Спасённая икона Рассказ

               
               
                Помню я: взрывали церковь.
               
                Возбуждённые слегка,
               
                Пацаны следили цепко
               
                За вознёй подрывника.
               
               
                Владимир Фокин
               
                «Взрывали церковь»

               
                Алтарь зарядом мощным разнесло,
               
                И отозвалось эхо горьким стоном.
               
                Как колокольным погребальным звоном,
               
                Свершённое оплакивая зло.

               
                Геннадий Шеховцов
               
                «Разрушенный храм»

   Живым полумесяцем двигалась,  дышала тревожно-затаённо  разноцветная толпа.  Всё село, почитай, собралось у церкви. Как же не прийти – взрывать её сегодня будут, многострадальную. Кружили-кружили коршунами. Закрыли, наконец,  в тридцатом.  Но теплилась ещё в ней жизнь, службы изредка проводились и требы всякие. Как же без них людям? А в начале войны нагрянули военные, разрушили и разобрали на кирпичи пристройку. На оборону страны – так объяснили. И клевали, клевали, вырывали хищным жадным клювом куски из живого её тела под разными благовидными предлогами. Теперь кирпич понадобился на строительство сельского клуба и совхозной  мехмастерской. Появился акт технической комиссии – кладку церкви, по её мнению, изначально  проводили «слабым раствором малого гашения». Потому и рушится она под ветрами и дождями, похожая на гнилой зуб. Ни ремонту, ни использованию по прямому назначению не принадлежит.
 
   Мужики угрюмо молчали, прятали под картузами тяжёлые взгляды, а в карманах тяжеловесные, натруженные крестьянские кулаки. Старухи мелко крестились, шептали что-то неслышно, боязливо пятились от сполохов огромного костра. В его пламени, отстреливая огненными искрами, таяли, плавились, чернели лики небесные с земными, человеческими глазами. Они гасли последним прощальным светом. Тени людские суетливо бросали в ненасытное жаркое чрево иконы в старинных киотах и окладах, облачения священников, бумаги и книги. Неподалеку стояла телега, нагруженная наиболее ценной церковной утварью.  Дети, безотчётно осознавая, чувствуя материнский страх, жались к их подолам. А те охраняли их, отгораживали от свершающегося зла крестом своих рук.  Мальчишки постарше и побойчее сновали в толчее. Здоровое любопытство влекло и манило их в самый центр событий. Один, прячась за полуразрушенными колоннами, юркнул в церковь.

   - Постой! Куда? Вернись! - запоздало окрикнул его тревожный  голос матери.
   Внутри церкви было темно. Тощий свет едва  сочился свозь разбитую, заляпанную грязью мозаику окон. Они смотрели на село пустыми глазницами – больными, обречёнными на смерть. Сырость и плесень властвовали теперь в доме божьем. Расплывчатыми, блёклыми пятнами едва мерцали росписи на куполе.

   Не на такую судьбу обрекал детище своё военный пенсионер, уроженец здешних мест, подполковник Дмитрий Маслов.  Красавица белокаменная построена была на его средства со тщанием и любовью на заре века девятнадцатого. На вспитавшей его родной земле, для земляков, для укрепления веры грядущих поколений.

 Двухпрестольная – в честь  Покрова Пресвятой Богородицы и Знамения. Так и называлась: Покрова – Знамения. В штате священник, диакон да два псаломщика.
   Приход богатый, шесть деревень.  Самый большой в Дуплятом, более полторы сотен дворов. В половину меньше Матвеевка, Третьяки, Николаевка.  В Лазиново и Умёте не насчитаешь и двадцати, но прихожане усердны были и к службам, и к причастию. Чего о Дуплятом не скажешь – почти половина села – молокане.  Дом свой молитвенный имели и даже по закону зарегистрировались в отдельную общину. И там же, прости Господи, два двора хлыстов.  Хутора господские недалече – Москалёвой, Романовой, Липунцова, полковника Янцына.

     Всё население именовалось великороссами - земледельцами. Душевой надел три десятины с четвертью. В отчётах благочинных церковного округа – священников отмечалось  радение сельчан к Закону Божьему и молитвам. А также к обучению в двух церковно-приходских одноклассных школах, открытых в Бегичёвке и Дуплятом. Посещались  ими внеслужебные собеседования и даже общество трезвости.

   Не зря  говорят, что некий пьяница насчитал в Бегичёвке  аж пятнадцать церквей.  Куда не торкнется, куда не глянет бедолага,  всюду перед осоловелыми глазами она - величественная, белокаменная, с круглою колокольней, позолоченным куполом и крестом, будто перстом грозящим за грехи его, за страсть пагубную.  На пригорке стоит, на самом высоком месте, потому и видна далеко окрест каждому путнику и проезжающему.

   Привыкшие к темноте глаза скользнули по кучам мусора. В дальней, перед бывшим алтарём что-то блеснуло коротко, неясно, будто позвало тихо:
   - Подойди, отрок…
   Что же может светиться так чисто и ясно в грязи, в разграбленном, затоптанном, поруганном храме? Подбежал, коснулся блика чудесного, ощутил рукою нечто твёрдое. Да это же икона! Икона, такая ненавистная тем злым дядькам, что жгут костёр перед церковной папертью. Надо спасти её! Через минуту он выбежал из церкви. Его грудь под рубашкой холодила и грела внезапная находка.

   Дома он обтер её тряпицею. Открылись высокий чистый лоб, прямой тонкий нос, короткая вьющаяся бородка. Затем на него в упор посмотрели добрые, пронзительные и, показалось ему,  благодарные глаза.

   - Николай Угодник! - сказала мать обрадованно, будто встретила старого знакомого,- Чудотворец. Защитой тебе будет. Только не говори о нём никому. Не буди лихо…

   А по селу обсуждали главное страшное событие – казнь церкви. Из уст в уста передавали, как срезали купола двое сельских парней. Не сами вызвались, пал на них выбор военных. Один из них не удержался на высоте, рухнул оземь к ужасу собравшихся. Отвезли в больницу. Выживет ли – Бог весть. Какие шептать молитвы и на какую милость уповать безбожнику, разрушающему  дом  Вседержителя?

   Крепки оказались стены. При первом взрыве лишь слегка качнулись, прорезались вглубь и ширину старыми щелями. Устояли и после второго. Загремели лишь, посыпались в разные стороны кирпичные обломки, поднимая лёгкую пыль. И только после третьего дрогнуло, как в припадке, тело церкви и начало  оседать с грохотом, пока не рассыпалось, не утонуло в густом красном облаке. Оно не рассеивалось,  стояло неподвижно зловещим  ржаво-огненным столбом.
 
   - Кровь! Истинно, кровь! - шелестела испуганно разбредающаяся  толпа.
    Икона прочно обосновалась в иконостасе семьи. А мальчик вырос, закончил школу. В город не тянуло.  Профессию тоже  долго не выбирал. Водитель – мужская и нужная на селе. Шоферил в совхозе. Потом воевал и вернулся невредим в родной дом. Женился на учительнице, дочь родилась. Мирно, тихо текла жизнь, пока не нависло над молодой семьёй облако беды. Оно, невесомое вначале, уплотнялось, нарастало, множилось зримыми горькими минутами,  упрёками, ссорами. Выпивать стал хозяин и вины в этом не чувствовал – все так живут. С устатку, да с хорошими друзьями, да после баньки – святое дело. Только возлияния эти повторялись всё чаще, переполняя терпение жены.
   - Уходи! Не могу больше! – сказала однажды.

    Как ушат ледяной воды обрушились на него эти слова. Да разве можно без семьи?! Как же без неё? На селе таких обидно бобылями кличут! Призадумался да припал к иконе спасённой воспалённым лбом. Не было слов. Слышал только, как гулко стучит сердце. Как в него, гордое, непреклонное, уверенное в своей правоте, вливаются слабым теплом  струйки вины. Ночью в тяжелом прерывистом сне виделись ему страшные картины дорожных аварий, раскуроченные, смятые, оскалившиеся остовы машин.  Потом он пытался выбраться из глубокого оврага. Скользил руками по жирной сырой глине и вновь срывался, падал,  обессиленный,  на его дно. А к утру оказался один в грязной пустой комнате, похожей на хлев. Даже света небесного не было в ней –единственное окно грязною тряпкой, будто кляпом, заткнуто.  На полу, шагу ни ступить, пустые бутылки. Но кто-то невидимый положил руку на его плечо и вывел на залитый солнцем, цветущий луг. А по нему бегут навстречу самые родные на этом свете – жена с дочкой. И опять прошелестели дуновением лёгким слова:               
   - Внимай, внимай, дитя моё…

   С этого дня не пил ни водки, ни вина. Поначалу называли его бывшие собутыльники  рохлей, подкаблучником, слабаком. Потом привыкли. И в жадности не упрекали – ибо клал всегда на стол их обычную складчину, рубль:
   - Извините, мужики. Отдыхайте. Дела у меня.

   И как-то светлее, чище стало жить. Будто пелена с глаз упала. В порядке был дом, большой огород. Держали корову-кормилицу, овец, поросят, птицу. Но вскоре пришла беда нежданная – болезнь страшная, смертельная. Прозвучал диагноз, как гром среди ясного неба. Единственное спасение, сказали врачи – операция. Накануне её впервые опустился  на колени перед иконой:
   - Прости, не знаю молитв. Не обессудь,- шептал тихо ссохшимися горячими губами. Осенял себя крестным знамением неумело,- спас тебя и сохранил. Спаси и ты меня…

   Перед рассветом у его кровати лёгкой дымкой возник образ женщины. Босые ноги её не касались пола. Поверх лазурного хитона струилось, ниспадало крупными складками, багровое покрывало, украшенное золотой тесьмой. Над головою солнечно светился нимб. Тёмные глаза искрились живым блеском.
   - Не пришло твоё время,- услышал он тихий голос внутри себя.
   - Так операция завтра!
   - Не пришло… Не пришло,- повторилось эхом, хотя губы чудного видения были недвижны и безмолвны. Через мгновение оно рассеялось. Только слова те оказались живучи. Не раз ещё в тяжелые минуты всплывали с потаённых глубин его души:
   - Не пришло твоё время…

   Пришло оно ровно через тридцать лет. Состарившийся, занемогший, уже  не услышал  этих слов и приготовился к достойной христианской кончине, завершив земные дела.

   Теперь чудотворная икона Николая Угодника охраняет семью его дочери. Особо почитается она, уготованная на гибель и забвение, но спасенная мальчиком, который не убоялся безбожной толпы. Как знать. Может, избран был и позван?  Не только для спасения святыни, но и его души? Не ведаем мы того.
               
               
               

               
                В рассказе использованы материалы из книги   
                Михаила Бондарева «Православные святыни Знаменского района».