Когда ты вспомнишь обо мне

Лара. Отравление
Лара жила вдвоём с котом. И любила его, как любят только одинокие женщины, давно махнувшие рукой на свою личную жизнь.
Было, о ком заботиться. Было, на кого выплеснуть свою нежность. Было, к кому торопиться домой.
Кот, разумеется, ждал. Ближе к вечеру он уже стопроцентно сидел на подоконнике, высматривая в сгущающихся сумерках хозяйку, потом мчался к двери и в нетерпении мяукал, пока она возилась с ключами.
Полагалось вначале погладить, и уже потом раздеваться-разуваться. После чего опять погладить. После этого кот проявлял интерес к сумкам – их следовало осмотреть, пока всё интересное не переложили в холодильник.
Этот ритуал встречания настолько устоялся, что уже и не представить было, что когда-то такого не было, и приходила в пустую квартиру, оглушающее пустую.
А сегодня – не встречал. Уже и переобулась, и сумки выгрузила.  Неужто так крепко задрых?
Нашла под письменным столом. Лежал, дышал часто. И то, жара сумасшедшая. Принесла ему водички, протерла шерстку влажной тряпочкой. Вентилятор включила. Вроде перестал изображать умирающего. Даже вяло, но поел.
Ночью проснулась как от щелчка, пошла проверять, как он там, а он дышит часто-часто, и как-то словно задыхается. А уже и не жарко. Пока дозвонилась до работающей клиники, пока вызвала такси, пока добрались, уже часа четыре было ночи. Дежурный ветеринар молоденький, старательный, взял кучу анализов, сказал, что гемоглобин явно плохой, а всё остальное будет известно завтра, а пока кота лучше не трогать, вот с утра будет работать узи, а лучше к обеду, как раз результаты анализов будут. И как раз смена будет местного светила, диагноста от бога.
И потянулось время. Гладила кота, подсовывала ему водички, искала в интернете симптомы и варианты лечения.
Светило лишь глянул – и огорошил: «Крысиный яд».
Ему и анализов не надо. Слишком долго работает. Насмотрелся.
Но как? Пятый этаж, не то, что на улицу, даже за порог никогда.
- Может, это лейкемия? Или язва? И можно что-то сделать?
Вздохнул тяжко. Позвонил в лабораторию – уточнить результаты анализов.
- Сожалею. Шансов никаких. От него можно помочь, только если сразу. Пока ещё нет симптомов. А сейчас – увы.

Следующий день отработала, как зомби. А шла от остановки домой, цыганка прицепилась. Тощая, смуглая, сверлит своими чёрными глазищами, за руки хватает:
- Ой, ненавидит тебя плохой человек! Сильно ненавидит! Зло причинил. Ох, какое зло! Смерть вижу. Душу невинную, ласковую, безобидную – погубил. Кто-то близкий тебе. В дом пускаешь. Кормишь. Доверяешь ему.  А он тебя – замучить хочет. Болью извести. Защитить могу. Душу погибшую не вернуть, а вот другие спасёшь. Он и другим больно делал. И ещё сделает. Остановить могу. И денег не возьму! Очень плохой человек. Очень злой и коварный. Его надо остановить. Ты сможешь. Выслушай меня. Мне ничего не надо. Ничего не возьму. А ты – сама решай. Ничего не делать – или наказать Зло. Остановить. Чтоб не расползалось дальше.
Эти цыганки, по походке чувствуют, что ли, от кого не встретят отпора. Вот и эта навязалась на уставшую от невесёлых мыслей голову, и не отцепишься никак. Лара ускоряет ход – и цыганка ускоряет. И говорит, говорит… И людей никого, как назло. Денег она не требует! Знаем таких. Вначале не требует, а потом только зазевайся. Умеют же вычислить человека с горем. Сволочи…
- Вижу его. Того, кого ты потеряла. Даже не вижу, чувствую. Как рука твоя его гладит. Шёлковый. И выгибается под рукой. И мордочку подсовывает. И за палец хватает зубками. А ты его на спинку переворачиваешь, на животик ему дуешь. А он вытягивается в струнку и глазки прикрывает.
Лара ревела уже навзрыд.
- Как ты можешь это видеть? Кто ты?
- Да я никто. Просто – иногда кое-что вижу. Чего другие не видят. И кое-что знаю. Я не гадалка, нет. Это опасный дар – видеть. Я обычно молчу. Но тебе – надо знать. Иначе всех вас – ждёт беда.
- Кто, кто его отравил??? Кто приходил ко мне домой, близкий, и отравил моего кота? Зная, как я его люблю? Соседка?
- На днях узнаешь. Совсем скоро.  Если сделаешь, как скажу.
- Что я должна сделать?
- Ничего плохого, не бойся. У тебя ещё осталась какая-нибудь вещь твоего кота? Миска? Игрушка? Не успела выбросить?
- Осталась.
- Я дам тебе одну вещь. Амулет. В одну руку возьмёшь его. В другую- что-нибудь из вещей твоего  котика. Глаза зажмурь и скажи: «от кого Зло пришло, к тому и вернись». Всё. Никаких заклинаний сложных, никаких заговоров. Вещь, что дам, сожги сразу, как скажешь это. Иначе Зло у тебя останется. И скоро узнаешь имя.
И протянула маленькую деревянную фигурку.
- Запомнила слова? «От кого Зло пришло, к тому и вернись». Повтори.
- От кого Зло пришло, к тому и вернись.
- Молодец! Не забудь сжечь амулет. Иначе ещё беду накличешь.
- А как же я узнаю имя того, кто?..
- Узнаешь. Ты же ничем не рискуешь, правда?  Ни денег у тебя не прошу. Вот – даже амулет тебе дарю. Иди! И останови Творящего Зло. Успокой своё сердце. Спаси тех, чью жизнь он не успел испортить.
И – ушла. А Лара тупо глядела, как она стремительно сворачивает за уголи исчезает, да сжимала в руках статуэтку и растерянно пыталась сообразить, а что это было только что? То ли от переживаний крыша поехала, и видения пошли  (с амулетами на память), то ли – здравствуй, Непознанное! Остаётся вслед за цыганкой свернуть за угол и встретить там марсиан, к примеру. В компании с Несси и прочими Стариками Хотаббычами.
Чёрт её знает, может, и впрямь ясновидящая какая. Потому что подробности-то – откуда?
А дома ждала неприбранная квартира. Вчера-то прорыдала весь день, не до наведения порядка было.
Поставила на плиту чайник. Достала из морозилки блинчики с творогом, вспомнила, как кот обычно тут же бросал свои дела и вскакивал на стул напротив, проверяя, а что там на её тарелке, и не обделили ли его какой вкусняшкой. И стоило зазеваться, протягивал и норовил когтями подцепить кусочек – себе на пробу. И неважно, что в его тарелке могло лежать то же самое, с чужой-то заманчивее!
Блинчики показались отвратительными.
Занялась уборкой. По всей квартире стояли мисочки с водой –она их расставила, еще когда он передвигался, на случай, если вдруг захочет попить, чтобы было рядом. Если сможет встать. Потому что последние часы не вставал, и поила из пипетки. И всё думала, вот ещё два часа потерпеть, и будут готовы анализы, неужто операция понадобится, что же он такое мог проглотить-то.
А врач сказал крысиный яд. А она сказала, этого не может быть.  А врач сказал, сожалею.
Она уже прочла про этот яд. Подлый тем, что сутки-двое никаких симптомов.  А потом – уже поздно. Это такой яд – разрушает кровь. Гемоглобин не вырабатывается. А без него в лёгкие не поступает кислород. Отсюда удушье. Плюс кровоточат все сосуды. И стенки кишечника и желудка – трескаются. Рвутся. От этого боли и кровотечение.
Кто-то же придумал такое.
И кто-то – воспользовался…
Она вспомнила, как её нежный зайчик часто дышал, перепуганный, замученный, как пытался встать на лапы и падал, как терял сознание – чтобы прийти в себя от боли… И в какой-то момент, то ли от злости, то ли от отчаяния, но глупость, не глупость, но если есть такое невероятное Зло, бессмысленное, дикое, то, может, и колдовство существует, оно ведь не более невероятно, чем эта чья-то абсурдная жестокость, а справедливость требует, чтобы такая жестокость была наказана, иначе зачем всё?
И даже если это всего лишь глупая шутка, что ж, пусть она будет на совести шутника, но Лара сделает так, как сказала цыганка.
И она взяла в руки амулет.
И в другую – шарик-погремушку, которую кот вечно гонял по квартире.
И произнесла эту дурацкую фразу из мистического триллера.
И… почувствовала себя неловко. Гром не прогремел. Молния не сверкнула.
Но всё же фигурку в пепельнице сожгла. Как и велела цыганка.

И пришла суббота.
Разбудил телефон.
Спросонок недовольно покосилась на часы. Полвосьмого. Хамство.
- Серёжа умер.
- Как Серёжа? Наш???
- Отравился. Так умирал страшно… Задыхался. И ничем помочь не смогли.
- Подожди… - и холодок предчувствия. – Не может быть… это не может быть Серёжа… Чем он отравился?
- Врачи говорят, крысиным ядом. Его на даче нашли. И яда этого там полно… Наверно, собирался крыс потравить, и как-то нечаянно…
- Не может быть, чтобы Серёжа, - повторила она бессмысленно.
- Да и я никак не поверю. Только неделю назад видела.
Серёжу она знала со второго курса. Даже чуть роман не случился, но как-то обошлось. К счастью.
Потому что Серёжины романы долго не длились. А другом он оказался отменным. Он был душой их компании. С Серёжей ходили в походы. Серёжа неизменно изображал её парня на свадьбах подруг и родственников, потом она гуляла на его свадьбе, а когда Серёжина жена подала на развод, не выдержав Серёжиной лёгкости бытия, именно к ней, к Ларе, пришёл Серёжа с литровой бутылкой коньяка, и они вылакали весь этот коньяк, и Серёжа рассказывал ей о своём браке, и светлое, и тёмное, и плакал, и смеялся над собой, и она плакала и смеялась вместе с ним. Именно к Серёже пришла она сама, когда её единственный настоящий роман развалился на куски. И Серёжа стойко утешал её всю ночь, опять с коньяком, и к утру она уже могла хихикать над его шуточками и не боялась жить дальше.
Серёжа забегал примерно раз в неделю. То перехватить денег, то просто потрепаться. И она поила его кофе, и он каждый раз безбожно льстил, что лучше неё кофе не варит никто и нигде, и кормила его (он был вечно голоден), и кот держал его за своего и вечно норовил устроиться на коленях, а Серёжа разглагольствовал о чём попало и витал в облаках по своему обыкновению, почёсывая кота за ушком, и утверждал, что они с котом родственные души, и в следующей реинкарнации он непременно будет котом, чтобы его тоже чесали за ушком, и никаких обязанностей.
Это не мог быть Серёжа.
И это ведь не Лара своим дурацким обрядом его убила.
Но как там она сказала? «От кого Зло пошло, к тому и вернись». И – Серёжа умер от крысиного яда.

Анна.  Кража
Когда Анне исполнилось 5 лет, её родителям предложили работу за границей, что, по тем временам, было огромной удачей. Но было одно но. Ехать нужно было без ребёнка. И на семейном совете Анну было решено оставить с бабушкой. Тем более, что и Анна, и бабушка обожали друг друга и прекрасно ладили.
Бабушка у Ани была не совсем обычной бабушкой. Зимой она позволяла Ане валяться в снегу и сосать сосульки. Весной спокойно наблюдала, как Аня самозабвенно играет в лужах, прокладывая каналы и пуская по ним корабли из всякого мусора. Летом Аня единственная из детворы купалась до посинения, и никто не окрикивал, что хватит, пора, и не заставлял высиживать на берегу «положенные» минуты для просыхания. Аня приходила домой перемызганная с ног до головы, и бабушка не говорила ей ни слова. Аня вечно подбирала всякую блохастую живность, и бабушка мыла, кормила, лечила эту живность вместе с ней. А потом, отмытых и вылеченных, помогала пристраивать по знакомым.
Дети Анне завидовали всем двором.
Ещё Анна обожала слушать бабушкины истории. Бабушка не рассказывала сказок. Её истории были «из жизни» - но при этом куда фантастичнее любых сказок.
Бабушка родилась в 1903 году, и рассказывала совершенно невероятные вещи.  Иногда она показывала старые фотографии, они тоже были совсем из другой жизни, нереальные.
Иногда Анна подозревала, что бабушка немного волшебница. И умеет читать мысли и угадывать желания.
Иногда её удивляла бабушкина наивность. Однажды она поддалась соблазну и на деньги, выданные бабушкой на продукты, не удержалась и купила дорогущую куклу, а бабушке сказала, что потеряла деньги, а куклу нашла. И бабушка поверила. Сказала: «Чего только не бывает!»  А через какое-то время пожаловалась на знакомую: «Представляешь, какая она врушка! Утверждала, что видела тебя в магазине, когда ты покупала куклу. Я ей сказала, что ты гордая. И не будешь врать никогда. Потому что врут только мелкие и трусливые люди. Если человек себя уважает, зачем ему врать?» И Анне было так стыдно, что этот стыд запомнился на всю жизнь. И всю свою жизнь Анна брезговала врать. Жила по принципу: я не буду делать ничего, что стоит скрывать и чего стоит стыдиться.  А если делаю то, что считаю правильным и нужным, то и не стыжусь этого, и нет нужды врать. Когда родители вернулись, Анна переехала к ним и бабушку стала видеть реже. С возрастом появились другие интересы, как-то не до бабушки стало. Хотя случалось и за советом обратиться, и за деньгами. Уж откуда бабушка находила деньги при её-то мизерной пенсии, это только потом Анна задумалась.
 А советы были традиционно мудрыми, хотя порой и неожиданными.
Последний год жизни бабушка жила у сына с невесткой, чем последняя была очень недовольна, хотя идея объединить квартиры под предлогом присмотра за бабушкой исходила именно от неё. Анина мама эту идею критиковала всячески, но сама взвалить на себя обузу не захотела. Анна, к своему стыду, тогда как-то устранилась, поступила в университет в другом городе, новая жизнь всё вытеснила. Приезжала от случая к случаю.
Когда бабушка умерла, Анна была на практике, в глухой деревне собирала фольклор , и чудом успела к похоронам. Невестка как-то мгновенно ухитрилась повыкидывать из освободившейся комнаты бабушкины вещи и, что обиднее всего, фотографии. Анне и в голову не приходило, что та может их выкинуть, а то бы забрала заранее. Бабушка сколько раз предлагала: «Умру – пропадут». А Анна отмахивалась каждый раз с легкомыслием юности: «Ну, опять о смерти! Не придумывай глупости!» Почему-то тогда считала себя мудрой и всезнающей, а бабушку – старенькой и несмышлёной.  И вот поставили перед фактом: ничего от бабушки не осталось. Только одна единственная вещь. Вещь, которой бабушка дорожила больше всего и которую не захотела брать с собой в чужой дом. И буквально вынудила Анну забрать её себе, под обещание сохранить.
В далёком 1921 году бабушка Анны была юной и восторженной. Училась на рабфаке, писала стихи и мечтала о славе великой поэтессы. В июне она впервые вживую услышала выступление Гумилёва – и влюбилась насмерть. Ей удалось с ним познакомиться и даже прочесть ему несколько своих стихотворений, и он их похвалил и дал несколько вполне дельных советов и подарил ей свой сборничек, тонкую книжонку на скверной бумаге, и на первой страничке, внизу, набросал – лично для неё! – экспромт. И пригласил к себе в студию. И, естественно, она ничего так не хотела, как ходить в эту студию, но работа и рабфак отнимали всё время. Всё думала, что ещё немного, и выберется. И тут его арестовали и убили. И было страшное горе . и чувство страшной вопиющей несправедливости. Потому что ни одной секунды она не верила, что Гумилёв мог быть замешан в чём-то плохом. Тем более, в таком, за что можно – расстрелять. И конечно, бабушка хранила этот сборничек всю свою жизнь как святыню, и, разумеется, знала его наизусть, как знала и Анна, которой его читали с детства бесчисленное количество раз, и сборничек успел изрядно истрепаться, и последние годы его старались не брать лишний раз в руки, чтобы не тревожить пожелтевшие странички.
Первое время Анне нравилось хвастаться им перед теми, кто ПОНИМАЕТ. И кому возможность прикоснуться к написанным великим поэтом строчкам казалась сродни чуду. И сами стихи на этих ветхих страничках воспринимались иначе. Более НАСТОЯЩИМИ. И загорались глаза. И ей отчаянно завидовали. И хотели если не обладать таким же, то хоть подержать в руках.
Но с годами  Анна перестала хвастаться сборничком. Он перестал быть для неё редким изданием, культовой вещью. А стал просто памятью о бабушке. Единственное, что от бабушки осталось, причём не просто вещь, а бесконечно дорогая бабушкиной душе, память о её первой влюблённости, о её надеждах, о её юности. А для Анны ещё и память о бессчётных вечерах, когда бабушка укладывала её спать и нараспев, с нежностью и любовью, читала ей не всегда понятные, но такие красивые строчки.  И в Аниных снах бродили потом изысканные жирафы, и тигры подходили к ней потереться о ноги, и прекрасное озеро Чад переливалось красками под жарким африканским солнцем.
Сборничек давно хранился в прозрачном пластиковом футляре, перечитывать его Анне необходимости не было, она помнила каждую запятую. Сборничек стоял за стеклом книжного шкафа – как у некоторых стоят иконки.
Сборничек был основной причиной ссор с Серёжей. Серёжа приходил в дом, и его тянуло, как кота к сметане, схватить, листать, а у неё замирало сердце от страха, что странички сейчас не выдержат, рассыплются, да и что там уже читать, всё уже читано-перечитано, а Серёжа обзывал её мещанкой и говорил, что она устроила мавзолей, а хоронить такие вещи грех, и они ругались и даже кричали друг на друга. А удержаться и не трогать - это было выше его сил.
И вот сборничек пропал. Анна методично проверила всю квартиру – хотя точно помнила, что перед её уходом на работу сборничек был на обычном месте, за стеклом.
Всё было там, где положено. Деньги. Побрякушки. Ноутбук. Фотоаппарат. Дорогой, кстати, реально дорогой.  Сборничка – не было. Зато на кухне обнаружила пустую пачку от сигарет Сamel. Camel курил Серёжа.  Но Серёжа заходил три дня назад. И никаких пачек на столе ещё утром не было. Значит, оставил  вор.
Она позвонила в милицию. Приехали два симпатичных молоденьких милиционера, пока один ходил по квартире, измеряя зачем-то кухню и коридор и фотографируя всё подряд, второй задавал вопросы: кто приходил накануне, у кого были ключи. Попросил ещё раз посмотреть, что пропало. Уточнил, насколько ценной была книга. Как объяснить, что бесценной? Сказала, что стоила 10 000 долларов. Удивился, но записал. Уходя, ещё раз напомнили:
- Подумайте, у кого могли быть ключи. Замки не взломаны. Открыли родными.
И тут она вспомнила. Когда-то давно уезжала на два месяца и просила Серёжу присмотреть за квартирой. И оставляла ключи. А потом так и не забрала. Как-то забыла. А ещё вспомнила, как он часто шутил, что кража книги это не преступление, а преступление книгу хранить, но не читать.
Но ведь Серёжа знал, что для неё эта книга. 
Или так и не понял, раз постоянно хватал в руки и ругался с нею?
Неужели он заезжал без неё и взял Гумилёва без спросу?
Она разозлилась.
Само собой, она не могла рассказать милиционерам о Серёже. Сдать. Ужас какой.
Дождалась их ухода – и позвонила Серёже. 
- Серёжа, верни Гумилёва.
- Какого Гумилёва?
- Не придуривайся. Моего Гумилёва. Бабушкиного.  Это же ты его взял.
- Анька, ты чего? Свихнулась уже со своим Гумилёвым?
- Серёжа, ты ко мне заезжал сегодня? Без меня?
- Как я могу к тебе заехать – без тебя?
- У тебя есть ключи от моей квартиры.
- Какие ключи?
- Я оставляла тебе, когда уезжала.
- А, да. Где-то есть, наверное. А причём тут Гумилёв?
- Это ты его взял, я знаю. Я твои сигареты видела.
- Ань, у тебя крыша поехала?
- Это память о бабушке! Ты не имел права его трогать!
- Ау! Ты меня слышишь-то? Не брал я твоего Гумилёва! Совсем ты с ним чокнулась уже. Ищи лучше.
Серёжа говорил, словно выпил. Неуверенно и запинаясь. То ли от выпивки, то ли от вранья.
Честно говоря, когда Анна сообразила, что никакого вора не было, а была Серёжина шалость, она испытала облегчение.
Она думала, что сейчас позвонит Серёже, Серёжа покается, что не удержался от соблазна, тут же приедет, она его пристыдит, и инцидент будет исчерпан. Хотя сборничек теперь придётся убирать подальше. Это было, конечно, чёрт знает что. И Серёжу стоило пропесочить хорошенько. За то, что заставил волноваться, что взял без спросу, а это хамство вообще-то, что она, как дура, от растерянности звонила в милицию, перевернула квартиру вверх дном, а главное, так переживала!
Но, самое невероятное, Серёжа и не собирался признаваться и каяться. Он – лгал!
Она что-то ему говорила, от потрясения этой его ложью не совсем отдавая себе отчёт в сказанном, и кончилось тем, что Серёжа пробормотал что-то совсем уж невнятное и бросил трубку, а она осталась вместе со своим потрясением.
И это открытие - что её давний и практически самый близкий друг оказался вором и лгал ей, и плевать ему было на эту их дружбу и на её переживания – это открытие оказалось куда болезненнее для неё, чем даже потеря её бесценного сборничка.
Она не стала звонить в милицию. Противно было даже представить себе: рассказывать посторонним казённым людям, какие у неё были отношения с подозреваемым, и почему она подозревает именно его, и встречаться с ним во время очных ставок (вдруг придётся?), а он, конечно, будет всё отрицать, как отрицал сейчас, и книжку она уже не вернёт, а друга, как оказалось, у неё и не было.
Когда через 3 дня ей позвонили сообщить о смерти Серёжи, её первым желанием было соврать, что она не сможет прийти на похороны. Но она привыкла – не врать. Объяснить рыдающей дочери, почему не хочет проститься с её отцом его давняя подруга, было невозможно. И Анна сказала, что придёт. И пришла. Раз обещала. И стояла с каменным лицом – благо, никто не ждёт от тебя на похоронах особой общительности. А отсутствие эмоций легко сходит за шок.
Кстати, кроме дочери, никто особо и не рыдал. Его подружки по универу и турпоходам скорее томились, чем горевали. Хотя он и утверждал, что они его обожают. Тоже стояли с каменными лицами и словно выжидали, когда будет прилично сбежать.

Сомнение
А Ларе приснился её Кот.
Как будто Лара занималась уборкой, зачем-то двигала мебель и вдруг заметила Кота. Кот сидел на подоконнике и смотрел на неё насмешливо.
- Ты… - потерянно сказала Лара. – Ты решил вернуться.
- Нет, - сказал Кот. – Я теперь с Серёжей. Серёжа хороший. А ты – глупая.
И Лара проснулась.
И весь день нет-нет да и вспоминала сон. И слова Кота. И мгновенное облегчение, что да, так и есть. Кот абсолютно прав, а она не видела очевидного, всей этой неправильности произошедшего.
С чего она, собственно, взяла, что Кота отравил Серёжа? Лишь потому, что его смерть так странно наложилась на  предсказание цыганки? Потянуло поверить в параллельные миры и прочую абракадабру?
Что она знает об этой цыганке? О Серёже она знает много. О его легкомыслии, безалаберности - и о готовности примчаться по первому звонку, выслушивать её стенания, вытирать ей слёзы и сопли, сочувствовать, доводить до абсурда всё, что обсуждалось, что казалось трагедией, превращать любую неприятность в повод для стёба. И вот – час назад  рыдала, и уже хохочет на пару с ним, и жизнь опять переносима.
Как ей не хватало того Серёжи.
Лара считала себя дамой здравомыслящей. Хотя и склонной к романтизму. Не к любовно-авантюрному, а в плане погрезить. И её отношение к мистике тоже было скорее из области погрезить. От скуки жизни представить возможным нечто за пределами здравого смысла. Оправдывая это опять же вполне здравым доводом, что не всё пока познано, и допустить-то можно. То есть теоретически она допускала и существование колдовства (ну, очень редко и понемногу). При этом предпочитала, чтобы даже в книжках любые мистические непонятности в итоге объяснялись вполне прозаично.
Ах, как над ней бы посмеялся сам Серёжа…
Эта её готовность к допущению волшебства в обыденной жизни приводила его в буйное веселье, она из чувства противоречия начинала настаивать, он язвил, иногда обзывал её инфантильной, правда, до этого доходило всё же редко, это она уж очень не к месту и не  ко времени пускалась фантазировать, чаще он просто подшучивал, как над милой детской слабостью.
А если убрать мистику, то из фактов были всего два. Кто-то отравил Кота. И кто-то отравил Серёжу.
И если это не Серёжа, то кто-то хотел, чтобы она так подумала.
Зачем?
Кто так сильно ненавидел её? И Серёжу? В первую очередь Серёжу, конечно. Не сам же он наелся этого яда. Да и версия о несчастном случае бред.  Сроду он никаких крыс не травил. Если и докучали порой, то смеялся, что планирует приручить парочку, и рассказывал старую байку о крысе, которая носила знакомому бомжу баксы из банка по соседству в благодарность за еду и хорошее отношение. Вот представить Серёжу, пытающегося приручить дикую крысу, она могла запросто. Прямо видела, как он отдаёт той кусок своего бутерброда и пытается вести с ней философские беседы.  Вполне в его духе. Он и с Котом разговаривал. И утверждал, что умному человеку достаточно и молчаливого слушателя.
А вот представить Серёжу, кому-то подсыпающего яд… Нет.
Это мог сделать монстр из её воображения – воображения, измученного горем, бессонницей, таблетками, - при полной отключке критического мышления, - и тут это предсказание, и её соучастие в обряде, колдовстве практически, и получилось, что она, такая здравомыслящая, верит в колдовство больше, чем в Серёжу.
А Серёжа тоже жертва. И кто-то то ли решил убить тех, кто ей дорог. То ли главная цель – Серёжа. А ей зачем-то полагалось считать его дьяволом – и верить в то, что его убила она. Своим колдовством.
Лара знала, что с этим разберётся. Это её долг перед Серёжей. А к долгам Лара относилась трепетно.
И ей помогут Серёжины подружки. Независимо от того, захотят они или нет.
Подружки.
С подружками, кстати была странность… Хоть и пребывала Лара в шоке, тем не менее, не могла не заметить некоторую неестественность Серёжиных похорон. Неправильность. Да, философски рассуждая, смерть вообще неправильна, а здорового человека – и неестественна, но при этом близкие покойного обычно рыдают или как-то иначе проявляют своё горе, но не отсвечивают абсолютно каменными лицами –ни слезинки, ни всхлипа, ни жалобного слова.
Плакала только Маша, Серёжина 14-летняя дочь. Да пара соседок. Ну, и бывшая жена смахнула пару слезинок – а большего от неё и не стоило ждать, Серёжа давно для неё был никто, просто родственник, чаще никчемный, но иногда удобный, на случай свалить на него какие-нибудь свои проблемы или пристроить ненадолго Машку.
Но у Серёжи были подруги. Давние, со студенческих времён. Лара в том числе. И Лара знала, что все они были так же близки с Серёжей, как и она. Даже немного ревновала одно время. Пока не поняла, что Серёжиной готовности помогать и сопереживать хватает на всех.  И вот – Катя и Маша вообще не пришли на похороны. А Анна и Мариша… Наверное, со стороны она выглядела так же.
За неделю до Серёжиной смерти они собирались на Катином дне рождения. Её муж, Олег, толстяк и балагур, которого Катька обожала, наготовил всякой экзотики, было много вина, много тостов, все хохотали, обнимались, обожали друг друга. Пели под гитару дурацкие песни времён нищего студенчества, какую-то отсебятину. «Я перестала обожать Серёжу, потому что свихнулась от горя и решила, что он убил моего кота, - думала Лара. – Но что случилось с остальными?»
Самое забавное, что все они дружили с Серёжей – но не особо общались друг с другом. То есть охотно собирались на всяких посиделках – по инициативе Серёжи, как правило, - даже однажды большой компанией выбрались на Кипр, но вот желания общаться напрямую, без Серёжи, созваниваться, встречаться, как-то не наблюдалось. То есть при расставании, разгорячённые вином и приятным вечером, каждый раз обнимались и, вполне искренне, обещали созвониться непременно – но потом находились заботы и общение нужнее и интереснее, и в следующий раз пересекались опять по Серёжиной инициативе.
Анна была слишком на своей волне, эдакая рафинированная интеллигенция, с вечными не всегда уместными цитированиями поэтов – Лара поэзию не понимала и напрягалась.
Марина либо думала о работе и была молчалива и отстранена, либо говорила о работе – и могла заговорить до смерти.
С Катей было проще. Её пунктиком был Олег. Это тоже утомляло, но пережить было можно. Так же, как и Машу с её вечными проблемами с роднёй.
То, что Катя с Олегом не пришли на похороны, было из ряда вон. Катя была добропорядочна до занудства и не пропустила бы похороны даже просто знакомого, так как считала бы это неприличным. Последний долг и всё такое. А уж проститься с Серёжей приползла бы умирающая.
Лара решила начать со звонка Кате.

Катя. Анонимка
Катя попыталась увильнуть от встречи – но Лара проявила несвойственную ей обычно настойчивость, и Катя согласилась.
- Ладно, приезжай. И прихвати спиртного, у меня закончилось.

Катя выглядела не лучшим образом. Как, впрочем, и квартира – словно аккуратистка Катя на всё забила уже минимум как месяц. Неужели так переживает о Серёже? И где Олег? Как он терпит этот разгром?
- Где Олег? – спросила Лара.
- Олег ушел, - буднично ответила Катя.
Ответила с тем спокойствием, от которого Ларе стало страшновато.
- Как – ушёл? Куда-то? – зачем-то переспросила она. Хотя уже знала, что Катя ей ответит.
- Обыкновенно ушёл. Насовсем.
- Но почему? Вы же… Мы же были у вас недавно.
- Спасибо Серёже. Он постарался.
Ну вот. Опять Серёжа.
- Рассказывай.
Катя пожала плечами.
- А почему нет? Теперь пусть хоть весь город знает.
Пять лет назад Олегу предложили выгодную командировку за рубеж, но – без Кати. Посовещались и решили, что ехать надо. Катя осталась одна. И у неё случился роман. Ну, вот никогда не тянуло на сторону, а тут нашло наваждение. Как нашло, так и прошло. И знал о романе только Серёжа. Потому что встретил их в неподходящем месте, а ей хватило потом дури броситься к нему с уговорами, чтобы молчал., никогда и никому, потому что роман романом, а Олег это её всё. И Серёжа обещал. И держал слово. Пять лет. И…  - Катя закусила губу и замолчала.
- Он рассказал Олегу? – мягко спросила Лара.
Катя кивнула:
- Хуже. Он прислал анонимку.
- Он ли?
- Со всеми подробностями. Понимаешь… Их знал только Серёжа. Больше никто. Ты же знаешь, как с ним… И не заметишь, как всё расскажешь. Тем более, он уже знал главное.
Лара знала. Серёжа был их общий на всех поверенный – и в сердечных делах, и в прочих.
- Может, знал кто-то ещё? Может, этот твой, ну, приятель, кому проболтался?
- Я думала об этом. На конверте был штамп Серёжиного почтового отделения. Мелочь, конечно… Но, главное, там… были подробности, о которых не знал Игорь. Ну, тот. Что я делала ради него подтяжку. Он был моложе на 16 лет. И я… я была такая дурра. Мне просто отключило мозг.  Потом прошло. Вот как грипп. Переболел – и всё. Только при гриппе мы знаем, чего ждать, лечимся, терпим. А тут… Знаешь, я понимаю, он решил меня наказать, мужская солидарность, всё такое, но… нет, всё равно не понимаю.
- Кать… Я расскажу тебе сейчас одну дикую историю. Я хочу, чтобы ты её выслушала. И будем думать вместе.
Через полчаса Катя ошарашено спрашивала:
- Но как??? Как можно было повестись от какой-то цыганки? Она тебе наговорила всякой фигни, и ты уже поверила. Нет, я понимаю, ты была в ужасном состоянии, но ведь бред полный.
- Я не то чтобы поверила… Я допускала, что КТО-ТО отравил Кешу. Так оно и есть, скорее всего. Она была просто как дорожный указатель: иди туда, найдёшь того. Ты ведь не ждёшь, что указатель тебя обманет. Хотя теоретически это возможно. Я и пошла. А там оказался Серёжа. И все эти мелочи – ключи, сигареты… И я… ну да, поверила. И поверила, что это я виновата в его смерти.
- Ну, ты даёшь. Нет, Серёжа-отравитель котов – это, конечно, круто. А! И воплощение зла. Для бескорыстных цыганок. Нет, извини, это уже перебор.
- А Серёжа-анонимщик это не перебор?
- Ты думаешь, это не он? – с надеждой спросила Катя.
- А ты? Ты веришь, что он мог?
- Я голову сломала. Мне в петлю хотелось, если честно. После того, как Олег ушёл, я бросилась Серёже звонить. Я же не верила всё-таки. Я хотела, чтобы он меня разубедил – и что-то исправил. Посоветовал. С Олегом поговорил. А мне эта его мымра ответила – что Серёжа уехал на неделю и мобильный не взял. Ну, а потом я стала думать, сопоставлять… вот и получилось, что всё-таки Серёжа.
- Так и у меня – получилось. Запасные ключи – у Серёжи. Больше ни у кого. Что я могла думать? Я ему тоже пыталась дозвониться… Когда с Кешей так случилось. Я ведь не думала на Серёжу тогда. Но никто не отвечал. Наверное, он уже на даче был.
- И телефон забыл, как обычно.
- Знала бы, что на даче, точно бы к нему поехала. Разбираться. Ну, а так… Когда в субботу позвонили, что он умер, я…
- Да, я понимаю. Я вот что думаю. Эта твоя цыганка, она ведь неспроста. Ты её хорошо запомнила?
- Да я её вообще не запомнила.  Ну, такая, тощая, порывистая, говорит быстро. Ну, смуглая, волосы такие – цыганские, в общем. Я больше от нее удрать хотела, чем рассмотреть. А она цеплялась. Руки сильные. У них у всех сильные, наверное, бизнес такой, хватательный.
- А это точно цыганка была? Не ряженая?
- А знаешь… Вот ты спросила, и я как-то… Вот знаешь, она была словно немножко чересчур такая цыганка. Я даже бы и не смогла определить, в чём дело. Но что-то нарочитое было, пожалуй. А ты думаешь, это могла быть вовсе не цыганка?
- Ну, не цыгане же нашего Серёжу прикончили.  Или ещё окажется, что он главный наркодилер и тайный цыганский барон? Уж и не удивлюсь. Что ты ещё о ней помнишь?
- Так. Высокая. Тощая. Смуглая. Если не автозагар. Потому что оттенок был как бы… ну, не совсем цыганский. Волосы почти черные – но свои ли? Ну, лицо такое обычное. Глаза точно чёрные. Опять же, если не линзы. Вот – руки помню. Пальцы тонкие. И запястья. У меня шире раза в полтора, наверное. Красивые руки, и, кстати, ухоженные. Как после салона. Для цыганки, пристающей на улице… как-то не вяжется.
- Да ты просто гений наблюдательности!
- Я тогда была в таком шоке… До сих пор перед глазами стоит, как она меня за руки хватает и сверлит глазами.
- Да понятно. Постаралась дамочка тебе голову заморочить – и получилось. На первых порах. А у тебя есть какие идеи, кто мог анонимку эту чёртову прислать?
- Пока нет. Но будут точно. А пока – ты на похоронах не была и не видела наших. А у них к Серёже явно свой счёт. И это постарался тот, кто Серёжу убил. И с кем-нибудь из нас как-нибудь да подставился. Я предлагаю собраться и выяснить правду. И ещё… Я, конечно, не Серёжа. Но я примерно знаю, что он бы тебе сказал. Что ты можешь ещё немного пореветь, конечно. Но что случилось, то случилось. И вы с Олегом любите друг друга достаточно давно и достаточно сильно. И когда до Олега это дойдёт – а дойти должно – он простит. А если не простит,  если его абстрактные представления о женской верности окажутся важнее, чем реальная ты, то это явно не тот Олег, которого я знаю. И которого ты так любишь. Так что…
Катя улыбнулась:
- Ты думаешь?
- Уверена.
- А знаешь… Серёжа так бы и сказал.  Я верю, что у нас получится. Эта сволочь не учла, что мы сможем её вычислить. Если объединимся.
- А мы объединимся.

Маша. Донос
- Да я его ненавижу! – вот что сказала Маша, когда они, две гордые своей решительностью женщины, явились к ней домой с предложением поговорить о Серёже. – Если б он не умер, я б его сама удушила.
- Знакомое чувство, - сказала Лара. – Но давай подробнее о причинах.
- Он Кольке жизнь сломал.
Колька был любимый Машин племянник, тот ещё балбес.
- Кольку забрааааали, - завыла Маша.
«Доигрался», - синхронно подумали дамы. Но мысль, разумеется, не озвучили, а разахались и потребовали подробностей.
Машина сестра в командировках времени проводила больше, чем дома. А Маша присматривала за её сыном. Который в детстве был само очарование, а в теперешние 15 – ходячая проблема. Но Маша его любила. И горячо сочувствовала. Оправдывая его безобразия недостатком родительской любви и заботы. Но одно дело, когда ребёнка песочат на родительских собраниях да соседи жалуются на шум и хамство, и совсем другое – во время уборки наткнуться на упаковки спайса и таблеток. Ребёнок, само собой, плакался и выкручивался, как мог, и сочинял небылицы. Друга выручил, на счётчик поставили. «Похоже, основную версию проработать не успел», - подумали дамы.
С кем Маша могла посоветоваться в такой ситуации? Разумеется, она примчалась к Серёже. А назавтра пришла милиция с обыском, и теперь племяннику светит реальный срок.
- Я звонила этому поддонку, он не отвечает. Я была в таком горе, в такой ярости, что, когда узнала о его смерти, у меня было одно чувство – досады. Что я не успею плюнуть в его бесстыжие глаза.
- История впечатляющая, но явно не про Серёжу. Кто-нибудь мог слышать твой рассказ?
- Нет, не должен был. Я когда к нему пришла, у него была его очередная девица, ну, эта, последняя, от которой никак отвязаться не мог. Но он попросил её уйти, она ушла.
- Погоди, - встряла Лара. – Это интересно. Точно ушла? Ты это видела?
- Ну, мы прошли в гостиную. Серёжа попросил её уехать до завтра. Она собрала своё барахло. Даже не возмущалась, на удивление.  Да, и дверь хлопнула. Больше я её не видела.
- Есть у меня одна мысль… - сказала Лара. – Но надо ещё с Мариной поговорить. И с Анной.
Разумеется, поиграть в загадочность не удалось. Дамы возмутились дружно и решительно. Пришлось делиться. Мысль им понравилась. Оставалось сложить всю картину.

Марина. Подлость.
Выловить Марину удалось легко. Что было странно, поскольку обычно Марина была недоступна. Её работа поглощала практически всё её время.
Марина обожала свою работу. Говорила, что самореализация – это и есть счастье. А её работа давала ей такую возможность.
И так же сильно Марина презирала своего непосредственного начальника. У которого мозгов хватало ровно на то, чтобы не слишком мешать Марине работать – за себя и за него. В остальном он был фантастически невежественен, самовлюблён, дурно воспитан. Марина его терпела, во-первых, потому, что придурок  начальник это очень небольшая  плата за удовольствие,  а во-вторых, как она любила повторять, кто ещё давал бы ей столько поводов для стёба?
Марина готова была говорить о своей работе часами.  Серёжа говорил, что ей завидует. Что это и есть счастье. И Серёжа ей сочувствовал – когда начальник доводил особенно сильно. В принципе, ей этого хватало для равновесия – после особо стрессового дня заскочить к Серёже и за рюмкой коньяка хорошенько промыть кости убожеству, дарованному судьбой ей в начальство.
Так было и в этот раз.
А через несколько дней её вызвали на ковёр, и бледный от злости начальник дал ей прослушать запись её разговора с Сережей, именно ту часть, где она особо резвилась, не ограничивая себя в эпитетах.
Кто, кроме Серёжи, мог сделать эту запись? Не нанимал же её начальник никого шпионить за ней!
И почему Серёжа так поступил с ней?
И да, её уволили. И не дали закончить проект. В который она вложила до хрена сил, времени, души. И загубят его теперь – стопроцентно.
Она ходила на похороны – но не из-за горя и не из-за чувства долга. Скорее, от растерянности.  Словно, мёртвый, он мог ответить, почему сделал то, что сделал.
Поэтому извините, девочки, вы хотели правды, вот вам правда. Можете дальше обожать своего Серёжу, а её – увольте из этого фан клуба. Не нравится – сами просили.
Девочек интересовало одно – где в тот её последний разговор с Серёжей была его пассия.
Марина честно пыталась вспомнить. Вроде болталась из комнаты в комнату. Даже приносила какую-то еду. Вообще-то Марина как-то не особенно обращала на неё внимание. Мелькает – и мелькает. Не мешает – и ладно.
Это дамы понимали.
За 20 лет дружбы с Серёжей они все навидались его пассий всяких и разных. Даже циркачка была как-то. И настоящая балерина. (О ней долго жалела Анна). И профессорша. А последняя была какая-то – невыразительная. Ни особой красоты. Ни талантов. Ни ума. Ни обаяния. Зато прилипчивая – до невозможности. Дам она раздражала – поскольку задержалась непривычно долго, а в компанию не вписывалась явно. Серёжа первое время снисходительно посмеивался. Хотя Кате как-то пожаловался, что уже и рад бы разбежаться, но девица при любом намёке чуть ли не помирать собирается. При этом, как Кате показалось, ему эта чрезмерная привязанность, похоже, и льстила.
Дамы выглядели ужасно довольными. Переглядывались значительно, кивали с умным видом.
А потом наперебой бросились рассказывать свои истории – и свою версию событий.
И по всему выходило, что каждая из них вначале не замечала того, что лежало на поверхности.

Надя. Месть
Он мог часами говорить про этих своих тёток. Она терпела – и даже делала вид, что ей интересно, пусть выговорится, раз уж ему так невтерпёж, но уже заочно их ненавидела. Всех.
 А потом он притащил её на их очередную совместную вечеринку, и она имела счастье увидеть их воочию.
Надменную дылду Анну. Так и представилась – Анна. А когда назвала её по-человечески Аней, холодно поправила, что предпочитает, чтобы её называли полным именем. Аристократка, блин. Манерная дура с претензиями. Потом эта аристократка перепила шампанского и висла на Серёже, и приставала ко всем подряд с какими-то идиотскими стишками.
Убогую Катю. Способную говорить только о муже, о даче, о каких-то своих цветочках, но больше всё же о муже. Бегала за ним и отлавливала каждую его шуточку, словно бог весть что умное изрекал. И пересказывала Серёже.
Чокнутую Марину, замучившую всех жалобами на своего придурка шефа и занудными подробностями о своей работе.
Сдвинутую кошатницу Лару, явно старую деву, потому что кто ж в здравом уме польстится на такое чудо с непрокрашенными волосами, в задрипаном жакете, да ещё и в кошачьей шерсти, и главная тема разговоров у неё, естественно, её поганый кот.
Серую мышь Машу – с её выносящими мозг рассуждениями о воспитании, образовании и подростковой психологии.
И вот эти не первой свежести тётки, не блещущие ни красотой, ни интеллектом, да вообще, отвратительные просто, все они весь вечер липли к Серёже, висли на его шее, смеялись его шуткам, и он постоянно кого-то обнимал, и отпускал им комплименты, и шушукался с ними на кухне, и светился довольством, как обожравшийся кот, и это она была там сбоку припёка, никому не нужная и не интересная, лишняя, то есть Серёжа пытался было втянуть её в общий разговор, но эти их бессмысленные шуточки, и хохот, и намёки на только им известные обстоятельства, всё это их веселье было по таким неуместным поводам, и шутки их были абсолютно за гранью её понимания, а часто и неуместны и жестоки, они были все там ненормальными. Они говорили друг другу гадости – в виде шуток – и смеялись! Им это – нравилось!
Это вообще было дико. Отвратительно. Вся ситуация. Прийти со своей девушкой в компанию – чтобы на её глазах обнимать других – и млеть от их объятий.
Надя потом не выдержала, нервы были на взводе, что-то её спровоцировало, выскочила из-за стола, плакала на кухне… Серёжа утешал её несколько растерянно. Она пыталась ему объяснить, как всё это выглядит со стороны. С её стороны. Он убеждал, что всё это по-дружески, и никто не хотел её ни обидеть, ни унизить («Ты с ума сошла?»), и не стоит воспринимать всерьёз. Но если она хочет, они могут сейчас уехать. Она сказала «да, хочу» и порадовалась в душе маленькой победе.
А потом она пошла сполоснуть от слёз лицо и, возвращаясь из ванной, услышала обрывок разговора.
- Где ты нашёл такую зануду?
- Солнышко, так ведь таких, как ты, больше нет!
- Ну, это понятно! Но всё же мог бы и ближе по интеллекту поискать.
- Ну да, есть такой недостаток. Но возмещается другими вещами!
И оба заржали.
Это было подло. Он не имел права вот так обсуждать её. Предавать.
Потом он, конечно, просил прощения. И говорил, что она не так расслышала и не так поняла. И у них давняя привычка общаться вот в таком дурашливом стиле. Но да, хорошо, он понимает, что с непривычки постороннему человеку это могло показаться не очень.. он не имел в виду, что она посторонняя..
Он вроде не хотел её обижать. Но при этом обижал постоянно. Она думала, у них любовь. А если мужчина любит женщину, то женщина для него самое главное. Это даже не подвергается сомнению. А у него вечно были то дела, то вообще чёрт знает что. «Буду поздно, Анна попросила подъехать». «Я сегодня после работы к Марише, я ей нужен». Так ведь и ей нужен! Смеялся: «Я и так с тобой».
Когда он предложил переехать к нему, она возликовала: у них всё серьёзно! Вот оно, новый этап их отношений! С наслаждением готовила ему еду, навела идеальную чистоту – пусть ценит, какое сокровище ему досталось!
Он только что не мурлыкал от удовольствия. Правда, когда заикнулась о своём желании переставить мебель, решительно воспротивился. И напрягся как-то. И она поняла, что немного торопится. Аккуратнее надо. Понемногу приручать.
Но время шло, а ничего не менялось.
Все его разговоры – только о его девках. Бесконечно готов был рассказывать об их мнимых достоинствах, о совместных приключениях, вспоминать всякие мелочи.
Она-то, когда познакомилась с разведённым папашей, боялась, что придётся с ребёнком соперничать, но уж лучше б с ребёнком. Хоть понятнее как-то. А он о дочери меньше рассказывал, чем об этих своих. Она, правда, и не перебивала больше. После пары скандалов сообразила, что наскоком проблему не решить, будет их критиковать, он перестанет рассказывать, а врага надо знать лучше. Предупреждён значит вооружён. Вот и вооружалась знаниями, авось, что пригодится.
И ещё как пригодилось!
Она вообще умела быть сдержанной. Особенно, когда знала цель. А цель у неё была – поначалу - заполучить Серёжу всерьёз и надолго.
 Хоть и успел он её здорово разочаровать в процессе общения. Но, видно, и привязалась сильно. И делить ни с кем не собиралась. Планировала: выйду замуж, а потом все эти его подружки чёрта с два его увидят. Надо немного потерпеть.
И терпела. Только Серёжа один раз ушёл от разговора о свадьбе. Второй раз ушёл. Потом сказал, что торопиться не стоит. Штамп не гарантия счастья. Но, поскольку уважает её желание выйти замуж, то… может, лучше им расстаться? В силу несовместимости их представлений о счастье?  И знала она, кто заставил его передумать.
Она тогда так плакала! И говорила, что без него умрёт. И он утешал, что да, тоже любит, и вовсе не хотел расстаться. И она поверила. И сказала:
- Это всё они виноваты. Выбирай – или я, или они.
А он засмеялся и сказал:
- Ты что! Я их сто лет знаю! Они мне родные. Часть меня. Я умру – они по мне сто лет плакать будут и сто лет помнить.
И она спросила:
- А как же я? Разве я для тебя не важнее?
И он сказал, вполне серьёзно на этот раз, что, в принципе, им вместе пока неплохо, хотя неизвестно, что будет дальше, но если она не может его принять вместе с его жизнью, с его близкими, то это её проблема, и её выбор. И она поняла, на этот раз вполне ясно, что как бы она не старалась, не стать ей для него главным, что она для него – просто очередной роман, а эти стервы и есть главное в его жизни. И ничего тут не исправишь.
И она решила, что не будет у него этого. Всей этой его расслабленной жизни избалованного вниманием обласканного котика. И, главное, не будут его подружки по нему плакать.
А остальное было несложно. Всего-то и надо было недельку, чтобы всё подготовить.
От Серёжи о каждой знала больше, чем нужно. В том числе и болевые точки, и слабости. Главное было выбрать подходящий момент. Чтобы успеть охватить всех до Серёжиной смерти.
У Серёжи «на всякий случай» были ключи от квартиры Анны и квартиры Лары. Сделать дубликаты было сущим пустяком. Как и навестить их квартиры в их отсутствие, утащить Гумилёва и отравить кота, подбросив «улики».
Катину историю она знала отлично – потому что в пору, когда были ещё живы её надежды на совместное будущее с Серёжей, и её ревность, пришла однажды пораньше и, увидев в прихожей Катино пальто, не стала объявлять о своём прибытии, а прошла тихонько в соседнюю комнату – и слышала, как они говорили о разных вещах (хорошо хоть, не любовью занимались, чего поначалу опасалась), и Катька вспоминала про тот свой роман, и какая была идиотка. И Надя впитала в себя всё до единого слова.
Марину подловить на неосторожных словах тоже было проще простого – она заводилась от любого упоминания о её начальнике. Подловить – и записать.
У неё и для Маши была припасена пакость, но тут, фактически в последний момент, эта затурканная тётка преподнесла такой шикарный подарок – историю с её племянником.
Надя уже неделю, как тихо-мирно разошлась с Серёжей – к его явному облегчению – ну, пусть порадуется напоследок - и как раз заскочила к нему за последними вещами, когда ей представился шанс подслушать  про наркотики. И Надя поняла, что начнёт именно сейчас.
То, что её оскорбляло больше всего, сыграло ей на руку. Эти самовлюблённые выдры её попросту не замечали. Как и Серёжа. Они каждый раз так увлекались беседой друг с другом, что она чувствовала себя невидимкой. Правда, и не высовывалась. И получила всё, что ей было нужно.
С Серёжей главное было выманить его на дачу. Где городского телефона не было. И ближайшие соседи разъехались из-за осени. И вынудить задержаться на несколько дней.
Вначале она навестила Лариного кота. И прихватила Анниного Гумилёва. Отправила письмо Олегу и кассету Марининому начальнику.
Очень смешно было изображать цыганку. Она была уверена, что Лара её не узнает. И не ошиблась.
Затем позвонила в милицию, объяснив, где лежат наркотики.
Параллельно дозвонилась Серёже, извинилась, что беспокоит, да, расстались, но у неё проблема, нужен его совет, попросила встретиться у него на даче. Вопрос жизни и смерти. «Только обещай, что никому не проговоришься. Умоляю. Мне это очень важно». Он был отзывчивый – на чужие проблемы. Это он любить её не хотел. А подъехать поговорить – отчего бы нет. В общем-то, он был даже рад. Она ему наплела какую-то дикую историю про неадекватного родственника, который её преследует, и надо где-то отсидеться несколько дней, он надавал советов, сам предложил  пожить на его даче, вначале держался немного настороженно, но она была мила, даже попросила прощения за свою былую неадекватность – «влюблена была, как школьница» - а кому не лестно? Он и расслабился, и успели выпить и кофе, и бутылочку привезённого ею вина, и он даже подумывал, не затащить ли её в постель по старой памяти, или не стоит, но она сама предложила «напоследок», и он с радостью ухватился, потом ещё немножко выпили – и он проспал до обеда. Звонила с какими-то глупостями Анна, что он взял у неё Гумилёва, почему-то настаивала, дико болела голова, и было немножко нехорошо с сердцем, Надя лечила его кофе и аспирином, ещё какими-то таблетками, он выпил одну, потом ещё, но лучше не становилось, да ещё почему-то появились рези в животе, он  то проваливался в сон, то просыпался,  Надя куда-то уходила, а потом сказала, что на всякий случай сбегала к соседям вызвала скорую – поскольку оказалось, что он свой мобильник забыл дома, а вроде ж брал, и Лара – или это раньше было – но думалось уже с трудом, потому что дышалось с трудом, и только боль иногда вспышками просветляла сознание – и он видел, что Надя зачем-то ходит по даче, переставляет вещи и рассыпает что-то из коробки. И он спрашивал, скоро ли скорая, и Надя отвечала, что вот-вот. И спрашивала, где и как болит. Он отвечал, и уставал тут же, говорить было тяжело, и дышать тоже. Надя ещё дала таблетку – болело, как будто кишки рвались, когда-то был приступ аппендицита, но та боль была куда терпимее, а эта нарастала, а Надя чему-то улыбалась, то возникая из тумана, то пропадая… И последняя мысль была: «Кто так кричит?»
А кричал он так, что Надя испугалась, что кто-то услышит, и сорвутся все её планы. Но, к счастью, ближайшая дача стояла на продажу, и слышать было некому, можно было спокойно довести начатое до конца. Мужчина травил крыс на даче. Мужчина нечаянно отравился в процессе. Бывает. Коварная штука крысиный яд. Действует через сутки. Сразу не догадаешься. А потом уже поздно.
Подсыпать ему яд и снотворное в кофе было проще простого. А он обожал кофе – со всякими приправами. Вот и приправила. Залакировав корицей, гвоздикой и розмарином. Даже похвалил.
Просто она считала, что обиды прощать нельзя. Если прощаешь – значит, именно такого обращения и заслуживаешь. А то, что ему было больно, так ведь и ей было больно из-за него.
 Раз он предпочёл её любви привязанность тех тёток, что ж, не будет у него ни того, ни другого.

Эпилог. 9 день.
И собрались они очередной раз вместе. Давние его подружки. Правда, в этот раз без него. Вместо него позвали  его дочку – чтобы рассказать ей так много, как вспомнят. Каким другом умел быть её отец. Верным. Заботливым. Сочувствующим. Как было с ним легко и надёжно.
Как это было здорово говорить о нём с теми, кому он так же дорог. И слушать. Узнавая его в чужих воспоминаниях. Словно он ещё жив.
Все они так привыкли к Серёжиной заботе о каждой из них, что не понимали, как это остаться без его присутствия в их жизни, и сочувствовали друг другу искренне и глубоко.
Ни слова не было сказано о Наде. После их сумбурного пересказа событий и догадок следователю тот развернул бурную деятельность, нашёл доказательства, что именно Надя купила яд, и кто-то  из соседей по даче видел Надю, как она шла на электричку,  а при обыске в Надиной квартире нашёлся не только Гумилёв, но и, что для следствия было куда важнее, листочек с Надиными набросками – их адреса, их характеристики, их уязвимые места. И дубликаты ключей.
Увы, чуда, на которое в душе надеялась Маша, не произошло, это не Надя подкинула Кольке наркотики, он вляпался сам.
И работа не вернулась Марине.
И Кот не воскрес.
Как, разумеется, никогда не воскреснет Серёжа. Но они уже знали, что, и потеряв его, не будут одиноки. Потому что теперь будут держаться друг друга. Всегда.