В городе N

   Любопытный наблюдает жизнь через замочную скважину. Осторожный — сквозь дверной глазок. Романтик — в подзорную трубу. Человек обыкновенный пользуется окном.

   Житель города N, обыкновенный человек Семён Семёнович уже с полчаса, как стоит у окна и наблюдает. Выражаясь витиевато, Семён Семёнович держит руку на пульсе времени. Но не чувствует биения жизни. То ли Семён Семёнович не умеет слушать пульс, то ли это время уж совсем дохлое.

   И то сказать, с самого утра небо города N слезится дождём. Как-будто старушки-матери всей земли заплакали одновременно. Им сказали, они зарыдали. Ах, скажите им, пусть перестанут! Но нет, не слышат. И плачут, и плачут, и плачут...
   — И это у них называется «моросящие осадки», — недовольно бурчит Семён Семёнович, прижавшись носом к запотевшему холодному стеклу. Редкие капли нарисовали на стекле сеть марсианских каналов. «Есть ли жизнь на Марсе?», — вопрос этот когда-то всерьёз волновал юного Семёна Семёновича. Но потом жизнь поставила перед ним другие вопросы и нынче ему глубоко безразлично, есть ли жизнь на Марсе, нет ли жизни на Марсе. Жизнь давно приучила Семёна Семёновича думать конкретно: что видит, о том и думает.

   Что же видит в своё окно Семён Семёнович? Проспект, утыканный серыми параллелепипедами зданий, положенными на бок, или поставленными «на попа». Из-за большого дома напротив выглядывает мачта ЛЭП и торчат три дымящие трубы.
   — Три трубы — «крейсер». Б1 — ранен, Б2 — ранен, Б3 — убит... — бормочет Семён Семёнович.
   «Убит!... к чему теперь рыданья, пустых похвал ненужный хор и жалкий лепет оправданья?», — всплывает в голове у Семёна Семёновича что-то из школьной программы.

   По проезжей части медленно движется железный поток мокрых машин, надолго застревая у светофора на перекрёстке. А по тротуару, как муравьи, снуют туда-сюда укрывшиеся под зонтами люди. Людишки, если смотришь на них с высоты одиннадцатого этажа. Преобладают тёмные зонтики, но иногда мелькнёт и ярко-красный, под которым, наверняка, прячется женщина. Возможно, молодая и симпатичная. Но сегодня даже мысль о молодой симпатичной женщине не греет Семёна Семёновича.
   — Где мои семнадцать лет? — с тоской спрашивает он.
   — Они ушли. Ушли и не вернулись, — отвечает Семёну Семёновичу внутренний голос.
   — А далеко ли они ушли? — интересуется Семён Семёнович.
   — Далеко. Семнадцать тысяч триста пятьдесят пять дневных переходов. Их не догонишь, — докладывает внутренний голос. (Внимание! Наличие внутренних голосов — признак душевного нездоровья. Никогда не следуйте их советам!).

   — Вот послушал бы тогда Борю и Цилю, таки сейчас бы видел в окно пальмы. Пусть три, но гордые. И сионизм с человеческим лицом Абрам Моисеича, — сообщает Семён Семёнович навострившим уши стенам. (Тут автор вынужден вмешаться и направить мысли Семёна Семёновича в правильное русло. Семён Семёнович, ничто не идеально: ни кисло-сладкое еврейское счастье, ни русский праздник со слезами на глазах, ни большая американская мечта с «джанк-фудом». Не всё ли равно, как навалилась на вас жизнь — как тысяча пудов или, как шестнадцать тонн? Да и вообще, лучше никогда, чем поздно.)
   — А, чего уж теперь, — вздыхает Семён Семёнович — Что не сделано, то не сделано... (Похоже, Семён Семёнович у нас совсем слился. Давайте, шепнём ему на ушко проверенный рецепт от чёрной хандры или, по-научному, депрессии. Вот, теперь он know how.)

   «Надо выпить», — вдруг, неожиданно для себя, осознаёт Семён Семёнович. (Браво, Семён Семёнович! Осознанная необходимость — это есть свобода! Свобода, о которой так много говорили в лагерях и на советских кухнях.) Семён Семёнович достаёт из холодильника початую бутылочку водочки, чёрный хлебушек и копчёную колбаску. Делает себе пару бутербродов и направляется к дивану.
   — Подвинься, Обормот, — говорит он большому рыжему коту, развалившемуся на диване. Кот Обормот с закрытыми глазами недовольно подёргивает кончиком хвоста. Семён Семёнович садится рядом, включает телевизор и наливает себе первую рюмочку.
   — Будь здоров, Обормот, — говорит он. Кот лениво открывает один глаз, произносит нечленораздельное: «Мрррмяу» и снова засыпает. Семён Семёнович выпивает и закусывает. На экране пьяный Шурик выдаёт своё вечное:
   — Птичку жалко...
Водочка тёплой волной разливается по телу.
   — Как ангел босыми ножками пробежал, — шепчет Семён Семёнович...

   И вскоре, страдающий близорукостью Семён Семёнович уже смотрит в будущее с оптимизмом. А вот о том, как будущее, страдающее дальнозоркостью, смотрит на Семёна Семёновича, я расскажу вам в другой раз.