Наш Матросов

– Наконец-то! – обнимал мой отец своего старшего сына. – Наконец-то ты стал стоматологом! Литрами моей крови, годами нервов, тысячами рублей, но ты им всё-таки стал!
– Не совсем… – со вздохом отвечал на это мой старший брат. – Мне же надо ещё набить руку.
– Ты имеешь в виду – карман?! – похлопывая сына по плечу, смеялся папа.
– Нет, – с новым вздохом отвечал брат, – руку.
И назавтра, помахав нам накрахмаленным чепчиком, постучался в двери распределительной комиссии.
– Где тут у вас набивают?! – проникновенно поинтересовался он, и комиссия в составе шести членов дружно упала в обморок.
Ещё бы: один еврей на поток, и такое. Все платили, чтобы не идти, а этот шёл, чтобы не платили.
– Вот! – выйдя из краткого обморока, радостно выкрикнула комиссия. – Вот, где у нас можно набить! – и ткнула в самую гнойно-флюсную точку на карте.
Заглянув под гладкий ноготь председательствовавшего, молодой специалист пожал каждому члену руку, и члены бросились его обнимать.
– Наш Матросов! – кричали они, ибо он заткнул им что-то давно хлеставшее в показателях.

– Ты – идиот! – дослушав рассказ сына, хмуро резюмировал папа.
– Идеалист! – поправила его мама.
– Твой идеалист – идиот! – не стал спорить с ней отец, и мама начала сходила с ума.
– Как ты будешь питаться? Где спать? С кем жить?
На что у брата был припасён один универсальный глагол: руку, брюхо, тюфяк – всё это он обещал нам «набить».
– Набью и вернусь! – говорил он. – Набью и вернусь!
– Что ты кому набьёшь?! – кидалась ему на грудь безутешная мать.
– Себе – руку! – сухо пояснял ей пламенный стоматолог.
– Когда будут набивать, прикрывай лицо! – кричал вслед отходящему поезду многоопытный отец.
Брат тогда уже стоял на подножке и, выглядывая из-под жёлтого локона проводницы, мысленно ломился сквозь кариозные чащи и пародонтозный бурелом.
Целый год родители ждали писем и боялись телеграмм. Телефонов в том пульпитном раю не было; голуби до него не долетали, отчего мама беспощадно стегала себя ужасными предчувствиями.
– Он женится! – заламывала она руки. – Я знаю, его или убьют, или он женится, что ещё хуже!
Не вынеся этих стенаний, отец однажды объявил, что поедет.
– Я поеду! – решительно сказал он, и сцена с киданием на грудь повторилась.
– Как ты будешь питаться? Где спать? С кем жить?
Но папа уже заскакивал на подножку и махал нам рукой из-под того же локона.

К сыну-стоматологу он добирался поездом, автобусом, попуткой и на телеге. После чего долго брёл полями, пока, наконец, не вышел к серой, покосившейся деревушке.
Вышел и, увидав беззубых колхозников, оторопел.
– Где ваши зубы?! – с ужасом спросил он зловеще шамкающих селян, и те любезно провели его к хате «зубника» – так теперь величали моего старшего брата. За минувший год его щипцы зубоуборочным комбайном прогулялись по всем ротовым полостям местного населения, отчего оно теперь благодарно сплёвывало вслед «зубнику» кровавой слюной.
– Ты таки себе набил, – вздрагивая от жутких улыбок селян то и дело повторял папа. – Ты таки себе набил!
На что молодой специалист, опуская глаза к полу, отвечал со вздохом:
– Ещё не совсем… Правая рука уже ничего. А вот левая всё ещё сбоит.
– Да бог с ней с левой! – убеждал его отец. – Поехали, будешь правой!..
Но стоматолог упрямился:
– Добью и вернусь! – говорил он. – Добью и вернусь!
– Езжал бы ты ужо, дохтур!! – молила его шепелявая общественность в лице престарелой хозяйки хаты. – Ужо езжал бы, а то ведь через ситечко усе перетираем!
Но брат стоял на своём. И ещё целый год «добивал» себе и колхозникам, пока у тех не кончились зубы.
Самогон он не пил. Девок браковал за неправильный прикус. И лишь удалял, удалял денно и нощно.
А когда через год вновь прибывший отец увидел на доске почёта скомканные лица передовиков из чьих щелей сквозило даже с фотографий, он, схватившись за голову, прокричал:
– Сынок! Тебе надо бежать! Это же выжженная земля! А тебе надо туда – где люди ещё жуют!
И тогда пламенный стоматолог, подхватив щипцы, крикнул:
– Показывай!
И папа повёл его в Израильское консульство.