моя насыщенная жызнь пятничные истории

Здравствуй, взрослая самостоятельная осознанная жизнь! Не сказать, что я очень сильно хотела окунуться в тебя прямо сразу с головой, но, тем не менее, ещё несколько лет назад я наивно полагала, что когда эта каторга [школа] окончится, ты станешь хотя бы чуть-чуть получше. О, как же я заблуждалась! И нет, я не хочу назад в школу, я не хочу ещё раз сдавать ЕГЭ. Фу.

Теперь эта каторга [школа] окончилась. В некотором смысле жить стало немного повеселей (тенденция: чем дальше отходишь от дома — тем больше всякого интересного случается). И если школа была в соседнем дворе, то теперь вашему покорному слуге приходится полтора часа добираться до места учёбы, сменяя по дороге два-три вида транспорта. Это как-то не особо круто, но кому-то ведь и по два часа добираться приходится — так что, ещё не самый худший вариант.

Универ… Универ называется студентами колхозом: сельскохозяйственная академия бо. Вуз с историей, огромная и весьма ламповая территория, все дела (даже контингент достаточно приятный подобрался) — да всё равно колхоз. Ну, и ещё кое-кому, видимо, жизнью предначертано быть самым отбитым среди отбитых, общаться с новыми людьми очень сложно, особенно когда их сразу больше сотни, да ещё по учёбе не понятно ничего, до зачётов остаётся, дай боже, неделя, а там и сессия… ой ё-моё, опять загоняюсь! При этом, дрыхну на лекциях и прокрастинирую дома. Продуктивно.

Сегодня, однако, произошёл вопиющий случай… Дело в том, что на лекциях нужно либо писать конспекты, либо спать. Ну, в моём понимании мира. Но нет! Я только запряталась на последний ряд и выбирала между записывать и поспать — как ко мне подошёл однокурсник. С которым мы почти не общаемся, даже когда выходим на перекур. Подошёл — и спросил:

— Чем планируешь заниматься?

— Наверно, спать. Как обычно, — пожала я плечами, хотя и вытащила на стол тетрадку с твёрдым намерением второй раз в жизни законспектировать лекцию по агрометеорологии.

— Ну ладно, — как-то немного расстроенно отозвался однокурсник.

— А что такое?

— Да хотел кое-что отбитое посмотреть…

Отбитое, говорите? посмотреть?! Пикча сверху многоуважаемому Читателю всё говорит сама за себя.

— А ну давай! — согласилась я — и так мы всю пару занимались тем, что смотрели аниме «Семь самураев». Просмотрели примерно три серии и, при всём том, что я не отношусь к любителям китайских мультиков, надо сказать, что вещь весьма забавная.

— Один из лучших тайтлов, которые я смотрел, — говорил однокурсник. — раньше воспринимал его как такое эпичное зрелище…

На следующей паре в аудиторию зашла староста группы и заявила:

— Саня дал мне три консервы шпрот! И что мне с ними делать?

Иногда мои шутки заходят слишком далеко, а в каждой шутке, как говорится, есть доля правды. Я с утра ничего не ела, я сказала:

— Ух ты, я голодная, дай мне! — и вытянула руку.

— Они какие-то помятые, — продолжила староста, а сидевший рядом с ней одногруппник ответственно заявил, что повреждённые консервы начинают портиться.

— Вот да, — согласилась я. — Умрёшь от ботулизма, так что дай мне, кошку накормлю.

Так у меня появилась слегка помятая консервная банка без этикетки. За ужином дед, когда я вернулась домой и торжественно продемонстрировала ему это богатство, предположил, что, скорее всего, там немного другая рыба:

— Сайра скорее всего. Банка не шпротная. Сейчас открывать не будем. Поставь в холодильник.

…я погребла домой…

Прошлая пятница [сейчас будет крайне цинично] была самым замечательным завершением рабочей недели для некоторых пассажиров МЦК, а для кого-то — даже завершением жизни. Ой, спойлеры!

На станции МЦК «Ростокино», где я пересаживаюсь на автобус или электричку до своего болота (как повезёт) в вестибюле между выходом с платформы и эскалатором собиралась толпа. На грязной дренажной решётке, облепленной коричневой склизкой смесью, без чувств лицом вниз лежал мужичок в чёрной куртке. Над ним стояла дежурная по станции в форменной серой куртке с бордовой окантовкой, а какая-то девушка склонилась на колени и пыталась повернуть его на бок. Сначала, проходя мимо, я подумала: пьяный — и тут же дала себе мысленную пощёчину. Во-первых, если на улице человек в бессознанке лежит — он совершенно не обязательно пьяный. Мы разучились доверять друг другу. Во-вторых, у мужичка того — я заметила — на лице проступили серенева-то голубые изломы венок. Почему-то тут же я поняла: сердце.

— Вот он стоял, — говорила какая-то девушка, — вдруг какой-то грохот — и он уже лежит.

Другая девушка — та, что переворачивала мужичка (такого тщедушного и ни на что не реагировавшего) — достала из рюкзака латексные перчатки, ненадолго приподняла голову мужичка, чтобы не запал язык (он хрипнул), затем задрала на нём кофту в чёрно-синюю полоску и стала делать непрямой массаж сердца. Вдоль грудины у него белел росчерк постоперационного шрама. Я спросила, могу ли чем помочь? — но тут же впала в ступор, потому что не знаю, как делать искусственное дыхание. Просто стояла и тряслась. У какой-то проходившей мимо девушки с густой чёлкой в рюкзаке отыскалась маска для искусственного дыхания — тут же споры: через сколько нажатий на грудную клетку делается вдох. Ещё одна девушка — в прямоугольных очках — попыталась сделать ИД.

Стояли — как перед витриной…

Подтянулась пара ребят из медицинской службы.

Один пассажир сказал:

— Да он пьяный! От него ж пахнет, — как из-за его спины послышался голос с нотками истерического смешка:

— Это от меня разит.

Дежурная по станции три раза звонила в «скорую». Я позвонила в четвёртый — но машина уже подъехала. Даже две — одна реанимационка. Первый раз позвонили в 16:03, а «скорая» приехала в 16:23. По эскалатору поднялись две фельдшерицы, посмотрели и пришли к выводу, что надо поставить инъекцию адреналина в локоть. Девушка в прямоугольных очках и я бросились стягивать с мужика куртку. Мне мешался пакет. Я догадалась бросить его на пол…

Одна фельдшерица закрепила на запястьях и худых щиколотках мужичка датчики переносного аппарата ЭКГ, другая достала из нагрудного кармана фонарик и посмотрела зрачки (всё это время глаза несчастного были открыты).

— Он умер.

Мы отпрянули. Мы начали возмущаться, что «скорая» так долго ехала. Девушка в прямоугольных очках обратилась ко мне:

— А вот так с нами, с молодыми, что-нибудь случится..?

Фельдшерицы нашли в кармане куртки покойного паспорт, пролистнули. Достали из рыжего чемоданчика чёрный мешок на молнии и накрыли им труп. Небрежно так — из-под края мешка остались торчать ноги покойного с задранными штанинами. В чёрных кожаных ботиночках. Размер чуть ли не тридцать восьмой, наверно…

Моя мама, услышав эту историю, вспомнила Андрея Белого: «Так всякий: поживёт, и — помер, и — принят под такой-то номер».

****

На этот раз всё обошлось без смертельных исходов.

Трамвай двадцать семь — странный предмет: вроде как ходит — а вроде и нет.

И так прекрасно {а мы пойдём с тобою погуляем по трамвайным рельсам}: длинные-длинные трамвайные пути до горизонта убелены снегом, тянутся сквозь аллейку — как в Сокольниках. Осенью на остановке «Пасечная улица», однако, красивей. Ну, осенью, везде красивей, чем зимой. Так — вкусовщина.

А двадцать седьмой трамвай (когда-то на этом маршруте, если не ошибаюсь, работал кондуктором Паустовский) проходит мимо остановки — да всё не в ту сторону. «Ну его к чёрту, — думаю, — вон, на автобус погребу», — и переход через Верхнюю аллею, остановка. Автобус не скоро будет, только какой-то отчалил — да знать бы ещё, какой мне нужен.

Оборачиваюсь через плечо — и, о боги, что я вижу: два трамвая подряд останавливаются! да оба на Войковскую (где в ТЦ мне пару дней назад с купленной шапки магнит не сняли, как раз у меня в пакете лежит вместе с чеком из магазина)! И ринулась я бегом по утрамбованной наледи на каблуках. Вскочила во второй трамвай, чуть поскользнувшись на подножке, прошла в салон.

Ох уж эти старые трамваи — дребезжат, сидений мало, зимой очень часто в салоне бывает холодно, а ещё нанесённый пассажирами грязный снег оттаивает, и мутно-бурая водичка бултыхается по полу. Есть во всём этом некая ламповость.

В трамвае сидела бабка в вязаной шапке. На руках у неё — пупс, тоже в вязанной шапке и вязаной кофточке. Держит его так, как будто это живой ребёнок, и он смотрит в окно. Бабка шепчет ему что-то, ласково по шапочке поглаживает, целует…

Бывает.

Старость бывает одинока.

Станция метро Войковская. Конечная.

Войковскую хотели переименовать в Волковскую, потому что по какой-то причине считается, что большевики были плохими. При этом вряд ли кто скажет, кто такой был Войков, что в его честь назвали целую станцию метро.

Помимо станции метро там есть ещё тот самый ТЦ, куда я направлялась, а через ТЦ — переход на станцию МЦК Балтийская. а от трамвайной остановки до ТЦ надо тащиться через трамвайные рельсы и по узенькой дорожке, с одной стороны которой забор, а с другой — трамвайный разворот. И как раз по этой дорожке шли четыре кришнаита с бубнами и плясками…

Уже на подходе к ТЦ меня остановил какой-то мужик.

— Девушка, можно вас спросить?

— Ну?

— Вы так позитивно выглядите, — продолжил он (и я уже чую неладное). — Мы с друзьями йоги, монахи, путешествуем вот… [SOOOOOOOOQAAAAA] Вот что вам не даёт отчаиваться? когда плохо совсем, что не даёт вам опускать руки?

— Я знаю, что это ненадолго, и всё можно пережить, пока у меня есть руки, ноги и голова.

— А вот вы, наверное, слышали про реинкарнацию? что наша душа не один раз живёт?

— Я биолог. По статистике, среди биологов и химиков самое большое количество материалистов и безбожников.

— Вот, вам будет интересно, — говорит сектант и вручает мне книжечку про веды…

Ещё он спросил, как меня зовут. Я ответила: Алиса. Всегда на улице представляюсь Алисой, потому что в моей жизни творится какой-то сюр. Слово за слово — я сказала, что материя первична, что моё тело мной пользуется, хотела припомнить процент микробиома от нашего веса, на что сектант парировал:

— Нет, не может же из камня произойти человек!

— Всё не так просто.

— Сознание первично! — идеалистическая модель мира.

— Спешу вас разочаровать, но всё наше сознание — это результат происходящих у нас вот тут, — касаюсь головы, — биохимических процессов.

Ишь, венцы творения — напридумывали себе всяких богов по своему образу и подобию! Знаем же всё прекрасно, но признавать боимся. ЧСВ-шные индюки. Ещё умирать боимся, потому что понятие смерти для нас непостижимо.

К безымянной консервной банке прилегла и какая-то сектантская макулатура. Ну хоть на халяву. Разве что я поздно вспомнила, что в случаях столкновения с сектантами можно бы идти в контратаку и пояснять за марксизм-ленинизм. Ни в коем случае не равняю секты и идеологию, вам не советую, но чисто just for lulz и прокачать свой скилл в полемике.

Но самое прекрасное дорога до дома оставила мне напоследок… Вот прям чтоб приятное послевкусие было! Вернее, не столько приятное, сколько безумное.

Захожу с кофейком в «ласточку» на МЦК. Сажусь на одно из немногих свободных мест — возле деда, который отвернулся к окну и громко с акцентом базарит по телефону. Я попиваю свой латте из бумажного стаканчика, радуюсь жизни и жалею о том, что не взяла в кофейне палочку отскребать со стенок пенку. Дед возле меня кладёт трубку, резко оборачивается и говорит:

— Приятного аппетита.

— Спасибо.

— Извините, что я так громко по телефону говорил. Не помешал вам?

— А чему мешать-то? — немного не догоняю я, разглядывая бумажный стаканчик в руках: вроде бы, трындёж на фоне пищеварению мешать не должен.

— Приятного аппетита.

— Угу, спасибо.

— Сейчас какая станция?

— Коптево должна быть. Или Лихоборы. Коптево, скорей всего.

— А мне на Ботанический сад надо.

— Это дальше. После Владыкино.

— Через три или четыре станции. А то меня вот тут не приняли…

— Угу.

— А вам куда?

— Дальше.

— Как вас зовут?

— Алиса.

— А где вы живёте?

— В Щёлково.

— Ого, — искренне удивляется дед. — Это что, электричка до Щёлкова идёт?

— Нет, я на станции пересаживаюсь на пригородную…

Далее расспросы насчёт того, где находится Щёлково, и мои путанные объяснения, потому что я не в Щёлково живу. И вообще — я не Алиса! Говорю, что по Ярославскому направлению. Приплетаю Щёлковское шоссе. Хочу сказать, что за Мытищами и Королёвом, но понимаю, что будет слегка палевно — потому что где находится моё болото, знают, судя по всему,только его жители.

Дошло всё до того, что этот дед предложил мне… обменяться, вашу мать, телефонами.

— Я телефон обычно не даю.

— Ну давай, я запишу. Позвоню тебе, поговорим.

— Дядь, у меня парень есть, — (ух ты, сколько пользуюсь этой отмазой, первый раз не соврала, но это неинтересно). — Он мент, если чё.

— Ну и что? Я ж просто позвонить..

Бла-бла-бла. Вновь повторяю, что мой парень мент — и тут происходит что-то настолько невменяемое, что дальше я уже орала в голос на весь вагон.

— Мент? — переспрашивает дед. — В каком звании?

— Эмммм… сержант, — вроде нормальное звание для молодого мента. Спасибо сериалам по НТВ за счастливое детство.

Дед полезает во внутренний карман своей куртки и достаёт оттуда… ментовскую ксиву! Ксиву, суко! Ксиву!!! АААааааааАААаа

Я выскочила на Лихоборах, бросила в мусорку пустой стканчик, предварительно сняв пластиковую крышечку. На МЦК об экологии как бэ заботятся, раздельный сбор мусора [мусора] практикуют — но мы-то с вами прекрасно знаем, что всё потом свалят в какой-нибудь Балашихе или Волоколамске в одну кучу… А впрочем, это уже совсем другая история.

Такие пироги.