Piccola bestia политики 21 века

                PICCOLA BESTIA международной политики 21 века
                или
                Парадоксы современного мира. (Часть 2)

                ***

                "Разве сознающий человек
                может сколько-нибудь себя уважать?.."

                "слишком сознавать - это болезнь,
                настоящая, полная болезнь..."
                (Ф.М.Достоевский "Записки из подполья")

                "Какая горькая память,
                Память о том,
                О том, что будет потом…
                Я слышу крик в темноте.
                Возможно, это сигнал…»
                (В.Бутусов "Прощай, чужая земля!")

                "Я вижу дым, но я здесь не был.
                Я слышу гарь.
                Я знать не хочу ту тварь
                Кто спалит это небо..."
                (В.Бутусов "Марш левой")

                ***

           Кто такой этот странный человек? До странности, до непостижимости странный. Писатель ли, пророк ли, герой ли, али антигерой? а если и пророк, то до чего же он смешон и странен. Он сам смешон и странен, но не его пророчества. Говорят, что предсказание - дело неблагодарное. И до чего же он смешон, этот странный человек, когда такое говорит о себе: "но если и не глуп, то все-таки чудовищно неблагодарен! Неблагодарен феноменально. Я даже думаю, что самое лучшее определение человека - это: существо на двух ногах и неблагодарное. Но это еще не всё... главнейший недостаток его - это постоянное неблагонравие... Неблагонравие, а следовательно, и неблагоразумие... Попробуйте же бросьте взгляд на историю человечества; ну, что вы увидите?.. Одного только нельзя сказать, - что благоразумно. На первом слове поперхнетесь" (Ф.М.Достоевский "Записки из подполья").

           Одним словом, человек сознающий свое неблагоразумие. И до чего же он дошел, до чего докатился? До насекомого?.. Бедный, бедный Федор Михайлович, как и его нищенское подполье, совсем не уважает себя, одним словом, странный человече!.. А чтО значит узреть в себе самом вот это страшное и мохнатое насекомое, с мохнатыми лапками? И вот Превращение из ВЕКА в ВЕК, из 20-го в 21-й век, когда наша быль, словно пыль, превращается в ..., нет, не в сказку, а в КАФКУ-ПРИТЧУ. Как ужасна эта "кафка-притча" и страшна, МУЧИТЕЛЬНА для осознающего самого себя человека. И кто бы мог догадаться за столетие, что вот эта "кафка-притча" выползает... Откуда? Из ПОДПОЛЬЯ?..

           "Я не только злым, но даже и ничем не сумел сделаться: ни злым, ни добрым, ни подлецом, ни честным, ни героем, ни насекомым... Мне теперь хочется рассказать вам, желается иль не желается вам это слушать, почему я даже и насекомым не сумел сделаться. Скажу вам торжественно, что я много раз хотел сделаться насекомым. Но даже и этого не удостоился. Клянусь вам, господа, что слишком сознавать - это болезнь, настоящая, полная болезнь..." (Ф.М.Достоевский "Записки из подполья"). 

           А вот такое, как вам:
          "Я тебе хочу сказать теперь о "насекомых", вот о тех, которых бог одарил сладострастием... Я, брат, это самое насекомое и есть, и это обо мне специально и сказано. И мы все, КАРАмазовы, такие же, и в тебе, ангеле, это насекомое живет и в крови твоей бури родит... Нет, широк человек, слишком даже широк, я бы сузил..." (Ф.М.Достоевский "Братья Карамазовы").

          "Попробуем сузиться", - как говорит Г.П.Федотов, - чтоб увидеть МИР ПЕЩЕР "подпольного человека". 

           Но оставим этого странного человека, оставим его притчу об парадоксальном ЭГО и вслушаемся, всмотримся в тО, чтО он нам оставил как слово провидца. Приходило ли кому-нибудь на ум сопоставить "Подполье" Достоевского и его "Дневник писателя"?.. Особенно, такое не может никогда прийти на ум мыслителям либерального толка, для которых "Подполье" есть, своего рода, "книга откровений", а "Дневник писателя" всего лишь и только проказа и язва, которую ОНИ приписывают Федору Михайловичу, как его давешняя болезнь, как человеку отчасти больному.

          Но разве они-то здоровы, либеральные-то умы, да политики? О, они не только здоровы, но и очень-очень уважают себя, с мечтательным уважением говорят о себе. Значит, если исходить из Вопроса "подпольного человека", то спрашивается, чего же им всем, либеральным политикам и благодетелям человечества, не хватает-то? Быть может, сознающего очеловечивания?.. Ведь, у них всё что ни делается, всё благоразумно. И даже не моргнут, солгав, и на первом слове не поперхнутся. Наоборот, показывают-демонстрируют себя перед публикою очень приличными многоуважаемыми людьми... А сели применить к ним процедуру очеловечивания, то придет ли к ним осознание?.. Во всяком случае, попробуем, быть может, они увидят в самих себе, мировых тарантулов современности?..

                ***

"I. НЕЧТО О ПОЛИТИЧЕСКИХ ВОПРОСАХ
         Все говорят о политических текущих вопросах и все чрезвычайно интересуются; да как и не интересоваться? Меня вдруг, ужасно серьезно, спросил один очень серьезный человек, встретясь со мной нечаянно: "Что, будет война или нет?" Я был очень удивлен: хоть я и горячо слежу за событиями, как и все мы теперь, но о неминуемости войны даже и вопроса не ставил...

II. ПАРАДОКСАЛИСТ
         Кстати, насчет войны и военных слухов. У меня есть один знакомый парадоксалист. Я его давно знаю. Это человек совершенно никому не известный и характер странный: он мечтатель. Об нем я непременно поговорю подробнее. Но теперь мне припомнилось, как однажды, впрочем уже несколько лет тому, он раз заспорил со мной о войне. Он защищал войну вообще и, может быть, единственно из игры в парадоксы. Замечу, что он "статский" и самый мирный и незлобивый человек, какой только может быть на свете и у нас в Петербурге.

- Дикая мысль, - говорил он, между прочим, - что война есть бич для человечества. Напротив, самая полезная вещь. Один только вид войны ненавистен и действительно пагубен: это война междоусобная, братоубийственная. Она мертвит и разлагает государство, продолжается всегда слишком долго и озверяет народ на целые столетия. Но политическая, международная война приносит лишь одну пользу, во всех отношениях, а потому совершенно необходима.

- Помилуйте, народ идет на народ, люди идут убивать друг друга, что тут необходимого?

- Всё и в высшей степени...

          Я, конечно, перестал спорить. С мечтателями спорить нельзя. Но есть, однако же, престранный факт: теперь начинают спорить и подымают рассуждения о таких вещах, которые, казалось бы, давным-давно решены и сданы в архив. Теперь это всё выкапывается опять. Главное в том, что это повсеместно" (Ф.М.Достоевский "Дневник писателя").

"I. ИДЕАЛИСТЫ-ЦИНИКИ
        А помнит ли кто статью незабвенного профессора и незабвенного русского человека - Тимофея Николаевича Грановского о Восточном вопросе, писанную им, если только правда это, в 1855 году, в самый разгар войны нашей с Европой и когда уже началась осада Севастополя?..
        Грановский был самый чистейший из тогдашних людей; это было нечто безупречное и прекрасное. Идеалист сороковых годов в высшем смысле, и, бесспорно, он имел свой собственный, особенный и чрезвычайно оригинальный оттенок в ряду тогдашних передовых людей наших, известного закала. Это был один из самых честнейших наших Степанов Трофимовичей (тип идеалиста сороковых годов, выведенный мною в романе "Бесы" и который наши критики находили правильным. Ведь я люблю Степана Трофимовича и глубоко уважаю его) - и, может быть, без малейшей комической черты, довольно свойственной этому типу. Но я сказал, что меня поразило психологическое значение статьи, и эта мысль показалась мне весьма забавною. Не знаю, согласитесь ли вы со мной, но когда наш русский идеалист, заведомый идеалист, знающий, что все его и считают лишь за идеалиста, так сказать, "патентованным" проповедником "прекрасного и высокого", вдруг по какому-нибудь случаю увидит необходимость подать или заявить свое мнение в каком-нибудь деле (но уже "настоящем" деле, практическом, текущем, а не то что там в какой-нибудь поэзии, в деле уже важном и серьезном, так сказать, в гражданском почти деле), и заявить не как-нибудь, не мимоходом, а с тем, чтоб высказать решающее и судящее слово, и с тем, чтоб непременно иметь влияние, - то вдруг обращается весь, каким-то чудом, не только в завзятого реалиста и прозаика, но даже в циника. Мало того: цинизмом-то, прозой-то этой он, главное, и гордится..." (Ф.М.Достоевский "Дневник писателя").

           Но здесь, так скажем, одна из полемики между Достоевским и либеральной профессурой второй половины 19-го века. А помнит ли кто письмо П.Я.Чаадаева, одного из первых оригинальных мыслителей России, к А.С.Пушкину от 18 сентября 1831 года?.. Так вот, вспомним, как иногда бывает, что оригинальные либеральные мыслители превращаются в наивных мечтателей-идеалистов:

          "Говорят, ходят толки о всеобщей войне? Я утверждаю, что ничего подобного не будет. Нет, мой друг, пути крови не суть пути Провидения. Как люди ни глупы, они не станут раздирать друг друга, как звери: последний поток крови пролит, и теперь, в тот час, когда я пишу вам, источник ее, слава Богу, иссяк. Спора нет, бури и бедствия еще грозят нам; но уже не из слез народов возникнут те блага, которые им суждено получить; отныне будут лишь случайные войны, несколько бессмысленных и смешных войн, чтобы отбить окончательно у людей охоту к разрушениям и убийствам" (Электрон-й ресурс / http://proza.ru/2018/11/16/1951).

         По поводу воззрений Чаадаева в данном письме есть такие соображения.
Мысли Чаадаева в данном письме можно разделить на три отдельные части. И по каждой в отдельности дать им оценку.
Например, первое: "Говорят, ходят толки о всеобщей войне? Я утверждаю, что ничего подобного не будет. Нет, мой друг, пути крови не суть пути Провидения. Как люди ни глупы, они не станут раздирать друг друга, как звери: последний поток крови пролит, и теперь, в тот час, когда я Пишу вам, источник ее, слава Богу, иссяк..."

Письмо 1831 года? Через 22 года произошла мировая война, как называют историки, НУЛЕВАЯ МИРОВАЯ 1853-1856г.г., в которой принимали участие несколько Империй. А у нас в Отечестве её называют "КРЫМСКАЯ война", которой после дал описание Лев Николаевич, принимавший в ней непосредственное участие. Но это, так скажем, всё исторические справки. А главное-то в феномене и образе мысли. Особенно, меня "убивает" такое выражение, как "несколько... СМЕШНЫХ войн". О войнах можно сказать, что они бессмысленны и даже случайны, но не СМЕШНЫ. Таков образ мысли мне напоминает в чем-то образ художественного персонажа из романа "Братья Карамазовы", а именно господина Миусова, человека европейски-просвещенного и либерала, вперемежку с образом Федора Павловича Карамазова, которые так вечером у камина за коньячком рассуждают о СМЕШНЫХ войнах. Вспомним, провиденциальный диалог папаши Карамазова с сыном Иваном, как о "красной ракете", о "ослице", и о монастырях, которые можно было бы устранить. Замечание Ивана Карамазова к необыкновенной фантазии папаши, вполне можно соотнести и к ОТВЛЕЧЕННОЙ мысли Чаадаева. Но "замечание Ивана К." только цветочки, а ягодки у "подпольного человека".

А что сегодня? Разве сегодня не разделяют некоторые умные люди таковых воззрений? Еще как. Например, вчера сам видел и услышал, как гостья программы "Право знать" глав.редактор телеканала RT Маргарита Симоньян высказала позицию подобную мысли Чаадаева, в ответе на вопрос о кризисе вокруг керченского пролива и по поводу нагнетания ситуации политиками на Украине и политиками Запада. М.Симоньян высказала почти точь-в-точь мысль Чаадаева, что мол "Я утверждаю, что ничего подобного не будет", т.е. войны не будет. И слава Богу, и мне бы того же желалось и хотелось, НО если бы не вопросы и возражения "человека из подполья". Послушаем как там у Ф.М.?..

"Попробуйте же бросьте взгляд на историю человечества; ну, что вы увидите? Величественно? Пожалуй, хоть и величественно... Пестро? Пожалуй, хоть и пестро... Однообразно? Ну, пожалуй, и однообразно: дерутся да дерутся, и теперь дерутся, и прежде дрались, и после дрались... Одним словом, всё можно сказать о всемирной истории, всё, что только самому расстроенному воображению в голову может прийти. Одного только нельзя сказать, - что благоразумно. На первом слове поперхнетесь...".

И еще: "Да оглянитесь кругом: кровь рекою льется, да еще развеселым таким образом, точно шампанское. Вот вам все наше девятнадцатое столетие, в котором жил и Бокль. Вот вам Наполеон - и великий, и теперешний. Вот вам Северная Америка - вековечный союз... И что такое смягчает в нас цивилизация? Цивилизация вырабатывает в человеке только многосторонность ощущений и... решительно ничего больше. А через развитие этой многосторонности человек еще, пожалуй, дойдет до того, что отыщет в крови наслаждение..." (Ф.М.Достоевский).

Вторая часть мысли Чаадаева: "Спора нет, бури и бедствия еще грозят нам; но уже не из слез народов возникнут те блага, которые им суждено получить...". По поводу этих слов Чаадаева у меня даже "язык отнимается" что-либо возразить. Даже одного вопроса Ивана Карамазова будет достаточно, как и вопроса "подпольного человека", чтоб "осадить в лужу" "из слез" мыслителя Чаадаева.

По третьей же части: "отныне будут лишь случайные войны, несколько бессмысленных и смешных войн, чтобы отбить окончательно у людей охоту к разрушениям и убийствам", - можно сделать такое ответвление по временам. Если отнести эту фразу к временам её произношения, т.е. к 1831 году, то можно сказать, что мыслитель Чаадаев, мягко говоря, наивен и недальновиден в своих мечтаниях. И даже, если предположить, что ТАКОЕ сказал наш современник начала 21-го века в некоторой реконструкции фразы, как "отныне, когда после изобретения наукой атомной бомбы и других разрушительных, смертоносных видов оружия, возможны лишь локальные войны, чтоб отбить окончательно у людей охоту к разрушениям и убийствам", то возникает множество вопросов, касательно человеческого фактора и гарантий, связанных с ним, как и вопросы об Искусственном Интелекте, что сотворил человек Науки. Где и кто даст абсолютные гарантии?.. И ко всему тому вопрос "подпольного человека":

"Человек любит созидать и дороги прокладывать, это бесспорно. НО отчего же он ДО СТРАСТИ любит тоже разрушение и хаос? Вот это скажите-ка!.. Не потому ли, может быть, он так любит разрушение и хаос, что сам инстинктивно боится достигнуть цели и довершить созидаемое здание?.." (Ф.М.Достоевский).

         Вопрос и вопросы, вопросы... Однако, и современная либеральная профессура не отстает от века 19-го. Всё та же либеральная мечтательность и жуткий до безобразия цинизм, когда, например, профессор и мыслитель И.И.Гарин выкидывает ТАКОЕ колено:

         "Возможно, уже к середине века либеральная демократия утвердится как практически повсеместно доминирующая система, гарантирующая отсутствие срывов и резких переходов в политике и политическом устройстве" (И.И.Гарин "Куда движется мир?").

         У профессора И.Гарина будет даже похлеще, чем в письме Чаадаева, цинизмом похлеще вперемежку с наивнейшею мечтательностью. Когда сегодня ТАКОЕ творится на Украине, то не видеть, не замечать ПРЕСТУПЛЕНИЙ ПРОТИВ ЧЕЛОВЕЧНОСТИ, как это повсеместно делает цивилизованная Европа и атлантический МИР во главе со Штатами, то ТАКОЕ называется верх цинизм и бесчеловечность. Не замечать разгула фашизма в середине Европы, на Украине, поддерживаемого открыто государственными структурами и с молчаливого согласия самыми цивилизованными политиками Запада, атлантического МИРА. Насекомые-тарантулы и очеловечивание? Куда нас, весь мир, ведут эти тарантулы-политики?..

          Но прислушаемся к странному провидцу, вещающему ИЗ ПОДПОЛЬЯ:

        "IV. САМОЕ ПОСЛЕДНЕЕ СЛОВО ЦИВИЛИЗАЦИИ

Да, в Европе собирается нечто как бы уж неминуемое. Вопрос о Востоке растет, подымается, как волны прилива, и действительно, может быть, кончится тем, что захватит всё, так что уж никакое миролюбие, никакое благоразумие, никакое твердое решение не зажигать войны не устоит против напора обстоятельств. Но важнее всего то, что уже и теперь выразился ясно страшный факт и что этот факт - есть последнее слово цивилизации. Это последнее слово сказалось, выяснилось; оно теперь известно и оно есть результат всего восемнадцативекового развития, всего очеловечения человеческого. Вся Европа, по крайней мере первейшие представители ее, вот те самые люди и нации, которые кричали против невольничества, уничтожили торговлю неграми, уничтожили у себя деспотизм, провозгласили права человечества, создали науку и изумили мир ее силой, одухотворили и восхитили душу человеческую искусством и его святыми идеалами, зажигали восторг и веру в сердцах людей, обещая им уже в близком будущем справедливость и истину, - вот те самые народы и нации вдруг, все (почти все) в данный момент разом отвертываются от миллионов несчастных существ - христиан, человеков, братьев своих, гибнущих, опозоренных, и ждут, ждут с надеждою, с нетерпением - когда передавят их всех, как гадов, как клопов, и когда умолкнут наконец все эти отчаянные призывные вопли спасти их, вопли - Европе досаждающие, ее тревожащие. Именно за гадов и клопов, хуже даже: десятки, сотни тысяч христиан избиваются как вредная паршь, сводятся с лица земли с корнем, дотла. В глазах умирающих братьев бесчестятся их сестры, в глазах матерей бросают вверх их детей-младенцев и подхватывают на ружейный штык; селения потребляются, церкви разбиваются в щепы, всё сводится поголовно - и это дикой, гнусной мусульманской ордой, заклятой противницей цивилизации. Это уничтожение систематическое; это не шайка разбойников, выпрыгнувших случайно, во время смуты и беспорядка войны, и боящаяся, однако, закона. Нет, тут система, это метод войны огромной империи. Разбойники действуют по указу, по распоряжениям министров и правителей государства, самого султана. А Европа, христианская Европа, великая цивилизация, смотрит с нетерпением... "когда же это передавят этих клопов"! Мало того, в Европе оспаривают факты, отрицают их в народных парламентах, не верят, делают вид, что не верят. Всякий из этих вожаков народа знает про себя, что всё это правда, и все наперерыв отводят друг другу глаза: "это неправда, этого не было, это преувеличено, это они сами избили шестьдесят тысяч своих же болгар, чтоб сказать на турок". "Ваше превосходительство, она сама себя высекла!" Хлестаковы, Сквозники-Дмухановские в беде! Но отчего же это всё, чего боятся эти люди, отчего не хотят ни видеть, ни слышать, а лгут сами себе и позорят сами себя? А тут, видите ли, Россия: "Россия усилится, овладеет Востоком, Константинополем, Средиземным морем, портами, торговлей. Россия низринется варварской ордой на Европу и "уничтожит цивилизацию" (вот ту самую цивилизацию, которая допускает такие варварства!). Вот что кричат теперь в Англии, в Германии, и опять-таки лгут поголовно, сами не верят ни в одно слово из этих обвинений и опасений. Всё это лишь слова для возбуждения масс народа к ненависти. Нет человека теперь в Европе, чуть-чуть мыслящего и образованного, который бы верил теперь тому, что Россия хочет, может и в силах истребить цивилизацию. Пусть они не верят нашему бескорыстию и приписывают нам все дурные намерения: это понятно; но невероятно то, чтоб они, после стольких примеров и опытов, еще верили тому, что мы сильнее всей соединенной Европы вместе. Невероятно, чтоб не знали они, что Европа вдвое сильнее России, если б даже та и Константинополь держала в руках своих. Что Россия сильна чрезвычайно только у себя дома, когда сама защищает свою землю от нашествия, но вчетверо того слабее при нападении. О, всё это они знают отлично, но морочат и продолжают морочить всех и себя самих единственно потому, что там у них, в Англии, есть несколько купцов и фабрикантов, болезненно мнительных и болезненно жадных к своим интересам. Но ведь и эти знают отлично, что Россия, даже при самых благоприятных для себя обстоятельствах, все-таки не осилит их промышленности и торговли и что это еще вопрос веков; но даже малейшее развитие чьей-нибудь торговли, малейшее чье-нибудь усиление на море, - и вот уже у них тревога, паника, тоска за барыш: вот из-за этого-то вся "цивилизация" вдруг и оказывается пуфом. Ну, а немцам что, пресса-то их чего всполошилась? А этим то, что Россия стоит у них за спиною и связывает им руки, что из-за нее они упустили своевременный момент свести с лица земли Францию уже окончательно, чтобы уж не беспокоиться с нею вовеки. "Россия мешает, Россию надо вогнать в пределы, а как ее вгонишь в пределы, когда, с другого бока, еще цела Франция?" Да Россия виновата уже тем, что она Россия, а русские тем, что они русские, то есть славяне: ненавистно славянское племя Европе, les esclaves, дескать, рабы, а у немцев столько этих рабов: пожалуй, взбунтуются. И вот восемнадцать веков христианства, очеловечения, науки, развития - оказываются вдруг вздором, чуть лишь коснулось до слабого места, басней для школьников, азбучным нравоучением. Но в том-то и беда, в том-то и ужас, что это - "последнее слово цивилизации" и что слово это выговорилось, не постыдилось выговориться. О, не выставляйте на вид, что и в Европе, что и в самой Англии подымалось общественное мнение протестом, просьбой, денежными пожертвованиями избиваемому человечеству: но ведь тем еще грустнее; всё это частные случаи; они только доказали, как бессильны они у себя против всеобщего, государственного, своего национального направления. Вопрошающий человек останавливается в недоумении: "Где же правда, неужели и вправду мир еще так далеко от нее? Когда же пресечется рознь, и соберется ли когда человек вместе, и что мешает тому? Будет ли когда-нибудь так сильна правда, чтоб совладать с развратом, цинизмом и эгоизмом людей? Где выработанные, добытые с таким мучением - истины, где человеколюбие? Да и истины ли уж это, полно? И не одно ли они упражнение для "высших" чувств, для ораторских речей или для школьников, чтоб держать их в руках, - а чуть дело, настоящее дело, практическое уже дело - и всё побоку, к черту идеалы! Идеалы вздор, поэзия, стишки! И неужели правда, что жид опять везде воцарился, да и не только "опять воцарился", а и не переставал никогда царить?"...

I. PICCOLA BESTIA
          ...И вот раз, в июле месяце, в моей квартире, которую я нанимал от хозяев, случился переполох, - ко мне вдруг ворвались, с криками, две служанки, с хозяйкой во главе: видели, как сейчас только в мою комнату вбежала из коридора piccola bestia, и ее надо было сыскать и истребить во что бы то ни стало. Piccola bestia - это тарантул... Сначала я отгонял мысль, даже смеялся, припомнил и прочел наизусть, засыпая, нравоучительную басню Кузьмы Пруткова "Кондуктор и тарантул" (верх совершенства в своем роде), потом заснул. Но сны были решительно нехорошие. Тарантул не снился вовсе, но снилось что-то другое, пренеприятное, тяжелое, кошмарное, с частыми пробуждениями, и только поутру, когда встало солнце, я заснул лучше. Этот маленький старый анекдот знаете почему мне теперь припомнился? По поводу Восточного вопроса!.. Впрочем, я сам даже не удивляюсь: ведь чего-чего не пишут и не говорят теперь по поводу Восточного вопроса!

Мне кажется вот что: с Восточным вопросом забежала в Европу какая-то piccola bestia и мешает успокоиться всем добрым людям, всем любящим мир, человечество, процветание его, всем - жаждущим той светлой минуты, в которую кончится наконец-то хоть эта первоначальная, грубая рознь народов. В самом деле, если вдуматься, то иногда кажется, что с окончательным разрешением Восточного вопроса кончится и всякая прочая политическая рознь в Европе, что в этой формуле: Восточный вопрос - заключаются, и может быть себе неведомо, и все остальные политические вопросы, недоумения и предрассудки Европы. Одним словом, наступило бы нечто очень новое, а для России так совсем другой фазис, ибо слишком ясно уж теперь, что лишь с окончательным разрешением этого вопроса Россия могла бы наконец поладить с Европой в первый раз в своей жизни и наконец-то стать ей понятной. И вот всему-то этому счастью и мешает какая-то piccola bestia. Она и всегда была, но с Восточным вопросом она уже забегает в самые комнаты. Все ждут, все беспокоятся, над всеми какой-то кошмар, все видят дурные сны. Кто же или что же такое эта piccola bestia, которая производит такую сумятицу, - это невозможно определить, потому что наступает какое-то общее безумие. Всякий представляет ее себе по-своему, и никто не понимает друг друга. И однако, все как будто уже укушены. Укушение это производит немедленно самые чрезвычайные припадки: все в Европе сейчас же как будто перестают понимать друг друга, как при Вавилонской башне; даже всякий про себя перестает понимать, чего хочет. В одном лишь все соединяются: все тотчас указывают на Россию, всякий уверен, что вредный гад каждый раз выбегает оттуда. А между тем в одной России лишь всё светло и ясно, кроме, разумеется, великой скорби о восточных славянских братьях ее - скорби, однако же, освещающей душу и возвышающей сердце. В России с Восточным вопросом каждый раз происходит нечто совершенно обратное, чем в Европе: все тотчас же начинают понимать друг друга яснее, всякий верно чувствует, чего хочет, и все чувствуют, что согласны друг с другом; последний мужик понимает, чего надо ему желать, точно так же как и самый образованный человек. Всех немедленно единит прекрасное и великодушное чувство бескорыстной и великодушной помощи распинаемым на кресте своим братьям. Но Европа не верит этому, не верит ни благородству России, ни ее бескорыстию. Вот особенно в этом-то "бескорыстии" и вся неизвестность, весь соблазн, всё главное, сбивающее с толку обстоятельство, всем противное, всем ненавистное обстоятельство, а потому ему никто и не хочет верить, всех как-то тянет ему не верить. Но будь "бескорыстия" - дело мигом стало бы в десять раз проще и понятнее для Европы, а с бескорыстием - тьма, неизвестность, загадка, тайна! О, в Европе укушенные! И, уж конечно, вся эта тайна заключена, по понятию укушенных, в одной России, которая никому-де, однако, ничего не хочет открыть, а идет к какой-то своей цели, твердо, неустанно, всех обманывая, коварно и тихомолком. Двести уже лет живет Европа с Россией, насильно заставившей принять себя в европейский союз народов, в цивилизацию; но Европа всегда косилась на нее, предчувствуя недоброе, как на роковую загадку, бог знает откуда явившуюся и которую надо, однако же, разрешить во что бы то ни стало. И вот каждый раз, именно с Восточным вопросом, эта неизвестность, это недоумение Европы насчет России усиливается до болезни, а между тем ничего не разрешается: "Кто же и что же это, наконец, такое, и когда мы это, наконец, узнаем? Кто они, эти русские? Азияты, татары? хорошо, кабы так, по крайней мере, дело стало бы ясно; но нет; то-то и есть, что нет, то-то и есть, что про себя мы должны сознаться, что нет. А между тем они так с нами не схожи... И что такое это единение славян? На что оно, с какими целями? Что скажет, что может сказать нам нового это опасное объединение?" Кончают тем, что разрешают на свой аршин, по-прежнему, по-всегдашнему: "Захват, дескать, означает завоевание, бесчестность, коварство, будущее истребление цивилизации, объединившаяся орда монгольская, татары!.."

И однако же, даже самая ненависть к России не в силах соединить вполне укушенных: каждый раз с Восточным вопросом вся Европа из видимого целого, тотчас же и слишком уж явно, начинает распадаться на свои личные, отдельно-национальные эгоизмы. Всё тут выходит из ложной идеи, что кто-то хочет что-то захватить и заграбить: "так вот бы и мне; а то все тащат, а мне ничего!" Так что всякий раз, с появлением на сцене этого рокового вопроса, разбаливаются и начинают нарывать и все прежние застарелые политические распри и боли Европы. А потому всем естественно хочется затушить вопрос, хоть на время; главное - затушить в России, как-нибудь отвернуть от него Россию, как-нибудь заговорить, заколдовать, запугать ее.

И вот виконт Биконсфильд, урожденный израиль (nй d'Israeli), в речи своей на одном банкете вдруг открывает Европе одну чрезвычайную тайну: все эти русские, с Черняевым во главе, бросившиеся в Турцию спасать славян, - всё это лишь русские социалисты, коммунисты и коммунары, - одним словом, всё, что было разрушительных элементов в России и которыми будто бы начинена Россия. "Мне-то вы можете поверить, ведь я Биконсфильд, премьер, как называют меня в русских газетах, для приданья статьям их важности: я первый министр, у меня секретные документы, стало быть, знаю лучше, чем вы, я очень многое знаю" - вот что просвечивает в каждой фразе этого Биконсфильда.

Я уверен, что он сам себе выдумал и сочинил эту альбомную фамилию, напоминающую наших Ленских и Греминых, когда выпрашивал себе дворянство у королевы; ведь он романист. Кстати, когда я, несколько строк выше, писал о таинственной piccola bestia, мне вдруг подумалось: ну что если читатель вообразит, что я хочу в этой аллегории изобразить виконта Биконсфильда?

Но уверяю, что нет: piccola bestia - это только идея, а не лицо, да и слишком много было бы чести господину Биконсфильду, хотя надо признаться, что на piccola bestia он очень похож. Провозгласив в своей речи, что Сербия, объявив войну Турции, сделала поступок бесчестный и что война, которую ведет теперь Сербия, есть война бесчестная, и плюнув, таким образом, почти прямо в лицо всему русскому движению, всему русскому одушевлению, жертвам, желаниям, мольбам, которые не могли же быть ему неизвестны, - этот Израиль, этот новый в Англии судья чести, продолжает так (я передаю не буквально):

"Россия, конечно, рада была сбыть все эти разрушительные свои элементы в Сербию, хотя упустила из вида, что они там сплотятся, срастутся, сговорятся, получат организацию, дорастут до силы"... "Эту новую, грозящую силу надо заметить Европе", - напирает Биконсфильд, грозя английским фермерам будущим социализмом России и Востока. "Заметят и в России эту мою инсинуационную фразу о социализме, - тут же думает он, конечно, про себя, - надо и Россию пугнуть".

Паук, паук, piccola bestia; действительно, ужасно похож; действительно, маленькая мохнатая bestia! И ведь как шибко бегает! Ведь это избиение болгар - ведь это он допустил, куда - сам и сочинил; ведь он романист, и это его chef-d'®uvre. A ведь ему семьдесят лет, ведь скоро в землю - и сам это знает. И ведь как обрадовался, должно быть, своему виконтству; непременно всю жизнь мечтал о нем, когда еще романы писал. Во что эти люди веруют, как они засыпают ночью, какие им сны снятся, что делают они наедине с своею душою? О, души их наверно полны изящного!.. Сами они кушают ежедневно такие прелестные обеды, в обществе таких тонких и остроумных собеседников, по вечерам их ласкают в самом изящнейшем и в самом высоком обществе такие прелестные леди, - о, жизнь их так благообразна, пищеварение их удивительное, сны легки, как у младенцев. Недавно я читал, что башибузуки распяли на крестах двух священников, - и те померли через сутки, в муках, превосходящих всякое воображение. Биконсфильд хоть и отрицал вначале в парламенте всякие муки, даже самые маленькие, но, уж конечно, про себя всё это знает, даже и об этих двух крестах, "ведь у него документы". Безо всякого сомнения, он отгоняет от себя эти пустые, дрянные и даже грязные, неприличные картины; но эти два черные, скорченные на крестах трупа могут ведь вдруг вскочить в голову, в самое неожиданное время, ну например, когда Биконсфильд, в своей богатой спальне, готовится отойти ко сну, с ясной улыбкой припоминая только что проведенный блестящий вечер, бал и все эти прелестные остроумные вещи, которые он сказал тому-то или той-то.

"Что же, - подумает Биконсфильд, - эти черные трупы на этих крестах... гм... оно, конечно... А впрочем, "государство не частное лицо; ему нельзя из чувствительности жертвовать своими интересами, тем более, что в политических делах самое великодушие никогда не бывает бескорыстное"". "Удивительно, какие прекрасные бывают изречения, - думает Биконсфильд, - освежающие даже, и главное, так складно. В самом деле, ведь государство... А я лучше, однако же, лягу... Гм. Ну, и что же такое эти два священника? Попа? По-ихнему, это попы, les popes. Вольно же было подвертываться; ну, спрятались бы там куда-нибудь... под диван... Mais, avec votre permission, messieurs les deux crucifiйs, вы мне нестерпимо надоели с вашим глупым приключением, et je vous souhaite la bonne nuit а tous les deux".

И Биконсфильд засыпает, сладко, нежно. Ему всё снится, что он виконт, а кругом него розы и ландыши и прелестнейшие леди. Вот он говорит прелестнейшую речь: какие bonmots! все аплодируют, вот он только что раздавил коалицию...

И вот все эти наши капитаны и маиоры, старые севастопольцы и кавказцы, в своих измятых, ветхих сюртучках, с белым крестиком в петличке (так многих из них описывали) - всё это социалисты! Выпьют-то из них иные, конечно; мы про это слышали, слаб на это служивый человек, но ведь это вовсе не социализм. Зато посмотрите, как он умрет в сражении, каким щеголем, каким героем, впереди своего батальона, славя русское имя и примером своим даже трусов-новобранцев преобразуя в героев! Так это социалист, по-вашему? Ну, а эти два юноши, которых привела обоих за руки мать (был ведь и этот случай), - это коммунары? А этот старый воин с семью сыновьями, - ну неужели ему сжечь Тюльери хочется? Эти старые солдатики, эти казаки с Дона, эти партии русских, прибывающие с санитарными отрядами и с походными церквами, - неужели они спят и видят, как бы расстрелять архиепископа? Эти Киреевы, эти Раевские - всё это разрушительные элементы наши, которых должна трепетать Европа? А Черняев, этот наивнейший из героев, и в России бывший издатель "Русского мира" - он-то и есть предводитель русского социализма? Тьфу, как неправдоподобно! Если б Биконсфильд знал, как это по-русски выйдет нескладно и... стыдно, то, может быть, не решился бы ввернут! в свою речь такое глупое место.
    
II. СЛОВА, СЛОВА, СЛОВА!

Несколько мнений, наших и европейских, о разрешении Восточного вопроса, решительно удивительны. Кстати, в газетном мире есть и у нас как бы укушенные. О, не буду перебирать всех моих впечатлений, устану. Одна "административная автономия" способна устроить у вас паралич в мозгу. Видите ли, если сделать так, чтобы дать Болгарии, Герцеговине, Боснии одинаковые права с населением мусульманским, и тут же найти способ, как бы эти права обеспечить, - "то мы решительно не видим, почему бы не кончиться Восточному вопросу" и т. д. и т. д. Мнение это, как известно, пользуется особым авторитетом в Европе. Одним словом, представляют такую комбинацию, осуществить которую труднее, чем вновь создать всю Европу, или отделить воду от земли, или всё что угодно, а между тем думают, что дело решили, и спокойны, и довольны. Нет-с, Россия согласилась на это лишь в принципе, а за исполнением хотела сама присмотреть, и по-своему, и, уж конечно, не дала бы вам погреть руки, г-да фразеры. "Дать автономию? Найти комбинацию?" - да ведь как же это сделать, кто может это дать и сделать? Кто станет слушаться и кто заставит слушаться? Наконец, кто управляет Турцией, какие партии и силы? Есть ли даже в Константинополе, который всё же образованнее, чем остальные турки, хоть единый турок, который в самом деле, по внутреннему убеждению своему, мог бы, наконец, признать христианскую райю до того себе равноправною, чтоб могло выйти из этой "автономии" хоть что-нибудь в самом деле? Я говорю: "хоть единый человек"... А если так, если нет даже единого, то как вести с таким народом переговоры и договоры? "Устроить надзор, найти комбинацию", - возражают путеводители. А нуте-ка, найдите комбинацию! Есть вопросы, имеющие уже такое свойство в себе, что их никак нельзя разрешить именно так, как непременно тянет всех разрешить их в данный момент. Гордиев узел нельзя было распутать пальцами, а между тем все ломали голову, как бы его распутать именно пальцами; но пришел Александр - и рассек узел мечом, тем и разрешил загадку.

Но вот еще, например, одно газетное мнение; впрочем, не одно газетное: это старинное, дипломатическое мнение, а также мнение множества ученых, профессоров, фельетонистов, публицистов, романистов, западников, славянофилов и проч. и проч., именно: что Константинополь в конце концов будет никому не принадлежать, что это будет нечто вроде вольного города, международного, одним словом, вроде какого-то "общего места". Охранять же его будет европейское равновесие и т. д. Одним словом, вместо простого, прямого и ясного решения, единственно возможного, является какая-то сложная и неестественная ученая комбинация. Но спросить только: что такое европейское равновесие? Равновесие это предполагалось до сих пор между несколькими наиболее могучими европейскими державами, - ну, пятью, например, равного веса (то есть предполагалось, так сказать, из деликатности, что они равного веса). И вот пять волков разлягутся кругом, а в средине их лакомый кусок (Константинополь), и все пятеро только и делают, что оберегают один от другого добычу. И это называется шедевром, мейстерштюком разрешения вопроса! Но разрешает ли это хоть что-нибудь? Уж одно то, что всё основано на первобытной нелепице, на факте фантастическом и никогда не существовавшем, на факте даже ненатуральном - на равновесии. Существовало ли когда-нибудь политическое равновесие на свете в самом деле? Положительно нет! Это только хитрая формула, созданная в свое время хитрыми людьми, чтоб надувать простячков. Россия хоть и не простячок, но честный человек, а потому всех чаще, кажется, верила в ненарушимость истин и законов этого равновесия, и много раз искренно сама исполняла их, и служила им охранительницей. В этом смысле Россию Европа чрезвычайно нагло эксплуатировала. Зато из остальных равновесящих, кажется, никто не думал об этих равновесных законах серьезно, хотя до времени и исполнял формалистику, но лишь до времени: когда, по расчетам, выдавался успех - всякий нарушал это равновесие, ни об чем не заботясь. Комичнее всего то, что всегда сходило с рук и всегда тотчас же наступало опять "равновесие". Когда же случалось и России - не нарушить что-нибудь, а лишь чуть-чуть подумать о своем интересе, - то тотчас же все остальные равновесия соединялись в одно и двигались на Россию: "нарушаешь-де равновесие". Ну, вот то же самое будет и при международном Константинополе: будут лежать пять волков, скаля друг на друга зубы и каждый про себя изобретая комбинацию: как бы соединиться с соседями и как бы, истребив остальных волков, повыгоднее разделить кусок. Неужто это есть разрешение? Между тем между волками-охранителями происходят тоже своего рода новые комбинации: вдруг один какой-нибудь из пяти волков, да еще самый серый, в один день, в один час, каким-нибудь таким несчастным для него случаем, обращается из волка в крошечную комнатную собачонку, даже совсем уж и не лающую. Вот уж и потрясение в равновесии! Мало того, может случиться в будущем Европы, что из пяти равновесных сил могут образоваться просто-напросто только две, и тогда - где тогда ваша комбинация, господа мудрецы?.. Кстати, я бы осмелился выговорить одну аксиому: "никогда не будет такого момента в Европе, такого в ней политического состояния вещей, чтобы Константинополь не был чьим-нибудь, то есть не принадлежал бы кому-нибудь". Вот эта аксиома, и мне кажется - невозможно, чтоб было иначе. Если же позволите мне пошутить, то вернее всего разве то, что в самую последнюю и решительную минуту Константинополь вдруг захватят англичане, как захватили они Гибралтар, Мальту и пр. И именно тогда, когда державы будут всё еще думать о равновесии. Именно эти самые англичане, с таким материнским участием оберегающие теперь неприкосновенность Турции, пророчествующие ей возможность великой будущности, цивилизации, верящие в ее живые начала, - именно они-то, когда увидят, что дело дошло до порога, именно они-то и скушают султана и Константинополь. Это так в их характере, в их направлении, так сходно с их всегдашнею наглою дерзостью, с их насилием, с их ехидностью! Удержатся ли в Константинополе, как в Гибралтаре, это другой вoпрос! Всё это, конечно, теперь только шутка, я и выдаю как за шутку, но не худо бы, однако, эту шутку запомнить: ужасно похожа на правду..." (Ф.М.Достоевский "Дневник писателя").


          Не правда ли, современен Достоевский в 21-м веке!? Такое чувство и осознание, что ТАКОЕ пишет очевидец Событий начала 21-го века в виде "Заметок очевидца". И можно, вслед Федору Михайловичу, продолжить список:

         "...Вот вам все наше девятнадцатое столетие, в котором жил и Бокль. Вот вам Наполеон - и великий, и теперешний. Вот вам Северная Америка - вековечный союз..." Вот вам и цивилизованная Европа со Штатами в 21-м веке, вот вам и случай в Солсбери с отравлением Скрипаль, вот вам и Косово, и Ливия, и Сирия, и, наконец, Майдан-революция и выборы президента 26 мая 2014 года, самые либерально-демократические выборы в мире с избранными порошенками, турчиновыми, яйценюками и прочими "благодетелями", и последующая за ней повсеместно либеральная демократия на Украине... Вот вам и ДОНБАСС, и тысячи загубленных детишек, НЕВИННЫХ, как и жен, матерей, отцов, сыновей и братьев. Вот вам и Одесса 2 мая 2014 года, заживо сожженных людей в Доме. За чтО их всех ТАК? За какие идеалы? За какой "хрустальный дворец" "всечеловеческого благоденствия"? Углубим список и продолжим? Не стоит, хватит? Где же очеловечивание?..

           Кстати, об очеловечивании? И последнее. Не современному ли украинцу, с таким усердием верящему в либеральную демократию и цивилизованное всеевропейское благоразумие, пишет ТАКОЕ провидец девятнадцатого столетия? Не узнает ли, не осознает ли современный украинец самого себя в определенных чертах "подпольного человека" и "стрюцких в Европе"?.. А пора бы ОСОЗНАТЬ? Ведь, ОЧЕЛОВЕЧИВАНИЕ же в конце-то концов...


         "...Теперь
  вас спрошу: чего же можно ожидать от человека как  от  существа,  одаренного
  такими странными качествами? Да осыпьте его всеми земными благами, утопите в
  счастье  совсем  с  головой,  так,  чтобы  только  пузырьки  вскакивали   на
  поверхности счастья, как на воде; дайте ему такое экономическое  довольство,
  чтоб ему совсем уж ничего больше не  оставалось  делать,  кроме  как  спать,
  кушать пряники и хлопотать о непрекращении всемирной истории, - так он вам и
  тут, человек-то,  и  тут,  из  одной  неблагодарности,  из  одного  пасквиля
  мерзость сделает. Рискнет даже пряниками и нарочно пожелает самого пагубного
  вздора, самой неэкономической бессмыслицы, единственно для  того,  чтобы  ко
  всему   этому   положительному   благоразумию   примешать   свой    пагубный
  фантастический элемент. Именно свои  фантастические  мечты,  свою  пошлейшую
  глупость пожелает удержать за собой единственно для того, чтоб  самому  себе
  подтвердить (точно это так уж очень необходимо), что люди все еще люди, а не
  фортепьянные  клавиши,  на  которых  хоть  и  играют  сами  законы   природы
  собственноручно, но грозят до того  доиграться,  что  уж  мимо  календаря  и
  захотеть ничего нельзя будет. Да ведь мало того: даже в том случае, если  он
  действительно бы оказался фортепьянной клавишей, если  б  это  доказать  ему
  даже естественными науками и математически, так  и  тут  не  образумится,  а
  нарочно напротив что-нибудь сделает, единственно из  одной  неблагодарности;
  собственно чтоб настоять на своем. А в том случае, если средств  у  него  не
  окажется,  -  выдумает  разрушение  и  хаос,  выдумает  разные  страдания  и
  настоит-таки на своем! Проклятие пустит по свету, а так как проклинать может
  только один человек (это уж его привилегия,  главнейшим  образом  отличающая
  его от других животных), так ведь он, пожалуй,  одним  проклятием  достигнет
  своего, то есть действительно убедится, что он человек,  а  не  фортепьянная
  клавиша! Если вы скажете, что и это все  можно  рассчитать  по  табличке,  и
  хаос, и мрак, и проклятие, так уж одна возможность предварительного  расчета
  все остановит и рассудок возьмет свое, - так человек нарочно сумасшедшим  на
  этот случай сделается, чтоб не иметь рассудка и настоять на своем! Я верю  в
  это, я отвечаю за это, потому что ведь все дело-то человеческое, кажется,  и
  действительно в том только и состоит, чтоб человек поминутно доказывал себе,
  что он человек, а  не  штифтик!  хоть  своими  боками,  да  доказывал;  хоть
  троглодитством, да доказывал. А после этого как не согрешить, не  похвалить,
  что этого еще нет и что хотенье покамест еще черт знает от чего зависит...

      ...ну  хоть
  бы даже и к реторте, то что же делать, надо принять и  реторту!  не  то  она
  сама, без вас примется... Я  подозреваю,
  господа, что вы смотрите на меня с сожалением; вы  повторяете  мне,  что  не
  может просвещенный и развитой человек,  одним  словом,  такой,  каким  будет
  будущий человек, зазнамо захотеть чего-нибудь для себя невыгодного, что  это
  математика. Совершенно согласен, действительно математика. Но повторяю вам в
  сотый раз, есть  один  только  случай,  только  один,  когда  человек  может
  нарочно, сознательно пожелать себе даже вредного, глупого, даже  глупейшего,
  а именно: чтоб иметь право  пожелать  себе  даже  и  глупейшего  и  не  быть
  связанным обязанностью желать себе одного только умного. Ведь это глупейшее,
  ведь это свой каприз, и в самом деле, господа, может быть всего выгоднее для
  нашего брата из всего, что есть на земле,  особенно  в  иных  случаях.  А  в
  частности, может быть выгоднее всех  выгод  даже  и  в  таком  случае,  если
  приносит нам явный вред и  противоречит  самым  здравым  заключениям  нашего
  рассудка о выгодах, потому что во всяком случае сохраняет нам самое  главное
  и самое дорогое, то есть нашу личность и  нашу  индивидуальность.  Иные  вот
  утверждают, что это и в самом  деле  всего  для  человека  дороже;  хотенье,
  конечно, может, если хочет,  и  сходиться  с  рассудком,  особенно  если  не
  злоупотреблять этим, а пользоваться умеренно; это и полезно  и  даже  иногда
  похвально. Но хотенье очень часто и даже большею частию совершенно и  упрямо
  разногласит с рассудком и... и... и знаете ли, что  и  это  полезно  и  даже
  иногда  очень  похвально?..
          ...И почему вы так твердо,  так  торжественно  уверены,  что  только  одно
  нормальное и  положительное,  -  одним  словом,  только  одно  благоденствие
  человеку выгодно? Не ошибается ли разум-то  в  выгодах?  Ведь,  может  быть,
  человек любит не одно благоденствие? Может быть, он ровно настолько же любит
  страдание? Может быть, страдание-то ему ровно настолько же  и  выгодно,  как
  благоденствие? А человек иногда ужасно любит страдание, до  страсти,  и  это
  факт. Тут уж и со  всемирной  историей  справляться  нечего;  спросите  себя
  самого, если только вы человек и хоть сколько-нибудь жили. Что  же  касается
  до моего личного мнения, то любить только одно благоденствие даже  как-то  и
  неприлично. Хорошо ли, дурно ли, но разломать иногда что-нибудь  тоже  очень
  приятно.  Я  ведь  тут  собственно  не  за  страдание  стою,  да  и  не   за
  благоденствие.  Стою  я...  за  свой  каприз  и  за  то,  чтоб  он  был  мне
  гарантирован,  когда  понадобится.  Страдание,  например,  в  водевилях   не
  допускается, я это знаю. В хрустальном дворце  оно  и  немыслимо:  страдание
  есть сомнение, есть отрицание, а что за хрустальный дворец, в котором  можно
  усумниться? А между тем я уверен, что человек от  настоящего  страдания,  то
  есть от разрушения и хаоса, никогда не откажется. Страдание -  да  ведь  это
  единственная причина сознания. Я  хоть  и  доложил  вначале,  что  сознание,
  по-моему, есть величайшее для человека несчастие, но я знаю, что человек его
  любит и  не  променяет  ни  на  какие  удовлетворения.  Сознание,  например,
  бесконечно выше, чем дважды два. После дважды двух уж, разумеется, ничего не
  останется, не только делать, но даже и узнавать. Все, что тогда можно будет,
  это - заткнуть свои пять чувств  и  погрузиться  в  созерцание.  Ну,  а  при
  сознании хоть и тот же результат выходит, то есть тоже будет нечего  делать,
  но по  крайней  мере  самого  себя  иногда  можно  посечь,  а  это  все-таки
  подживляет. Хоть и ретроградно, а все же лучше, чем ничего..." (Ф.М.Достоевский "Записки...").

             Именно, стояние (или скакание) на Майдане 2014-го - это стояние за свой КАПРИЗ, и чтоб он был гарантирован, когда понадобится, с примесью своего национального ПАГУБНОГО фантастического ЭЛЕМЕНТА. А чтО осталось-то ПОСЛЕ Майдана? Лишь "стрюцкие в Европе" и братоубийственная ВОЙНА, с которой себе снимают "сливки"-выгоду торговцы-ТАРАНТУЛЫ, БЕСТИИ-кровопийцы человеческих душ.   

           ""Ведь вы как переходили к делу! Вы ведь давно начали, очень давно, но что, однако, вы сделали для общечеловечности, то есть для торжества вашей идеи? Вы начали с бесцельного скитальчества по Европе при алчном желании переродиться в европейцев, хотя бы по виду только... Мы именно должны были начать с презрения к своему и к своим, и если пробыли целые два века на этой точке, не двигаясь ни взад ни вперед, то, вероятно, таков уж был наш срок от природы. Правда, мы и двигались: презрение к своему и к своим все более и более возрастало, особенно когда мы посерьезнее начали понимать Европу... Мы с того и начали, что прямо "сняли все противуположности" и получили общечеловеческий тип "европейца" - то есть с самого начала подметили общее, всех их связующее, - это очень характерно. Затем, с течением времени поумнев еще более, мы прямо ухватились за цивилизацию и тотчас же уверовали, слепо и преданно, что в ней-то и заключается то "всеобщее", которому предназначено соединить человечество воедино. Даже европейцы удивлялись, глядя на нас, на чужих и пришельцев, этой восторженной вере нашей, тем более что сами они, увы, стали уж и тогда помаленьку терять эту веру в себя... Таким образом, за достижение цели мы приняли то, что составляло верх эгоизма, верх бесчеловечия, верх экономической бестолковщины и безурядицы, верх клеветы на природу человеческую, верх уничтожения всякой свободы людей, но это нас не смущало нисколько. Напротив, видя грустное недоумение иных глубоких европейских мыслителей, мы с совершенною развязностью немедленно обозвали их подлецами и тупицами. Мы вполне поверили, да и теперь еще верим, что положительная наука вполне способна определить нравственные границы между личностями единиц и наций... Тем временем мы до того уже оторвались от своей земли русской, что уже утратили всякое понимание о том, до какой степени такое учение рознится с душой народа русского. Впрочем, русский народный характер мы не только считали ни во что, но и не признавали в народе никакого характера. Мы забыли и думать о нем и с полным деспотическим спокойствием были убеждены (не ставя и вопроса), что народ наш тотчас примет все, что мы ему укажем, то есть в сущности прикажем. На этот счет у нас всегда ходило несколько смешнейших анекдотов о народе. Наши общечеловеки пребыли к своему народу вполне помещиками, и даже после крестьянской реформы...
И чего же мы достигли?.. Не хотели европейцы нас почесть за своих ни за что... И чем больше мы им в угоду презирали нашу национальность, тем более они презирали нас самих. Мы виляли пред ними, мы подобострастно исповедовали им наши "европейские" взгляды и убеждения, а они свысока нас не слушали и обыкновенно прибавляли с учтивой усмешкой, как бы желая поскорее отвязаться, что мы это все у них "не так поняли". Они именно удивлялись тому, как это мы, будучи такими татарами, никак не можем стать русскими; мы же никогда не могли растолковать им, что мы хотим быть не русскими, а общечеловеками... Они поняли, что мы чего-то хотим, чего-то им страшного и опасного; поняли, что нас много, что мы знаем и понимаем все европейские идеи, а что они наших русских идей не знают, а если и узнают, то не поймут; что мы говорим на всех языках, а что они говорят лишь на одних своих... Кончилось тем, что что они прямо обозвали нас врагами и будущими сокрушителями европейской цивилизации. Вот как они поняли нашу страстную цель стать общечеловеками!
А между тем нам от Европы никак нельзя отказаться. Европа нам второе отечество, - я первый страстно исповедую это и всегда исповедовал. Европа нам почти так же всем дорога, как Россия... Как же быть?
Стать русским прежде всего. Если общечеловечность есть идея национальная русская, то прежде всего надо каждому стать русским, то есть самим собой, и тогда с первого шагу все изменится. Стать русским значит перестать презирать народ свой. И как только европеец увидит, что мы начали уважать народ наш и национальность нашу, так тотчас же начнет и он нас уважать... Став самими собой, мы получим наконец облик человеческий, а не обезьяний. Мы получим вид свободного существа, а не раба, не лакея...; нас сочтут тогда за людей, а не за международную обшмыгу, не за стрюцких европеизма, либерализма и социализма. Мы и говорить будем с ними умнее теперешнего, потому что в народе нашем и в духе его отыщем новые слова, которые уже непременно станут европейцам понятнее. Да и сами мы поймем тогда, что многое из того, что мы презирали в народе нашем, есть не тьма, а именно Свет, не глупость, а именно ум, а поняв это, мы непременно произнесем в Европе такое слово, которого там еще не слыхали. Мы убедимся тогда, что настоящее социальное слово несет в себе не кто иной, как народ наш, что в идее его, в духе его заключается живая потребность всеединения человеческого, всеединения уже с полным уважением к национальным личностям и к сохранению их, к сохранению полной свободы людей и с указанием, в чем именно эта свобода и заключается, - единение любви, гарантированное уже делом, живым примером, потребностью на деле истинного братства, а не гильотиной, не миллионами отрубленных голов... А впрочем, неужели и впрямь я хотел кого убедить. Это была шутка. Но - слаб человек: авось прочтет кто-нибудь из подростков, из юного поколения...
Всякий, кто искренно захотел истины, тот уже страшно силен...
Нет, у нас в России надо насаждать другие убеждения, и особенно относительно понятий о свободе, равенстве и братстве. В нынешнем образе мира полагают свободу в разнузданности, тогда как настоящая свобода - лишь в одолении себя и воли своей, так чтобы под конец достигнуть такого нравственного состояния, чтоб всегда во всякий момент быть самому себе настоящим хозяином... Исполни сам на себе прежде, чем других заставлять, - вот в чем вся тайна первого шага..." (Ф.М.Достоевский "Дневник писателя", 1877).

                ***

Что-то есть пророческое, увиденное художниками-писателями в насекомых!.. Если мы вспомним о тарантуле-паучке, что образ которого сопровождал Достоевского всю жизнь, начиная с каторжной бани до европейской гостиницы, той Piccollo bestia, что забежала в комнату под кровать маленькой дочки писателя... И далее либеральные журналы с названиями насекомых, на что обратил внимание проницательный Василий Розанов, те "насекомые-журналы" с соответствующими названиями, что "жалят" Россию со всех сторон в поисках: "как бы и куда ей запустить яду"... И вот последний образ Франца Кафки, того Ф.Кафки, который описал образ человека, превратившегося в насекомое в фантастической повести "Превращение"...

И вот профетизм Достоевского, Розанова и Кафки - как предупреждение и намек: а не превращаются ли люди в насекомое, в тарантулы, что пускают яда в нечто Живое и Родное, отравляя как свои души, так и единую Душу, именуемую - Древом Жизни... Вспомнят ли люди, некогда "опавшие листвой" о том потерянном Рае, что существовал в их интимной жизни, в их сокровенной Душе, что чувствовала и испытывала ощущение блаженства и единства с Богом???...

И вот Поэты возрождают в нас это забытое, потерянное чувство - Любви к Родине, Любви к Матери - колыбели всего человечества, имя которой - Земля-матушка.

                "Но мне она мила, читатель дорогой,
                Красою тихою, блистающей смиренно..."
                (А.С.Пушкин) 
               
                "В наших глазах - звездная ночь.
                В наших глазах - потерянный Рай.
                В наших глазах - закрытая Дверь.
                Что тебе нужно? Выбирай!.."
                (В.Р.Цой)
 
                "Мама, мы все тяжело больны.
                Мама, я знаю, мы все сошли с ума..."
                (В.Р.Цой)
 
             
                ***
 
                "слишком сознавать - это болезнь,
                настоящая, полная болезнь..."
                (Ф.М.Достоевский "Записки из подполья")

          Осознавать самого себя, свою болезнь, - это, безусловно, мучительно больно для ЭГО, но если есть желание обрести ЖИВУЮ ЖИЗНЬ, то важно, очень важно пройти процедуру ОЧЕЛОВЕЧИВАНИЯ чрез самоосознание пути жизни. 


                (Начато 15.12.2018г.)