Жизнь заново

       1944 год. Западный фронт. Наши войска гнали немцев назад, в Германию, а следом медики развертывали прифронтовые госпитали.
В одном из них, на железной койке, забинтованный с головы до ног, лежал молодой боец. Он был без сознания. Врачи ставили ему тяжелую контузию.

   Оленька — медицинская сестра, нянечка и уборщица в одном лице, старательно работала тряпкой в бараке, приспособленном для госпиталя.Опуская тряпку в ведро, она каждый раз обводила глазами раненых солдат: — Не нужна ли кому ее помощь?

   В очередной раз, оглядывая подопечных, она заметила внимательный взгляд, устремленный на нее из одинокого глаза, едва заметного за слоем бинтов. Оля оставила в покое тряпку, окунула руки в ведре с чистой водой, которое всегда, на случай, ставила рядом, и подошла к забинтованной мумии.

  — Я — Оля. Как зовут тебя, — и она наклонилась поближе к забинтованной голове.

  — Ва-си …, — послышалось сопение…

  — Вася, значит, — повторила Оленька, принявшая сообщение на подсознательном уровне. - Тебе что-нибудь нужно? — Раненый молчал.

  Оля взяла солдата за руку: — Если тебе, что нужно, пожми мою руку, а я буду называть желания: Пить…, туалет…, врача….— перечисляла она.

  Солдат молчал, не спуская с нее взгляда. Оля забеспокоилась и пошла искать врача.

  — Очнулся — это хорошо, сказал Степан Егорович — главный врач по госпиталю. — Сейчас постараемся его посадить, обработать раны и сделать новую перевязку.

   Оля засуетилась, но врач строго сказал: — Иди, миленькая в другую палату. Тебе этого видеть не надо.

   Девушка забрала ведра, подтерла лужи и вышла. — Почему Степан Егорович отослал меня… В чем дело,— беспокоила ее мысль. Когда она позже снова вошла в палату, солдат спал. Но теперь кроме одного глаза в разрезе бинтов просматривался рот и кончик носа.

  — Так –то, лучше, — подумала Оля. Здороваясь с солдатами, она обошла все койки, примечая кому, что и как она должна оказать помощь.

    Оля была сиротой и ютилась по углам знакомых и жены, погибшего брата. Госпиталь, где ее встречали добрые взгляды и ласковый оклик, стал ее домом.

   В очередной раз, делая уборку палаты, она опустилась на колени, чтобы дотянуться тряпкой до последней половицы под койкой, вдруг почувствовала на своем плече руку. … Такое бывает. В бреду больные машут руками, пытаются подняться и куда-то бежать…  Осторожно, поддерживая руку, Оля привстала и осмотрела забинтованного солдата.

  — Вася… Здравствуй…  Как, ты…  Что-то хочешь сказать?

   Оля погладила ладони больного: — Скоро обход врача и перевязка…Будут хорошие новости...Но солдат молчал.

  — Видимо, речь еще не восстановилась, — подумала девушка. Спросить об этом у Степана Егоровича она не решалась. Не потому, что он строгий. А потому, что он все еще не допускал ее к перевязкам Василия. Почему? — оставалось для Оли загадкой. — Ладно. Расскажет сам, когда придет время…

    Время пришло. — Оля, сегодня ты будешь мне помогать, — сказал на утреннем обходе Степан Егорович. — Приготовь все для снятия швов у Василия. И без всяких там эмоций.

    Бинты Главврач осторожно снял сам, после чего снова обработал руки спиртом.
  — Вся боль позади. Сейчас, от тебя требуется немного терпения, — сказал он солдату.

    Василий сидел в операционной прямой, безучастный; глаза закрыты…

   — Ты как? — Все нормально?

   — Да, — скорее промычал, чем ответил Василий.

   — Открой глаза… — Раненый вяло попытался выполнить просьбу, но оставил эту затею. Оля вопросительно посмотрела на врача.

   — Это защитная реакция, — объяснил Степан Егорович, не обращая внимания на обеспокоенный взгляд Оли. — Мы начинаем. Он взял пинцет и маленькие ножницы. Работал профессионально быстро и осторожно, периодически принимая от Оли тампоны для обработки воспаленной мышечной ткани лица.

   — Теперь отдыхать. Оленька отведи больного в палату.

     Внутренне Ольга была потрясена. Теперь, она и сама знала, почему врач не привлекал ее к перевязкам солдата. Лицо Василия было изуродовано. Оно представляло бесформенный кусок мышечной ткани и лицевых костей. Из глубины бывших глазниц светилось желто – зеленое пламя зрачков. Вместо носа выпирало длинное бугристое образование. С глубокими ямами, образующими глазницы, оно превращало лицо солдата в голову хищной птицы, на которой можно было долго искать щеки и обтянутый кожей подбородок. Двадцатилетний молодой человек выглядел на все восемьдесят. Ну, конечно же Степан Егорович боялся реакции девушки на уродства, оставленные войной на лице солдата. Невольное проявление ужаса, при не сдержанности окружающих, может стать еще одной, не проходящей травмой для молодого человека.
    Еще Оле стало известно, что у Василия поврежден рече-двигательный аппарат. Но если разрабатывать, то со временем, наступят улучшения, — заверил врач.Волю своим чувствам Оля дала только ночью. Она плакала навзрыд, уткнувшись в подушку, и только полная луна разделяла ее участие и сострадание к трагедии молодого солдата.

   В обязанности медперсонала госпиталя входила отправка писем в семьи военнослужащих. Василия это не касалось. Все его родные погибли. Девушка настроила себя на ровное и приветливое отношение с солдатом и не показывала ему других, более глубоких чувств.

   Василий с костылями начал ходить. Первое время, Ольга подстраховывала его и растирала онемевшие мышцы. Потом он стал справляться сам. Через два месяца Степан Егорович подготовил выписку из госпиталя.

   Вечером Василий сказал Оле: — Давай жить вместе. Ведь, у тебя тоже никого нет. Вместе проще. Ты не обращай внимания на мое уродство. Руки умеют все. Ноги ходят. Буду работать.

   Оля давно поняла свои чувства к Василию. Они не были связаны с жалостью. Ее привлекала выдержка воля, терпение солдата. Настойчивое желание оправиться, встать на ноги и жить, невзирая на жестокие подарки судьбы. Девушка взяла Василия за руку. — Пойдем… — С жильем сложно. Но жена брата освободила нам чулан. Четыре квадратных метра на двоих, на первое время — хватит.

   Василию дали вторую группу инвалидности и назначили пенсию. Он стал работать конюхом при сельском Совете. Лошадей хорошо чувствовал и любил. Они отвечали ему тем же: — Громко фыркали, когда он заходил на конюшню, тянули морды в ожидании теплой руки и ласкового слова.

   Две лошади на конюшне — не в тягость. Он справлялся. Когда лошадей возвращали из поездки по району, он распрягал их, брал поводья и вел к реке. Сначала они утоляли жажду прямо у берега, а он выражал им благодарность за работу. Потом заводил в воду по брюхо, вставал между животными и начинал чистить, мыть, чесать. Между ним и животными шел длинный и доверительный разговор о жизни.
В знак признательности лошади  как бы случайно теплыми губами касались лица Василия. В такие моменты молодой конюх забывал о своем уродстве и был счастлив. Потом, до темна, животные паслись на лугу, а Василий заготавливал траву впрок.

    Госпиталь, где работала Оля, был передислоцирован ближе к передовой, а она осталась в поселке Ямм вместе с мужем. Забот с ним было много: массаж ног, чтобы освободиться от хромоты; массаж спины, чтобы ее расправить; речевые упражнения, чтобы преодолеть гнусавость. Василий стеснялся, но Ольга была неумолимо настойчива, — Не одним днем живем, — успокаивала она мужа. Утром, отправив его на работу, мыла конурку, перетряхивала белье, закладывала стирку и шла на рынок или в кооперативный магазин, в надежде купить банку, другую тушенки. Вся зарплата и пенсия Василия была строго распределена по дням, за вычетом платы свояченице за койко-место.

   Два раза в неделю она готовила мужу кусок мяса. А чтобы кусок стал больше, чем есть на самом деле, била его скалкой, расщепляя волокна.После обвалки в повале, кидала на сковородку и ставила маленькую кастрюльку с пятью мелкими картофелинами: — три для Васятки, две — себе. Кусочка мяса на двоих — не хватало.
 
   — Да и не надо мне. Я сильная и здоровая, — рассуждала Оля. Маленькую печку, она топила один раз в день, рассчитывая время так, чтобы мужу всегда было тепло и уютно. Чтобы он смог согреть больные ноги, а в доме была теплая вода. Определившись с обедом, Оля сразу начинала готовить на вечер суп из картофеля, перловой крупы и трав.
    Когда содержимое кастрюлек начинало издавать приятный аромат, она выносила из коридора деревянный муляж ноги и садилась на маленькую скамеечку у входной двери.
Обувала муляж по сезону и надобности: валенок, ботинок, детский сандалик… Натирала для прочности дратву воском. Брала две коротких мягких «иглы», изготовленные из тонкой проволоки. Вдевала в ушко игл прочную нить, клала рядом шило, ножницы, куски старой кожи, воск, молоток и, зажав между колен муляж, приступала к починке обуви.
 
     Оля ловко прокалывала шилом заплаты, и с помощью игл вводила дратву во внутрь башмака. Подтягивала дратву с обеих сторон руками, перехлестывала нити и двигалась дальше. Во время работы ее рот всегда был чем-то занят. То между губами ждала своей очереди вощеная нитка, то торчало шило. И при этом, она еще умудрялась улыбаться и вести разговор, если рядом кто-то присутствовал.

    Обувь в ремонт Оли приносили со всего поселка. Если ее не было дома, просто оставляли у порожка. Сапожником она была безотказным. Денег от своей работы не видела, но пол литра молока на кашу Васятке, пару яиц, ягоды, грибы, за починенную обувку, благодарные люди приносили.

   — Васятошный.., — с улыбкой встречала она в обеденные часы мужа. — Снимай рубашку, я помою тебе спинку, — и тащила на улицу ведро с теплой водой и свежую рубашку. Василий стеснительно улыбался и шел за женой. Чистый, с излучающими желто-зеленый цвет зрачками, он присаживался за маленький столик с большой сковородкой, на которой шипел кусочек свинины и три картофелины. Оля облизывала краешком языка губы и  не сводила с мужа влюбленных глаз.

   Однажды она обеспокоилась долгим отсутствием мужа и пошла  на реку узнать, почему он задерживается. Василия увидела сразу. Он стоял  между двух лошадей,  как мальчишка, положив им руки на шею,  крепко прижимался к крупу и  «мычал» ласковые слова.
     И тут Оля узнала тайну мужа -  то, что он никогда не позволял себе в ее присутствии – сильный и радостный смех, от которого его изуродованное лицо преобразилось, превратившись в частицу солнечного света.

     Потрясенные реакцией хозяина, животные тихо фыркали и осторожно трясли мордой. Вокруг все замерло. Слышался только голос покалеченного солдата, само утверждающего  любовь к жизни.
                https://e-shirokova.ru/
Москва, 2004