Урок русского языка

 

На фото: Мария Павловна с детьми Юрой, Шурой, Виталием.

                В память о моей маме.
 
     Какое все-таки удивительное это свойство нашей памяти – возвращать нас в прошлое колдовством воспоминаний!
… Было это  много лет назад,  в пору моей  юности.    Я, тогда еще молодой и не целованный, стал курсантом  летного училища гражданской авиации, о чем сразу письмами известил родных и знакомых. Почтовое отделение находилось на территории  училища, и в первые дни я, вместе с  другими курсантами,  часто ходил туда узнать, нет ли для меня писем. Запомнилась красивая, с волнистыми светлыми волосами женщина, сидящая за стойкой. Она  спрашивала фамилию, и спокойно, несмотря на то, что  за день к ней обращались десятки курсантов, с улыбкой чаще всего отвечала:
          - А вам, молодой человек, еще пишут…
Голос был мелодичный,  запоминающийся. И сама она была из тех женщин,  о которых говорят – глаз не отвести. Она многим нравилась, и первокурсникам тоже. Потом старшекурсники нам объяснили, что эта  красивая дама - жена одного из командиров учебного летного отряда  училища.  Но и после этого многие заглядывали на почту просто, чтобы на неё полюбоваться. Конечно, она это чувствовала,  и только снисходительно улыбалась.

     Потом в отремонтированном  вестибюле здания учебно-летного отдела повесили свежевыкрашенные ячейки для писем, с крупными буквами алфавита. В учебных эскадрильях  первокурсников были назначены почтальоны, и ходить на почту за письмами нам запретили.
     Теперь каждое утро, заскакивая в вестибюль, я с надеждой проверял письма своей ячейки. Чаще всего приходили письма от мамы. Реже приходили конверты, знакомый почерк на которых, приводил меня в трепет.

     …Про себя, я её называл «моя Голубоглазая».   Хотя моей Инна, как бы мне этого не хотелось,  никогда не была.  За месяц  перед моим поступлением в училище я познакомился с ней на танцах. Заметил её сразу, но подойти не решался. Она танцевала с подружкой, и только один раз на меня взглянула. Когда был объявлен белый танец, она неожиданно пригласила меня.  Я заглянул в её голубые глаза, и меня словно ударило током.   Я трепетно обнимал её гибкий стан, боясь прикоснуться к   девичьей груди, и меня то и дело накрывало горячей волной. Танцевал я  из рук вон плохо, но она тонко угадывала мое малейшее движение, и с легкостью откликаясь, казалась невесомой. Мы с ней болтали, сейчас уже не помню о чем, и танцевали весь вечер, К концу я даже поверил, что тоже умею танцевать.
      Мы условились встретиться на следующий день. Проводить себя она разрешила только до автобуса.
 
     Назавтра я с нетерпением ждал вечера. Потом еще долго ждал в условленном месте, но она так и не пришла. Я корил себя, что не спросил ни ее адрес, ни телефон. Я был так ею ослеплен, что совсем не запомнил её подруг, через которых можно было бы с ней связаться.
     Ночью мне не спалось. Я включил  светильник, наугад  раскрыл томик стихов Генриха Гейне  и начал читать: 

Юность кончена. Приходит
Дерзкой зрелости пора,
И рука смелее бродит
Вдоль прелестного бедра.

Стихи сразу взбудоражили мое воображение, и я продолжал: 

Не одна, вспылив сначала,
Мне сдавалась, ослабев,
Лесть и дерзость побеждала
Ложный стыд и милый гнев.

Но в блаженствах наслажденья
Прелесть чувства умерла.
Где вы, сладкие томленья,
Робость юного осла?

Тогда мне еще не приходило в голову, что «юный осел» - это я сам и есть. 
     Конечно, я уже встречался  с девчонками и даже влюблялся, но как только  начинал чувствовать, что  нравлюсь, мой интерес к ним угасал. Так что любовный опыт у меня был никакой. Когда  вечером следующего дня мы встретились, я оказался на верху блаженства. Инна была старше меня и училась в пединституте. Очень обрадовалась, когда я ей сказал, что моя мама тоже окончила педагогический и работает учительницей. С замиранием сердца я вспоминал после наших встреч, как она невзначай касалась меня тугой девичьей грудью, отчего  меня обдавало дрожащее  томление. Но все мои инициативы она мягко останавливала, что ещё больше меня заводило.

          И вот теперь,  находясь в училище, я вспоминал о ней каждый день. На самоподготовке или в личное время я, как и все, писал  письма. Иногда, я  сначала  писал маме. Писал кратко, торопливо излагая  все в общих чертах: жив, здоров, сыт,  одет, не забудь передать привет… -  всего на одну страничку. Затем,  я обстоятельно сочинял послание Голубоглазой. Мучительно подбирал нужные слова, зачеркивая и изменяя чуть ли не каждое предложение. После,  все старательно переписывал на чистовик, и несколько раз проверял, нет ли ошибок. Я тогда еще не догадывался, что Голубоглазой  были не интересны  мои творческие мучения. Только позже я узнал, что  все это время она продолжала встречаться с другим парнем,  а меня имела на примете,  как «запасной аэродром».
    Письма от Голубоглазой  приходили все реже и реже.  Каждый день я с волнением заглядывал в ячейку в надежде увидеть знакомый почерк, но тщетно.
 
   …В то утро я получил письмо от мамы, но читать его сразу не стал.  Кто бы мог подумать, что это письмо  я буду вспоминать долгие годы, каждый раз, когда буду что-то писать!  А тогда о нем я вспомнил только вечером.  Каково же было мое удивление, когда, распечатав конверт, я увидел вместе с письмом от мамы и свое последнее к ней письмо. Оно было все пестрым от красных чернил, которыми мама исправляла мои ошибки. Мне стало неприятно. На обратной стороне, все теми же красными чернилами мама писала, что писать я стал более грамотно (!). По правде говоря, моя писанина не тянула даже на двойку, поскольку я никогда не проверял письма, написанные маме.  Далее мама советовала, что мне все же следует  обратить внимание, на чередование гласных в закрытом слоге в каком-то
 там падеже, и еще что-то про деепричастный оборот.

 В конце, как бы извиняясь, мама добавила:  «Сыночек, писать с ошибками будущему летчику, как и любому культурному человеку, – стыдно.  Вспомни, что я тебе говорила: чтобы научиться писать грамотно, надо всегда, даже самую маленькую записочку писать с соблюдением правил  грамматики и орфографии, тогда это войдет в привычку. Я знаю, что за эти исправления ты на меня не обидишься, ведь ты же у меня - умница!».
     Я почувствовал, что покраснел. Меня неприятно  задело это существительное – «умница», я, все-таки,  «он», а не «она». Потом, подумав,  понял: напиши она «умник», - это была бы уже насмешка.
     …Нет, мама написала все правильно.  Ведь  она была учительницей русского языка!


13.12.1997