общежитие. Как был, в одежде упал на кровать лицом вниз, накрыл голову подушкой. Пролежал так без движения до глубокой ночи, без сна, терзаемый горьким раскаянием. Ночью, когда ребята вернулись в комнату и, не зажиная свет, улеглись в свои постели, Вадим резко подскочил, начал в темноте искать верхнюю одежду.
- Вадим, ты куда? Не дури, утро вечера мудренее.
- Если любит, простит, Вадим, ложись спать!
- Не простит, потому что любит. Такое не прощают! - он включил свет, оделся и, не смотря на уговоры товарищей, ушёл из общежития.
О чём он думал, в который раз завершив очередной круг вокруг общаги? Как выйти из этой неприятной ситуации: пойти на поводу у обстоятельств или добиваться, во что бы то ни стало, Липкиного прощения? Он выбрал второе, рассчитывая на время.

***
Жизнь Липки с того злополучного дня пошла под откос. Она не успела ещё пережить предательство Вадима, как новое известие – у матери подозрение на онкологию - заставило страдать с ещё большей силой. Она моталась теперь между домом и районной больницей, умудряясь при этом не запускать учёбу. Мать, в конце концов, положили в областную Томскую больницу и готовили к операции. Липке стало немного легче, теперь она каждый день могла навещать маму. 
Вадим пытался несколько раз поговорить с ней, но она, окончательно оправившись, не подпускала его. Он больше не видел боли в её глазах, там была ненависть и презрение. Олимпиада очень изменилась, как-то разом повзрослела, что ли. Подхватить бы как прежде её в охапку и усмирить, кружа в воздухе. Но как осязаемое препятствие висело его предательство, и он не смел обращаться с ней как прежде.

В начале марта матери сделали операцию, но буквально на второй день вызвали дочь к заведующему отделения. Выражая сочувствие, он сообщил Липке, что опухоль была неоперабельная, больной осталось жить месяца два, не больше. Посоветовал забрать мать домой. Липа плакала безутешно прямо у него в кабинете. Доктор, повидавший немало человеческого горя, отошёл к окну:
- Возьмите себя в руки, в жизни есть вещи, неподвластные нашим желаниям.
- Но мне некуда её отвезти, вернее, не на кого оставить, мы с ней вдвоём, там, в деревне она никому не нужна, а я через месяц выхожу на диплом, что мне делать, доктор?! Оставьте, умоляю, оставьте её в больнице, я сама буду ухаживать за ней. Переночую на стульчике, но учёбу не брошу, я совсем одна, а ведь у меня вся жизнь впереди, если не получу профессию, да ещё без мамы, пропаду в этой жизни.
Врач, расспросив у Липы о том, где она учится и живёт, добавил:
- А вы представляете, насколько сложен уход за такой больной, готовы ли вы к этому? Со временем она совсем перестанет передвигаться сама.
- Тем более, кому я могу её поручить? Только оставьте её при больнице, пожалуйста!

- Хорошо, мы подумаем, приходите завтра, мы окончательно обсудим этот вопрос.
Придя на другой день после занятий в больницу, Липа не застала мать в палате, с ужасом подумала, что доктор выписал мать. В растерянности брела по коридору, когда её окликнула медсестра с поста:
- Вы к Карасёвой? Её перевели в другую палату, идёмте, я покажу.
          Она увела Липку в хозяйственный блок, в узенькую палату-пенал. Там, на кровати, что стояла вдоль торцовой стены, лежала её мама. Другая кровать была поставлена, к изголовью, образуя букву «г». 
- Тут вы сможете ночевать сами. За всем необходимым обращайтесь к санитаркам и медсёстрам.
- Спасибо вам большое.
- Не меня благодарите, заведующего отделением, вообще, таких тяжелых больных обычно забирают домой.
 
         Липка была благодарна заведующему отделением. Она поклялась себе: «Есть же на свете добро и справедливость!  Пройдут годы, и я сохраню в себе эти добродетели, вспоминая того же доктора».
С этого дня Липка практически переселилась в палату матери. Она ухаживала за ней и тут же готовилась к занятиям. На некоторое время мать почувствовала себя лучше. По ночам, погасив свет, они подолгу разговаривали. У Липки даже появились сомнения, а так ли плохи дела, ведь бывают врачебные ошибки? Она встретилась с доктором и высказала свои сомнения.
- Не буду вас обнадеживать, такое бывает, мы даем ей хорошее обезболивающее, но пройдет время, она почувствует себя хуже и не сможет без них обходиться, но в любом случае, исход один.
Всё свершилось, как говорил врач. Временное улучшение сменилось ухудшением, мать таяла на глазах. Так прошёл март. В апреле ей становилось всё хуже. Однажды вечером, превозмогая боль, она вдруг стала рассказывать Липке о муже, просила дочь не держать на него зла, он ведь всё-таки ей отец:

- Он ведь тебя любил да и меня не обижал, только всё места себе не находил, видно, не пара я ему была. Он, папка твой, добрый, бывало, за слабого заступится по справедливости. Вот и меня защитил, как умел. После войны тяжело, голодно было. Отравила меня мать в город, на рынок. Собрала в узелок несколько картошин, табак (мы его сами растили), вязанку лука, чеснока, говорит: «Может, обменяешь на керосин, соль, сахар или спички». Мне тогда было уже годочков двадцать, ростом маленькая, да и так, заморыш, подростком смотрелась. Выменяла я своё добро на килограмм сахару кускового, бутылку керосина. Пошла обратно на вокзал, решила путь спрямить через переулок, а люду тогда всякого было, кто честным трудом кусок добывал, а кто воровал, грабил. Вышли из подворотни три жулика, и давай меня стращать: Отдавай, - говорят, - что несёшь по-хорошему, а то хуже будет! А я не так за себя испугалась, как за добро своё, уцепилась за котомку, прижала к себе и бежать. Да не тут-то было, окружили они меня с трех сторон, и давай толкать от одного к другому. У меня уж слезы из глаз от обиды, от боли. Вдруг смотрю, бежит парень навстречу, кричит: «Эй, отпустите девчонку!» Сам худощавый. Они меня бросили, и на него втроем. И говорит он мне: «Беги!» А я думаю: «Как же так, он меня защитил, а самого теперь побьют ни за что?» Подобрала палку, одной рукой добро своё держу, а другой давай их тузить вдоль хребта. Откуда только силы взялись. Потом изловчилась да палку-то парню передала, а сама к нему рука об руку встала. Тут ещё люди появились, эти трое убежали. Пошёл он меня провожать, говорит: «Издалека, подумал, девчушка. Совсем, малёк. А ты уж вроде немаленькая, вон смелая какая!» Хохотали с ним до самой железки, как я их палкой по спине возила. Напросился он меня провожать до дому, всё шутки да прибаутки свои рассказывал. Привела, накормила, чем было, а он и говорит матери: «Отдай, тётка, замуж её за меня, весело будем жить, друг дружку в обиду не дадим». Поглянулся он мне, что веселый такой, что защитил от бандитов, я и согласилась. Хоть баламут был, всё ему куда-то уехать хотелось, но трудился в совхозе честно. Когда первенец наш умер, больно он убивался, опять звал меня: «Давай уедем отсюда на юг, там поправишься, ещё родишь». Я отказалась. Когда ты родилась, да на него так похожая, он всё радовался: «Моя кровь, сам имя дам. Пусть ей сопутствует удача».
Липа слушала, с удивлением замечая, что многое взяла именно от отца. Сама маленькая ростом, она всегда бросалась на помощь слабому, беззащитному. Её кипучая энергия тоже от него. А страсть к литературе? Да ведь он просто не развил свой дар до конца, малообразованный не находил иного выхода своему таланту, как только выплеснуть его на публику.

 Мать была тихой и кроткой женщиной, а он, Феопемпт, вечно искал приключений. Его фантазиям не было предела: то он рвался в Арктику, то мечтал уехать на юг, выращивать плантации винограда. Вечно ему хотелось чего-то нового.  Вот и ей, Липке, дал звучное имя Олимпиада. А сколько знал он невероятных историй и придумывал их на ходу. Деревенские люди очень метко дают друг другу прозвища, так Феопемпт со своим неудобопроизносимым именем и буйной фантазией стал просто: Сходу. Так и говорили: «Вон у Сходу спросите, он всё знает».
Феопемпт регулярно посещал местный очаг культуры. Уже, будучи зрелым мужчиной, мог появиться не только на вечернем, но и на детском сеансе фильма. Стоило только порваться плёнке, и зал оглушительно свища и топая ногами, кричал киномеханику: «На мыло!», как тут же включали свет и на сцену стремительной походкой выходил Феопемпт. Доморощенный артист, с подобающим видом начинал своё выступление:

  Скажи-ка дядя, ведь недаром
Москва, спаленная пожаром,
Французу отдана…

Ко мне он кинулся на грудь;
Но в горло я успел воткнуть
И там два раза повернуть
Мое оружье… Он завыл,
Рванулся из последних сил.
Или
Ты помнишь, Алеша,
Дороги Смоленщины?
Как шли проливные дожди?

Как по мановению волшебной палочки все затихали и с удовольствием слушали доморощенного артиста, иногда награждая его бурными овациями. Липка, маленькой девочкой, тоже с восхищением слушала отца, наивно полагая, что всё это он сочинил сам.

Когда в школу приехала учительница литературы, ставшая потом её любимым педагогом, знания легли на подготовленную отцом почву. Только теперь Липа с удивлением узнавала в монологах отца стихи Лермонтова, Пушкина, Твардовского…  Стоило ей дома развернуть стихотворение или поэму для разучивания наизусть, как Феопемпт уже декламировал её на память, удивляя и восхищая дочь. 
Всё это вмиг пронеслось перед глазами Липки, и тёплый доверительный рассказ матери вновь разбередил душу.
- Вот ты, как, мама. Он ведь нас с тобой бросил!
- В жизни всякое бывает, дочка. Пройдут годы, может, ты по-другому посмотришь на своих родителей.
Ранним утром следующего дня Зоя Фёдоровна тихо скончалась у Олимпиады на руках. Чтобы увезти и похоронить мать в родной деревне рядом с бабушкой, организовать поминки, помогли сердобольные соседки, администрация совхоза, главный врач больницы.

Вернулась на занятия Липка опустошенная, убитая горем. Отец не приехал на похороны, да она и не знала, где искать его. Обида застила всё. Она забыла слова матери, восприняв эту обиду лично на свой счёт, твердо решила сменить не только имя, но и отчество взять материно – Фёдоровна.
Уже выдали темы к дипломным работам, а она всё не могла взять себя в руки. Безучастная ко всему, сидела на лекциях, уставившись в одну точку, думала о своём горе, вспоминала до мельчайших подробностей разговоры с матерью.
В их группе был один рыжий сухощавый парень в очках, буквоед и педант. Говорили, дома у его отца, профессора филологии, была чудесная библиотека. Профессор читал лекции и у них на кафедре - такой же рыжий и манерный, как сын, со звучной фамилией Извольский. Роман, так звали отпрыска профессора, откровенно заглядывался на Липку. Девчата шутили: «Липка, выходи за Извольского, его папаша вам обоим карьеру обеспечит». 

Тогда у Липки всё ещё было прекрасно и безоблачно в жизни. Теперь, когда мир показался с овчинку, именно Ромка пришел ей на помощь. Вернее, она и раньше не отказывалась от его помощи, всегда расценивая их отношения, как чисто дружеские. Он водил её по нужным библиотекам, помогал подбирать материал по теме. Однажды они засиделись в университетском читальном зале. Закончив занятия, шли по узкому плохо освещённому коридору. Навстречу им шагал парень. Свет падал у него за спиной, рельефно вырисовывая силуэт крепкого сложения. Липку, как током ударило. Ещё не различив лица идущего навстречу, она поняла, что это Вадим. Он шёл неспешной походкой, явно поджидая её.
- Здравствуйте, Липа, можно тебя на минутку?
- Зачем?
- Поговорить.
- Нам не о чём больше разговаривать. Кстати, познакомься - Роман, мой будущий супруг. - В её глазах опять засветились злые огоньки.
           Вадим понял по ошалевшему виду парня, по всегдашней её манере говорить, не задумываясь, что Липка играет.
- Липа, это неправда.
- Ты так полагаешь? Роман, скажи ему, и вообще нам уже пора, мы ведь обещали твоим родителям быть без четверти шесть у вас дома.
- Да-да, извините, нам пора, - Роман обнял её за плечо. - А в чём, собственно, дело?
Вадим смотрел исподлобья:
- Значит, так?
- А ты думал, иначе?
- Липа, выслушай меня хотя бы один раз! Ведь ты же…
- А что я? Советую чаще пить чай липовый с мёдом, помогает.
- Липа, я тебя прошу!
- Это я тебя прошу, уходи из моей жизни, и никогда, слышишь, никогда больше не приближайся ко мне!
           Вадим пошёл прочь, а когда обернулся, увидел, как Липка страстно впилась приятелю в губы. Он поспешил на выход.
- Рома, прости. Я… Этот человек… И спасибо тебе огромное, Ромка, ты настоящий друг. - В этот раз она совершенно искренне обняла его и поцеловала в щёку.
- Да, я часто видел вас раньше вместе… Липа, скажи, твое решение твёрдое?
- Ты насчет чего?
- Ну, насчет этого парня, ты, правда, решила с ним расстаться?
- Правда, Рома, правда.
- Липа, ты вот говорила насчет моих родителей, что они ждут нас. Я могу пригласить тебя к себе в гости, а заодно нашу библиотеку посмотришь?
- Роман, ты что, там же Виктор Григорьевич!
- Ты думаешь, профессора не люди? – улыбнулся Роман. - Кстати, их не будет сегодня дома, они уехали на дачу, а их бедный сын один в огромной квартире. Я приглашаю тебя. – Он смотрел на нее глазами, полными мольбы и надежды.
- Принимается! - с вызовом ответила Липка. Она ещё полна была чувством отмщения.

Квартира Извольских поразила Липку размерами, отдельным кабинетом профессора, его богатой библиотекой. Там, перебирая взглядом корешки невиданных доселе изданий, Липа застряла надолго. Роман занялся на кухне приготовлением ужина.
- Кушать подано! - Роман торжественно стоял в дверях гостиной, приглашая Липку церемонным жестом к столу.
           На столе все, что положено – закуски, коньяк. Изрядно опьянев от первых глотков, от пережитого потрясения, кажется, впервые почувствовала, что отошли все печали, отпустили её из своих железных тисков.
Роман включил музыку и пригласил Липу на медленный танец. Она обвила его плечи руками, положила голову на грудь и пробормотала:
  - Ой, Ромка, я, кажется, полюбила всё человечество в целом.
- А меня?
- И тебя в том числе.
- В числе прочих?
- Ну, Рома, не придирайся, ты классный парень, настоящий друг и товарищ.
  - Интересно, а что ты обо мне думала раньше?
- Ну, я, например, думала, что у тебя на уме только учёба. Конечно, с таким отцом не могло быть иначе. 
- Ты будто упрекаешь меня отцом.
- Ромка, какая ты всё же заноза, ты же видишь, что девушка немного пьяная, не в себе. Я не упрекаю тебя отцом, просто для меня он такая величина, а ты его сын.
- Ты не допускаешь, что профессора тоже люди, со своими чувствами, желаниями и слабостями?
- Ну, какие у вас ещё могут быть желания? Дом - полная чаша. Нет, больше я сюда никогда не приду.
- Почему, тебе плохо со мной?
- Нет, с тобой хорошо, но мне тут страшно - я ещё никогда не бывала у таких людей…
- Липка, тебе действительно хорошо со мной?
- Ой, а почему мне должно быть плохо? Очень даже хорошо, - Липка остановилась, нетрезво моргая ресницами.
- Ну, тогда, может, поцелуешь меня. Как сегодня? Я чуть с ума от счастья не сошёл.
- Ой, Рома, от какого счастья?
- Липа, я должен тебе сказать…  В общем, ты мне давно очень нравишься. В общем, люблю я тебя…Вот!
           У Липки пьяно кружилась голова, хотелось спать, хотелось плакать. Как давно не было у неё спокойно и тихо на душе. Она заплакала, опять уронив голову Роману на грудь.
- Липочка! – он подхватил её на руки и унёс на диван, целовал в мокрые щёки, глаза, искал губы…. Она отстранилась на миг, и вдруг ответила ему на поцелуй.

Утром, едва забрезжил рассвет, Липка проснулась с тяжелой головой, с ужасом оглядела чужую обстановку. Она обнаженная в чужой постели, а рядом…  Она всё вспомнила, испытывая отвращение, схватила одежду и ушла в ванную. Там, стоя под горячим душем, думала с горечью: «Что я наделала? А впрочем, мне теперь все равно. Что-то он вчера лепетал о своей любви…». В дверь постучали:
- Липа, ты в норме?
- Да, да, всё хорошо, - быстро одевшись, она поспешила выйти, стараясь не встречаться с ним взглядом. – Пора в институт.
           Но он перехватил её руку:
- Липа, мы сегодня после занятий идём с тобой в загс. У тебя есть с собой паспорт?
- Это зачем, Роман?
- Я делаю тебе предложение.
- Роман, ты мне ничего не должен, я сама пришла сюда, сама…
- Липка, не заставляй меня ненавидеть себя. Я бы не сделал этого, не будь уверен… Ты, может быть, сомневаешься в моих чувствах?
- В твоих – нет. А мои чувства тебя интересуют?
          Роман смотрел ошарашено:
- Я думал…. Ты сказала, что тебе хорошо со мной…
- Рома, поехали.
- Ты не дала ответ на моё предложение.
- Хорошо, я подумаю. Прости, сейчас мне плохо после вчерашнего застолья.
- Хорошо, я буду ждать.
         
Липка не спала в эту ночь, раздумывая над предложением Романа. Кроме досады на себя, чувствовала вину перед ним: «Отказать ему? Он оказался честным парнем, возможно у него и впрямь ко мне чувство. С положением его родителей он мог бы найти себе партию достойней меня, значит с его стороны всё серьезно. Многие умудренные жизненным опытом женщины говорят: «Лишь бы тебя любили». А если соглашусь, с моей стороны не будет это выглядеть банальным расчётом? Вот это самое отвратительное в этой ситуации».
         
Измученная бессонницей, и с абсолютной неопределенностью, она решила дать Роману согласие в случае, если он напомнит об этом. Лишь бы уйти от тоски по утраченному счастью, от невесёлых мыслей о будущем. В родительский дом она не вернётся, съездит отметить сороковой день материной кончины, распродаст нехитрые пожитки, а дальше что? Ну, допустим, уедет она по распределению, куда-нибудь в Тмутаракань, отработает положенные пять лет, а вернуться опять некуда…С Романом есть шанс остаться в Томске, но она поставит ему условие, ни в коем случае не жить с его родителями, лучше снимать квартиру, комнату в общежитии. Она даже обрадовалась этому решению, в душе надеясь, что Роман не согласится с её условием, и вопрос отпадёт сам собой, а дальше, будь что будет.
На следующий день Роман попросил дать ответ. Липка, торжествуя в душе, предвосхищая его несогласие, выложила свои условия: 
          1.Свадьбу играть они не станут. 2. Жить будут на съемной квартире или общежитии. 3. Если их распределение выпадет на какую-то периферию, отказываться не станут. 4. До регистрации официального брака они будут жить по-старому: он с родителями, она в общежитии.
          
Вопреки Липкиным ожиданиям, Роман принял условия, даже не спросив о столь жёстких ограничениях. В этот же день они подали заявление.
Регистрация брака была назначена на начало июня. К тому времени они уже получат распределение и одной семьей вступят в новую жизнь. Роман вновь пригласил её домой, теперь уже для знакомства с родителями. Липка смотрела на него беспомощно, умоляюще, но отказаться не посмела, знакомство с родителями - святое дело, хочешь, не хочешь, нужно идти.
В назначенный час дверь в квартиру Извольских открыл сам профессор:
- Олимпиада, добро пожаловать, поджидаем.
           Роман, стоя за её спиной, подтолкнул оробевшую Липку вперёд, шепнул на ухо:
- Ну, что ты словно в первый раз?
          Она сделала страшные глаза:
- Ромка, если ты сказал родителям, что я уже была здесь, я сейчас же уйду!
- Молодежь, что вы там шепчетесь, проходите к столу, уже всё готово, мать заждалась.
           Роман подвёл Липку к матери:
- Вот, мама, знакомьтесь, это Липа. Липочка, моя мама - Агнесса Павловна.
          Довольно моложавая женщина с высокой причёской, очень красивая внешне, показалась Липке холодной. Гордо вскинув ухоженную голову, она приветствовала гостью сдержанным кивком:
- Очень приятно, проходите, Олимпиада.
- Очень приятно, - в свою очередь пробормотала и Липка и, пройдя в гостиную, села в уже знакомое кресло.
- Агнесса Павловна, рекомендую Вам, Олимпиада - одна из самых способных студенток Роминого курса.
- Рома нас уже представил.
- Очень хорошо. Олимпиада, не желаете взглянуть на мою библиотеку?
- С большим удовольствием, - поднялась она с места.
- Имейте в виду, душечка, я доверяю своё сокровище лишь избранным, и вы в их числе!
- Я очень признательна.

За столом всё те же манерные разговоры, строгий этикет и богатая сервировка совсем сбили с толку оробевшую Липку. Но она держалась стоически, чтобы не попасть впросак, не спешила делать что-либо первая, ненавязчиво подсматривая, как это сделают другие. Кажется, ей это неплохо удалось.
- Олимпиада, мы, конечно, принимаем выбор своего единственного сына, но позвольте нам, как родителям, задать вам некоторые вопросы?
- Да, конечно, - сразу насторожилась Липка.
- Рома сказал, что вы настаиваете оформить свой брак без свадьбы, в чём причина такого аскетизма? Ведь мы люди не бедные, он у нас единственный сын.
- Мама! - взмолился Роман.
- Нет, почему же, я отвечу, - жестом руки остановила Липка будущего мужа. Дело в том, Агнесса Павловна, что мои родители, какие бы они ни были, это мои родители, есть вещи и ценности непреходящие.  Так вот, отца у меня нет, а мама умерла у меня на руках. Со дня её кончины, нет даже сорока дней, какова же я буду дочь, отплясывающая на собственной свадьбе?
- Мама, я же говорил…

- Ах, да простите, деточка, нам нравится, что вы так чтите маму и так серьёзно относитесь к жизни. Да. Но, Рома говорил, что вы не соглашаетесь жить с нами, позвольте, разве у нас не хватит места для всех?
- Хватит, наверное, - чуть улыбнувшись, ответила Липка. - Но поскольку мы создаем свою семью, мы должны жить самостоятельно и решать свои проблемы тоже самостоятельно.
- В таком случае, я должен сделать заявление, дети, - откинувшись на спинку стула, заявил профессор. - Жить с нами вам действительно не придется, вы уезжаете в Москву. Надеюсь, сын, ты помнишь своего дядю Константина Григорьевича?
- Да, конечно, папа, но ведь дядя Костя давно умер?
- Верно. Но жена его - Инна Аркадьевна, бездетная вдова, настаивает на твоём приезде. Ты знаешь: она уже много лет прикована к инвалидной коляске, ей трудно обходиться без посторонней помощи. Уехав туда, вы убиваете двух, нет, даже трёх зайцев. Во-первых, приобретаете московскую прописку, а ухаживая за стареющей тётей, квартиру в наследство. Кроме того, и это главное: Константин Григорьевич оставил в наследство тебе свой архив, библиотеку и начатое дело. Ты, Роман, со временем станешь главным редактором в его издательстве. Думаю, что и Олимпиаде найдется в нём достойное дело, главное понравиться Инне. Вопрос решен! Ваш отказ для меня смерти подобен, а мой отказ Инне -  преступлению, предательству собственному брату! – профессор замолчал, оглядел всех торжественным взглядом и, подняв бокал, предложил:

- Выпьем за успех, тем более, вопрос о твоем распределении в Москву уже решён. Жена автоматически отправляется вместе с мужем. Так что, Олимпиада, уж поверьте мне, старому профессору, за вас я не хлопотал, - он залпом выпил свой бокал.
Все это время Липка с напряженным вниманием вникала в смысл сказанного профессором, но по бесстрастному выражению её лица невозможно было понять, о чём она думает и рада ли услышанной новости. Роман метался взглядом меж двух огней, он был безумно рад и счастлив сказанному отцом, но с другой стороны обеспокоен: согласится ли на этот вариант Липка, ведь она такая непредсказуемая.
Совсем иные чувства в это время переживала Агнесса Павловна. Сказанное не было для неё новостью и давно обсуждалось с мужем, она теперь чутко наблюдала за эмоциями будущей снохи. Липка, очень искренний и открытый человек, в последний момент уловила на себе этот оценивающий взгляд, и ещё больше внутренне сжалась, готовая выпустить свои иголки, если её посмеют унизить.
- Деточка, ты будто не рада сообщению Виктора Григорьевича.
- Нет, напротив, я очень рада, что узнала об этом только теперь.
- Странно, причем тут это, Роман тоже узнал только сейчас, - передернула плечами Агнесса Павловна.

- Ха-ха-ха! – рассмеялся профессор, - Для провинциалки вы слишком умны, Липа. Думаю, вы понравитесь Инне Аркадьевне. Но, как достойно, браво, браво. Олимпиада! Кстати, кто вам дал такое чудесное имя, надеюсь, вы знаете, что оно означает?
- Надеюсь, что знаю, но я намерена сменить своё имя, и даже отчество.
- Вот как? В чём же дело? По-моему, хорошее имя, хотя несколько старовато для вашего поколения.
- Это очень личное, я бы не хотела об этом говорить.
- Юношеский максимализм, но, тем не менее…. Ценю, милочка, у вас есть стержень, характер. Желаю вам в жизни не надломиться.
- Спасибо, Виктор Григорьевич, - на этот раз искренне улыбнулась Липка. -  Рома, мне, наверное, пора.
- Что вы, Олимпиада, у нас хватит места, оставайтесь, по-моему, Ромка будет чрезмерно рад. Ах, молодежь, как я вам завидую, у вас всё ещё впереди!
- Спасибо, я лучше домой, - Липка улыбнулась виновато. Кажется, профессор пробуждал в ней более теплые чувства, нежели будущая свекровь.

Буквально на другой день к Липке в общежитие забежала Галка:
- Липка, я с новостями, ой, что делается…. По порядку: Вадьку опять в деканат таскали, его мадам беременна на четвёртом месяце. Короче, её родители Вадьке ультиматум объявили. Он сдался, их по экстренному случаю регистрируют на этой неделе. Вадька ходит как туча, одни глаза остались, так похудел, осунулся. Мне его жаль, Липка, такой парень пропадает!
- Мы сами вершим свои судьбы. Кстати, можешь поздравить, я выхожу замуж за своего однокурсника и уезжаю в Москву.
- Да, ты что Липка?! Ну, вы даёте, ребята!
- Галка, зря я тебе про Москву сказала. Он сын профессора. А я места себе не нахожу, все ведь решат, что я по расчету.
- Бог с тобой, Липка, радуйся! Другая на твоём месте до потолка бы прыгала. Неужели, не рада? Москва, всё-таки.
- Пока, кроме беспокойства, особой радости не испытываю. Единственное, что успокаивает, мы едем к вдове его покойного дяди, она инвалид, ей нужен уход, всё не в обузу. Я за это не переживаю, дохожу за старушкой.
- Ну, а в чём тогда дело? Думаю, что Москва как раз для твоей кипучей энергии. Отвлечёшься, начнёшь новую жизнь, Липка! Не вешать нос, жизнь продолжается! Ой, Липка, а он красивый, твой новый, как зовут?
- Рыжий Рома, рыжий папа, и вообще все мы теперь рыжие, - с раздражением ответила Липка.
- Ну, Лип, давай, всё будет хорошо!
- Да, будет, Галка, будет! Ты сама-то как?
- Так же, как все, над дипломом корплю. Жду распределения. Учиться интересно было, а как теперь жизнь сложится, работа?

Защитили дипломные работы, отгуляли выпускной студенческий бал, зарегистрировали брак в скромной обстановке.
Супруги Извольские в купейном вагоне отправились в Москву. В первую брачную ночь Липке пришлось уступить и остаться в квартире профессора. Теперь, будучи абсолютно трезвой, Липка воистину оценила неумелые ласки своего суженого и, терзаемая новыми сомнениями, вынуждена была выполнять супружеский долг, поймав себя на мысли: «Лучше бы напиться! Но надо взять себя в руки, он мой законный муж. Стерпится - слюбится».
Но и на утро в вагоне она не могла подавить в себе волну неприятия. Роман, сияющий, как медный таз, каждому встречному объяснял, что эта красивая девушка его жена, и они, как молодые специалисты едут работать в Москву. Липке в голову пришла вдруг пошлая мысль: «Мой супруг похож на молодого пёсика, писающего от счастья под ноги хозяина».

***
Лана ещё раз взглянула на спящего за столом человека. Пока она унеслась мыслями в далёкое прошлое, в избушке совсем посветлело, и она увидела в волосах мужчины серебристую седину. Будто почувствовав на себе взгляд, сидящий поднял голову, рукой смахнул с лица последнюю истому.
- Кажется, задремал. Ну, здравствуй, Лана Извольская!
          Лана, вглядываясь в недоумении в бородатого человека, ещё круче подобрала ноги под подбородок, в расширенных от удивления глазах на миг пролетела радость и испуг одновременно:
- Вадим, ты?!
- Я, собственной персоной.
- Как ты здесь оказался, Вадим?
- Очень просто, я здесь в очередном отпуске, охочусь, вчера вот тебя добыл. Кстати, как ты себя чувствуешь?
- Спасибо, хорошо, только…. Чем ты меня вчера напоил?
- Хорошим коньяком.
- Фу, какая гадость, я поклялась себе не пить его никогда!
- Думаю, что ты сдержала клятву, насильно не считается. Хотя… Не такая уж это гадость, по большому счёту он тебе жизнь спас.
- Положим, жизнь мне спас ты. Извини, расшаркиваться в благодарности буду позже, подай мне, пожалуйста, мою одежду.
- Да, конечно, ты тут приводи себя в порядок, в рукомойнике вода, мыло, полотенце, все рядом, потом завтракать будем. Ты действительно в порядке? – тревожно оглянулся он через плечо, уже выходя из избушки.
- Спасибо, хорошо.
          Одевшись и умывшись, критически оглядела себя в зеркале: «Да, красотка с исцарапанным лицом, потрескавшимися губами! Сколько же мы не виделись? Шестнадцать лет? А он хорошо выглядит, только бородой зарос». Выглянула из избушки.
- Можно заходить.
          Ей навстречу с лаем бросились две северные лайки. Лана быстро притворила дверь.
- Фу, Бриг, фу, Бег! Спокойно, свои! Будете себя плохо вести, накажу! - он вернулся, впуская и собак, - Свои, я сказал!
           Лайки обнюхали оробевшую гостью. Вадим улыбнулся снисходительно:
- Не бойся, они всё понимают.
          Псы дружелюбно завиляли хвостами. Вадим по-хозяйски захлопотал, накрывая на стол.
- Почему ты не спрашиваешь, откуда я взялась?
- Я знаю.  Вчера нашёл ваш вертолёт, в живых, к сожалению, кроме тебя, никого не осталось.
- Это очень далеко отсюда?
- Прилично. Не представляю, как ты сюда умудрилась дотопать?
- Насколько помню, я никуда не дотопала.
- Почти! Отсюда рукой подать, кстати, тебя собаки обнаружили.
- Собачки, хорошие мои, спасибо, я сейчас вам свой завтрак отдам, даже если ваш хозяин выбросит меня обратно на улицу.
- Зачем же так сурово? Для собачек найдется их законный завтрак, а вот тебе определённо нужно подкрепиться, - Вадим улыбался сдержанно, боясь обнаружить свою радость по поводу встречи. Сели завтракать.
- Я была у тебя на участке.
- Я знаю.
- Да откуда ты, чёрт возьми, всё знаешь?

- Мне сообщили о визите московского журналиста, но, конечно, что это будешь ты, я не мог знать. Иначе бы не уехал сюда, - он многозначительно взглянул на неё. -  А вчера по приемнику услышал сводку о крушении, там передавали твоё имя. Я, конечно, тоже не мог знать, что это ты. А когда опознал, здесь в избушке, даже промелькнула мысль, что ты шла ко мне. Но потом, посмотрев в твой паспорт, (извини, но я должен был это сделать), обнаружил, что моя любимая журналистка Лана Извольская – это Карасёва Олимпиада. Для меня ведь ты навсегда останешься Липкой Карасёвой.
- А я видела на стенде твои фотографии. Подготовила материал в номер.
- Липа, скажи, ты знала, к кому на участок тебя направляют?
- Нет, конечно, ты о чём?
- Так и знал, но, тем не менее, очень рад видеть тебя!
          Повисла неловкая пауза, Лана смотрела в столешницу, затем перевела взгляд на Вадима, он пристально смотрел в её глаза:
- Ты ничуть не изменилась, Липка, только стала ещё красивее.
          Липка не успела ответить. Собаки, поглощавшие пищу, вдруг насторожились, и как по команде бросились к дверям, скуля и порыкивая.
- Что такое? - Вадим прислушался, - Кажется, вертолёт.  Он вышел на улицу, плотно притворив за собой дверь. Лана, подскочив, заметалась по избушке. Мгновенно оценив обстановку, она забросила свою курточку, сумку и шапочку на нары над лежанкой. Быстро убрала со стола кружку на печуру. Вскарабкалась на нары и, пытаясь укрыться лежащим там матрасиком, заерзала.

- Липа, ты где? – шагнул Вадим обратно в избушку, в недоумении оглядевшись. Увидев на нарах копошащуюся Липку, вновь окликнул: - Липа, там вертолёт МЧС, наверное, вас ищут, - с растерянностью закончил он, вмиг догадавшись о причине Липкиных пряток. Волна радости и нежности вновь захлестнула его, он подошел к нарам вплотную. - Липка, родная, я всё понял, ты не хочешь? Слезай, немедленно слезай, этот тайник ненадежный, у меня есть другой!
 Она кубарем слетела с нар, её зеленые глаза горели необыкновенным пламенем, встретившись с его восторженным взглядом.
- Сейчас, я сейчас, - он уже отворил створку перегородки, и скидывал туда её вещички, - Теперь ты, - он с легкостью подхватил и подсадил её на нары, затем закрыл за ней перегородку, вновь аккуратно разложив матрац, вышел на улицу. Лана слышала из укрытия лай собак и звуки приземляющегося вертолета. Вскоре избушку заполнили незнакомые люди, их голоса.
- Нет, нет, ребята, не там ищите, - пояснял им Вадим Сергеевич. Был я вчера на своём дальнем урочище, видел место аварии, если хотите, могу показать, есть у вас подробная карта этого района?
- Есть, но не очень подробная. Вот, посмотрите, мы сейчас здесь?
- Да, а вертолет я видел примерно вот в этом квадрате, масштаб мелковат. Давайте, покажу на месте, тут на вертушке три минуты лету по прямой.
           Все вышли. Лана дождалась, когда стихнет гул мотора, и, выбравшись из своего укрытия, подошла к рукомойнику и посмотрела на себя в зеркальце. У неё было такое чувство, что вот сейчас они встретятся впервые, и важно, как она пред ним предстанет?! Из зеркала на неё смотрела не Лана Извольская и даже не Липка Карасёва, это была Булгаковская Маргарита с бесинкой в зелёных глазах, взлохмаченными волосами и пылающими щеками. Только не хватало метлы да сведённых к переносице иссиня-чёрных бровей.

- Ничего, сейчас мы это дело поправим, - она мазнула на палец сажи у вьюшки печурки, и, ёрничая над собой, вывела сросшиеся брови. 
«Сейчас придет мой Мастер! А дальше что? – лихорадочно соображала она. - А дальше, будь, что будет. Я люблю его, как любила много лет тому. Пять минут, пять часов или пять суток, неважно сколько - но он будет мой! Не собираюсь уводить его из семьи. Всё возвращается на круги своя, просто возьму своё, положенное, то, что отняли у меня когда-то и растоптали безжалостно!».
Заслышав вновь приближение вертолёта, испугалась: вдруг вздумается вернуться тем, чужим -  она укрылась в тайнике. Вертолёт улетел. Вадим вошел в избушку, тихо окликнул:
- Липа!
          Она выбралась из укрытия и буквально рухнула к нему на руки:
- Вадим, я тебя крупно подставляю?
- Да, я чувствую себя преступником, укравшим тебя у всех, а в первую очередь у себя самого! Липка, моя Липка!
- Вадим, закрой дверь на засов, вдруг они ещё вернутся?
Вадим засмеялся. Ах, как он узнавал сейчас свою Липку, немного взбалмошную, импульсивную, но такую желанную, родную. Удерживая её за голову, провёл большим пальцем правой руки по выведенным сажей бровям:
           - Липка, это что?
-  Это Маргарита, разве ты не Мастер?
          Он нагнулся, и страстно осыпая поцелуями её лицо, волосы, губы шептал:
- Я твой безумный Мастер!
          Они любили друг друга страстно и безудержно, будто в последний раз.

Потом, раскинувшись на лежаке, проговорили до синих сумерек за окном. Вадим запоздало каялся:
- Тогда в молодости, ты была совсем ещё девочка. В тебе было столько неистовой правды, справедливости. Ты не смогла простить мне предательства, и я отступился, зная, что бесполезно. У меня до встречи с тобой было много девчонок и женщины были. Но они легко прощали, равно, как легко предавали. А с тобой было всё по-другому. Ты была чистая и честная, я к тебе прикоснуться «не так» боялся. А когда предал, увидел в твоих глазах неподдельную ненависть, возненавидел сам себя. Потом всё покатилось, как под горку. Женился не любя, а жил, как будто мстил ей за свою нелюбовь. Получил диплом и распределение на Север, она была беременна уже на шестом месяце, но я не отказался от распределения и привёз её сюда. Родился первый сын. Сына я любил до безумия, а жене изменял, но никогда не оправдывался. Она знала и терпела, потому, что понимала: всё с самого начала сложилось не так. Взяв тогда академический, жена так и не удосужилась окончить институт. Когда сыну исполнилось десять лет, у неё признали опухоль в груди, рекомендовали родить, мол, рассосётся. Ещё сына родили, ему сейчас пять. Как-то всё стерпелось, стало привычным, обыденным. Детей люблю, жену жалею, болеет все…. Тебя вспоминаю часто, ту нашу с тобой последнюю встречу у тебя в ВУЗе. Я, кажется, тогда понял, как бывает больно… Когда ты поцеловала его.
Задумавшись, он продолжал:

Часто рисовал себе другую жизнь, рядом с тобой, но представить себе не мог такой встречи! А когда растирал тебя вчера обнаженную, чуть с ума не сошёл, сначала от нахлынувшего горя, боялся, что ты смертельно простудилась. А когда назвала меня Медведем и задышала ровно, вдруг обуяла безудержная страсть. Я в те минуты понял, что не хотел и не любил так ни одну женщину на своём веку. Знаешь, чем замерзающих в тундре или тайге людей возвращает к жизни местное, коренное население?
- Огненной отравой, под вид той, что ты вливал в меня вчера.
- Нет, не угадала. Любовью они занимаются, любовью с остывающим человеком. И тот разогревается, возвращается к жизни от прилива крови. Его сердце буквально запускается, приводя в норму все системы.
- Ужас, какой! Уж не было ли вчера у тебя такого соблазна, Кружилин?
- Было, еще, как было! Это не ужас, а верное, испытанное народом средство.
- Кружилин, если бы ты посмел это сделать, я бы сделала удавку и удавила бы тебя сонного! Ещё не хватало, покушаться на тело в бессознательном состоянии. Какая безнравственность!
- Ты осталась прежней, Липка, я это знал, и мне так захотелось ещё пожить и любить тебя по-настоящему. - Вновь движимый порывом страсти, он ласкал её тело.

В избушке смерклось, заскулили под дверью голодные собаки. Вадим и Лана проснулись, он заботливо укрыл её, оделся и засветил лампу.
- Ты лежи, я сейчас печурку протоплю. Потом будем обедать, ужинать и…Чего ты еще хочешь?
- Хочу принять душ. Я вся липкая от  твоих вчерашних втираний, ладно хоть запах не мерзкий!
-  Запах чудесный, я растирал тебя скипидарным маслом, оно пахнет хвоей.
- Она зелёная?
- Нет, белая.
- Всё одно - это не хвоя, а бесовская мазь, вот почему я сегодня спряталась от МЧС!
- Да, пожалуй…. Так. А тебя устроит два ведра горячей воды?
- Вполне. Уж не собираешься ли ты организовать мне душ на улице?
- Нет, любимая, всё будет в лучшем виде.
          Пока Лана предавалась неге, лежа на топчане, Вадим, растопил печь, вышел на улицу, вернулся, поставил на плиту два ведра со снегом, и вышел вновь. Вернувшись, добавлял всё новые порции снега, подбрасывал в топку дрова. Пламя в печи гудело, волны тепла быстро заполняли избушку. Вадим опять скрылся за дверями, вернулся на этот раз с охапкой сена, следом вбежали собаки.
- Так, собачки, всё понятно, сейчас ваш хозяин разведёт маленький костерчик, и вы увидите обнаженную ведьму, сгорающую в огне…
- Страсти, - добавил Вадим. - Собачкам пора погулять, - он выпроводил их за дверь. Расстелил сено на полу, проверил согревшуюся воду, поставил на сено пластиковый тазик с мочалкой и мылом. - Прошу, моя Маргарита.
- Я думаю, два ведра нам хватит на двоих.
- Хорошо, я с удовольствием. - Вадим снял с плиты ведра, сунул ковш в воду, открыл дверцу топки. Сбросив с себя одежду, первый уселся на сено и протянул руку Лане.
           Она села к нему спиной, он прижался к ней, обнимая всем телом, зачерпнув первый ковш, осторожно вылил ей на голову тёплую воду.
- Извини, вместо шампуни только жидкое мыло, зато есть мочалка.
- Прекрасно! Дай, я сама.
- Ванную я здесь, конечно, не установлю. Летом на озеро хожу купаться, а зимой обхожусь без мытья.
           Пока она мыла голову, Вадим мыл её тело.
- Слушай, как здорово!
          Он щедро поливал её водой.
- Теперь - ты, иначе воды не хватит. Держи мыло. Обливаться будем вместе.  Хочешь, спину потру?
-Угу. Просто мечтаю.
         
После он лил воду на обоих. Лана, запрокинув затылок ему на плечо, наслаждалась тёплыми струями талой снеговой воды. Мыло шапкой сползло с тел, но ощущение шелковистости не смылось, приятно лаская кожу.
- Вадька, ты вернул мне детство. Боже мой, как хорошо! Меня бабушка в детстве мыла дождевой водой. У меня волосы после неё бывало не собрать. Снег - тот же дождь, только замерзший.
- Вот видишь, какую мне бабушка вырастила красавицу. А по росной траве в детстве бегала?
- Не помню, кажется, нет. Вот под дождём бегала. Тогда дожди были тёплые-тёплые, как парное молоко. А в кюветы воды набиралось, хоть купайся, вот по ним мы и лазали. Как давно это было!
Она сидела на лежанке, просушивала единственным полотенцем волосы, он, накинув рубашку на бёдра, разлил по кружкам ароматный травяной чай, поставил на стол плоскую бутылку с этикеткой от коньяка.
- Ты опять хочешь потчевать меня этой гадостью?
- Нет, Липка, это водка, настоянная на кедровых орехах. Она очень хорошо тонизирует, восстанавливает утраченную энергию. Мы с тобой выпьем чуть-чуть, можно прямо в чай, как бальзам.
- Мне лучше в чай.
- А я так выпью, - он плеснул себе в кружку. - С легким паром, любимая. Ах, хорошо после баньки!
- Я эту баньку, не забуду никогда!
         
Он не ответил, смотрел с обожанием, как она потягивает из горячей кружки ароматный чай, отдуваясь от удовольствия. Мокрые волосы рассыпались по обнаженным плечам, курчавясь у висков чистой россыпью. Ах, как хороша, как желанна, такая близкая и родная, и одновременно далёкая. При мыслях, что придется расстаться, у Вадима спазм перехватил горло. Он вновь налил себе из плоской бутылки и, выпив, тоже стал пить чай.
Обедали-ужинали. Вадим вытащил все свои запасы: куропатку, сухари, соленья, вяленую рыбу, на десерт принёс в берестяном туеске кедровые орехи.
- Вадим, неужели мы всё это съедим?
- Думаю, ещё мало покажется…. Липа, расскажи, как сложилась твоя жизнь, как ты там в Москве?
- Так же, как все, спешу куда-то, не успевая за ритмом жизни, часами стою в пробках. Семьи нет, с первым мужем разошлись спустя год. Детей не нажили, но я ему благодарна за его порядочность, фамилию, так и ношу с гордостью.  Смолоду были какие-то романы, романчики, но так ничего и не срослось, не склеилось…Приятелей много, настоящих друзей, на которых можно положиться, мало. Мама умерла рано, ты об этом знаешь. Отец нас оставил ещё раньше, где он, до сих пор не знаю. После мамы самым главным моим наставником и другом стала тётя бывшего мужа. Я ей многим обязана, во-первых, её мудрости, дружбе, пропиской и жильём в Москве. Тем, что удержалась на плаву после девяностых, когда распался Союз, и всё перевернулось с ног на голову. Перед ней одной я теперь чувствую свою вину, укрывшись здесь. Галку Крылову, твою однокурсницу тоже давно потеряла из виду, может, ты знаешь, где она?
- Слышал, что где-то в Якутии.
- Вот так, всех судьба разбросала.

Давно погасла жаркая печурка, угомонились собаки, чадила керосиновая лампа на столе. Вадим загасил её, прилег рядом. Вскоре Лана почувствовала, что он задремал. Она не стала его тревожить, ведь он не спал в прошлую ночь. А она вновь и вновь переосмысливала события прожитого дня: «Почему жизнь свела их через столько лет в этой лесной избушке? Что это? Воля случая или превратности Судьбы?» По возвращении домой она обязательно навестит Инну Аркадьевну. Но сможет ли сказать ей всю правду, хоть между ними давно установилась связь, как между матерью и дочерью? Всё же Роман племянник её бывшего мужа, и Лана всегда испытывала определенную неловкость, старалась не переступать незримую черту недозволенного.

Все последующие дни были наполнены для них до краёв. Вадим сказал, что ему осталось гостить в тайге ещё пять дней. По истечении этого срока он встанет утром на лыжи и уйдет на ближайшую автотрассу – до неё день пути. Переночует в придорожной гостинице-кафе, свяжется по мобильной связи со знакомыми вертолетчиками, вернётся с ними на борту и заберёт её. Он договорится с ребятами о неразглашении их тайны. Затем проводит Лану на самолет в Москву.
Они условились не говорить пока о расставании, а в душе каждый решил: прожить эти пять дней как один, главный в их судьбе на двоих. Днём, становясь на лыжи, они исходили вдвоём все окрестности. Лана по-хозяйски оценила его жильё здесь в тайге. С наружной стороны избушки, вдоль той стены, у которой стоял лежак, был устроен небольшой навес, где аккуратной поленницей были уложены дрова, и стояла всякая хозяйственная утварь: лопата, топор, вилы и грабли, ведра, таз. Метрах в пятистах от избушки на лесной прогалине был смётан и обнесён жердяной изгородью небольшой стожок, откуда, вероятно Вадим приносил пахучее сено. Он объяснил ей, что заготавливает его немного, подкармливает коз, лосей.

Сводил на ближнее озеро. Даже сейчас, зимой, Лана оценила красоту этого нетронутого уголка. Озеро располагалось прямо в лесу, окружённое величественными соснами. Противоположный берег был крут. Она представила, как летом отражаются деревья в зелёной озёрной глади вместе с белыми облаками, как плещется в нем непуганая рыба. Высказала свои предположения.
- Да, летом здесь очень красиво, - подтвердил Вадим. - А вон там, видишь, ёлочки посреди озера? Это небольшой плёс, сейчас он занесён снегом, а летом, когда вода убывает, он превращается в островок, там старший сын Вовка любит рыбачить.
- Ты берешь их с собой?
- А как же. Правда, меньший ещё не был, он пока мамкин сын. Тут в тайге здоровье надо хорошее иметь, терпение и выдержку.  Летом гнус, зимой холодно. Вовку с восьми лет понемногу приобщаю.

Лана отметила для себя, что Вадим часто упоминает в своих рассказах детей, и подумала с тоской: «Все же у Вадима жизнь сложилась лучше, у него дети, семья. А мне останется только жить воспоминаниями о пережитом.
Долгими вечерами, поужинав и погасив лампу, они ворошили память, рассказывали друг другу о годах разлуки, о людях, встретившихся на жизненном пути. Об успехах и трудностях в работе, и о планах на будущее. Время текло удивительно быстро.
 К исходу пятого дня Вадим заметил, как изменился вдруг её взгляд. Он выходил на улицу, чтобы принести дров, а, обернувшись в дверях, увидел в её глазах тревогу, боль и такую тоску, что вернувшись, сгрёб её в охапку:
- Ну, что ты, маленький мой?! Ты так смотришь, будто я выхожу навсегда!
- Просто я на миг представила, что завтра ты уйдешь, а послезавтра я улетаю в Москву.
 - Хочешь, я сниму для тебя номер в гостинице, и мы ещё побудем вместе?
- Нет, не хочу, вернее не вижу смысла. У тебя работа, а меня потеряли, как бы ни объявили мое место вакансией! – пыталась пошутить.

- Липка, сегодня ночью я проснулся в холодном поту, потому что увидел сон, что мы расстаемся. Проснулся и вдруг понял – эти дни для меня были самыми главными в жизни! Мы не можем расстаться! Давай договоримся: встретимся летом в очередном отпуске. Хочешь, путевку возьму на двоих? Куда ты хочешь? С женой разведусь. – Выражение его лица было беспомощным, обреченным, а у неё сжалось сердце от неизбежного, непоправимого. Но взяв себя в руки, она твёрдо ответила:
- Нет, Вадим, всё решено, больше никаких связей. У тебя семья, я не хочу быть причиной несчастий. Ты не представляешь, как это сложно: развод, оставленные дети. Мы не построим счастья на этом! Благодарю Судьбу за то малое, что подарила нам здесь. О том, что это главные дни в моей жизни, я догадалась уже с первых дней. Когда-то одна мудрая женщина говорила мне, что так бывает, но я как-то разуверилась в этом на свой счёт. Вернее, думала, что это уже было в юности и прошло без возврата.

- Я буду жить тобой в воспоминаниях. Буду думать о тебе каждый день и каждый день благодарить Бога за эту встречу! Когда ты лежала в тот день без чувств, загадал, что если ты не простудишься и не заболеешь, я поверю в него. Теперь научусь и буду молиться за тебя, любимая, чтобы у тебя всё-всё было хорошо, слышишь?! – Он прижал её голову к своей груди, перебирал и целовал волосы. - Липка моя, прости меня, прости меня за нашу любовь, за то, что я предал её тогда! Ах, если бы знать, какой горькой будет расплата!
Печь так и осталась нетопленной, но обитатели избушки не ощущали холода, согревая друг друга горячими телами. Несмотря на то, что Вадиму на утро предстоял длинный путь, в эту ночь они не сомкнули глаз. Он любил её безудержной, неистовой, горькой прощальной страстью. Она молчала не в силах говорить что-либо. Он высказал все слова нежности и любви, достойные её одной.
Утром, ещё не забрезжил рассвет, Вадим был на ногах. Укрыв теплее дремлющую Липку, он принялся растапливать печь. Когда дрова в печурке взялись жаркими углями, подбросил ещё и начал собираться в дорогу. Лану как током подбросило с лежанки:
- Уже уходишь?!
- Спи, родная, я ещё чаю выпью, и в путь.
- Вадим, возьми меня с собой. Я вполне освоилась на твоих лыжах.
- Липушка, это очень далеко, тебе не осилить, я сам туда доберусь лишь к ночи. Ты сейчас выспишься, печь я протопил, не замёрзнешь. Встанешь, покушаешь, тебе останется полдня и ночь переждать, а утром я вернусь с ребятами.
- Я не хочу здесь одна оставаться.
- Ты боишься? Я же тебе собак оставляю. Ночью запрись на засов. А утром едва рассветёт, я буду здесь.

Она, в конце концов, уступила, только спать не стала, привела себя в порядок. Позавтракали. Вадим первый встал из-за стола:
- Мне пора, любимая, не скучай без меня. Я сейчас уйду, а ты ещё подумай над моим вчерашним предложением, только одно твоё слово!
- Всё, Вадим, иди, я подумаю. В добрый путь! - она умышленно не стала говорить ему «нет» в дорогу.
Собак, чтобы они не увязались за ним, Вадим впустил в избушку:
- Слушаться хозяйку! Вы поняли, черти? - Но лайки уже нетерпеливо поскуливая, скреблись в двери. - Придется вас привязать, друзья, а иначе нам удачи не видать! Бриг, ты как старый верный пёс, останешься у ног хозяйки. - Вадим накинул псу ошейник и привязал поводок к ножке столика. Бега вывел на улицу, привязал и его под навесом. Лана вышла проводить Вадима, собаки с неистовым лаем рвались с привязи. Не было еще того, чтобы охотник, встав на лыжи, оставлял их дома. Угрозы хозяина не действовали, он начал нервничать, расставание и без того тяжелое, затягивалось.
- Вадим, иди уже, или возьми их с собой.
- Нет, они будут охранять тебя, только не отвязывай, успокоятся.
- Вадим, я в порядке, всё будет хорошо, иди.
         
Он скрылся в лесу. Бег с визгом взвился на задние лапы, в домике бесновался Бриг.  Она вошла и села в угол лежака. Расходившийся Бриг немного пугал её, он рвался, грыз поводок, лаял и скулил. От его сильных рывков подпрыгивала немудрёная посуда на полке. Бег за стенкой вдруг затих. Почувствовав недоброе, Лана выглянула на улицу. Пёс, вытянув морду на снегу и припав к ней передними лапами, стоял на задних, растопыренных. Натянув до отказа поводок, старательно ерзал головой, стягивал с себя ошейник. Лана побоялась приструнить его: эти собаки своенравные и независимые, не диванные изнеженные мопсы. Она только дивилась, сколько же выдержки и характера у этого пса! От удушья у него уже выкатились глаза, но столько было в том взгляде решимости, отчаянного упорства, что можно было не сомневаться – он добьется своего. Между тем ошейник продвинулся уже до середины головы, оставалось перетащить его через уши. Бег начал помогать передними лапами, он теперь упал всем телом на снег, при этом, не переставая натягивать поводок. Ещё усилие, ошейник сдвинул надбровные дуги, поморщив собачью физиономию, и отчаянная попытка за свободу, увенчалась успехом. Бег кубарем рванулся вперёд, за хозяином. Распластавшись в бешеном намёте по снегу, прижав уши, он всё набирал скорость, Лана смотрела вслед собаке, пока и он не скрылся из виду. Бриг в избушке отчаянно выл. Вернувшись, к своему ужасу она обнаружила, что он намерен повторить то же самое, что и Бег. Оставаться в тайге совсем одной ей не очень-то хотелось, она заперла дверь на засов.

- Весёленькая же у меня компания, так и норовите сбежать, остаётся и мне встать на лыжи, и за вашим хозяином вслед!
           Вдруг снаружи послышался хруст снега, затем попытка открыть дверь, голос Вадима окликнул:
- Липа, открой, это я.
          Она подбежала к дверям, отперла.
           - Вадим, что случилось, почему ты вернулся?
- Потому и вернулся, Бег догнал меня. Вижу, ошейника нет, значит, сам отвязался. Думаю, и этот способен.
- Вадим, этого и стоило ожидать!
- Понимаю. Вот, если бы они меня понимали, тут и так сердце пополам! В общем, так, Бега мне не вернуть, он больше не дастся. Бег он и есть Бег, ему бы только бежать. А ты, дружок, как бы ни хотел, останешься здесь. - Вадим принёс поводок Бега, укрепил пса дополнительно, пропустив его под грудью. Кобель заискивал, перевернувшись на спину, сучил задней лапой об пол, бил хвостом, и, вывалив язык, жалобно глядел на хозяина.

Вновь простились. Вадим ушёл с камнем на сердце: «Возвращаться плохая примета»! Бриг, как ни странно, больше не рвался, поскулив немного, лёг, вытянув морду на лапы и лежал так, поглядывая на Лану влажными тоскливыми глазами.
- А уж, как мне-то тошно, Бриг, ты бы знал! - она осмелилась, присела рядом, гладила пса по голове. Он лениво бил хвостом, жмурился от ласк, косил глазом. В избушке было ещё довольно темно, но она не зажигала лампу, прилегла, свернувшись клубочком, и предалась воспоминаниям. Вспомнила всё до мельчайших подробностей со времени своего пребывания здесь, и по щекам полились слезы. Захлюпала носом, вновь заскулил Бриг, она поднялась. Пёс подскочил, приблизился, лизнул гостью в солёную от слёз щёку. От этой трогательной утехи она заплакала ещё сильнее, в голос, с причитаниями:
- Ты сам знаешь, каков твой хозяин. Ты будешь жить с ним весь свой звериный век, а я…
  Я тебя от себя отучаю,
  Отучаю от рук и от губ отучаю.
          И пёс, подхватив песню, завыл, подняв острую морду к потолку. Наплакавшись всласть, она улыбнулась, представив со стороны свой дуэт с Бригом.
           – Хорошо у нас с тобой получается, совсем как у Есенина с собакой Качалова. Давай лучше покушаем, Бриг. Нечего держать нас на коротком поводке, мы с тобой люди вольные, верно, собака?

В избушке стало совсем светло. Успокоившись, принялась крутить ручку приёмника. Прослушала сводку новостей и погоды, поискала ещё и наткнулась на симфоническую музыку. Бриг свёл уши, прислушался, и вновь завыл жалобно и протяжно.
- Опять двадцать пять. Вот видишь, Бриг, классикам, наверное, тоже жизнь давалась нелегко. Ну, ладно, хватит жаловаться на судьбу. На вот тебе косточки, упражняйся, всё веселее будет, а я возьму и усну, быстрее время пройдет.
Она вытянулась на лежаке в полный рост, прикрыла глаза, но сон не шёл.
Ей вспомнился первый приезд в Москву. Разница с Томском три часа, она легко вставала утрами, но не могла заснуть вечером. Придумала выход – читать неинтересные книги, они снижают работоспособность, навевая скуку, клонят ко сну…   
         
Стащила с полки брошенные Вадимом газеты. И намеренно выбирая скучные рубрики - прогноз погоды давно прошедших дней, программу телепередач - старалась вчитываться внимательно. Вскоре и, правда, ощутила легкую истому, отбросив чтение, закрыла глаза и незаметно задремала. В первый раз за всё это время ей приснилось, что она опять блудит по тайге, тщетно ища выход. Смотрит на верхушки сосен, а они кружатся, увлекаемые силой ветра. Кружится голова, не давая сознанию сосредоточиться и определить, куда идти. Она разметалась во сне. Бриг, обеспокоенный движением, лизнул её в кисть свисающей руки. Лана открыла глаза, приходя в себя, посмотрела на механический будильник у окна, часы показывали «9.00» местного времени. В Москве «7.00». Вот теперь пора вставать, уже и печь давно прогорела, нужно закрыть вьюшку, иначе к вечеру выдует совсем.  Сделав всё необходимое, она вновь удобнее уселась на лежаке и предалась воспоминаниям. За два часа переворошила всю свою жизнь от приезда в Москву до сегодняшних дней.

***

Робко вступила молодая жена Романа Извольского в московскую квартиру, надеясь увидеть там старушку - божий одуванчик. Но дверь открыла, хоть и на инвалидной коляске, сухощавая, весьма бодрая особа. Инна Аркадьевна была некрасива внешне, но хороша осанкой, гордой, полной достоинства посадкой головы. Во всем чувствовалась порода. Отдельной жизнью на лице жили глаза. Глаза умудренного жизненным опытом человека, умные, проницательные. Очень аккуратная в обиходе, всегда с безупречным маникюром и ухоженной головой, она невольно вызывала почтение. Сдержанная и строгая, с несколько категоричным взглядом на жизнь, тётушка сначала не понравилась Липке. Вернее сказать, будучи провинциалкой, Липка испытывала перед Инной Аркадьевной благоговейный страх. Ей казалось, что уклад жизни Инны Аркадьевны подобен тому, с каким она столкнулась в семье Романа. Она боялась притронуться к чему- либо без разрешения, единственное, что себе позволила, завела в квартире генеральную уборку. Она понимала, что инвалиду-колясочнику не под силу содержать дом в идеальном порядке, а приходящая в неделю раз нанятая женщина, сделав элементарные вещи, уходила восвояси. Заметив рвение невестки, с которым та взялась за уборку, Инна Аркадьевна сказала ей:
- Девочка, делай, что хочешь: перестановку, меняй обои и портьеры. В этой квартире жизнь давно замерла. Спрашивай, не стесняйся, хотя небольшие, но сбережения у меня имеются, приобретём всё, что сможем.

Когда с ремонтом и уборкой было покончено, молодые принялись узнавать достопримечательности столицы. Липа восторженно отзывалась о Москве. Но от мудрой Инны Аркадьевны не укрылось и то, что в отношениях молодоженов нет взаимной привязанности. Лишь переступив порог квартиры, воодушевленная новым посещением чего-либо, Липка постепенно умолкала, замыкалась, неохотно отвечала на знаки внимания Романа. Им часто звонили из Томска. Невестка избегала общений со свекровью, а когда по разговору понимала, что речь идёт о ней, тактично удалялась.
Молодые оформили московскую прописку. Липа подала заявку на смену имени отчества. Таким образом, стала Извольской Ланой Фёдоровной. Молодую чету приняли в редакцию газеты, в отдел информации - Романа на должность штатного сотрудника, Лану временно - корреспондентом на гонорарной оплате.
Лану приняли в отделе доброжелательно, как человека общительного, работоспособного, как оптимиста, не лишённого творческой жилки.
Иначе дело обстояло с Романом. Лана с сожалением открывала всё новые, отнюдь не самые лучшие черты характера мужа. Ромка оказался ужасным занудой в отношениях с коллегами. Кроме этого он ревновал её к каждому встречному, к успехам и популярности.

То, что Лана пока не вошла в постоянный штат, было для неё своего рода спасением. Ей приходилось часто выезжать из редакции для сбора информации, для встречи с людьми, для интервью. Но домой они возвращались чаще всего вместе. И если Лана была довольна рабочим днем, Роман начинал нервничать, связывал её приподнятое настроение с подозрительными знакомствами, встречами.
Бывало, они ссорились уже по дороге домой, прямо в метро, а иногда дома, запершись в своей комнате. Всё это не могло не настораживать Инну Аркадьевну. Сначала она вызвала на откровенный разговор племянника и спросила его о причинах ссор и споров. Роман уверил тётю, что он безумно любит жену и поэтому ревнует ко всему, с чем она соприкасается.
Инна Аркадьевна звонила главному редактору, она хотела знать достоверную информацию о невестке, но тот уверил, что его новая сотрудница старательная и способная, и он обязательно включит её в постоянный штат сотрудников, либо постарается перевести в другой отдел на твёрдый оклад.

Лана безропотно и любовно выполняла домашнюю работу, полностью отказавшись от услуг приходящей домработницы, в отношениях с хозяйкой квартиры всегда была учтива и корректна. Но случая поговорить с ней по душам всё не представлялось.
Однажды зимой Лана сильно простудилась и села на больничный, оставшись, таким образом, в квартире один на один с Инной Аркадьевной. Первые дни болезни, когда она валялась с температурой, Инна Аркадьевна проявила о ней заботу, поила чаем с малиной, контролировала температуру, сама управлялась на кухне. Когда стало значительно легче, Лана заскучала без дела. Встала и, укутавшись в тёплый шарф, полила цветы, заглянула в комнату тётушки, та дремала в кресле с книгой на коленях. Лана почти по-воровски, крадучись, прошла в библиотеку и стала разглядывать корешки книг, ей захотелось почитать хорошую книгу. 

Библиотека в Томске отличалась от этой очень опрятным видом, абсолютно новыми корешками. Здесь же, напротив, в строгом алфавитном порядке, книги имели потертости на корешках, а иногда в их рядах зияли пустоты, признак того, что ими пользовались. Инна Аркадьевна сама много читала, кроме того Лана знала: к ней приходят студенты, знакомые. Лана то задирала голову вверх, отмечая отличную коллекцию русских классиков, то, сидя на корточках, вчитывалась в знакомые и незнакомые имена зарубежных авторов.  За этим занятием её и застала хозяйка, неслышно подъехав на коляске сзади:
- Давно наблюдаю за тобой, девочка, закончила факультет журналистики, но почему ты не читаешь?
- А можно? – в глазах Ланы засветился восторг.
- В нашем доме библиотека собиралась не для пыли.
- Я давно хотела спросить разрешения брать книги, но не решалась.
- А я хочу поговорить с тобой тет-а-тет.
- Да, пожалуйста, Инна Аркадьевна, - взгляд Ланы выражал смятение.
- В таком случае побеседуем у меня в комнате за чашечкой чая. А книги бери и читай. Единственная просьба: возвращай всё на законное место, таков порядок, так удобней потом найти нужное.

Лана пулей организовала чай. Ей самой нужен был доверительный разговор - надоело чувствовать себя чужой в этой квартире.
- Ты готова к откровенному разговору? - задала свой первый вопрос хозяйка.
- Да.
- Ну, тогда не делай такие страшные глаза, я не кусаюсь. Хочу поговорить с тобой, как женщина с женщиной, для твоего же блага. Мы живём с тобой уже почти полгода в одной квартире, но абсолютно чужие люди. Скажи, отчего ты так панически боишься меня?
С тех пор как у Липки умерла мать, никто не разговаривал с ней по-отечески покровительственно. Инна Аркадьевна была несколько суховата и строга в манерах изъясняться, но чувствовалась её откровенность и умение выслушать, понять собеседника. И Лану как прорвало, она вдруг ляпнула:
- Просто до вас я имела некий опыт общения с теми Извольскими.
- И чем же тебе не понравились мои родственники? - Инна Аркадьевна слегка ухмыльнулась, чем опять напугала Лану. – Нет, ты говори, говори, раз уж начала.
- А вот и скажу! - вдруг с вызовом ответила Лана со свойственной ей прямотой.
- Я вся внимание, - Инна Аркадьевна отпила чай, серьезно поглядела собеседнице в глаза.

- Во-первых, у них там всё как в музее, книги для избранных. Стол накрывают как в ресторане. Агнесса Павловна само совершенство, всё по этикету, а душа каменная. Вот вы представьте: месяц, как умерла моя мама, а она спрашивает, почему я не хочу свадьбу? Потом Виктор Григорьевич сказал, что нам с Романом предстоит ехать в Москву, ну к вам, значит. Сижу и чувствую, как она меня глазами прожигает. Может, плясать начну, оттого, что мне такой жених достался? Сын профессора, Москва, квартира, прописка, всё прочее. Я чуть сквозь землю не провалилась, я ведь с Ромкой не из-за этого.
- Узнаю свояченицу! Она ведь для Виктора, как парадная лошадь.
- Это как? – в недоумении спросила Лана.

- А так, холёная, как ты сама заметила, красивая. Она, и в Москву приезжая, всегда озадачена лишь одним: ЦУМ, ГУМ, что бы, где бы прикупить, принарядиться. А он ходит с ней на «парады», светские рауты. И театры ей нужны лишь для того, чтоб свои наряды «выгулять», на других посмотреть. Это я для своего Кости была всегда соратницей, всё к его ногам положила, свою карьеру и жизнь, Но, ни о чём не жалею. Костя был моей единственной любовью…. Прости, я закурю. – Инна Аркадьевна откинулась в кресле и, прикурив длинную сигарету, затянулась, прикрыв глаза, на миг предалась воспоминаниям.
Лана молчала. Теперь, когда Инна Аркадьевна приоткрылась ей другой гранью характера, глядела на неё иными глазами. Даже отметила про себя, как красиво она курит.

- Знаю, ты не любишь, что я курю, - будто подслушав мысли, сказала Инна Аркадьевна. - Это война. Я ведь ленинградка, блокадница. Но это отдельная история, если захочешь, когда-нибудь расскажу. Но, рассказывай, я тебя перебила.
- Ну, вот, я ещё Роману перед регистрацией условие поставила, едем, куда направят, и жить будем самостоятельно. Откровенно говоря, думала, он откажется, привык за отцовской спиной жить, а он безропотно принял условие, и без свадьбы согласился сразу.
- Принял, потому, что любит тебя. А ты его любишь?   
Лана покраснела до кончиков ушей, до слёз, но понимала, чувствовала, что не имеет права соврать. И не справившись со своими противоречивыми чувствами, дала волю слезам, выговаривая накипевшее, невысказанное:
- Не знаю, кажется, я окончательно запуталась. Уважаю его, благодарна за то, что он поддержал меня в трудную минуту, за то, что не оставил, когда между нами случилось то, что случается между мужчиной и женщиной. Я тогда не отдавала себе отчёта в том, что творю, это была минута слабости, для меня по крайней мере… А он утром предложил руку и сердце. Честно, я долго думала, прежде чем принять его предложение. Он сказал, что любит. Мне было тогда очень тяжело, нужна была опора и поддержка близкого человека, у меня никого не осталось. Я хотела, старалась полюбить его, и теперь стараюсь... Но ничего не получается. Ничего!

- Я всё вижу. Но любить ведь не заставишь. Ещё ты нашему Ромке не пара. Ты слишком яркая, неординарная девушка, ему рядом нужна серая мышка, мужчины любят повелевать, чтобы им в рот заглядывали. Ты, увы, способней, умней Романа.  Я разговаривала с вашим начальником, он тебя хвалит. Но Ромка ведь мне не чужой. У меня никогда не было своих детей, но теперь я за вас в ответе. Давай будем пробовать вместе налаживать ваши отношения. Может быть, я со своим жизненным опытом смогу чем-то помочь, только ты не должна замыкаться, поверь мне девочка, я тебе не враг!
- Инночка Аркадьевна! - Она вновь расплакалась.
          - Выпей, успокойся и расскажи всё порядком. -  Инна Аркадьевна налила Лане новую порцию горячего чая. - Кроме того, что у тебя умерла мама, почему ты совсем одна, где твой отец, и что это за история со сменой имени и отчества?
Лана рассказала об отце сбивчиво и с обидой.
- Юношеский максимализм, -  констатировала Инна Аркадьевна. - Пройдут годы, и ты изменишь своё отношение к нему.
- Как странно, так мне сказала моя мама в ночь накануне смерти.
- Так значит, она просила тебя простить отца?
- Да. Он ведь был неплохим отцом и мужем, и я его по-своему любила.
- Ты говоришь, «любила». Нет, ты по-прежнему любишь его, и память о нём любишь, только сама себе не хочешь в этом признаться! Более того, мне кажется, что ты похожа именно на своего отца, вот и не можешь простить ему обиды.
- Не знаю, я уже ничего не знаю, так устала от неопределённости, мне кажется, что всё, что со мной теперь происходит, ненастоящее, не моё. Что впереди должна быть другая жизнь. Не представляю, какая она, но другая…
- Жизнь непредсказуема, детка, но пока мы ждем от неё чего-то необычного, она проходит. Но бывает всего лишь один день, который перечеркнет всё прошлое и станет главным, самым важным днём в твоей судьбе. И ты пронесёшь его в своей памяти через всю жизнь, как самое сокровенное и дорогое, ради которого и стоило появиться на этот свет.
- Инна Аркадьевна, - Лана смотрела зачарованно - Мне так спокойно и легко с вами, вы даже не представляете. 

- Ну и дай Бог. Если судьба свела нас в этих стенах, мы должны жить дружно и находить компромиссы. Скажи, что является главным камнем преткновения между тобой и Ромой? Чем он всё время недоволен?
- Мне нравится работа, это для меня. Хочу кипеть, творить, встречаться с интересными людьми, описывать их жизнь, искать новые, творческие подходы. Но Роман всё время сдерживает меня, ему всюду мерещатся мои измены, он против моих командировок даже в пределах Москвы и области. Что мне делать? Не знаю, как мне ему доказать, что роман у меня с профессией.
- Ревность – это патология, её не исправишь, нужно научиться с этим жить. Готовых советов нет, но, наверное, стоит пробовать всё, вплоть до безобидного обмана. Да, да не смотри на меня страшными глазами. Это очень банально, но не обязательно говорить ему о вещах, которые возбуждают его воображение.
- Мне кажется, по части ревности его всё возбуждает. На работе это тоже уже стало заметным.
- Вот эту проблему постараемся устранить первой: вы не должны работать вместе, я попрошу перевести тебя в другой отдел.
- Но Инна Аркадьевна, мне как раз и нравится в отделе информации, там свежие новости, жизнь не стоит на месте!
- Хорошо, тогда переведём Ромку, он ничего не поймет, и даже будет доволен. Я устрою ему «повышение» по службе. Впрочем, мы с тобой заболтались, Ромка скоро придёт, да и ты ещё не совсем здорова. Марш в постель!

***
С этого дня между Ланой и хозяйкой установилась дружба, даже обожание. Бездетная Инна Аркадьевна хотела видеть в Лане свою дочку, тогда, как той казалось, что она заменила ей рано ушедшую из жизни маму. Она бежала советоваться к ней по малейшей надобности. Роман отметил, что Лана стала намного сдержаннее, покладистей в их отношениях.
Вскоре его перевели в отдел корректуры замом начальника. С его педантичностью это место было как раз для него. Лану же утвердили на место штатного сотрудника. Роман подлога не заметил, напротив, был доволен положением вещей. Теперь Лана на постоянном окладе, и в командировки будет ездить реже. Он не рассчитал, что буйная Ланкина натура не смирится, и она сама будет напрашиваться в командировки, подменять старших коллег, обремененных детьми и семейными проблемами. Это и послужит в дальнейшем причиной для новых приступов ссор и вспышек ревности у Романа.

Инна Аркадьевна рассказала Лане, как обещала о своей судьбе, как пережила блокаду, пристрастившись к курению ради утоления голода. Как в числе многих, её, девятнадцатилетнюю студентку ЛГУ, эвакуировали вглубь страны. Как оказались в глухой сибирской деревне с младшим братом Колей, одиннадцатилетним подростком. Мама и бабушка умерли в блокаду, отец погиб в начале войны.
Сестра и брат попали в простую крестьянскую семью. Их, изможденных голодом и пережитым горем, долго выхаживала добрая хозяйка. Когда девушка окончательно пришла в себя, и её вызвали в правление на счёт трудоустройства, выяснилось, что она студентка второго курса. Ей предложили место учителя русского языка и литературы в местной школе-семилетке. Она пыталась сослаться на неполное образование, но её убедили в острой необходимости специалистов, и она уступила просьбе, став в дальнейшем ещё и учителем немецкого языка.

На двоих с братом Колей им выделили маленькую комнатку прямо при школе. Инна стала самостоятельной хозяйкой, надолго задержавшись в Сибири. После войны в школу пришёл новый директор - фронтовик Извольский Константин Григорьевич, до войны закончивший Томский Государственный университет. Ему было двадцать восемь, Инне исполнилось двадцать три. Очень эффектный, мужественный фронтовик сразу завоевал сердце ленинградки. Она поразила его своей интеллигентностью, незаурядным умом, скромностью и серьезностью не по годам.
Молодые люди поженились, и год спустя вместе с братом Инны переехали в родной город Константина. Инна перевелась из Ленинграда в Томский государственный университет, Константин поступил в аспирантуру и преподавал на кафедре родного ВУЗа. К моменту его защиты и Инна успешно окончила университет, брат Коля ушёл в армию. Инна скучала по родному городу на Неве и не теряла надежду вновь вернуться туда. Но судьба распорядилась так, что жить со временем они стали в Москве. Костя стал бессменным главным редактором вечерней газеты, и приступил к написанию докторской. Инна трудилась в отделе пропаганды штатным сотрудником, и помогала мужу в работе над диссертацией. 

Жили супруги дружно, но детей Бог не давал. Инна Аркадьевна ходила по врачам, даже перенесла сложнейшую гинекологическую операцию, но тщетно. Константин Григорьевич успешно защитился, а Инна осталась рядовым сотрудником. Так сложилось, что, не имея своих детей, они всю жизнь помогали Костиному брату, но когда тот крепко встал на ноги, Инна всю свою заботу направила на брата Колю, который жил с семьей в Ленинграде.
Беда пришла неожиданно. Утром, как всегда придя на работу, супруги занялись каждый своим делом. Через пару часов в отдел к Инне пришла целая делегация коллег: «Мужайтесь, Инна Григорьевна, Константин Григорьевич…» Дальнейшее она помнила смутно. После всех хлопот, связанных с похоронами, ей рассказали, что он как всегда попросил утренний кофе. Когда секретарь вошла к нему с горячей чашкой, он, лежал грудью на столе, уронив голову на руки. Вера Петровна осведомилась: «Вам плохо, Константин Григорьевич?». Он не ответил. Засуетились, вызвали «Скорую», кто-то прощупал пульс, и поняли, что всё кончено.

После смерти мужа она долго не могла прийти в себя. К моральному страданию прибавилась физическая немощь. Инна стала всё чаще ощущать слабость в ногах. Многочисленные исследования в клиниках показали, что в результате той давней операции у неё был поврежден важный нерв. Перенесённое горе, нервный стресс дали резкое осложнение, что в конечном итоге приковало Инну Аркадьевну к инвалидной коляске. Её настойчиво звал в свою семью Николай, но она отказывалась наотрез, дав слово, что дождется, когда выучится сын Виктора и приедет в Москву. Константин Григорьевич при жизни завещал всё ему, как единственному наследнику, с условием проживания Инны до конца дней в родной квартире. Инна Аркадьевна, став инвалидом, долго не сдавалась и, перейдя в отдел корректуры внештатным сотрудником, брала работу на дом и трудилась, не покладая рук. Она не нуждалась остро в деньгах, но не могла сидеть без дела. В конце концов, это стало смыслом её жизни.
Приезда взрослого Костиного племянника с женой она ждала, как избавление от одиночества. Правда, незадолго до их появления Агнесса «внесла ложку дегтя», изводя её бесконечными звонками, давала нужные инструкции по встрече невестки. Она обрисовала её в неприглядном свете: бесприданница, круглая сирота, скорее всего, хитро охмурила их бедного мальчика, позарившись на богатство. Инна Аркадьевна, будучи неглупым человеком, тем не менее долго приглядывалась к невестке, но не находила правды в словах свояченицы. Не утаилась от её внимания и обратная реакция – настороженность, замкнутость Ланы, тогда, как на деле она оказалась открытым, общительным человеком.

После откровенного разговора с невесткой всё встало на свои места. Романом тётушка часто бывала недовольна сама. Если на работе у него шло всё относительно гладко, то дома он по-прежнему изводил Лану своим занудством и ревностью. Но Инна Аркадьевна пока молчала, не смея вмешиваться в личные взаимоотношения молодых супругов.
Однажды в гости к ним приехал брат Николай с взрослым сыном Артёмом. Инна обожала племянника, как человека скромного, интеллигентного, умного, подающего большие надежды в области математических наук. Артём был еще не женат. Новая родственница явно очаровала его, но почувствовав это, Лана стала очень сдержанна, старалась меньше общаться с Артёмом. Тем не менее, симпатия не ускользнула от внимания Романа, равно, как и от тёти. После отъезда гостей между молодыми вновь вспыхнула ссора. На этот раз Инна не могла оставаться в стороне, ведь затронута и её фамильная честь. Но вопреки Ромкиным ожиданиям, она встала на защиту Ланы:
- Да, твоя жена понравилась моему племяннику, странно, если бы было иначе!  Ты должен гордиться, что у тебя такая красивая и умная жена. Она не давала тебе поводов для ревности, да и Артём тоже. Он глубоко порядочный человек!
- Тогда почему ваш, как вы выражаетесь, глубоко порядочный племянник не сводил глаз с моей жены?
- Но и только! В чем вина Ланы, в том, что родилась красивой? Так на неё все смотрят. Мой брат тоже неоднократно восхищался её красотой.
- Вот вы сами и ответили на все вопросы – на неё все смотрят.
- Ты в свое время тоже посмотрел. Нужно было жениться на глупой и некрасивой.  И тогда твоя жизнь была бы безоблачной и счастливой!  Так, же нельзя, Роман, ты унижаешь своей ревностью не только и не столько её, сколько себя!
Ромка, не в силах совладать с собой, ушёл, хлопнув дверью. Лане было неловко перед Инной Аркадьевной, и она засобиралась вслед за мужем.
- Ты куда, девочка?
- Верну его.
- Значит, ты действительно дала повод ревновать?
- Инна Аркадьевна, и вы мне не верите?
- По крайне мере, так выглядит твое бегство вслед ему. Оправдываться, значит быть виноватой.
- Да, я собственно из-за вас, сама бы я никогда не пошла.
- Причем тут я?
- Вы будете переживать.
- Ничего, перетерплю, и он пусть подумает в одиночестве, - Инна

Аркадьевна заметно нервничала. - Нет, скажи каков! Приревновать к Артёму?! Тёмочка, он же святой, даже если бы… Он бы страдал, но не посмел! Нет, так жить нельзя, видит Бог, я долго терпела!
           Видя возбужденное состояние тети, Лана взмолилась:
- Инночка, Аркадьевна, простите нас непутёвых, не расстраивайтесь, всё будет хорошо! Хотите, я чай поставлю?
- Нет, не будет! Ты сядь, не мельтеши. Чай не нужно, лучше принеси мне сигареты.
           Лана тотчас принесла сигареты, и встала рядом в виноватой позе.
- Садись, поговорим, - Инна Аркадьевна нервно затянулась, стряхнула вздрагивающей рукой пепел в пепельницу. - Сегодня я принимаю грех на душу, и говорю тебе, уходи от него пока не поздно! Так жить невозможно!
- Но Инна Аркадьевна?!
- Не перебивай меня. Повторяю: так жить невозможно! Мы тоже были молодые и горячие, но чтобы унижать друг друга?! Впрочем, это всё эмоции.
 Инна Аркадьевна задумалась на некоторое время, замолчала. Лана тоже молчала, не смея потревожить её.
- Скажи мне, - вновь обратилась к ней Инна Аркадьевна, - ты любила кого-нибудь до встречи с Ромкой?
          Лана густо покраснела, но ответила честно:
- Да, любила, и Роман знает об этом.
- Расскажи мне, если можешь.
Лана давно ждала подобного вопроса, и хоть боль утраченного уже несколько притупилась, ей хотелось разделить её именно с Инной Аркадьевной. Она была уверена, что её поймут. Поэтому без утайки выложила всё. И про знак бесконечности не утаила.
- Эк, каков. На вечность замахнулся! Но, тем не менее, мне важно было узнать, понимаешь ли ты смысл сказанного поэтом: «Бывает полно значения пустое касание рук…». Скажи, а Тёма тебе хоть чуть-чуть понравился, как мужчина?
- По-моему, он прекрасный человек, такой же, как дядя Коля. Только как «на мужчину» я на него лишний раз взглянуть боялась из-за Ромки. Я теперь всё время живу с оглядкой на эту ревность, а порой даже начинаю чувствовать себя виноватой из-за этих заинтересованных мужских и завистливых женских взглядов.

- А вот это уже лишнее! Это он внушил тебе. Женщина всегда должна оставаться женщиной. Она должна знать не только то, что любима им единственным, должна чувствовать, что интересна другим. Я допускаю легкий флирт, комплименты, звонки и заинтересованные взгляды в пределах допустимой нормы. Иначе это не жизнь. Проще пойти в монастырь, надеть клобук и посвятить себя Богу.
- Который раз убеждаюсь, Инна Аркадьевна, какой вы тонкий, умный человек.
- Ладно, ладно. Скажи мне, детка, ты хочешь родить от него ребёнка?
           Лана, окончательно растрогавшись, взглянула на собеседницу прямым доверчивым взглядом:
- Я не знаю про ребенка, но точно знаю, что не хочу с ним спать, не хочу его поцелуев, его подозрительных взглядов, расспросов, ничего не хочу с ним!
- Ты перечислила то, на чём держится брак. Не буду настаивать, но так жить нельзя. Ваш брак не имеет будущего. Подумай хорошо и прими решение сама, он на это никогда не решится. Вы только мучаете друг друга. Пройдёт время и всё это перерастёт в ненависть.
- Я всё понимаю, но одновременно не знаю, что мне делать, не хочу уезжать, не хочу терять эту работу. Почему всё так сложно? Если в чём-то хорошо, то почему должно быть где-то непременно плохо?
- Мечта и Судьба, к сожалению, не всегда сливаются в единое целое. Бывает, распадутся на две несоединимые половинки, и человек чувствует себя несчастным. Но выход есть из любого положения. Не хочешь, не уезжай. С работой я тебе помогу. Будешь работать в другой редакции по моей рекомендации. Насчёт прописки не волнуйся, пока ты прописана у нас, а дальше видно будет. Думаю, что и Роман не будет возражать против этого. Возражать он будет против развода.
- Он как-то сам сгоряча сказал, что нам лучше расстаться. Инночка Аркадьевна, а насчёт вас я уже думала: будут звонить из Томска, говорите, что это я во всем виновата. Так будет лучше для всех.
- За меня ты не беспокойся.

***
Развод молодых Извольских был назначен на конец мая. К этому времени Лана съехала с квартиры Инны Аркадьевны, сняла комнату по её рекомендации. В коридоре суда она встретилась с Романом, сухо поздоровались, осведомились о делах друг друга, вместе вошли в зал заседаний. Роман был подавлен, не глядел в глаза Лане. На поставленный вопрос о причине развода, дружно ответили: «Не сошлись характерами». Им возразили, что причина банальна, все так говорят, но они тихо, интеллигентно, не обливая друг друга грязью, настояли на немедленном разводе.
Роман ушёл первый, Лана расписывалась в протоколе решения. Едва она вышла на высокое крыльцо городского Суда, хлынул проливной дождь. Лана вдруг с облегчением подумала: «Это к добру, к новой жизни!» И не пережидая дождя, зашлёпала по первым весенним лужам на остановку. Едва завернула за угол здания, её окликнули:

- Липа!
          Она обернулась. Роман стоял несчастный, потерянный, прикрывал голову мокрой газетой.
           – Липа. Я хотел сказать, хотел попросить тебя…. В общем, не думай обо мне плохо. Ты ведь была моей первой женщиной…
- Рома, ты о чём? - сердце её сжалось от жалости. - Я никогда не была жестокой к тебе.
- Ладно, не поминай меня лихом, я ведь люблю, любил тебя…по-настоящему.
- Ромка, ты замечательный, это правда! Прости меня!
- Не стоит, – он махнул рукой и, отбросив газету, пошёл, не разбирая дороги.  Она смотрела ему вслед со щемящей болью в груди
 
Спустя два относительно спокойных года, началась, действительно, «новая жизнь» - переворот девяносто первого. Разом рухнули привычные устои в стране, в жизни Ланы тоже всё изменилось. Восемь лет неопределенности, смена мест жилья и работы. Она хваталась за всё в эти трудные годы, не гнушаясь даже курьерскими услугами, разноской почтовой корреспонденции, лишь бы выжить, лишь бы остаться на плаву. Но всегда в окнах квартиры Инны Аркадьевны для неё горел приветливый свет. Она готова была помочь и выслушать Лану. От неё она и узнала, что Роман женился через три года после развода, и счастлив в новом браке.

***
Вновь завозился, заскулил Бриг, и Лана очнулась от воспоминаний.
 Надо подбросить дров, разогреть обед - вчера Вадим угощал её супом из сушеных белых грибов. Она поставила кастрюлю и чайник на плиту. Пёс дружелюбно завилял хвостом, Лана погладила его по голове, отвязала ошейник:
- Вот и тебя, дружок, полно седых волос, как у хозяина. Давно ему служишь?
И отлила добрую порцию в миску, поставила перед ним. Настроив транзистор на местную волну, присела у печки, потянулась к шестку за спичками. Неожиданно четкий голос диктора прервал сводку погоды:   
- Повторяем. Вчера, во время бунта из колонии номер три, разоружив охрану, сбежало четверо заключенных. Вниманию местного населения: будьте предельно осторожны, преступники вооружены и очень опасны. Особые приметы... 
            
Бриг, лежавший на полу, вдруг, зарычал, вздыбил шерсть на загривке и, вскочив, уставился на дверь. Лана прильнула к окну, и едва не лишилась сознания: на краю поляны появились вооруженные люди в темной одежде. Сомнений не было. Это, конечно, они – те, о которых только что сообщило радио.
 С глухим рычанием Бриг прыгнул на дверь, ударом лап распахнул её и бросился в сторону незваных гостей. Через мгновенье в морозном воздухе раздался сухой треск выстрела, а следом короткий собачий визг. Всё! Лана опомнилась, в мгновение ока собрала свои пожитки и укрылась в спасительном тайнике, затворила перегородку. Сердце било в виски, словно молотом. И тут же захрустел снег под ногами, в избушку ворвались люди. Они были немногословны. Обшарили углы, расселись и закурили. Сквозь щели в досках тайника потянуло дымом. Постепенно разговор налаживался:
- Чисто, нет никого, - прокуренный, властный голос. - Со жратвой тоже напряг.
           - Судя по барахлу, хозяин не промысловик. Так, активный любитель. 
           - Но в хате тепло, лыжный след в одну сторону. Куда же он делся?
           Кто-то подкрутил настройку транзистора:
           - Думаю, по радио уже сообщили. Услышал сводку, прикинул, что к чему, и дёрнул до ближайшей трассы.
           - Слышь, Батя, а собаку он зачем оставил?
           - А хрен его знает. С испуга шифер снесло.
           - Ладно, обсушиться надо. Штырь, затопи печь. А это, что за бутылка?
           - Губа под шконарем нашел. Спирт, кажется, - ответил, откашлявшись, Штырь.
         
 Этот сиплый, простуженный голос показался Лане смутно знакомым.
          Близился вечер. Просушив одежду, беглецы поели, опорожнили бутылку и готовились укладываться на ночлег.
          - Зря я тебя послушал, Батя, - послышался голос Штыря. - В побег уходить лучше летом. Зимой нам конец.
           - Тогда, зачем пошел?
           - Да от дури, да по обкурке, правда, Штырь? – вмешался другой голос.
           - Точняк, Губа. Воли захотелось до смерти. А тут возможность такая.
           Лана лежала в своём укрытии, боясь пошевелиться. Где она слышала этот голос? Она почти уверилась, что слышала его прежде.
           - Надо было раньше думать, - сказал авторитетно Батя. – Теперь поздно. Тем более, за нами труп, кажется.
            - Не за нами, а за Червонцем, - возразил Губа. – Это он вертухая порезал.
            - Какая разница, за кем? – спокойно сказал Червонец. - Возьмут, всем по полной корячиться.
              Снова вклинился голос Бати:
              - Штырь, за тобой печка. Через пару часов толкнешь Губу, он сменит. Хотя ночью они не сунутся.
               - Батя прав, - вставил Червонец. – Пока Зона утихомирится, пока военных организуют, у нас ещё сутки форы, не меньше.
                - Ладно, утро вечера мудренее, - сказал Батя. – Штырь, подбрось полено. А ты, Губа, поищи по приемнику что-нибудь для души, тоска задушила.
                Губа прошёлся по настройке, поймал «Радио Шансон», где транслировали запись концерта Михаила Круга.
               
 В избушке стихло, только слышался приглушенный голос певца. За окном потемнело, короткий день подошел к концу. Вскоре послышалось мирное сопение и храп уставших, намерзшихся в пути зеков. Лана осторожно сменила позу. Где-то в углу тайника пискнула, зашуршала мышь: рыбачьи сети, пропитанные запахом чешуи, привлекали голодных грызунов. В тайнике сделалось невыносимо душно, Лана обливалась потом. Но всё это ничто по сравнению с тем испытанием, которое ей предстоит, попадись она в руки к бандитам.
Штырь, будучи дежурным, лязгнул творилом, подбросил в топку дров. Потом убавил громкость транзистора, уселся рядом и стал подпевать. Он пел, не фальшивя, удивительно попадая в унисон поющему Кругу – и голос его, простуженный, сиплый вновь напомнил Лане что-то очень знакомое.
Закончился концерт Круга, но Лёвка продолжал петь проникновенно, вполголоса:
Ты за парту со мной
Снова рядом садишься
Из-за этого я может, двойку схвачу.
И не мне одному ты красивая снишься.
И к тебе я во сне, словно к звездам лечу.

В школьное окно смотрят облака,
Бесконечным кажется урок,
Слышно, как скрипит перышко слегка,
И ложатся строчки на листок.

Первая любовь – школьные года.
В лужах голубых – стекляшки льда.
Не повторяется, не повторяется,
Не повторяется такое никогда
 
А когда стал отбивать по столу костяшками пальцев ритм, в её сознании вспыхнула молния:
«Лёвка! Лёвка Штырёв! И кличка подходит – Штырь». – Эта догадка так поразила её, что от радости по щекам покатились слёзы.  Лёвушка, одноклассник – Лёвка Штырёв. Он всегда был щупленьким, тщедушным человечком. Белобрысые волосы, голубые глаза, рыжие веснушки по всему лицу. Ох, уж эти веснушки. Они появлялись весной даже на губах Лёвки. Учился он слабо, его вечно обижали все, кому не лень. Липка, с чертой, унаследованной от отца, всегда за него заступалась.  В старших классах у Лёвки вдруг обнаружился недюжинный талант. Обладая прекрасным слухом, он самоучкой освоил гитару и запел. В округе Лёвку сразу зауважали, ходили за ним стайками, собирались у скамейки, где он частенько играл, сидя в небрежной позе, со снисходительным выражением на лице. В общем, случилась с Лёвкой звездная болезнь местного значения. Весной, когда с крыши стучала капель по карнизам школьных окон, Лёвка умудрялся прямо во время урока выбивать пальцами ритмы любимых песенок, держа в этом музыкальном ряду первую партию. Его репертуар состоял из легких незатейливых, эстрадных песен.

 Однажды после летних каникул, проведенных Лёвкой в городе у тётки, в нём произошла заметная перемена - петь он стал гнусаво, отрастил длинные до плеч волосы, а к имевшемуся репертуару прибавились чувственные лагерные песни. За лето он вытянулся, хотя физически оставался слабым. Но апломба не потерял. По-прежнему напускал на себя вид бывалого парня, распевая на лавочки блатные «арии». Только одна Липка могла ему высказать:
«Лёвушка, зачем ты поёшь? У тебя голос ломается, к чему тебе эти ужимки?». 
Однажды она посетовала на него у себя дома:
- И откуда он этого набрался, не понимаю.
Мать объяснила ей, что отец одноклассника не выходит из тюрьмы. С Лёвкиной матерью он не жил. Это она в своё время, помотавшись в городе, вернулась в деревню с маленьким Лёвкой. Но в городе у отца жила сестра, к которой и ездил на лето Лёвка. У тётки был сын, старше Лёвки, типичный продукт городской шпаны. Вот он-то и принял участие в становлении Лёвки.

В начале летних каникул Липкин класс отправился в поход к заброшенному озеру. Установили захваченные с собой сети. Пока погода была по-летнему тёплая, наслаждались отдыхом, днём купались на соседнем песчаном карьере, загорали, вечером у костра пели песни под Лёвкину гитару. А вот с продуктами не рассчитали – на свежем воздухе ещё до обеда прикончили все припасы. И к ночи голод дал о себе знать в полную силу. Кто-то вспомнил про сети. Но погода сменилась северным ветром, стало по-осеннему холодно, а лазить по грудь в воде никто не хотел. Тогда насмелился Лёвка. Не желая упасть в грязь лицом перед девчонками, он разделся до плавок и погрузился в холодную воду илистого заросшего водоёма. Вскоре на берегу подпрыгивали, вытащенные из сети жёлтые караси. Лёвку колотил озноб, уязвленные парни ехидно посмеивались, а Липка, сбегав в палатку, принесла своё одеяло, обняла его, прижалась телом, а потом укутала с ног до головы. Вот тут-то охотников посмеяться резко поубавилось, зато прибавилось завистников, ведь доступ к Липкиным объятиям был закрыт.

Лёвка сиял. Ему нипочем теперь была ледяная купель. Жаром тянуло от раскалённых углей костра, жаром расплывалась по телу Лёвки неведомая волна от Липкиного прикосновения, от щекочущего шею её дыхания. Солнцем и ветром, полевой ромашкой пахли её бронзовые волосы, сладким дурманом овевая его сознание.
С этого дня Лёвка избегал прямого взгляда одноклассницы, краснел, и опускал голову, хотя сама она часто ловила его пламенные взгляды на себе.
Теперь, всё это вмиг пролетело перед её мысленным взором. Она вспомнила, что после школы так и не увиделась с одноклассником - судьба разбросала их по разные стороны. Только слышала, что Лёвка уже после армии был осуждён за воровство.
Напевшись, Лёвка принялся лущить найденные запасы кедровых орешек. И опять Лана безошибочно признала в нём одноклассника. Хоть и напускал на себя Лёвка вид небрежности, в быту был аккуратен, не терпел грязной обуви. Рубашки на нём всегда были свежие, а брюки тщательно отутюженные. Вот и теперь Лёвка не изменил себе: несколько раз открывал дверцу печурки и сбрасывал кожуру, не терпел грязи вокруг себя.

Из транзистора по-прежнему доносились приглушённые звуки музыки, но беглецам она не мешала, всех сморила усталость. Успокоился, затих и Лёвка.
           «Как же быть, что делать? -  в отчаянье думала Лана. -  Вадим? Утром вертолёт приземлится на площадку у леса, и бандиты могут захватить борт вместе с заложниками, угнать неизвестно куда. А при захвате будут стрелять, кого-нибудь убьют, им терять нечего».

            Ознобом окатило тело, но голова работала ясно. Будучи журналистом, Лана уже попадала в экстремальные ситуации, и научилась при случае собрать всю волю в кулак. Знак! Она должна что-то положить на снег, на ту площадку, где садится вертолёт. Беглецы спят крепко, водка и усталость сделали своё дело. Но, что положить, сумку? Нет, не подходит. Это должен быть знак беды, опасности. И вдруг, новая мысль: она перенесет туда тело Брига! При посадке Вадим и пилоты сразу всё поймут. Эта догадка настолько окрылила, что, уже не задумываясь, она решительно отворила дверцу своего укрытия. В нос ударил спёртый воздух пьяных нечистых тел. Лёвка лежал на полу навзничь, и спокойно спал, на столе мерно вещал транзистор. Захватив курточку, она осторожно соскользнула с нар на пол. Сердце бешено колотилось, кровь пульсировала в висках. Как можно тише отворила дверь и выскользнула наружу, с жадностью вдохнула свежего воздуха. Быстро натянув курточку на разгоряченное тело, свернула за угол избушки, справила нужду. На фиолетовом звёздном небе сияла полная луна, четко освещая окрестности. Она пошла по истоптанному снегу в ту сторону, где упал сраженный Бриг. Вот и он. Пёс лежал на боку, вытянувшись всем телом, запрокинув голову на спину. Лана попробовала поднять окоченевший труп, но он оказался довольно тяжёлым. Тогда она взяла его за передние лапы и потащила в обратном направлении. Возле навеса присела на корточки передохнуть, чутко прислушиваясь. В избушке по-прежнему тихо. Благо вокруг снег плотно утоптан. Отдохнув, она перетащила Брига на площадку, где обычно садился вертолет, и вернулась обратно. Прошептав: «С Богом», - осторожно потянула ручку на себя и вошла в избушку. Дверь предательски скрипнула, когда Лана закрывала её. Она оглянулась, и в свете керосинового фонаря к своему ужасу увидела, что Лёвка привстал на локте и глядел на неё ошалевшими со сна глазами. Лана присела перед ним на одно колено, приложила указательный палец к губам в знак молчания, а другой рукой сняла с волос заколку, полагая, что таким образом Лёвка узнает её быстрее. Волосы рассыпались по плечам. Она смотрела ему прямо в глаза, всё переплелось в этом взгляде: страх, надежда и мольба о пощаде. И он тоже узнал её, узнал! Она видела это по его изумленным, радостно-тревожным глазам. Тогда Лана жестом приказала: «Туда», - и стараясь ступать тихо, на глазах ошарашенного Лёвки скрылась за дверью. Он, подскочив, выскользнул вслед за ней за порог, прикрыл дверь и истово зашептал:

- Липка, Карасёва, ты-то, что здесь делаешь?!
- Лёвушка, не губи мою душу, ты свою уже загубил! – едва слышно отвечала она. 
- Ты с ума спятила, Липка! И я сейчас спячу. Откуда ты появилась?!
- Я здесь с мужем, утром он вернется с бригадой МЧС. А я в тайнике пряталась, в избушке. Уходи, Лёвушка, уходи пока не поздно, тебе ведь не по пути с этими. Возьми лыжи, метрах в пятистах на север есть небольшой стожок, переждешь там до утра, и уходи от них подальше, а лучше сдайся с повинной. Когда их возьмут, выходи, я своим всё объясню.
- Я и сам сто раз уже покаялся, Липа. Но обратной дороги нет. За нами труп, а это лет на двадцать корячиться.
- Он не труп, Лёвушка. Он только ранен, я слушала сводку, - она порывисто целовала его в щёки, губы, нос, глаза, куда придётся. – Уходи, слышишь? Я спрячусь в тайнике, а ты уходи.
Он поцеловал её в пробор на волосах, прижал к груди:
- Ну, уж нет, Липка. Так не пойдет. Я может и сволочь, но не такая, чтобы тебя на волков оставить. Вдруг ты себя выдашь? Нет, останусь рядом с тобой.
- Как же ты на побег решился, Лёва?
- Анаши накурился, про волю вспомнил. А тут бунт вспыхнул на зоне, так что, всё к одному. Эх, Липка, Липка. Если б ты знала, как любил я тебя, как я маялся!
Она заплакала:
- Знала, Лёвушка. Знала, родной. Но прошлого уже не вернёшь, судьба распорядилась иначе.
- Сколько раз бывал в деревне, о тебе ни слуху, ни духу. С тех пор, как матушка твоя померла. Отец твой приезжал, искал, о тебе расспрашивал.
Он спохватился, отстранил её и сурово прошептал:
- Ладно, что-нибудь придумаю. Заходим тихо, прячешься и не дышишь. Вперед!
   
Что объединяло сейчас их двоих, ведь так много минуло лет? Детство, юность и школа. Десять незабываемых школьных лет в одном классе. Разве это не свято?
Через минуту Лана сидела в своем укрытии, Лёвка снова расположился у печки, подкинул дров.
Едва забрезжил рассвет, поднялся Батя, остальные храпели на нарах:
- Штырь, не спишь? Завари чифирку, попьём, помозгуем на трезвую голову.
Через пять минут чифир поспел, и Штырь осторожно слил его в чистую кружку. Закурили. Батя с наслаждением отхлебнул, передал кружку Лёвке.
- Слушай, братишка. Ты, ведь, деревенский, сибиряк. Небось, в лесу - как рыба в воде?
- Охотничал. Понимаю немного.
- Вот и скажи, оцени обстановку.
- Уходить надо, Батя. И, как можно, скорее. Что-то тут неладно, верно тебе говорю.
- Это ещё почему?
- Хозяин здешний умён. Думаю, он слышал по транзистору о побеге, мог видеть нас, координаты наши знает. Вот и смотался до ближайшей трассы. А собаку неспроста тут оставил, отвлекал внимание. Мол, ненадолго ушёл, типа – капканы проверить. Уходить надо, Батя!
- Рано ещё, часа два покантуемся, и двинем дальше.
Главарь растолкал остальных:
Губа, Червонец – подъем! Планы меняются. Грейте жратву, собирайте всё, что сгодится. Скоро уходим.
          
Зеки засуетились.
           - А почему спешка, Батя? – спросил недовольно Червонец.
           Главарь объяснил Лёвкиными доводами, долго убеждать не пришлось. Захлопала входная дверь, начинались сборы в дорогу.
Минуло не меньше часа, когда зеки шумной компанией сели за стол. Пили крепкий чай, грызли сухари, нещадно курили. Спорили, в какую сторону двигаться.   
 Лана в напряжении слушала и, кажется, первая уловила отдалённый гул вертолёта, вибрирующий звук его лопастей. И тотчас раздался испуганный крик Губы:
- Кранты, Батя! Вертушка летит! Бля, в живых не оставят. За вертухая всех порешат!
- Умолкни, сука! Уходим! – взревел главарь и, подхватив автомат, распахнул дверь, пропуская вперёд подельников. - Где Штырь, кто лыжи увёл? – в бешенстве кричал им вслед. Но его уже никто не слышал, зеки врассыпную бежали в лес.  Он забросил автомат на плечо, оценил обстановку – вертолёт заходил на посадку – и кинулся в другую сторону, вдоль свежего лыжного следа. 
В вертолете, кроме экипажа, вместе с Вадимом находился его приятель из бригады МЧС, и верный Бег. Они еще с воздуха оценили обстановку, с утра прослушав информацию о сбежавших преступниках. Вадим, отчетливо увидев на снегу труп Брига, ринулся к выходу.
- Вадим Сергеевич, не стоит, посадка отменяется, вы станете мишенью для этих ублюдков.
- Это невозможно, ребята, там женщина. Если она ещё жива, ей требуется медицинская помощь! – Вадим был не похож в эти минуты сам на себя.
-  Ну, хорошо, только высаживаться придётся на ходу, кричал бортмеханик. -  Сейчас беру левее, прямо на избушку, там десантируетесь за стеной. Денис, давай ты тоже. Бега не спускайте с поводка, убьют.
- Добро! – отозвался Денис.
           Вадим обвязал поводок вокруг запястья, подхватил собаку на руки, ружьё передал Денису. Вертолёт снизился до метра, и они спрыгнули в снег.   
- Будьте осторожны! - ещё раз предупредил бортмеханик. -  Вызываю группу захвата. Держитесь!
           Подгоняемый жутким предчувствием, Вадим бросился к избушке. Подскочив к окну, прижался спиной к стене, прислушался. Не высовываясь, постучал в окно. Тишина.
- Вадим Сергеевич, стойте здесь, я к дверям.
- Я сам, ты тут оставайся.
           Он перебежал к дверям, левой рукой распахнул её и, прильнул спиной к стене, крикнул:
- Липа, ты здесь?!
         
Она осторожно приоткрыла перегородку, окликнула сдавленным голосом:
  -  Вадим, входи, они ушли.
          Он вбежал и, как тогда в первый день их встречи, она упала к нему в объятья - обессиленная от нервного стресса, от сознания, что всё осталось позади. И забилась у него на груди в безутешном рыдании.
- Липа, они издевались над тобой? - твердил он, оглупев от горя. – Что они с тобой сделали?!
- Нет, Вадим, я в порядке. Я спряталась в твоем тайнике. Если бы не Бриг… - И, вдруг, отстранившись, вскричала: - Там кто-то смотрит в окно!
- Всё хорошо, любимая, это свои. Это Денис.
Прилетевший через десять минут вертолет с группой захвата на борту приступил к поимке бандитов, из тайги доносилась стрельба. Бег, отпущенный с поводка, рвался на улицу.
- Место, Бег, там без нас разберутся, это другая охота! Один из вас уже отвоевался. Эх, жаль Брига, верный был пёс.
- Вадим, когда ты увидел его там, на снегу, ты понял?
- Ещё бы, он и мёртвый продолжил службу!
- Он так тосковал без тебя. Если бы не он, я бы не успела спрятаться, его убили вон там. Мы увидели их в окно. Он задержал их, пока я укрывалась. А ночью перетащила его туда, где он теперь, рассчитывала, что ты увидишь и поймёшь.
- Как это, ночью перетащила? – переглянувшись, удивились мужчины.
- Ночью. Выждала, когда эти заснут, и перетащила.
- Липа, но это безумие! – с ужасом вскричал Вадим.
- Вадим, как ты думаешь, омоновцы убьют этих или возьмут живыми? - прислушиваясь к стрельбе, спросила встревожено Лана.
- Не знаю, возможно. Если будут сопротивляться. В любом случае, для тебя они уже не опасны, успокойся. Денис, ты сможешь уладить, чтобы её не трогали, как свидетеля?
- Не знаю. Это уже не в моей компетенции.

Лана полагала молчать до исхода операции, твердо решив про себя, что она, напротив, даст показания в пользу одноклассника, попробует защитить его. Скажет, что он не выдал её бандитам, хотя знал о присутствии в избушке.
Всё закончилось через час. Первым вернулся вертолет МЧС. Затем из леса под конвоем вывели трёх беглецов. Приземлился второй вертолёт. Мужчины вышли на улицу. Лана, приведя себя в порядок, тоже вышла, оглядела преступников, Лёвки среди них не было. Растерянно посмотрев по сторонам, она уже хотела побеседовать с главным из отряда, но загадка открылась сама: с противоположной стороны вышла ещё одна группа в камуфляжных костюмах, в руках у них были носилки. Лана, не задумываясь, побежала им навстречу, она знала: на носилках Лёвка.
- Скажите, он серьезно ранен?
- В чём дело, гражданочка? Вы кто?
- Московская журналистка, Лана Извольская, - она предъявила удостоверение. - Но я знаю этого человека, он спас мне жизнь. Умоляю, разрешите мне с ним поговорить.
- Поздно, отходит он. Его подельники порешили, ранение в грудную клетку.
- Умоляю, дайте мне с ним хотя бы проститься.
          Омоновцы переглянулись, поставили носилки, и отошли в сторону. Лана опустилась на колени.
- Лёвушка, что ты наделал? Зачем, почему ты раньше не ушёл?
- Липа, в чём дело? – подбежал Вадим.
- Уйди, Вадим, я тебя умоляю, дай мне с человеком проститься! - вскрикнула она сдавленным голосом. Вадим, в недоумении отошёл, наблюдая, как Лана вновь склонилась над раненым.

Лёвка лежал, беспомощно сложив руки на груди. Лану больно резануло по сердцу, она помнила эти руки. Красивые, руки музыканта, но не вора. Длинные тонкие пальцы, с аккуратными продолговатыми ногтями, которые подернулись теперь синевой. Из уголка рта выбежала тонкая струйка крови. Натянуто улыбнувшись, он выдавил из себя:
- Проститься, говоришь? С человеком? Я уже давно не человек…
- Для меня ты всегда был человеком, Лёвушка, не уходи, всё будет хорошо! - Удушливым комком подступили к горлу слезы, Лана плакала, не скрывая их. Одна слезинка упала Лёвке на губы, он слизнул солёную влагу:
- Ты поплачь, Липка, по мне кроме мамки некому плакать, сладкая твоя слеза, так бы и пил вволю. Ты это…Ты нашим не говори всего.
- Нет, нет, Лёвушка, я никогда не скажу о тебе плохо!
- Вот и свиделся с тобой, хотя бы перед смертью. - Он слабым движением руки прикоснулся к её волосам. - Ты ещё красивее стала. Этот, твой, что ли?
- Да.
- Лощёный. Вот так я и видел счастье в своей жизни только «из-под полы», всё другим доставалось, красивым, успешным.
- Не надо, Лёвушка!
- Лёвушкой меня только мамка называла да ты. Мамку жалко, как я был непутёвый…

Посерели Лёвкины веснушки, мертвенной бледностью покрылось лицо, он силился ещё что-то сказать напоследок. Лана по губам прочитала слово «мама». Последний вдох запёкся на губах кровью. Только голубые Лёвкины глаза, уже подернутые поволокой смерти, всё глядели в бесконечность, словно пытаясь разгадать её тайну.
- В чём дело, Смирнов, кто стрелял на поражение, я дал команду брать живыми! – подбежал рассерженный офицер.
- Это его свои, товарищ капитан. Вон тот, что был с автоматом. Он этим выстрелом и обнаружил себя, ребята его вычислили и взяли.
- На каком основании здесь гражданские лица?
- Это журналист из Москвы, товарищ капитан, корочки показала. Просила проститься, мол, знает его. Да он, кажется, уже готовый.
Лана рукой закрыла Лёвке глаза, сняв с него шапку, накрыла лицо и молча, пошла к избушке. По щекам катились слезы. Вадим нагнал её:
- Липушка, в чём дело, кто это?
- Вадим, оставь меня, я тебе потом всё объясню. Это мой одноклассник – Лёва Штырёв.

Протокол всё же составили, Лана настаивала на даче показаний в обвинении главаря банды, застрелившего Льва Штырёва.
Оказалось, что ценой Лёвкиной бесцветной жизни стали злополучные лыжи. Долго высматривал Лёвку главарь. Когда по лесу рассыпалась группа захвата, он притаился за старой сосной, выжидал, когда те уйдут в сторону, давая ему возможность сменить позицию. В поле его зрения попал лыжник, в котором он без труда узнал Штыря. «Вот и всё, сучёныш!», - прошипел бандит, и короткой очередью прошёлся по Лёвкиной спине.

Лёвка упал лицом в снег, как подкошенный. Минут двадцать пролежал, истекая кровью. Потом пришли омоновцы, перевязали, положили на носилки, он всё стонал, просил: «Не трясите. Дайте спокойно подохнуть!».
После составления протокола Лана поговорила с капитаном на предмет того, можно ли забрать тело Штырёва для транспортировки по месту прописки? Тот сказал, что все формальности нужно утрясать на месте, в органах.
- Помоги мне оформить груз-200 до Томска, - обратилась она к Вадиму.
- Липа, ты уверена, что тебе это надо?
         
 Жесткая складка пролегла в углах её губ:
- Я ни в чем сейчас так не уверена, как в этом. Мать, не дождавшаяся своего дитя, утешится хотя бы его могильным холмиком. Не забывай, если бы он повёл себя иначе, ты знаешь, что было бы со мной! Я увезу его к матери.
          Вадим и без того видел отчуждение Липки, его любимая будто окаменела за эти часы. Он не стал перечить. Привез её в гостиницу, договорились, что утром заедет за ней на служебной машине. Даже не решился просить о встрече на вечер.
Утром, в назначенный час Лана вышла из гостиничного номера в вестибюль, посмотрела через витражное стекло на улицу. Вадим стоял с обнаженной головой возле служебного джипа, чисто выбритый, посвежевший, в деловом чёрном костюме.
Лана вышла к нему:
          - Здравствуй, Вадим, - больно сжалось сердце, он был теперь точно таким, каким она видела его на стенде офиса, только густая шапка волос покрылась сплошь серебряными нитями. – Вадим, ты в порядке?
- Ты как?
- Я всё так же, надеюсь на твою помощь.
- Да, я договорился, едем, им нужны твои документы. Думаю, уже сегодня всё решится так, как ты хочешь.
Лана улетала на следующее утро с грузом-200 в Томск. Вадим выглядел каким-то потерянным. У трапа самолета, прощаясь, сказал:
- Липа, ты помнишь наш знак бесконечности?
- Вадим, не надо, так больно!
- И мне…. Но ты помни…
          - Не нужно, Вадим, я не хочу тебя видеть слабым, и запомнить таким.
          Она опять прощалась с ним навсегда.
- Липа, скажи хотя бы номер своего мобильного.
- Нет, не нужно этого. Прощай. Спасибо тебе за Лёвку.
          
Он не удержался, сгреб её в охапку, как в юности, приподнял над собой, любовался в последний раз. Потом опустил, поцеловал долгим, прощальным поцелуем. В этот миг с неба вдруг посыпался снег крупными пушистыми хлопьями, забивая их волосы, окрашивая в единый цвет. И непонятно было, отчего стали влажными их лица, от слёз ли, струящихся по щекам, от небесной ли мартовской влаги.
- Граждане, пройдите в салон, посадка заканчивается, - объявила стюардесса.
          Лана прильнула к стеклу иллюминатора, Вадим всё стоял внизу.
В небе оставалась таять лишь белая взлётная дорожка от самолета, а он всё смотрел ей вслед. Снег перестал идти так же внезапно, как начался.

***

- Женщина, вам плохо? -  уже который раз спрашивала Лану стюардесса.
- Нет, нет, спасибо, мне уже хорошо.
- Вам что-нибудь принести?
- Спасибо. Если можно, чистой воды.
Только теперь, возвращаясь в Москву, Лана поняла, насколько устала. Она чувствовала себя совершенно разбитой. Ей не хотелось вспоминать, как сбежалась вся деревня на похороны к Лёвке. Как вновь и вновь рассказывала она придуманную историю, согласно которой Лёвка был героем, спасшим её в тайге. Как он подобрал её со сгоревшего вертолёта, как они пришли вместе в лесную избушку, в которой оказались сбежавшие бандиты. Как мужественно защитил, но был смертельно ранен, когда спасение было совсем близко. Её не мучили угрызения совести за эту ложь. Никто и никогда не узнает правду до конца, а ложь была во спасение Лёвкиной грешной души. Пусть теперь деревенские додумывают подробности этого события. Она отплатила однокласснику добром за добро - хоть и мёртвого, но привезла к матери. А иначе лежал бы он сейчас в безымянной могиле с фанерной табличкой под номером. Теперь же к нему придут, как к герою, поклонятся, пожалеют сердобольные соседки-сельчанки. Пока жива тётя Маруся, будет приходить к сыну, и разговаривать как с живым. А умрёт мать, Лёвкина душа успокоится тем, что лежит он не на чужбине, а в родной стороне.

Ещё до похорон сходила на кладбище. Притоптала дорожки, уложила привезённые из Томска веночки на могилу мамы и бабушки. Тихо посидела на скамеечке, горестно думая о том, что пора бы приехать сюда летом и привести всё в порядок: поставить памятник и оградку. Как похоронила тогда в студенчестве на скромные средства, так и стоит. Спасибо, женщины весной-летом прибирают всё подряд. Помянут Зою Федоровну добрым словом, она никому не сделала в своей жизни лиха.
Побывала Лана и в родительском доме, в котором поселились их же деревенские люди. Почернел, состарился дом, как и все жители деревни. Буйной порослью разросся сад, посаженый Феопемптом.

На следующий день после похорон Лана стояла на автобусной остановке, собираясь ехать в Томск. Прибежала запыхавшаяся тётя Маруся, отозвала её в сторону: «Чует моё материнское сердце, неправду ты сказала, ведь сидел он уже по третьему разу. Как же он мог спасти тебя Липа? Скажи ты мне, доченька, Христа ради, что случилось?». Лана не могла соврать матери, шепнула, озираясь:
- Сбежал он, тётя Маруся, вы только никому больше не говорите. Пусть он спит спокойно. Я там случайно оказалась, когда их брали. Его подельники застрелили. Я выпросила, чтобы к вам привезти. Говорила с ним перед смертью, он вас вспоминал, тётя Маруся.
- Ага, ага, деточка, я никому, - сквозь набежавшую слезу говорила несчастная женщина, - Дай тебе Бог здоровья, я молиться за тебя стану. На-ка, возьми, у Лёвушки в школьных вещах нашла. Обожал он тебя, - женщина сунула ей в руки завязанный узелком, носовой платочек.
- Помолитесь за него, тётя Маруся, я тоже свечку поставлю за упокой.
- Ага, ага, деточка, спасибо тебе материнское. Ты-то как, детки у тебя?
- Нет, тётя Маруся, одна я.
- Вот и Лёвушка, так и остался один. Кабы женился вовремя, жизнь по-другому бы наладилась…. Ну иди, доченька, вон уж автобус. Дай Бог тебе долю хорошую, за мамкину могилку не переживай, я ухаживать стану.
- Спасибо, тётя Маруся, я ещё как-нибудь вырвусь.
- Ага, приезжай, заходи, милая, помянем Лёвушку.
          Проводила, поцеловала Лане руки, перекрестила. Тётки в автобусе расступились:
- Садись, садись, Липочка, мы тебе место заняли, тёпленькое, с водительской стороны.

Только в самолете Лана вспомнила о платочке тёти Маруси, развернула. Там лежал Лёвкин медальон на почерневшей, крупного плетения и неизвестного сплава, цепочке. Такие носили в годы их юности: цветистая рубаха на выпуск, завязанная узлом на поясе. Расстегнутый до узла ворот, а на груди медальон. Это была модная бижутерия семидесятых: выпуклый металлический овал с непонятным вензелем посередине, окаймленный грубой, ажурной вязью. Лана покрутила его в руках и нашла, что медальон открывается, нажала на почерневшую защёлку - он легко открылся. Под крышкой была вставлена пожелтевшая от времени черно-белая любительская фотография, на которой была изображена она, Лана, тогда еще Липка Карасёва, в белых бантах на тугих, коротких косичках. Вот эта трогательная, наивная мелочь и вызвала у Ланы сентиментальную слезу.
 
Утренняя Москва встретила журналистку Лану Извольскую щёлканьем объективов, навязчивыми вопросами тележурналистов, газетчиков о её чудесном спасении.
- Так, ребята, я профессиональный журналист, и надеюсь, что смогу сама изложить в прессе свою историю!  - впервые с раздражением на коллег, отмахнулась она.
Даже появившись в редакции, не пожелала отвечать на эти вопросы. Зашла к начальнику, долго беседовала с ним за закрытыми дверями. Вышла с подписанным заявлением, и отправилась в отдел кадров оформлять неделю отпуска за свой счёт. Она чувствовала, что должна отдохнуть. Никогда прежде не раздражала её так Москва – пробки на дорогах, переполненное метро: «Домой, в маленькую тихую обитель», так называла она иногда свою уютную квартиру на окраине Москвы.

Приняв теплую ванну, накинула белый пушистый халат и, накрутив на голову тюрбан из полотенца, завалилась на кровать: «Спать, и ни о чём не думать!». Но не прошло и пяти минут, как в квартире зазвонил телефон.
Выдернула из розетки провод телефона, заблокировала мобильник, и на всякий случай, отключила домофон. Опять разыгралась тупая головная боль.
          «Это уже нервы, подружка, - сказала она себе, сидя на кровати, свесив мокрую голову между колен. - Надо взять себя в руки. И обязательно – сон. Сон, покой и комфорт». Высушила голову, надела пижаму и с блаженством раскинулась в постели. Проспала более суток. А проснувшись на следующий день, ближе к вечеру, ощутила лёгкий озноб и жуткое чувство голода. Завтра она обязана сдать отчёт по командировке. А главное – написать статью о своём приключении.
Она пошарила в холодильнике, нашла пачку пельменей, майонез. Сварила и поспешно утолила голод. Потом уселась за компьютер и полночи сочиняла статью. Она не собиралась сообщать всю правду. Налгала с три короба о том, как сама добралась до таёжной избушки, как жила там пять дней, пока туда не явились беглые заключённые. Прибывшая на их поиски группа захвата благополучно вернула её на большую землю. Написала жёстко и захватывающе. В конце не забыла упомянуть тот факт, что, скорее всего, ей придётся присутствовать на суде в качестве свидетеля по этому делу.
Наступило мутное утро. Нужно ехать в редакцию. На обратном пути она накупит еды и отсидится дома, пока окончательно не придёт в себя. Так и сделала. Но, вернувшись, вновь почувствовала признаки озноба. Подумала, что лихорадит из-за влажного мартовского ветерка. Выпив горячего чая, ощутила слабость, и опять забралась в постель. Световой день заметно прибавился, и Лана не могла уснуть до тех пор, пока за окном не обозначились сумерки.

Неделю провела в хандре, по-прежнему ни с кем не общаясь. Легкий озноб, который мучил её вначале, сменился апатией. Не хотелось читать, смотреть телевизор, думать о предстоящей работе. Она часами бездумно смотрела в окно на город, на спешащих людей, снующих туда-сюда, на автомобили, вереницей ползущие по серому асфальту улиц – и никак не могла настроиться, включиться в этот обыденный ритм. Мысленно она снова находилась в тайге, в маленькой избушке, где всё было предельно просто и ясно: он её любит, как прежде. Она любит его. Впервые жизнь в большом городе показалась ей бессмысленной. Чего она дальше хочет от своей жизни? Есть ли смысл опять погрузиться в работу? Ради чего и кого стоит жить на этой грешной земле? Она бесконечно задавала себе эти вопросы, и не находила ответов.
К исходу воскресенья взяла себя в руки, тщательно собралась, вытащила из шкафа весеннюю курточку, сапожки - почистила, оставила в прихожей: «Утро вечера мудренее, завтра будет лучше, чем вчера».
Ночью не спала, думала о Вадиме. А думает ли он о ней? У него семья, повседневные заботы, больная жена, некогда распускать слюни и пускать пузыри, умиляясь: «Ах, как хорошо нам было вместе! Или - как хорошо бы было, если бы…».  Человеку всегда кажется, что причина вся в этом «бы». Утраченное прошлое рисуется в более ярких тонах и представляется другим, более полным, счастливым. «Если бы…».

Утро, как и предполагала Лана, внесло свои коррективы. Застряв в автомобильной пробке, она тревожилась о том, чтобы не опоздать на планёрку. После планёрки плавно включилась в обычный ритм, специально напросившись на выезд из редакции. По-прежнему не хотелось никого пускать в душу, выслушивать лишние расспросы. В таком темпе пролетела неделя. На выходные нагрянула коллега по работе Рита:
  - Подружка, рассказывай, в чём дело? Тебя словно подменили – ты и не ты. Я читала, конечно, твою статью о чудесном спасении, но там много недосказанного. Что с тобой стряслось на самом деле? Ты избегаешь общения, осунулась. Совсем гадко? Так поделись, излей душу. По себе знаю, полегчает. Понимаю, страху натерпелась. Но сама виновата, голубушка. Вечно лезешь в самое пекло!
         
Рита долго балагурила, сама задавала и сама же отвечала на вопросы. Лана уводила разговор в сторону. В конце концов, уверила подругу, что на самом деле испытала сильный стресс, но всё пройдет – время лечит. А проводив Риту за дверь, вздохнула с облегчением: да, ей непременно нужно поделиться, и она знает с кем. Инна Аркадьевна, вот кто её поймёт, не осудит. Лана в нерешительности набрала номер телефона Извольских. Если трубку возьмёт Роман или его жена, она нажмёт на рычаг. Но вопреки опасениям, на том конце ответил твёрдый голос старой дамы:
- Квартира Извольских.
- Инна Аркадьевна, здравствуйте. Это я, Лана.
- Ах, это вы! Да, да, спасибо, да приходите. Я перезвоню вам сама, посмотрю нужную литературу и позвоню. Да хорошо. До свидания.
           Это был условный разговор на случай, если рядом находилась невестка.
Лишь под вечер раздался звонок:
- Лана?! Негодная девчонка, почему ты молчала до сих пор?!
- Инночка Аркадьевна, простите, я сама не своя. Мне очень нужно поговорить с вами.
- Приезжай ко мне через неделю, в любое время дня. Мои сидят на чемоданах, взяли отпуск, улетают в Египет.
- Обязательно приеду.
- Как твоё здоровье?
- Всё позади, Инна Аркадьевна, я справилась. Просто тоска навалилась. И вообще, в моей статье лишь доля правды.
- Я это почувствовала. Но не будем разводить интриги, приезжай, я очень жду.

Лана не могла дождаться, когда пролетит эта неделя. Она интуитивно чувствовала, что найдёт сочувствие, и наберётся силы у этой мудрой женщины, как нашла её сама Инна Аркадьевна после смерти мужа. 
Всю неделю Лана искала для Инны Аркадьевны подарок. В этом году, в апреле, ей исполнилось восемьдесят два года. На книжной ярмарке посчастливилось найти альбом «Город на Неве». Это была новая редакция старой книги, изданная на отличной мелованной бумаге. Увесистый альбом включал историю города до войны, с чёрно-белыми фотографиями тех лет, блокадный город с фотохроникой дней, и современный - в ярких, красочных буклетах. Лана, не задумываясь, взяла именно её, предвидя, как будет рада Инна Аркадьевна.
В условленный день она позвонила в дверь квартиры Извольских:
- Входи, дорогая, - открыла ей хозяйка.
- Инна Аркадьевна, Вы сегодня английская королева! - Лана вновь приятно удивилась элегантности пожилой женщины.
         
Для встречи Инна Аркадьевна принарядилась, надела серое платье с белым воротничком-ришелье, на стыке застежки любимая брошь. Безупречно уложила волосы.
– Ах, Инна Аркадьевна, как мне вас не хватает, вот увидела, и на душе светлее стало!
- Ты проходи и перестань мне льстить, я сама знаю, что похожа теперь на старую сухую клячу. Но вот ты мне, откровенно говоря, не нравишься с первого взгляда. Одни глаза остались! Проблемы на работе? Впрочем, не тороплю, сначала мы отпразднуем мой прошедший день рождения, наверное, забыла про старуху?
- Не забыла, напротив, подарок приготовила, - Лана вручила хозяйке красиво оформленный свёрток.
- Какое чудесное издание! – воскликнула Инна Аркадьевна, развернув подарок. Её глаза засветились юным огнём.
- Взгляните, тут вся история города.
- Это не история, деточка - это моя душа! – растрогано говорила Извольская старшая. А потом пили чай, неторопливо беседовали.
- Инна Аркадьевна, я искренне рада, что у Романа сложился этот брак.
- И я рада, но Роман тебя не забывает. По крайней мере, он очень волновался, когда все СМИ трезвонили о твоём исчезновении. Он решительно собирался устроить экспедицию по твоим поискам. Даже его Мышка покорно молчала.
- Я ему очень признательна. А внук, Инна Аркадьевна, он вас радует? – Лана знала, что у Романа есть десятилетний сын.
- Когда радует, а когда и нет. Современные дети совсем из другого теста. Но я вижу в нём задатки Извольских. Иногда он напыщенный, как Агнесса, иногда полон сарказма, как дед. Они, конечно, видятся редко, там души в нём не чают, хотя он приезжает от них избалованный, даже родители потом недовольны, не то, что я.

Помолчали. Наконец, Инна Аркадьевна предложила:
- Послушай, пойдём ко мне в кабинет, как в старые добрые времена, побеседуем там.
            В комнате ничего не изменилось: старое кресло и рабочий стол, вытертый плед на кровати.
- Ну, что смотришь, устраивайся, а я тут рядышком.
          Лана присела в кресло. Прикрыв глаза, задумалась на минуту:
- Инна Аркадьевна, вы помните, я вам рассказывала о Вадиме?
- Знак бесконечности?
- Угу.
- Безусловно, помню. Он, кажется, геолог. Ах, догадываюсь, ты ездила на встречу с ним?
- Нет, конечно, нет! Я ездила по заданию редакции, но по странному совпадению, начальником участка оказался он - Вадим Сергеевич Кружилин.

Лана в подробностях описала своё чудесное спасение.
           - Мы обманули всех, забыли обо всём на свете… – И грустно завершила: -  Помните, вы мне говорили о главном дне в жизни каждого человека? Так вот, со мной это случилось. А теперь я полностью опустошена, не понимаю, ради чего жить дальше? Знаю, что он живой, но не нахожу себе места. Он приходит во сне. Меня мучает вопрос: не окажись меня там, остался бы он жив?
- Глупости, нужно ценить то, что есть! Ты любишь и любима, пусть он не рядом. Жив и здоров! Тебе так много дано от Бога: ум, красота, талант. А любовь, разве это не Божий дар? Не всякого он наделяет этим даром. А этот твой Лёвушка, царствие ему небесное. Отпусти и его с Богом. Он выбрал свой путь. Спасибо - хоть перед смертью Господь подвиг его на мужской поступок - не предать, не обидеть женщину. Эти подонки растерзали бы тебя… Ты вот про внука спросила. Теперь другие нравы. Другое поколение. Мы были скромны и совестливы. Не забуду, когда были с Колей в эвакуации, у нас одежда отличалась от крестьянской. Всё, что осталось от довоенной жизни, у меня - мамина кроличья шубка и шерстяная шапочка, у Коли – куртка из тёмного драпа да ботинки на вырост. Кто бы знал, как я мёрзла в той шубке. Я же сгорала со стыда, что одета лучше всех. Женщины носили ватные куртки или короткие пальто из грубого сукна, тёмные шерстяные платки. Коля специально «старил» свои ботинки, мазал грязью, чтоб перед ребятами было не совестно за новую, лучшую, чем у них, обувь….Твои родители тоже были из нашего поколения, порядочные люди, поскольку и тебя воспитали в тех же традициях. Сейчас какая-нибудь молоденькая вертихвостка и глазом бы не моргнула, увела твоего Вадима из семьи. А ты живешь по другим правилам. И живи, не ломай себя. Живи, как прежде, открыто, для людей. Люби жизнь, не вешай носа! Время лечит. Пройдет острая тоска, и ты с благодарностью станешь думать, как хорошо, что случилось именно так, а не иначе. Подумай, если бы вернуть всё вспять, отказалась бы ты от этой встречи?
- Нет! – в расширенных глазах Ланы плеснулся неподдельный ужас.
Инна Аркадьевна невольно засмеялась:
- Ну, вот, ты сама ответила на все свои вопросы.

Когда убирали посуду, у Ланы вдруг закружилась голова. Инна Аркадьевна, увидев, как побледнела гостья, забеспокоилась:
- Лана, что с тобой?  Присядь, совсем себя извела, - подала стакан воды, внимательно всмотрелась в лицо - Ты давно была у гинеколога?
- Ой, давно. А что? Причем тут….  - И оборвала себя. - Инночка Аркадьевна, вы думаете?! Ах, как же я раньше не додумалась? – засуетилась, собираясь, домой.
- И последний мой тебе совет: найди отца, сделай заявку в передачу «Жди меня».
- Я думала об этом, Инна Аркадьевна.
- Нечего тут думать, он у тебя единственная кровная родня. Хочешь, я за тебя организую поиски?
- Нет, я должна это сделать сама. Я подумаю.
          Лана мчалась домой вне себя от разыгравшегося воображения: «Как я не подумала об этом? Разве я безнадежна стара? И эти странности, что происходят со мной в последнее время - то беспричинный озноб, то головокружение. Небольшая задержка, легкая тошнота по утрам – это оно!»
          Вспыхнувшая надежда вмиг преобразила её. Так глоток родниковой воды в жаркий полдень освежает путника, придавая новые силы.

***
В женской консультации ещё шла планерка, но Лана уже сидела у двери гинеколога, ожидая начала приёма. Волновалась необычайно. А после, на вопросы врача отвечала рассеянно, путалась в числах. Пригласили на осмотр. Молоденькая акушерка констатировала:
- У вас беременность три-четыре недели. Одевайтесь, сейчас выпишу направление на аборт.
           Волнения, как небывало:
- Какой аборт, что вы? Я буду рожать!
Врач уткнулась в медкнижку:
           - Но вам тридцать восемь лет, первая беременность. Вы отдаете себе отчёт? Поздние роды весьма и весьма опасны!
           В зелёных глазах Ланы запрыгали рысьи искорки, но не злые, а напротив, задорные, переполнявшие восторгом всё её существо:
           - Это у вас возраст, милочка. Это вам, в самый раз – делать глупости. И дай Бог, чтобы они не стали ошибками на всю оставшуюся жизнь!
Пожилая медсестра, с любопытством следившая за происходящим, с улыбкой вставила:
- Можно попробовать, сейчас прекрасная диагностика, перинатальные центры. Почему бы и нет?
- Мы просто забыли, что раньше наши мамы рожали в сорок пять-пятьдесят, - с готовностью поддержала Лана.
Она направилась к выходу, когда её окликнула медсестра:
- Извольская, подождите минуточку, вот возьмите, может пригодиться, - женщина протянула блокнотный листок. - Очень хороший врач, не пожалеете. Удачи вам, и родить здорового малыша.
- Спасибо вам! До свидания.

С этой минуты, с этого дня жизнь Ланы потекла в другом измерении. Она словно очнулась от тяжёлого сна.
Только теперь в полной мере ощутила приход весны. После работы подолгу гуляла в ближайшем парке, жадно вдыхала запах прелой листвы, первых лопающихся почек на ветках. Чутким ухом вбирала голоса птиц, шелест наливающихся соком деревьев. С каждым днём всё отчетливее ощущала растущий внутри, осязаемый комочек новой жизни.
Вопреки опасениям акушерки, беременность протекала удивительно легко, придавая Лане ещё больше сил - успеть сделать за этот срок всё, чтобы родившийся ребенок не испытывал никаких неудобств. Она затеяла ремонт в квартире, чтобы к рождению маленького всё блистало чистотой и уютом. Свою спальню задумала разделить красивой ширмой на две половинки. Во второй она поставит красивую кроватку, оклеит стены весёлыми детскими обоями.
И вновь магическая цифра «8» вплелась в её Судьбу: восьмого декабря Лана родила девочку. Она дала ей имя Инна, в честь мудрого наставника. А когда выписалась из роддома, и сообщила об этом Инне Аркадьевне, та вдруг принялась её журить:
- Негодная девчонка, зачем ты дала ей это имя? Я - старая и одинокая - не достойна такой чести. Тебе сам Бог подарил её!  Нужно было дать имя Миродора – дар матери.

Она ещё что-то выговаривала Лане, когда та в перерывах между паузами отчётливо услышала, что Инна Аркадьевна просто растрогана и плачет от радости.
Лана пообещала когда-нибудь навестить старушку вместе с дочкой. Но порадовать верного друга скоро ей не удалось. Все хлопоты по воспитанию малышки легли на неё одну. Изредка забегала только Рита.
Инночка росла пухлощёкой веселой девочкой. Распахнутые карие глаза и ямочки на щёчках напоминали Лане любимые черты Вадима. Волосы цвета бронзы, заводной, весёлый характер, живость и любознательность были явно унаследованы от неё.
Лана подрабатывала на дому, чем придётся, благо Инка была спокойным ребёнком.
Когда дочке исполнился годик, Лана с трудом устроила ребёнка в детский сад, а сама вышла на работу. Появились новые трудности. Дочка, абсолютно здоровая до этого, начала собирать различные болячки. Лане не раз приходилось садиться с ней на больничный, прихватывая с собой гору работы. Участковый педиатр успокаивала: «Ребёнок адаптируется к окружающей среде».
Теперь Лана в полной мере поняла проблемы семейных коллег. Положение матери-одиночки было не из лёгких.

Осенью Инка заболела ветрянкой. Больничный лист пришлось брать на неделю. Её симпатичная девчушка превратилась в яркого зелёного лягушонка. В контрасте к бронзовым волосам это был чудо-лягушонок.
Лана опять была занята работой. Хватало её в эти дни, чтобы вовремя накормить Инку, уложить спать да прижечь очередной прыщик. Ребёнку, общительному по натуре, наскучило играть одной. Перетащив свои игрушки в гостиную, где работала Лана, она продолжала свои забавы.

Как-то, во время работы Лана невольно оторвалась от компьютера, и стала незаметно наблюдать за дочкой. Инка явно играла роль воспитателя в детском саду. Глядя, как артистично ведёт себя ребёнок, подражая манерам взрослого человека, она вспоминала отца: «Дедушка Феопемпт, собственной персоной, надо же!»
Инке исполнилось три годика, их детский сад закрыли. Лана в срочном порядке искала новый. Помогли коллеги, порекомендовав ей элитный сад с психологом, бассейном, логопедом, различными творческими кружками.
Такое удовольствие стоило немалых денег, но Лана с жадностью ухватилась за него: она всё сделает для того, чтобы её девочка воспитывалась с комфортом.  Трудилась на износ, добывая деньги. Но главным камнем преткновения оказалась отдалённость сада. Как ни старалась, но частенько опаздывала то на работу, то забрать вовремя дочку из сада. Коллеги посоветовали сдать на «права» и приобрести автомобиль. Но где взять такие деньги на зарплату корреспондента газеты?
Влезла в долги, взяла кредит на пять лет, и села-таки за руль элегантного «хэтчбека». Уделом её отныне стала работа до одурения, без выходных, без полноценного отдыха.

К Инне Аркадьевне Лана наведалась спустя три с половиной года. Старая дама сильно сдала за это время - стала совсем сухая, излишне суетливая. Увидев маленькую Инку, она не смогла сдержать слёз умиления. Не знала куда усадить, чем угостить. Уже расставаясь, вновь заплакала:
- Может, в последний раз свиделись.
- Что вы такое говорите, Инна Аркадьевна?
Та в ответ покачала головой:
- Ваше дело молодое, а я уже достаточно нажилась. На-ка вот, сохрани для Инночки, - она протянула знакомую Лане маленькую малахитовую шкатулочку. – Пока она ещё маленькая, а вырастет, пусть останется на память о бабушке Инне.
Лана знала, что хранит в ней Инна Аркадьевна единственную драгоценность – брошь из финифти.
- И ещё: семье Романа отписано по завещанию всё, так распорядился Костя. А для тебя я приготовила свой архив. Там материала хватит на докторскую, идём со мной.
Лана попыталась возразить:
- Что вы! Лучше Роману оставьте, я не собираюсь докторскую писать.
- Не собиралась, так соберёшься, - категорическим тоном возразила Инна Аркадьевна. - Тут не только научный материал. Тут переписка, фотографии, воспоминания - может, книгу напишешь. И вообще - это моя воля, причём тут Роман?! Вот тебе мое наследство, уж извини, злата-серебра не скопила.
- Инна Аркадьевна, мне ваш интеллект дороже злата. Я не знаю, что здесь, но благодарю вас от души за всё, за всё!
- Лана, ты нашла отца?
- Нет, не могу решиться, да и нужна ли я ему?
- Зря ты так, это у вас молодых вся жизнь впереди, а мы старики: сегодня живём, а завтра нет. С какого он года?
- С тридцатого.
- Давно не юнец, однако.

Лана молчала.  Простились. Как-то больно защемило на душе от этого расставания.
Дома она прибрала папку подальше, чтобы не добралась, не растерзала Инка. А потом закрутилась, и забыла о ней.
Так прошло ещё полгода. Как и мечтала, Лана записала дочку на курсы английского языка и в театральный кружок.
Наступил Новый год. Коллеги наслаждались Рождественскими каникулами, а она по-прежнему пахала, как ломовая лошадь. Благо не нужно было по утрам терять драгоценное время в пробках.
Однажды утром, привычно встав с постели, Лана обнаружила резкую боль в груди, сразу нечем стало дышать. Вмиг стала мокрой от слабости и удушья.  «Что это?» – подумала с тревогой. Боль постепенно отпустила, и в последующие дни ничем о себе не напоминала. Но спустя неделю, приступ случился на работе.
Начались бесконечные походы по врачам. Ей посоветовали обратиться к онкологу. Это слово, как выстрел, пронзило сознание: «У меня же Инка!».                Посоветовавшись с Ритой, она не пошла в районную больницу, а прямиком отправилась в НИИ имени Герцена. Обследование установило опухоль в лёгком. Врач-профессор спрашивал, есть ли у неё риск заболевания по наследству. Уши вдруг, будто ватой заложило. Не в силах ответить, она сидела, тупо глядя на доктора. Тот повторил вопрос.
- Мама умерла от рака легких, - выдавила сухими губами Лана.
          Профессор быстро записал что-то в истории болезни.
- Вам показано немедленное оперативное вмешательство. Окончательный диагноз будет поставлен после. Хотя, диагноз тоже не приговор, имейте в виду. Будем надеяться.
 Лана смутно вникала в смысл сказанного профессором, в висках билась одна только мысль: «Что будет с Инкой?»

Срочно была назначена операция. Впереди оставались пятница и два выходных. Лана, даже не позвонив, решительно направилась к Инне Аркадьевне.  Она ещё не знала, что скажет, но ноги сами несли её к ней, как к спасительной соломинке. Дверь квартиры открыл рыжий парёнек, по облику - сын Романа:
- Вам кого?
- Я к Инне Аркадьевне.
          Парень смотрел в некотором замешательстве, потом ответил:
- Но бабушку похоронили неделю назад.
Лане, вдруг сделалось дурно, привалившись к стене, она тихо сползла на ступеньки марша.
          Юноша скрылся в дверях, затем появился вновь со стаканом воды:
- Выпейте…. А вы кто? Что сказать родителям, кто приходил?
- Спасибо, - отпила глоток Лана. – Нет, не надо им ничего говорить. Впрочем, я Олимпиада Карасёва. Может быть, она мне что-то передавала на словах?
- Она просила передать вам вот это, - парень опять нырнул за двери, и на этот раз вынес конверт. - Улица Крутицкая, верно?
- Да, да, верно, это мне – На конверте стояло лишь имя: «Олимпиаде».
- Бабушка просила меня вручить вам лично.
- Скажи, она долго мучилась, болела?
- Нет, она уснула, и больше не проснулась.
- Спасибо тебе большое, я пойду.
Сев в машину, Лана вскрыла конверт. Инна Аркадьевна писала:
«Девочка, прости меня и прощай. Вопреки твоей воле я сделала запрос на твоего отца. Он проживает в Омской области. Зайди на сайт «Жди меня», там все его данные.
Инна Аркадьевна»

Дома она с нетерпением развернула забытую пухлую папку. Минуя научные статьи, выкладки, список литературы, заглянула в отдельно упакованный файл, и нашла там то, что хотела: личную переписку, воспоминания, публицистические заметки. Туда же был вложен компьютерный диск. Инна Аркадьевна говорила, что внук помогал ей, сканировал фотографии и некоторые документы. Она немедленно открыла его и, рыдая, стала разглядывать чёрно-белые фото. Тут были довоенные семейные фото, студенческие. Одно с эвакуации в Томске. Рабочие снимки с конференций, международных симпозиумов в Москве.
Инна Аркадьевна выглядела на снимках удивительно юной. Фотограф сумел запечатлеть её с характерными жестами так, будто она, молодая, живая и энергичная в эти мгновенья беседовала с ней, убеждала: «Жизнь продолжается, нужно верить в лучшее!»

В эту ночь Лана не спала. Она лежала, пристально глядя в потолок, собираясь с мыслями: «С кем останется Инка, если я умру? Отец? Что может ей дать семидесятилетний старик? Он наверняка сам нуждается в уходе и заботе». Она даже не стала смотреть данные по отцу в интернете: «Всё слишком поздно!»
Инка, обычно спящая в это время, вдруг выбралась из своей кроватки, и пришлёпала босыми ногами к её постели:
- Мамочка, можно я с тобой посплю?
- Ты чего-то испугалась, малыш?
- Нет, просто не хочу, чтобы ты ложилась в больничку.
- Мама скоро вернется.
- Я знаю.
- Ну, вот и ладненько, спи, мой котёнок, мой маленький зайчик! Доброй ночи.
           Лана кусала губы: «Только бы не разрыдаться, она всё чувствует. Кровиночка моя, девочка моя бедная!». И вдруг, озарила новая мысль: «Вадим! Ведь он же ей родной отец, неужели он сможет отказаться от неё?». Эта спасительная мысль окончательно успокоила, привела обрывочные мысли в порядок. И хоть сон не шёл, не было больше ощущения беспомощности и одиночества, тоски от безысходности.
Весь субботний день целиком она посвятила себя ребёнку. Они играли, рисовали, гуляли в парке. Инка была на седьмом небе от счастья - вечно занятая мама сегодня беспрекословно делала всё, что дочь пожелает.
Утром собрала Инке сумку с необходимыми вещами, и стала ждать, когда придёт, как условились, Рита. Подруга приехала с семилетним сыном Артёмом. Пока дети играли в гостиной, Лана дала Рите все необходимые наставления. Коротко рассказала ей об отце Инки, дала рабочий номер телефона и взяла с неё слово, что позвонит она ему только в крайнем случае.
Рита подвезла её к институту на Герцена. Наскоро, чтобы не бередить душу, Лана распрощалась и отправилась в приёмное отделение.

****
Вадим Сергеевич изменился после встречи в таежной избушке. Он понял, наконец, что только сам виноват во всём. Каждый к своей мечте идёт своим путем. Разве не имела права Тамара полюбить его так же, как любила Липка? Да, она избрала не совсем корректный путь, но он-то смалодушничал и поддался на её уловки. Так, кто виноват?
Этим летом, оформив очередной отпуск, Вадим Сергеевич не поехал в тайгу. Он боялся ступить на порог лесной избушки, знал, что всё будет напоминать о Липке. Не хотел бередить боль. Он мысленно молил о её здоровье и благополучии. Жалел, что она осталась лишь в памяти, ни снимка на память, ни телефона, ни адреса, - так захотела она. Часто во сне перебирал бронзу её волос.
 
Не прошло бесследно и чувство вины пред ней за тот стресс, что испытала она без него, прячась в тайнике от сбежавших зеков. Он помнил, какой холодной стала его любимая, когда он попытался отговорить её везти убитого зека в Томск. Он должен был предвидеть: Липка всегда была борцом за справедливость и человечность, зачем он задал этот вопрос? В конце концов, тот убитый человек, её одноклассник, поступил по-мужски, не выдал подельникам на поругание, на верную смерть. Липа не могла поступить иначе.
В ночь после расставания он не спал. Кроме терзаемых душу мыслей и воспоминаний, ему не давал покоя Бег. Всю ночь он выл протяжно и жалобно, оплакивал друга и старшего брата по крови. Долго терзаясь мыслями, Вадим решил продать угодья вместе с избушкой.

В отпуск семейство Кружилиных отправилось в Ялту, жене рекомендован южный морской воздух, да и сыновья ни разу моря не видели.
Его родные наслаждались экзотикой Крыма, морскими волнами, а он скучал по тайге. И пришёл к твердому убеждению: «Избушку не продавать, то решение было скоропалительно! У каждого человека в жизни должна быть отдушина».
Но уикенд с природой не получился и зимой. Летом старший сын, окончив школу, уехал в Тюмень поступать в институт, решил идти по стопам отца - заниматься нефтедобычей. Потом болезнь жены - медицина оказалась бессильной, Тамара умерла глубокой осенью, когда на Севере уже установились морозы.
Вадим Сергеевич остался вдвоем с младшим сыном Васей - второклассником. Тут уж не до тайги, не до охоты. Ждали на очередные каникулы Вовку. Вадима Сергеевича не столь тяготил семейный быт, сколько маленький Васька. Он видел, как скучает ребёнок, но думать не хотел о приемной матери для сына. Знаки внимания женской половины оставлял без ответа.

Внешне Вадим Сергеевич заматерел, ещё раздался в плечах. Седина, прочно поселившаяся в волосах, неотступно занимала всё большие позиции.
Шёл третий год его вдовства. Ваське исполнилось одиннадцать, Володя учился на четвёртом курсе.
Вадим обещал сыновьям на зимних каникулах поехать, наконец, в охотничьи угодья, но январь выдался таким морозным, что на семейном совете поездку опять отложили до лета.
В начале февраля в кабинете у Вадима Сергеевича шло совещание, когда раздался звонок секретаря:
- Вадим Сергеевич, вам срочный звонок из Москвы.
- Кто звонит?
- Это лично вам, корреспондент из газеты, говорит, что важно.
- Соедини немедленно, - необычайно заволновался Вадим Сергеевич.
- Алло, Вадим Сергеевич Кружилин?
- Да, это я.

- Вадим Сергеевич, вам чём ..рит …Лана …вольс, - из трубки послышались неясные фразы, но он отчетливо понял  - Лана Извольская. Вскочив с места, закричал в трубку:
- Липа, это ты?! Лана?! Чёрт, чёрт, что у нас со связью, Верочка?! - он лихорадочно переключал кнопки. Со стола посыпались бумаги, задетые полой распахнутого френча. Вбежала секретарша, с перепугу нажала на громкую связь. – Алло, алло, я слушаю! - запальчиво кричал он.
- Да, да, я вас отлично слышу, - неслось по всему кабинету и приёмной, - Это не Лана, а подруга - Рита. Вадим Сергеевич, она сама не позвонит, вы же её знаете! Дело в том, что Лана серьезно заболела, она лежит в клинике на операции. У вас растет дочь, Вадим Сергеевич, ей в этом году исполняется пять лет. Чудесная девочка, Лана говорит, что она похожа на вас. Инночка пока у меня, но у неё больше никого нет, мало ли что случится. Вы все-таки родной отец. Я решила позвонить вам.
- Как дочь?! Почему я узнаю об этом только теперь?! – Вадим Сергеевич рухнул в кресло. Смущённые сослуживцы с улыбками на лицах постепенно потянулись к выходу. Последней убралась главный экономист, молодая особа, тщетно добивавшаяся от начальника благосклонности. Он не видел, как на её вытянувшемся лице промелькнула ухмылка, сменившаяся деланным равнодушием. Когда за ней захлопнулась дверь, секретарь, справившись, наконец, с волнением отключила громкую связь.
– Рита, а что, что с Олимпиадой, в смысле, с Ланой? В какой клинике она находится? - спрашивал Вадим Сергеевич.
- Записывайте, НИИ Герцена, второй Боткинский проезд.
- Что это за НИИ?
- Это институт онкологии.
- Она уже прооперирована?
- Две недели назад, пока ничего неизвестно, анализ ещё не готов.
- А дочка, как вы сказали, её зовут?
- Инна, Инна Вадимовна, если угодно. Она у меня. По утрам я увожу её в детский сад, вечером забираю. Вы не беспокойтесь, ей у нас хорошо, она играет с Тёмкой.
- Тёмка? Это кто?
- Тёмка - это мой сын, я же говорю, мы подруги с Ланой.
- Понятно. Вылетаю. Где мы с вами встретимся?
- Записывайте мой мобильный, созвонимся.

Рита уже четыре дня не была у Ланы, а звонить ей даже не пыталась. Подруга была подавлена, не хотела лишний раз никого видеть, поставила условие, что два раза в неделю Рита будет привозить ей Инку.
Сегодня доктор велел ей после обхода зайти в ординаторскую. Лана шла туда на чугунных ногах, как за смертным приговором.
- Михаил Иванович, приглашали?
- Да, да, Извольская, присаживайтесь, посидите минутку, сейчас я допишу вашу историю болезни.
Вмиг в её сознании нарисовалась картина, как когда-то маму списали домой на медленное умирание. Она присела на кушетку. Внешний вид доктора был абсолютно бесстрастен.
- Итак, Лана Федоровна, сегодня пришел ваш результат. И результат, надо сказать, отличный. У вас нет никакой онкологии. Опухоль была, но доброкачественная, мы убрали всё чисто! Но поскольку специфика нашей клиники несколько иная, на долечивание вас сегодня перевезут в районную больницу по месту вашей прописки. Сами понимаете, у нас люди годами ждут очереди, да и вам там будет комфортнее. По себе знаю, онкологическое отделение угнетает.
Доктор ещё готовил выписной эпикриз, когда в повисшей тишине, послышались судорожные всхлипы пациентки.
- Лана Фёдоровна, что с вами?! А ну, прекратите немедленно! Выпейте водички.
- Михаил Иванович, спасибо, я от радости. У меня ведь дочке лишь пятый годик, мы с ней одни.
- Не стоит благодарности. Очень хорошо, что вовремя обратились за медицинской помощью. Опухоль хоть и доброкачественная, но лучше удалить.

В этот же день Лану переселили в районную больницу.
-  Девушки, к вам пополнение, знакомьтесь, Лана Федоровна Извольская, - завела Лану в палату медсестра.

Палата была переполнена, но Лана боялась спугнуть своё счастье – она практически здорова!
За время совместного пребывания в больнице пациенты, как правило, узнают истории болезней друг друга. Тут, как в поезде, можно рассказывать о себе всё, что угодно, с малой вероятностью встретиться вновь. За разговорами и время проходит быстрее.
Кровать Ланы располагалась у двери вдоль стены. В головах кровать Насти, студентки швейного колледжа. Настю оперировали по поводу острого аппендицита. Напротив две кровати соответственно: Астры Карловны, скептически настроенной, недовольной всем порядком вещей, вечно брюзжащей пожилой женщины. Эта, с острой болью в области живота, находилась под наблюдением. На второй расположилась Роза, татарочка неопределенного возраста, госпитализированная с подозрением на описторхоз. У окна кровать Валентины Ивановны, «старожила» палаты. Ее готовили к плановой операции на печени. Роль «старосты» была на ней.
Настя, едва очухавшись от операции, постоянно торчала у окна, забираясь к Валентине Ивановне на кровать с коленками. Её часто посещали то подружки из колледжа, то кавалер. Астра Карловна ворчала:

- Наська, ну какая из тебя швея получится? Эта профессия требует терпения и усидчивости. А ты только после операции – то ноги в потолок, то с кавалером своим носишься!
- Не ноги в потолок, а гимнастикой занимаюсь, - отвечала Настя. - Мне сам Арнольд Янович сказал не залёживаться. Я модельером как Зайцев стану, а не просто, швеей. – Подтянув повыше халатик, и напялив вместо шляпы подушку, демонстративно вышагивала между кроватей.
- Ой, модель, твою бабушку! Ишь, завихляла задом-то!
- Ничего я не вихляю, нас так учили: походка от бедра, корпус свободный, ноги выбрасываются вперед по прямой линии. Ой, ой! – схватилась рукой за шов – вот, из-за вас!
- Ну, конечно, из-за меня. Сама носишься, как коза. Вон и Валентине Ивановне покоя не даешь, всё по окнам стреляешь!
- Ничего, ничего, - смеялась Валентина Ивановна. - Она мне не мешает. Её дело молодое. Вы с какого года, Астра Карловна?
         
Женщины выяснили, кому сколько лет.
- Наська, а тебе полных сколько?
- Мне уже семнадцатый год.
- Ой, как много!
Лана смотрела и слушала эти перипетии почти с обожанием. Она любила наблюдать за людьми. А теперь, после счастливой развязки, жизнь представлялась ей и вовсе бесценной во всех отношениях. Она собиралась позвонить Рите, чтобы завтра та привезла ей Инку.
- Извольская, к вам посетитель, - заглянула в палату медсестра.
- Здравствуйте, - приветствовала больных незнакомая девушка в накинутом на плечи белом халате. - Кто Извольская Лана Фёдоровна?
- Это я, - в недоумении отозвалась Лана.
- Лана Фёдоровна, будем знакомы, ваша коллега, только я с телевидения, работаю на передаче «Жди меня». Вика.
- Очень приятно!
- Как ваше самочувствие?
- Спасибо, нормально.
- Рада. Лана Фёдоровна, не могли бы вы ответить мне на некоторые вопросы?
- Пожалуйста.
- Мы можем говаривать прямо здесь?
- У меня нет секретов, - пожала плечами Лана.
- Скажите, пожалуйста, - Вика присела на стул у кровати. -  Вам о чём-нибудь говорит имя Карасёв Феопон…, простите. – Она открыла записную книжку.
- Не трудитесь, Карасёв Феопемпт Нафанаилович, верно?
         
Девушка взглянула обрадовано:
 - Да. А вы ему кем приходитесь?
- Я его дочь. Фамилия мужа, имя и отчество сменила давно по семейным обстоятельствам.
- А сколько лет вы с ним не виделись?
- Более двадцати.
- Лана Фёдоровна, дело в том, что отец давно разыскивает вас, но поскольку у вас кардинально изменилась паспортные данные, поиски зашли в тупик. Скажите, не хотели бы вы встретиться у нас на передаче в прямом эфире?
- В прямом? Нет, конечно, мне это ни к чему. Дайте мне его адрес, а там разберёмся.
- Хорошо. В таком случае я вам оставлю не только адрес, - она достала из сумочки и подала Лане небольшую стопку писем, обернутую красной тесьмой. - Тут наша с ним переписка и его письма к вам, адрес указан на конверте. Но если надумаете, приходите к нам, мы устроим вам встречу прямо в эфире.
- Спасибо.
- Ну, я пойду. Выздоравливайте поскорее. До свидания.
В палате, как по команде установилась тишина, все слышали разговор и ждали развязки. Лана прижала свёрток к груди. Затем резким движением оторвала от себя, пробежала по строчкам глазами, без труда признала давно забытый почерк. Развязала, медленно перебрала конверты. На трёх верхних значилось: Передача «Жди меня», г.Москва, ул.Академика Королева,12. Следующие пять конвертов были на её прежнее имя, с деревенским адресом и штампом «Адресат выбыл». Три из Москвы с передачи «Жди меня».
 С замирающим от волнения сердцем вскрыла уже потёртые конверты на своё имя. Отец писал подбористым круглым почерком без знаков препинания, без связи в предложениях. Ей никогда не приходилось читать его письма, оказалось, как говорил, так и писал. Но столько было тепла в этих строчках, боли за утрату связи с ней, запоздалого раскаяния и мольбы о встрече, и прощении.  Почти по-детски наивные, они живо напомнили ей отца:

Писал 8 августа 1989 года
Здравствуй моя Липушка
Ищу тебя моя донюшка по всему белому свету ездил в деревню был у мамки твоей Зои жены моей на могилках заходил в сельсовет спрашивал у соседок никто не знаит куда ты уехала скрылась  Прости ты меня дитятка папку своево непутевово живу я типерь в Омской области с одной хорошой женчиной ту заезжую бросил чёрт она в юбки пропади распропадом Марея женчина сурьезная она меня крепко в руках дёржит у ей муж помер смолоду она пятерых сынов вырастила оне ей помошники везде вот Марея меня и ругаит найди дочку названой сестрой моим сынам будит в обиду не дадим не позволю я и сам ишшу и робята ее помогают нет тебя как иголка в стоге сена затерялась Если обиду на меня дёржишь прости я ить тебя бросать не собирался мамку твою уважал но както не слюбилось у нас надо было ей построже быть со мной вот Марея молодец её все сыны почитают и я слушаюсь Часто я за тобой скучаю во сне бываит снишься помнишь как стишки с тобой разучивали Ты теперь совсем взрослая красивая поди внуков мне народила Дорогая ты моя дочь единственная любимая если это письмо попадет тебе в руки прости ты папке все свои обиды приезжай к нам мы все рады будем Мамку я тогда похоронить опоздал позно узнал потом стыдно было вот с тобой и разминулись низа что бы я тебя не потерял
На этом заканчиваю Целую тебя дочка
твой папка Карасёв Феопемпт Нафанаилович

Следующие три письма были подобного содержания. Отец всё уговаривал простить ему давнюю обиду, и приехать навестить его.
Писал 15 июля 2005года

Здравствуй моя незабвенная дочка Олимпиада
Вот остался я один во всем белом свете прошло полгода как померла Марея и тебя рядом нет Сыновья ее конешно люди золотые да у их свои семьи не до меня А я один как сыч да ишшо Лушка коза Мареина хотел я ее прикалоть как Мареи не стало наточил нож вострый вышел к ей в стайку а она глядит мне в душу своими чертинными глазюками у меня аж всё захолонуло не смог я её жизни лишить и правильно изделал теперь вот вдвоём времечко коротаем до чего умная скотина на белом свете бывает пасу её на лугу  когда всплакну по Марее по Зое да по тебе а она подойдет тычется козлячей свой бородёнкой мне в локоть мекает погляжу на её а она эдак головой крутит любопытничает значит чего это старый козел пригорюнился у меня и от души отляжет опять живу Весной как следавает картохи насадил капусты огород целый мне для моей Луши ничего не жалко сытая она опять же прибыль от её молочко ейное жирное навадились горожане берут говорят пользительное оно очень я её Лушу сам дою она смирная мекаит да глядит на меня Приехала бы ты донюшка со внучатами порадовала папку на старости лет уж как бы мы с Лушей довольны были молочком ейным бы вас поили вы поди в городах совсем замерли Вот последняя моя надежда написал я на телевидение в  ЖДИ МЕНЯ может повезёт
На этом заканчиваю Целую тебя и своих внучат
Твой папка Карасёв Феопемпт Нафанаилович
         
 По щекам Ланы струились слёзы. Все молчали, боясь потревожить её.
- Обход, обход! – забежала в палату Настя.
- Тише ты, оглашенная! - прицыкнула на нее Валентина Ивановна.
- А я чего?! – недоуменно уставилась Настя на Лану, - Обход, сам Арнольд Янович по палатам ходит.
- Добрый день, уважаемые,  – не заставил ждать заведующий отделением. – Так, что тут у нас. Извольская, что за слезы?!
- Арнольд Янович, у неё отец нашелся, к ней из «Жди меня» приходили.
Целый день вся палата обсуждала планы встречи Ланы с отцом. Вечером в палату ворвалась Рита с Инкой:
- Ой, Ланка, напугала же ты меня! На звонки не отвечаешь, мы с Инкой в институте побывали, тебя там нет. Кое-как выяснила, в чём дело и прямо сюда. Ну, слава Богу, выздоравливай, твоя дочь не даёт мне покоя: «Когда моя мамочка вернётся?»
Малышка не отходила от матери. Прижавшись к ней, нежно гладила ручонками по лицу, перебирала волосы.
- Ой, какая девочка красивая! И волосы, как у мамки. А я, грешным делом, думала – крашеные. 
- Мы все крашеные, у нас и дедушка такой. Скоро мы к дедушке поедем, да, дочка?
- К дедушке?
- Да, моя хорошая, мама поправится, и поедем в гости к дедушке.
- Какой дедушка? А где дедушка?
- Дедушка в деревне живет, в Сибири, мы с тобой на поезде к нему поедем.
Рита болтала, не умолкая, только не созналась подруге, что утром звонила Вадиму Сергеевичу.
  На следующий день Лану снова ждал сюрприз.
- Настя, кого ты там выглядываешь, кавалер твой пришёл ни свет, ни заря? – спросила Валентина Ивановна.
- Нет, не мой кавалер. Там какой-то дядечка странный: на дворе февраль, а он восьмое марта встречает; вытоптал на снегу восьмерку, и раскладывает по ней розы.
         
Лану, как током ударило - она сидела на своей кровати в оцепенении, не в силах пошевелиться.
- Извольская, вам передача, - заглянула тотчас в палату медсестра, и протянула ей красочный бумажный пакет.
Увесистый пакет был полон шоколадных конфет «Мишка на Севере». Сверху красовалось пять ирисок. Опять предательски накатились слезы, Лана сглотнула комок, но безуспешно. Чтобы снять спазм, быстро развернула ириску и сунула её в рот. Из фантика, кружась, как кленовое семечко, упала на пол белая бумажка, вложенная под обёртку. На бумажке обозначилось слово. Лана подняла и прочла: «люблю». Быстро развернула другие: «тебя», ;, Липка, я». И уже не утирая счастливых слёз, она раскладывала эти пять бумажек в разной последовательности: «Липка, я ; люблю тебя. Я ; люблю тебя, Липка. Я люблю тебя, Липка ;».
- Отпад! – не унималась Настя, глядя в окно, - Как клёво получилось! И всё, что ли?  Он уходит, интересно, к кому приходил?  Нет, к машине ходил, возвращается - ребёнка на руках несёт, и мальчик рядом.
- Это же Ланина девчонка, - заметила Роза.
          Настины крики привлекли внимание остальных. Убедившись, что мужчина несёт на руках Ланину Инку, все взоры теперь обратились к ней:
- Лана, это к вам.
- Угощайтесь, девочки, - она протянула пакет.
- А что здесь? О, какая роскошь – «Мишка на Севере»! В таком случае нужно чаю на кухне попросить. Наська, организуй нам кипяточку.
- Как чуть, так Наська! - передразнила девчонка, - Вам кипяточек, а я самое интересное пропущу. Нет уж, сначала я досмотрю сериал до конца, а потом будет вам кипяточек.
         
 Настины слова утонули в дружном смехе, в это время в палату постучали:
- Можно? – на пороге в белом халате стоял Вадим, он по-прежнему держал на руках Инку. Сзади мальчик-подросток, в руках алые розы.
- Мамочка, мамочка, у нас с тобой папа нашёлся! -  затрещала Инка,
 - Мамочка, оказывается, у меня есть братики, знакомься, это Васька, а ещё есть Вова, только он уже большой. С Васькой мы уже подружились, а это мой папа Вадим.
Вадим и Васька стояли в нерешительности.
- Здравствуйте, добро пожаловать, - улыбнулась Валентина Ивановна. - Да вы проходите, присаживайтесь, а у нас сейчас сериал начинается. Девочки, давайте-ка дружненько в холл.

***

На въезде в деревню, у обочины остановилась «Газель» с номерами северного региона. На бровке глубокого кювета, поросшего сочной травой, сидел согбенный старик в серой клетчатой кепке, овчинной жилетке, накинутой на плечи. Старик тыкал перед собой посошком, что-то рассматривал там. На звук остановившейся машины, поднял голову, вгляделся из-под козырька ладони.
- Дедушка, вы не подскажете, где здесь живет Карасёв Феопонт э-э-э…
- Вадим, не надо, - я узнала, это он, - с волнением перебила Лана. Словно в подтверждение её догадки, из кювета высунулась любопытная козья голова. - Вот видишь, и Лушка при нём.
Ошеломив Феопемпта, из машины высыпали Лана, Инка, Вадим, Васька. Только мгновенье он рассматривал их в нерешительности, узнал дочь по неизменным бронзовым волосам, по таким же вихрам Инки. Выбрался на дорогу и, вдруг тонко, по-бабьи, запричитал:

- Иии…, приехала моя донюшка! Приехала моё солнышко, дитятко моё ненаглядное. Никого я так в жизни не ждал, как тебя, моя Липушка, дочушка!
- Папка, папка, - обняв отца, только и могла произнести Лана. Не в силах сдержать слёз, гладила отца по худенькой спине. Сняла с него кепку, целовала в поседевшую голову. - Весь поседел, ни одной волосинки не осталось живой.
- Много у времени белой краски, донюшка. А девчонка-то, - он кивнул на Инку. - Нашего завода, нашего рода-племени.
Внезапно заблеяла коза, выбравшись из кювета. Будто почувствовала настроение хозяина - насторожившись, подошла вплотную, оглядывая незнакомых людей.
- Иди, нечистая сила! Ишь, ревнует! Вот так мы с ей и мекаем уж три годочка, почитай.
- Дедушка, люди не мекают, а разговаривают, - заметила Инка.
- Ишо, как мекают, инда старые, как козлы становятся, - со слезами радости отвечал Феопемпт.
Все засмеялись. На проводах линий электропередач беспечно щебетали ласточки.

- Ой, мамочка, посмотри, какие весёлые птички!
- Это ласточки, внуча. А ты стишок знаешь?
Травка зеленеет, солнышко блестит,
Ласточка с весною в сени к нам летит.
- Н-е-ет, я пока только на английский хожу.
- Липа, наша дочь ни разу не видела ласточек?! Немедленно едем в тайгу.
- А когда, папка, когда? – подхватил Васька.
- Скоро! Заберём дедушку, дождёмся Вовку, отпразднуем регистрацию - и в тайгу.
- А регистрация когда? – не унимался сын.
- Три восьмёрки, сын – ноль восемь, ноль восемь, ноль восемь.
           Лана взглянула на Вадима в недоумении.
- Да, да госпожа Извольская, извольте быть теперь Кружилиной. Сразу и Инку перепишем, негоже под разными фамилиями ходить!
- Папа, Инна тоже теперь будет Кружилина?
- Конечно!
- Ур-р-ра! Инка, пойдем ещё козочку посмотрим.
- Вечером молочко будете пить, сладкое у Луши молочко, - радовался Феопемпт.
            Прямо над ними, из серебристого облака выкатилось жаркое солнце. Казалось, оно тоже радовалось этому нелёгкому счастью.