Судьба литератора

Он сочинял рассказы. Одни говорили, что неплохие. Другие морщили нос: «Тоже мне еще Лев Толстой нашелся! Наверх рвешься? Из густущей нашей  гущи? Не получится! Живи спокойно!  Не егози!».

Да он и сам только о покое и мечтал! Но вот не получалось!
Что-то стучало изнутри, просило, а то и заставляло писать! Не отпускало!

Постепенно он стал строить собственную жизнь по законам литературы. Когда ему предлагали решение или подсказывали ход, — он часто находил совет банальным и говорил, что это уже было у…    и называл писателя.
"Нет изюминки. Неинтересно. Лишние детали. Скучно…"

Мы не только пишем бездарно, мы еще и живем  посредственно, с таким же низким КПД!   

Жизнь, с ее длинным прологом и коротким,  обычным — до ужаса — эпилогом; банальна и скучна; ее еще сложнее выдумывать, чем книги!
Увы! Таков порядок вещей.

Он становился старше и как-то внутренне суше. Ему все больше хотелось сочинять не  "рассказы", а само бытие! Истово! Всерьез!

Жизнь становится интересной только тогда, когда подвергается литературной обработке. Все самые грандиозные свершения, события, трагедии, — всё это покрывается толстым слоем пепла, скуки, посредственности, золой злобы, нелепой гордыни от «горе-проповедников»;  все вянет, тает и исчезает, если не тронуто резцом Искусства, не описано пером Мастера, не рассказано Языком художественного творчества!

Ему хотелось не только творить по законам жизни, но и жить по законам творчества, создавать бытие, превращая его в искусство.

В каждом действии он видел завязку, развитие, кульминацию и развязку.

Судьба, если она есть, по профессии литератор, Богом предназначенный  для прославления Его Вселенной, либо,  увы! — бездарный виршеплет, репер личной репы, редьки и хрена, — это уже  у кого как получится!

Он пришел к мысли, что в творчестве оставить след невозможно. Творчество для человека — всего лишь игра, улыбка, усмешка, либо  желание выплакать душу. Вот почему так невыносимо скучно читать иные «великие» произведения, напыщенные, назидательные, серьезные, «сделанные» по строгому плану!

С вечностью дружит только поступок!  Только действие, большое или малое, неважно, но, все равно, осязаемое, ощутимое, достойное того, чтобы стать Воспоминанием!

…Он пришел в военкомат жарким летним днем. В комнатах стояла духота, жужжала муха, в глазах дежурного офицера застыла скука.

В отделе учета сидели две немолодые женщины. Одна из них что-то писала, другая обмахивалась газетой.
«Да вы что, с ума сошли?» — чуть ли не хором воскликнули женщины. — «Да вас там подстрелят, как зайца! Вы Неприспособленный!»
«На чье имя подавать рапорт?» — спросил он угрюмо.
«Пишите на военкома!» — буркнула женщина с газетой и презрительно сощурила глаза. Сколько пришлось ей перевидать на своем веку  всякого рода     воинственных идиотов!..



…Машина мчалась по дороге между склонами отлогих гор. В знойном небе жара
плыла в  облаках тишины.

Солдаты в кузове, внешне спокойные, крепко сжимали в ладонях автоматы, а в глазах все равно было что-то такое вроде: "а что если сейчас…"

Ждали, все время ждали новых «провокаций» боевиков. Так, "деликатно"  массовые информаторы называли кровавые нападения, после которых молодые здоровые парни превращались в неодушевленный груз «200».

…Тяжелую машину вдруг подкинуло и  швырнуло на землю.
Глаза обожгло пламенем,  по ушам ударила взрывная волна.
Солдаты вылетали из кузова, «обгоняя» осколки. Спереди из-за кустов ударили автоматы. Спецназовцы перекатились на обочину дороги и открыли ответный огонь. Несколько тел остались  у горящего грузовика.

Один из лежавших солдат внезапно  вскочил и, спотыкаясь, падая и снова вставая, побежал по дороге. Он бежал молча, прижимая к груди правой рукой  висящую на сухожилиях левую руку. Вместе с полу оторванной  рукой он держал еще небольшой блокнот в зеленой обложке, в котором  записывал что-то за миг до взрыва грузовика.

Почему-то боевики в него не стреляли.  Наконец, он упал, будто споткнулся о камень, и больше уже не вставал.

Выстрелы с холма  прекратились. Солдаты по инерции еще палили, потом их автоматы тоже умолкли.

Враг отошел в горы, унося убитых и раненых.

Вечером по радио передали, что незаконные вооруженные формирования понесли в стычке под станицей значительные потери: пятнадцать человек убитыми и ранеными.

«Интересно, кто им эти сведения отправлял? Нам тогда не до арифметики было! Да и как  сосчитаешь  их потери в  пыли и дыму?» — недоумевали солдаты. Впрочем, давно известно: военная пропаганда получает довольствие в отделе барона Мюнхгаузена! Незаменим барон, особенно в период временных неудач!



…Ночью в лагере боевиков у костра, затемненного брезентом, сидели двое и молча глядели в огонь.

Наконец, один из них, худой, сутулый, с черной бородой, спросил своего более молодого соседа, медленно цедя сквозь зубы ленивые слова:
«Скажи, Али-Султан, зачем ты пристрелил того безрукого пса? Куда спешил? Не дал шайтану помучиться!»

Али-Султан промолчал, по-прежнему не отрывая взгляда от затененного брезентом пламени костра. Ему было неловко признаться, что он пожалел того, кто бежал по дороге и держал правой рукой блокнот и почти оторванную взрывом левую руку.