Ночь на кухне

Семёнов ещё раз оглядел кухню, выключил свет и пошёл спать. До возвращения жены с детьми из отпуска оставалась ещё неделя.
— Ну и что? Так и будем в молчанку играть или всё же пообщаемся? — бутылке водки, оставшейся на столе, явно не хватало общения.
— Опять он тебя на столе забыл, — ответил холодильник.
— А что мне у тебя делать? С банкой прошлогодних огурцов общаться что ли? Она уже дня три, как надутая стоит. Вот-вот лопнет. Да и мутная она какая-то, — бутылка с водкой была очень довольна собой, что в принципе было логичным.
— У меня ещё пельмени есть, — сказал  с гордостью холодильник.
— Пельмени есть, которые нельзя есть. Они слишком уж толерантные и нетрадиционные, — возразила  бутылка.
— Чего? — переспросил холодильник.
— Куринные и слиплись, — уточнила водка.
— Скорей бы хозяйка вернулась, сериалы бы снова смотрели, а то одни новости да спорт, — вмешался в разговор телевизор.
— Да уж, скорей бы,— с грустью вмешалась в беседу губка для мытья посуды, — я уже неделю мыла не видела.
— Мы тоже неделю не мылись, и ничего, терпим, — тарелка с засохшей  на боку неопределенного цвета субстанцией с грустью взглянула на кофейную чашку с таким же боковым орнаментом.
— Скажите, а я недопитая или отпитая, а то мне не видно? — Заинтересовалась бутылка.
— А какая тебе разница? — вмешался в разговор чайник.
— Да так. Вопрос внутреннего содержания.
— Эй, хватит шуметь, мы же отдыхаем, — крикнула пыль, лежащая на шкафах. — Вот почему продавать алкоголь после десяти вечера запретили, а покупать не запретили?
— Доберусь я до тебя когда-нибудь, — возмутился пылесос.
— Уже второй год добираешься. Шланги коротки, — пыль начинала вести себя нагло, хотя чего-то другого от неё трудно было ожидать.
—  А ты что такая возбужденная? Неделю у меня пряталась, так тише воды была, — обратилась к водке стиральная машина.
— Не пряталась, а ждала своего часа, — ответила водка.
— А помните, как хозяйка, таких вот, выжидающих своего часа, находила? И дня не проходило, — улыбнулась микроволновка.
— Ну не скажите, у меня однажды бутылка вина месяц жила, — откуда-то из прихожей вмешался в разговор валенок.
— И ещё бы жила, если бы Семёнов не надумал выйти в валенках во двор, — вспомнил холодильник.
— Так для того мы и созданы, чтобы в нас выходить во двор, — с гордостью ответил валенок.
— Но не в июле же!
— Да какой там июль, я скоро вообще всесезонной обувью стану, — опять же  с гордостью произнёс валенок.
— И ведь не врёт фигня вяленная, — откуда-то из-за окна высказался градусник.
— Сам ты фигня, — обиделся валенок, — ты хоть вверх-вниз иногда двигайся, а то завис на одном месте, как люстра.
— А вот без меня никак. Ни днем, ни ночью покоя от вас нет,— раздраженно высказалась люстра.
— А вот мне интересно, — произнесла водка, — кто у нас главный?
Так часто бывает, когда в тишину и покой вмешивается какое-нибудь алкогольное изделие, и тут начинается такое….
— Да я, конечно же, — телевизор даже от важности пошевелил антенной.
— То, что по тебе показывали Брежнева, ещё не делает тебя главным. Если Семёнов и дальше будет смотреть по тебе наш футбол или хоккей, он тебя точно от «радости» валенком на запчасти разъединит. Конечно же, главная – это я. Два в одном: и часы, и еду подогреть, — высказалась микроволновка.
— Да уж, помолчала бы, дефективная. Я вообще удивляюсь, как ты выжила, после того как Семёнов попытался в тебе яйца сварить. Дверцу теперь постоянно приходится сахарницей придавливать, — люстра, довольная своей речью, начала немного раскачиваться.
Сахарница хотела тоже высказаться, но так как она была заполнена, то её всё устраивало. Жизнь её была сладкой и полной.
Водка, заварив всю эту кашу, с улыбкой взирала на всё более разгорающейся спор. Что в принципе для неё опять же было  неудивительно.
— Нет, ребята, без меня вы никто, звать вас никак и идти вам некуда, — у холодильника от волнения даже стала появляться наледь.
— О, старая гвардия оживилась. После получки наполовину полон, после аванса наполовину пуст. Вы же с телевизором ровесники, — пылесос был приобретён недавно, поэтому считал себя современным и кое-где даже продвинутым.
— Атас! – внезапно закричал валенок  (то ли правый, то ли левый, кто же их в темноте разберёт?).
Семёнов полусонный, с покачивающейся походкой, привычным движением нащупал выключатель. Включив свет, открыл дверцу холодильника. Кстати, это из немногих его открытий, которые он совершал регулярно. Достал бутерброд с колбасой, поглотил его в течение нескольких секунд. Затем отпил воды из чайника, и, забыв выключить свет, пошёл обратно спать.
— Ну и чего ты светишься, как бобёр, объевшийся плутония, – обратился к люстре холодильник. Он был польщён таким вниманием к своей персоне. Хотя, честно сказать, основное внимание привлёк всё же  бутерброд, но разве холодильнику это докажешь.
— А чего мне, перегореть что ли? — огрызнулась люстра.
— Если это надо для общества, то перегори, — посоветовал чайник. Кстати, тоже не обделённый вниманием во время последней  вылазки Семёнова.
— Я тебе что, депутат на следующий день после избрания? Чтоб вот так сразу взять и перегореть, — возмутилась люстра.
— Можешь перегорать постепенно, только быстро, — посоветовала губка для посуды. И вообще, неработающая лампочка является самой энергосберегающей.
— А ты чего молчишь, Морозко?— бутылка решила снова довести  культурный диспут до уровня драки.
— Вообще-то я Бирюса, — обиженно сказал холодильник.
— Бирюса, Бирюса, внизу ноль, вверху плюс два, — продолжала веселиться бутылка.
— Это уже слишком,— промолвила стиральная машина, — давайте выльем её.
— За тебя ещё кредит не выплатили, а уже во взрослые разговоры вмешиваешься. Ты ещё полгода будешь банку принадлежать, — огрызнулась бутылка.
— Какой банке? — спросил, глуховатый от собственной вибрации холодильник.
— Твоей банке, огуречной, — пошутила водка.
Люстра от смеха начала раскачиваться по замысловатой и научно необъяснимой траектории.
— Вот она наглая. Сделана непонятно из чего и непонятно где, а ведёт себя, как коньяк семилетний выдержки, — возмутился пылесос.
— А что такое коньяк? — неожиданно заинтересовалась пыль. — Семилетний тем более. Он что, старше нас на пять лет?
— Я помню его. Я много чего помню. Например, колбасу из мяса, — сказал телевизор, поддавшись ностальгии.
— Я тоже его помню. И колбасу помню. Правда, я тогда ещё совсем молодой был, — поддержал его холодильник.
— Хорош врать,— возмутилась микроволновка. — Насчёт конька я не знаю. Не видела. Но колбасы из мяса точно не бывает.
— Бывает. И ещё я помню морозилку, забитую мясом, и молоко настоящее, и масло, — разозлился холодильник.
— Врёшь,— не соглашалась микроволновка.
— У тебя что, последний фреон из испарителя испарился? В маразм старческий впадаешь. Выдумал колбасу из мяса. И молоко, и масло. Утилизация в «Эльдорадо» тебя уже давно заждалась, — поддержала микроволновку стиральная машина.
Валенок (то ли правый, то ли левый, кто же  их там в темноте разберёт?),  молча взирал на этот спор. Бабушка его, поскрипывая надетой на неё калошей, рассказывала ему про такие чудеса, но сам он этого уже не застал. А вмешиваться в чужой спор, не имея весомых аргументов, это моветон.
В итоге, как это обычно и бывает в любых спорах, возникло два непримиримых между собой лагеря. Каждый отстаивал свою позицию и отступать не собирался. Бутылка водки с улыбкой взирала на всё это действие, что для неё вполне характерно и ожидаемо.
— Врежь ему, — кричала губка для мытья посуды, обращаясь к люстре и указывая на холодильник.
Раковина, ровесница  рассвета кооперации и заката пионерии, не выдержала такой наглости и скинула губку на пол. Она, как оказалось, тоже кое-что помнила, и поэтому вместе со стулом, штопором, граненым стаканом и одной алюминиевой ложкой и сковородкой примкнула к телевизору и холодильнику.
— Неплохой замес начинается, не правда ли, братуха? – обратилась водка к градуснику.
— Тройной одеколон тебе братуха, я вообще-то ртутный, — недовольно ответил градусник и начал медленно, но уверенно опускать температуру пониже.
— За губку!  —крикнул чайник и брызнул водой на кинескоп телевизора.
— Мой кинескоп «Дом 2» выдержал, не взорвался, — ответил на подлый выпад телевизор и с помощью пульта управления скинул чайник на микроволновку.
Бутылка с водкой, находясь в радостном расположении, поменяла своё местоположение, упав на пол. Люстра, раскачавшись изо всех сил, преодолела притяжение крючка и тоже плюхнулась туда же.
— Ну и работы  будет у меня поутру, —  подумал пылесос и тяжело вздохнул.
Проснувшись утром и зайдя на кухню, Семёнов минут десять молча разглядывал представшую его взору картину.
— Землетрясение было, наверное, — подумал он.
— А может быть, домовой на что-то обиделся. Кузя, домовёнок Кузя, ты где?   — вопрошал Семёнов, открывая холодильник и разглядывая  взорвавшуюся банку огурцов.
— Вот что за стереотипы, а? — домовой Епифан сидел на кухонном шкафу, свесив маленькие ножки, и весело ими побалтывал. Хотя, может быть, и не весело, но по болтанию ног трудно бывает  определить настроение.
— Нет, вот ты мне ответь, почему если домовой, так сразу Кузя? Если что упало или разбилось, так сразу я? — продолжал вопрошать Епифан у мирно лежащей и безразличной ко всему пыли.
— Время сейчас такое, — ответила пыль.
— Что знаешь о времени ты, познающая вечность? Для тебя время медленное и размеренное. Для кого-то быстрое и местами даже стремительное, — Епифан сегодня спал на книге по философии и поэтому был полон разных умных мыслей.
— Вот видишь, те, кто видит в прошлом будущее, никогда не поймут тех, кто видит в настоящем прошлое, — произнёс Епифан, взирая на царившую внизу разруху.
— Когнитивный диссонанс, — задумчиво сказала пыль, пытаясь выглядеть умной.
— Отлично сказано, — Епифан сделал глоток из маленькой фляжки, в которой находились остатки из упавшей на пол бутылки.
Так они и сидели до самого вечера, мирно беседуя о бренности жизни. А вокруг пролетало или медленно проходило время. Время, которое из будущего становилось настоящим, а затем и прошлым. Лёгкой и пока незримой пылью опускаясь и на холодильник, и на телевизор, и даже на валенок. То ли на левый, то ли на правый. Кто ж их там в темноте разберёт?