Арктур в зените - гл. 1 - Пауль

Пауль проснулся от гула, от которого вибрировала вся башня, и еще долго неподвижно лежал, прислушиваясь. Что такое?.. Какого?.. Неужели Лосось пошел?.. Не сезон еще… Он вздохнул и перевернулся, не желая разбираться с вопросом. Лосось, не Лосось – какая разница? Еще бы часок поспать. В бок уперся угол Писания, которое он читал перед сном. Пришлось вылавливать его из постели, тянуться к тумбе. Сон окончательно развалился, но вставать не хотелось. Тени по углам комнаты дергались, подчиняясь отсветам из окна.

Он решил молиться. Откинулся на подушки, сложил руки на груди «рыбкой», собрался с мыслями. Но молитва не шла, слова путались, не было «явства образа», как говорили наставники в Семинарии. В голове, как в заводной игрушке, сразу выскочило привычное, каждый раз возникавшее замечание: неологизм, соединение слов «явь» и «яство», выражающее нечто, непосредственно ощутимое, во всей полноте присутствующее… Вот этого «ощутимого» и «присутствующего» никак не удавалось поймать.

За дверью что-то упало.

– Точно, криворукая мамка С, вечно все роняющая! – тихо прошипел Пауль и вскочил с кровати с желанием устроить разнос, понимая, что этого не сделает. По крайней мере, пока не наденет на себя что-то.

На ходу он глянул в окно, не увидев ничего, кроме Башни-1 вдали, гор и мутной облачной дымки, в которой как в молоке плавал глаз Арктура. Сознание услужливо подсказало: Страж Медведицы, альфа созвездия Волопаса. На сердце потеплело от сознания своей исключительности – простонародье таких знаний не получает, довольно им арифметики и «открытой» части Писания. Скоты.

Коридор был ярко освещен, пуст и холоден, серостью голых стен напоминая подземный ход, ведущий в какое-то безнадежное нежилое место. Одного взгляда на него достаточно, чтобы впасть в уныние на весь день, а ведь ему еще сегодня службу вести – сильно, вдохновенно, пронзительно… Стараясь не смотреть в стороны, Пауль рысцой пробежал в ванную, ежась от сквозняка, подскакивая на ледяном полу. Заперся в ней и долго стоял в пару под струями, окрашенными в бирюзовый, согласно его высокому сану, с легким запахом аскофиллума.

«Сегодня служба… сегодня служба… сегодня служба… – повторял и повторял он, раскачиваясь, приятно ощущая тепло от макушки до самых стоп. – Сестры Мурены, Окунь, Небесный Угорь! Зрим вас над собой в вашем блеске. Зрим ваше благочестие и величие…».

– Ваше облачение, преподобный сын. Сегодня вы проводите службу.

По голосу, мама В. Ни стука, ни приличного «кхм», ни извинений. Эта точно ничего не уронит. В душе он ее боялся.

– Благодарствую.

Не плебейское «спасибо» и не «благодарю» как в цирюльне, а именно «благодарствую» – возвышенно, чинно, как предписывает Устав.

Дверь в ванную со щелчком закрылась. Пауль поймал себя на мысли, уж не заперла ли мамаша его снаружи? Что за идиотизм! Нет, конечно, она не смеет так поступить. Он владыка тут, а с недавних пор во всем сороковом этаже Башни-2, со всеми его обитателями – человеками и бессловесными тварями.

Подушечки пальцев стали неприятно морщинисты от воды, пора было выходить. Пауль потянулся за зубной щеткой и еще долго, оправдываясь необходимостью, чистил зубы, поворачиваясь под душем то так, то этак, оттягивая неприятный момент, когда нужно будет снова идти на холод.

Наконец одевшись, умастив бородку ароматным маслом, он тем же коридором, кольцом охватывавшим этаж, прошел в столовую. Но теперь его шаги стали тверже, мысли весомее, чем после сна. Плотная сутана согревала, предавая уверенности. Мрачный коридор не вгонял в тоску, лишь немного раздражал сквозняками. Теперь он стал «преподобным».

Две матери, А и В, приветствовали его у длинного стола, накрытого с одного конца, с единственным жестким стулом и аквариумом-цилиндром посередине – метрах в двадцати от него. Паулю всегда было неуютно за ним сидеть, будто ешь овсянку на краю площади.

Каша, яйца всмятку, хлеб, сыр и то, что доступно только священнику – кусок вареного карпа с веточкой розмарина, который нужно съесть, не жуя, с костями, запив соленой водой. Слава Окуню, матерь А тайком убирала их, жертвуя нищенскому приходу на Шестой улице.

В аквариуме под лампой кружили цветные рыбки.

– Где наша матерь С? – спросил Пауль с ноткой суровости, разглаживая салфетку под подбородком.

Матери А и В плотно сжали губы, словно воздерживаясь от грубости.

– Дела заставили ее отлучиться, – сухо сказала А.

В едва заметно кивнула, но так, что ее неодобрение было явным.

Гул, к которому Пауль уже привык и перестал замечать, усилился, накатив волной.

– Что там происходит?

– Строительство новой башни, преподобный сын, – коротко ответила В.

– С ума сойти от этого шума, – пожаловалась А, не по чину всплеснув руками. – Как вы спали, преподобный сын?

– В окно я ничего не увидел, – соврал Пауль, поленившийся глянуть вниз после пробуждения.

Матери ничего не ответили.

– Однако небо прозрачно. Я наблюдал Арктур.

Матери с почтением поклонились.

– Что наши жильцы?

Под «жильцами» подразумевалась единственная оставшаяся на «его» этаже семья – отец, мать и десятилетний мальчик, напоминавший Паулю его самого в детстве, как он это себе представлял.

Ему льстило, что мальчик был умным для своих лет, постоянно погруженным в рассуждения о разных вещах, о которых ему и дела не должно быть. Пару дней тому он, например, размышлял о природе пара и о том, какие явления связаны с прохождением сквозь него световых лучей – таинство и таинств, которое даже в Семинарии не давали (Пауль ответил, что пар – это мелкая чешуя, ибо вездесущий воздух имеет природу Вселенской Рыбы). А неделей раньше (тут Паулю пришлось его оборвать – для его же пользы и безопасности), выдал, что люди, по его мнению, живут, основываясь на сказках, которые сами себе и другим рассказывают. И что если эти сказки различны, то они не понимают друг друга, а когда общи, то делают все союзно к единой пользе. Пауль еще долго размышлял об этом, чувствуя, что не должно, но не мог не восхищаться остротой мысли.

– Позвать их, наш преподобный сын? – спросила матерь В.

Пауль кивнул.

– Только мальчика. И одарите их чем-нибудь с моего стола.

– Передам им сыр от вашего преподобия?

Пауль вновь кивнул.

Мать В взяла со стола тарелку.

Пауль напряженно следил за ее рукой, цепкой, холеной, с сильными и длинными пальцами, будто бы надставленными лишней фалангой.

В столовой осталась только мать А. К ней из всех троих он питал самые приятные чувства, в отличие от В, которую опасался, и С, которую не понимал в принципе, с удовольствием прощая ее отсутствие, хотя это шло в разрез с этикетом и задевало его самолюбие.

Быстро проглотив студенистый кусочек карпа, от которого его воротило, преподобный встал и с чашкой прошел к окну.

Далеко внизу в землю с гулом впивались буры массивных желтых машин, изрыгавших дым. Одна в центре, огромная, похожая на краба, медленно поворачивалась вокруг оси, формируя остов будущей Башни-3.

«Зачем? И как неожиданно взялись строить, – подумал Пауль. – Будет мне с того худо или хорошо?»

Он взглянул вверх, попутно представив, как над ним в таких же точно столовых стоят сейчас еще шесть десятков мужчин в сутанах и, возможно, размышляют о том же. Впрочем, обезноживший первосвященник Киссель, занимавший сотый этаж, точно не стоял. «Сидит, наверное, лысый прыщ, в каталке, мусолит кашу», – раздраженно подумал Пауль, представив морщинистое лицо иерарха, его слабый голос и руку, теребящую четки – старые, заскорузлые как он сам.

Там, где еще недавно мерцали звезды, теперь плыла, изгибаясь огромным телом, Великая Мурена-1 с одной из Младших Сестер. Пауль без ошибки узнал ее: Мурена-7 с зеленой полосой у хвоста. Расчерченное огнями брюхо Младшей Сестры пульсировало, она шла на нерест. Великая никогда не метала икры, но только сопровождала своих сестер, нерестившихся над арктическими снегами.

С дальнего конца залы, настолько далеко, что Пауль снова почувствовал себя на улице, раздались топот и окрик матери В.

Преподобный улыбнулся, не оборачиваясь, и с минуту ждал, пока оба – призванный и посланница – не встанут у него за спиной, смиренно ожидая, когда он изволит к ним обратиться. Во всяком случае, матерь В, потому что Якль запихивал в рот кусок сладкой булки, схваченной со стола, менее всего изображая почтительность.

– Итак…

Пауль повернулся и строго посмотрел на обоих.

– Внизу строят новую башню. Видел?

– Как я могу не видеть то, что делается у меня под носом? Или ты считаешь меня слепцом?

– Якль! Чему я тебя учила?!

Проигнорировав окрик матери В, мальчик подбежал к окну и, имея в виду центральную, похожую на краба машину, сообщил:

– Она отливает стальной каркас прямо так, на месте! Представляешь? Только у Даккер-Билда такие есть. Хотя я не понимаю, почему… Раз их уже придумали, то должны быть хоть у кого, правда?

Пауль пожал плечами.

– Хочешь работать у них, когда вырастишь?

– Неа.

– Хочешь стать преподобным?

– Неа. Скукотища!

– Якль!

Пауль махнул рукой. Мать В отошла к стене.

– Кем тогда?

– Слушайте, преподобный, давайте сменим тему. Вам что, это действительно интересно?

– Для маленького мальчика ты слишком циничен.

– Потом поищу это слово в словаре, а пока можно я съем еще? Ужасно люблю с изюмом!

– Налейте этому нахалу морса, – и мальчику: – Я хочу тебя взять на службу.

– На службу, чтобы служить или на службу, чтобы слушать?

Пауль не сразу понял, а затем рассмеялся.

– Чтобы слушать, Якль. Служить буду я.

– А… Мне б не очень хотелось, честно говоря, преподобный.

– Ни то, ни другое, как я понял?

– Ага. Точно.

– Как твои родители?

– Отец болеет.

– Вот как?

– У него нога. Мама говорит, это от неправильного питания.

– Подагра?

Мальчик пожал плечами – точно так же, как минуту назад его преподобный ментор.

– Хорошо, иди, мне пора. Можешь взять, что хочешь с собой.

Ступая мягкими туфлями по каменному уложенному в виде чешуи полу, Пауль вышел из столовой другим путем – пересек гостиную, кабинет и вновь оказался в спальне. Запер за собой дверь и навзничь повалился на уже застеленную кем-то кровать, стараясь игнорировать рев под окнами и сосредоточиться. Его речь была готова три дня назад, весьма и весьма достойная – в этом не откажешь матери С. Но то-то и оно – ему хотелось вставить что-то свое в проповедь, однако ничего не шло в голову. Пустота. Пустота и разочарование.

Размышляя об этом, он задремал.