Дороги любви непросты Часть 1 глава 33

- Мама, надо уже начинать двигаться, ты же можешь. Ложку сама держишь в руке. Тётя Аня сказала, что тебе нельзя залёживаться, - в который раз за день упрашивала Люся мать подняться с постели, но та лишь безнадёжно махала рукой.

- А ты, Людмилка, не трожь её! Оставь в покое. Ей, может, нравится, что мы тут все возле неё круги нарезаем! – неожиданно громче, чем обычно в последнее время, сказал Павел Васильевич. – Я вон, словно заяц, скачу – туды-сюды, осталось только уши приделать, - Хромов приставил к своей лысине ладони, помахал ими в воздухе, изображая заячьи уши, и запрыгал на месте.

По-детски заливисто и заразительно рассмеялась Зоюшка, не удержалась Люська, хихикнув себе в кулак.

- Бабулечка улыбнулась! Мама, деда, она улыбнулась! – девчушка подбежала к кровати и подняла кверху свою довольную мордашку, заглядывая в лицо Прасковьи. – Бабулечка, ну ещё разик, только один разик, улыбнись!

В глазах Устиновны промелькнуло что-то вроде покорности, чуть раздвинулись губы, но тут же лицо обмякло, и на нём, словно в зеркале, отразились ведомые только ей мучительные и изнуряющие душу и тело страдания. Откуда-то накатилась щемящая в левой стороне груди боль.

- Покаяться бы мне, - еле слышно и не совсем внятно произнесла она. Частично онемевшие в результате перенесённого инсульта  губы и язык, только-только начавшие отходить, не давали ей возможности говорить ясно и чётко, но она старалась проговаривать каждое слово, делая над собой невероятные усилия. – В Бога не уверовала, а вот всё равно душа покаяния просит…

- Э, придумала ещё чего! Вот отойдёшь малёхо от болезни, да мы с тобой, Полюшка, такую свадьбу отгрохаем! Вся деревня гулять будет и нам с тобой завидовать!

- Дедушка, а  бабушка в фате будет и в платье, как у Золушки? – малышка с восхищением посмотрела на Прасковью.

Пряча в усах улыбку, Хромов в подтверждении её слов лишь важно кивнул головой, боясь открыть рот и выдать себя еле сдерживаемым смехом.

- К ней тоже её крёстная фея прилетит, да? – огромные, что угли, чёрные глаза Зойки засверкали, приоткрылись от восхищения пухлые губки.

- Крёстная фея к тебе прилетит, когда вырастешь, а бабушке я сам платье с фатой, а лучше всего со шляпой, куплю, - серьёзным тоном ответил Василич. – Ох, и красивая она у нас будет!

Зоюшка от восторга захлопала в свои крошечные ладошки, пританцовывая на месте.

- Да замолчишь ты али нет?  - возмутилась Прасковья, поднимая сжатый кверху кулак. – Ну, без удержу язык твой болтает!

- Во-во, Полюшка! Давай и ты с нами поболтай! Твоему языку гимнастика не помешает. Петровна знает об чём говорит!

Напоминание о подруге отозвалось тревожной болью в сердце, к которому будто приставили остриё ножа и медленно поворачивали его из стороны в сторону. Прасковья отвернулась к стене, чтобы скрыть свои враз повлажневшие глаза. Болезнь измотала её так, что теперь зачастую не хватало сил удержать слёзы. Горько-солёные, они по-старушечьи, быстро-быстро беззвучно стекали мелким горохом в подушку. Она давала им волю, когда рядом никого не было, заново переживая свою долгую и в то же время короткую, со всеми её тяготами и неурядицами жизнь. А было ли в её жизни счастье? Ей всегда казалось, что не было, и только сейчас, перебирая в памяти осколки детства, юности, военные и послевоенные годы, она вдруг поняла, что всё её счастье состояло в днях, проведённых с Отто. Это он одарил её самым настоящим женским счастьем – счастьем быть любимой, познать счастье материнства и даже бабушкиной радостью – Зойкой. Отто… Жив ли он? Вспоминает ли свою непутёвую русскую Полли? А ведь Людмила так и не знает, кто её отец. Неправильно это! Отто не заслужил такого к нему отношения. Умрёт она, и некому будет объяснить дочери, насколько хорошим был её отец. Одним словом бросаться будут в порыве ярости и гнева – фашист…

- Людмила, поди сюда, - позвала дочь Прасковья.

Встревоженная её тихим и спокойным голосом, Люся оставила в стороне недочищенную картошку и подошла к матери.

- Что подать, мама?

Прасковья отрицательно покачала головой.

- Сядь. Мне поговорить с тобой надо.

Смущённо крякнув, Павел Васильевич снял с гвоздя тулуп и стал суетливо пихать в него свои жилистые руки.

- Останься, Павлуша, - необычно мягко прозвучал голос Устиновны. – Ты тоже должен об этом знать.

Люся присела на краешек материной кровати, рядом на табуретке примостился Хромов. Чугунным монолитом легла на их плечи повисшая в воздухе напряжённость.  Думалось о плохом. Даже Зоюшка навострила свои маленькие ушки и, оставив в стороне куклу, пугливо поглядывала на разгладившееся и оттого ставшее незнакомым бабушкино лицо.

- Вы только не перебивайте меня, а то не ровён час, не успею…

- Мама!
- Прасковья!
Одновременно проговорили дочь с Хромовым.

- Отец твой Людмила – немец. Самый настоящий, из Германии, - Прасковья облегчённо вздохнула.  – Уже после войны, когда он пленным был, сошлись мы с ним.

Люська удивлённо вскинула брови.

«Как  Отто…» - подумалось Прасковье. – «Лицом вся Людмила в отца!»

- Любовь-то наша недолгой была. Как узнал, что дитё я понесла, замуж звал, с собой в Германию забрать хотел. Сказывал, что семья у него хорошая: родители добрые, живут небедно. Сбежала я от него. Не за себя, за ребёночка испугалась, то есть, за тебя Людмила. Вот сюда и приехала к Аннушке. Ей одной и поведала про отца твоего… - Прасковья замолчала.

В тишине было слышно, как  вьюжит за окном февральская непогода, бьются в стекло крупные хлопья снега, натужно скрипят деревья.

- Фашистка… - прошелестел голос Люськи. Ей стало понятно, почему мать Мити и Ильи так её обозвала.

- Не смей, Людмила! – Прасковья приподнялась с подушки. – Он… Твой отец не фашист! – торопливо, задыхаясь, говорила она. -  Меня суди, а его, пока жива, не позволю!

- Ну-ну, Прасковьюшка! Не переживай ты так! –  опустил Хромов свою ладонь на лоб Устиновны. – Молода Людмила ещё, а потому и понять ей сложно. Ничего, малость попривыкнет, а потом разберётся что к чему.

-  Ты, Павлуша, в обиду-то её не давай, когда меня не станет, - хриплым голосом попросила Прасковья. – Ведь совсем некому заступиться будет…

- Опять двадцать пять! Вот заладила! Не будет её, видите ли! Живы будем – не помрём! – лихо отчеканил Хромов. - Подниматься надо тебе, Полюшка! Соскучали мы по твоим пирогам да ватрушкам. Людмила старается, конечно, ничего не скажу… Но тесто месить, признаюсь, не мастерица!

- Бабушкины ватрушки вкуснее, - важно дополнила Зоюшка, хитро поглядывая на своего любимца.

- Вроде как сердце отпустило... Подремлю до ужина, - прикрывая глаза, проговорила Прасковья.

Продолжение:  http://www.proza.ru/2018/12/22/176