МУЗА

В ту пору я служил  редактором в одном крупном музыкальном издательстве. Работы было много: встречи с нужными  для дела людьми, переговоры, типография, текучка, спешка,  волокита…

Времени ни на что не хватало, тем более, жаль, что  часто приходилось тратить его попусту, на ненужные разговоры…

Раз, в перерыве на обед между двумя заседаниями, ко мне в кабинет, без разрешения секретаря, буквально ворвалась незнакомая посетительница, женщина лет сорока, блондинка с карими глазами, одетая нарядно, даже ярко, изящно и,  при этом, как-то вычурно, чуть ли не в цыганском таборном стиле.

«Что вам угодно? Присаживайтесь!»
«Здравствуйте, Павел Григорьевич! Я сочинительница музыки Снежана Сапожникова».
«Вы композитор? Член Союза?»
Молчит.
«Что, же, очень приятно, коллега. Эти стены видели многих композиторов: Прокофьева, Хачатуряна, Шостаковича, Хренникова, Кабалевского… Всех не перечесть…Я вот тоже пишу…»

Громкие имена ничуть не смутили ее. Она выпалила на одном дыхании:
«Хочу, чтобы вы издали мою музыку!»

(«А голосок у нее ничего себе: приятно звонкий!»)
«С удовольствием!» — радостно воскликнул я. — «Давайте скорее ноты, я посмотрю!»
«Нот у меня нет. Я их не знаю!»
«Хм… Странно. Композиторы обычно знают ноты довольно неплохо!.. Тогда наиграйте мне ваши мелодии. Вот рояль. Садитесь, пожалуйста!»
«Я не умею играть!»
«Ну, что же: спойте  тогда, наконец!»
«К сожалению, я не пою!»

«Странная! Не  сумасшедшая, но странная! Как бы деликатно выдворить ее из кабинета,  чтобы — без скандала?» — подумал я.

Посетительница, как-то по-птичьи склонила голову набок и, не глядя на меня, вдруг заговорила, громко и быстро, почти престиссимо:
«Зачем знать все это? Музыка во мне! Она звучит!  Живет! Понимаете? Она НЕ знание! Я ее слышу! Чувствую!

Музыка будит меня по утрам. Мешает заниматься насущными делами. Лишает радости и горя, потому что парит над  горем и радостью, высоко-высоко: выше гор, выше гордости, напряжения сил, горечи, пресыщения, выше сладости отдыха, — выше всего на свете!

 Иногда я сержусь на нее, как на непрошеную гостью, как на воровку, укравшую у меня настоящую, реальную жизнь…

Но гнев быстро проходит. А музыка остается. Как Подлинное, Истинное, Неслучайное Бытие.
Зачем вам ноты?
Неужели вы не слышите меня?»

Она вскинула голову и ослепила меня огромными, смелыми, сиявшими от непролитых слез глазами.

Я не знал, что ей ответить. И поэтому  сказал правду:
«Не слышу. Не слышу я никакой музыки — без нот!  Мне нужны ноты. Простите, но меня так учили!»

Что-то надломилось в ней, взгляд потух, плечи опустились. Она медленно, словно через силу, встала и вышла, не попрощавшись, вежливо и тихо притворив дверь.

Заглянула моя секретарша:
«Вот нахалка! Ненормальная какая-то! Я даже хотела догнать ее, чтобы отругать! Быстро же вы ее выставили, Павел Григорьевич! Профессионально!»

«Спасибо за комплимент!» — ответил я, начиная злиться, сам не знаю отчего. — «Вы правильно все сделали!  А сейчас идите-ка обедать. Столовую уже открыли! Я подойду позже!»

Мне хотелось остаться одному. Душа моя была как расстроенное пианино! В ней нарушилась тайная внутренняя гармония, которой я всегда особенно дорожил и которую сознательно созидал с тех пор, как начал заниматься музыкой,  с детства.

Что-то не то и не так я говорил этой странной, словно летящей на одном крыле, женщине. Не то и не так…

Не знаю, в чем, но я был виноват перед ней.

Хотя бы тем, что не услышал музыку ее сердца…

Но… Мне нужны ноты! Меня так учили…