Своими глазами

СВОИМИ ГЛАЗАМИ.
                МАНЬЧЖУРИЯ
                1945 – 1946

; Маньчжурская операция. Доставка самолётами горючего, для танков 6-й гвардейской ТА.

; Воздушный десант в Мукден. Захват и интернирование императора Пу И.

; Воздушный десант в порт Дальний. Капитуляция японского гарнизона, освобождение Порт-Артура.

; Откровения о Блюхере. Операция по вывозу в СССР К. Токуда и других членов ЦК КП Японии.

; Опасный перелёт делегации Монголии в Пекин. Зимняя резиденция правительства Гоминдана.

; В гостях у Цзян Цзинго, сына Чан Кай-ши.

; Пророчество Чжоу Энь-лая. Беседа с Джорджем Маршаллом.

; Правительственное задание – перелёт в Яньань, ставку главкома НОА Китая. В гостях у Джу Де. Встреча с Мао Цзэ-дуном.




«Своими глазами»
    Прошло уже более 20 лет, но мне кажется, что это было вчера. События сорок пятого вспоминаются часто и только в мажорных тонах. Наверно из-за того, что был молодым и занимался любимым делом.
   Теперь у меня подрастают дети, которые мало интересуются этим периодом моей жизни. Возможно, ещё не подошло их время, хотя больше меня беспокоит то, что об этих событиях в печати пишут вроде бы правильно, но я как непосредственный участник, видел и воспринимал это немного по-другому. Надеюсь и через 50 лет, мы не «узнаем», что победой над Японией, освобождением Маньчжурии китайский народ обязан американской атомной бомбардировке, что освобождение народам Китая было даровано, а не завоёвано в жесточайшей борьбе.
    Все события и люди, мной виденные, описаны так, как я воспринимал в свои 25 лет, имея достаточно большой военный, но совсем малый жизненный опыт.  Изменены только фамилии моих сослуживцев по экипажу и части.
    Кто прав, а кто нет решать не мне, но то, о чём пишу, видел своими глазами.
Памяти погибших, за освобождение Китая, посвящается.

г. Харьков     1968 год.
                Сивцов Н.И.















    Эту рукопись мне передала мама в 1984 году, после смерти отца. Тогда же, получил наказ - сделать так, чтобы многолетний его труд, не был напрасным, ведь это память не только о его делах, поступках, но и всего поколения того времени.
    Признаюсь честно, забытая рукопись пролежала до 2008 года. Собирая данные о родословной моей семьи, вспомнил о ней и впервые прочитал. Меня поразила цепь этих значимых, увлекательных, трагических событий 45 - 46 годов, свидетелем и участником которых он был. Характеры, поступки величайших людей того времени, встречи с которыми он описывает, становятся более понятными. То, о чем только слышал по радио, видел в кино или читал, стало зримым, более доступным в понимании.
     Вместе с рукописью лежало несколько писем, из редакций различных изданий. Это были отзывы и рецензии. Предлагалось кое-что исправить или убрать, но рукопись к печати не принимали. Причин могло быть много, но после 3-х лет переписки с изданиями, свой труд отец положил на полку.
     Больше года я потратил на редактирование и внёс небольшие изменения. Это не коснулось достоверности событий, описанных отцом.   Пришлось изучить массу документов, свидетельств, мемуаров чтобы понять перипетии того времени.  Решил, сделать пояснения и курсивом добавить к основному тексту. Это должно подтвердить правдивость и сроки событий. Рукопись это не испортит, а интересующимся читателям сэкономит время.
     Хочу, чтобы дела и поступки наших отцов, дедов не были забыты. Память о них и в этой книге тоже. Надеюсь, что личные свидетельства очевидца, мало описанной в литературе войны, освобождение Китая, признание МНР, бесед с легендарными людьми, будут Вам интересны.
   К мемуарам имеются фотографии, из личного архива, того периода. Сохранились награды, с орденскими книжками и фотография подаренная отцу Мао Цзе-дуном.
Свои отзывы, замечания, предложения писать на адрес e-mail: slawa-s@tut.by или звонить по телефону РБ, г. Гродно (+375 152) 392344, (+375) 296 855490.

Буду благодарен тем, и окажу содействие, кто решит экранизировать мемуары.   

          
г. Гродно, Беларусь. 2009 год.                Сивцов В. Н.







Глава I
Предгорья Хингана. Начало войны. Авангард фронта.

   Непродолжительное лето в Забайкалье. Ясные и малооблачные дни. В полдень солнце стоит высоко. Беспощадно палит зной. Духота. Воздух сухой. Вялость и сонливость гнетут, делают менее трудоспособным.
Если бы не происходило резких изменений от дня к ночи, то можно было полагать, что находишься далеко на юге, в теплом солнечном крае. Но к вечеру, как только солнце приближается к горам, без теплой одежды не обойтись, становится прохладно.
В начале этого памятного периода 1945 года, наш полк военно-транспортной авиации, по-эскадрильно, приземлился в Чите.
       Чита – крупный город Забайкалья. Он раскинулся у крутого поворота реки. Малым притоком город разделен на две части. 
Зачем, с какой целью, наш полк с Запада, где всего несколько недель назад отшумели тяжелые бои Великой Отечественной войны, так быстро перелетел на Дальний Восток, знали все. Но никто из начальников официально не говорил, не зачитывалось и приказов.
     Пройдя через тяжести войны, страха не испытывал, но хотелось жить, любить, ведь позади только 24 года жизни. Война это то, чему учился, что умею делать лучше всего. Понимал, не все доживут до победы, знал, пойду до конца, долг исполню. Так, наверное думали и мои сослуживцы, гвардейцы.   
Экипажи полка изучили и облетали район предстоящих полетов, и приступили к выполнению специальных заданий. Военные действия с империалистической Японией еще не начались, но все экипажи знали, что полк входит в состав 12 ВА Забайкальского фронта и занимается его обеспечением.
         В начале августа воздушных кораблей на базе не оставалось, да и как казалось, не хватало. Днем и ночью мы переправляли грузы, боевую технику, снаряжение, перевозили людей в разные точки Монголии, выполняли другие задания. Шла усиленная, тщательная подготовка к военным действиям.
О начале войны я узнал от своего бортрадиста, гвардии сержанта Шахова, подлетая к Омску.
Оказывается, еще вчера советское информбюро сообщало, - торопливо говорил он, - что 9 августа рано утром по дальневосточному времени наши войска пересекли на широком фронте границы Маньчжурии и начали боевые действия.
    Войну эту называли по разному, как часть войны на Тихом океане, битва за Маньчжурию или Маньчжурская операция, а на Западе — как операция «Августовская буря».  Не сразу я осознал, какая мощь была перед нами. Они к этой войне были готовы давно. Хорошо продуманная оборона, подкреплённая долговременными сооружениями. Надо отдать должное этой умнейшей нации, делали они всё основательно. Под руководством командующего Оцудзо Ямада, войска были обучены и преданны императору. Последние несколько десятков лет, основной специализацией этой армии были захватнические войны. Причин много и всем они известны - недостаток ресурсов и земли…

Общедоступная  информация
Оцудзо Ямада - 1881 года рождения, уроженец города Токио, генерал армии, главнокомандующий Квантунской армии (1944-1945г.).
В ходе начавшейся 9 августа 1945 года Маньчжурской операции советские войска, обходя хорошо укреплённые районы и уничтожая японские подразделения, не имевшие достаточной поддержки танков и артиллерии, за несколько дней нанесли огромные потери и полностью разгромили оборону противника. После ряда неудачных контратак и оставшегося без ответа предложения о перемирии, 20 августа 1945 года был вынужден отдать приказ о капитуляции Квантунской армии. Попал в плен, а затем был доставлен в Хабаровск. Военным судом Приморского военного округа в 1949 году, был признан виновными в:
; руководстве подчинённых ему отрядов №№ 731 и 100 по подготовке бактериологической войны,
; поощрении производимых в этих отрядах зверских убийствах тысяч людей во время производства всевозможных экспериментов по применению бактериологического оружия…
; принимал меры к тому, чтобы отряды были полностью подготовлены к бактериологической войне, чтобы их производственная мощь обеспечивала потребности армии в бактериологическом оружии.
 Осуждён на 25 лет, с отбытием наказания в исправительно-трудовом лагере.
 Отбывал заключение в лагере №48 (28 км от г. Иваново, село Чернцы), причём в достаточно комфортабельных условиях. Освобождён по амнистии в мае 1956 г. Умер в 1965 году.
 
   Кроме наших и союзнических войск, Японии противостояли войска Китая, Монголии. Никто и ничто не могло задержать их наступательного движения…
Мы поторопились с получением грузов и вылетели в Читу. Полет длительный, днем и ночью, не отразился на самочувствии экипажа. Наоборот, все были бодры, веселы и непрерывно шутили. Штурман, старший лейтенант Стрельцов, обращаясь ко мне, летчику и борттехнику, с серьезным видом говорил: «Не могли нас подождать – начали войну! Ребята там уже ордена заслужили, а мы, мотаясь по тылам, можем и без медалей остаться».
Боевой состав нашего экипажа более года не изменялся. Если не считать радиста, то это был экипаж холостяков. Правда о летчике стоит сразу сказать: нам с ним просто не повезло! Как забрали его от меня на повышение, командиром корабля, так другого мы, можно сказать, и не видели: то присылали с экипажа, который по каким-либо причинам летать не мог, то подсаживался кто-нибудь из начальников, не имевшего своего штатного экипажа. Потому о нем, в дальнейшем не буду упоминать.
 Мы знали друг о друге не только то, что обычно заносится в личное дело, о чем вслух говорится на собраниях, совещаниях или построениях. Все подробности прошлой и настоящей жизни, думы и стремления будущего каждого из нас, были известны другим. Скрывать что-либо от друга и боевого товарища, с которым вместе воюешь, отдыхаешь, развлекаешься, не только нечестно, но и невозможно.

Особо мне хочется остановиться ещё на одном члене нашего экипажа – нашем любимце Ли-2. Для нас это не просто самолёт, а наверное, как для гусара конь. Это дом, оружие, и друг, который выручит, не подведёт. Отношение у нас к нему бережное, заботливое. Он нас не раз спасал, мы за это благодарны и внимательно смотрели за его состоянием. Его родители американцы, передали ему по наследству много хороших качеств. Особенно ценю нетребовательность, выносливость и умение хорошо летать, когда не мешают. Наверное, никто не упрекнёт меня, за благодарность конструктору Мясищеву. Он сделал то, что не смогли сделать фирмы «Фоккер» и «Мицубиси». Не раз в душе, мы говорили спасибо главному инженеру завода изготовителя Борису Лисунову, за создание действительно совершенного творения.
Стоянка самолетов полка в Чите пустовала. Но едва мы сошли на землю, как подбежал механик авиа-мастерских гвардии сержант Шенгелия.
- Здравствуйте, товарищи: - обращаясь ко всем, с радостью прокричал он. 
Мы поприветствовали и пожали руку однополчанину.
- А где же, дорогой, наши? – спросил я его.
- Наши все ушли в другое место, - показал он на юго-запад, - я вечером на поезде тоже туда поеду.
Мне вспомнился происшедший с ним случай и направляясь со штурманом, в отдел перелетов, спросил:
- А не получится, как в начале сорок четвертого? 
Шенгелия сразу понял, о чем я ему намекнул.
- «Товарищ гвардии лейтенант Сивцов», растягивая слова, произнёс он, улыбаясь, «я тогда все надолго и хорошо запомнил. Сейчас, даже умирая, я от своих, ни на шаг, никуда не отойду».
В пути штурман попросил рассказать, что происходило с сержантом, так как в то время он находился в госпитале на излечении и об этом не знал. Время у нас было, и я не стал возражать.
В январе 1944 года полк перебазировался на запад – поближе к линии фронта. В небольшой состав наземного эшелона был включен недавно призванный в армию рядовой Шенгелия. В пути следования личный состав отсыпался и отъедался. Только караул и повара не смыкали глаз. На одной из остановок Шенгелия подбежал к кладовщику и запыхавшись обратился: «Приятель, выдай мне вместо селёдки масло». Эта просьба сразу стала достоянием всех однополчан. Они весело смеялись, так как селёдки было много и её не выдавали по весу, каждый брал из бочки столько, сколько мог съесть. Кладовщик хотел послать его подальше, но видя молодого солдата, объяснил, что такая замена не предусмотрена, а потом спросил, почему это ему нужно. Шенгелия причин не объяснял, продолжал требовать, а потом упрашивать. Видя тщетность своих попыток, он все же сказал: «У меня живот шибко играет. Селёдку кушать не хочет».
Ему, как сыну гор, посочувствовали и дали граммов сто сливочного масла. Он ушёл в свой вагон довольный, съел масло но вскоре вернулся обратно и стал требовать ещё! Начал доказывать, что его обманули, так как по норме селёдки положено намного больше, чем выдали ему масла. С кладовщиком у них произошёл не совсем любезный разговор, и каждый, доказывал свою правоту, упорствовал. Какие доводы привел Шенгелия, не известно. А может быть кладовщику стало его жаль и он выдал ещё громов двести. Масло было съедено, но больной не поправлялся. Зато у однополчан добавилась работа по оказанию помощи. До следующей остановки, при движущемся поезде, его держали на ремнях, пока он со спущенными штанами опорожнял «играющий живот».
     На следующей остановке, женщина-врач обходила эшелоны и интересовалась, имеются ли в вагонах больные. Узнав об этом, Шенгелия сразу же позвал ее.
- Есть, есть! Мой живот шибко играет!
Его отвели в медпункт. Минут через 15 Шенгелия возвратился за продовольственным аттестатом и личными вещами. Его решили поместить в изолятор. Дизентерия. Однополчане советовали отказаться от местных услуг, ехать в свою часть и там лечиться.
- Одного на фронт не пошлют. В нашу часть ты можешь больше никогда не попасть, - предупреждали они его.
- Вы плохо меня знаете. Я подлечусь и, если надо, раньше вас в Берлине буду! Свою часть и без глаз найду, - уверенно тараторил он.
Вернулся в часть Шенгелия через полгода. В старом солдатском пехотном обмундировании вид у него был довольно жалкий, непривычный для авиаторов. Из объяснений получалось, что разговаривать с ним, о посылке на фронт в свою часть, просто никто не стал. Его отослали в ближайший пересыльный пункт, а оттуда во вновь формировавшуюся пехотную часть. Более четырех месяцев Шенгелия осваивал, притом, надо заметить, успешно, обязанности бойца-пехотинца. На третьем месяце его назначили командиром отделения. Мысль о возвращении в авиационную часть, которая стала ему вторым родным домом, где служба для него была радостью и гордостью, все время мучила его. Своим желанием он случайно поделился с замполитом роты, прибывшего с фронта в пехотный полк. Офицер узнал место базирования авиационного полка, а затем добился разрешения на откомандирование Шенгелия.
- Больше двухсот километров я прополз на животе, прежде чем нашел вас, - шутил Шенгелия с друзьями и доказывал, что самые справедливые на свете люди – политработники, а самая тяжёлая служба – в пехоте!
До отдела перелётов было ещё далеко и мы со Стрельцовым завели жаркий спор: долго ли будет продолжаться война с Японией?
Сухопутная армия японцев, утверждал он, многочисленна, хорошо обучена и вооружена. С американцами они в основном воевали и воюют авиацией, военно-морским флотом и больших, ощутимых потерь не несут. Сейчас, в непосредственной близости от берегов своей страны, их сопротивление будет упорным, ожесточенным! Война продлится долго: года три-четыре.
Я же доказывал, что в настоящее время на Востоке мало или даже нет таких наших генералов, офицеров, которые бы не участвовали в войне против фашистской Германии. Войска хорошо обучены и вооружены первоклассной техникой. Рядовой и сержантский состав имеет громадный боевой опыт.
Наступательный порыв нашей армии не сдержать японцам, а тем более задержать. Молодое пополнение здесь в боевых действиях, наверняка, не будет участвовать. Японцы не в силах приостановить наступление наших войск. Война будет непродолжительная – год-полтора, максимум два.
Уточнив, куда необходимо доставить груз и место базирования полка, мы сразу же вылетели в Чойболсан. По тому грузу, который находился у нас на борту самолета, можно было заключить, что военные действия с империалистической Японией начались немного раньше намечавшегося срока. Легкая полевая мебель: складные столы, стулья и другое хотя и не могли повлиять на ход боевых действий, но наводили на это предположение.

Общедоступная информация
     Забайкальский фронт образован 15 сентября 1941 года на базе Забайкальского военного округа. Командование:
• Командующий - Маршал Советского Союза Р. Я. Малиновский (июль-октябрь 1945 г.).
• ЧВС - генерал-лейтенант А. Н. Тевченков (июль-октябрь 1945 г.).
• НШ - генерал армии Захаров М. В. (июль-сентябрь 1945 г.).
      На рассвете 9 августа 1945 года советские войска начали интенсивную артподготовку с моря и суши. Затем началась наземная операция. Учитывая опыт войны с немцами, укреплённые районы японцев обходились подвижными частями и блокировались пехотой. Из Монголии в центр Маньчжурии наступала 6-я гвардейская танковая армия генерала Кравченко.
     Это было рискованное решение, поскольку впереди были труднопроходимые Хинганские горы. 11 августа техника армии встала из-за отсутствия топлива. Но был использован опыт немецких танковых частей — доставка горючего танкам транспортными самолётами. В итоге к 17 августа 6-я ТА, получив горючее, продвинулась на несколько сот километров.
      
В Чойбалсане, нас встречал начальник штаба полка. Он коротко объяснил мне обстановку на фронте и задачи полка. Войска фронта под командованием генерала армии Малиновского преодолели сильно укрепленный, а главное, трудно проходимый естественный барьер – Хинганские горы. Занято несколько населенных пунктов за перевалом. В одном из них – Лубэй действует, только в светлое время, полевой аэродром.
- Полку поставлена задача, - заканчивал начальник штаба, - срочно доставлять туда горючее, боеприпасы, всё что требуется 6-й танковой.
Со штурманом мы отыскали этот, не близкий отсюда Лубэй, рассчитали время полета до него и убедились, что надо немедленно вылетать, иначе в пункте посадки нас застанет темнота! Как ни спешили, а только минут через двадцать пять мы оторвались от земли. За это время был заправлен самолет, выгружен привезенный нами груз и взято в бочках на борт более двух тонн горючего для танков.
Кто пролетал над безгранично-равнинными Монгольскими степями, тот видел, сколько там водится диких коз. А водится их – тьма тьмущая! Создается впечатление, что это не табуны коз, а тени больших, быстро движущихся туч. Наблюдать это зрелище хотя и любопытно, но до глубины души больно. Огромные скопища коз пугаются шума моторов, вихрем несутся по степи! Неожиданно меняя направление движения, сталкиваются, калечат и губят друг друга…
     Стоял ветреный безоблачный вечер. Солнце заметно клонилось к горизонту.
- Паша, побереги моторы. Лубэй все равно нас будет встречать темнотой, часа через полтора, - прошептал Николай Стрельцов Ефремову, который все время поддерживал повышенный режим работы моторов.
Я проверил расчеты штурмана и убедился, что он прав: в Лубэй мы никак не сможем прибыть в светлое время. Встречный ветер был повинен в том. Но не аэродром, не приспособленный для ночных полетов, стал тревожить меня. Волновало другое: найдем ли мы эту малую, совершенно не освещенную, расположенную вблизи гор незнакомую точку? Радист и я в связь вступили немного раньше обычного. Земля продолжала упорно молчать. Лишь только когда миновали Хинганские горы, я услышал нужные позывные.
- Снижайтесь восточней, подальше от гор. Минут через пятнадцать-двадцать, будут выложены посадочные знаки и зажжен костер, - озабоченно сообщала Земля.      
Обозначив себя ракетой, мы начали терять высоту. Вдруг в юго-восточном направлении, километрах в двадцати от гор, около тускло светящегося посадочного знака «Т» стали видны вспышки зеленых ракет. Бортрадист получил мою команду: установить связь с наземными войсками и узнать, что все это значит?
- Это, наверное, нас японцы подманывают, - внимательно вглядываясь в темноту, усомнился бортмеханик Гринько.
- В таком случае они выдадут себя. Их будет обстреливать наша артиллерия, - не согласился я с ним.
- Это наши наземные войска! – вскоре прервал наш разговор радист Шахов. – Танкисты просят: если имеется для них горючее, произвести посадку в поле, где выложены знаки, - радостно закончил он. Эта просьба мной сразу же была передана на полевой аэродром Лубэя. Не сразу, минут через двадцать, командный пункт разрешил производить посадку в поле. Танкисты невыразимо радостно встречали наш экипаж. На перебой они доказывали, что были уверены: самолет обязательно произведет посадку по их старательно подававшимся сигналам. Не успели еще остановиться винты, выключенных моторов, как подъехал командир танкового полка с группой офицеров. Узнав, что на борту самолета горючее для танков, он был удивлён оперативностью и доставкой ночью, прямо в расположение полка.  Не стесняясь, сердечно поблагодарил и обнял каждого из нас, затем обратился к своим подчиненным.
- Жаль, не подходящее время отмечать столь редкое явление: когда авиация на земле становится авангардом! Будем надеяться, что это не исключение и не последняя встреча с летчиками, - пошутил он.

Справка архива МО СССР, ф.360, оп.515277, д. 1, лл.89-111
К середине августа войска Забайкальского фронта продвинулись вглубь Маньчжурии от 100 до 500 километров. Это наступление проходило в очень трудных условиях. Тылы отставали. Начались перебои в снабжении войск. Доставка горючего стала серьёзной проблемой. Для подвоза была привлечена авиация. Только лётчики 54-й и 21-й транспортных авиационных дивизий 12-й воздушной армии совершили для выполнения этой задачи 1755 самолётовылетов, доставили 6-й гвардейской танковой армии 2072 тонны горючего и 186 тонн боеприпасов.
 
 От него я узнал, что здесь находится авангардная танковая часть фронта. Японские войска, не приняв боя, отступили в юго-восточном направлении. Основная их задача – преследовать противника, не дать ему укрепиться и создать мощную оборонительную линию. В танках имеется резерв горючего только для боя, поэтому продвигаться вперед они не могут и ждут его подвоза из Лубея. Прощаясь, он сказал, что до утра оставляет танк для охраны экипажа и самолета.
- Можете отдыхать спокойно: когда проснетесь, мы далеко юго-восточней отодвинем передовую линию фронта от вас, - уходя, весело и уверенно сказал командир.
    К самолёту подъехали две полуторки, в которые быстро стали перегружать бочки.
Когда я вернулся к экипажу, то там все было приготовлено для усиленного ужина. Оказывается, танкисты основательно позаботились о нас. Они оставили нам полное ведро рисовой каши и почти целого, хорошо сваренного барана. Это было очень кстати, так как завтракали мы на рассвете и в Иркутске. Экипаж, утомлённый за день собрался на ужин. Расстелив брезент под крылом, не спеша, переговаривались и кушали. Гринько рассказал нам, что встретил земляка, полтавчанина. Это водитель одной из полуторок, Владимир, который на войне кроме медалей получил два ранения. А мечтает он после войны построить дом, для себя и сестры Пашуни, посадить вишнёвый сад и жениться, меня в гости приглашал, продолжил он.
   Я улегся на сиденьях в фюзеляже, чувствовалась усталость, но вместе с этим и гордость, за выполненное дело. Рад, всё закончилось без происшествий. Ведь посадку на необорудованную полосу в ночное время делаешь не каждый день. Вскоре в поле наступила странная полночь: от хребта стали доноситься протяжные, таинственные звуки и прислушиваясь к ним, не помню, как погрузился в крепкий сон. И снилось, что лечу над Днепром, Оршей, родной деревней Шахово. В груди всё замирает, ведь понимаю, что лечу не на самолёте, а раскинув руки. Внизу вижу маму, выходящую из хаты и боюсь, чтобы она меня не увидала, может испугаться. Вот уже речка Почапица и брат Владимир машет мне, чтобы тихонько к нему спускался, не испугав рыбу. Сердце замирает, знаю в 41 пришла на него похоронка. Нестерпимо хочется коснуться рукой, погладить, поговорить с ним. Но громкий шёпот «Лети! Лети! Лети…», заставляет парить в облаках...
    А мои боевые друзья, как позже рассказывали, долго еще не спали: вставали, открывали дверь самолета и даже сходили на землю, желая определить, о чем и с кем шептались горы…
Проснулись мы от неожиданного стука в дверь самолета.
- Вставайте гостей встречать! Да и нам надо догонять своих, - прокричал танкист. Мы не совсем поняли, о чем он говорит, и быстро по привычке вскочили. Едва бортмеханик Гринько стал открывать дверь, как вдруг заметил людей, спрятавшихся в невысокой траве за межой.
- Наверное, японцы нас окружили, - тревожно произнес он.
- Арсен Григорьевич, если так близко японцы, то не воевать, а конечно, в гости они к нам пришли, - весело ответил бортмеханик и настежь раскрыл двери. Мы вышли из самолета. Стаяло тихое малооблачное утро. Солнце было ярким, а небо синим. Нигде и никого, кроме трех улыбающихся танкистов не было видно. Вскоре они стали весело смеяться и поглядывать на межу, и из-за неё стали показываться головы людей. Дети, за ними взрослые, поднялись и, видя, что им ничто не угрожает, медленно, нерешительно начали подходить к нам. Это были китайцы, из близко расположенных поселений. Мужчины одеты в старые рваные, видимо, еще прадедовские трусы. Большинство ребятишек были голыми. Это напомнило о моём деревенском детстве, когда мы со сверстниками, всё лето ходили в самотканых, полотняных трусах. К осени они принимали выцветший, обтрёпанный вид.  Мне была знакома нужда и нищета...
     Почти у каждого из мужчин на голове были заплетены две недлинных косы. Мы долго молча смотрели друг на друга, не зная, как и о чем начать разговор. Из этого неловкого затруднительного положения, неожиданно выручил нас Гринько. Наводя порядок внутри самолета, он вышел выбросить консервные банки, тряпки и другой хлам. Все внимание селян было приковано к нему. Казалось, они оцепенели в ожидании свершения какого-то чуда! Едва он бросил свою ношу в небольшую яму, как все наши боязливые гости, словно по команде с ревом помчались туда! Началась свалка и драка. Каждый старался хоть что-либо схватить себе. Вскоре все, кому ничего не досталось, стали подходить к нему с просьбой принести еще чего-нибудь и для них. Это до глубины души тронуло всех нас. Эти нищие люди рады даже бросовым вещам, хламу. Кружки, банки, склянки, разные тряпки, ложки, вилки, газеты, бумага, то есть все, без чего могли обойтись, стали выносить из самолета и раздавать местным жителям. Число жителей непрерывно увеличивалось и вскоре достигло видимо двухсот человек. Нам стало нечем одаривать селян, и я предложил раздать наши продовольственные запасы: конфеты, печенье, сахар. Что в этот момент происходило с нашими гостями, это я до конца осознал только с полмесяца спустя. Оказывается, эти лакомства никому из них не были доступны. Многие китайцы не только не ели, а даже вообще не видели их. Только японцы могли наслаждаться этим! Радость, ликование, слезы наблюдались среди детей и взрослых. Дети, заполучив конфету, кусочек сахара или печенье, не ели, а, крепко сжав в своих ладошах, поднимали руки вверх и радостно кричали! Взрослые, как правило, долго со слезами на глазах низко кланялись, и за тем свой подарок бережно клали в карман или за пазуху. Наши гости быстро привыкли к нам, перестали быть боязливыми. Любопытство ребятишек и взрослых было столь невероятным, что это невозможно передать. Их все привлекало и ничто не страшило. Они заглядывали в каждую щелочку самолета и танка, все ощупывали и тщательно осматривали. Стоило кому-либо что-то интересное заметить и крикнуть, как все гурьбой сбегались к нему. Танк, который стоял рядом с самолетом, их не пугал. Они лазили по нему, точно дома по полу. Висли на стволе пушки, совали пальцы и заглядывали в ствол пулемета. Трудно утверждать, что хоть кто-нибудь из них понимал, что это такое.
Старшина Гринько, как никто другой, был расстроен нищетой местных жителей. Он, задумавшись, долго стоял с потупленной головой, а потом решил раздать им содержимое своего туалетного чемоданчика. Едва Гринько сошел по трапу самолета, с поднятым к верху чемоданчиком, как очутился в окружении сотни гостей! Не успел Арсен произнести и слова, как чемоданчик был выхвачен у него из рук. Крича, толкаясь, ребятишки отбежали на несколько метров в сторону и стали открывать его. Каждому хотелось это сделать первому, но в свалке это никому долго не удавалось. Наконец, кем-то чемоданчик был открыт. Все его содержимое моментально было расхвачено! А кому не досталось, начали делить, рвать по частям чемоданчик.
- Взял бы себе хоть кто-нибудь один. Вон тот бы маленький, худой, голый, - ласково и немного печально произнес Гринько.
Среди коренных жителей был один, видимо, самый богатый из всех этих бедных крестьян. На вид ему было немногим более сорока лет. Одет он был в рваный старый черного цвета халат. Объясняться с ним никто из нас не мог, но можно было легко догадаться, что он просил подарить и ему что-нибудь на память. Подходящего, подарочного, ничего не нашлось, и я вручил ему новое нательное белье. Это хотя и понравилось китайцу, но, видимо, не совсем удовлетворяло его желания. Он продолжал просить. Несколько медных монет до глубины души тронули китайца. Он много раз поклонился до земли и стал петь. Вскоре я показал ему: сможет ли он хоть что-нибудь подарить нам на память? Китаец продолжительное время раздумывал, а потом, как казалось, с нежеланием засунул руку во внутренний карман халата и осмотрелся. Зло, отгоняя своих любопытных земляков, он осторожно достал оттуда два истрепанных рваных юаня. Отделил один из них и, отдавая, с жалостью стал смотреть на меня. Мне показалось, что эти деньги ему очень дороги, большой ценой достались, и я отказался взять их. Мигом повеселевший китаец опять низко покланялся и торопливо положил юани обратно. Затем, чтобы убедить себя, что деньги целы и на месте, несколько раз прощупал их через халат. Танкисты, как и мы, все, без чего могли обойтись, раздали местным жителям.
- Наверно тяжело преодолевать Хинган, - спросил я танкистов.
- Какой тяжело! Легко. Там ведь автострада, - засмеялся один из них. И они рассказали, что отдельные очаги сопротивника со стороны японцев были, и имелись с нашей стороны жертвы. Но больших кровопролитных боев не было. Видимо японцы никак не ожидали, что целый фронт будет наступать здесь! Трудности при преодолении Хингана были чрезмерно великие. Нехватка питьевой воды. Бездорожье. Крутые подъемы и спуски при перевале хребтов гор. Загроможденная большими камнями и лесом местность, особенно на склонах гор и в балках. Проливные дожди.
- Навсегда там остались наши люди; осталась и кое-какая техника, танки,- с жалостью проговорил командир танкового экипажа и на минуту задержался,- ну а теперь нас ничто не удержит, только вы не подводите, подбрасывайте горючее. Надо спешить. Мы, а не американцы, первыми должны быть в Порт-Артуре, - заканчивая, определенно заявил он.
- А зачем спешить, - недоумевая, спросил Гринько, все время внимательно слушавший рассказы танкистов.
- Как зачем?! Может ведь и здесь так получится как на Западе. Союзников наших будут звать, встречать с распростертыми объятиями, а с нами биться до остервенения.
- Неужели это правда, - усомнился Гринько и стал смотреть на меня.
- Правда, Арсен Григорьевич, правда. Такое было и вполне может быть опять. Спешить обязательно надо
Осмотрев поле в направлении взлета, нам долго и напрасно пришлось уговаривать крестьян отойти на безопасное расстояние. Попрощавшись с танкистами, мы попросили их приглядеть за любопытными селянами, чтобы те не попали под винты. Но едва был запущен мотор, как надобность в этом отпала. Услышав, видимо, всегда заставлявший их трепетать гул, они мигом умчались за межу, где и попадали на землю.
Эта встреча с жителями предгорья Хингана на долгие годы оставила глубокие и горестные воспоминания. Какая нищета, страшная бедность, неграмотность! Почему правители Маньчжурии не проявляли никакой заботы об их судьбах?! Чем вызвана такая жестокость, бесчеловечность к простодушным труженикам! Немного позже мне стало известно, что и им, и русским запрещалось есть рис, носить кожаную обувь и многое другое. Полиция частенько врывалась в их дома и строго за этим следила.
Японцы начисто грабили китайцев. Они забирали весь рис, отбирали скот без всякой оплаты. Заставляли по шесть месяцев в году бесплатно обрабатывать рисовые поля своих помещиков. За малейшее непослушание жестоко наказывали или, как правило, без суда убивали. Больницы и школы в поселениях отсутствовали. Люди преждевременно старели и умирали…
Весь тот день из Монголии мы перевозили горючее за Хинган в Маньчжурию. И каждый раз, минуя этот хребет средних гор, шириной до трехсот километров, я всегда поражался. Какая контрастность в климате и растительности!? Какая еще большая контрастность в образе жизни и взаимоотношениях людей?!
Хотелось, чтобы видимые мной танки, «катюши» и «самоходки», тягачи с легкими орудиями, прицепы с тяжелыми минометами, грузовики с боеприпасами и кухни двигались все быстрей, быстрей и быстрей!!! И мы старались внести свою лепту в быстрейшее завершение войны.

Глава II
Доставка десанта. Мукден освобождён! Пленение и интернирование императора Пу И.

Общедоступная информация.
     С 9 марта 1932 г. по 19 августа 1945 г. на территории Маньчжурии образовано и существовало государство Маньчжоу-го.
      В ночь с 18 на 19 сентября 1931 Япония, провокационно обвинив китайцев в разрушении в районе Шэньяна (Мукдена) полотна принадлежавшей ей Южно-Маньчжурской железной дороги, ввела войска на территорию Северо-Восточного Китая. Китайские войска, выполняя приказ гоминдановского правительства, не оказали сопротивления. В результате Япония в течение нескольких месяцев, почти беспрепятственно, овладела всей территорией трёх северо-восточных провинций Китая (в 1934 также провинцией Жэхэ) и создала там марионеточную администрацию, которая провозгласила в марте 1932 создание "независимого" Маньчжурское государство.
     Верховным правителем ("правителем-регентом") стал последний император маньчжурской династии Цин (правила в Китае в 1644—1911; формальное отречение от престола — февраль 1912) Пу И, связанный с японской разведкой.
    1 марта 1934 он был провозглашен императором Маньчжурское государство. Всеми делами фактически руководили японские советники и чиновники, занимавшие большинство ответственных постов. Большую роль в идеологической обработке населения играло созданное ими общество Сехэхой ("Общество согласия"), усиленно пропагандировавшее идеи "великой миссии Японии в Азии". Был установлен военно-полицейский режим.
    Фактически Япония, грабила естественные богатства Северо-Восточного Китая, создавала различные предприятия по добыче и переработке естественного сырья, производству чугуна, стали, синтетического топлива для своих военных нужд. Были введены системы сельскохозяйственных поставок, по низким ценам и трудовая повинность. Лучшие земли передавались японским колонистам.
     Жестокая эксплуатация и полицейские порядки вызывали сопротивление со стороны местного населения. С 1932 действовали многочисленные партизанские отряды, которые в 1935 были объединены в Северо-Восточную объединённую антияпонскую армию, возглавлявшуюся китайскими коммунистами. Однако к 1941 большая часть партизанских отрядов была разгромлена японцами. В пограничных с Кореей районах действовали корейские партизанские отряды.
     Глава государства Пу И (наместник в 1932—1934 г., император с 1934-1945 г.), фактически контролировался Японией и целиком следовало в русле её политики. Вооружённые силы Маньчжоу-го участвовали в 1938 в вооружённом конфликте на озере Хасан и в 1939 на реке Халхин-Гол.
    Император Пу И был захвачен на аэродроме Мукдена, десантниками Красной Армии, 17 августа.  Маньчжоу-го прекратило существование 19 августа 1945 г.

Почти ежедневно нам удавалось прослушивать передачи читинской или хабаровской широковещательных станций. Оперативные сводки радовали и торопили нас. Фронт успешно наступал.
 Напряжённые дни боевой работы продолжались. С раннего утра до позднего вечера, а то и в ночное время, мы выполняли боевые вылеты и перелеты. Военнослужащих и гражданских лиц, разных родов войск и разных назначений, горючее и смазка, особо важные пленные и «языки», заброска в тылы противника спецгрупп, тяжелораненые и многое, многое другое – это все перевозили транспортники.
Мой ангел хранитель неотступно оберегал меня, как в предыдущей, так и в настоящей войне. Некоторые друзья по училищу погибли. Многие мои однополчане, не сделали посадки, поле взлёта. Встречаясь с экипажами, я всегда узнавал, как дела в полку и всегда радовался: ни в людях, ни в боевой технике потерь не было! Господство в воздухе было полностью на стороне нашей авиации. Истребительная авиация надежно охраняла не только наши наземные войска, а сопровождала и прикрывала нас, транспортников, как на основных маршрутах полета к линии фронта, так и за ней в тылу противника. Но настороженность, внимание при перелетах с нашей стороны было всегда и наивысшим. Мы опасались возможного тарана со стороны японских камикадзе. Ведь они, как нам было известно, часто и довольно успешно таранили американские бомбардировщики, особенно летающие крепости. И американцы от этого несли ощутимый урон. Технические данные истребительной авиации Японии нам были известны. Немного позже я увидел истребители, бомбардировщики и транспортные самолеты Японии, убедился, что авиация Японии в своем развитии отставала, как от авиации США, так и нашей. Безусловно, ни самопожертвование, ни безрассудный фанатизм японских летчиков-смертников не могли восполнить отставания в конструировании и производстве.
В середине августа нами было радостно воспринято сообщение, что император Японии издал рескрипт о принятии Японией условий Потсдамской декларации. Точно никто из нас не знал сути требований этой декларации, но все были рады одному: прекратится напрасная кровопролитная война! Япония капитулирует!
В тот же день вечером я был огорчен и удивлен.
От офицеров наземной службы стало известно, что японцы с еще большим, чем в начале войны, фанатизмом стали оказывать сопротивление нашим войскам. В следующие два дня наш воздушный корабль, как и сотни таких же других, непрерывно курсировал во многие точки Маньчжурии. Чаще всего посадку мы производили на аэродроме небольшого китайского города Тунляо. Он располагался у крутого изгиба реки и был, плохо отличим от местности.
- Сегодня же возвратиться обратно, быть обязательно здесь,- получил я указание от начальника штаба полка, перед вылетом в Монголию с несколькими перебежчиками и пленными японцами. Это многозначительное «обязательно» резануло мой слух и заставило задуматься.
- Наверное, большое число тяжелораненых,- высказал предположение Николай Стрельцов, узнав об этом.
В сумерках была произведена посадка в этом труднодоступном, но уже довольно знакомом аэродроме. Еще в воздухе я был удивлен: почему на сравнительно небольшой площадке скопилось столь много боевой техники?! В течение всей войны с фашистской Германией, на одном аэродроме, такого скопления транспортных самолетов, мне видеть не приходилось.   
- Для чего такая скученность, что и посадку негде произвести,- полюбопытствовал я у командира полка после того, как доложил о выполнении задания.
- Николай, сын Ивана! Подождем утра,- похлопал он меня по плечу.
Во время и после ужина происходили радостные встречи с однополчанами. Более месяца со многими из них мы не встречались. Наши откровенные разговоры заканчивались тем, что высказывали одно и то же предположение: завтра, наверное, будет осуществляться крупная воздушно-десантная операция. А куда – загадка для всех. 
В полночь неожиданно к нам в самолет пришел заместитель командира эскадрильи гвардии капитан Герасимов, один из лучших летчиков полка.
- Нет ли у вас, братцы, белой краски? - негромко спросил он.
Его просьба показалась Стрельцову очередной шуткой, без которых, тот не обходился ни днем, ни ночью.
- Если бы вы спросили, товарищ капитан, есть ли у нас белое молоко, то для вас мы его обязательно достали бы,- ответил он, зная, что на каждом транспортном корабле имеется сгущенное молоко в банках.
- Идея! - громко крикнул гвардии капитан и, чувствительно хлопнув его по груди, убежал.
Этот короткий разговор прервал отдых и на долго рассмешил экипаж. Потом я стал размышлять, для чего вдруг среди ночи ему понадобилась белая краска? Эта задачка заставила меня одеться и пойти к нему. Весь его экипаж усердно работал! Сгущенным молоком наносились большие круговые полосы на плоскостях и фюзеляже самолета. Я не сам догадался, что они готовили свой самолет к парламентёрскому вылету. Вокруг собралось несколько сослуживцев, шло оживлённое обсуждение ночных работ.
Это известие обрадовало меня. Я понимал, что судьба Японии, конечно, предрешена и самое лучшее для ее будущего, это согласиться со справедливыми требованиями: прекратить военные действия и капитулировать. Напрасная, ничем не оправданная гибель тысяч людей – вот, что им ежедневно приносит дальнейшее сопротивление! О действиях нашей разведки, разведчиков мне никто не рассказывал. Но чем дальше я продолжал участвовать в войне, тем больше убеждался, наша разведка работает более оперативно, чище японской или, тем более, американской. Перевозя в Читу, Чойболсан и другие города японских шпионов, пленных и перебежчиков разных родов войск, догадываясь о работе нашей разведки, я понимал, что командование фронта располагает всеми необходимыми сведениями не только о нашем противнике, но и о наших союзниках.   
Еще до рассвета наш полк получил приказ: подготовиться к вылету в Мукден с десантными войсками!
На подготовку техники ушло мало времени. Нам представилась возможность обсудить с однополчанами сложившееся положение в Маньчжурии. Наши знания были мизерны, да и отчасти забыты, потому политработники во многом помогли нам. Они напомнили, что под командованием бездарного генерала Куропаткина русская армия в Маньчжурии в 1904-1905 годах потерпела ряд крупных поражений. Героическая Портартурская оборона, продолжавшаяся восемь месяцев, была отмечена массовыми подвигами, доблестью и отвагой русских солдат и офицеров.
Мукден – это крупный железнодорожный узел, основная военно-промышленная база японцев в Маньчжурии, город более чем с полутора миллионным населением, построенный по европейскому типу.
В феврале-марте 1905 года, из-за неповоротливости и нерешительности главного командования русской армии, было проиграно главнейшее сражение под Мукденом.
 Жаркий спор, недоуменные вопросы возникли, когда речь зашла о правителях Маньчжурии. То, что богатства недр этой чудесной земли хищнически эксплуатируются, что миллионы людей порабощены и доведены до истощения, а все их труды, творения отбираются и увозятся, было ясно. Это требовалось руководству Японии для осуществления своей разбойничьей политики мирового господства. Но кто в Маньчжурии до нитки обдирает народ, заставляет его жить в нищете и голоде, крадет все ценности? Само ли империалистическое правительство Японии или созданное им марионеточное правительство во главе с Пу И? На этот счет ходили разноречивые толки. Сошлись на том, что правительство Маньчжурии во главе с императором, по указке правителей Японии полностью занимается этим неслыханным разбоем, а потому и в первую очередь ответственно за ограбление и угнетение народа Маньчжурии. Кто такой Пу И? Его родословная? Сколько ему лет? Где его раскопали японцы? На эти вопросы вообще никто вразумительно не смог ответить.
- Вот, наверное, отыскали громилу-китайца! От одного его вида народ трепещет! Ему ничего не стоит убить, кого угодно повесить! Иначе как можно отнять все у людей, заставить их безропотно повиноваться,- возмущался и проклинал Гринько марионетку Пу И.   
- Конечно, если поставить на его место какого-нибудь пацана, то кроме слез ничего от него не получишь,- согласился с ним штурман. - Громил там, Арсен, отыскали и понасажали много. Один все равно бы не справился.
Прослушав этот разговор между штурманом и бортмехаником, я также пришел к заключению, что взяться за выполнение столь адских, нечеловеческих обязанностей мог только пройдоха, старый матерый зверь…
К самолетам начали прибывать десантные войска. Грузились под завязку, от взвода и более, с полным вооружением. Первым взлетел самолет-парламентер с генералом, в сопровождении автоматчиков. Вскоре, минут через двадцать, по установленной очередности начали взлетать и мы.
- Даешь Мукден! – требовательно, перед взлетом прокричал Стрельцов. - И чем быстрей, тем лучше! - продолжил я.
Моторы работали на пределе. Десантники притихли, волновался и экипаж. Самолёт не подвёл и оторвался от полосы в конце взлётной.
Стояло тихое, в голубой дымке утро. Через полтора часа, километров за 15, стал виден еще дремлющий Мукден, а вскоре показалась бетонированная полоса аэродрома.
- Сколько их тут замаскировано?! - удивился Арсен, рассматривая аэродром. Я тоже увлекся этим, надо было выбирать направление и место посадки. Левей бетонированной полосы по намеченному курсу в капонирах и на открытых местах рассредоточены более ста самолетов! В конце взлетной полосы находятся в боевой готовности около десятка, видимо, дежурных истребителей. Справа полосы – ангары, а в конце их – командный пункт. Вокруг аэродрома ведут огонь зенитные установки, которых атакуют наши истребители. А нам поставлена задача – «Сесть! Десант высадить!»
- Взлетают три истребителя! – прокричал Павел Ефремов, когда я заканчивал доворот на посадочный курс. Впереди идущие два наших воздушных корабля немного отвернули вправо, чтобы не столкнуться с врагом. Производить посадку они начали не на полосу, а рядом на грунт. Я быстро выполнил этот же маневр, готовясь сесть. На близком расстоянии мы разошлись с взлетевшим звеном истребителей. Едва начал приземляться наш второй воздушный корабль, как дикий ужас охватил меня: взлетает еще один истребитель японцев! Он сразу же уклонился влево, готовясь к тарану на земле, производит разбег прямо на садившийся самолет! «Через несколько секунд произойдет столкновение! Взрыв!» - хотелось крикнуть мне. Но однополчанин, не растерявшись, в критический момент дал газ, уклонился в сторону и чудом проскочил вперед. Японский летчик, видимо, не смог до конца выполнить безумный приказ своего начальства, провести тарант, убрал газ, а затем шасси. Истребитель, пропахал на брюхе, развернувшись на 1800, задымился. Я принимаю его за посадочный знак «Т» и правей рядом произвёл посадку.    
- Ух! Отлегло!.. Думал конец,- с трудом произнес Павел Ефремов после посадки.
Самолёт притормозили до минимума на развороте, а десантники начали прямо на ходу его покидать... Командиру группы я прокричал, чтобы подождал с высадкой, но он жестом показал, что надо очень срочно, иначе снимут голову. Останавливаться было нельзя, за мной на посадку заходили другие транспорты.
Самолет-парламентёр стоял недалеко от здания командного пункта. Мы подрулили к нему, а затем протиснулись между ним и ангаром.
- Командир! Посмотри сколько тут японцев! – вдруг встревожился Гринько, показывая в сторону командного пункта.
Я не подал вида, что слышу его, и чтобы не показать свою тревогу, занялся осмотром приборной доски.
- Эх, сколько их тут! - продолжал возбуждённо он.
- Ну, сколько? - вступал в разговор Стрельцов.
- Да разве ж их сосчитаешь? - показал он в конец ангара и на КП. - Уйма!
- Ну и черт с ней, с этой уймой! - улыбнулся штурман, - для любой уймы отыщется бездна.
Мы заглушили моторы, и вышли из самолета. Десантников наших и след простыл. Зенитные установки японцев умолкли, а наши самолеты, с малым интервалом производили посадки. Наблюдать это удивительное зрелище слаженной карусели было отрадно. Как привязанные к одной длинной веревке, самолеты на равных расстояниях висели в воздухе, снижались, производили посадку, освобождали полосу для других. Потерь с нашей стороны ни в людях, ни в боевой технике не было.
Только несколько первых самолетов, в том числе и наш, получили по 2-3 незначительных пробоины на плоскостях или фюзеляже. На аэродроме наступила мертвая тишина. Но ее неожиданно нарушили три японских истребителя. По моим предположениям, это те самые истребители, которые взлетали навстречу нам, при заходе на посадку. На высоте 150-200 метров они в разомкнутом строю подошли со стороны города. Вдруг первый, на границе аэродрома резко, почти вертикально перешел в набор высоты. Вскоре самолет потерял скорость, перевалился на крыло и вошел в крутую спирать. В центре аэродрома, столкнувшись с землей, истребитель вспыхнул как факел. Второй истребитель проделал почти то же, но упал и вспыхнул за пределами аэродрома. Третий – удалился в северном направлении.
- Жаль людей. Наверное, рулевое управление отказало,- едва выдавил старшина Гринько, хотя и он, и мы понимали, что это акт отчаянного самопожертвования, протеста.
На аэродроме, на несколько минут установилась тишина. Было слышно, как горят самолёты и щебечут птицы. Японские офицеры стояли по стойке «смирно», отдавая дань уважения погибшим лётчикам. Быстрей всех, от этих драматических событий очнулись японские солдаты. У командного пункта, ангара и у других военных объектов продолжилось столпотворение. Они с тревогой поглядывали на приземлившиеся наши воздушные корабли, суетились, ненадолго куда-то убегали. Я заглянул в ближайший от нашего самолета ангар: он до отказа набит мешками риса!
Недалеко от проходной командного пункта находилось около десятка наших общевойсковых и авиационных офицеров и намного больше – японских. Среди них я увидел капитана Герасимова. Со штурманом направляемся к нему, чтобы уточнить задачу. Но не прошли и десяти метров, как встревожились: три колонны вооруженных японцев, каждая около тысячи человек, по шоссейной дороге торопливо, строем приближались к зданию командного пункта.
- Возможно, нам лучше возвратиться к самолету? - немного замедлив шаг, прошептал Стрельцов.         
Я посмотрел на группу наших и японских офицеров. Появление японских солдат всеми ими было замечено, но они не проявляли беспокойства и вели непринужденную беседу. Мы подошли к ним.
- Как дела на парламентерском фронте? Что нам предстоит? - слегка улыбнувшись, спросил я Герасимова.
- Пока темная ночь. Но главное сделано! К тому же, говорят, где-то здесь в городе император Пу И.
- Неужели? - вырвалось сомнение у меня.
Но не успел он ответить мне и слова, как вдруг японские офицеры стали разбегаться, кричать, подавать руками какие-то команды! Из здания КП быстро повыскакивали солдаты и стали строиться в шеренги. Солдаты, освободив проезжую часть дороги, поспешила за ангары. Охрана КП засуетилась и торопливо открыла ворота центрального въезда.
«Что это все значит, что творится, что затевает наш противник?» - хотел я спросить у капитана. Но вдруг увидел колонну легковых автомашин, которая со стороны города приближалась к зданию КП, на большёй скорости.
- Ставленник Пу И, наверное, едет! – немного взволнованно, прошептал наш офицер-разведчик.
- Сейчас мы увидим этого старого деспота! Но как бы он не натворил здесь дел? – дернул за рукав меня Стрельцов. Я по-прежнему продолжал следить за приближающимися автомашинами. Они на большой скорости въехали на аэродром, остановились недалеко от нас и японских офицеров. Быстро открылись дверцы, и китайцы в штатском мгновенно повыскакивали из машин.
«Какой из них Пу И? Нет, он еще не приехал»,- разглядывая побледневших и трясущихся китайцев, определил я.
- Что-то не видно среди этих остолбеневших Пу И,- прошептал Стрельцов.
Вдруг моложавый, среднего роста, худощавый китаец стал падать. Его подхватили находившиеся рядом китайцы, а также и наши общевойсковые офицеры. Вся эта толпа людей неторопливо двинулась к самолету-парламентеру.
Не понимая, что творится, я жестом дал понять штурману, что надо идти к своему самолету.
- Запускай моторы. Кого пришлют или сами подбегут – забирай и за мной,- торопливо проговорил мне капитан Герасимов.
- А есть ли тут Пу И? - вдогонку спросил я его.
- Есть, у меня на борту, - не глядя на меня, махнул он рукой.
- Что, гражданскому парню плохо стало? В госпиталь его, наверное, повезут,- показал Гринько на самолет-парламентер, после того, как борттехник запустил моторы.
- Если тот парень – Пу И, то ему действительно должно быть плохо,- прокричал я ему.
- Его надо не в госпиталь, а в тюрьму, - так же громко дополнил меня штурман.

Общедоступная информация.
     Стремясь ускорить капитуляцию Квантунской армии, советское командование решило высадить в наиболее крупных городах Северо-Восточного Китая воздушные десанты.  Утром, 19 августа 1945 года, на аэродроме Мукден, был высажен десант 6-й гвардейской ТА в составе 225 человек, под командованием майора П.Е. Челышева. Кроме этого имелась группа военных контрразведчиков, из 30 человек, с задачей пленения Пу И.
      Уполномоченные военных советов предъявили представителям Квантунской армии требование о безоговорочной капитуляции и приступили к разоружению местных гарнизонов. В Мукдене группу парламентеров, прибывшую с десантом, возглавил уполномоченный Военного совета, начальник политотдела Забайкальского фронта генерал – майор А.Д. Притула.
 
С двумя офицерами нашей разведки и четырьмя китайцами, одетыми в штатское, мы взлетели следом за самолетом-парламентером. Вскоре в пилотскую кабину вошел капитан разведчик. Вид у него был бравый, ликующий. Непринужденный разговор завязался сразу.
- Сам черт не разберет, что творилось и происходит!? - развел руками Николай Стрельцов.
- Что правильно, то верно,- засмеялся разведчик. 
Я попросил его рассказать, что же все-таки произошло, и есть ли среди этих штатских пассажиров Пу И?
- Точно мне, как и вам, мало что известно,- заулыбался разведчик. – Возможно, кое в чем я только больше вас догадываюсь. Если это устраивает – могу рассказать.
Капитан сказал, что командованию фронтом было известно, что император марионеточного правительства Маньчжурии Пу И из Чанчуня перелетел в Мукден. В самое ближайшее время тот должен был улетать в Токио и вылет, как будто бы, откладывался из-за непогоды. Хотя возможно, он опасался за свою жизнь. Свидетелей убирают, а он был одним из главных свидетелей, в случае обвинения японских милитаристов. Поэтому вылет в Японию, наверное, в его планы не входил. От него юридически зависит многое: прекращение военных действий его войск, их безоговорочная капитуляция и другое, связанное с окончанием войны. Возможно, учитывая все это, командование фронтом приняло такое смелое решение: высадить воздушные десанты в Мукдене, Ганчуне, Харбине и других городах и тем самым ускорить решение этих важных для нас вопросов. Прибывший в Мукден на самолете-парламентере наш генерал, кажется, сразу встретился с японским командующим авиацией. Генерал объяснил ему цель своего прилета: принятие безоговорочной капитуляции японских войск. Командующий ответил, что лично он согласен на капитуляцию, но не уполномочен решать такие вопросы.
- В городе, в резиденции, находится император, только он может решить все это,- сорвалось у японского командующего с языка. Генерал потребовал немедленно доставить его к императору. Командующим была выделена автомашина, которая имела специальный пропуск, к столь высокой личности. Вскоре генерал с сопровождавшими его автоматчиками появился в резиденции императора. Неожиданно увидев русских, император сразу же потерял сознание. Ставленник Японии попросил, прежде чем сообщить свое решение, дать ему возможность проконсультироваться со своими министрами. Но совещание проводить он не стал! Вместе с министрами, адъютантами император Маньчжурии тайным выходом покинул резиденцию. Они срочно выехали на аэродром, чтобы улететь возможно к нашим союзникам.
- Что было дальше, - продолжил капитан-разведчик,- вы сами видели. Сравнительно молодой китаец, потерявший на аэродроме сознание, это и есть император марионеточного государства Маньчжоу-Го, ставленник Японии Пу И.
- Неужто!? - не поверил Гринько.
- Марионеточный правитель, - начал отвечать ему разведчик, - что прикажут, не задумываясь, выполняй! А то снимут, расстреляют, а на его место посадят другого. Армия, полиция – все в руках тех! Империалисты знают, как создавать видимость, за кого прятаться.
- Если не секрет, не сможете ли вы объяснить: откуда у вас такие подробные сведения за столь короткое время? – спросил я.
- Наивный вопрос, - рассмеялся разведчик. – Мне почему-то думалось, что летчики внимательны не только в воздухе, но и в разговорах. Я же вначале говорил, что догадываюсь. Да и притом не упускайте: генерала сопровождали автоматчики.
В районе Тунляо непрерывно патрулировали наши истребители. Мне думалось, что где-то поблизости временно разместился штаб нашего Забайкальского фронта. На аэродроме было тесно и шумно. Военно-транспортные самолеты долго не задерживались на одном месте. Они непрерывно курсировали в разные точки с десантными войсками, боевой техникой и другим. После посадки мы подрулили к самолету-парламентеру. Еще издали я заметил, что впереди него, метрах в тридцати, находятся привезенные из Мукдена, одетые в черные пиджаки, китайцы. Вскоре и наши гражданские пассажиры поспешили к ним. От начальника штаба полка я получил указание транспортировать десантные войска второй волны, в Мукден. Но так как десантники были еще на подходе, то решил этот небольшой промежуток времени провести с капитаном Герасимовым, который стоял невдалеке от пленников. Мне не терпелось узнать, что произойдет дальше с правителями Маньчжоу-Го. Капитан рассказал, что происходило с Пу И на борту его самолета. Сознание продолжительное время к нему не возвращалось. Бортмеханик дважды опрыскивал его водой, а затем жестами объяснял, что не следует так сильно расстраиваться, что его жизни ничто не угрожает. Император молился богу и охотно кланялся механику.
Вблизи от пленников находились двумя группами наши военнослужащие. Они тихо разговаривали между собой и изредка поглядывали на китайцев. Но китайцы, как казалось, не замечали русских. Все они были заняты своими «делами». Ставленник на одном месте не стоял. То он медленно широкими шагами недалеко прогуливался, то торопливо мелкими шажками топтался на месте, то вдруг задумывался и опускался. Министры и адъютанты непрерывно следили за его прихотями и раболепствовали. Они успевали прежде, чем тот садился, вытащить из карманов свои носовые платки и расстелить их на земле. Затем, окружив, размахивали руками, чтобы непослушные насекомые не вздумали сесть на столь важную особь. Эта льстивость, угодливость смешила и удивляла нас.
Вдруг неожиданно послышалось: «Едет!».
Я осмотрелся вокруг: кроме газика, приближавшегося на большой скорости, ничего движущегося не было видно. Взоры всех присутствующих были обращены к этой военной автомашине. Метрах в двадцати от пленников газик остановился. Командующий фронтом Малиновский вышел из него. Он неторопливо осмотрелся вокруг, а затем направился к китайцам. Император и вся его свита затрусили навстречу командующему. Казалось, в нем они видят своего единственного спасителя и защитника. Командующий поприветствовал всех, а затем трясущемуся ставленнику подал руку. Тот, словно проваливающийся в бездну, ухватился за нее и долго не отпускал. Через переводчика у них состоялся краткий разговор. Переданный командующим печатный лист бумаги Пу И не читал, а бегло глянул и торопливо подписал.
- Почему ни японские офицеры, ни японские солдаты не заступились за своих правителей Маньчжурии? Они, как казалось, даже были довольны, что русские увозят от них императора? - спросил Павел Ефремов после взлета.
- Кто по бумаге числится главным, тот пусть и отчитывается за всё горе народное. А они предпочитают отсидеться в кустах, - не дал мне ответить Николай Стрельцов.
Когда второй раз мы возвратились в Тунляо, то пленники, видимо, подлетали, а возможно и приземлились в Чите.
Через несколько лет, в Хабаровске, состоялся процесс, над 12-ю бывшими военнослужащими Квантунской армии, которые были признаны виновными в создании и применении бактериологического оружия, в нарушение Женевского Протокола 1925 года. Осуждены ефрейтор, офицеры и генералы, но Пу И   там не фигурировал, а жалко.
Вечером в окрестностях Мукдена появились наши танки, а на его аэродром перебазировалась истребительная часть. Мукден, как мне казалось, находился под полным контролем войск фронта.
Ужинали и ночевали в этом самом большом городе Маньчжурии. Японцев на аэродроме не было видно. Они, как позже я узнал, были разоружены и отправлены в свои военные городки. До глубокой темноты продолжались радостные встречи с однополчанами. Николай Стрельцов показал мне свой бортжурнал штурмана. Крупными буквами красным карандашом на нем было написано: «Решительность, поворотливость главного командования – невероятны! Исправлены ошибки прошлого. Мукден – освобожден!»
Ночью была слышна стрельба. Несколько дней спустя я случайно узнал, что это небольшое «недоразумение» между неразоруженными японцами: теми, кто был за капитуляцию, и их противниками. Без помощи наших наземных войск там обойтись не смогли.
На следующий день мы летали в разные точки Монголии, Маньчжурии, а к вечеру опять возвратились в Мукден. Однополчане, побывавшие в городе, делились впечатлениями о торжествах, ликовании горожан. Улицы полны людей. Пройти или проехать было почти невозможно. Каждый старался выразить свою радость, восхищение Красной Армией. Многочисленные толпы аплодировали, махали руками. Всюду красные флажки, плакаты, лозунги, приветственные возгласы. Музыка, песни и пляски на площадях. На колонны разоруженных японских солдат нападали возмущенные жители. Нашим солдатам приходилось их оберегать…             

Глава III
Доставка десанта, участие в освобождении Порт-Артура, порта Дальний.

        На третьи сутки в полдень над Мукденом нежданно-негаданно появился американский бомбардировщик «Либерейтор». Аэродром был полон наших самолетов, закончивших подготовку к вылету в порт Дальний – ближайший от Порт-Артура аэродром. «Либерейтор» летел на высоте 2,5-3 тысячи метров. Почти над аэродромом от него что-то большое отделилось и стремительно понеслось вниз. Я не сразу догадался, что падало на нас. Контейнер раскрылся на небольшой высоте и без учета ветра. Листовки в город не попали, а наводнили аэродром и примыкающие к нему поля. Американцы призывали горожан оказывать сопротивление японцам, а японцев – прекращать боевые действия и сдаваться. Меня удивило: неужели американской разведке до сих пор не известно, что наши войска уже третий день как находятся в самом большом городе Маньчжурии – Мукдене?
Звено Яковлевых, патрулировавшее над городом, замкнуло кольца над бомбардировщиком. Истребители начали настойчиво подавать команду произвести посадку здесь. Экипаж «Либерейтера» не заставил себя долго уговаривать. Выпустив шасси, самолет за небольшой круг снизился и благополучно произвел посадку. Выйдя из самолета, растерянные и удивленные американцы долго осматривались вокруг. Впечатление такое: они никак не могут понять, какими судьбами русские в таком большом количестве оказались в Мукдене! Видимо, эта растерянность началась у них еще в воздухе, так как они забыли сообщить своему командованию, что русские находятся в городе и принуждают их к посадке.
Не знаю по чьей инициативе, но около ближайшего ангара вдруг появилось несколько богато накрытых столов. Меня поразило: кто за столь короткое время успел додуматься до этого? Откуда взялось все необходимое, для торжественной встречи союзников по войне? Общевойсковые, а также авиационные офицеры, видимо, не собиравшиеся вместе с нами вылетать в порт Дальний, пригласили американцев к столу, чтобы отметить столь радостное событие. Экипаж «Либерейтора» охотно согласился, но по пути к столам их командир спохватился.
- Мне надо сообщить на базу, что с нами все «окей» и мы находимся в гостях у вас на аэродроме – в Мукдене. Мое командование будет очень беспокоиться,- озабоченно проговорил он. Общевойсковой офицер любезно объяснил, что ему не следует зря терять времени, тем более волноваться, так как нашим радистам уже дана команда, сообщить их командованию, о посадке самолета. Когда банкет был в разгаре, мы, до предела груженные десантом, производили взлет. Чтобы не возвращаться к этому бомбардировщику снова, скажу, что почти через неделю я возвратился из Читы в Мукден и был сильно удивлен: на аэродроме находилось два «Либерейтора»! Направляюсь сразу же к ним, чтобы узнать, для чего союзники пожаловали к нам опять в гости. Оказывается, один из них был все тот же бомбардировщик! Из-за случайного прокола колеса он все это время не мог возвратиться к себе на базу. Наше командование, узнав о случившемся, видимо, через посольство поставило в известность американцев. И вот сегодня самолётом им был доставлен подъемник и запасное колесо…

Общедоступная информация
     …22 августа, в 3 часа дня из Мукдена поднялись в воздух самолёты с десантом, прикрываемые истребителями. Вскоре часть самолётов повернуло к порту Дальний. Группу парламентеров, прибывшую с десантом, возглавил уполномоченный Военного совета генерал-майор Яманов А.А.
    Самолёты, сделав круг над городом и крепостью, один за другим опустились на лётное поле. Благодаря искусству лётчиков посадка прошла благополучно, несмотря на то, что аэродром был изрыт большим количеством воронок. Когда самолёты садились, ещё с воздуха было видно, как из казарм выбегали японские солдаты с оружием в руках и рассыпались по аэродрому, готовясь к бою. Иванов отдал приказ немедленно занять все выходы и захватить высоты. Десантники сразу разоружили несколько расположенных рядом частей гарнизона. Захватив грузовые и легковые машины, десантники направились в западную часть города, где находилась основная часть японского гарнизона. К вечеру подавляющее большинство гарнизона капитулировало. Начальник морского гарнизона крепости вице-адмирал Кобаяси сдался вместе со своим штабом.

В порт Дальний мы вылетели четвертыми. Был жаркий, малооблачный, ветреный день. Болтанка хорошо ощущалась. Более тринадцати тонн легко становило на крыло, бросало куда хотело. Приходилось все время исправлять положение самолета и держаться за штурвал, чтобы не выскочить из кресла. Мы везли десант, более взвода. При такой болтанке им приходилось несладко, но настроение у всех было бодрое и возбуждённое. Сопровождало нас большое число истребителей. Только один самолёт был атакован противником. Но сбить его не дали наши истребители. Получив несколько пробоин в плоскостях и фюзеляже, корабль продолжал выполнять задание. Зенитные средства японцев были подавлены и почти бездействовали. Только отдельные крупнокалиберные установки вели беспорядочную стрельбу. Через некоторое время мы неожиданно приблизились к своему ведущему экипажу. Я определил, что он держит малую скорость, и запросил по радио объяснить причину.
- Поврежден мотор. Не изменяйте режима полета. Выходите вперед. Выполняйте задание,- последовал короткий приказ. Так мы оказались ведущим экипажем. Мои опасения в отношении ветра были напрасны. В порту Дальнем он дул намного слабей и не очень мешал посадке. На аэродроме две посадочные бетонированные полосы. Расположены они почти перпендикулярно друг к другу и пересекаются ближе к северной стороне. Еще издали мы убедились, что на аэродроме ни самолетов, ни автомашин или чего-то движущегося нет, а на полосах, от начала до конца, находятся довольно высокие кучи. Это навело меня на мысль, что аэродром, возможно, заминирован! Высказывать свое предположение я никому не стал.
- Командир, аэродром, пожалуй, что заминирован,- внимательно глядя в окно, не очень тихо прошептал штурман.
- Выбор у нас богатый! - глядя на свой вытянутый указательный палец, заметил бортмеханик Ефремов. И мне захотелось подшутить над штурманом.
- А мы определим, заминирован он или нет.
- Интересно, как же это можно определить? - оживился Стрельцов. 
- Очень просто. Если бомбы начнут рваться после посадки, значит, наши опасения были не напрасны. Если нет – твои предположения ошибочны!
Весь экипаж разом рассмеялся. Стрельцов, видимо, не был доволен этим разговором.
- Шутка, конечно, вещь нужная, особенно если она уместна,- прищурился он. На посадку мы зашли с юга и произвели ее левей бетонированной полосы на грунт – на самое широкое между полосами место. На бетонированных полосах находились кучи песка и земли. Не успели мы выключить моторы, как наших десантников и след простыл: они скрылись за границами аэродрома.
- А если японцы сейчас начнут этот котлован накрывать артиллерией, минометами? – показал Гринько рукой на возвышения вокруг границы аэродрома. – Укрываться нам здесь негде.
- Не начнут! - слегка похлопал я его по плечу.
- Это почему же? Возможно, они заманивают?
- Японцы еще в воздухе начали бы нас обстреливать. А если хитрят, то будем драться до последнего! И если погибнем, придут, прилетят другие. Форпост России на Востоке все равно будет навсегда освобожден, русским!
Самолеты производили посадку и становились правей, а затем сзади нас. Десантники спешно покинули самолёты и бегом, без лишних разговоров, выдвинулись в сторону дороги. Часть десанта рассредоточилось. С правой стороны первого ряда остановился самолет, на котором прилетел генерал – руководитель воздушно-десантной операции. Вместе с общевойсковыми офицерами, переводчиками, сопровождавшими его, он отошел метров пятьдесят от самолета вперед и там образовал командный пункт. На аэродроме и вокруг него по-прежнему никого не было видно. Вскоре все же я заметил, что с западной стороны аэродрома, по направлению к нашему самолету, неторопливо приближается человек в белой рубашке и что-то катит впереди себя. Вместе с борттехником Ефремовым мы направились к нему. Худой, лет пятидесяти китаец с ребенком в коляске, радостно улыбаясь, приветствовал нас. Мы ответили взаимностью и пожали руку гостю.
- Имеются ли здесь японские войска? – показывая вокруг аэродрома, спросил я его.
- Капитан, близко – мало, мало есть, - китаец указал в северо-западном направлении. – Далеко – много, много есть,- показал он в сторону Порт-Артура. Мы проводили гостя к генералу и возвратились к самолету. Вскоре Стрельцов заметил, что со стороны, где китаец говорил имеется мало японцев, двое мужчин в белых рубашках довольно быстро приближались к нам. Направляемся встречать их. Два младших японских офицера, вооруженные наганами, приветствовали нас. Отвечаем взаимностью и пожимаем им руки. Больше понять или объясниться с ними мы не могли. Я попросил снять оружие и пройти к генералу. Через переводчика стало известно, что они командиры взводов, и подчиненные им взвода находятся в казарме. На аэродроме, кроме них, других воинских подразделений или частей не имеется. Войска гарнизона Порт-Артура находятся на удалении 6-8 километров отсюда и подчинены военно-морскому командующему.
- Имеется ли у вас связь с командующим? - спросил их генерал. Они ответили, что прямой связи с ним у них нет, но связаться через город могут.
- Передайте и, по возможности, быстрей, военно-морскому командующему, что я жду его здесь с подчиненными ему командующими родов войск. Вы же, после доклада командующему, оставьте в казарме суточный наряд, а остальной личный состав, без оружия, приведите сюда.
Офицеры ответили, что все исполнят, четко отдали воинскую честь и отправились выполнять приказание. Кто-то из офицеров, сопровождавших генерала, заметил: «Товарищ генерал, возможно одного из них следует вернуть и оставить здесь?»
- Где вы раньше были!?- сердито произнес он, гладя вслед уходящим японцам и тихо добавил:
- Сейчас этого делать не надо.
Мы ушли к своему самолету. Ветер утих. Знойная удушливая погода установилась над аэродромом. Арсен Григорьевич находился в тени под плоскостью и внимательно рассматривал все вокруг.
- Не танки ли это к нам приближаются? - вскоре указал он на западную окраину аэродрома. Мы насторожились. Три грузовые автомашины на малой скорости ехали к нам. Я был удивлен, когда за рулем увидел десантников, прилетевших вместе с нами.
- Где вы их взяли? – спросил я шофера-десантника с третьей автомашины.
- Трофеи! – замедлил он скорость. – Мы ведь контролируем шоссейную дорогу в Порт-Артур!
Вскоре на аэродроме показались японские офицеры со своими взводами. Шли они прямо к генералу. Я решил пройти на КП и послушать, что будут докладывать японцы. Японские офицеры доложили, что военно-морскому командующему они звонили, и тот обещал скоро прибыть сюда. Генерал поблагодарил, пожал им руки и попросил дать команду своим солдатам отдыхать здесь. Через полчаса на аэродроме показалась колонна легковых автомобилей. Военно-морской командующий поздоровался и начал представлять прибывших с ним офицеров штаба, командующего артиллерии, пехотных войск и других высших чинов гарнизона Порт-Артур.
Выслушав доклад, генерал обратился к командующему.
- Наши танковые и механизированные войска находятся на ближних подступах к Порт-Артуру. Мы не хотим, чтобы произошло никому ненужное кровопролитие, гибель сотен, а возможно и тысяч людей. Вы имеете соответствующие указания своего императора. Я прибыл, чтобы от имени и по поручению советского народа, его правительства и вооруженных сил предложить вам капитулировать. Сопротивление, самопожертвование с вашей стороны было бы напрасно, бессмысленно и ничем не оправдано. Пора подумать и о будущем Японии, и о своем будущем. Всякое благоразумие с вашей стороны будет должным образом оценено нашим правительством, не будет забыто и вашим подрастающим поколением.
Немного подумав, генерал продолжил:
- Всем вам будет гарантирована жизнь и неприкосновенность! Будет разрешено ношение военной формы, личного оружия и орденов. Ваши адъютанты будут находиться при вас. Ваши семьи – родители, жены и дети – будут находиться в указанных вами местах в полной безопасности. Если пожелаете, то они будут отправлены в Японию или другие места.
Глядя на внимательно слушавших японцев, он добавил:
- Вы должны знать: с семьями мы вообще не воюем. Беспокойства на этот счет у вас не должно быть.
Командующий осмотрелся, а затем спросил:
- Каким образом эти люди,- указал он на два взвода японских солдат,- оказались здесь?
Выслушав объяснение, он попросил отвести их подальше.
- Ваше имущество, личные вещи,- продолжил генерал,- будут сохранены. Если появится необходимость в их перевозке, то будет оказана бесплатная помощь.
Командующий задумался, а затем сказал, что ему надо провести короткое совещание со своими офицерами.
Отойдя метров на десять в сторону, они начали совещаться. Их разговор мне был слышен, но, не зная японского языка, я мог только догадываться, о чем они говорили. А по поведению, нервозности пехотного командующего я заключил, что в чем-то тот был не согласен с остальными.      
Вскоре японцы возвратились.
- Капитулировать мы согласны! Но у офицеров имеется много неясных вопросов, на которые они хотят услышать разъяснения сейчас, - как мне показалось, смущённо сказал командующий.
Генерал ответил на многочисленные вопросы японцев. Все они касались лично их. Выслушав ответы, они опять недолго совещались.
- Мы согласны капитулировать,- начал было командующий, но каким-то подчиненным ему офицером был перебит. Он быстро повернулся, хмуро посмотрел на своих присмиревших земляков, но говорить с ними не стал.
- Я здесь командующий! Мы капитулируем! Решение принято. Попрошу, изложите ваши требования капитуляции,- в конце довольно спокойно сказал он генералу.
- Во избежание случайных столкновений с наступающими нашими войсками все подчиненные вам наземные войска необходимо разоружить и отвести на удаление 20-30 километров от Порт-Артура, в малонаселенные безопасные районы,- начал генерал. Все военные объекты, государственные учреждения, склады должны вами охраняться до особого моего распоряжения. Для этих целей выделите минимально необходимое количество людей. Места отвода войск, расположение перечисленных объектов, отметьте на карте и представьте ее мне. Эти требования необходимо выполнить к четырем часам утра завтрашнего дня. В это же время вы все должны явиться ко мне сюда на доклад.
Затем генерал представил им майора Красной Армии.
- Он назначен комендантом гарнизона Порт-Артур,- показал генерал на майора,- и немедленно приступает к исполнению своих обязанностей. Надо сейчас же издать об этом приказ и довести до сведения всех, в том числе и подчинённым вам войскам. Морской порт, военно-морские суда, а также суда всех видов и назначений необходимо безотлагательно передать в его подчинение. Ни одно судно, будь то военное или гражданское, большое или малое, не должно покинуть прибрежные воды без разрешения коменданта! Все подчиненные вам суда, находящиеся в плавании, а также те, на которые ваш приказ будет действенным, надо немедленно вернуть в порт и передать в подчинение коменданта гарнизона. За выполнение этих требований вы, лично, будете нести ответственность!
Военно-морской командующий повернулся к своим подчиненным и начал о чем-то их спрашивать. Вскоре он обратился к генералу.
- Передача дел, связанных с управлением морского порта, представляет большую сложность и займет много времени. Мы не сможем за столь короткое время исполнить эти требования. По-моему, не следует проявлять излишнюю поспешность. Прием и сдачу дел порта лучше всего начать завтра с утра и по ведомости.
Генерал ненадолго задумался.
- Управление всеми делами морского порта надо немедленно передать коменданту! – он опять показал на майора. – Я еще раз повторяю: ни одно судно без разрешения коменданта не должно покинуть прибрежные воды и отвечать за это будете вы, лично. Эти требования остаются неизменными. В отношении других, а также вашей явки сюда можно изменить на более позднее время. Ну, допустим,- задумался он, - на пять часов утра.
Глядя на опечаленных и расстроенных японцев, генерал добавил:
- Ладно, явитесь все сюда на доклад к 6.00 и не минуты позже.   
Расставание с японцами было кратким, но подчёркнуто вежливым. Следом за колонной легковых автомашин, три грузовика с автоматчиками и вновь назначенным комендантом гарнизона Порт-Артур, отправились в город.
Понимая, что присутствовал при одном из ключевых событий этой войны, наверное, был сильно возбуждён и ещё долго не покидал это памятное место, обсуждая с сослуживцами увиденное. Два звена истребителей, более полка военно-транспортных самолетов продолжали оставаться на аэродроме, ждать 6.00 утра. Капитулируют ли японцы, выполнят ли они свои обещания, или передумают и начнут боевые действия – это, конечно, волновало всех нас, и было главной темой разговоров. Весь личный состав авиадесанта был в состоянии непрерывной боевой готовности.
Солнце в ту ночь, как казалось, решило с нами не расставаться. На западе оно не садилось, висело высоко. Лишь только в полночь на севере краем коснулось горизонта и неудержимо устремилось к зениту. И это было как никогда кстати.
После позднего ужина или раннего завтрака, неизвестно от кого, среди экипажей вдруг распространился слух, который долго потом обсуждался: вроде есть приказ подготовиться к вылету на аэродромы Японии!
Мы с Николаем Стрельцовым рассматривали имевшиеся у нас карты, рассчитывали расстояния, время полета до разных городов Японии. В конце концов пришли к выводу, что если этот слух соответствует действительности и вскоре будет вылет, то половина самолётов, находящихся сейчас в Дальнем, сможет принять в этом участие. Только необходимо будет проделать небольшую работу: слить горючее с одних и им дозаправить другие. Чтобы не возвращаться позже к этому, хочется сказать: неделю спустя по радио прослушал сообщение о действии наших союзников. Соединения союзного флота – около 400 судов и 1300 самолетов, базирующихся на авианосцах, направились во внутренние воды Японии в направлении Токио. А дня через три после этого я опять услышал, что американцы только что начали высадку своих войск в Японии.
Мне вспомнился этот пронесшийся слух и подумалось: такую операцию мы могли выполнить намного раньше и успешней американцев. Но, видимо, это не входило в планы нашего главного верховного командования.
Вечером от генерала поступило распоряжение: представить списки находящихся здесь экипажей.
- Неужели нас наградят!?- узнав, радостно воскликнул Гринько.
- Если Порт-Артур будет освобожден, встречать тебя земляки будут при ордене! – вполне серьезно сказал борттехник Ефремов.
В самолете все еще было душно. Я решил отдыхать вместе со старшиной Гринько, который, молча, лежал на чехле под плоскостью и просматривал аэродром вокруг.
- Командир, рано утром, наверное, будет вылет. Вы отдыхайте в самолете, а я один буду охранять,- посоветовал он. Я ответил, что вылет обязательно будет, отдыхать надо бы, но в самолете душно и спать пока не хочется. Мы продолжительное время молча лежали. Мне почему-то стала представляться его жизнь с четырех-пяти лет и до настоящего времени. Знал я Арсена с 1942 года, когда он прибыл к нам в полк и был зачислен в наш экипаж. В его личном деле мало что значилось: родился в 1915 году, образование – 8 классов, холост, в армии с 1937 года, окончил школу младших авиаспециалистов. Но по поведению, скупым рассказам о себе, обращению с товарищами и старшими о нем можно было сказать больше. В работе усталости Гринько не чувствует. Свои обязанности знает до автоматизма. Самолет любит особой любовью.
- Ты поздоровайся, а потом рот разевай! – обижался он на тех, кто ругался вблизи самолета. В полете, перед вылетом Гринько чувствует себя напряженно. Часто проявляет инициативу, хотя порой и не совсем грамотную. Правда, это бывало из-за его слабых знаний теории полета, которую ему и не обязательно было знать. Если вблизи взлетной полосы находится препятствие, он не может равнодушно отнестись к этому.
- Командир, ты одному мотору дай больше газа, а другому меньше. Пусть самолет сам, на всякий случай, отворачивает от препятствия.
- Арсен Григорьевич, - объяснял я ему, - тогда мы вообще можем не взлететь или уклонимся при взлете, или после отрыва заденем плоскостью о землю.
- Неужели? – удивленно разводил он руками,- тогда меня не слушайте, а взлетайте, как учили.
Старшим по возрасту и воинскому званию он слепо верит. И чем серьезней ему говорят, тем внимательней он относится к этому. Шутки, в его понятии, не могут исходить от старших. За это вначале над ним зло шутили, а он очень обижался. С младшими и равными в звании Гринько почти не дружит, а ведет себя с ними довольно странно. Если кто-нибудь из них попросит нож, ложку или кружку, то старшина никогда не решит этот вопрос сразу. Начнет вспоминать все, что знает, слышал об этом человеке. Затем определит, для чего тому вдруг понадобился этот предмет, вернет ли он ему, и где он сам будет находиться в это время. Лишь только после всех этих рассуждений он начнет что-то предпринимать. Когда зовут, Гринько не откликается сразу. Он обязательно определит, кто его зовет, зачем, что он сделал такое, раз понадобился этому человеку. Однажды из-за этого он чуть не стал посмешищем своих товарищей.      
Старшина тогда дежурил по стоянке самолетов. Инженер эскадрильи дал ему новую повязку дежурного. Через день инженер возмутился: дежурные носят все ту же старую повязку!
- Кто позавчера дежурил по стоянке самолетов? – начал он сердито спрашивать рядовой и сержантский состав на построении. Гринько, конечно, сразу догадался, что это его касается, но не отзывается, определяет, что случилось. Инженер вторично переспросил. Ответа не последовало. Солдаты начали шептаться, вспоминать, кто дежурил. Инженер в третий раз переспросил об одном и том же. Однополчане к тому времени определили, что в тот день дежурил старшина Гринько.
- Гринько, что молчишь? Ты же дежурил! – сразу раздалось несколько голосов.
- Ну, я. Повязку я передал сменившему меня дежурному, а почему ее не носят, не знаю,- смущенно смотрел он на инженера…
С ранних лет Гринько стал сиротой. После смерти матери он перестал учиться в школе и поступил на работу в МТС. С мачехой с первых же дней не ужился. После призыва в армию решил навсегда порвать с родным домом. Краткосрочный отпуск в 1940 году проводил в своем родном селе, недалеко от Полтавы. С родителями не встречался, а провел несколько вечеров с любимой девушкой. Она ласково и сердечно относилась к нему, несмотря на необоснованные придирки, обиды с его стороны. Уезжая, он оставил ей наказ: вести себя хорошо, через год вернется, и будут справлять свадьбу. Война помешала. Переписка у них продолжалась до 1942 года. Почему она перестала отвечать, что с ней произошло, ему не известно. Возможно, осталась на оккупированной территории, но он почему-то твердо уверился, что она вышла замуж. Других предположений для него не существовало.
- Она, наверное,- убеждал я его не раз, - куда-нибудь эвакуировалась и утеряла твой адрес.
- Номер полевой почты ей известен. При желании она легко могла меня разыскать,- отвечал он.
- Дай адрес ее местожительства, фамилию, имя, отчество, постараюсь разыскать,- настойчиво просил я его.
- Делать этого не надо. Она вышла замуж, и тревожить ее всякими извещениями не следует,- уныло отвечал он тогда …
- Арсен Григорьевич, скоро, наверное, окончится война, - после долгого раздумья тихо сказал я ему.
- Конечно. Век она продолжаться не может,- так же тихо прошептал он.
- Ты как думаешь: продолжать служить или увольняться и ехать домой?
- Женюсь, а потом поеду в родное село,- уверенно проговорил он.
Его столь быстрый ответ навел меня на мысль, что все это время он определял, о чем я с ним буду говорить, и приготовился к ответам.
- Но чтобы жениться, надо время для знакомства: год-два, ну, хотя бы полгода!
- Зачем так много времени? Хороший, скромный человек, как блестящий на солнце предмет,- сам отыщется. Как только такого встречу, сразу и женюсь.
- Но можно легко ошибиться в таком «блестящем предмете»,- хотелось возразить мне.
- Ошибки в таком деле, командир, быть не может,- уверенно произнес он. – За меня ни отвечать, ни краснеть не придется.
- А почему ты не хочешь оставаться на сверхсрочной службе в армии? Что, не любишь авиацию?
- Зачем так: не любишь?! Авиацию я обожаю. Она мне во многом помогла и в будущем поможет. Я ведь и тракторист, и комбайнер,- заулыбался он. – Сейчас без знания техники настоящим хлеборобом не будешь!
Не знаю, спал ли остаток ночи Гринько, но когда в пять утра я проснулся, то он о чем-то беседовал с борттехником Ефремовым. Вскоре весь экипаж был в сборе.
Приедут ли в назначенное время японцы – это волновало каждого, хотя вслух никто об этом не говорил. Без пяти шесть легковые автомашины показались на аэродроме. Никто из нашего экипажа не присутствовал при довольно продолжительном докладе японских военнослужащих генералу. Потом гости уехали и часов в одиннадцать, раза в два большей группой, возвратились обратно. Я получил приказ отвезти в Читу семь высших японских военнослужащих с их адъютантами и личными вещами. Когда начала производиться посадка в самолет, я заметил в числе пассажиров военно-морского командующего – бывшего командующего войсками гарнизона Порт-Артур. Вскоре, после взлета, улыбающийся Николай Стрельцов протянул мне свой бортжурнал. Красным карандашом, крупными буквами на нем было написано: «Порт русской славы и доблести – освобожден!»
Чита ждала нашего прилета. На аэродроме было много людей и автомашин. После посадки, в самолете, ко мне, через переводчика, обратился бывший командующий войсками гарнизона Порт-Артур. 
- Я никогда не летал на самолетах, моим домом был корабль, потому переживал и волновался перед вылетом. Этот длительный перелет вами так блестяще выполнен, что не заметил, что нахожусь в воздухе. От души благодарю вас за это. Мне хотелось бы оставить вам хоть какой-нибудь памятный подарок. Надеюсь, вы понимаете мое теперешнее положение и не осудите.
Я ответил, что понимаем и разделяем его волнения, что не стоит проявлять излишние хлопоты, так как это мой долг.
- Мы очень рады, что первое знакомство с авиацией у вас оставило столь чудесное воспоминание на будущее. Это и есть для нас памятный подарок,- с легким лукавством в конце сказал я ему. 
На следующий день мы возвращались из Читы в Мукден. В эфире начали передавать экстренное сообщение нашего радио:
«Воздушно-десантные войска Забайкальского фронта высадились в Порт-Артуре!»
- Напутали,- прослушав, не поверил Гринько,- это наверное про военно-морские.
Дней через пять товарищи делились со мной своей осведомленностью о разговоре генерала с японским руководством, в 6.00 утра, после той памятной ночи.
На доклад, говорили они, прибыли все, за исключением пехотного командующего. Вместо него приезжал заместитель-полковник. Пехотный командующий не то покончил с собой, не то сильно порезался....
 Требования капитуляции выполнялись, но с большими потугами. Несколько судов ночью тайком отплыло к берегам Японии.

Глава IV
Окончание войны. Мукден. Чжанбэй. Китайский базар.

Весть об окончании войны с Японией дошла до нас не 3-го а 5-го сентября. Выполнив специальное задание с посадкой в Зинганских горах, мы возвратились в Мукден. Хотя уже нескольку раз был на аэродромах Мукдена, Гачуня, в Харбине и других населённых пунктах, но в самих городах, за исключением Тунляо, не был. Желание посмотреть, познакомиться с городом, горожанами высказывал каждый. Причина, чтобы нас не посылали дня 3-4 на выполнение заданий, была, и я решил ею воспользоваться. В общей сложности за официально объявленное время войны экипаж налетал более 240 часов, что в среднем составляет около 10 часов в день. Надо было основательно осмотреть материальную часть и выполнить кое-какие регламентные работы. На аэродроме нас встречал, как и в Чите, сержант Шингелия.
- Я уже всех вас обогнал – стал капитаном,- радостно улыбаясь, торопил он. Я догадался, что однополчанин был в городе, встречался с китайцами, которые, по старой традиции, называют всех наших воинов капитанами.
- Чем занимаются горожане? – весело спросил его Ефремов.
- Все от мала до велика – торгуют, жарят, парят. Никто не работает! Не поймешь: сколько живет, где спят, чьи дети, - заключил он. От души насмеявшись, мы со штурманом отправились разыскивать штаб полка.
Моя просьба была удовлетворена: три дня было в нашем распоряжении! Предупредив экипаж, что завтра будет вручение наград за боевые действия, мы с Николаем Стрельцовым на автомашине, которая шла на вокзал, решили, не откладывая, побывать в городе.
 Мукден, видимо, как и в первые дни освобождения, выглядел празднично. Красные флажки продолжали висеть на каждом здании, ветхой лачуге.
Казалось, для прикрытия своих преступлений перед народом некоторые вывесили их. Многотысячная, пестрая толпа непрерывно двигалась по улицам. Заметив автомашину, люди останавливались, с любопытством рассматривали, махали нам руками, что-то высказывали. Среди толпы было множество полуголых людей. Они, поддерживая за спиной котомки, снимали свои соломенные шляпы и приветливо ими нам махали. Трамваи почему-то были не в моде – полупусты. Немного позже я узнал, что ими китайцы, как правило, не пользовались. Это доступно было только японцам! Я не мог понять, что за люди приветствовали нас: китайцы, японцы или корейцы. Уж очень, казалось, все похожи были друг на друга. Только месяц спустя я привык их различать по особым признакам. Китайцы обязательно остановятся, внимательно осмотрят и выслушают, сделают, как казалось, никчемный низкий поклон. Японцы – те стараются пройти незамеченными. Ниже ростом, коренастые, в узких глазах блестят черные, как угли, зрачки. В обращении, думается, скрывают затаенное коварство. Машину мы покинули на привокзальной площади и оттуда начали знакомство с горожанами и городом. Но не прошли и ста метров, как вдруг послышалось рыдание, крик. Вскоре женщина с двумя малыми детьми и со скарбом подбежала к нам. Смахивая слезы, она, как было легко догадаться, просила нас о помощи. Мне подумалось, что к ней не достойно отнеслись близкие или прохожие. Мы успокоили женщину, детей, попросили любопытных горожан разойтись и показали, куда надо идти. Женщина откланялась и поспешила в сторону вокзала. Только через час я узнал, что эта японка – жена какого-то японского военнослужащего. Вскоре мы столкнулись почти с такой же картиной. Молодая женщина с грудным ребенком, который находился за ее спиной в специально приспособленном мешке, с маленьким чемоданчиком, рыдая, подбежала к нам. Она стала показывать то на свой чемоданчик, то куда-то вдаль. Мы не сразу догадались, что у нее кто-то отобрал другой чемодан и убежал. Успокоили ее, посочувствовали и объяснили, что наши поиски будут безрезультатны. Показали, чтобы она шла, куда ей надо и ничего не боялась. Но женщина не отходила от нас. Она стала просить проводить ее. Мы переглянулись и следом за женщиной, молча, пошли на вокзал. От офицеров комендатуры я узнал, что некоторые оставшиеся без мужей жены японских военнослужащих, не ожидая общей команды, сами решили уезжать в Японию. Места жительства всех семей японских военнослужащих им не известны, поэтому и происходят такие недоразумения. В настоящее время комендатурой принимаются срочные меры, чтобы оградить этих беззащитных от насилования, разбоя и грабежа.
Снова идти и знакомиться с городом, у меня не было желания. Свои намерения я высказал Николаю, и вскоре мы на той же автомашине возвратились на аэродром.   
В пути меня неотступно преследовала мысль: почему горожане, на глазах которых совершается такой разбой, не препятствуют, а, молча, созерцают или проходят стороной? Мне пришлось заключить, и в этом я не ошибался, что коренным жителям японцы причинили столь много зла, страданий, что те рады обрушить хоть часть гнева на их семьи.   
Вечером нашему экипажу вручили, где только не побывавшие, долгожданные письма. Мы прочли их и уселись, где кто мог, строчить ответы.
Одно из писем было от брата Леонида, после увольнения из флота, по состоянию здоровья, он лечился и проживал в Пятигорске. Неунывающий оптимист писал, что живут голодно, но весело. Я порадовался за него, хотя старая обида, ещё не зарубцевалась. Девушки выбирают не только красивых, но и успешных. Так поступила и моя подруга, ушла к старшему брату. Наверное, по этому, пересилив свою лень, разгильдяйство, назло ему и ей, закончил аэроклуб, военное училище, стал лётчиком. Второе письмо было от мамы. Она беспокоилась, переживала и советовала, как все мамы. От этого на душе становилось теплей, радостней. Понимал, это бескорыстная, материнская любовь. Третье письмо, от друга по военному училищу. Его война уже закончилась, он просто занимался боевой подготовкой, летал, а в свободное время встречался с подружкой. Ему можно было позавидовать.
Я сравнительно быстро написал три письма и подошел к Стрельцову. Понурив голову, тот сидел за своим штурманским столиком.
- Что, Алексеевич, случилось? - похлопал я его по плечу и не сразу услышал ответ.
- Да вот фокусничает, - обиженно стал говорить он. – Видите ли, с родителями ей надоело, скучно.
И он рассказал, что его любимая девушка-невеста вдруг надумала ехать к брату, который находится в Германии в составе оккупационных войск. 
- Да, ревность лишает здравого рассудка. По-моему в этом нет ничего особенного. Пусть съездит, погостит. А думать, что так поступают ветреные, не серьезные – не стоит. После долгих лет дружбы и ожидания вам теперь невозможно ни забыть, ни покинуть друг друга.
- А откуда известно, какая она?
- Конечно,- перебил я его, - Светлану я ни разу не видел и знаю, только по твоим рассказам. Но если она знает твоих родителей и поддерживает с ними переписку, а ты знаком и переписываешься с ее родителями – это говорит о многом. Это даже в какой-то мере обязывает вас быть вместе. Честно говоря, я тебе завидую. Мне грустно, что нет ещё той, которую бы назвал своей подругой.
- Что этой тупице объяснять,- вступил в разговор Павел Ефремович, который сидел в кабине пилотов и слышал наш разговор. – Она ему почти открытым текстом намекает: чтобы быстрей приезжал или вызывал к себе.
- Ты, Паша, всегда «вовремя» вставляешь свои пять копеек в разговор. Лучше бы родителям чиркнул лишний раз пару слов.
- А ты, Коля, лучше бы расспросил: пускают ли всех, скучающих, на оккупационную территорию?
Нужно, ведь, специальное разрешение. А пока его добьешься – десять раз свадьбу можно справить!
Я согласился с Ефремовым и вышел из самолета прогуляться. Но думы о друге и боевом товарище – Стрельцове не давали мне покоя. Я переживал за его душевные волнения. Николаю Алексеевичу 25 лет. Это чуткий, общительный и превеселый парень. Великолепно сложен, красив, с чудными голубыми, частенько заглядывающимися на барышень, глазами. В трудную минуту не пройдёт мимо, окажет помощь, проявит сострадание, поддержит, не будет скупится на ласковые слова. После окончания военного училища служил в тяжелобомбардировочной авиации. Совершил много боевых вылетов. Дважды награжден орденом «Боевого красного знамени».
Их боевой экипаж постигла тяжелая трагедия. Над оккупированной врагом территорией, ночью, был подбит самолет. С большим трудом они дотянули до своего аэродрома. И вдруг самолет в воздухе вспыхнул! ... Лишь один Стрельцов спасся на парашюте. Приземление у него было в населенном пункте и не удачным. Получил тяжелые ушибы, сломал ребро. После излечения в госпитале его направили к нам в полк и зачислили в мой экипаж.
На следующий день мы довольно основательно познакомились с Мукденом. Позже я был во многих больших и малых городах Маньчжурии и везде находил и много общего, и много разного, интересного, в жизни коренных жителей.
Всюду среди китайцев страшная бедность, горе, страдание. В каждой комнатушке невероятная скученность, сутолка. Живут и на чердаках, и в подвалах, и в глинобитных низких лачугах, и под открытым небом. Несколько глиняных горшков, нары покрытые тонкой циновкой, две-три длинных, но узких подушки, набитых травой, несколько рваных одеял – вот, пожалуй, и все богатство китайской семьи. Трудолюбия, усидчивости им не занимать. Не будь японского «варварского грабежа», они бы создали себе достойную жизнь.
 Китайские части города все в ветхих строениях и узких грязных улочках. К убогим, редко двухэтажным лачугам, прилипли дворовые пристройки, фанзы без окон, шалаши. Кругом бойкая торговля, шум, гам, перебранка. Сколько живет там людей, учесть невозможно. Никакая перепись не даст желаемого результата. При похоронах, как правило, китайцы нанимают молодых голосистых женщин – плакальщиц. Частенько обливая лицо водой, те всю дорогу попеременно голосят по усопшему. Свадьбы празднуют в харчевнях. Там произносятся остроумные короткие тосты. Невесту везут в дом к жениху по самой длинной дороге. За жену следует уплатить довольно солидную сумму денег, что для многих на всю жизнь остается мечтой. В благоустроенных, утопающих в зелени загородных районах, тревожно проживали свою жизнь японцы. Ряды низких, покрашенных в серый цвет домиков были приютом этой отчаянной военщины! Я не раз заходил в их дома и всегда опасался удариться головой о притолку. И каждый раз меня бросало в дрожь: это не дом, а западня!
Спустя десять дней после официального окончания войны было получено задание вывезти тяжело раненых из Чжанбэя. При оборудовании самолета под санитарный вариант и подготовке к вылету у меня возникли недоуменные вопросы. Почему раненые так долго не госпитализированы? Разве еще продолжаются военные действия? Такие же вопросы были и у других экипажей. Ответ был – война продолжалась. Каждый день были небольшие стычки, с применением оружия, были раненые и погибшие. Война была окончена, только на бумаге.
Чжанбэй, расположен на удалении 180 километров от Бэйпина (Пекина) и около тысячи – от Чанчуня, в который к тому времени перебазировались мы. Чжанбэй – малый провинциальный городишка, чисто китайского типа. Пока мы там находились, я познакомился с его окрестностями и жизнью коренного населения. Никогда не приходилось видеть более забитый обездоленный и нищий народ! Крайне изможденные лица, казалось, отвыкли выражать радость, не видели счастья. Мужчины с трудом доживают до 30 или 40 лет. Из-под соломенных шляп, опасливо нахлобученных на лоб, едва обозначается в косых кротких глазах жизнь. Цепляясь за мать, по узким улочкам, тащутся голые ребятишки. Как прокаженные боятся толпы, так и китаянки боятся встречи с чужеземцами, особенно военными. Наглость, жестокость и бесчеловечность по отношению к ним, видимо, сделали их такими. Одежда на многих женщинах до того стара и изношена, что непроизвольно думается: в чем же разница между одетой в эти лохмотья и совершенно без них? Всюду ничем не прикрытая нищета, которая не только режет глаза, но и так щиплет сердце, что весь содрогаешься.
Я заходил в жилища местных жителей. Не в каждой жалкой лачуге есть окна. А о стеклах для них, как и о кроватях, столах и стульях не могло быть и речи. Это недоступно китайской крестьянской семье. Конура, куда через щели проникают тусклые лучи солнца, нары, покрытые циновкой, пара горшков – вот, пожалуй, и все, что заработано не одним поколением. Только на многолюдных торговых местах все же слышится жизнь: охрипшие голоса уличных продавцов, да несмелый гомон прохожих. Продаются дыни, земляные орехи, семечки, длинные огурцы. Завидев русского, эти нищие люди суют ему в руки орехов, огурец или дыню – все, чем богаты они. Невозможно без глубокой горечи, сожаления смотреть на порабощенный и забитый народ!
Встречал нас на поле, приспособленном под аэродром, капитан-снабженец кавалерийской части с группой солдат. Он сразу же предупредил, что доставка тяжело раненых для эвакуации задерживается и вылет намечается на завтра в первой половине дня. Приняв самолет под охрану, он разместил нас в давно пустовавшем просторном и обветшалом строении. Мы так и улетели, не определив, под что оно использовалось: казарму, клуб, школу или хлев? После обеда, который привозили нам, я побывал в расположении одной воинской части. Стало известно, что здесь находятся преимущественно монгольские и наши кавалерийские войска. Второй день как умолкли ожесточенные бои. Японцы, занимая выгодные позиции возвышенного, сильно укрепленного района, согласились прекратить сопротивление и капитулировать. Несколько дней велись переговоры и, как казалось, успешные. Затем неожиданно с их стороны было нарушено перемирие, что повлекло за собой человеческие жертвы. Три дня потребовалось, чтобы окружить и заставить противника сложить оружие. Пленные солдаты были довольны, что кругом установилась тишина, что с бредовой идеей морового господства все покончено. Один из них, еще совсем молодой, внимательно смотрел на мои награды.
- Гитлеру капут! – показал я на медаль за победу над фашизмом.
Он заулыбался, посмотрел на своих присмиревших соучастников, а затем одобрительно закивал головой. Вскоре многие японцы захлопали в ладоши.
На следующий день все проснулись рано. Солнце косыми лучами пронизывало прогнившее строение и возвещало о начале дня.
Предприимчивые жители организовали около нас небольшой базар. Они восторженно приветствовали наше появлением, видимо, были довольны тем, что их надежды оправдываются. Юани у меня были, и я решил угостить орехами экипаж. Отданные мной бумажки долго и недоверчиво рассматривались продавцом. Он подозвал своих соседей и стал с ними совещаться.
- Капитан, моя далеко ходи нету, - показал он на свои худые и исцарапанные ноги. Я сразу же догадался, что имеющиеся у меня юани здесь не в ходу и попросил извинения. Китаец стал низко кланяться, как казалось, заплакал и предложил горсть орехов. Я поблагодарил за великодушие человека, но отказался их взять. Мне думалось: небольшая кучка орехов – все состояние бедняка!
Ожидая завтрака, мы делились своими впечатлениями от посещения накануне вылета базара в Чанчуне, а затем рассказывали, кто и что купил на нем. Базар в Чанчуне – это излюбленное место отдыха горожан. Его посещают не только, чтобы сделать покупку или продать, за небольшую плату там, под открытым небом, можно развлечься коротким содержательным представлением, посмотреть довольно хитрые фокусы, послушать, что ждет тебя в будущем, погадать. Встречи и знакомства, душевные невзгоды и радости жизни, новости, да и просто посмотреть на народ – это все происходит и узнается на нем.
- Арсен Григорьевич, что молчишь? Похвастайся своими покупками,- обратился Николай Стрельцов после того, как все рассказал о своих. Старшина заулыбался.
- Я ведь на разную дрянь деньги не сорю. Только необходимое.
Как всегда неторопливо он открыл свой небольшой чемоданчик и стал в нем рыться.
- Как, хорош? - спросил он, показывая темно-синий в елочку шелковый отрез на платье.          
- Если на старухе думаешь жениться, то, как никогда, конечно, кстати,- пошутил, никому не дав высказаться бортрадист Шахов, чем рассмешил нас.
- Разбирался бы ты в модах! - возмутился Гринько и опять начал поиск в чемоданчике.
- Ну, а этот? - сказал, показывая светло-салатовый с черными полосами отрез. Глаза его блестели, а вид был торжествующий.
Все обступили его, начали хвалить, ощупывать и рассматривать. Вскоре Ефремов удивленно поднял брови.
- Братцы, присмотритесь! Что же он купил?
Каждая узкая черная полоса состояла из плохо различимых, близко расположенных концами друг к другу, знаков фашистской свастики. Смеху не было конца.
Арсен загрустил.
- И здесь эти черти людям спокою не дают,- едва выдавил он.
- Не печалься, Арсен Григорьевич, пригодится самолет вытирать. А убытки мы тебе сообща возместим,- подбодрил я его, зная, что от одного он никогда не возьмет деньги.
- Я угощу вас всех сейчас орехами,- повеселел Гринько.   
Он быстро взял этот отрез, вылил из ведра питьевую воду и отправился на базар. Мы последовали туда же и метров с десяти стали наблюдать за ним. Арсен отдал отрез китайцу и показал, что желает обменять его на орехи. Тот одобрительно кивнул головой и начал неторопливо ощупывать, пробовать на зуб, затем, помочив конец слюной, крутить. Потом передал отрез рядом сидевшему китайцу, который проделал почти то же и передал следующему. И так продолжалось до конца всего ряда. Гринько стоял на одном месте и смотрел, как его чанчунская покупка переходила из рук в руки. Китаец, который один среди всех этих бедных жителей умел немного говорить по-русски, объяснил ему, что он сам бы купил этот отрез, но не придумает, что с ним делать, куда применить. Гринько ответил, что это же хороший подарок жене. Китаец рассмеялся: - «Наша никто об этом не знает и в такой не ходи».
Жители не приглядывались, из чего состоят черные полосы, и, конечно, не догадывались, почему продается отрез. О фашистской свастике эти люди, как казалось, и понятия не имели. Они только ощущали в повседневной жизни его гнет. Действительно, что делать человеку с таким материалом, если у него помимо дома, швейной машины еще и ниток нет. Вскоре один китаец подозвал старшину, одобрительно махнул рукой и, видимо, сказал: ладно, я выручу тебя, дам орехов. Он положил отрез под себя и неторопливо набрал неполную пригоршню орехов. Медленно, как казалось, слушая звон и считая орехи, он стал высыпать их в ведро. Затем загадочно посмотрел на Арсена и проделал то же. Далее китаец задумался и стал чесать затылок. И улыбка, и досада разом подступили ко мне: он не имеет никакого представления о ценах. Никогда в жизни не приходилось прицениваться или тем более покупать что-то подобное. Платить копейку или сто рублей – это ему не известно.
Китаец, в третий раз, набрал горсть орехов и стал смотреть на нас. Мы не смогли удержаться от смеха. Он счел это за какой-то подвох. Быстро высыпал из ведра свои орехи и возвратил владельцу отрез. Это делалось так поспешно и комично, что и мы и десятка полтора находившихся там жителей все от души громко рассмеялись. Некоторым из них это даже показалось небольшим представлением или фокусом, и они от удовольствия начали хлопать в ладоши. Повеселел и Арсен.
- Люди хоть и не знают, но правильно делают, что не берут. Грех на душу надевать нельзя,- радостно махнут он рукой.
- Не в моде фашистская свастика. Недоброе предчувствие легко познается людьми,- заключил штурман.
Завтракать Гринько не стал, а торопливо собрался и один ушел к самолету. Когда мы пришли на аэродром, то около старшины едва заметно дымился пепел костра.

Глава V
Полет в Пекин. Откровения о Блюхере. Оказание «помощи» руководству компартии Японии.

Так неожиданно скоро окончившаяся война, казалось, изменит характер и напряженность нашей работы. Но ничего подобного не произошло. Как и прежде, даже более ответственно, мы продолжали выполнять задания.
За это время экипаж претерпел и приятные, радостные изменения, и был отмечен за боевые действия. Летчик, младший лейтенант Никонов, был назначен командиром экипажа в третью эскадрилью и повышен в воинском звании. Вместо него прибыл летчик только что окончивший военное училище. Меня назначили командиром отряда. Все офицеры экипажа награждены орденами, сержанты медалями.
- Точно такая же,- сравнивая и рассматривая полученную медаль «За боевые заслуги» с ранее имевшейся, не глядя в глаза товарищам, прошептал Гринько. Мне подумалось, что старшина не удовлетворен своей наградой и к этому у него имеются все основания. Только за одну заботу об экипаже, инициативу, привязанность к земле ему, помимо медали, стоило бы вручить орден. Чем-то невероятно тяжелым сдавило грудь.
- Арсен Григорьевич, все еще впереди,- едва выдавил я,- служивый человек всегда заслужит.
- Николай Иванович, вы не так меня поняли,- упавшим голосом заговорил он. - Я малый человек и за свои боевые дела, конечно, справедливо отмечен. Как только будет разрешено увольнение, я поеду, о чем вам известно, в родные места. Безусловно, с орденом это было бы и правильней, и приятней. 
- Арсен Григорьевич, поверь: я первый буду прокалывать дырку на твоей парадной гимнастерке,- свел наш разговор на шутку Николай Стрельцов.
Почти ежедневно мы бывали в разных городах. До нас стали доходить слухи, что начала активизироваться деятельность иностранной агентуры. Шпионаж, диверсии, подстрекательства, ложные слухи, даже нападение на одиночных советских военнослужащих. Неоднократно публиковала статьи об этом и армейская газета «Советский лётчик».
Возвратившись из Приморья, мы решили побывать на чанчуньском базаре – этом самом многолюдном, обращающемся в шумное поселение месте.
- Кому надо отдавать белье в стирку? Давайте его мне,- обратился перед уходом Гринько к экипажу. Все охотно откликнулись на заботу старшины. Вскоре мы отправились в город. Старые, давно укоренившиеся порядки, несмотря на строгое их запрещение, возрождались не только в этом, но и других городах. Под разными вывесками и предлогами оживали публичные и игорные дома, кабаре, бары и другие «увеселительные» учреждения. Продавалось все: совесть и честь, душа и тело, не говоря уже о контрабандных товарах. Это деньги – презренные бумажки так дурно действовали на давно искалеченную жизнь бедных людей. Одним – большинству – они несли голод, зло, несчастье и бесчестье. Другим – немногим темным дельцам – легкое обогащение, праздную жизнь, звериное наслаждение. 
На следующий день нами был неожиданно получен приказ: срочно вылетать в Северный Китай, для оказания помощи нашему экипажу, совершившему вынужденную посадку. Перед вылетом поступило дополнительное указание: если на месте вынужденной посадки к нашему самолету подойдут японцы, то немедленно прекратить всякое оказание помощи, усадить прибывших на борт и тотчас же вылететь обратно. Если местные власти или какие-либо лица будут чинить нам препятствия и захотят задержать японцев, то совместно с другим экипажем, принимая любые необходимые меры, оградить их и целыми, невредимыми доставить в Чанчунь.
Узнав об этом, старшина ушел за бельем, которое отдавал накануне в стирку. Вскоре, расстроенный, он предстал перед нами.
- Квартира пуста. Неизвестно, куда девался японец с женой и сестрой. Пропало наше белье,- безнадежно махнул он рукой.
Вдвоем направляемся к серому низкому ряду домишек, где когда-то прозябали японцы. Квартира, куда он отдавал белье, была действительно пуста. Другие – на замках и опечатаны. Мы постояли среди умолкшего, напоминающего кладбище места и направились обратно.
- Что, пропажу ищите? - спешил к нам старший лейтенант разведчик.
Вскоре он открыл одну из опечатанных квартир, и Гринько из большой кучи белья стал выбирать наше. От разведчика стало известно, что иностранная агентура и здесь хотела наладить работу своих пособников. Союзники по войне ничем не брезговали. Японских шпионов, военнослужащих, разных бродяг и проходимцев – всех они использовали в своих «национальных» целях. Японец, принимавший в стирку белье, был военнослужащим – инженером по радиотехническим средствам. Он изъявил желание поделиться своими небольшими знаниями в этой области и попросил разрешения с женой с сестрой временно поселиться здесь. Его просьба была удовлетворена. Вскоре запугиванием, угрозами его вынудили заниматься шпионажем, а в квартире организовали целое шпионское гнездо. Чтобы замаскировать шпионскую деятельность, была организована прачечная. Среди ряда веревок, на которых сушилось белье, была протянута проволока – антенна для передатчика. Первая же их передача была засечена нашими пеленгаторами. В момент второй -  шпионы были пойманы с поличным.
- С вида такие чуткие, внимательные и добрые. Если нет денег, то можете совсем не платить или отдадите позже. Кланяются, благодарят, что даём заработать на пропитание. Вот они какие! - возмущался старшина Гринько, узнав, чем занимались в квартире японца.
Назначенный вылет начался штатно, но через два часа полета нас возвратили и приказали подготовиться к вылету в Бэйпин.
В Бэйпине никто из однополчан до этого не был. Узнать многое интересовавшее нас об этом городе не представлялось возможности. Но одно все твердо знали: официальная власть принадлежит там Чан Кай-ши, а на деле хозяйничают американцы.
Получив указание вылетать в распоряжение нашего посольства, мы приняли на борт майора, двух автоматчиков и покинули Чанчунь. Километрах в двухстах от Бэйпина нас неожиданно окружили американские истребители. Пара из них близко, на большой скорости пролетела над нами. Резкий, разрушающий удар потряс самолет! Казалось, металл не выдержит и развалится. Но воздушный красавец все же справился со столь большими для него перегрузками. Он, как лебедь среди стаи коршунов, продолжал лететь по курсу. Хотелось отругать воздушных хулиганов, и я пожалел, что не имеется данных, на которых осуществляют между собой связь эти пираты. Как военный эскорт, вплотную приблизившись к плоскостям самолета, истребители продолжительное время сопровождали нас. Улыбающиеся, самодовольные лица были хорошо видны. Я рукой показал, что нельзя так близко верхом пролетать над самолетом! Летчик ближнего истребителя заулыбался, утвердительно закивал головой, а потом стал показывать: не то это не он, не то это не его личное желание. Мне подумалось, что вероятней всего – второе. По доброй воле настоящий летчик так никогда не поступит.
На центральном аэродроме Бэйпина находилось более трехсот самолетов разных типов и назначений, из них пассажирских – около двухсот. Связи с аэродромом посадки у нас не было, поэтому мы не стали зря кружиться, а произвели посадку на ближайшую полосу. Протиснувшись сквозь плотные ряды транспортных самолетов, подрулили к зданию КП и метрах в тридцати, правей, остановились. Меня тревожил вопрос, как сообщить в посольство о нашем прилёте, но был приятно удивлен, когда заметил среди снующих автомашин и военных, гражданские лица. Соотечественники, махая руками, спешили к нам. Оказывается, сотрудникам посольства было известно о вылете самолета и они с нетерпением ожидали нашей посадки. Вскоре, разместившись на четырех легковых автомашинах, мы отправились в город. У ворот проходной американские солдаты остановили наш кортеж и довольно придирчиво начали заглядывать в автомашины. Увидев русских военных, они начали кого-то звать. Лет двадцати восьми, довольно упитанный, среднего роста сержант представился нам. Говорил он, на смеси русских и украинских слов, с американским акцентом, но мы его понимали прекрасно.
- Я украинец, Гордиенко Василь, из Приднепровья,- радостно пробасил он и убежал. Вскоре он возвратился с небольшим мешочком и стал показывать его содержимое.
- Это земля – Днепровская! Ее подарил мне покойный отец. Я храню эту семейную реликвию всегда при себе. Она мне приносит счастье.
Узнав, что мы несколько дней пробудем здесь, он сказал, где служит и обещал обязательно прийти к самолету.
Заведующий хозяйством посольства, с которым мы ехали в одной машине, знакомил нас с достопримечательностями города и отвечал на вопросы. Бэйпин, в переводе «Северная столица» оказывается, основан около трех тысяч лет назад! Это колыбель китайской культуры, науки, промышленный город почти с двухмиллионным населением. 
Еще с давних времён, он разделен на две части: северную – внутреннюю и южную – внешнюю.
Северный – внутренний город обнесен сказочной стеной: более 10м толщиной, 13м высотой и 24км длиной!
Мы проезжали через туннель этой стены и поражались ее величием. Несколько столетий он назывался Пекин. В настоящее время город разросся и далеко расширил свои границы. Но горожане, как казалось, не были удовлетворены таким расширением. Грустные, высохшие от солнца лица не проявляли интереса ни к окружающему, ни движущемуся. Потупив голову, плохо одетые люди боязливо куда-то спешили. Завидев снующих по тротуарам военных американцев, они почему-то обходили их стороной или сворачивали в ближайший переулок. Рикши в очень коротких трусах, мимо скопища которых мы не раз проезжали, как в глубокую полночь, распластавшись, лежали на своих тележках. Наш «гид» сказал, что их недавно спровоцировали устроить демонстрацию протеста против русских.
Выражалось недовольство: русские, не пользуясь услугами рикш, создают безработицу в Китае. И на этот раз, а особенно позже – в Чунцине, я убеждался, как американцы борются с безработицей среди этого угнетенного народа. Вот изрядно подвыпившие американцы решают повеселиться. Договариваются, на какую сумму денег они спорят, и каждый выбирает, на свой взгляд, самого быстрого рикшу. Садятся в тележки, берут кнуты и по команде заставляют китайцев их везти. Изможденные, обливаясь потом, голодные рикши бегут, не щадя своих сил. Страх перед грозными хозяевами, несколько обещанных юаней – это вынуждает их развлекать, исполнять прихоти пьяных. Беспощадный зной душит бегущего. Кровеносные сосуды черными шнурами выступают на темно-желтом теле. Если рикша отстает, то американец хлещет, точно зверя, китайца по исхудалому телу кнутом. Затравленные люди забывают обо всем. Как животные, они оправляются на ходу или у колеса на дороге, на виду многочисленной публики! Не говоря о последнем, но и прибежавший первым не всегда получает обещанное жалкое вознаграждение, за адскую победу…
В городе витал дух обмана, лжи и упадка. Развешенные по большим домам, учреждениям, скверам портреты, расплывшегося в улыбке, как казалось, двадцатилетнего Чан Кай-ши, не могли сгладить этого впечатления.
Советское посольство располагалось в довольно массивных, красивых, утопающих в зелени зданиях, которые как сказали, были построены на средства России еще во времена Екатерины. Экипаж поместили в двух просторных богато обставленных мебелью комнатах. Посол, посетивший вскоре нас, интересовался самочувствием, перелетом и жизнью в Маньчжурии.
- Что вам известно о белогвардейском атамане Семенове? - в конце беседы спросил он. Я рассказал о тех слухах, которые доходили до меня. Что вместе с сыном Колчака и генерал-лейтенантом, как будто, начальником разведки квантурнской армии, он собирался на пароходе удрать из Дайрена в Японию. Но в порту все они были задержаны. Выслушав, посол сказал, что если он не получит подтверждений, что Семенов доставлен в Хабаровск, то обязательно вместе с нами полетит в Маньчжурию.
- Уж очень много тяжелых у него преступлений перед Родиной! Подлеца надо обязательно судить,- гневно заключил он.             
Появилось свободное время и я решил прогуляться по территории посольства. Она обнесена массивным забором и с давних времен называется «Русской колонией», наверное потому, что здесь очень много русских. Подавляющее большинство из них любезно здоровались, даже по китайским обычаям кланялись, говорили, в какой квартире живут, приглашали заходить в гости. Вскоре я узнал, что состав посольства мал, а встречавшиеся мне русские – эмигранты. Почти все они приняли наше подданство и, спасаясь от грабежей, разбоя, даже убийств, снимают свободные квартиры на территории посольства. Китайские правители, русских эмигрантов, под свою защиту не брали. Поэтому их благополучие и жизнь, всегда находились в опасности. Особенно ухудшилось их положение с приходом, в эту разграбленную страну, американцев. Русские, как принято там говорить, были деловые люди. Они, в большинстве своем, содержали разные животноводческие фермы, рестораны, небольшие магазины или лавки. Некоторые имели малые цеха или кустарные мастерские. В годы Великой Отечественной войны русские эмигранты производили сборы, делали крупные добровольные пожертвования для детей Ленинграда, Одессы и других городов, пострадавших от нашествия фашистского ига.
Вечером, в честь нашего прилета, посольством было решено организовать небольшой банкетик и провести его в одном из ресторанов, содержали который русские. Я, да и весь экипаж, были удивлены такому гостеприимству. Возможно, работники посольства решали свои задачи, а мы были только предлогом.  Кстати, название этих ресторанов стали, правда недавно, очень символичны: «Интернационал», «Коминтерн», «Товарищ» и другие.
Вместе с Николаем Стрельцовым и сотрудником посольства мы ехали все на той же автомашине и с ранее знакомым мне шофером – Хоно. Его загадочное имя, как и весь он сам, меня заинтересовало. С виду этому русскому мужчине было лет сорок. Шатен, среднего роста, коренастый, владеет французским, английским и китайскими языками. Внимателен, немного замкнут, хорошо знающий свое дело работник. Машина, которой он управлял, казалось, была приучена к инстинктам. На малых перекрестках она плавно и незаметно разворачивалась. По узким улочкам безопасно и быстро, как ручная собачонка, проскальзывала мимо непрерывно снующих людей. Я пригласил его поужинать вместе с нами.
- … очень рад бы, но боюсь оставлять автомашину,- озабоченно ответил он. Я огляделся: три автомашины, на которых были доставлены остальные члены экипажа и сотрудники посольства, уехали обратно.
- Закрой ее на замок и хотя бы немного побудь с нами,- начал уговаривать я его.
- Мне не хочется объяснять, почему оставлять автомашину опасно. Это долгая история. Но ладно, согласен, остаюсь,- махнул он рукой.
Полная в расцвете лет симпатичная русская женщина радостно встретила и пригласила нас к столу. В ресторане, кроме экипажа, сотрудников посольства и обслуживающего персонала, никого не было. Вскоре худой, болезненного вида русский мужчина несмело представился каждому из нас. Это был муж цветущей хозяйки ресторана. Позже, он делился со мной своей трудной судьбой. Его жизнь прошла в страшной бедности, скитаниях и болезнях. До восьми лет, жизнь он вспоминает, как райскую. А потом, уже здесь, семью начисто ограбили, при этом был убит отец. Мать не только его и младшую сестру, но и себя не могла прокормить. Через год она умерла, оставив им, двоим, стены, отданные под залог. Сестру взяли на воспитание незнакомые русские. Где она сейчас, ему неизвестно. Начались его скитания и бродяжничество по разным городам Китая. Много лет жизни он провел в тюрьмах и на каторжных работах. Болезни, побои всюду сопровождали его. Два года назад он собирал милостыню и случайно зашел в этот ресторан.
- Эта благородной души женщина,- указал он на хозяйку ресторана,- приютила, согрела и решила сделать меня счастливым. Но ни она, ни я счастья не обрели. Детей у нас нет и, видимо, никогда не будет,- хотел окончить он свой рассказ. Но я спросил: «Где родились и жили ваши родители, до приезда сюда, в Китай?»
- Мне не хочется об этом вспоминать,- страдальческими глазами он смотрел на меня. – Конечно в России, на Урале и не из бедных людей…  Фамилия наша древняя, это моя тайна....
Богато накрытые столы были сдвинуты вместе, в углу просторного зала.
- Не только покушать, но и попробовать все невозможно, - бросил приятный комплимент Стрельцов, Александре Петровне хозяйке ресторана.
- Я так рада видеть у себя русских, что готова понести любые расходы,- приятно улыбалась женщина.
После первого тоста, по ритуалу которого у нас дома всегда были положены бурные аплодисменты, я обратился к своему соседу Хоно.
- Вы так гоняете машину, что с вами опасно ездить,- засмеялись мы вместе.
- Можете не опасаться. Все будет в порядке!.. Мне даже большие люди доверяли свою жизнь,- неожиданно добавил он.
- Если не секрет, кто же эти большие люди? - полюбопытствовал я.
- Я ведь был личным шофером Василия Константиновича Блюхера! – с гордостью произнес он.
Я стал вспоминать, что мне известно об этом военачальнике. По сообщению печати – два слова: «враг народа». По доносившимся слухам, пересказам – «японский шпион», имеющий виллу и большой капитал в Токио. Во время военных событий на Дальнем Востоке как будто дал заведомо преступное приказание, из-за чего погибла целая рота солдат!!
- За что его арестовали? – прошептал я.
- Об этом мне хотелось бы у вас спросить. Такой преданный делу народа, революции человек, предателем никогда не был и не мог быть!  Хотя, честно говоря, правду знают многие, но не всем она нужна... Был талантлив во всём. Глупость человеческая границ не имеет, но это было другое, московские бездари боялись за своё благополучие. Разведка наша проиграла, или возможно подыграла японской и немецкой... Чан Кай-ши буквально молился на своего советника Зой Всеволодовича! Победы в  «Северном походе», на счету моего маршала! Зависть и подлость. Знаю, в 38-м его не стало, но как он был нужен в 41! Такого позора для России, он бы не допустил... Грустно Николай.... 
Он говорил возбуждённо, отрывисто, нездоровый блеск в его глазах пугал. Чувствовалось, на душе у него накипело, а поделиться, наверное, ни с кем не мог.
- А как вы сюда попали? - не сразу спросил я его.
- Когда мне стало заметно, что близкие товарищи Василия Константиновича куда-то бесследно стали исчезать и очередь начала доходить до меня, решил покинуть Дальний Восток. 
Хоно встал и сказал, что выйдет посмотреть, на месте ли автомашина. Мне не хотелось его отпускать, а все расспрашивать и расспрашивать. Позже я еще дважды встречался с этим человеком и всегда сожалел, что не удержал в этот вечер, чтобы поговорить до конца по душам, узнать, почему у него столь странное имя? В другие прилеты у меня не было возможности для такой беседы. Я поспешил за ним. А автомашины нигде не было видно.
- Я так и предполагал. Уже много раз меня так жестоко, непростительно наказывают,- с досадой начал говорить он. - Кто украл машину, мне не известно. Не хотелось бы, но придется воров сполна наказать…. Здесь крадут, грабят, продают и покупают все, что угодно. Если надо, американцы украдут любой пистолет, автомат, танк, даже самолет. Лишь бы платили деньги. За несколько долларов они совершат любое преступление!
Я попросил его не расстраиваться из-за похищенной машины, пообещал поговорить с послом и всю ответственность взять на себя.
- Этого делать не следует. Это не изменит моих намерений. Одно лишь попрошу: никому из сотрудников посольства не рассказывайте, что у меня украли машину, а главное – послу, - уходя, добавил он.
Чтобы не возвращаться к этому позже, скажу: на третий день утром, минут за 10 до вылета, на миниатюрном, малолитражном автомобильчике к самолету неожиданно подкатил Хоно и сразу поспешил ко мне.
- Как дела? – не дал я говорить ему, намекнув об украденной автомашине.
- Все в порядке, можете не сомневаться! Даже с запасом,- показал он на малого красавца. – Командир, забери его на память от меня. Мы на руках эту вещь мигом втолкнем в самолет.
Мне подумалось, что переправить в Россию автомобильчик стоило бы, особенно для подарка какому-нибудь автомобильному заводу. Но, не окончив с одним делом, о чем будет известно позже, не стоит впутываться в другое, и я наотрез отказался.
- Все равно я подарю его Родине! – показал он опять на автомобильчик.
Вскоре, после незаметного ухода Хоно, в ресторан вошли три американских солдата. Кинув небрежный взгляд в нашу сторону, они взгромоздились на высокие крутящиеся стулья у прилавка, без разрешения взяли стоявшие на полках витрины бутылки виски и начали пить, не закусывая. Вскоре мелодии бранных песен заглушили зал. Солдаты были голосистыми, но не имели слуха. Я подошел к ним и пригласил пройти к нам. Притихшие, о чем-то долго переговаривались, а потом пошли за мной. Мы угостили их коньяком, заставили закусить и предложили папирос. Они повеселели, стали с любопытством рассматривать наши папиросы, а затем жаловаться на свою нелегкую солдатскую жизнь. Несмело в дверь протиснулся американский офицер. Увидев своих солдат, он сразу же удалился. За ним, не рассчитавшись с хозяйкой за выпитое у прилавка виски, солдаты-союзники быстро поднялись и ушли. Хлопотливая хозяйка подсела к нам и начала жаловаться на свое убыточное дело.   
Оказывается, американские офицеры и солдаты никогда вместе в одном ресторанчике не веселятся. Если первыми вошли солдаты, то офицеры не имеют права заходить сюда и наоборот. Они выгоняют друг друга, из-за этого у них частенько бывают скандалы, драки, даже с применением оружия. Нередко случается, когда американцы не платят деньги за обслуживание. Убегают или, в лучшем случае, просят подождать несколько дней.
- Рассчитываться они никогда не приходят. Я сама хожу к командиру части и требую уплаты денег. Редкий раз мне удается добиться своего и то, если должник не из богатой семьи. С богатыми командир не хочет портить отношения.
На следующий день мы осматривали самолет, заправляли его бензином, маслом и подготавливали к вылету в обратный путь. Китаец, который заправлял наш самолет, был военнослужащим армии Чан Кай-ши. Услышав русскую речь, бензозаправщик заулыбался.
- Моя русский тоже мало-мало знает. Жил Харбин.
Я пригласил китайца в самолет, угостил яблоками, конфетами и довольно продолжительное время беседовал с ним. Звать его Бо Шу. Ему 42 года, родился в Нанкине. Подростком покинул родителей и перебрался в Маньчжурию, где многие годы работал в разных городах. Более трех лет жил в Харбине, где, как с радостью вспоминал, познакомился с русскими, которые помогли ему устроиться на хорошую работу. Скопив небольшой капиталец, Бо Шу перебирается опять в Китай, где за почти все свои сбережения устраивается в армию. Женат, имеет четырех малых детей, живет недалеко от аэродрома, в глиняной фанзе.
Приходил и украинец-сержант Гордиенко Василь. Мы и его пригласили в самолет, угостили всем, что было. О себе он говорил неохотно и коротко. Но из скупых слов можно было заключить, что отец его был приднепровским помещиком. Напуганный революцией 1917 года он бежал во Францию, затем перебрался в Америку, где и настигла его смерть. Сам Василь о своей Родине мало что знает, хотя и много, как говорил, интересовался об этом в Америке. Он начал расспрашивать, как у нас живут, чем занимаются, сколько зарабатывают, кому принадлежат фабрики, заводы, земли, в частности днепровские.
Арсен Григорьевич, уроженец тех же мест, долго отвечал ему на все непонятные вопросы. В конце я добавил:
- Живут у нас люди не все одинаково, эта разница незначительная. Каждый получает за свой труд. Жизненный уровень не высок, так как войны и другие внешние причины заметно влияют на это. Мы отстраиваемся и думаем зажить хорошо!
- А как народ живет у вас? - потом спросил я его.
- Живет хорошо, - не очень оживился он. – Все есть и сколько хочешь.
- Где работал и сколько получал? - продолжал любопытствовать я. Ответить на этот простой вопрос ему было трудновато. Видимо безработица частенько касалась его.
- Работал я перед уходом в армию на автомобильном заводе,- задумался он. - Если хорошо поработать месяцев пять-шесть, то можно весь остаток года, не работая прожить.
- Есть ли у тебя автомашина, холодильник, свой дом или квартира? Для нас, своя личная легковая машина, это предел мечтаний. Холодильник, я видел только в магазине! У вас говорят, это в порядке вещей? - включился в разговор Павел Ефремов.
- Пристрастия к этим вещам я не имею,- хитро отделался он.
- Что заставило тебя пойти на военную службу, поехать в Китай? - продолжил я.
- Но как же, почти все так поступают! Хорошо здесь платят,- оживился он. – Служба не так уж тяжелая. Можно погулять, поразвлечься, кое-что приобрести на память. Организовать, если голова варит, бизнес.
Его ответ подтвердил мои мысли: не от хорошей жизни в Америке он, бывший наш земляк, поехал в Китай приобретать кое-что на память.
Расстались мы довольные друг другом и нашей беседой.
- Проезжая проходную, разыскивайте меня и заходите в гости. Буду рад вас видеть, - уходя, прокричал он.
- Нужен ты нам, как утопающему камень, - после его ухода произнес Павел Ефремов. Через день он признался, что был не прав, так как Гордиенко действительно нам понадобился и кое в чем даже помог, правда, неумышленно.
При подготовке к полету мы уточняли, какая погода ожидается на ближайшие два-три дня. Американские метеорологи заверили, что целую неделю туманов не предвидится. Малооблачная, жаркая погода надоест нам всем. Их прогноз, как позже мы убедились, вполне оправдался. Жаль, что не всегда так правдива они говорят, о чем будет вестись особый разговор.
Заходили мы с Николаем Стрельцовым и в комнату предполётной подготовки американских и китайских летчиков, на командный пункт, откуда осуществляется руководство полетами. Мы узнали, что почти все транспортные экипажи, которые базируются здесь, - смешанные. Командир экипажа – американец, а все остальные, с грустным видом – китайцы. Китайцев без конца обучают, провозят, вывозят, а самостоятельно летать по трассам не доверяют. Перелеты, командование экипажем, не говоря уже выше, - это все не разрешалась хозяевам страны.
Позже, когда советские оккупационные войска стали готовиться покидать пределы Маньчжурии, а полноту всей власти передавали представителям правительства Чан Кай-ши, я видел, как эти наспех сколоченные экипажи доставляли свои войска и в каком состоянии у них находилась лётная техника. В ясный и безветренный день два таких экипажа, до предела груженые войсками, столкнулись над аэродромом! Около шестидесяти трупов без всяких правил погребения, не говоря уже о солдатском уважении, были наспех зарыты старым японским бульдозером в большой яме. И это не единичный случай. Вынужденные посадки из-за отказов материальной части, катастрофы, аварии, поломки – это все сопровождало то торопившихся облачиться властью, то отказывавшихся от нее. Их самолеты были в крайне запущенном состоянии. Ремонтировать, выполнять регламентные работы, устранять неисправности – никто из экипажа не хотел, да и видимо не мог. Едва заправив самолет бензином, их техники спешили к кнопке стартера. Летчики же добросовестно следом выполняли заповедь «перед вылетом не забудь сесть в самолет». Многим из них запустить моторы так и не удавалось. Те выскакивали из самолета и начинали махать руками друг на друга. Если б не наши техники и летчики, которые не могли оставаться равнодушными к варварской эксплуатации техники, запускали им моторы, заставляли сливать отстой, меняли свечи, регулировали зажигание, клапана и другое, что ежедневно не 5-6, как это было, а половина их самолетов не возвращалось бы на базу.
На командном пункте очень любезно нас встретил американец-диспетчер. Раньше он, видимо, сам был штурманом. Это жизнерадостный, чуткий, не лукавый и довольно симпатичный молодой человек. Звать его Франклин. Он всё толково объяснил и даже показал график дежурств, чтобы в дни его смен мы заходили в гости. Николай Стрельцов очень понравился ему и некоторым другим, находившимся там офицерам, что незамедлительно сказалось на взаимоотношениях. Мы начали угощать наших союзников папиросами. Многие из них брали по две. Это было странным для нас. Вскоре узнаем, что по установившейся у них привычке, все женатые берут по две папиросы, а холостяки – по одной. Затем они наперебой начали угощать нас своими, с довольно приятным запахом и рисунком верблюда, сигаретами. Стрельцов решил подшутить над ними. Он нарочно стал отказываться от предлагаемых ими сигарет, чтобы привлечь внимание всех. Вскоре он беспечно махнул рукой, чем дал понять, что согласен, и вдруг берет почти целую пачку! Американцы притихли, переглянулись и в недоумении стали смотреть на него. Николай, не глядя на них, занялся пересчётом сигарет, а когда окончил, взял еще две штуки. Американцы начали шептаться, а одни из них заглянул в англо-русский словарь и стал хлопать его по плечу.
- Богатый, богатый,- смеясь, выговаривал он.
Вскоре Стрельцов положил все их сигареты обратно, взял себе лишь одну. Эта шутка понравилась всем офицерам. Они от души громко смеялись, а затем стали наперебой просить дать им автограф. Вскоре откуда-то появился корреспондент и стал фотографировать нас с американцами. Затем он достал довольно помятый доллар и начал просить не то расписаться, не то написать что-нибудь на нем. Мы посмотрели на этот истрепанный, как они выражаются, «всемогущий вездеход» и решили исполнить его просьбу. После недолгого оживленного разговора, мною было написано: «Прожорливый гость нищему не находка». Ниже мы поставили свои подписи. Улыбающийся корреспондент стал просить всех помочь ему перевести написанное. Все усилия присутствующих не дали желанных результатов. Потом корреспондент, видимо, вспомнил, кто из его знакомых знает русский язык. Он любезно распрощался и побежал узнать смысл нашего послания.
- Напрасно стараешься. Перевод в редакции все равно не примут,- глядя вслед ему, смеялся Стрельцов.
Перед отъездом в посольство неожиданно на аэродроме появился майор, который прилетел вместе с нами из Чанчуня. Он, как впервые видел, стал осматривать внутри, от начала до конца самолет, а затем пригласил меня пройти в пилотскую кабину. Мы уселись в просторных креслах и первое время молча смотрели, что творится на аэродроме. Самолеты взлетали, садились, быстро рулили по бетонированным дорожкам, разгружались, загружались. Вдруг наше внимание привлек один истребитель. Он, как будто нарочно недалеко от нас остановился и начал то вертикально вверх поднимать свои плоскости, то опять опускать их в горизонтальное положение. Я с удивлением разглядывал незнакомую мне конструкцию.
- Какие у него летные данные? – негромко спросил майор.
- Мне не известно. Такие самолеты я вижу впервые.
- Сколько их здесь, какие типы, названия? – просматривая аэродром, продолжал он.
- Я не считал, но, наверное, сотни три-четыре будет. – Догадываясь, для чего задаются такие вопросы, потом добавил:
- А разве летчику это обязательно надо знать? – майор заулыбался и повернулся ко мне.
- Не так надо ставить вопрос. Летчикам не надо этим заниматься, но знать они обязаны. Как же побеждать противника при необходимости будем? Об этом ты подумал?
Не дав мне высказаться, он попросил ничего не делать и тем более об этот разговоре распространяться, а после обеда постараться разыскать его в посольстве. Но после обеда я забыл об этом и вспомнил лишь перед ужином, когда после короткого отдыха мы играли в волейбол, а к площадке подошел майор.   
- Смотрел, смотрел, а вас так нигде и не заметил, - начал оправдываться я.
- Да, найти ты и не мог! Меня ведь здесь не было, улыбнулся он. Он увлек меня к пустовавшей около густых кустов скамейке.
- Узнаешь? - вытащил он из планшета фотографию аэродрома с четким, ясным изображением и многими пометками на английском языке.
Вскоре майор добавил:
- Может тебе другую показать?
Я ответил, что не надо, что по одной все вполне ясно, понятно, а затем спросил:
- Где вы их раскопали?
- Вот это летчику не обязательно знать,- засмеялся он. - Здесь Родина многострадального народа. Народ озабочен своей будущей судьбой. Здесь много наших друзей. Притом надо учесть: личные интересы – доллар – для многих иностранцев является превыше всего. Такие люди все продадут, только к ним надо уметь подойти.
- Чистая работа, ничего не скажешь,- возвращая фотографию, заулыбался и я.
Весь третий день мы отдыхали. Вылет был назначен на 8.00 следующего дня.
С какой целью мы сюда прилетели? Кого или что повезем обратно? Долго я думал над этими вопросами, но ответа не находил.
 В полдень на грузовой автомашине была привезена небольшая группа русских парней. Около небольшой скамейки они держались особняком. Время было свободное и я наблюдал за ними. Мужественные, загорелые и довольно истощенные лица, для которых близость товарища, как казалось, была превыше всяких удобств и приличия. Рядом было много свободных скамеек, где они могли отдыхать, не теснясь, но они держались группой. «Что это за люди, откуда и куда они следуют?» - стало интересовать меня. Но ни с ними, ни с сотрудниками посольства я долго почему-то не решался начать об этом разговор. Вдруг неожиданно один из них подошел ко мне.
- Вы не думайте, что мы разбойники, грабители или тем более убийцы! Все эти долгие годы мы не забывали о своей Родине. Наша вина лишь в том, что мы действовали без ведома и разрешения правительства, - страдальческим голосом проговорил он. Не догадываясь, о чем идет речь, я смущенно произнес:
- Ничего плохого я о вас не думаю. Просто рад посмотреть и поговорить с соотечественником.
Приблизительно через час мне стала известна интереснейшая история этих людей!
В начале Великой Отечественной войны много молодых парней, работавших на одном военном заводе Дальнего Востока, стали донимать дирекцию просьбами послать их на фронт, чтобы защищать Родину от фашистских захватчиков. Их неоднократные просьбы всегда отклонялись. Им разъясняли, что такой необходимости в настоящее время нет, что нужно ковать оружие для фронта и быть готовыми в случае нападения дать отпор империалистам Японии. Это их не устраивает, решают создать свою группу, выбрать старшего и усиленно изучать военное дело. Через месяц их группа возросла до отряда и насчитывала около ста человек. О существовании отряда стало известно руководителям завода. Ничего плохого они в этом не видели, а их просьбы о направлении в ряды Красной Армии продолжали отклонять. Тогда командир отряда проявляет инициативу. На общем собрании он вносит предложение: всем через Маньчжурию перебраться в Китай, соединиться с коммунистами Китая и совместно вести борьбу против империалистической Японии. Его предложение поспешно единогласно принимается, и вскоре они покидают Дальний Восток. Неожиданно напав на японскую пограничную заставу, они уничтожили ее и, понеся небольшие потери, приобрели оружие. Затем началось скитание по Маньчжурии. Местных жителей они не обижали, потому всегда находили помощь и поддержку с их стороны. Отряд стал увеличиваться за счет местного населения. С японцами они вели довольно удачные бои. Когда отряд попадал в окружение крупных сил японцев, то население укрывало и помогало выходить из него. В Маньчжурии они изучили китайский язык. Прошло несколько лет, прежде чем они пробрались по бездорожью, с непрерывными боями, ощутимыми потерями, большими трудностями и лишениями в район южнее Шанхая. Это расстояние составляет свыше 3-х тысяч километров! Отряд сохранил бодрость духа и уверенность в правоте своего дела. Его численность продолжала непрерывно увеличиваться за счет местного населения и достигла более четырехсот человек. Все русские к тому времени изучили французский, английский и несколько китайских провинциальных языков. Узнав, что на юге Китая войск коммунистов нет, они решают пробраться к ним на север. Недалеко от Шанхая на отряд неожиданно напали войска Чан Кай-ши. Несколько дней продолжался жестокий бой. Чанкайшисты, понеся большие потери, приостановили наступление и вызвали подкрепление. Около двух дней с невиданной храбростью, стойкостью сражался отряд. Только отсутствие боеприпасов позволило чанкайшистам окружить отряд, а затем взять его в плен. Всех присоединившихся к отряду китайцев чанкайшисты сразу же расстреляли. Оставшиеся в живых около 50 русских были пароходом отправлены в Шанхай. В пути русские восстали. Конвой и члены экипажа, оказывавшие им сопротивление, были выброшены в море. Потопив пароход, русские сошли на берег. Они сразу же занялись увеличением численности своего отряда. Вскоре их стало более двухсот. Они продолжили продвижение на север. Действия отряда стало сказываться на дипломатических отношениях с Китаем. Наши соответствующие органы вынуждены были принять меры. Несколько человек было отправлено в Китай, чтобы незаметно влиться в состав отряда и посоветовать прекратить военные действия. При невозможности добиться этого, они имели указание тайно сообщать о местонахождении отряда, его численности и вооружении. Трем из специально направленных людей удалось влиться в состав отряда. Уговорить отряд на добровольное прекращение военных действий им не удалось. Те твердо верили, что, только находясь в рядах Народно-освободительной Армии Китая, сражаясь вместе с ней, они могут рассчитывать на прощение их непродуманных самовольных действий.
Километрах в 250 от Бэйпина отряд неожиданно попал в засаду больших сил чанкайшистов. В жестоком, неравном бою он был разгромлен. Несколько десятков оставшихся в живых китайцев были расстреляны на месте. А 12 русских во главе с командиром отряда и одним из подосланных лиц, о котором никто в отряде не знал, были заключены в крепость недалеко от Бэйпина. Вскоре командир отряда бежал, но при преследовании был ранен и умер в американском госпитале. Правительство Чан Кай-ши уведомило наше посольство, чтобы немедленно забрали уцелевших русских, иначе они расстреляют и их…
Теперь я знал, кого мы будем перевозить в Чанчунь. К вечеру, от майора мне стало известно и другое, почему им так тщательно осматривался самолет, почему при полете к месту вынужденной посадки экипажа мы, были неожиданно возвращены с полмаршрута. Рассказ майора был краток, но содержателен. Стало ясно, здесь столкнулись интересы четырёх разведок: с одной стороны – нашей, а с другой – американской вместе с чанкайшистской и японской. Кто выйдет победителем? Это сразу же взволновало меня, а позже заставило принять активное участие. Майор рассказал, что с оккупацией американскими войсками Японии в стране начала свирепствовать реакция, началось преследование партий, гонение и физическое уничтожение всех прогрессивно-настроенных лиц. Коммунистическая партия, все коммунисты Японии сейчас переживают одно из труднейших времен.
- Некоторые члены ЦК вынуждены были эмигрировать в Китай,- продолжал озабоченно говорить майор,- но и здесь они не обрели убежища.  Наш долг оказать им помощь. Один из руководителей коммунистической партии Японии товарищ Токуда, вместе с двумя членами ЦК сейчас нелегально находятся в Китае.

Общедоступная информация
     Кюити Токуда – один из старейших членов КПЯ, который в 1925 году встал во главе движения, за восстановление КП, после её роспуска. Провёл около 18 лет в застенках тюрьмы, где продолжал борьбу. Создал в тюрьме города Футю партийную ячейку, в основном из заключённых и был её секретарём.
     10 октября 1945 года, под давлением прогрессивных сил, был вместе со своими соратниками освобождён.
     11 октября 1945 года в Токио состоялся первый легальный коммунистический митинг, на котором присутствовало 600 человек. На митинге были обнародованы два документа, написанные К. Токуда и Ё. Сига, ещё в тюрьме: «Обращение к народу» и «Новый курс борьбы. Чего требует от нас новая обстановка».
     Активно включается в политическую борьбу. Создаёт Комитет содействия роста и укрепления партии….   С 1946 года генеральный секретарь КПЯ.

 После упорных поисков, при активном содействии японской и чанкайшистской разведок на их след напали американцы. Из небольшого провинциального городка они вынуждены пробираться сюда, в Бэйпин. По имеющимся сведениям, сегодня ночью следует ожидать их здесь. При любых обстоятельствах надо переправить их к самолету, а затем доставить в Чанчунь. Следует ожидать, что американцы не только на автомашинах, но и на самолете будут производить обыск. За их жизнь, безопасность все мы становимся в ответе.
Далее майор предложил несколько вариантов доставки японских товарищей к самолету и поинтересовался мнением присутствующих. Был выработан план, в котором каждый имел свою роль.
Отдыхали мы не совсем спокойно. Поднялись рано, наскоро поели и вышли к подъехавшим машинам. Японские товарищи сидели в одной из них. Поздоровались с приехавшими и осторожно отправились на аэродром. На КПП ворота были закрыты, и два американских солдата настойчиво стали заглядывать в наш первый автомобиль. Павел Ефремов быстро выскочил, немного потеснил их и позвал Гордиенко.
- Доброе утро, дорогой,- оставив Николая с японскими товарищами, выскочил я из второй машины.
- Хотя немного и проспали, но решили с земляком попрощаться,- пожали мы друг другу руки.               
- Жаль, мало пробыли. А где же ваши пассажиры? - хихикнул он.
- Едут, едут, скоро будут здесь,- начал торопливо отвечать я, но был перебит Ефремовым.
- Призадержи их, а то мы и моторы не успеем запустить,- улыбнулся он. Гринько и радист Шахов стали вручать всем присутствующих американским солдатам значки, дали две бутылки коньяка, затем персонально вручили то же Гордиенко. Приглашаю его побывать в России, благодарю за приятное знакомство и душевные разговоры. Быстро открываются ворота, и американцы радостно машут руками нам вслед. Проезжая мимо командного пункта, мы вдруг сталкиваемся с диспетчером Франклином, сменившись после ночного дежурства, он ждет нашего приезда недалеко от самолета, чтобы попрощаться.
- Думаю, с ним я найду общий язык,- тихо произнес Стрельцов. Еще не успел полностью остановиться наш автомобиль, как Стрельцов выскочил и поспешил к нему навстречу.
- Франклин Рузвельт, Франклин Рузвельт! – смеясь, встречал он его. Тот понял, о чем идет речь, и, улыбаясь, стал отрицать, что он не Рузвельт, что он маленький человек.
- Был бы ты президентом, не пришлось бы нам кое-чем заниматься,- с этими словами Николай Стрельцов провел нашего общего знакомого в самолет на свое штурманское рабочее место.
Вскоре коньяк, закуска были около гостя. Не успел Франклин выпить полстакана коньяка, как к нам подошел Павел Ефремов.
- Что вы здесь теснитесь! Идите сюда,- довольный, стал показывать он на общую кабину.
По его радостному лицу было легко заключить, что японские товарищи находятся в надежном месте. Началась приятная беседа, и Франклин решил дать Николаю Стрельцову кое-какие данные работы радиотехнических средств, которые облегчат нам самолетовождение при перелете. Только они опять ушли на рабочее место штурмана, как вдруг в самолет ворвался американский лейтенант! Как немного позже стало известно, это был сотрудник контрразведки. Своими ключами он торопливо, не обращая ни на кого внимания, начал открывать дверь туалетной. Мы с Ефремовым быстро подошли к нему, возмутились и не разрешили этого делать. Американец вспылил, громко закричал и стал отталкивать нас. Николай Стрельцов и Франклин поспешили к нам. Франклин, как легко было догадаться, начал объяснять, что он здесь с момента приезда экипажа и кроме него и членов экипажа в самолет никто не заходил, поэтому обыск делать не следует, так как это оскорбит его друзей. Контрразведчик в недоумении потупил голову. Мы со Стрельцовым предложили ему выпить, а Павел Ефремов, показывая, что он не против обыска, только вперед следует ставить в известность экипаж, открыл дверь туалетной комнаты и пригласил осмотреть ее. Контрразведчик мельком глянул, пожал плечами и, не заставив себя уговаривать, залпом выпил полстакана коньяка. Потом взял яблок, конфет и удалился. Франклин, глядя в окно, стал показывать, что это нехороший человек, что с ним лучше всего не связываться. Я мельком глянул на дверь хвостового отсека самолета, где находились японские товарищи, и удивился: когда только борттехник Ефремов успел снять с нее ручку, замок и на что-то надежно закрыть? Появление лейтенанта контрразведчика испортило настроение нашему другу. Мы дали ему бутылку коньяка, конфет и по-братски попрощались. Он поблагодарил нас всех в отдельности и сказал, что при следующей встрече обязательно приподнесет нам подарки…
Едва борттехник Ефремов окончил пробу моторов, как вдруг к самолету быстро подошел бензозаправщик, китаец Бо Шу.
- Где гражданский люди? - в недоумении разглядывая пустовавшие сидения самолета, негромко спросил он. Его вопрос поставил меня в затруднительное положение! Я понял, что Бо Шу видел, как японцы заходили в самолет.
- Бо Шу,- напускно спокойно, взял я его под руку и провел в самолет,- об этом не стоит громко вести разговор. Не так уж мы все богаты,- показал я на членов экипажа,- чтобы при удобном случае отказываться подзаработать. Наш же самолет людей возит. Тайком перевез два-три человека,- засмеялся я,- значит, получай доллары. Деньги есть – гулять можно!
Бо Шу одобрительно закивал головой. Мы угостили его коньяком, затем дали бутылку коньяка, конфет и яблок для детей. Я объяснил, что о людях, которых он видел, не стоит распространяться, так как их могут высадить и тем лишат нас возможности хоть понемногу подзаработать. Китаец откланялся.
- На моя можно шибко надеяться. Не болтливый,- поблагодарил он за подарки и ушел. Вскоре приехали наши долгожданные легальные пассажиры. Я глянул на часы: вылет задержался более чем на час. Как позже мне стало известно, в этой задержке были повинны американцы. Они не только тщательно каждого русского отличали от японца, но и готовы были заглянуть в карманы сотрудников посольства, не спрятали ли те там кого. Едва я дал команду борттехнику запустить мотор, как вдруг к самолету прибежал Бо Шу.
- Когда ваша встречай? - закричал он мне.
- Скоро, скоро, Бо Шу! - не знаю, почему-то вырвалось из окна пилотской кабины.
Борттехник запустил левый мотор. Я полностью открыл боковое окно пилотской кабины, чтобы попращаться с сотрудниками посольства, и вдруг всполошился: махая руками, лейтенант контрразведки и с ним каких-то еще два американских офицера бегут к нам! Хотя им и преградили путь сотрудники нашего посольства, но они, расталкивая их, протиснулись вперед и стали настойчиво показывать не выруливать, предлагали выключать моторы. Я понял, что хотя вырулить и взлететь не составляет никакого труда, но этого делать нельзя. Американские истребители довольно быстро нас перехватят и наверняка собьют. Я выключил левый мотор и дал команду всем офицерам экипажа выйти из самолета.
Ко мне сразу подошли американские офицеры.
- Мы будем производить досмотр самолета,- произнес один из них по-русски. Я усмехнулся и стал смотреть на лейтенанта контрразведки.
- Я и так совершил большую глупость, что разрешил ему,- показал я на лейтенанта,- делать обыск на корабле. Мы с вами на равных правах находимся здесь на китайской земле. Правда, вас здесь значительно больше. Но если вы будете самовольничать, я вынужден буду пожаловаться правительству Китая и доложить своему начальству!
Это так подействовало на американца, владеющего русским языком, что он долго не находил ответа, а затем стал шептаться со своими коллегами.
- Вы зря волнуетесь. У нас имеется устный приказ свыше, - вскочил он в самолет, заглянул в туалет, пристально осмотрел русских парней, сидевших на полу в фюзеляже, побывал в пилотской кабине и возвратился к выходу. Я все это время следил за ним.
- Откройте эту дверь, - показал он на дверь хвостового отсека.
- Идите сюда, - позвал я его на землю. Американец вышел из самолета. – Вы в таких войсках служите, что не стоило бы с такой просьбой обращаться. Вы прекрасно осведомлены, что на самолетах как ваших, так и наших устанавливаются приборы самолетовождения, которые являются секретными. Если их попытаться снять или вскрыть, то произойдет взрыв. Дверь закрыта не экипажем, а специалистами на базе. Открывать ее запрещено, опасно для жизни. Можете спросить у них,- показал я на офицеров своего экипажа.
Американец кивнул головой, похлопал по плечу и заулыбался.
- В курсе. Ладно. Летите, - махнул он рукой.
Часа через четыре была произведена посадка в Чанчуне. Вскоре стал известен радостный приказ: доставить японских коммунистов в Москву!
Есть возможность повстречаться с милыми и родными,- торопил всех Николай Стрельцов. Действительно, за время войны, нахождения в оккупационных войсках люди истосковались по родным. Каждый жаждал встречи. В письмах, которые мы изредка получали, всегда напоминалось об этом. Едва был окончен торжественный обед в честь наших пассажиров, как самолет взял курс на Читу, а затем Москву. Грозы, кучевые облака, ливневые дожди, сильные ветры сопровождали нас до самой столицы. Только через неделю мы с облегчением смогли вздохнуть, твердо ступив на московскую землю.
Возвратившись в Маньчжурию, я случайно встретил майора и узнал о трагических событиях. Во время катастрофы на железной дороге, устроенной японцами по заданию иностранной разведки, погибли не только все русские парни, привезенные нами из Бэйпина, но и многие военнослужащие…

Переписка с Управлением Военного Издательства МО. 1967 год.
Заместителю главного редактора Б. Н. Зубкову.
Мной получена от Вас рецензия, на мою рукопись…
...сожалею, что труд, над которым работал около 6 лет и ещё больше вынашивал, готовил, не получил должной оценки….
… о русских парнях, которые самовольно ушли в Китай воевать против империалистической Японии. Впервые о них я услышал точно так, как написано. Через несколько лет, от компетентного человека я узнал, что эти русские парни, в начале ВОВ, дезертировали из рядов армии. Возможно это так, а может и нет.
     Но писать о них, по моему стоит. На это у меня есть свои убеждения. Об их нахождении в Китае, боевых действиях, которые они вели, знают не только руководители, но и простое население. Об этом писалось в китайской печати. Кроме этого надо сказать, что по отношению к населению, они вели себя достойно. Не посрамили себя грабежами и насилием, хотя наверное, в то смутное, голодное время, был соблазн и возможности. И последнее, они воевали за идею, за лучшую жизнь простого, ограбленного народа…. 

Глава VI.
Харбин. Опасный перелёт делегации МНР в Китай.

Пора изнурительно-жарких, влажных и изматывающих дней отошла. Прошли и неожиданные обильные дожди, когда не только автомашины, а телеги с трудом пробирались по раскисшим дорогам. Наступили небольшие морозы. Земля покрылась тонким слоем снега.
Будничная жизнь экипажа почти ни в чем не изменилась. Бывая в различных городах, мы продолжали встречаться с разными людьми, знакомились с их прошлой и настоящей жизнью, бытом, культурой. Новый 1946-й год застал нас в Харбине. Этот город, более чем любой другой в Маньчжурии, населён русскими и может смело спорить по красоте, архитектуре с любыми европейскими городами. Красивый центр, вокзал, широкие в зеленых насаждениях улицы, русские православные церкви – это они характеризуют его. До нас дошли слухи, что русские священники не раз служили молебен в честь доблестных побед Красной Армии, спасшей человечество от бед «чумы ХХ века». Там чудесно в торжественной обстановке поет хор, чтят святую память великих русских полководцев. И мы решили побывать в церкви.
Стрельцов оделся в штатское и посоветовал это сделать всем остальным. Я возразил и объяснил, что этого делать не следует. Молиться никто из нас не собирается, да честно говоря, правильно не умеет. А если в военной форме купим свечи и поставим их Александру Невскому, то от этого ничего особенного не случится. Стрельцов не послушался доброго совета и один среди экипажа вырядился. Позже он не раз каялся и вспоминал этот памятный день.
Полумрак, навивает грусть, размышления. Люди со свечами в руках, молча и медленно, продвигались по просторному, увешанному иконами, художественно разукрашенному залу. На позолоченных подсвечниках, люстрах – везде горели свечи. Божественная красота, в которой мы не могли так быстро разобраться, царила в зале.
- Где поминают Александра Невского? - тихо спросил я впереди продвигающегося русского эмигранта. Он, молча указал, а когда подошли, то остановился около иконы Александра Невского. Следом за ним мы поставили свечи, и он посоветовал нам протиснуться в цент зала, чтобы послушать пение хора. Я глянул и, к великому сожалению, понял, что туда нам не пробраться. Плотно прижавшись друг к другу, везде стояли верующие. Русский мужчина, видимо, догадался. 
- Я помогу вам. Идите за мной,- он стал упрашивать посторониться, скучившихся людей. Вскоре мы оказались на переднем плане и даже заметили несколько своих однополчан. Прослушав звонкое, хорошо подобранное, чудесное пение хора, мы с однополчанами направились к выходу. 
- Как вы так поздно смогли сюда протиснуться? – удивился один из них. – Это вам, наверное, эмигрант помог, - показал он на Николая Стрельцова.
Я огляделся.
- Помог нам действительно эмигрант, но его я здесь не вижу. А это же старший лейтенант Стрельцов. Ты что, своих не узнаешь? - оживился я. Выйдя из церкви, однополчанин радостно хлопнул Стрельцова по плечу.
- «Эмигрант», как давно ты здесь? - стал шутить он.
Но это не оказалось шуткой и тем более временной. Остроязычники сделали свое недоброе дело. Даже через пять лет, расставаясь с Николаем, я слышал, как его частенько окликали - «Эмигрант!».
Около церкви к нашей группе неожиданно подошел русский мужчина эмигрант, который так любезно помогал нам.
- Всех, признаюсь, не под силу. А человек пять приглашаю к себе в гости, - стал просить он нас. Мы поблагодарили за внимание и, сославшись на отсутствие времени, отказались. Он продолжал настойчиво уговаривать нас сделать для него одолжение, а когда мы остались только экипажем, то сказал:
- Возможно, вы не верите в искренность моих слов и что-то в этом подозреваете. Так это напрасно. Я бывший русский офицер. Против родины или народа ничего и никогда плохого не делал. Защищал честь мундира и так неожиданно попал сюда, в Маньчжурию.
Меня заинтересовал этот русский человек, и вместе со Стрельцовым, Ефремовым мы решаем побывать у него. Бывший штабс-капитан русского пехотного полка Максимов Леонид Трофимович познакомил нас со своей женой, двумя детьми и достал погоны. Они были похожи на наши лётные, но только немного меньшего размера.
- Служил я последнее время в Приморье. Как и положено военному, выполнял все приказы, распоряжения старших, защищал честь их, - показал он на погоны. – От политики я далек был всегда, но за честность, исполнительность был примером. В конце 1920 года меня снабдили довольно крупной суммой денег, ценными вещами и направили в Маньчжурию. Задача простая - купить или построить несколько домов и арендовать жилые помещения под казармы. Так я попал в Мукден, а через пять лет перебрался в Харбин, где и по сей день живу. Участвовать в разных печатных органах, организациях, как это по указанию японцев и наших высших чинов, другие поступали, я отказался. Вся деятельность этих издательств и организаций была направлена против России. За свои действия я жестоко поплатился. Голод, нужда многие годы преследовали меня. Чтобы убедиться в искренности моих слов, можно поднять архивы, проследить по статьям в журналах и газетах, опросить очевидцев.
- Почему вы сразу не вернулись на Родину? - спросил его Ефремов.
- Трудно объяснить, почему, будучи еще холостым, не вернулся в Россию. За это не раз упрекал себя. Конечно, всевозможные ложные слухи, статьи в газетах и пропажа моих знакомых, уехавших в Россию удержало меня. Потом они, - показал он на жену и детей, - заставили меня на долго забыть все мои мечты и желания. При том, надо учесть: перебраться в Россию в то время, когда так усердно за каждым шагом следили, было нелегким делом.
Затем он рассказал, что его отец, мать и брат жили под Смоленском. Через наши военные органы им сделан запрос о родителях. По получении ответа он решит, возвращаться ли ему в Россию или продолжать жить здесь…
В конце января нас несколько дней подряд никуда не планировали, а всё держали на базе – в Чанчуне, который японцами был переименован в «Синьц-зин», что означает «Новая столица». Шла подготовка к вылету в Улан-Батор, а оттуда в Бэйпин. Когда с подготовкой к перелету было закончено, меня и штурмана вызвали в штаб армии, для получения дополнительных указаний. Объявлен приказ, мы поступаем в распоряжение правительства МНР, для чего летим в Улан-Батор. Необходимо будет доставить делегацию в Бэйпин, которая будет вести переговоры с китайским, гоминдановским правительством о налаживании нормальных дипломатических отношений.

Общедоступная информация
     5 января 1946 года Законодательная палата Китая признало независимость МНР, но дипломатические отношения не установила…. 
     Дипломатические отношения между МНР и Китаем не налаживались, гоминдановцы вернулись к своей прежней, откровенно враждебной позиции, по отношению к народной Монголии...
; 8 февраля 1946 года делегация МНР прибыла в Чунцын.
; 10 февраля главу делегации МНР принял Чан Кайши.
; 13 февраля 1946 года, под давлением СССР, правительство Чан Кай-ши подписало протокол об установлении дипломатических отношений с МНР.

Дважды наше внимание было обращено на важность и ответственность поставленной задачи. Получено довольно строгое указание: перелет выполнять при самых благоприятных метеорологических условиях, ничем не рисковать и всегда быть уверенным в благополучном исходе перелета. До этого я трижды, можно сказать, без особых затруднений, летал в Бэйпине и другие города Китая, где так крайне беспардонно чувствуют себя наши союзники американцы. Но этот перелет мне почему-то сразу стал казаться очень тяжелым. Вспомнилось, как поступили гоминдановцы с делегацией китайской коммунистической партии прилетавшей к ним заключать соглашение о прекращении гражданской войны и совместных действиях против империалистической Японии. После диверсионных действий мало кто из коммунистов уцелел. Припомнилось, как ведут себя, чем занимаются, на что способны американцы. Причем, прикрывать свое злое коварство у них есть кем. Спрос за любую провокацию не с них, а с «хозяев» - в этом они хорошо разбираются.
Ясное небо, небольшой морозец подсказывали, что долго в Улан-Баторе мы не задержимся.
По прилету было доложено правительству Монголии, и я сразу поспешил на метеостанцию. Синоптики огорчили меня, хотя в Бэйпине и стояла весь день безоблачная погода. Изменившийся ветер, по их предположениям, должен с утра следующего дня затянуть весь материк туманом. Ляодунский залив – это он будет решать, состоится ли вылет, назначенный на 8.00 следующего дня.
- Подождем утра, и все окончательно прояснится. Мы ведь иногда ошибаемся в своих прогнозах,- с этими словами они проводили меня.
Утром со Стрельцовым мы были приятно обрадованы. Предположения центральной монгольской метеостанции не оправдались! Американцы по международному коду сообщили: в Бэйпине стоит ясная, безоблачная погода. Мы попросили наше посольство передать эту радостную весть делегатам Монгольской Народной Республики и заодно поторопить их с выездом. Без пятнадцати восемь экипаж полностью закончил подготовку к вылету. Мы с нетерпением стали ожидать приезда наших пассажиров. Лишь только в девять часов на аэродроме появились грузовые автомашины. Коньяки и вина разных сортов, колбасы, вареные барашки, шоколад, яблоки, папиросы и другое – все это начало загружаться в самолет.
Увидев этот не совсем обычный груз, я не мог понять почему, с какой целью его берут с собой и, откровенно признаться, подумал не совсем лестно о монгольских парламентариях.
Лишь две недели спустя понял, что многого не знал, а потому так неправильно воспринимал и думал. Оказывается, не имея своего посольства или хотя бы какого-то малого представительства в Китае, а надеясь на успешные переговоры, после которых, как правило, устраиваются приемы, солидные банкеты, монгольские товарищи были озабочены, что нашему посольству придется понести расходы. И вот они решают, хотя этим внести свою лепту! 
Около десяти часов кортеж легковых автомашин неторопливо подъехал к самолету. Я доложил главе делегации о готовности к вылету и подумал: «Через 10-15 минут мы будем в воздухе». Но ничего подобного не произошло. По национальным традициям, чтобы успешно свершилось дело, монгольские товарищи рядом с самолетом прямо на земле устроили довольно приличный и многолюдный банкет. Мы в нем не принимали, конечно, участия, а еще дважды ходили на метеостанцию, где синоптики продолжали нас утешать. Из Бэйпина по-прежнему продолжали поступать сообщения: стоит безоблачная, ясная погода. Около двенадцати часов был произведен долгожданный взлет с аэродрома. В состав делегации входило более десяти человек, и возглавлял ее заместитель премьер-министра МНР, член ЦК МНРП Сурунжаб – коренастый, солидный, ограниченно владеющий русским языком монгол.  Как я потом узнал, в правительстве республики он был непререкаемым авторитетом в решении трудных, первоочередных государственных вопросов.
Но в авиации он, как казалось, разбирался слабо.
- Штурмовик! – радостно хлопая по плечу, называл он штурмана Николая, к которому сразу же заимел свои особые симпатии.
Я посчитал, что называя так штурмана, он просто шутит. Но позже подумал, что в его представлении Стрельцов был тем летчиком, которые так успешно летают на наших прославленных штурмовиках. Со стороны он казался простодушным человеком, наверное, это помогало решать возложенные на него задачи.   
Едва мы стали приближаться к Великой Китайской Стене, когда-то защищавшей от нашествия монгольских орд, как вдруг появилась разорванная низкая облачность. Связь с Бэйпином радист поддерживал, и я потребовал срочно запросить погоду. Союзники продолжали нас успокаивать: стоит ясная, безоблачная погода. Вскоре на безопасной высоте самолет вошел в облака. Запас горючего у нас был довольно приличный, но конечно, не такой, чтобы хватило возвратиться более чем на тысячу километров назад. Когда по расчету времени под нами был Бэйпин, связь с аэродромом посадки почему-то прекратилась. Мы быстро подсчитали запас бензина и убедились, что производя полет на любом режиме, в Улан-Батор нам не возвратиться. Но это особенно не страшило меня. В любом месте на обширных, ровных степных районах Монголии можно произвести вполне уверенную, благополучную посадку. А однополчане быстро доставят туда горючее. После короткого совещания было приято решение, производить в безопасном направлении снижение до высоты 100 метров. Если на высоте 100 метров не покажется земля, то возвратиться обратно и посадку производить где-то в Монголии. Мне, да и другим стало совершенно понятно, что никакой ясной погоды в Бэйпине сегодня не было, что прогноз Монгольской метеостанции вполне оправдался. «Неужели туман до земли? Хотя бы 100-70 метров и будет благополучно произведена посадка на хорошо освоенном аэродроме, без всяких радиотехнических средств», - эти мысли не покидали меня. Монгольские товарищи, которым штурман каждые 30 минут докладывал местонахождение самолета и сообщил расчетное время прибытия в Бэйпин, начали волноваться и тревожить нас. Что-то определенное ответить им было невозможно. Приходилось успокаивать лишь тем, что посадка будет произведена благополучно в назначенном месте, но только с опозданием.
«Почему так сразу и легко мы поддались на провокацию? При любых обстоятельствах надо благополучно выйти из этого труднейшего положения», - казалось, не один только я молча повторял эти слова. Вдруг на высоте около 100 метров показалась земля!
Определив свое местонахождение, мы взяли курс на Бэйпин. В районе Тяньцзина, который находится на удалении 100 км от Бэйпина, высота облачности понизилась до 50 метров.
Опасаясь, что Бэйпин может быть вообще закрыт туманом, решаем производить посадку в Тяньцзине и заодно, при возможности, произвести дозаправку самолета бензином. Ни самолетов, ни людей на аэродроме не было видно. Вскоре после посадки из небольшого домика, около которого было множество бензобочек, к нам подбежал китаец, военнослужащий армии Чан Кай-ши. Разговаривал он видимо на провинциальном, мало распространенном языке. Даже переводчик монгольской делегации не смог с ним объясниться. Вскоре на аэродроме показалась длинная, черного цвета легковая автомашина. Худой, долговязый шофер-американец, удивляясь, представился нам. Оказывается, он был послан своим начальством уточнить, кто это в нелетную погоду, без заявки пожаловал к ним в гости, и при необходимости отвести пассажиров в город. 
- Есть ли здесь бензин для самолетов? - спросил я его.
Американец объяснил, что нет, а бочки, находящиеся около караульного помещения, все пустые. Я усомнился в правдивости его слов и решил их осмотреть. 
Три китайца, распластавшись на голых нарах, крепко спали в караульном помещении. Это почему-то возмутило американца. Он закричал и с размаху ударил кулаками сразу двух китайцев. Словно подброшенные невероятной силой, те вскочили и, не понимая, в чем дело, стали прятаться по углам. Неловкое состояние, даже страх, стали одолевать меня: китайцы до глубины души возмутятся этим произволом и без драки, применения оружия здесь и мне не обойтись. Они ведь не знают, кто я такой и что абсолютно не причастен к этому нападению. Но ничего подобного не случилось. Китайцы, словно рабы, стали заискивать, низко кланяться перед американцем. Мне стало жалко и до глубины души обидно за них. Какие же они хозяева, что плохого сделали, чтобы так над ними издевались иностранцы!
- Разве можно так!?- возмутился я. Американец заулыбался, а потом угрожающе замахал рукой на трясущихся солдат.
Осмотрев более двух десятков бочек, я убедился, что и все остальные пусты.
- Какая погода в Бэйпине? - стал объяснять я американцу. Тот ответил, что понял мой вопрос и начал куда-то звонить. Вскоре он объяснил, что в Бэйпине погода такая же, как и здесь. В искренности его слов сомневаться не приходилось. Вдруг я понял: американец, по всей вероятности сказал, что на аэродроме русские вместе с какой-то делегацией! Сейчас будут приниматься срочные меры, чтобы задержать всех нас. Когда, где и чем все потом кончится, трудно предположить. Надо немедленно вылетать в Бэйпин, иначе может случиться большая неприятность! Через две-три минуты, поблагодарив американца за помощь, мы были в воздухе. В сумерках, наступивших раньше из-за низкой облачности, мы произвели посадку в Бэйпине с большими затруднениями. Опасность, ответственность при этом были критическими. Малейшая ошибка и катастрофа могла стать реальной. Престиж военно-транспортной авиации, жизни делегатов и экипажа мгновенно могли превратиться в факел. Спина и всё ниже, были мокрыми от пота... 
Протиснувшись сквозь плотные ряды транспортных самолетов, мы остановились на давно облюбованном нами месте – недалеко от командного пункта. Не успели выключить моторы, как с автоматами на изготовку, американцы окружили наш самолет. Выходить из самолета они никому не разрешали. Через день мне стало известно, что в Тянцзине в это время происходил целый скандал и переполох: многие чины крепко поплатились за то, что не задержали наш самолет. Показывая штыри от шасси, Павел Ефремов сошел на землю. Вскоре экипаж, а за ним и делегаты МНР вышли из самолета. Вдруг Стрельцов увидел нашего общего знакомого – американца Франклина, который со стороны КП несмело подходил к нам. Метрах в сорока от самолета его остановили и показали, чтобы шел обратно.    
- Франклин, привет! – прокричал Николай Стрельцов, глядя совершенно в другую от него сторону. Вскоре Франклин повернулся, на время поднял руку, а затем ушел на командный пункт. Минут через тридцать, после настойчивой просьбы, мне все же разрешили, в сопровождении автоматчика, пройти на метеостанцию. Номера телефонов советского посольства мне были известны, и я довольно быстро сообщил им о нашем прилете. Правда, особой надобности в этом уже не было.
- Мы знаем. Нам звонили, а кто и сами не знаем. Ждите. Выехали. Скоро должны быть на аэродроме,- доносился озабоченный голос соотечественника. Оказывается, Франклин давно позвонил сотрудникам советского посольства. А те на нескольких автомашинах проехали к правительственным чинам Китая и попросили их срочно выехать вместе с ними на аэродром для встречи делегации МНР. Соотечественники долго удивлялись столь неожиданно поздним нашим появлением. В Бэйпине узнав о нашем полете и о той погоде, которую сообщали нам союзники, один из сотрудников посольства заметил:   
- Бэйпин с раннего утра окутало густым туманом, что даже автомашинам было трудно двигаться. Часов в шесть вечера, что в такое время очень редко бывает, туман вокруг начал приподниматься и переходить в низкую облачность. Вам просто повезло. Заметьте, - стал показывать он на тускло светящиеся электрические лампочки,- туман опять опустился на город.
Я поделился с ним и руководителем делегации своей радостью: «Очень хорошо, что у наших друзей – монголов имеется такая замечательная национальная традиция, которая, как никогда кстати, затянула запланированный вылет почти на четыре часа. А то пришлось бы нам, видимо, чувствовать себя не совсем ловко, находясь в почти безлюдной монгольской пустыни».
К утру туман приподняло и разорвало. А вечером косые лучи солнца стали довольно хорошо пробиваться до земли. Теплая одежда, без которой мы никак не можем обойтись у себя на Родине в самый разгар зимы, здесь совершенно была не нужна. Лишь немногие, видимо богатые, горожане были одеты в пиджаки. Меня поставили в известность, что переговоры монгольской делегации состоятся в Чунцине, где в своей зимней резиденции находится Чан Кай-ши, и вылет назначен на 8.00 утра. Мы поторопились с завтраком и выехали на аэродром.

Общедоступная информация
Чан Кай-ши (1887 – 1975 г.), китайский государственный и военный деятель, генералиссимус.
...... В 1936 был похищен коммунистами во время визита в Сиань, после чего руководство Гоминьдана начало переговоры о создании единого антияпонского фронта. В 1937 японские войска организовали провокацию в Пекине и начали вторжение на китайские территории, захватив к осени 1938 восточные приморские провинции. КПК и Гоминьдан в ответ начали совместные военный действия против захватчиков. На протяжении конца 1930-х гг. и периода 2-й мировой войны армии Чан Кай-ши и КПК получали военную помощь (вооружением, боеприпасами, военными советниками) как со стороны СССР, так и со стороны США. В 1944 японские войска начали крупномасштабное наступление и нанесли поражение гоминдановским войскам, но своей цели - ликвидации китайского фронта достичь не смогли. В последний период войны Чан Кай-ши, как главнокомандующий китайскими войсками, считался по рангу равным И.В. Сталину, Ф. Рузвельту и У. Черчиллю. В рамках соглашения о ленд-лизе получил от США большое количество военного имущества, вооружения, (которые затем использовал для борьбы с КПК). После окончания войны отношения между КПК и Гоминьданом переросли в открытый вооруженный конфликт. В 1946 разорвал соглашение с КПК и в конце июня начал наступление на подконтрольные коммунистам районы, что стало началом гражданской войны......
....... В течение 1949 готовил эвакуацию авиации, ВМС и верных ему войск на Тайвань, перевел на остров золотой фонд. После захвата Красной армией Шанхайского района вместе с семьей бежал на Тайвань. В 1950 избран президентом Китая (фактически Тайваня) и был признан в этом качестве США и другими западными странами. При экономической, политической и военной поддержке США удалось создать на Тайване процветающее государство и не допустить поглощения острова коммунистическим Китаем.

На метеостанции, нас приветливо встретил хорошо владеющий русским языком словоохотливый синоптик. Он как бы невзначай поинтересовался, собираемся ли мы вылетать, а затем начал расхваливать погоду.
- В Чунцине 5-6 баллов, а меньше там почти никогда и не бывает, - не моргая, смотрел он мне в глаза. Мы посмотрели любезно предоставленную им синоптическую карту и убедились, что его слова не расходятся с начертанными синоптическими знаками.
- Почему вы вчера сообщали, что здесь ясная погода и почему вдруг над аэродромом прекратили связь? - задал вопрос, пытаясь застать его врасплох. Но ничего похожего не произошло. Он мигом предоставил две вчерашних синоптических карты и стал сожалеть.
- Никто из нас не передавал и не мог передать, что в Бэйпине было ясно. Это какое-то, не зависящее от нас недоразумение. Командир! Советую с претензиями обратиться, как положено, по команде. 
А в отношении связи я даже затрудняюсь вам что-либо определенное ответить. С Бэйпином ли вы ее вообще держали? ...
Стало понятно, это профессионал. Заказав метеосводку на 8.00, мы покинули это учреждение, с загадочными сотрудниками.
- Правду он говорит или врет – понять трудно. Документы вроде все должным образом оформлены, - стал сомневаться Стрельцов.
Я молча развел руками: «Что-либо определенное сейчас сказать не могу».
У самолета нас неожиданно встретил Франклин. Он огляделся по сторонам и вместе с нами прошел в самолет. Узнав, что мы собираемся вылетать, он стал показывать: лучше гулять, пьянствовать, чем лететь. Я ответил, что это дело, конечно, заманчивое, но долг службы обязывает нас быть готовыми к вылету. Франклин попросил показать ему нашу полетную карту. Он крутил, вертел, смотрел на нее со всех сторон, а затем небрежно отложил в дальний угол. Откровенно говоря, эта карта и нас самих не вполне устраивала, так как была немного устаревшей и мелковатого масштаба, что затрудняло визуальную ориентировку.
Глянув в окно фюзеляжа и убедившись, что поблизости нет соотечественников, Франклин ушел на свой КП. Вскоре он возвратился с небольшим туалетным чемоданчиком. Разложив на столе несколько своих полетных карт довольно крупного масштаба, он стал показывать, по какому маршруту нам следует выполнять перелет. Пометив все запасные аэродромы на маршруте, радиотехнические средства с частотами работ, он показал, где находятся аэродромы в Чунцине. На каком из них надо производить посадку? На это он не мог мне точно ответить.
Один из них, расположенный на удалении 25-30 км от города, он особого назначения, и не принимает транспортные, тем более иностранные самолеты. Другой – расположенный рядом с городом – труден при посадке. Затем он попросил, чтобы его карты, во избежание каких-либо неприятностей, мы особенно не афишировали. Я заверил, что ничего подобного не случится и не знал, как отблагодарить американца за неоценимую помощь. Заметив мое волнение, Франклин объяснил, что мои старания напрасны. Он ничего от нас не возьмет. Их долг, как фактических хозяев, не только помочь осуществить благополучный перелет, по столь тяжелой трассе, но при необходимости специально выделить опытного летчика или штурмана.
Расставаясь, Франклин опять советовал идти отдыхать. Совет действительно озабоченного, честного человека мы со Стрельцовым долго обсуждали, а потом опять направились на метеостанцию.
По дороге я неожиданно заметил китайца Бо Шу.
- Здравствуй, капитаны! – подбегая, радостно прокричал он. Чувствовалось, но встречается со старыми, надежными и дорогими друзьями
- Мая много дней вас ждет. Когда прилетел – мая не видел, - торопливо говорил он.
Я попросил его заправить бензином и маслом наш самолет. Бо Шу задумался.
- Бо Шу, или не вы здесь хозяева!? Может быть, мне обратиться к ним? – показал я на снующих американцев.
- Ладно, капитан, мая все делает, - серьезно сказал он.
Я поблагодарил китайца и попросил после заправки обязательно подождать меня в самолете. На метеостанции, чего-то нового от словоохотливого синоптика мы не услышал. Правда, он удивился, почему мы не торопимся с вылетом и не вызываем пассажиров на аэродром. Я ответил: «Вся беда в том, что при пробе моторов обнаружена неисправность». 
- Значит, вам нужна помощь! Почему же вы молчите! - стал восклицать он. Сказав, что нам действительно нужна помощь, мы ушли к самолету. В пути между нами была достигнута договоренность, что вылетать сегодня не будем, а борттехнику Павлу Ефремову посоветуем раскопотить моторы и устранять какую-нибудь надуманную неисправность. Узнав, куда собираемся мы вылетать, Бо Шу удивленно посмотрел в сторону своих самолетов.
- Наша тоже туда ходи,- вдруг приумолк он и убежал к ближайшему из самолетов.
- Худа, капитан,- вскоре возвратившись, стал показывать он на небо, - ходи туда нету. Гуляй будем!
Я ответил, что гулять обязательно будем, и попросил Стрельцова организовать что-нибудь из запасов монгольских товарищей, так как пользоваться ими они нам разрешили без всяких стеснений и ограничений. Вскоре я узнал немногое: более десятка их самолетов, уже загруженных грузом, не вылетели в Чунцин из-за погоды. Эти самолеты, следующие два дня стали для нас самыми надежными синоптиками. Не успели мы угостить нашего друга, как несколько американцев, видимо инженеров, подошли к самолету. Пришлось прекратить начатую затею, а Бо Шу усадить за штурманский столик, который находится в изолированном отсеке. Узнав характер неисправности, американцы посоветовали заменить свечи и магнето, которые они сейчас же доставят сюда. Павел Ефремов отказался от услуг, ответив, что неисправность он устранит сам, хотя на это и потребуется время. Время вылета затягивалось. Я позвонил в посольство, чтобы никто не выезжал на аэродром, а во второй половине дня, из-за неисправности матчасти, вылет перенёс на следующее утро. Бо Шу мы одарили довольно солидно и попросили обязательно заходить, пока не улетим в Чунцин. В этот день больше ничего у нас не происходило, если не считать, что, когда со Стрельцовым второй раз мы были на метеостанции, то к самолету подъезжал американский бензозаправщик. Ефремов объяснил, что самолет не нуждается в заправке и попросил немного налить бензина в ведро для мытья рук и свечей. По прибытии на базу, бутылку этого бензина он отдал на анализ в лабораторию. Наши специалисты обнаружили явно заниженное октановое число и примесь жидкости, дающей большой нагар. Такую помощь нам хотели оказать союзника.
На следующий день рано утром мы приехали на аэродром. К самолету сразу же подбежал взволнованный Бо Шу.
- Капитан, никому не скажи, что мая дал твая бензин. Мая много есть. Это маленький подарок, - махнул он рукой. – Скандал, большой скандал американец начал. Если знает – мая тюрьма посадит.
Мы сразу же успокоили и заверили своего друга, что от экипажа никто не узнает, что он заправлял наш самолет. 
Он низко откланялся, сказал, что скоро вернется и убежал. На метеостанции нас встретил все тот же приветливый и улыбающийся метеоролог.
- Вам просто везет! Погода в Чунцине, вопреки всем моим ожиданиям лучше, чем вчера, - по-прежнему, не моргая, смотрел он нам в глаза.
Слова американского офицера насторожили меня: «Надо обязательно уточнить у Бо Шу, почему не улетели их самолеты. Возможно, они вечером были разгружены и перепланированы в другое место, где сейчас стоит нелетная погода».
На мою просьбу, подготовить метеосводку к 8.00, он засмеялся:
- Вы, так летая, все бланки у нас перепортите.
Его ответ навел меня на мысль обязательно забрать вчерашнюю и сегодняшнюю метеосводки и сверить их после прилёта, с фактической погодой в Чунцине. Это Стрельцовым было блестяще выполнено. Чтобы не возвращаться позже к этому, следует сказать: эти два дня аэродромы Чунцина были затянуты густым туманом. Возвращаясь с метеостанции, мы увидели Франклина, который спускался по винтовой лестнице с верхнего этажа КП. Подошли к нему и радостно поздоровались. Он довольно понятно показал руками: «идите спать, что вы здесь слоняетесь без дела». Николай Стрельцов утвердительно кивнул ему головой.
- Где украинец сержант Гордиенко Василь? – спросил я его, вспомнив, что Франклин видел, когда тот был у нас в самолете. На проходном пункте эти два дня мы Гордиенко нигде не видели.
- Гордиенко, украинец, - поднес Франклин руку к губам, а потом с сожалением махнул куда-то вдаль.
Мы догадались, что Гордиенко куда-то отправили и Франклин не желает, чтобы при нем так громко называли эту фамилию.
Больше с Франклином, этим замечательным американцем, мы не встречались. Это была наша последняя беседа. Через полмесяца, возвращаясь обратно, мы заходили на командный пункт. В графике дежурств наш верный друг не числился. Мы не раз сожалели об этом. Монгольских товарищей мы весь день не тревожили. Была договоренность: если состоится вылет, то за два часа сотрудники нашего посольства поставят их об этом в известность. Местные власти Бэйпина показывали нашим друзьям достопримечательности этого древнего города.
Возвратившись на самолет, я застал Бо Шу довольно взволнованным беседой с Арсеном Гринько. Чтобы понять, о чем они спорят, я решил не прерывать их разговор и присел в стороне. Вскоре догадался, что старшина совершает величайшую глупость и надо немедленно вмешиваться в их разговор, иначе может произойти непредвиденный, причем, большой скандал! Оказывается Гринько упрекал Бо Шу, почему тот боится американцев, почему прислуживает Чан Кай-ши, а не борется вместе с коммунистами Китая за истинные интересы своего народа. Все эти упреки произносились прямо, открыто, и, конечно, растревожили душу Бо Шу.
Я отослал Гринько к борттехнику Ефремову, который имел указание до особого распоряжения копаться в моторе – устранять неисправности, и подсел к китайцу.
- Не обижайся, Бо Шу, на солдата. Он такой же, как и ты, даже немного моложе. То, что услышал от него – пустые слова. Это просто его личное мнение. Голова есть – вот и думает. Язык есть – вот и болтает, - хотелось, чтобы засмеялся он. Но Бо Шу, опустив голову, продолжал молчать. Николай Стрельцов, который все это время внимательно следил за нами, принес бутылку коньяка, закуски и три стакана.
- Бо Шу, вылет нет – гуляй будем! Вылет нет – гуляй будем! – начал нараспев повторять он, показывая на коньяк.
Вот как заменишь свою фанзу на зимнюю или хотя бы на летнюю резиденцию, тогда и будем думать, стоит ли нам друг на друга обижаться, - заулыбался Стрельцов. Повеселел и Бо Шу.
- Мая фанза меняй нету. Дырка много есть.
- Вот и хорошо! Ни в коем случае ее не меняй. Она у тебя универсальная: летом – детей воспитывать, а зимой – птиц греть!
Бо Шу выпил, но продолжало чувствоваться, что недовольство, обида не покидали его.
И я решил возвратиться к разговору, затеянному Гринько.
- Бо Шу, вот ты заправил наш самолет. Ну, допустим, тобой совершена какая-то ошибка. Поругать тебя должен твой начальник, но причем здесь американцы? Все иностранцы обязаны выполнять законы той страны, в которой они находятся, и ни в коем случае не вмешиваться в жизнь народа.
- Как же, - оживился Бо Шу, - американец все нам дал, помогает, учит. Слушай его надо.
- Я не видел где и как вас учат, но знаю – более половины вашего населения не умеют даже расписаться. Надеюсь, ты не будешь на это возражать. … А чем вам помогают?
- Бензин, керосин, самолет, танки, винтовка и патрон, наверное, - начал перечислять Бо Шу.
- Конечно, оружие вам нужно. Родину оберегать, да и с коммунистами воевать. Вот только мне не понятно: откуда у коммунистов берется такая сила, что если американцы перестанут помогать вам, перестанут вмешиваться во внутреннюю жизнь народа, то они и вас победят и американцев выгонят из страны.
- Наша по закону, ихней – без закона. Надо вагоняй их и никакой наша победит нету.
- Выгнать вы можете, допустим, нас. Не понравились вам, скажите, и мы тотчас улетим домой. Или, скажем, американцев. Что надо им в вашей стране? Народ сам разберется, что хорошо, что плохо. А коммунисты – это такие же, как вы, китайцы. Куда их выгонишь?! Отец, мать, дети у них родились и живут здесь. По-моему, они ничего не крадут, никого не грабят, а хотят лишь улучшить тяжелую жизнь народа. Как же быть с этими беззаконными?   
- Это моя не знает. Пусть идет, куда хочет. Наша их не признает.
- Конечно, мы малые люди и нам трудно в этом разобраться. Но у этих беззаконных и безоружных почему-то силы больше, чем у законных с оружием. Над этим стоит подумать. По-моему, они правы, потому их и народ поддерживает.
В разговор вмешался Стрельцов.
- Это скучная тема. Об этом лучше всего одному дома подумать. Так Бо Шу?
Бо Шу пожал плечами.
- Так думай – хорошо. Другой думай – тоже хорошо. Как быть мая не знает.
- Раз думаешь, ищешь – найдешь, как должно быть хорошо, - похлопал я его по плечу, а затем спросил: Бо Шу, а почему ваши самолеты не улетели в Чунцин? Их, что перепланировали в другое место, а груз выгрузили?
- Груз есть много. Мая сейчас ходи узнает.
Мы попросили его не делать этого, дали колбасы, яблок, конфет, и попрощались до утра.
Едва ушел Бо Шу, как я собрал весь экипаж и долго отчитывал старшину Гринько за его необдуманные, самовольные действия. Заверив, что никогда не будет вести ни с военнослужащими, ни с гражданскими лицами подобных разговоров, он опечалился.
- Я ведь его хотел навести на правильный путь. А оно вишь, как может обернуться.
Перед отъездом в посольство мы опять заходили на метеостанцию. Но побеседовать со словоохотливым синоптиком нам не пришлось. Не видели мы его и на следующее утро, когда стоянки самолетов, планировавшихся в Чунцин, были уже пусты. Метеосводку выписал нам другой синоптик, правда, со всевозможными придирками и никчемными вопросами.
Этот «бог» погоды зачем-то требовал заводской номер самолета, номера моторов, по какому маршруту и на какой высоте мы полетим. Бо Шу в то утро я не видел. Борттехник Павел Ефремов после взлета рассказал, что тот подходил к самолету, боязливо прошептал, что все ихние экипажи улетели в Чунцин и пожелал нам счастливого пути.
Мы пересекли цепи гор, пролетали среди высоких, близко сходящихся гребней. Я смотрел вперед, разглядывал горы, а думал о борттехнике Павле Ефремове. Его не совсем удачно сложившаяся семейная жизнь мне как никому другому была хорошо известна. Павлу Петровичу 29 лет. Был женат, но еще до войны, узнав, что с этой женой у него никогда не будет детей, развелся. Это влюбленный в технику человек. Он не кривляется, но довольно частенько, как и вообще многие борттехники, шипит. Не глядит исподлобья и не переносит чужих слез. Красив, но не очень весел, доброго скрытого нрава. Бывает частенько задумчив. Но стоит с ним по душам заговорить, как он весь откроется. Он признался нам, что жениться будет на вдовушке и обязательно с ребенком.
- Булка без довеска – это не хлеб, - узнав, шутя одобрил его действия Стрельцов.
Через год слова Ефремова не разошлись с делом. С довольно симпатичной вдовушкой, у которой была пятилетняя прелестная дочь, они справляли свадьбу. На этой памятной свадьбе мы, конечно были…

Глава VII.
На грани столкновения. Зимняя резиденция правительства Гоминдана. Кино, цирк, опера.

Чунцин – безусловно, древнейший, крупный, но не самый большой и, тем более промышленный город Китая. Он затерялся среди высоких гор у слияния малой реки с многоводной Янцзы на удалении более тысячи километров от Шанхая и почти столько же от Бэйпина. Почему в век бурного развития техники Чан Кай-ши надолго засел и не собирается перебираться из этого тупикового железнодорожного узла, у нас со Стрельцовым шел довольно жаркий спор. Только в немногом наши мнения совпали. Мы соглашались, что в основу всего было взято географическое положение города. За горами – за этим надежным щитом – хорошо укрываться и от внешних, и от внутренних своих врагов. Вокруг разместив оккупационные войска, здесь вольготней и безопасней верховодить забитым народом.
Почти через 6 часов, немного изменив маршрут, который советовал нам американец Франклин, на высоте 3300 метров мы подлетели к Чунцину. Зной ещё не овладел этой территорией. Стояла теплая, как в средней Европе лето, погода. По берегам реки, словно муравьи, копошились люди. Малые пароходики или катера, что было трудно различить с высоты, едва преодолевали течения реки Янцзы – этой могущественной, одной из самых длинных и широких рек Китая. Все шестичасовые старания радиста первого класса Шахова были напрасны: никто ни разу не ответил на его непрерывный вызов.
На инструктаже, американцы нас заверили, что они круглосуточно на этих волнах следят за любыми сигналами, даже из вселенной. Оплошности или ошибки со стороны радиста не могло быть. Не один я убеждался, что он работает точно на тех частотах, которые дали нам американские офицеры отдела перелетов, и которые, после проверки, поставили свои подписи в бортжурнале. Позже нам стало известно, что американцы очень беспокоились, переживали за благополучие нашего перелета. Их волнение достигло того, что за тридцать минут до нашего подлета к Чунцину они выпустили навстречу два звена истребителей. Чем это было вызвано, решить трудно, в эскорте мы, конечно, не нуждались. Возможно, и хорошо, что наш самолет они не заметили в конце маршрута.
Аэродром, расположенный у реки на окраине города, был хорошо виден с высоты, и мы решаем зря не кружиться без связи, а снижаться и производить посадку. После второго разворота, из-за высоких гор, перестала быть видна короткая бетонированная полоса, с ярким посадочным знаком «Т». Мне сразу вспомнились предостережения Франклина, что посадку здесь производить трудно. Но всё же, на последнюю прямую нам удалось выйти довольно точно и на подходящей высоте.
Вдруг в начале выравнивания, я обомлел, мгновенно стало холодно, а потом бросило в жар.  Встречным курсом, точно на такой же высоте пассажирский самолет планирует на посадку! «Садится на одну и ту же узкую полосу – неизбежно лобовое столкновение!» - промелькнула тревожная мысль в голове. Рассказывают, что в мгновения опасности, перед человеком проносятся воспоминания его жизни. Возможно это и так, но лично я стараюсь сосредоточиться на решении проблемы, отвлечься от постороннего, что мешает этому. Так учил меня отец. Не один раз он повторял:
- Тебе трудно? Перед тобой опасность? Будь внимателен и собран! Ничего не должно тебя отвлекать, иначе пропустишь главное. Некоторых охватывает паника, некоторые стараются спрятаться, ударяются в пьянство и делают другие глупости, это слабые люди. Делай, как говорю, спасибо скажешь мне потом.
Расстояние между кораблями сокращалось с каждым мгновением. Скоро будет пройдена точка критического расстояния, после которой столкновение неизбежно.
- Командир, надо уходить на второй круг! - почти разом прокричали штурман и бортмеханик.
Как никогда ранее в своей летной практике, мне вдруг не захотелось уходить на второй круг, прислушаться к разумной подсказке товарищей. Промолчав, направляю самолет ближе к посадочному знаку «Т» и продолжаю плавно снижаться.
- Командир…, - начал было говорить Стрельцов.
- Спокойно! – огрызнувшись, прервал я его. Вот встречный экипаж дал газ, убрал шасси и уходит на второй круг. Видя, что наш самолет колесами коснулся полосы, они направили свой воздушный корабль на нас и верхом, метрах в двух пролетели. Хотя я довольно энергично тормозил, но пробег самолета закончился далеко за полосой, метрах в трех от ровного, усеянного крупной галькой берега реки Янцзы. Тело покрылось липким, обильным потом. Сердце учащённо колотилось. Понурив голову, развернулся и порулил к стояночной площадке, которая находилась напротив посадочного знака, у подножья высокого берега. Неожиданно возникшая сложная ситуация удручающе подействовала на меня. Я стал испытывать угрызение совести, ругать себя, почему не послушался правильной и своевременной подсказки своих подчиненных, проявил непонятное и, как казалось никчемное хладнокровие, рисковал жизнями монгольского руководства. Уходить на второй круг надо было, уходить обязательно первому заметившему экипажу, и, как казалось, именно нам. Стало казаться, что авторитет летчика-командира я уронил среди подчиненных. Но вскоре после выключения моторов, весь экипаж был рад, что все так произошло, что какое-то необъяснимое предчувствие не подвело меня! Живы, а это главное!
Мы узнали, что когда находились на втором развороте, то встречный самолет произвел взлет. Покружившись в районе первого разворота, он непонятно почему, вдруг пошел на посадку. Но это не все! Оказывается, на небольшом удалении от аэродрома находится грозное и довольно высокое препятствие – высоковольтная линия через реку Янцзы! Опасаясь ее, да и сталкиваясь с ней, многим экипажем пришлось преждевременно закончить свою летную карьеру. Кто знает, чем все это могло окончиться для нас, в случае ухода на второй круг, так как о существовании этого незаметного и коварного препятствия никто из экипажа не знал.
На аэродроме нас не ожидали, а потому, можно сказать, никто и не встречал. Сотрудники нашего представительства с чиновниками китайского правительства проехали на оккупированный американцами аэродром, упросили тех принять советский самолет и ждали там нашей посадки. Мы поставили самолет в углу малой стояночной площадки и более двух часов вместе с монгольскими товарищами и одним сотрудником нашего военного атташе ожидали их приезда. Но никто из прилетевших не отдыхал. Все неожиданно стали очевидцами, как с одобрения китайского правительства хитрая американская компания грабила и угнетала китайский народ. Это можно было назвать «Показательное выступление», которое произвело неизгладимое, удручающее впечатление.
На аэродроме, словно на пожаре: все мечутся, хватают, несут. Вот, согнувшись от невероятно тяжелого груза, цепочкой, босиком по гальке бегут изможденные почти голые китайцы. Едва дотащив свою тяжкую ношу, они оставляют ее и еще быстрей возвращаются обратно.
Вдруг в рупор кто-то рявкнул! Мгновенно изменился маршрут, и грузы на плечах стали доставляться в другое место. Механизации работ здесь нет. Всё чуть ли не бесплатно выполняют толпы безработных. Вот китаец, сильно порезал ногу о гальку, захромал и вскоре с грузом присел. Молодой китаец подбежал к нему, тряпкой протер рану и начал ею же перевязывать ногу. Вдруг в рупор кто-то рявкнул! Как стегнутая кнутом лошадь, китаец с грузом, покачиваясь из стороны в сторону, вскочил и, превозмогая боль, быстро поковылял дальше. Молодой же китаец, оказывавший помощь, до смерти перепугался, за свои самовольные действия и стремглав убежал. Люди знают: если они не будут быстро и изо всех сил работать, то рядом стоят сотни безработных, которые тот час же заменят их. Фирма не потерпит убытков. Вот десяток китайцев копошатся у мотора: что-то быстро крутят, подгоняют, стучат. Вдруг, сломя голову, отделяется один из них, бежит за ключом или необходимой запасной частью и с такой же скоростью возвращается обратно. Ни секунды простоя, передышки, отдыха! Иначе хозяин рявкнет, и кто знает, чем все дело кончится. Только деньги – это им здесь зеленая улица! Это им здесь почет, уважение.
Вот произвел посадку самолет, быстро подруливает к этой единственной малой площадке.
Десяток китайцев выскакивают в дверь и начинают быстро выносить грузы, а пассажиров чуть ли не выталкивать в шею. Кстати, пассажиры, как и работающие там китайцы, для посадки в самолет не идут, а бегут строем. Кажется, отстань, опоздай кто-то из них хоть на секунду и захлопнется перед носом дверь. Все подчинено единому – доллару! Ни каких вольностей, поблажек или удобств для пассажиров. Компания не заинтересована в этом! Пассажиров, груза – здесь хоть отбавляй! Отдаленная тупиковая железнодорожная станция не может удовлетворить огромного спроса, почти двух миллионов горожан.
- Кого это зовут или на кого кричат, - спросил Арсен Гринько, показывая на рупор.
- Это доллар кричит – на бедный, порабощенный народ!
Как один раз гаркнут – считай 100 сверх предвиденных долларов в кармане, - с отвращением произнес Стрельцов.
- Средь белого дня грабят! – закачал головой Гринько.
После продолжительного и основательного знакомства с этим частным предприятием, на аэродроме показались представители китайского правительства и сотрудники советского посольства, которые прилетели сюда из Бэйпина, несколько дней назад.
Соотечественники радостно приветствовали монгольских товарищей, а затем нас.
- Здесь посадку разрешается производить только тем, кто хорошо изучит кроки аэродрома, все его особенности и получит несколько провозных полетов, - сразу же заметил один из них.
- Для нас – это пройденный этап! – отговорился за всех Стрельцов.
После короткой встречи и знакомства чиновники китайского правительства предложили монгольским товарищам сесть в специальные носилки, чтобы рикши подняли их по довольно крутой, градусов 60-70, и высокой, метров 40-50, деревянной лестнице с аэродрома. Монгольские товарищи отказались, и стали неторопливо подниматься вверх.
Представителям китайского правительства ничего не оставалось, как последовать их примеру. По указанию заведующего хозяйством нашего полпредства весь груз, принадлежащий монгольским товарищам, мы вынесли из самолета. Сотня рикш моментально окружила нашего сотрудника, желая выполнить работу. Все умоляли дать им возможность заработать хоть кусок хлеба. Как позже я узнал, русские, при вынужденном пользовании рикшами, всегда платят больше, чем горожане, или тем более другие иностранцы. Поэтому китайцы охотно берутся выполнять любые нужды русских. Они знают: их труд будет достойно вознагражден! Весь вынесенный нами груз, моментально был расхвачен рикшами и по этой тяжелой, изматывающей лестнице начал доставляться вверх.
 Вскоре и мы поднялись на чересчур высокий не то берег, не то резкий обрыв небольшой горы. Хитрый аэродром, река, окрестности – все хорошо просматривалось с высоты. Янцзы выглядела, как и большинство населения города, уныло. Видимо, она не была довольна, что многочисленные поколения соотечественников влачат свое жалкое и короткое существование на ее ограбленных берегах. Оказывается, лодки, которые в таком большом количестве стояли вдоль берега реки, не предназначались, как это мы обычно привыкли считать, для перевозки грузов, отдыха или развлечений. Это были плавучие дома, убогий приют китайцев. В них люди рождались, жили и от постоянной сырости, голода преждевременно умирали. Для многих река была единственно доступным местом погребения. В Китае, можно смело сказать, общественных кладбищ нет. Родственники хоронят умерших только на своей земле. А землю имеет, в этой крайне многолюдной стране, далеко не каждый. Живут горожане везде: и в бамбуковых многоэтажных, быстростроящихся и также легко горящих домах, и в пещерах, и в шалашах на склонах гор. Небольшие, обработанные для посевов участки земли были видны на очень крутых склонах гор.
- Чем, каким образом люди ухитряются их обрабатывать? - спросил я сотрудника полпредства. Меня удивило, когда узнал, что привязанные веревками, в специальных приспособлениях горожане на этих почти вертикальных участках выращивают себе пропитание.
- Надо нанять грузовую машину, - обратился я к заведующему хозяйством, показывая на груз монгольской делегации.
- Здесь, как правило, ими не пользуются. Да и найти ее почти невозможно. При том, перевозка обойдется раза в два дороже, чем перенести его людьми, - показал он на груз, от которого не отходила толпа рикш.
Я познакомился с полковником – нашим военным атташе и узнал, что мы являемся гостями китайского правительства, а потому размещаться будем в одной из их, китайских гостиниц. Обслуживание, питание и т.д. – все будет осуществляться, по существующим международным договорам за счет хозяев. А так как мы здесь новички, то он или его адъютант – старший лейтенант, с которым полковник нас познакомил, будут навещать экипаж и помогать весело, культурно проводить свободное время. Вскоре экипаж был доставлен к месту расквартирования.
- Здесь, в правительственной гостинице, вы будете размещаться, - показал, сопровождавший нас китаец, на многоэтажное здание. – А здесь, - показал он на малое отдельное строение во дворе, - кушать. На третьем этаже, в трех малых комнатушках разместили наш экипаж. Две жесткие кровати, будто лежишь на голых досках, покрытые не первой свежести постельными принадлежностями, стул – вот и все, что находилось в каждой комнатушке. Не успели мы с борттехником, Павлом Ефремовым, присмотреться к отведенному нам приюту, как неожиданно появился Арсен Гринько.
- Командир, - тревожным голосом зашептал он, - простыни и наволочки грязные и по ним ползают вши! Старшина стал внимательно рассматривать наши кровати и вскоре подтвердил свои слова. Я вызвал работников гостиницы и показал, на чем они размещают своих гостей. Китайцы извинились, сказали, что они не были своевременно предупреждены о размещении здесь русских и быстро заменили постельные принадлежности. Позже я догадался, так как был очевидцем не раз, почему в таком запущенном состоянии находится эта гостиница, а вернее – этот правительственный вертеп Китая! Оказывается, китайские чины приспособили эту гостиницу под свой публичный дом. Бурно проживая жизнь, они до глубокой темноты пьянствуют по ресторанам, а затем отыскивают проституток и с ними коротают здесь остаток темного времени. На рассвете тайком возвращаются, видимо, к своим скучающим женам. Не раз такие парочки ночью по ошибке врывались в наши комнатушки. За пользование этим притоном разврата они, конечно, обслуживающему персоналу ничего не платили, так как чувствовали себя истинными хозяевами. Обслуживающий же персонал, видя все это, за чистотой постельных принадлежностей устал следить. Правда, их беспокоило, как бы не унесли, вместе со вшами простыни, подушки и одеяла, эти ответственные посетители. Утром следующего дня еще до завтрака к нам приехал полковник. Он посмотрел, где мы размещены, расспросил, чем кормят, затем пригласил побывать в советском представительстве. Массивные красивые здания утопали в чудесной зелени. Чистота, уют, деловая рабочая обстановка – это все сразу бросается в глаза…. Мы познакомились со многими сотрудниками и поинтересовались, как они живут, чем занимаются. Все свободные дни и часть служебного времени у них уходит на упорное изучение китайских и других иностранных языков.
Дел по службе у них много. Окончившаяся война с империалистической Японией требовала решения ряда важных, для будущего Родины, вопросов. Основная проблема была в том, что попасть на прием к Чан Кай-ши становилось невозможным. Оказывается, он до того был занят делами, что не находил, как заявляли его чины, возможности в течение нескольких минут выслушать нашего посла или военного атташе. Мне рассказывали, как Чан Кай-ши «тянул волынку», при выпуске оккупационных денег в Маньчжурии. То он ни на что не соглашался, то говорил, что в ближайшее время решит, а потом начал уклоняться от встреч с представителями Советского Союза. Наше правительство вынуждено было выпустить в обращение оккупационные деньги и поставить его об этом в известность. Здесь, как и в посольстве в Бэйпине, в свободных квартирах живут русские эмигранты. Почти все они, увидев нас, приглашали заходить к ним в гости.
После обеда мы вдвоем с полковником, во дворе представительства, на скамейке, вели оживленную беседу. Вдруг неожиданно ко мне обратилась русская эмигрантка.
- Извините, но у меня к вам дело. Летчику тем более русскому, я доверяю сокровища и открою все свои тайны.
Мы засмеялись и пригласили её присесть.
- В американском банке города Шанхай, у меня находится вклад в виде слитков золота и довольно крупная сумма денег. Банк прислал извещение, что прекращает свою деятельность и переезжает в Америку. Предлагается всем вкладчикам до конца февраля 1946 года забрать свои вклады, иначе они перейдут в собственность банка, - ненадолго задумалась женщина лет сорока, с красивым, но немного рябоватым лицом.
- Я дам вам много денег и золота не пожалею, только помогите мне. Вам необходимо будет доставить меня в Шанхай, помочь получить там вклад, а затем возвратиться с ним обратно. Вот все, что потребуется от вас за мое вознаграждение. Дело в том, что я уже летала в Шанхай и не решилась получать там сбережения, принадлежащие мне и моему покойному отцу. От моих знакомых и из газет стало известно, что какие-то темные личности моментально узнают о всех банковских операциях. Подкарауливают получивших вклады, грабят, при этом, как правило, убивают. Мне, одинокой женщине, согласитесь, не избежать их разбоя.
Эмигрантка молча стала смотреть на меня. «Она не знает жизнь на своей Родине, где ни к чему крупный частный капитал. Зачем мне или другому 100 или 1000 килограмм золота?! Что с ним делать? Правда, для Родины это был бы неплохой подарок. Но я не имею права без разрешения летать, куда бы то ни было», - подумал я и посмотрел на полковника.
- Да…, - как казалось, угадал он мои мысли,- заманчивое дело. Стоит подумать.
- Я вижу, вам кажется этого мало, - опять обратилась ко мне женщина. – Я согласна отдать половину капитала, принадлежащего мне. Получите и сами заберёте свою половину.
Надеюсь, вы войдете в мое положение. Ни родственников, ни надежных знакомых, которым можно доверяться в таком деле, у меня нет.
Я опять посмотрел на полковника.
- Слово за вами,- слегка улыбнулся я, - и через четыре часа мы будем знакомиться с Шанхаем.
- Я обещаю вам во всем помочь,- обратился полковник к женщине. – Время, согласно извещения, еще имеется. Ждите. Через несколько дней я непременно буду у вас.
Эмигрантка еще раз попросила меня согласиться на ее предложение, но мое молчание навело женщину на мысль любезно попращаться и уйти. Мы надолго погрузились в раздумья.
- Хорошее было бы подспорье, для разграбленной и разоренной Родины, - прервал молчание полковник. – Но как это сделать, когда почти невозможно добиться разрешения посетить Шанхай? При том, надо учесть: за каждым шагом, даже китайцев, всюду следят американцы.
Поднявшись на третий этаж правительственного притона, который и меня и других членов экипажа стал невыносимо тяготить, я вдруг заметил, что какой-то мужчина несмело заглядывает в наши комнатушки.
«Что ему надо там?» - встревожился я и поспешил к нему.
- Мистер Шик, - отрекомендовался мой новый знакомый. – Я многие годы работал в России. Был консулом в Новосибирске, Алма-Ата и других городах. Мне хотелось бы в лице вас отблагодарить русский народ за все то хорошее, что когда-то получал от него.
Я не поверил в искренность слов китайца, но все же пригласил пройти в номер и вскоре познакомил со всеми членами экипажа. С этого времени и до самого отлета из Чунцина этот мужчина малого роста, в очках, неплохо владеющий русским языком не покидал нас. Ежедневно рано утром, когда экипаж еще спал, он прогуливался по коридору около комнат и определял, в какой из них проснулись. Как только ему это удавалось, стучал в дверь и, войдя, поздравлял с добрым утром. Обычно раньше всех просыпался старшина и начинал громко будить радиста Шахова. Появление мистера Шик в их комнате вызывало веселое оживление, которое будило всех остальных.
- Мистер «Шпик» действует, - шипел Павел Ефремов. Мне приходилось делать ему замечания, потому что китаец, знающий русский язык, мог услышать и устроить скандал.
Должен откровенно признаться: неожиданное его общение с нами никого не отягощало, и не было противным. Наоборот, с появлением китайца стал появляться оживленный, захватывающий всех разговор. Через него мы узнавали, что пишется в китайских газетах, какие новости в городе, как протекают переговоры между их правительством и правительственной делегацией МНР, когда Чан Кай-ши принимал Сурунжаба и многое другое, как он выражался, «случайно услышанное». Как-то им был затеян довольно жаркий спор о конституциях, затем -  гимнах.
- Я ваша гимна хорошо знаю! – стал восклицать мистер Шик. – Весь мир насильно мы разрушим, говорится в нем.
- Не насильно, а насилья!.. – сразу же прервал я его.
- Что, что? – переспрашивает китаец. Мне пришлось довольно внятно объяснить, что означают эти два совершенно разных слова и что значит, если он так, как сказал нам, объяснял своему народу.
- «Это же ложь, провокация»! - в конце возмутился я. Мистер извинился и заверил, что больше никогда никому говорить так не будет. Покидал нас мистер довольно поздно вечером, когда мы уже ложились спать. Перед уходом он обязательно спрашивал, чем мы будем заняты в следующий день, а потом советовал, где нам надо побывать, чтобы лучше ознакомиться с жизнью китайского народа. Первые несколько дней я внимательно прислушивался, приглядывался и определял: кем же является этот мистер Шик? На шпиона, разведчика – он был не похож, так как плохо разбирался и тем более действовал в таких делах. На богатого бездельника, праздно проживающего жизнь, он также не был похож. Черный костюм на нем был изрядно поношен. В разговорах незаметно для себя высказывал заботу о своей семье и трудностях будничной жизни. На настойчивые приглашения пойти вместе с нами позавтракать или пообедать соглашался неохотно. Старался есть мало. Оглядывался. Правда, кормили нас в Чунцине неважно. Куревом не снабжали. А так как у экипажа не было, до неузнаваемости обесцененных долларом юаней, то мне пришлось обратиться в свое представительство. Соотечественники, удивившись гостеприимству хозяев, тотчас же нам во всем помогли.
- Бог знает, что подумают обо мне,- с тревогой произносил мистер Шик о своих соотечественниках, после посещения столовой. Мне пришлось заключить, да и такое мнение было у Стрельцова, что в России он действительно был. А сейчас – является одним из последних чинов в министерстве иностранных дел Китая. Его, видимо, освободили на время от работы и приказали, не общаясь, следить за русскими. В случае нашего недостойного поведения или чего-то другого, могущего подорвать власть в Китае, немедленно сообщать им для принятия чрезвычайных мер. Но неожиданное знакомство с русскими, непроизвольно заставило его проявлять внимание и любезность к нам. Товарищеские отношения, откровенные беседы, гостеприимство – все вынудило китайца отклониться от возложенных на него обязанностей и тайком от своих начать проявлять заботу о нас. По его не только совету, а и множеству хлопот, личных расходов, о чем он нам с гордостью говорил, мы побывали в кино, цирке и оперном театре. Правда, в отношении расходов стоит сразу же оговориться. Я, как никогда, уверен: ни он, ни тем более министерство иностранных дел Китая, их не несли. Настойчивые хлопоты, личные просьбы мистера Шик перед администрациями культурных учреждений, побуждали последних выделять для нас бесплатно самые лучшие места и даже немного большее.
От посещения центрального кинотеатра Чунцина у меня и других членов экипажа остались самые худшие впечатления. В зале невероятная скученность, духота, разрешается курение. Проходы и места для сидения столь узки, что приходится смотреть боком в полустоячем положении. Показывался американский кинофильм в двух частях, название которого я не запомнил. Бандитизм, убийства, грабежи и насилование -   от начала и до конца.
В Америке я никогда не был, потому и не буду утверждать, что люди с черной кожей там не такие, каких приподнесли нам в этом кинофильме. А показали их нам суеверными дикарями, сплошными насильниками и убийцами ни в чем неповинных людей, от которых ловкие белокожие мужественно и геройски отстреливаются. Трудно, невозможно поверить в действительность. Для чего и зачем показывать сплошной кошмар?
Китайский цирк нам всем понравился, хотя мы очень сильно переживали, волновались во время его представления. Горожане посещают цирк видимо охотно. Но только мест для сидения маловато, а все проходы постоянно забиты людьми. Разместили нас за специально поставленными двумя столами, ближе первого ряда, прямо перед ареной цирка. Столы были накрыты простынями и уставлены вазами с яблоками, мандаринами, виноградом. Мы не совсем ловко чувствовали себя за ними.
- Мы же мешаем смотреть другим, - жаловался не раз я мистеру Шик.
- Не беспокойтесь! Администрация считает вас своими почетными гостями и где находит нужным, там и размещает, - весело отвечал он мне. Во время представления и в перерыве мистер Шик, угощаясь, настойчиво уговаривал и нас угощаться, доказывая, что отказываясь, мы обижаем столь внимательную администрацию.
Китайский цирк, как и каждый другой, имеет свои особенности. Нам не показывали большое представление дрессированных зверей, как это принято во многих странах, зато простые, но очень хитрые, замысловатые фокусы, сложные акробатические номера и многое другое – смотрели с удовольствием.
- Почему не делается хотя бы самая малая, простая страховка, - возмущался я, когда 5-6 летние дети на головокружительной высоте выполняли сложные упражнения. – Ведь одно неточное движение – и ребенок разобьется в лепёшку!
- Это у нас не принято. Пусть лучше тренируются перед выступлением, - спокойно отвечал мистер Шик.
На мой вопрос, известны ли ему случаи, когда во время представления дети падали и разбивались, он ответил утвердительно.
Ответы китайца навели на мысль, что с целью привлечения большего числа зрителей администрация пренебрегает жизнью замечательных артистов.
Деньги, а не люди, здесь, как и у компании на аэродроме, превыше всего.
Мистер Шик еще в гостинице радостно объявил: - «Весь первый ряд оперного театра в вашем распоряжении!»
После нашей просьбы, он коротко ознакомил нас с содержанием оперы: «Влюбленных, по воле бедных родителей, разлучают. Девушка продается в публичный дом. Долгие годы ее разыскивает молодой человек. Конец неожиданный, радостный. Любовь восторжествовала!»
До этого в оперных театрах я был всего два раза. С трудом понимал содержание и не обращал внимания на артистическое исполнение. Мне казалось, что исполняют все одинаково, нудно и скучно.
Можно было легко догадаться, что слушать и понять оперу на языке, которого не знаешь, очень трудно. Поэтому мне пришлось поинтересоваться, кто, когда и сколько раз бывал в опере. Результаты были плачевные. Гринько и Шахов вообще ни разу не удосужились там побывать.
В небольшом зале оперного театра было более половины свободных мест. Я пригляделся к публике: ни молодежи, ни тем более иностранцев нигде не было видно. Лишь старики, да довольно пожилые с женами китайцы молча сидели на задних рядах. Мы попросили мистера Шик сесть между нами и по ходу действия объяснять всё непонятное. Хотя я плохой ценитель искусства, но было легко догадаться, что китайская опера имеет отпечатки далекой древности, строго национальна, гуманна. Но недостатков в ней, порожденных пренебрежительным отношением правительства, плохой популяризацией, бедностью артистов и администрации, мне показалось, чересчур много. И без того трудно понимаемая, она у них невероятно усложнена, много условностей, недопустимая вольность обслуживающего персонала, да и артистов.
Вот сдвинули руками занавес, и началось представление. Оркестр разместился прямо на небольшой сцене и занимает почти ее половину. Музыканты шепчутся, свободно прогуливаются, меняются местами, очень отвлекают зрителей. Вот любимая молодого парня, сидит на переднем плане сцены, на маленьком стульчике и пением выражает свою горькую, рабскую жизнь. Вдруг к ней подходит другая девушка и на виду всей публики снимает все украшения, некоторую одежду. Одев все это на себя, она садится на ее место и начинает о чем-то петь!
- Что происходит? – прошептал я мистеру Шик.
- Артистка окончила свою часть исполнения одной и той же роли, а другая сейчас продолжает, - объяснил он мне.
Вот на сцену быстро вышла артистка, сделала небольшой круг, а затем развела перед собой руками.
- Что это значит?
- Девушка поднялась на второй этаж и открыла окна, - устало говорит он мне.
Вот девушка прочитала письмо от любимого и, боясь, что оно может попасть в руки злого хозяина, рвет его на клочки и бросает. Вдруг на сцене моментально появляется китаец-старик с метлой и сметает эти брошенные бумажки в совок.
- Что происходит?! – продолжал уж в который раз, надоедать я мистеру Шик.
- Это просто работник. Ну как не понять этого!? Он следит за чистотой сцены и когда находит нужным, подметает! Этот работник так назойливо мечется по малой сцене с метлой, что вносит, как казалось, путаницу среди артистов, и среди слушающей публики. А свободные по ходу действия артисты, другой обслуживающий персонал, выглядывая, изредка перебегая сцену, дополняют этого никчемного, праздно шатающегося старика. Но, несмотря на особенности прослушивания оперы, идейное содержание и прочие затруднения, пением артистов – мы остались довольны. Бурные аплодисменты возвестили об окончании. Мы решили вручить артистам большой букет цветов, который купили по пути в театр.
- Не надо этого делать! У нас не заведено, - узнав о нашем желании, настойчиво вмешался мистер Шик.
- Что же в этом плохого?! Артисты, тем более здесь много молодых, начнут чувствовать, что их труд доставляет радость, удовольствие людям; они с еще большим старанием будут исполнять свои роли, - стал доказывать я китайцу. Но он по-прежнему не соглашался и даже стал уговаривать нас побыстрей покинуть зал. Довольно бурный и продолжительный наш спор был услышан артистами или администрацией, так как из-за сцены стали боязливо показываться люди.
Николай Стрельцов вручил одному из них букет, а мы все дружно ещё раз зааплодировали.
На дворе моросил мелкий дождик. Предприимчивые горожане решили на нем заработать хотя бы маленький кусочек хлеба. Простенькие, а потому, видимо, и дешевые зонтики предлагались сотнями продавцов.
Деньги, которые нам дали в полпредстве, еще оставались и мы решили приобрести для всех, в том числе и мистера Шик, по зонтику. Не зная их стоимости, мы отдали половину имевшихся у нас денег. Что произошло дальше с горожанами, так боязливо и внимательно наблюдавшими за нами, трудно передать. Они зааплодировали, замахали руками, а получивший деньги, плохо одетый старик-китаец, заплакал, низко поклонился и, отдав нам оставшиеся свои зонтики, начал петь. Мы были растроганы этим и вернули ему все зонтики обратно. Горожане долго, чуть ли не до гостиницы провожали нас. В пути к гостинице мы продолжали делиться своими впечатлениями о прослушанной опере, вспоминали смешные, в нашем понимании, моменты.
- Почему у вас перед началом и в конце представления заведено обязательное исполнение гимна и обязательный показ портрета Чан Кай-ши? – спросил я мистера Шик, зная, что любое самое маленькое, даже уличное представление, не может в Китае начаться без этого. – Это же становится нудным, трудно переносимым. Правителей у вас почитают как каких-то сверхбогов.      
Китаец задумался и долго молчал.
- А разве у вас не так? – не ответив, спросил он меня. Его вопрос впервые заставил меня критически подойти к нашей действительности.
- Конечно не так, - не сразу начал объяснять я ему. – Но собрания, митинги в предпраздничные дни, чем-то все же напоминают вашу. А в прошлом – при императорах у вас так же было? – потом спросил я его.
- Без веры во всемогущество правителя люди не могут быть верными, послушными. Это известно еще с древних времен, - задумчиво произнёс он.
- Да, дурное дело – заразительное! – едва не прервал нашу беседу Стрельцов.
Я долго раздумывал, чем было вызвано столь странное поведение мистера Шик, так как его объяснениям «не следует вручать цветы артистам», я не поверил. На следующий день я стал докучать ему расспросами. И он вынужден был чистосердечно признаться.
- Месяца два назад группа пьяных иностранных солдат-дебоширов во время представления ворвалась в зал. Представление было сорвано. Солдаты приставали к артисткам....
- Не предполагал, что так «лестно» вы подумаете о нас, - не дав договорить ему, слукавил я.
- Кто боится споткнуться, тот должен катиться боком, - показывая на себя, оправдался он.
Через день мы экипажем ходили на аэродром к своему самолету. Монгольские товарищи, узнав, что из себя представляет аэродром и о тех препятствиях, которые придется преодолевать при взлете, предложили нам выполнить несколько тренировочных полетов. Мы заверили наших друзей, что их беспокойства хотя и обоснованы, но напрасны. Мы давно все осмотрели, рассчитали; и взлет будет произведен благополучно. Когда я договорился с руководителями компании о заправке самолета бензином, то вдруг узнал, что борттехник Ефремов сразу же по прилету, ее произвел.
- Правильно, Паша, - начал острить Стрельцов, - не откладывай работу на завтра, а любовь – под старость!
Арсен Гринько, услышав об этом, вполне серьезно произнес: 
- А ведь правду говорит. Надо быстрей жениться.
Его ответу я тогда, не знаю почему, не придал должного значения, о чем позже сожалел.

Глава VIII.
В гостях у Цзян Цзинго, сына Чан Кай-ши. Встреча с генералиссимусом.

Полковник – военный атташе или его адъютант почти ежедневно нас навещали. В одни из дней полковник предложил проехать на автомашинах по городу, познакомиться с его достопримечательностями и побывать на братской могиле наших соотечественников, которые погибли, помогая китайскому народу освобождать от империалистов Японии их Родину. Но не проехали мы и часа, как вдруг полковник остановил машины перед толпой народа, а затем приказал возвратиться всем обратно в гостиницу. Стало известно, что специально купленные молодчики созывали народ на демонстрацию протеста против Советского Союза. Для проведения демонстрации было все тщательно продумано и подготовлено. Агитмашины, высокие радиофицированные трибуны, плакаты, лозунги листовки – всё организовано профессионально, на высоком уровне. Редакции прогрессивных газет были разгромлены. На площади начали произноситься подстрекательские речи, чтобы все военные трофеи, изъятые у японцев, были возвращены нами Чан Кай-ши. Требовался немедленный вывод наших оккупационных войск из Маньчжурии. Узнав об этом, мысленно мне захотелось, чтобы оружие, отобранное у империалистов Японии, следовало бы возвратить, но только не Чан Кай-ши, а народу Китая во главе с коммунистами. А видел я его, бывая в разных местах, очень много: на десятки лет хватило бы отчаянной японской военщине продолжать безнадежную борьбу. В отношении вывода наших оккупационных войск из Маньчжурии, то здесь была явная фальшь и подстрекательство американцев.
      На следующий день после завтрака за нами опять заехал полковник и на двух автомашинах отправились по-прежнему маршруту. Мы медленно двигались осматривая достопримечательности центра города. Вдруг, подавая сигналы, нас стал обгонять американский виллюс. Шофер приветливо помахал рукой, а затем остановил свою машину впереди нас.
- Кто это? – спросил я полковника, который сидел рядом со мной, за рулем.
- Это сын Чан Кай-ши, - не гладя на меня начал отвечать он. – Если будет приглашать в гости, то соглашайся. Надо будет решить кое-какие назревшие вопросы.
Молодой, лет тридцати, китаец, улыбаясь, быстро подошел к нам.
- Друзья! Приглашаю вас всех к себе в гости. С утра я разыскиваю вас. Был в гостинице, но не застал. Мне хочется в вашем лице отблагодарить всех русских летчиков, весь русский народ, за всё то хорошее, что они сделали для меня и Китая.
 
Общедоступная  информация.
    Цзян Цзинго (1910-1988). Сын Чан Кай-ши от первой жены Мао Фумэй. В 1925 г. был приглашен Сталиным на учебу в Советский Союз, в целях укрепления связей с Чан Кай-ши и партией Гоминьдан. Учился в Коммунистическом университете трудящихся Востока, в Военно-политической академии РККА им. Толмачева в Ленинграде. В СССР был известен как активный комсомолец Николай Владимирович Елизаров. В 1935 г. женился на девушке из Белоруссии Фаине Вахревой (ее китайское имя — Цзян Фанлян). В 1936 г. вступил в ВКП(б). Работал на Уральском машиностроительном заводе («Уралмаш») в Свердловске. В 1934-1937 гг. — ответственный редактор газеты «За тяжелое машиностроение», затем заместитель заведующего орготделом горсовета Свердловска. В 1937 г. арестован, но позже обменен на советского резидента в Китае. В дальнейшем Цзян Цзинго побывал в роли лидера молодежных организаций Гоминьдана, попробовал свои силы в административном аппарате на провинциальном уровне.
      30 июня 1945 г. Цзян Цзинго в составе правительственной делегации прибыл в Москву. Чан Кай-ши дал сыну задание обратиться к Сталину с «просьбой» оказать гоминдановским войскам помощь в установлении контроля в Маньчжурии. Усилия отца и сына оказались напрасными. Сталин уже сделал выбор в пользу Мао Цзэ-дуна. В развернувшейся гражданской войне между сторонниками Гоминьдана и Коммунистической партии (1946-1949), Народно-освободительная армия Китая, руководимая КПК, разгромила гоминдановские войска.
     Чан Кай-ши с сыном бежали на остров Тайвань, где закрепились при помощи США...

Договорились, что часов в 6-7 вечера он заедет за нами в гостиницу, и все мы отправляемся в гости. Мы поторопились с осмотром города и проехали к братской могиле соотечественников. Горько и обидно стало на душе, когда узнали, что правители Китая не проявляют никакой заботы о героях, отдавших жизнь за их Родину. Только сотрудники нашего представительства, русские эмигранты, да изредка бывающие здесь наши корреспонденты не забывают это святое, дорогое, не только русскому народу, место. 
Часов в пять мы возвратились в гостиницу. Узнав. Что никто из нас не был на подобных – ответственных банкетах, где видимо, будут присутствовать правительственные чины, полковник решил проинструктировать экипаж.
- Ничего не начинайте делать первыми. Следите за рядом сидящими. Что будут делать они, так поступайте и вы. Тему разговора лучше самому не выбирать, а предоставить это хозяевам. Лучше больше расспрашивать, чем отвечать. Не обсуждайте решений и действий нашего правительства....
В конце полковник сказал, что сын Чан Кай-ши жил и учился многие годы в России, коммунист, но в настоящее время далек от коммунистических позиций.
- Об этом вам так, между прочим, следует знать, но ни в коем случае не напоминайте ему в разговорах. При обращении называйте его – товарищ Цзян Цзинго.
- А почему при случае нельзя напоминать ему о долге коммуниста? – спросил я полковника.
- Он хитер и обидчив. Не имея опыта, можно попасть в большую неприятность. От этого мне и хотелось предостеречь вас.
В восьмом часу появился улыбающийся Цзян Цзинго и на трех автомашинах, вместе с полковником и его адъютантом, мы отправились в зимнюю резиденцию Чан Кай-ши. Я сидел рядом с Цзян Цзинго, который первым на приличной скорости гнал машину, и не очень внимательно слушал его веселый разговор то со Стрельцовым, то с Ефремовым, которые сидели сзади. Дорогу нам часто переходили пешеходы и мне казалось, что не все смогут увернуться от быстро едущей машины. Но пока всё обходилось и я начал думать о другом. Мне почему-то вспомнились величественные ворота Кремля, где зорко стоят часовые, и без особого пропуска, конечно, никого не пропускают. Стали вспоминаться слухи, доходившие до меня, что с оружием, даже обыкновенным складным ножом вход в Кремль воспрещен. А у нас у каждого при себе были пистолеты, а у Арсена Гринько, как всегда, еще и нож.
- Товарищ Цзян Цзинго, а пропустят ли нас к вам без пропуска, проверки, да еще в такое позднее время? У вас, наверное, охрана такая же, как и в Кремле, где вы, я думаю, были не раз, - обратился я к нему.
- Безусловно, - махнул рукой расплывшийся в улыбке наш собеседник-шофер, - охрана у нас даже лучше кремлевской. Но со мной вас когда и куда угодно пропустят! Можете не беспокоиться.
- Ваш папа сейчас дома? Он знает, что мы будем у вас? – вдруг совершенно неожиданно вырвалось у меня.
- Разве это имеет какое-то значение, - громко рассмеялся китаец. – Вы же мои гости. К тому же он очень занят работой.
Его ответ навел меня на мысль, что Чан Кай-ши нет в резиденции. А если и есть, то на банкете он все равно не будет присутствовать.
На город быстро опускался вечерний сумрак. Большие здания в 30-40 шагах стали плохо различимы. Я хоть и поддерживал непрерывно продолжавшийся веселый разговор, но все время с напряжением смотрел вперед, желая еще издали заметить что-то напоминающее Кремль. Мы быстро мчались теперь по безлюдной, не широкой, окутанной зеленью улице. Вскоре Цзян Цзинго сбавил скорость, круто повернул машину вправо и поехал медленно.
- Вот мы и приехали, - вдруг приумолк он, проезжая через наполовину раскрытые ворота.
Я с еще большим вниманием стал рассматривать все вокруг сквозь наступившую темноту. Слева ворот находилось небольшое неосвещенное здание. «Это проходная», - подумал я и, как позже узнал, не ошибся. «Где же часовые?» - только спросил я себя, как вдруг недалеко от проходной, вблизи кустов, с земли стали вскакивать люди. Мне все же удалось различить, что это были военнослужащие.
- Ну, я им дам! – воскликнул наш собеседник. Метров через двадцать он резко затормозил, развернул машину и быстро выскочил.
- Сейчас будет тарарам, - тихо произнес Стрельцов.
     Мы несмело ступили на землю двора. Две следовавшие за нами автомашины подъехали и стали рядом. Веселый разговор, шум заполнили притаившийся во мраке двор. Мы втроем стояли молча и смотрели в сторону проходной. Темнота все скрадывала от нас.
- Друзья, идите за мной, немного прихрамывая и поправляя галстук, произнес неожиданно появившийся Цзян Цзинго. Не составляло никакого труда догадаться, что он бил охрану не только кулаками, но и ногами.
Это так удручающе подействовал на меня, что появилось желание немедленно уйти отсюда. Только присутствие полковника удерживало меня дать такую команду экипажу.
Я стал рассматривать притаившееся во дворе большое и видимо красивое архитектурное строение: только несколько окон тускло, словно в покойницкой, светилось. Все остальное было охвачено мраком неизвестности.
- Я специально пригласил гостей, которые умеют разговаривать по-русски. Большинство из них обучалось в России, - задыхаясь, выдавливал впереди идущий Цзян Цзинго. Началось восхождение не знаю на какой этаж. … Немного ступеней. Темно, как в полночь в погребе под бочкой!
- Не отставайте, держитесь за мной.
Раскрытая дверь… Еще одна дверь… Некрутые, но долгие повороты по лестнице. Поворот налево. Дверь. Наконец большая, слабо освещенная комната с двумя дверями. С трудом добравшись до этой комнаты, Цзян Цзинго начал знакомить нас с приглашенными на банкет своими земляками. Я монотонно называл свою фамилию, безразлично пожимал чужие протянутые руки и не вникал в суть ответов китайцев. Весь я находился под гнетущим впечатлением. Мне почему-то вспомнились серые, низкие домики, в которых проживала свою жизнь японская военщина. Почему как там, так и здесь тебя настораживает, угнетает, тревожит? Почему, входя, там надо остерегаться низкой притолоки, а здесь – гробовой темноты? Почему там, как и здесь, не видно жизни, не слышно гомона, веселья? Почему в кругу хозяев на тебя находит одиночество? Видимо, и здесь все та же чертова западня!   
- Друзья! Я приказал специально для вас приготовить наше национальное кушанье – китайский чафан! Думаю, вы не пожалеете об этом! – восклицал Цзян Цзинго, показывая на сдвинутые вместе столы.
- Товарищ Цзян Цзинго, значит хлеба, ложек и вилок не будет, а будут змеи? – поддержал его разговор Стрельцов.
- Я решил посочувствовать вам, - не восклицая, а постепенно сбавляя тон, начал отвечать он. – Жареных змей не будет, а ложки и вилки всем принесут.
Китайцев, приглашенных Цзян Цзинго, было на два больше, чем всех русских. Сразу же после ответа Цзян Цзинго, ко мне обратился один из них.
- Я пять лет учился в Москве и хорошо знаю русский народ, его культуру, обычай. У вас заведено называть друг друга товарищами, - начал шептать он. – Но здесь так не делается. Я порошу вас называйте Цзян Цзинго не товарищ, а мистер Цзян Цзинго!
Я удивленно посмотрел на китайца, затем на экипаж. С каждым, как и со мной, и, как казалось, об одном и том же, негромко вели беседу гости китайцы. Цзян Цзинго в это время шутил с полковником.
- Извините, но я не знал и считал это более близким. А разве в этом вы находите что-то оскорбительное? – поставил я его в тупик.
- Что вы, что вы, - начал повторяться китаец. – Видите ли, «мистер» это английское, международно-принятое слово. Все культурные люди им пользуются в обращении. И вам я предлагаю поступать также.
«Мистер – культурное, а товарищ – некультурное! Это же ложь!» - подумал я.
- Вот не знал, да и не понятно, почему многие едут учиться в Россию, когда там даже обращаются друг к другу некультурно? – слегка съехидничал я.
- Вы далеко катите, - хитро подметил китаец и заулыбался. – Согласитесь, из-за такой мелочи мы не будем портить вечер и приятельские отношения.
- Друзья! – воскликнул и прервал нашу натянутую беседу Цзян Цзинго. – Разрешите нарушить установившуюся традицию. Мне хочется сейчас же вручить всем русским памятные подарки. Я опасаюсь, что по окончании нашего семейного ужина забуду об этом.
Наступило общее молчание.
- Мистер Цзян Цзинго, - неожиданно нарушил тишину Павел Ефремов, - по-моему, не стоит зря торопиться. Никто и ничего не забудет.
- В таком случае, - перебил Ефремова мистер, - я попрошу всех здесь присутствующих обязательно напомнить мне об этом в конце.
Слуги начали быстро накрывать общий стол. Нас пригласили сесть за него и усадили в перемежку: русский – китаец, русский – китаец и т.д.
- Друзья! Пока накрываются столы, я расскажу вам, как мои послушные работники готовились к этому банкету. Когда я расстался с вами, то сразу же приехал сюда. Я сказал им, чтобы часам к 6-7 вечера все было готово для банкета, на котором будут присутствовать русские. Они спросили: приблизительно, сколько человек будет присутствовать на банкете и сколько из них русских? Я ответил, что всего будет человек 20, а русских – 7-8.
- Сколько купить вина? – опять продолжали надоедать они мне.
- Купите столько, чтобы всем хватило! – зло ответил я им и ушел. Перед тем, как ехать за вами, я решил уточнить, как выполнено мое приказание, вернее, как по-русски говориться, просьба.
Узнав, что все готова, я спросил:
- А сколько купили вина?
- Восемь бочек, - боязливо ответили мои слуги.
В комнате разразился продолжительный веселый смех, оживление!
- Но не беспокойтесь: бочки небольшие – литров по 30-40. Вот сколько предстоит нам сегодня выпить! – весело смеялся Цзян Цзинго. Слуги закончили накрывать столы и перед каждым положили по салфетке. Вслед за мистером, который сидел в окружении своих земляков на самом видном месте, все китайцы начали помещать эти салфетки на груди, за борта своих пиджаков. Я тоже взял салфетку, но так как все мы были одеты в гимнастерки, пристроить ее, не расстегивая ворота, было негде, то положил обратно. Напротив меня, в окружении китайцев, сидел старшина Гринько. «Что он будет делать с этой салфеткой?» - эта мысль рассмешила меня, так как был уверен, что совет полковника (поступайте так, как поступают гости) им выполниться в точности. Старшина внимательно следил за действиями своих соседей. Вот китаец слева, запихнув часть салфетки за борта пиджака, расправляет ее остаток на груди. Гринько, не спуская глаз с соседа, прощупывает у себя пуговицы на разрезе ворота. Оставив в покое китайца, стал совать палец между пуговиц и туда-же косится. Потом конец довольно большой и грубой салфетки начал втискивать между пуговиц. Чувствуя, что это не получается, расстегнул ворот и покосился на него. Быстро застегнул пуговицы обратно и повернулся к китайцу. «Нарушать форму нельзя», - казалось, подумал Гринько. Китаец о чем-то беседовал с радистом Шаховым. Чересчур близкий и пронизывающий взгляд старшины заставил его прекратить беседу и осмотреться. Китаец бегло ощупал и поправил галстук, затем салфетку и, глянув на Гринько, повернулся опять к радисту, Старшина вторично прощупал пуговицы, безнадежно попытался втолкнуть грубый и толстый конец салфетки между пуговиц и повернулся опять к китайцу, но так как тот сидел к нему боком, то он слегка похлопал его по плечу. Сосед испуганно подскочил! Гринько, не глядя в глаза китайцу, взглядом стал пронизывать его грудь. Когда старшина начал в третий раз проделывать одно и то же, китаец встал и вышел.
- Слушай лётчик, ты так всех моих друзей разгонишь, - обратился хозяин к старшине, - не напрягайся, это не дипломатический приём, а дружеская встреча. Наверное, вас полковник заинструктировал, вы мои гости, делай как говорю, расстегни пуговицы, вот и будет место для салфетки. 
Хозяин встал и привлек к себе внимание:
- Друзья! Прежде чем произнести первый тост, я попрошу всех: давайте не будем говорить о политике. Будем пить, веселиться, рассказывать рассказы, анекдоты, свою жизнь, но только избежим этой политики. Я устал от нее.
Первый тост – за дружбу между народами Китая и Советского Союза – всеми был воспринят радостно. Китайцы выпили по стопочке величиной с наперсток, а нам пришлось по целому стакану, которые по указанию хозяину были специально поставлены русским. Вино теплое как показалось, противное, но от этих наперстков наши хозяева заметно повеселели, стали более словоохотливы и даже вспотели, так как начали ослаблять галстуки и расстегивать вороты рубах. Таких тостов было не менее пятнадцати. Но ни один из русских не был даже во хмелю, в то время как китайцы были изрядно выпивши. Официальная часть банкета стала переходить в неофициальную....
- Вы наше кино смотрели? – обратился мистер Цзян Цзинго к Стрельцову. – Оно, конечно, вам не понравится. Мы намного отстаем в этой области.   
- В вашем центральном кинотеатре мы были, но почему-то китайские кинофильмы там не показываются. Более десяти дней подряд показывают один и тот же американский фильм. Может быть, потому что служу в авиации, но на войне за четыре года я, пожалуй, не видел столько кошмарных убийств, сколько приподнесли мне за два часа в кино.
Китайцы весело рассмеялись.
- Надо уметь ценить искусство, знать прошлую историю, - заметил один из них.
- Древнюю историю народов Америки,- после установившейся тишины начал отвечать Стрельцов, - признаюсь, не читал, даже не знаю, есть ли она вообще. Но не очень далекое прошлое, некоторых переселившихся туда проходимцев не заслуживает большого внимания и тем более похвалы.
- Это уже пахнет политикой, - прервал его Цзян Цзинго.
- Давайте лучше говорить по сути дела, побольше пить, есть.
- Мистер Цзян Цзинго, - вступил вскоре в разговор полковник, - а почему советских фильм не показывают в Китае? У нас даже пионеры знают о жизни китайского народа, его славной борьбе за свое национальное освобождение.
- Я же не министр просвещения, культуры,- засмеялся и поспешил прервать его Цзян Цзинго. – Вы ему задавайте такие вопросы.
Все гости – китайцы чрезмерной мимикой выразили хвалу хозяину.
- Кино, радио, газеты, литература, - настойчиво продолжил свою мысль полковник, - все прославляют американцев и доказывают, что они одни спасли Китай от порабощения и угнетения. Но вы же прекрасно знаете, что это не так! Мне не хочется принижать роли самого китайского народа, обидно и за то, что ни слова не говориться о той бескорыстной материальной, духовной и другой помощи русского народа Китаю.
- Друзья! Я же просил вас не говорить о политике! Иначе мы можем поссориться.
Цзян Цзинго встал и уже который раз настойчиво предложил выпить.
- Раз здесь затрагивался вопрос о литературе, - заплетающим языком стал говорить хозяин, - я откровенно скажу: мой самый любимый писатель – Пушкин! Я много читал его произведений и знаю массу анекдотов о нем. Если хотите, одни из них я вам расскажу.
Затем Цзян Цзинго рассказал, будто бы Пушкин ходил ежедневно обедать к двум сестрам из богатой семьи. Родители, видя, что кроме обеда он больше ни на что не настроен, решают запретить ему встречаться с дочерьми. Они закрыли на замок дверь и повесили объявление: «Не стучи! Обедают!». Пушкин, прочитав объявление, разорвал его так, что из одного слова «обедают» получилось два самостоятельных слова, и ушел. После продолжительного громкого смеха, особенно со стороны китайцев, Николай Стрельцов добавил:
- Первоисточники этого анекдота не верны. Кроме всего сказанного Пушкин еще оторвал и унес «Не». Насмеявшись до слез, Цзян Цзинго стал вспоминать свою прошлую жизнь и немного загрустил.
- Много лет я учился, жил и работал в России. Прекрасная страна и люди. Много трудностей испытал и голод, и холод, и унижение. Это могло случиться в любом государстве, с любым человеком. Смутно от воспоминаний у меня на душе, что отца родного анафеме предал, чтобы выжить. Но не будем грустить. Жизнь продолжается. Был и в Свердловске, и в Ленинграде, не говоря уже о Москве. Мне тридцать пять лет. Жена у меня русская. Имеется двое детей. Я обещал жене познакомить ее с вами. Свое обещание я обязательно выполню. Я летчик, шофер, инженер, многому учился и многое умею..., - засмеялся китаец.
Мне припомнился разговор с адъютантом полковника, который сказал, что у Чан Кайши имеется еще второй, старший сын. Но так как умственные способности у того недоразвиты, то свою ставку отец делает на своего младшего сына – Цзян Цзинго. Одно время у них имелись довольно серьезные расхождения, и даже об этом сообщалось в печати, но потом, видимо, они нашли точки соприкосновения и помирились.
- Я был во многих городах России, - продолжал Цзян Цзинго, - и хорошо знаком с жизнью и обычаями русского народа.
- Мистер Цзян Цзинго, - прервал его полковник, - вы только что сказали, что были во многих наших городах, многое знаете и видели своими глазами. Меня вот уже несколько дней донимает командир экипажа, - посмотрел он на меня, а затем опять на китайца. – Он просит разрешения слетать в самый крупный старинный город Китая – Шанхай! Свободное время у них сейчас имеется. Не можете ли вы помочь им осуществить свое желание: посетить на два-три дня Шанхай?
Я одобрительно кивнул головой, а думать стал совершенно о другом. Мне вспоминалась русская эмигрантка, у которой в американском банке в Шанхае хранится золото, деньги и, которые следовало бы вывезти, так как добрая их часть, определенно, принадлежит русскому народу.
«Полковник специально с этой целью затеял этот разговор. Возможно, нам и разрешат слетать в Шанхай!» - Эти радостные мысли охватили меня.   
- Что вы, что вы, - поднялся с кресла Цзян Цзинго, - этого сделать тем более сейчас, невозможно! – безнадежно развел он руками.
- Одно ваше замолвленное слово, даже только согласие, а остальное я беру на себя, и экипаж через день будет знакомиться с Шанхаем, - прервал его полковник.
- Что вы, что вы, - опять начал повторять китаец. – Вы многое не знаете. Это большие хлопоты. Надо просить разрешения, доказывать необходимость. Заранее должен вас огорчить: при всем моем желании – это неосуществимо. Лучше я вам расскажу о своей неофициальной встрече со Сталиным, - сел он на прежнее место.
- Наверное мне не поверите, подумаете напился и несёт околесицу или наговаривает на любимого вами вождя и учителя, но не сможете угадать, что он ответил на вопрос, «Когда возродиться Япония?».  Молчите..., боитесь ошибиться, правильно... И я был поражён, услышав, что любая сила недолговечна, только сила нации, такая как у Японии неуничтожима. Рано или поздно, Япония возродиться, а под управлением США через пять лет!   Если кто-то из вас так скажет, мы долго его не видим… А я Сталину верю! – возвысил он голос и подкрепил его взмахом руки.
- Верю и тому, что он сказал о нашем возрождении,- все присутствующие замерли, некоторые с открытыми ртами.
- Напомнил, что говорит со мной, не как с дипломатом и может сказать, что договора вещь ненадёжная, с Германией тоже имелся... Сегодня вы не имеет сил для агрессии, против России. Но стоит вам, Китаю, объединить все политические силы и при трудолюбии вашего народа, прогресс пойдёт быстрее всех. Когда-то в древности мы были буфером между Монголией и Европой, теперь пусть Монголия будет в этом качестве между нами и Китаем. Монголия нам нужна отдельно от Китая, мы должны обезопасить свои границы на Востоке,- сказал он и поднялся из-за стола, давая понять, что разговор закончен.
- Когда был закончен незабываемый прием нашей делегации, и я последним стал выходить из приемной, Сталин окликнул меня.
- Товарищ Цзян Цзинго, - сказал он мне, - так можно надеяться на дружбу между народами Китая и Советского Союза? Я стоял у раскрытой двери приемной.
- Товарищ Сталин, за дружбу между Китаем и Советским Союзом вы можете полностью положиться на меня. Она будет вечна и нерушима, - заверил я его. – Друзья я предлагаю выпить за здоровье мудрого и великого Сталина!
Все встали и быстро опорожнили свои малые и во много раз большие «емкости».
Ко мне подкралась мысль: скоро последует не совсем желанный тост: «За здоровье Чан Кай-ши!» Как бы его избежать! Но почему так думалось, понять не мог. Ведь мы союзники, а он глава государства, генералиссимус! Возможно, начал сказываться алкоголь? Наверное, поэтому решился задать, вертевшийся на языке вопрос.
- Мистер Цзян Цзинго, мне говорили, что вы служили в рядах Китайской Красной Армии…
- Что-то было, - прервал он меня: - А что, это кстати интересно для всех,- побагровев, он стал коситься на своих земляков.
- Мистер Цзян Цзинго, - вовремя вмешался в разговор полковник, - приглашаю вас в свободное время с семьей посетить наше атташе и посмотреть интересный кинофильм о любви. Думаю, вы не пожалеете об этом.
Цзян Цзинго ответил, что хотя у него и мало свободного времени, но постарается воспользоваться этим приглашением. Я вспомнил, зачем мы сюда прилетели, и решил узнать, как протекают переговоры между правительством Китая и делегацией Монгольской Народной Республики.
- Мистер Цзян Цзинго, вы, видимо, встречались с делегатами Монголии. Интересно, успешно ли протекают их переговоры?
Цзян Цзинго слегка шевельнул плечами, затем усмехнулся.
- Чтобы разобраться в существе Монгольского вопроса, нам не хватит и вечера. А вообще переговоры проходят довольно успешно. От своих обязательств мы не отступаем. Учитываем желания и Монгол, и их соседей.
Я предложил тост за наших общих соседей и друзей – монгол, который всеми был радостно поддержан.
- Мистер Цзян Цзинго, у вас такие чиновники, - вскоре заулыбался полковник, - что ни к вам, ни к вашему отцу невозможно попасть на прием. Все они ссылаются на вашу занятость в то время, как американцев или некоторых других сразу же, при том охотно, сопровождают.
- Это вам кажется. Мы действительно заняты. Даже признаюсь в большем и надеюсь, что это не будет оглашено..., - совсем захмелев, заплетающимся языком продолжал говорить он. – Почти весь наш капитал размещен в иностранных банках. Малейшее недоразумение и на него тот час могут наложить арест или просто часть забрать, для уплаты имеющихся долгов Китая за нефть, оружие и другое. А с этим следует считаться и всегда помнить...
- Но капитал надо было давно вернуть Родине, народу и таких недоразумений не было бы.
- Ух… эта мне политика! – вспылил Цзян Цзинго и ударил кулаком по столу.
– Уж который раз я прошу вас об одном и том же!.. Я так и предполагал: испортите мне этот вечер!! – закричал он, глядя на полковника весь побагровев.
- Ну ты и интриган, полковник! ... Я тебя насквозь вижу, но это твоя работа. – растягивая слова и немного успокаиваясь произнёс он.
- Ладно, послушай меня. В официальной обстановке этого не услышишь. Ваша коммунистическая партия, для коммунистов, а остальные люди – дерьмо.... И не возражай, я знаю, о чём говорю, сам в этом дерьме был… – немного помолчав, продолжил.
- Партия моего отца «ГО – МИНЬ – ДАН», где ГО — страна, МИНЬ — нация и народ, ДАН — партия. Это партия для народа и страны – понял!!!  Первой в мире, с 1894 года, партия борется с монархией, вы в 17-м, а мы в 11-м её свергли. Мы знаем, как сделать счастливым китайский народ, привести его к процветанию. Такие как ты коммунисты, всё лезут, учат, учат... Прошу, передай своему руководству, нам не надо мешать! ....  Знаю, это пустая просьба. Будущее покажет. Лет через 10-15 посмотрим, если доживём....
- Разрешите, - встал я и громко обратился ко всем, - рассказать вам один анекдот, который, надеюсь, никто здесь не слышал. Он и у нас не так давно появился.
Китайцы радостно захлопали в ладоши. Я сел.
- Пожалуйста, пожалуйста, - сказал мой сосед справа и покосился на Цзян Цзинго, - мы вас охотно послушаем.
Растягивая, умышленно повторяя забавные места, рассказал я не совсем приличный анекдот.
Весело, до слез смеялись собравшиеся в слабоосвещенной комнате, прослушав его.
- Многих русских солдат, особенно летчиков я знаю давно, - стал неторопливо и напускно, спокойно произносить Цзян Цзинго. - Кажется, в летной части я даже вступил в ряды Коммунистической партии! – воскликнул в конце китаец. Я подумал, что видимо не один Цзян Цзинго, а и некоторые другие, находящиеся здесь китайцы, являются членами коммунистической партии. У них наверное имеется здесь небольшая первичная партийная организация и кто-то из них является ее секретарем. Но кто? Как это узнать?
- Партийный билет, как и положено, - стал показывать мистер красную книжицу, - я ношу всегда при себе. Теория марксизма мной усвоена досконально. А «Капитал» Маркса я выучил, можно сказать на память!  Знаю, как справедливое общество построить! – оживился китаец.
- А кому вы платите членские взносы? – спросил я его.
Китаец, а за ним все его земляки сначала замерев замолкли, а потом весело рассмеялись. Цзян Цзинго развалился в кресле и развел руками. Вдруг его возбужденный смех начал заметно затихать, а лицо багроветь. Земляки все разом опять притихли.
- Ваша наглость, молодой человек, начинаете мне нравиться! – Воскликнул китаец в конце.
Я разбирался в нахлынувших мыслях, но не находил, что в данном случае надо отвечать.
- Мистер Цзян Цзинго,- выручил меня полковник, - этот вопрос надо понимать так, как он и есть. Многие из них, - посмотрел он на экипаж, а затем опять повернулся к китайцу, - являются членами коммунистической партии, состоят в ее первичной организации и секретарю, о чем вам известно, ежемесячно платят членские взносы. Поэтому у командира экипажа, гвардии старшего лейтенанта Сивцова и возник такой простой вопрос. Что-то большее усматривать здесь не следует, - заулыбался полковник.
- Ох, эта мне политика! – сказал Цзян Цзинго, немного повеселев. Стали улыбаться и китайцы.
А вообще, Цзян Цзинго для своих земляков был своеобразным барометром поведения. Он смеется – они заискивают, изворачиваются. Он злится, молчит – и они дуются, гримасничают, - смотрят на тебя волком.
Полковник привлек внимание всех и стал напоминать о необходимости укрепления дружбы между народами Китая и Советского Союза.
- Мы соседи, и это обязывает нас жить в мире и дружбе. Нам, как никому другому, надо поддерживать друг друга и помогать во всем.
- Я провозглашаю тост, - вдруг поднялся и закричал справа от Цзян Цзинго китаец, прервав полковника, - за здоровье нашего великого, как и у вас говорится, вождя и учителя – генералиссимуса Чан Кай-ши!
Все быстро стали разбирать и поднимать свои стопочки, а кто стаканы.
- Мы, кажется, договаривались о политике не говорить, - неожиданно чётко и довольно громко произнес все время молчавший Павел Ефремов.
«Ну, сейчас начнется тарарам!» - только я подумал об этом, как вдруг действительно все китайцы повскакивали со своих мест, а следом за ними стали подниматься и русские. В недоумении, глядя на Цзян Цзинго, я тоже стал подниматься.
Взоры всех присутствующих были обращены совершенно в другую сторону. Я повернулся туда же и не сразу догадался, что произошло. Из небольшой, скрытой темнотой двери, в комнату вошел одетый в военную форму поджарый китаец.
- Это… мой… па… па, - заискивая, едва выдавил Цзян Цзинго. Все, точно стоящие мумии, умолкли, не шевелились, а некоторые, видимо, и не дышали. Гневный генералиссимус стоял около радиста Шахова. На висевшие по всему Китаю портреты он был просто не похож, разве одними погонами.
«Так вот он какой!» - стал отвечать я себе, пристально разглядывая, как казалось, незгибаемого, худощавого, пожилого китайца.
Колючим, презрительным взглядом Чан Кай-ши торопливо пронизывал, точно иглой, всех присутствующих. Взгляд умных глаз завораживал. Затем мотнул, как бык, круглой головой и быстро удалился.
Без слов всем стало ясно, это был финал банкета! Хотя я только на миг глянул в сторону потерявшего дар речи Цзян Цзинго, но не смог заметить, как остальные китайцы растворились в темноте. Оставшись одни, мы в недоумении смотрели друг на друга и на побелевшего хозяина.
- Извините. … Все окончено… Срочная работа… Другим разом..., - стал приходить он в себя и выпроваживать нас.
С трудом спустившись с этой покойницкой на землю, мы втиснулись в автомашины и умчались в гостиницу.
- В куток я больше не ездок! – шутил в пути Стрельцов. И действительно, ни он к нам, ни мы к нему больше не захаживали.
Чем вызван столь нежданный быстрый конец банкета? Почему Чан Кай-ши зол, не доволен, что даже его сын и приближенные вынуждены были бежать?! Где он находился? На все эти и другие вопросы я узнал ответ лишь на следующий день.
Оказывается, Чан Кай-ши в этот день был где-то далеко. Цзян Цзинго звонил ему и, узнав, что отец не будет ночевать в резиденции, решил пригласить нас к себе. Но не таким был Чан Кай-ши, чтобы после звонка, не проверить причины. Решает нагрянуть в свое владение и проверить, что там творится.
О появлении Чан Кай-ши слуги сразу же доложили Цзян Цзинго. Об этом догадался полковник, владеющий китайским языком. Зная натуру Чан Кай-ши, земляки, хотя и вовремя прокричали тост в его здравие, но все равно предпочли при первой возможности скрыться.
Высказывание Павла Ефремовича, в адрес тоста, на долгие годы стало крылатым, в нашем экипаже, эскадрильи. Даже через несколько лет, в компании, можно было услышать: «Мы, кажется, договаривались о политике не говорить».
Года два или три спустя, я случайно услышал, что Цзян Цзинго командует войсками отца, которые отчаянно держат оборону на реке Янцзы, и усомнился:
«Разве могущественная река может одолжить хоть на время свое могущество?»

Глава IX.
Пророчество Чжоу Энь-лая. Беседа с Джорджем Маршаллом. Возвращение.

Хотя и прошла только неделя, а Чунцин нам изрядно наскучил. Мы ежедневно стали выезжать на аэродром и, уже который раз, тщательно осматривали самолет, готовясь к вылету в обратный путь.
В один из этих дней на аэродроме с утра установился густой туман. Но так как в других местах стояла хорошая летная погода, то компания выпускала туда свои самолеты.
Мое внимание привлек один пассажирский самолет, командир которого – американец при выруливании на взлет едва не порубил винтами китайцев-грузчиков. Только упав на землю под плоскостью, те чудом спаслись от смерти! Взлетев, этот самолет вскоре произвел здесь же посадку. О посадках самолетов вне видимости аэродрома – сложных метеорологических условиях – я хорошо знал и не раз выполнял такие же полеты. А заинтересовало меня другое: каким методом осуществляется здесь заход на посадку? «Большая коробочка» или «Стандартный разворот», которые обычно применяются на других аэродромах, мне казалось, здесь не подходят. Решив побеседовать с летчиками, я стал следить за самолетом. В числе пассажиров, сходивших с борта этого самолета, я вдруг заметил знакомую мне русскую женщину – эмигрантку. Сопровождал ее сотрудник нашего посольства.
От них я узнал, что самолет вылетал в Шанхай и из-за неисправности радиосредств произвел вынужденную посадку. Больше ни о чем я их не стал расспрашивать, но видел, как часа через два они на другом самолете куда-то улетели.
Моя беседа с летчиками компании продолжалась довольно долго. Узнал, на каких частотах у них работают приводные радиостанции. С какой и до каких высот они снижаются над аэродромами, ориентируясь дальней приводной радиостанцией. Узнал также, что из-за неправильного учета ветра, из-за отказа в работе радиосредств и других причин экипажи частенько терпят катастрофы. С моим заключением, что на этом аэродроме из-за большого риска, не следовало бы производить полеты в сложных метеоусловиях, они охотно согласились, а потом добавили:
- Если мы не будем летать, от этого мало что изменится: уволят нас, а наймут других…
Наш знакомый, мистер Шик, интересовался нашей жизнью, и мы охотно, без прикрас, об этом рассказывали ему. Отвечал он и нам, правда, очень боязливо и порой не совсем искренне.
- В чем вы находите разницу в жизни китайского народа, в бытность японцев и сейчас – американцев? – Спросил я его.
- Как же, - оживился он, - японцев изгнали из страны. Американцы нас снабжают оружием, - неожиданно умолк китаец. Я опять повторил свой вопрос, но мистер Шик продолжал молчать. Он только удивленно смотрел на меня да разводил руками. Мне пришлось объяснить, что японцы, лично сами, жестоко, варварски обращались с народом, за малейшую провинность убивали, до нитки обдирали народ и вывозили все ценности. Американцы же, если не считать поведения и обращения, кажется, ничего подобного не делают. На самом же деле возвысив доллар и обесценив юани, наводнив их родину не ходовыми у себя дома товарами, открыв фирмы, компании, прибрав к рукам все недра и сырье – эти дяди «культурно», во много раз «чище», чем японцы, вытягивают жилы из народа.
- Японцам у американцев следовало бы в этом отношении поучиться, - в конце сказал я ему.
Китаец одобрительно закивал головой.
- Этот пробел теперь ими будет устранен, - заулыбался он. - Хочешь, или не хочешь, а придется на собственной шкуре осваивать.
В Чунцине, по рассказам мистера Шик, имеется небольшая площадка, где публично казнят шоферов, за убийство автомашиной пешеходов.
- Почему это не распространяется на иностранцев, которые порой их совершают умышленно? – спросил его Стрельцов, после рассказа, как мы были очевидцами трагедии, когда подвыпившие американцы раздавили женщину-китаянку, переходившую дорогу.
- У них свои законы, - задумался на время он. – Наказывать, тем более судить их, мы, наверное, не имеем права.
- Перед нами, мистер Шик, не стоило бы юлить, - усмехнулся я. – Скажите прямо, что вы боитесь их.
- Вы правы, вы правы! – стал повторяться китаец. – Но что можно поделать, если те, - вытянул он руку кверху, - из-за таких «мелочей» не хотят портить приятельских взаимоотношений.
В середине февраля, за два дня до вылета, полковник пригласил всех нас на деловой банкет, в честь окончания успешных переговоров делегации МНР с китайским правительством.
- Что значит деловой? – попросил я объяснений. Полковник сказал, что там с любым вопросом можно обращаться к кому угодно. Отвечать на поставленные вопросы – обязательно. Скучать, уединяться – на нем неприлично. Там не будет стульев, кресел или скамеек. Всевозможные знакомства, разговоры, выпивка и закуска – все будет стоя. Это было удивительно, но так требовал протокол.
Пару часов мне пришлось уделить своему внешнему виду. К исходу этого времени на меня из зеркала смотрел подстриженный, в поглаженной форме молодой офицер. Белоснежный воротничок, был ровно пришит к гимнастёрке. Хромовые сапоги блестели и были приспущены в гармошку.
Экипаж, почти в полном составе собрался перед входом в здание. Курили папиросы, рассказывали анекдоты и поглядывали по сторонам. Мимо проходили знакомые и незнакомые люди, в большинстве своём они разговаривали на иностранных языках. Мне стало ясно, что без переводчика на деловом банкете придётся, только есть, пить и улыбаться. К счастью, мимо проходил один из наших переводчиков, с которым я познакомился на волейбольной площадке, где мы играли в одной команде. Окликнув его, пожаловался на возникшую проблему. Он пообещал взять шефство, над нашим экипажем и предложил пройти в зал.
Мы охотно откликнулись на приглашение. Богато уставленные закусками и винам столы стояли почти в центре зала. Везде сновали официантки с подносами, на которых стояли стопки, бокалы наполненные водкой и вином.
- Неужели у вас содержат столь много официанток? – обратился к одному из встречавших нас сотрудников.
- Что вы! – заулыбался он. – Кого видите – это жены наших сотрудников. При проведении подобных мероприятий они добровольно приходят помогать.
Заметив нас, русские женщины начали излишне, как казалось усердствовать.
- Вы что, решили споить нас и не дать возможности вести деловой разговор? – отшучивался Николай, от их навязчивых просьб взять бокал или стопку. Деловой разговор, конечно, никто из нас не собирался вести, но на знакомства, встречи мы настраивались.

Общедоступная информация.
       Чжоу Энь-лай видный политический, военный деятель, дипломат, способствовал мирному сосуществованию с Западом, одновременно пытаясь не разрывать отношений с Советским Союзом. Родился в 1898 году. Со студенческих лет участвует в политической жизни страны. Весной 1921 года был принят в члены парижской коммунистической группы - одной из восьми коммунистических ячеек, объединившихся впоследствии в Коммунистическую партию Китая. В 1922 года в Берлине познакомился с известным сычуаньским генералом Чжу Дэ и дал ему рекомендацию для вступления в КПК. В 1923 году учредительное собрание Европейского отделения Гоминьдана избрало Чжоу Энь-лая своим руководителем. В 1924 познакомился с выдающимся китайским революционером Мао Цзэ-дуном, в то время членом ЦК КПК, кандидатом в члены ЦИК Гоминьдана, редактором журнала "Политический еженедельник". В 1925 году получил звание генерал-майора, за непосредственное участие в боях. После военного переворота в 1926 года Чан Кай-ши распорядился уволить из офицерского корпуса Национально-революционной армии всех коммунистов, в том числе и Чжоу Энь-лая. В конце 1936 года в Сигани генералы Чужан Сюэлян и Ян Хучэн взбунтовались и арестовали Чан Кай-ши. Они потребовали от него немедленного создания единого фронта с коммунистами, для совместной борьбы против японцев. Именно Чжоу Энь-лай был срочно направлен, для мирного урегулирования инцидента, чем спас ему жизнь.
 Вскоре Чжоу Энь-лай стал представителем КПК в переговорах с правительством Чан Кай-ши о едином антияпонском фронте. После самороспуска Коминтерна в мае 1943 года был подвергнут в КПК критике за приверженность политике единого фронта с Гоминьданом. В ноябре 1944 года вновь был направлен в качестве представителя КПК для переговоров с Гоминьданом, при посредничестве США....

Я познакомился с некоторыми коммунистами Китая. Один из них моложавый и подтянутый, особенно поразил меня. Глядя на него, без сомнения можно было сказать, что это умная, волевая, целеустремлённая личность. Выбрав момент, вместе с переводчиком, подошёл к Чжоу Энь-лаю и представился. Он выслушав, улыбнулся и тоже представился, с небольшим поклоном.
- Много слышал о вашей героической жизни, в киножурналах видел вместе с героическим Чжу Де и председателем ЦК КПК. Наверное, вас объединяет освободительная борьба? – задал первый, пришедший мне на ум вопрос.
- Молодой человек, наверное я в два раза старше вас и прошу поверить мне, что борьба может объединять людей, партии, народы, но это не на долго. Она утомляет, изматывает. На долгие годы объединить могут другие категории, например мировоззрение или вера.  Вера в божество, любимого человека, вера в достойную жизнь для нашего многострадального народа.  Мао Цзэ-дуна, Чжу Де, Чан Кай-ши  и меня объединяет эта вера, но программу к её реализации мы видим не всегда одинаково. Не раз жизнь сводила и разводила нас. Получилось так, что мы обязаны друг другу нашими политическими карьерами, жизнями..., но вера нас объединяет. Лично я, за единый фронт, объединяющий партии, военные и другие силы, для построения достойной жизни в моей стране. Здоровьем я не обижен, а умрём мы, должно быть вместе, хотя Чан, нас в этом, наверное, не поддержит.
- Ваша жизненная позиция достойна уважения, но причём тут Чан Кай-ши? Гоминдан, Чан Кай-ши - освободители угнетённого народа, это совсем недавно наши лучшие друзья, но сейчас, у нас в стране, эти слова становятся нарицательными, почти ругательскими. Не могу понять, как это объяснить? – обратился я опять к нему. Переводчик, начал незаметно от собеседника, дёргать меня за рукав. Это означало, пора заканчивать с «щекотливой» темой. Но ответ я услышал:
- В этом ошибка многих режимов...  Ваша молодость, даёт вам право так ставить вопрос.  Недостаток или искажение информации, знаний, очень опасно. Не буду вас ни в чём убеждать и агитировать. Ваш возраст позволит проверить, кто был прав в своих убеждениях, вере и поступках. Лет через 20 – 30.
- Вы очень интересный собеседник, слушаю вас и хочется заглянуть в это будущее, узнать результат, посмотреть какая жизнь будет в вашей стране. Но почему вы решили, что умрёте вместе? Медицина в Китае была всегда на высоте, она этого не допустит. Да и кто будет строить эту будущую жизнь, если не вы и ваши соратники?   
- Хотел бы находиться в таком же неведении, как и вы. Всё просто. Мы люди одних убеждений, одной эпохи, если отстранять, то надо всех... Придут молодые, а они не могут не придти, это вопрос времени. Новое время требует навой веры, убеждений, идеологии и конечно личностей. У вас в стране хорошо знают, о роли личности в истории. Нас как сорняк вырвут и выбросят на обочину. Мне самому было бы интересно на это посмотреть, но в политике как в шахматах, сначала жертвуют пешками... Традиция – двигатель прогресса. Утешает одно, будут говорить: «А как они цвели и пахли...»
Переводчик, что-то сказал Чжоу Энь-лаю, видимо извинился за столь долгие расспросы и потянул меня к столу.

Общедоступная  информация.
Чан Кай-ши умер 05.04.1975
Чжоу Энь-лай умер 08.01.1976
Чжу Де умер 06.07.1976
Мао Цзэ-дун умер 09.09.1976, эпоха закончилась!

 Кругом слышался оживлённый разговор, возгласы, смех. Мне повезло, успел ещё поговорить с видным общественным деятелем, писателем и философом Китая Го Мо Жо, американцем Маршаллом, французом Бидо и многими, многими другими. Никогда ранее мне не приходилось видеть в одном месте столько общеизвестных людей. Общение с ними проходило просто, без стеснения.

Общедоступная информация.
Американский государственный и военный деятель Джордж Кэтлетт Маршалл родился в 1880 году.
  …Во время войны участвовал в работе политического комитета по контролю над созданием атомной бомбы. В 1945 году рекомендовал президенту Трумэну применить это оружие против японских городов Хиросимы и Нагасаки. «Бомба покончила с войной, – говорил он позже. – Поэтому мы должны были ее применить». После капитуляции Японии подал в отставку с поста начальника штаба. Через шесть дней началась его дипломатическая карьера, когда по просьбе Трумэна он отправился в Китай, в надежде предотвратить гражданскую войну и создать коалиционное правительство националистов и коммунистов. Однако перемирие оказалось недолговечным, и в январе 1947 доложил Трумэну о неудаче своей миссии, рекомендовав вывести из Китая американские войска….

Особенно мне запомнился разговор с Джорджем Маршаллом, как позже я узнал, он недавно перешёл на дипломатическую работу, а до этого был начальником штаба оккупационных войск союзников в Японии. Запомнился он тем, что из этого разговора ничего не понял. Сначала он ответил мне, что гражданский костюм на нём, по причине перехода на дипломатическую работу. На следующий, который волновал всех, об атомной бомбардировке, долго и непонятно рассказывал о вере в единственно правильное принятое решение. Потом перешёл на моральные принципы и будущую благодарность потомков...  В конце разговора спросил, о моих взглядах и мнении, как он выразился - «на это эпохальное событие». Не знаю, зачем ему, такому высокопоставленному чину, мнение младшего офицера. Но я был молод, немного выпивши и польщён тем, что говорю с такой фигурой... Информации по бомбардировке, практически никакой у меня не было. Знал о самом факте бомбардировки, уничтожении города, многочисленных жертвах, домыслах сослуживцев. Мнение было лично моё, о чём я его сразу предупредил. Заключалось оно в том, что эти бомбы надо было применить против венных формирований, а не мирных жителей. Это было бы более разумным и эффективным средством, для выполнения требований о прекращении боевых действий. А жителей мне искренне жалко, ведь я не по наслышке знаю, что такое бомбометание….  Наверное, были веские причины, раз произошло то, что произошло....
       Он натянуто улыбнулся, поблагодарил за общение, дав понять, что разговор окончен.
       За разговорами время летело быстро, как всегда его было недостаточно. По окончании этого шумного и непривычного для нас мероприятия посол попросил экипаж задержаться.      
- Мы продолжим его одни и по-русски, - весело объяснил он. До позднего вечера вместе с монгольскими товарищами, видными коммунистами Китая мы за общим столом задушевно беседовали – отмечали знаменательное событие в жизни монгольского народа!   
В последний перед вылетом вечер нас неожиданно посетил министр иностранных дел Китая Ван Ши-Цзе. Это средних лет, самодовольный и привлекательный китаец. Извинившись за позднее время и выразив жалобу на свою чрезмерную занятость, он вручил каждому из нас по маленькой корзиночке. Две пачки чая, несколько мандаринов – вот все, что находилось в них. Позже я узнал, что стоимость пачки, подаренного чая, превышает мою месячную зарплату и обладает уникальными целебными свойствами.
Пожелав счастливого пути, он поспешил удалиться. Мистер Шик в это время находился у нас. Опознав своего министра, он до смерти перепугался и решил бежать. Но сделать это ему не удалось, так как сопровождавшие министра лица стояли на пороге раскрытой двери. Забившись в угол за эту дверь, он взволнованно перенес пристальный взгляд своего высокого чина, а затем, покрывшись потом, дожидался его ухода.
- Ух! – тяжело вздохнул он, оставшись с нами. – Что заставило их так поздно появляться здесь? А теперь и сам бог, наверное, не знает, чем все это кончится!
Мне пришлось заверить, что ничего плохого с ним не случится и убедить, что его предположения напрасны.
Сердечно поблагодарив за все хорошее, пожелав счастья в жизни, мы расстались с этим загадочным, хотя и до конца не раскрытым, но все же – человеком!
В Бэйпине делегацию МНР встречали чиновники китайского правительства и сотрудники советского посольства. Со штурманом мы сразу же поспешили на метеостанцию. Синоптик – американец спросил: «По какому маршруту: прямо или через Маньчжурию вы полетите?» Я попросил уточнить, какая погода ожидает нас на обоих маршрутах. Выписав метеосводку до Чанчуня, где была лучшая погода, мы улетели по другому маршруту – прямо в Улан-Батор..
Столица Монголии радушно встречала своих посланцев. Не забыты были и мы. Монгольские друзья напомнили нам, что находимся в их распоряжении, а потому обязаны до конца выполнять все их требования. Они приказали нам отдыхать у них – целый месяц! Услышав об этом, я сразу же отказался и предупредил, что завтра мы возвращаемся на базу. Но просьбы и требования друзей были столь настойчивы, да и серьезны, что пришлось пойти на компромисс. Договорились, что остаемся на неделю и вместе с ними встретим двадцать восьмую годовщину Красной Армии.
     Разместили нас, как и в Китае, в правительственной гостинице. Здесь чистота и уют, вкусная, разнообразная пища, чуткое и внимательное отношение. Словом, чувствуешь себя действительно в гостях. На второй день нас пригласили проехать к председателю Президиума Государственного Малого Хурала Гончигийну Бумацендэ
Пожилой, добродушный и приветливый монгол радушно встретил нас. Поинтересовавшись нашей личной жизнью, он начал расспрашивать о полете в Китай.
Мы охотно, коротко отвечали на все его вопросы. В конце беседы он обратился к нам: - От наших делегатов мне еще вчера стало многое известно об этом сложном, опасном, полным коварства перелете. Я очень рад, что все так благополучно окончилось. Несмотря на желание некоторых сил сорвать переговоры, а возможно и физически устранить делегатов, вы успешно справились с поставлено задачей. Ваш благородный труд способствовал успешному решению знаменательного в жизни нашей Родины события. Этого мы никогда не забудем.    
Затем Бумацендэ зачитал указ о награждении офицеров нашего экипажа орденами, а сержантского состав – медалями.
- Только здесь всадник на коне,- в гостинице, сравнивая наши и монгольские медали «За боевые заслуги», улыбался старшина Гринько. Его улыбка Николаю Стрельцову почему-то показалась не совсем естественной и напомнила о прошлом разговоре.
- Арсен Григорьевич, медали ты располагай на парадной гимнастерке с таким расчетом, чтобы вверху оставалось место для ордена. Я не забыл свое слово и обязательно исполню. Попомни.
В числе обслуживающего персонала гостиницы находилось несколько русских девушек, которые передавали свой поварский опыт монголкам. Возвратившись с торжественного вечера, посвященного 28-ой годовщине Красной Армии, мы с Николаем, как и частенько перед сном, стали играть в шахматы, а остальные члены экипажа оживленно наблюдали за нашим поединком.
- Николай Иванович, - вдруг, что редко случается, по имени и отчеству обратился ко мне старшина Гринько, - мне надо с вами поговорить наедине, - стал смотреть на Стрельцова. Тот пожал плечами, поднялся и дал всем понять, чтобы шли за ним.
«Что же такое случилось с Арсеном?» - эта мысль наверно была в головах всего экипажа.
- Ладно, не уходите, я расскажу при всех. Все равно всем будет известно, - заулыбался Гринько. Затем потупил голову и тихо произнес: «Я женился».
То, что старшина со старшими по званию никогда не шутит, я знал. Но откровенно признаюсь, его слова показались мне шуткой.
- Перед сном, Арсен Григорьевич, не грешно и посмеяться.
Гринько быстро повернулся и вышел.
Вскоре с довольно симпатичной блондинкой, лет на десять моложе его, он возвратился обратно.
- Я вам говорил, - стал смотреть он на меня, - что как найду хорошего человека, так сразу и женюсь. В эти дни я многое обдумал и решил. Познакомьтесь. Это моя жена! Звать ее Зиночка, - стесняясь, закончил он.
Недалекое и не совсем понятное прошлое мгновенно промелькнуло и раскрылось. Я понял, почему старшина эти дни в столовую приходил последним, ел медленно, часто поглядывал на кухню. Догадался, почему он, сославшись на плохое самочувствие, не поехал знакомиться с достопримечательностями монгольской столицы, почему так спешил с торжественного вечера в гостиницу. Мне вспомнилась беседа на аэродроме порта Дальний.
«Хороший, скромный человек, как блестящий на солнце, предмет, сам отыскивается», - говорил он.
Все притихли и смотрели на блондинку. Это так смутило ее, что, покраснев, та не находила себе места. У меня стало складываться мнение, что эта женитьба как никогда не кстати. Я не знал, что надо говорить или делать в таких случаях, но понимал, что от меня, как от командира ждут.
- Арсен Григорьевич, прежде чем решать такой вопрос, следовало бы поставить в известность родителей, да и полагается обязательно побывать в ЗАГСе.
- Это мы по прилету в Чанчунь или у нас в Приморье сделаем, - поспешно ответил он.
Словно громом, на миг поразило всего меня: он хочет забрать ее после завтра с собой в Чанчунь!
- Арсен Григорьевич, до вылета у нас еще целый день. Мы постараемся, - стал смотреть я на экипаж, - помочь вам правильно, не спеша во всем разобраться. А вы с Зиной еще раз осознайте этот важный жизненный шаг, подумайте о будущем.
- Мы давно уже обо всем договорились, - уходя с блондинкой, радостно помахал он рукой.
Что было дальше в экипаже – трудно передать! Советов, пожеланий, смеха – хоть отбавляй.
- Трудновато ему придется, - заметил Ефремов, глядя на Стрельцова.
- Это почему же? – недоумевал тот. – Что, не сможет прокормить!?
- Прокормить-то сможет. А как уберечь капусту от козлов – вот это проблема! После долгих дебатов, мы договорились убедить Гринько отложить окончательное решение столь серьезного вопроса до эвакуации из Маньчжурии.
Весь следующий день прошел в напрасных разговорах. Гринько упорно и слезно просил помочь ему.
- Я полюбил ее навсегда. Жить мы будем хорошо. Если я не заберу ее сейчас, то уверен, мы никогда больше не встретимся. Такие доводы наверное у всех влюблённых, но я всё же решил поговорить с Зиной.
Разговор получился коротким. Я понял, что она говорил лишь то, чему ее научил Гринько, а возможно такой была её жизненная позиция.
- Ждать его я не обещаю. Если мне еще такой случай предоставится, то, конечно, выйду замуж, - с трудом выдавила она.
Долго я не решался огорчить молодых, ведь забрать невесту, на законных основаниях мы не могли. А помог им во всем наш посол, который пришел поздравить экипаж с правительственными наградами и попрощаться. Всё решилось быстро, «свадебное путешествие» было разрешено.
Из Улан-Батора мы вылетели в Тамсак-Булак, а затем в Чанчунь. Многие монголы и русские Тамсак-Булак ласково называют Ленинградом. И это придает затерявшемуся среди безводной пустыни городу величие, большее уважение, будущность.
В полёте непрерывно разглядывая монгольские земли, мне казалось, что я прощаюсь с ними. И действительно: больше никогда нам не приходилось прилетать к нашим друзьям. Но мысли, которые охватили меня тогда, еще и теперь живы.
«До свидания, свободная, расцветающая Монголия! Большого счастья, спокойной жизни твоему замечательному народу.      
Одна лишь просьба: сбереги частичку нашей жизни, которая от души посвящена тебе…»

Глава Х.
Гибель сослуживца. Опасная провокация. Подготовка к вылету.

Конец зимы 1946 года в Маньчжурии был особенный. Ветры из России, как никогда, дули пронзительно. Небо по нескольку дней подряд заволакивалось тяжелыми свинцовыми тучами. Неожиданно выпадал то колючий сухой, то мокрый с градом снег. Весенняя погода в ту пору, только в полдень на несколько минут, робко обозначала себя. Но не погода определяла жизнь коренных людей. Перемены были неизбежны, это понимали все.
Продолжая бывать в разных городах, сталкиваясь с различными людьми, понимал, скоро мы покинем эту небезразличную как для русских, так и местных жителей землю.
Для каждого из нас – военных это была превеликая радость! Затянувшаяся война с фашистской Германией, затем хотя и скоротечная – с империалистической Японией опротивели и надоели всем. Чувствовалось, люди устали от войны. Родина, близкие, родные грезились во сне, были основной темой разговоров всюду. Даже всегда веселый Николай стал частенько грустить.
- Зазнобушка тоскует: слезы на письмах видны, - не раз, с грустью говорил он мне. 
От начала до конца трогательные, зовущие письма, конечно, влияли на настроение и даже поведение людей. Местные жители, о чем было легко догадаться, не были обрадованы скорым уходом наших оккупационных войск. Наоборот, с тревогой, волнением говорили они об этом.
Как сложиться наша дальнейшая жизнь? Что будет происходить в Маньчжурии? Эти волнующие вопросы не раз слышал от молодых, пожилых, и от старых.  Никто из них не верил, что правительство Гоминдана, способно улучшить их жизнь.
Действительно, за зиму жизнь на этой чудесной соседской земле стабилизировалась. Открылось много новых предприятий, которые довольно полно удовлетворяли первоочередные запросы жителей, давали большинству работу. Люди выглядели веселыми, довольными. Бойко ожила торговля. Были запрещены «увеселительные» учреждения, активно велась борьба с правонарушением, разбоем и бандитизмом. Это давало возможность людям свободно вздохнуть и с оптимизмом смотреть в будущее.
Бывая в филиалах общества «Китайско-советской дружбы», я улавливал озабоченность прогрессивных людей будущей судьбой Маньчжурии.
В начале весны началась усиленная переброска по воздуху войск Чан Кай-ши, которые, как кроты, окапывались вдоль магистральных шоссейных дорог, главных улиц и, под предлогом борьбы со своими коммунистами, бесчинствовали, занимались мародерством и грабежами. Усилилось визитёрство чиновников китайского правительства. Даже супруга «великого правителя» соизволила сюда заглянуть. Следует сразу же заметить: каждый такой визит бесследно не обходился для местных жителей, да и для наших оккупационных войск. Появлялись бандитские отряды из дезертиров японцев, бывших офицеров и солдат квантунской армии, а также членов гоминдана. Из газет я узнал печальную весть, убит Ли Чжао, президент общества «Китайско-советской дружбы». Совсем недавно мы встречались с этим истинным другом нашего народа. Они убивали лучших, прогрессивных деятелей Маньчжурии, организовывали беспорядки среди коренных жителей, занимались подстрекательством, распространением ложных слухов и грабежом. Нападали и на отдельных наших военнослужащих, а по ночам даже кое-где обстреливали расположения малых воинских частей.    
В полку из наземного состава была организована спецгруппа по борьбе с такими бандитскими отрядами. Отделение сержанта Шенгелия вошло в эту группу и действовало очень успешно. При поддержке местных жителей они выловили, обезоружили несколько десятков бандитов. Сам Шенгелия был награжден медалью «За отвагу».
Однажды рано утром на аэродром прибежало несколько китайцев, из близлежащей деревни. Все они жаловались, что группа вооруженных бандитов на лошадях приехала в их деревню, и грабят имущество, насилуют дочерей и жен. Сержант Шенгелия сам попросился послать его отделение для защиты местных жителей. Подходя к деревне, они неожиданно заметили двух бандитов, которые были специально выставлены для оповещения остальных. Началась перестрелка. Два бандита были быстро обезврежены, а остальные, услышав выстрелы, стали поспешно удирать на лошадях. Около десятка бандитов было убито. Но возвращаясь обратно, пострадал и сам сержант. Он неожиданно был тяжело ранен недобитым бандитом, из группы оповещения. Узнав об этом, местные жители ежедневно посещали аэродром и интересовались состоянием здоровья их защитника. 
Ввиду серьезного ранения, сержант Шенгелия был эвакуирован в стационарный госпиталь на Родину. Около двух недель продолжалась борьба за его жизнь. Так и не поправившись, он умер и был похоронен в Приморье.
Незадолго до эвакуации наших частей мы всем экипажем ходили в город Мукден. Как всегда, оживлённо разговаривая, осматривая достопримечательности, мы шли по центральной улице. Город жил своей жизнью. Десятки людей, толпились возле магазинов, лавок. Переходили улицу в разных направлениях, благо автомобили проезжали редко. Николай шёл с краю, справа от меня. Увлечённый разговором я не заметил молниеносного движения, но понял, что худощавый, плохо одетый китаец сбил с ног моего друга. На мгновение я растерялся, но в следующую секунду прыгнул и всем телом навалился на обидчика. Сев на него сверху, схватил за ворот рубахи и хотел врезать кулаком в челюсть. Занеся правую руку, для удара, глянул на тёску и увидел, он встаёт виновато улыбаясь. Бить не стал. Китаец начал плакать, громко кричать, созывать к себе жителей. Столпотворение быстро образовалось около нас. Чувствовалось, люди недовольны. Со злобой, ненавистью они смотрели в нашу сторону и сочувствовали лежавшему, под советским офицером. Плачущий китаец начал дёргать ногами, крутиться подо мной. Вдруг я почувствовал, что твёрдый предмет упёрся мне в ногу. Это показалось подозрительным. С помощью моих ребят его обыскали и отобрали пистолет и финку. Подняв оружие бандита кверху, я стал его показывать жителям. Плохо одетый китаец пытался бежать, но при помощи горожан был задержан и доставлен в полицейский участок. Через день я ходил узнать, что это за человек и какие меры приняты чанкайшистами к нему. Следов никаких не осталось. Никто, ни о чем не знал.
Уполномоченные Чан Кай-ши чины лихорадочно спешили заполучить власть. Они поспешно распускали местные советы, а на их места усаживали своих лакеев. Но, не пробыв и недели у власти, те отказывались от нее и просили наше командование воздержаться от планомерной эвакуации и защитить их от гнева народа. Так было почти повсеместно.
Пропагандистская машина начала набирать обороты. Под диктовку американцев чанкайшисты через газеты, журналы, радио дезинформировали народ Китая, старались подтолкнуть его на митинги протеста, демонстрации против Советского Союза. До глубины души больно и обидно смотреть на обманутый, заблуждающийся народ. Мне все чаще стала приходить мысль: «Как бы нам ни хотелось возвращаться на Родину, но в таком состоянии нельзя оставлять освобожденный нами соседний народ. Не для этого пролито здесь много нашей крови. Надо что-то решительное, действенное предпринимать! Ибо неразбериха, словно кошмарная темнота, заметно надвинулась на всю Маньчжурию».   
Я понимал, что такие решения должны быть приняты на самом высоком уровне, но не мог представить себе, что стану непосредственным участником этих событий.    
В середине марта наш экипаж перестали планировать на выполнение специальных заданий, и приказали заниматься подготовкой материальной части. Моторы самолёта были неоднократно осмотрены лучшими специалистами полка, проведены необходимые регламентные работы.
Возвратился из Приморья старшина Гринько, где он на время пристроил свою молодую, симпатичную жену. В ЗАГСе они не побывали, да и родителей решили пока не ставить в известность.
- Хоть и поздновато, но мы надумали послушаться вашего совета: проверить и присмотреться друг к другу, - не совсем искренне, как казалось, оправдывался он. По экипажу Арсен Григорьевич соскучился. Он даже стал считать себя обязанным за двухнедельное отсутствие. Долго ему не удавалось найти, что бы приятное сделать для своих боевых товарищей. Наконец, решает собрать у всех бельё и организовать стирку. Узнав, что белье в стирку он понесет не в город, а в близлежащую деревушку, мне захотелось составить ему компанию.
Долго мы шли по деревне: все присматривались и определяли, в каком доме возьмутся стирать наше белье. Дом с довольно большой пристройкой привлек наше внимание. Я заглянул в его настежь раскрытую низкую дверь: словно мумия, одиноко и неподвижно сидел на нарах старик-китаец. Оцепенев, не сводя глаз мы смотрели на него.
- Можно войти? – едва выдавил я минуту спустя.
Ответа не последовало. Мне стало думаться, что старик действительно мертв или глухонемой. Я жестом показал Гринько, что надо идти в другой дом. Вдруг на вполне понятном, русском языке донеслось: «Что заставило вас сюда прийти?» мне не удалось уловить, кто обратился к нам, но все равно решаю подойти к старику. Изложив цель прихода, я добавил, что за труд хорошо и даже вперед заплатим.
- У нас, по-вашему, здесь не умеют стирать, да и мыла нет, - с полузакрытыми глазами едва шевелил губами старик.
- Я это знал и пять кусков мыла с собой прихватил, - пристально рассматривая старика, проговорил Гринько.
Потупив голову, не замечая нас, боязливо переставляя изуродованные бинтованием в детстве ноги, в дом вошла женщина-китаянка. Неожиданно заметив военных, она вскрикнула и решила бежать. Но на ее ступнях, точно ходулях, это сделать было невозможно. Ступив шаг, женщина упала. Я быстро поднял ее и стал успокаивать. 
- Напрасно стараетесь. Она этого никогда не поймет, - высказался чем-то недовольный старик. Придя немного в себя, женщина поковыляла к выходу.
- Понять то она поймет. Вот только, по-моему, зря у вас так заведено уродовать им ноги.
- Она и на таких, когда не надо, в пристройку убегает, - прервал меня старик.
- Где вы научились разговаривать по-русски? – подошел я опять к старику, чтобы лучше услышать ответ, но вдруг увидел почти такого же старика, который, заглянув в дверь, поспешил скрыться в пристройке.
- Кто это такой? – не дождавшись ответа, спросил я его.
- Это мой сын, - не сразу тихо прошептал он.
- Если тот ваш сын, то сколько же вам лет? – удивился я.
Старик приоткрыл суженные глаза, медленно повернул голову и стал нас рассматривать.
- Сто тридцать шесть, - заговорил он минуту спустя. – А тому неслуху – шестьдесят два.
Ответ старика показался не совсем верным и я решил его расспросить.
- Вы, наверное, были в России и там так хорошо научились разговаривать по-русски?
Старик повернулся к крохотному окошку.
- Большую часть своей жизни я провел в странствованиях. А остальное…, - стал он медленно осматривать стены, обветшавшие от времени. В дверь опять заглянул сын старика – точно, отец, поджарый и очень старый.
- Ваш сын непослушный или глухой, что вы его неслухом назвали?
Этот вопрос растревожил душу старика и заставил вспомнить прошлое.
- С котомкой муки и бутылкой масла ещё холостым, я покинул родительский дом и подался в Россию. С продажи пирожков начал устраивать свою судьбу. А этот! – глянул он в раскрытую дверь. – На этого ни уговоры, ни наказы и угрозы родителей – ничто не действует! Уходить он никуда не захотел. Теперь себе искалечил и мне портит жизнь, - задумался на время старик. – Пристройки к дому он добился. А большего? Видимо, так и придется ему умереть холостым. Жену-то покупать надо, а он и на пропитание себе не добывает. Всё надеется, что скоро умру, а земля и жена ему достанутся. Не выйдет! – махнув рукой, замолчал старик. Я стал успокаивать его, что их Родина обширная и богатая, земля хорошо плодородит, на значительной ее части можно собирать по два, даже три урожая в год. Что сын правильно поступал, не покинув родительский дом.
- А почему вы недовольны, что сын не захотел уходить неизвестно куда, в то время как на вашей земле прекрасно чувствуют себя иностранцы? – спросил я его.
- Странствия, поиск, учат и обогащают людей. Они подсказывают, как и с чего надо начинать устраивать свое благополучие. Не будут приходить в голову и дурные мысли: без конца жить за счет тех, кто поставил на ноги. Хорошие дети те, которые приглашают родителей в гости или приходят на торжества к ним с подарками. Если это не понял и не добился до 25, то будешь неслухом, как мой бестолковый сын.
- Но сейчас не те времена, чужие границы преодолевать почти невозможно, есть и другие причины... – возразил ему.
- Это и плохо, - прервал меня старик. – Человек не должен быть зависим. Зависимость от пьянства, опиума, неправедных мыслей, это удел слабых..., и границ государств существовать не должно. Даже птица в клетке не уживётся.  Никчемный, сам готовит свою участь, трудолюбивому и умному – блаженство и благополучие! Нет ума – слушай родителей....
Далее старик рассказал, что был на побережье Приморья, в Хабаровске, Чите и далеко за Байкалом. Жил в Корее и Монголии. Границы Родины в его понятии, - это просто слова, никого и ничему не обязывающие. В России он занимался перепродажей ходовых товаров, был компаньоном по изготовлению мороженого, печенья, конфет. Многие годы посвятил поискам женьшеня. Первая его жена погибла вместе с детьми во время эпидемии чумы. Сын его – родной или неродной, о чем ему точно неизвестно, - от второй жены. Другие три сына и две дочери от этой же жены семейные и живут где-то в Китае. Третья жена, с которой он сейчас живет, бездетная. Около восьми лет он провел в заключении.
- А за что? – спросил я его.
- Необоснованно был обвинен, - не захотел больше разговаривать долголетний.
- Такой крепкий старик! Да он и сына переживет, - возвращаясь на аэродром, восхищался старшина Гринько.
- Нет, он давно умер. Это мумия, - возразил я ему…. Через несколько дней, ещё раз всё обдумав, решил, что наверное не дорос до понимания сути разговора. Это был не рассказ, а философия его долгой жизни.
Кроме нас, еще несколько экипажей, так же ждут команды для выполнения какого-то ответственного задания. Но когда и куда состоится вылет, об этом никто не знал. Разноречивые слухи, доходившие до нас, противоречили друг другу. 
Вдруг в один из таких томительных дней ожидания нас со штурманом, после обеда, вызвали в штаб полка. Мы были представлены старшему авиационному офицеру и вскоре проехали с ним в штаб армии. Член военного совета любезно усадил нас и начал интересоваться всем. Вспомнили не только нашу жизнь, полеты в Чунцин, Бэйпин, но и жизнь наших родных. Затем генерал встал.
- Решением военного совета из числа многих лучших экипажей вам доверяется выполнение сложного и главное, ответственного, правительственного задания!
Мне быстро вспомнились экипажи, готовившиеся к вылету. Все они были отлично подготовлены, выполняли много трудных и ответственных заданий.
«Неужели выбор пал на нас?» - в душе я все еще сомневался.
- Вам предстоит полет в провинцию Шэньси, город Яньань, - продолжил он, - ставку верховного главного командования Народно-освободительной Армии Китая. Предыдущий экипаж, назначенный для выполнения задания, погиб. Правительственная задача должна быть выполнена вами!
Затем генерал рассказал, что представляет собой этот, почти двух тысячекилометровый маршрут. Напомнил, где ведут ожесточенные бои коммунисты, где расположены воинские части и авиация американцев и чанкайшистов. В конце он сказал:
- Особое внимание следует обратить на выбор маршрута и высоту полета, в чем вам помогут офицеры штаба. Кого или что вы повезете, об этом вас своевременно поставят в известность. Тогда и накажут, какие надо принять меры предосторожности.
О важности предстоящего задания напомню лишь одно: в случае его успешного выполнения правительством предписано награждение экипажа орденами, самого высокого достоинства.
- Свое обещание, надо полагать, я исполню! Перед Гринько не придется мне быть пустозвоном, - в коридоре, направляясь в соседний кабинет, радостно шептал Стрельцов. При подготовке к полету мы посетили несколько кабинетов. Чего-нибудь особенного там не происходило. Офицеры разведки показали, где и какая авиация базируется у американцев, проинформировали, сколько самолетов находится на их аэродромах. Мне вспомнилось, как осуществляя перелет в Бэйпин по заявке, американцы стаей волков набросились на нас. А что от них можно ожидать теперь, когда наше задание идёт вразрез с их планами?
- Имеются ли у вас данные, на которых осуществляется у американцев связь между самолетами и самолетов с аэродромами? – спросил я одного сотрудника разведки.
- А для чего это вам нужно? Вы что, в случае плохой погоды думаете садиться там или при пролете вступать с ними в связь?
Я объяснил, что имея такие данные, мы, непрерывно прослушивая эфир, по шуму, увеличившимся разговорам сможем заблаговременно догадаться, обнаружен ли наш самолет радиотехническими средствами противника и высланы ли истребители для перехвата.
- В случае необходимости, мы изменим курс, высоту полета. Это поможет нам успешно выполнить задание. На наши пулемёты, надежды мало.  - сказал я ему.
- «Н.. да! – двухсмысленно произнес он. Это «Н.. да» до самого вылета не давало мне покоя, так как свой вопрос я почему-то стал считать неуместным, ненужным, а наводящим на размышления, которые могут окончиться тем, что экипаж отстранят от выполнения ответственного задания. Я вспомнил, что данные, на которых осуществляется радиосвязь, очень часто меняются, поэтому иметь их любой разведке очень трудно. Знать же наперед изменение этих данных я считал вообще невозможным. Но за два часа до вылета меня здорово удивил все тот же разведчик! На целую неделю вперед он ознакомил нас с изменениями в работе радиотехнических средств связи американцев. Из-за позднего времени, как сказали, ужинать и отдыхать нас оставили в штабе армии. Рано утром вместе с полковником штаба мы были доставлены к самолету. Остальные члены экипажа были в сборе и заканчивали загрузку бочек с бензином. Я и Стрельцов знали, что это бензин нам на обратный путь. Но кого или что мы повезем? Этот вопрос, еще в пути на аэродром, не покидал меня. За десять минут до вылета, лишь нам двоим из экипажа, стало это известно.
Снабженцы перестарались и снабдили нас чересчур большим запасом продовольствия. Шести членам экипажа хватило бы жить на полюсе целых два месяца!
      
Общедоступная  информация.
     В послевоенный период, перед внешней разведкой СССР стояли задачи по выявлению планов и намерений Чан Кай-ши в борьбе с коммунистами, а также политики США, Англии в Китае и на Дальнем Востоке. Выполнение этих задачи было осложнено тем, что с США и Англией мы были связаны множеством договоров, в том числе и союзнических, а правительство Чан Кай-ши было единственным законно признанным. Поддержка коммунистического режима, во главе с Мао Цзэ-дуном, должна была быть малозаметной, конфиденциальной, не вызывая определённых международных осложнений. Кроме этого спецслужбы США, не только были информированы, но и старались направить работу двух ведущих партий Китая в нужное им русло. Для значительного ослабления влияния КПК, на трудящиеся массы, они планировали и приступили к созданию ещё одной, подконтрольной им партии. Промедление могло привести к потере влияния СССР, как в Китае, так и во всём регионе.
     Резидентуры внешней разведки в основном успешно справились с поставленными перед ними задачами. Например, в 1946 году им удалось получить ценные материалы о положении в Китае, фотокопии документов по ведению военных действий против коммунистов, составленных штабом американских войск в Шанхае. Эти документы, кроме всего прочего, помогли спасти жизни тысячам бойцов Народно-освободительной Армии и возможно направили развитие Поднебесной по существующему на сегодня пути развития....
    А ведь Китай возможно мог стать большим Тайванем….
   
Глава XI.
Перелёт. Братья по духу. В Яньане – ставке главкома НОА Китая.

Стояло безоблачное, теплое, с хорошей видимостью утро. Мы летели курсом на Чжанбэй.
- Борттех, разреши подменить тебя, - неожиданно, минут через тридцать, Гринько обратился к Ефремову. – Я один буду следить за режимом работы моторов, а ты иди отдыхать.
Ефремов что-то буркнул, удивленно пожал плечами, а затем, глянув на меня, прошипел:
- Пожалуйста, - уступил он свое рабочее место и ушел к летчику, который за столом штурмана вел детальную ориентировку, прослушивал работу радиста, эфир. Гринько быстро уселся на подвесном сидении в проходе и стал поглядывать то на меня, то на Стрельцова, который сидел с полетными картами на сидении летчика, то куда-то вперед. Это удивило меня, и я начал определять, что происходит со старшиной.
- Командир, зенитки! – вдруг вскоре он стал показывать на землю. Я внимательно посмотрел и, кроме телеграфных столбов, ничего похожего там не увидел.
- Арсен Григорьевич, - глядя на землю, тихо обратился я к нему, - если вместо этих телеграфных столбов будут стоять зенитки, то и они для нас не страшны. Мы, наверняка, улетим из зоны поражения. Да и непонятно, почему они нас сбивать должны?
- Арсен, - перебил меня Стрельцов, - ты же попросился следить за режимом работы моторов, а что-то все время смотришь на землю?
- Нет, - возразил он, - за моторами я слежу. Их работу я определяю с закрытыми глазами – по шуму! Это для меня привычное дело, - заулыбался старшина.
- Ты большое дело сделаешь, если через астролюк, окна фюзеляжа будешь непрерывно следить за воздухом. Оттуда к нам, надо полагать, может подступиться истребитель! – стал показывать я через окно на небо.
- На меня вы можете надеяться. Даже птица незамеченной не пролетит, - оживился он, окликнул Ефремова, а затем спросил: «Командир, если не секрет, далеко мы бензин везем?»
- Не очень, но порядком. В район Чжанбая, где ты когда-то пытался сбыть неходовой товар, - засмеялись все мы.
- Об этом, конечно, невозможно забыть, - махнул он рукой, и стал выходить из пилотской кабины.
- Арсен Григорьевич, а на счет секрета, то ты прекрасно знаешь, что в армии их не бывает, - вдогонку ему добавил Стрельцов.
Больше каких-либо шуток или недоразумений в течение всего перелета у нас не происходило. Все были заняты исполнением своих обязанностей и времени для пустых разговоров не было. Через пять часов миновали район Чжанбэя, малая высота, встречный ветер заметно влияли на путевую скорость. Дальнейший полет осуществлялся с частым изменением курса и без прокладки маршрута. Всё выполнялось по памяти и без записи где-либо, что было обусловлено полученным приказом. Радиосвязь осуществлялась на подслушивании, на вызов давали короткий – условный сигнал.
При пролете желтой реки – Хуанхэ, вверху появилась сплошная облачность, а в эфире начали прослушиваться тревожные многоголосые разговоры. Мы дважды изменили курс полета на изломанном и без того маршруте. Сплошные, почти голые горы стали поджимать нас к облакам.
- Может ли найтись место для аэродрома среди них? – спросил Стрельцов, рассматривая сплошное нагромождение гор.   
Я пожал плечами, но ответил, что найдется.
Когда менее часа оставалось до пункта посадки, визуальный полет стал невозможен. Облака опустились на горы! За облака выше гор уходить не могли: знали, что Яньань не имеет приводных радиосредств. Мы чересчур долго лавировали между гор, а потом с большим трудом и риском развернулись обратно, к Желтой реке. Возвращаться на базу, конечно, ни у меня, ни у Стрельцова, не было и мысли. Более чем через девять часов полета две с лишним тысячи километров были позади. По притоку реки Хуанхэ – Яньшуй мы на малой высоте подлетели к району Яньаня. Три костра, как и обусловлено, определяли место нашей посадки.
Со всех сторон, радостно размахивая руками, спешили люди к самолету, который произвел посадку на чрезмерно малой площадке. Вскоре я увидел человека, который четко и ясно флажками указывал на место стоянки. Велико было мое удивление, когда среди множества китайцев в нем я опознал русского. «Кто этот гражданский русский?» - заинтересовало меня. Минут пять моторы еще не выключали; радист сообщил на базу о благополучной посадке. Я вышел в общую кабину. Николай Стрельцов, не ожидая выключения моторов, открыл дверь и выпрыгнул из самолета. Ветром у него сразу же сдуло фуражку. Стрельцов и множество китайцев разом кинулись ее догонять. Только после всего этого я заметил Арсена Гринько, который через окно фюзеляжа внимательно наблюдал, что происходит за бортом самолета.
- Почему не ставишь штыри, - спросил я его, так как знал, что он никогда не ожидает выключения моторов, а всегда опасно выпрыгивает с самолета, за что имел не раз замечания.
- Да думал, что мы опять полетим, - начал тянуть, неуверенно оправдываться он. – Да и вы меня за это часто ругаете.
Его ответ навел меня на мысль, что злые шутники в наше со Стрельцовым отсутствие сделали свое недоброе дело: в своих предположениях я не ошибся, так как на следующий день старшина сам сознался.
- Эти баламуты говорили, - расплылся в улыбке он, - везде зенитки, напиши прощальное письмо жене, давай лучше мы за тебя полетим.
Море бойцов Народно-освободительной Армии Китая ликовало вокруг. Едва сошли на землю, как оказались в кругу братьев по классу, оружию: каждый старался обнять, пожать руку, что-то радостное выкрикивал. Не знаю, как долго продолжалась бы эта братская встреча, если б не русский мужчина с флажками. Он каким-то образом протиснулся сквозь бойцов-китайцев и подошёл к нам. Слышать или тем более понять его, из-за общего оживленного шума, было невозможно. И мы вынуждены были вскоре пройти с ним в самолет. Мужчина поприветствовал нас, поздравил с благополучным прилетом и неразборчиво назвал свою фамилию. Затем он стал разглядывать самолет, интересоваться, что за оборудование установлено на нем. Это немного насторожило меня, так как я не догадывался, кто этот русский: эмигрант ли, наш соотечественник, или коренной житель Китая?
Решил его проверить:
- Вы, что здесь работаете. Да и если не секрет, кто будете?
- Могу показать вам свои документы, - улыбнувшись, ответил он. – Меня попросили коммунисты Китая обучить им группу радистов. Вот этим занимаюсь.
Я сказал, что документы не нужны и стал расспрашивать, как пройти в главный штаб, чтобы встретиться с Чжу Дэ или Мао Цзэ-дуном. Мне было необходимо доложить о прибытии и выполнить часть возложенной миссии. Он доходчиво все объяснил и даже стал напрашиваться быть сопровождающим. От его услуг я отказался.
- Слушай, приятель, - вскоре обратился к нему Павел Ефремов, - есть ли здесь поблизости вода? Ужасно как пить хочется! А у нас она теплая.
Тот ответил, что горный ручеек рядом и там хорошая, холодная вода.
- Возьми котелок, сбегай, будь добр, принеси водички, - стал просить его Павел Ефремов. Русский мужчина, лет сорока, среднего роста, усмехнулся.
- Если так просят, то отказывать в любезности не следует, - он взял котелок и убежал к ручью.
- Слушай, Паша, - вступал в разговор Стрельцов, - а не стыдно тебе незнакомого, старше себя человека посылать за водой. Лучше бы Шахова или Гринько отослал.
- Я так думаю: любой радист относится к сержантскому составу, а потому обязан слушать офицеров, - посмеиваясь, оправдывался он.
Не успел я еще отойти от самолета, как русский мужчина возвратился с котелком воды.
- Работу свою я здесь окончил и хотел бы вместе с вами возвратиться на Родину. Возьмете ли вы меня с собой?
Этот вопрос почему-то сразу же озадачил меня, вызвал массу подозрений. Стал упрекать себя, почему не проверил у него документы.
- В Россию мы наверняка не полетим! А в Маньчжурии, как мне думается, вам делать нечего. При том я не знаю, кого или что мы повезем обратно. Мы находимся в распоряжении коммунистов Китая, такие решения зависят от них - не совсем складно стал отговариваться я.
Тот ответил, что председатель ЦК КПК или заместитель по военным вопросам возражать против его полета с нами не будут, а из Маньчжурии он постарается на другом самолете улететь в Россию.
Мне пришлось сказать, что сейчас об этом не стоит вести разговор, что ему надо подойти перед вылетом к самолету, тогда этот вопрос будет решен окончательно.
- Хорошо, хорошо! Согласен на все, - заулыбался русский, - вижу я вам не в тягость.
Не успел я отойти и десяти метров от самолета, как подбежал лет 26-ти, среднего роста китаец.
- Здравствуйте! – четко и ясно произнес он на родном мне языке. – Вам надо пройти в ставку. Я во всем охотно помогу.
Мы пожали друг другу руки, и я назвал свою фамилию.
- Зовите меня Сережей, так удобней будет для вас и меня. Я учился в Ленинграде, а сейчас работаю здесь, - замялся немного он, - ну как вам сказать, вроде, переводчиком.
- Видел, как садился самолёт, очень беспокоился за вас. Площадка здесь небольшая и не имея достаточного опыта некоторые не могут благополучно приземлиться. Помню, вызывали две роты, чтобы «вытянуть» американский «Дуглас» на взлётно-посадочную полосу.   
Жизнерадостный и довольно симпатичный китаец сразу же вызвал к себе расположение и заинтересовал меня. Я узнал, что он женат, имеет двух детей, семья находится с ним в Яньане. Жизнь здесь тяжеловатая, так как деньги обесценены, а снабжение продуктами затруднено. 
На мой вопрос, какие у них в обращении деньги, он не стал сразу отвечать, а достал и вручил мне кредитный билет.
- Такие вы не могли видеть ни в Маньчжурии, ни в Китае, где власть принадлежит Чан Кай-ши, - сказал он. Вскоре, видя, с каким вниманием я рассматриваю кредитку, он продолжил: «Что узнаете, где чеканилась?»
- Нет, просто рассматриваю. А вообще, мне думается, выпускать такие под силу только порядочному монетному двору, - вернул я ему кредитку.
Сережа одобрительно кивнул головой: «Которым, к сожалению, мы не располагаем». Он попросил рассказать, как обстоят у нас на Родине дела, как живет народ. Я ответил, что всюду, конечно, чувствуется пережитая разрушительная война и хвалиться пока нечем.
- Мы навсегда перед вами в долгу, - стал страстно произносить он. – В такое тяжелое для себя время вы и минуты не забываете о нас. Мы никогда не забудем вашей щедрой всесторонней помощи и считаем, что все наши победы – это в первую очередь ваши победы!
Я ответил, что эти лестные слова, их отрадно слушать, но нельзя забывать героизма простых солдат, командиров вашей Армии.
– Я здесь после института нахожусь уже порядочное время и, конечно, разбираюсь что к чему, - уверенно сказал он.  Без вашей поддержки мы не смогли бы продержаться.
- Где вы живете, - поинтересовался я. С воздуха, это мало заметная местность. А поселение у изгиба притока реки Хуанхэ имеет всего несколько низких строений. Он объяснил, что этот затерявшийся городишка был намного больше, но в 1937 году, вскоре после «Великого похода» частей Китайской Красной Армии, был дотла разрушен японцами.
- Здесь много пещер. В них удобней и безопасней жить, - добавил он.
Мы шли по долине. По бокам небольшие горы с плоскими и голыми вершинами. По их склонам кустарник. На дорогах, тропах, везде пыль, а небо ярко синее.
Хотя я расспрашивал, слушал и отвечал, но мои мысли были заняты другим. Еще в полете я начал готовиться к предстоящей встрече с Чжу Дэ или Мао Цзэ-дуном. Сейчас это волновало, возбуждало меня, не давало сосредоточиться на чём то другом. Все, что читал об их героической борьбе за счастье своего народа в нашей печати, что узнавал из рассказов от своих товарищей, стало вспоминаться мне. С этими воспоминаниями неожиданно увидел глинобитные и серые здания. Пройдя мимо постового, оказались в довольно просторном, без излишеств обставленном кабинете, среди небольшой группы китайцев. Они встретили меня радостно. Я был усажен за стол, а Сережа, показывая на коренастого, выше среднего роста, добродушного китайца, прошептал на ухо: «Это товарищ Чжу Дэ, заместитель председателя ЦК КПК по военным делам!»

Общедоступная информация
Чжу Дэ (1886-1976 годы), военный деятель коммунистического Китая.
.... В 1909 поступил в Юньнаньское военное училище, где присоединился к революционной партии «Объединенный союз». В 1911 принял участие в восстании против маньчжурской династии. К 1916 имел чин бригадного генерала и занимал высокий пост в военном руководстве провинции Юньнань. В Германии обучается в Гёттингенском университете и в 1922 вступает в компартию Китая, дважды попадал за решетку за революционную деятельность, был выдворен из страны. Посещает некоторые страны Европы и Советский Союз...
…В апреле 1928 г. повстанцы Мао Цзэ-дуна соединились с отрядом Чжу Дэ, в результате чего был сформирован 4-й корпус рабоче-крестьянской Красной армии Китая. В 1931 1-й Всекитайский съезд представителей советских районов Китая единогласно избрал Чжу Дэ председателем Реввоенсовета - главнокомандующим Рабоче-крестьянской революционной армии. В 1931 японцы вторглись в Маньчжурию, китайские коммунисты выступили за прекращение гражданской войны и создание объединенного фронта для борьбы с японской агрессией. Вместо этого Гоминьдан начал новую военную кампанию против коммунистических войск, принудив их отступить из Сычуани в Сикан (Тибет), а затем, в октябре 1934, предпринять знаменитый «Великий поход» в провинцию Шэньси, для чего им пришлось пройти около 10000 км.
Мао Цзэ-дун и Джу Дэ.

 С августа 1937 начал военные действия против японцев. На протяжении восьми лет Чжу Дэ осуществлял руководство всеми военными операциями против японцев. 14 августа 1945 он отказался выполнить приказ Чан Кай-ши о прекращении самостоятельных действий. После этого войска Чжу Дэ начали противодействовать гоминдановским армиям, пытавшимся уничтожить военные соединения коммунистов. К концу 1948 уже вся Маньчжурия находилась под контролем частей народной армии Китая, которыми командовал Чжу Дэ. В дальнейшем эти части овладели Пекином, Нанкином, Шанхаем, а в ноябре 1949 - Гуанчжоу. В сентябре 1949 стал членом Народного политического консультативного совета новой Китайской Народной Республики, а в октябре назначен главнокомандующим народно-освободительной армии Китая…

Мао Цзэ-дун (1893 – 1976 г), китайский политический и государственный деятель.
 Сын зажиточного крестьянина Мао Женьшена. В 1918 переехал в Пекин, где поступил на работу в библиотеку Пекинского университета. Увлекся идеями марксизма…,
......В апреле 1928 г. повстанцы Мао Цзэ-дуна соединились с отрядом Чжу Дэ, в результате чего был сформирован 4-й корпус рабоче-крестьянской Красной армии Китая, В 1930 стал одновременно секретарем фронтового комитета КПК и политкомиссаром. К 1934 войска Чан Кай-ши окружили КАК. Мао возглавил переход 100-тыс. армии из провинции Цзянси в безопасные северо-западные районы Китая. В 1935 была основана новая опорная база КПК с центром в Яньане. Мао Цзэ-дун фактически возглавил руководство КПК, а после создания в декабре 1935 Центрального революционного военного комитета стал его председателем. Развернул мобилизацию всех сторонников коммунистов, причем последовательно отстаивал необходимость объединения всех сил Китая для борьбы с японскими оккупантами. Ради этого неоднократно вступал в союз с возглавлявшим Гоминьдан Чан Кай-ши. И Чан Кай-ши, и Мао Цзэ-дун использовали полученную от США, СССР и Великобритании помощь, чтобы создать и вооружить собственные армии. В марте 1943 избран председателем ЦК КПК. Сыграл ведущую роль в создании, укомплектовании и подготовке Народно-освободительной армии Китая (НОАК). В августе 1945 вместе с Чжоу Энь-лаем и другими лидерами КПК вылетел в Чунциг для переговоров с Чан Кай-ши. Между КПК и Гоминьданом 10 октября было подписано Соглашение о мире и национальном возрождении. Однако летом 1946 Чан Кай-ши нарушил его и начал гражданскую войну. Когда гоминдановские войска под командованием Ху Цзунънаня в марте 1947 захватили Яньань, Мао Цзэ-дун и часть руководства ЦК перебазировались в северную Шэньси...

Чжу Дэ я видел только в кинохронике, таким и представлял. Правда, мне не приходило на ум, что он будет одет не в военную форму, а в простую, темно-синего цвета, спецодежду. Позже я спрашивал его:
- Почему вы главнокомандующий Народно-освободительной Армии Китая – не носите военную форму?
- У нас сейчас что-то похожее на военный коммунизм; и выделяться кому бы то ни было не только нежелательно, но и неприлично. При том, на всё нужны расходы! Даже на награды.
Мао Цзэ-дуна в то время в кабинете не было, но о нашем прилете ему сразу же было доложено. Сережа сказал, что он чувствует себя неважно, находится под наблюдением врачей и передает нам всем привет. С полчаса продолжалась наша беседа с Чжу Дэ. Он рассказал и показал на карте, где они вели и ведут ожесточенные бои, где расположены их войска, войска Чан Кай-ши и американцев. Какие районы они контролируют, откуда надо ожидать им неприятности и многое другое. В конце он пригласил весь экипаж на семейный ужин, который специально ими устраивается в честь нашего знаменательного и очень своевременного, для них прилета. Кроме этого, наверное, не будет больше свободного времени, утром всё будет готово к вылету.
Возвращаясь вместе с Сережей к самолету, я стал расспрашивать его о жизни и деятельности их вождя – Мао Цзэ-дуна, так как услышал о нем намного позже, чем о Чжу Дэ и почти ничего не знал.
Он охотно делился своими знаниями и отвечал на всё интересовавшее меня. Я узнал, где и когда Чжу Дэ были организованы первые воинские части Народно-освободительной Армии, почему коммунисты с оружием в руках поднялись на борьбу против своего правительства, забывшего о чаяниях народа, как под руководством Мао Цзэ-дуна совершался в труднейших условиях «Великий поход» из провинции Цзянси на север Китая и многое другое.
- О нашем вожде в народе ходит много легенд и сказаний. Его народ уважает и почитает!
Я попросил рассказать хотя бы одну из таких легенд. Сережа охотно начал повествовать, что во время «Великого похода» с юга на север Китая части коммунистов вели крупные и частые бои с войсками правительства. Бойцы, коммунисты, самоотверженно сражались, хотя и несли ощутимые потери. Тяжелые, непосильные условия. Не хватало не только питания, но и патронов, винтовок для отражения непрерывных атак. Но армия, народ верила Мао и шли за ним. В трудное время вождь призывал бойцов не падать духом, бороться, побеждать и доказывал, что помощь обязательно придет и победа будет обеспечена. Несколько груженных, покрытых брезентом телег двигалось следом за Мао Цзэ-дуном. Все думали, что на телегах находится неприкосновенный запас вооружения, боеприпасов и в критический момент вождь раздаст все это для достижения окончательной победы. Армия выстояла и оторвалась от преследований. Раненные бойцы были размещены на телегах. Велико было их удивление, когда вместо винтовок, патронов они обнаружили там книги, тетради и тому подобное… Затем Сережа сказал, что Мао Цзэ-дун ежедневно уделяет много времени изучению трудов классиков марксизма-ленинизма. Им написано много гениальных произведений. Он разрабатывает, двигает вперед революционную теорию. 
Мне припомнилось, что В.И. Ленину, создавая гениальные труды, пришлось изучать иностранные языки.
- Где обучался и какими иностранными языками владеет товарищ Мао? – спросил я его.
Он ответил, что образование Мао получил у себя на Родине, а какими иностранными языками владеет, не знает, так как ни разу не слышал, чтобы тот разговаривал не по-китайски.
- Видимо вы много времени уделяете изучению боевой техники? Ведь ее у вас недостаточно. А фронт, бои рядом!
- Безусловно, оружие мы осваиваем. Но очень много времени, а порой даже чересчур, отводим и другим занятиям.
- А что вы изучаете?
- Я надеюсь, этот разговор останется между нами, при том я высказываю личное, свое мнение. Изучаем мы сейчас гениальные произведения. А бойцы неграмотные плохо усваивают.
- Видимо, председатель ЦК КПК очень мало отдыхает? Руководить военными действиями и одновременно создавать гениальные труды – на это требуется много времени!
Он объяснил, что Мао Цзэ-дун по ночам, вместе с членами и кандидатами ЦК партии, они ведут политические дискуссии и споры, иногда по шесть часов подряд. А руководить военными действиями – это дело главкома.
- На таких, как товарищ Чжу Дэ, можно положиться! Недаром он признанный гениальный полководец! – весело закончил мой переводчик.
Еще издали я определил, что возле самолёта кипит напряженная работа. Экипаж вместе с китайскими бойцами выгрузили из самолета на землю бочки с бензином, и из бочек ведрами переливает его в бензобаки самолета. Не успел я еще показать своему другу самолет и угостить его яблоками, грушами, шоколадом, как заправка была окончена.
- Интересно они умываются, - намыливая руки около тазика с теплой водой, принесенного бойцами китайцами, улыбался Арсен.   
- Да! Воду у нас берегут. И руки, и лицо – всё мы моем, притом, не разливая, из тазика – весело объяснял Сережа. Вокруг самолета продолжало находиться множество бойцов Народно-освободительной Армии.
- Вас приглашают кушать, - вдруг стал показывать Сережа на солдат, которые стояли впереди самолета. Я подошел к ним. Три корзины, с верхом наполненные яблоками, персиками, виноградом, и тазик с пловом стояли около бойцов. Они, стесняясь, что-то говорили и показывали, чтобы экипаж угощался. До глубины души это тронуло меня. Быстро вспомнился рассказ Сережи, что у них большие затруднения с питанием, дороговизна, а у нас в самолете, помимо фруктов, имеется еще и копченая свинина, и шоколад, и многое-многое другое.
- Зачем, для чего вы, друзья, все это устроили! – чуть не прокричал я.
- Они, наверное, сделали складчину и купили все это для угощения нас, - сожалея, произнес Стрельцов.
- Не волнуйтесь – вступил в разговор Сережа, - все, что вы видите здесь, не покупалось бойцами! У нас имеется специальный приказ главкома, по которому разрешается любому первозаметившему бойцу получать у снабженцев продовольствие для угощения иностранных солдат или гостей. Так что не стесняйтесь, кушайте. Вы же наши самые дорогие гости и друзья! Мы этот прилёт долго ждали. С ним мы связываем предстоящие большие перемены….
Почти сразу весь экипаж убежал в самолет. Свинина, колбаса, шоколад, конфеты, сахар, хлеб – все стало выноситься из самолета и раздаваться друзьям. А немного позже мы хоть и с трудом, но уговорили бойцов съесть всё принесённое ими.
Вскоре за нами приехал автобус. Вернее это был не автобус, а немного переоборудованная санитарная автомашина. И это, как я заметил, было единственным современным средством передвижения в главной ставке коммунистов Китая!

Глава XII
В гостях у Чжу Де. Метеорологи – разведчики. Встреча с Мао Цзэ-дуном. Обстрелянные, но живые.

Наступили вечерние сумерки, когда нас подвезли к одноэтажному и, видимо, самому большому зданию Яньаня.
Чжу Дэ и другие видные коммунисты и коммунистки Китая радушно нас встретили в небольшом зале. Об электрическом освещении много не стоит говорить. Его, по-моему, ни в одном доме, ни в одной пещере на севере провинции Шэньси не было. Свечи, лампы – вот основной источник освещения.
Сразу непринужденно, по группам, завязались оживленные веселые беседы. Китайских товарищей, особенно женщин, интересовало все: как живут и учатся, работают и отдыхают наши женщины, как воспитываются и отдыхают наши дети, какие у нас имеются культурные и общественные организации и учреждения и многое, многое другое. Особенно активны были сотрудницы комиссии женских организаций всех баз. Наш переводчик Сережа был нарасхват. Он не поспевал бегать от одной группы к другой. Вскоре пришел еще один переводчик, и группы сократились до двух.
В центре внимания одной из них сразу же стал Николай Стрельцов. Все женщины китаянки, конечно, были около него. Он живо, складно, да и, видимо, не без шуток, так отвечал на все их вопросы, что они, то внимательно слушали, то весело смеялись, то от души бурно аплодировали до того, что другой группе приходилось на время прекращать беседу и с интересом наблюдать их ликование.
Чжу Дэ русский язык знал очень слабо. И чтобы, как он выразился, «не коверкать русские слова», разговор с нами вели через переводчика Сережу. Он передал просьбу Мао Цзэ-дуна, что тот сожалеет и извиняется, так как из-за плохого самочувствия не может присутствовать на этом ужине и пригласил всех присутствующих за столы. Столы были рассчитаны на четыре человека. Чжу Дэ пригласил меня и борттехника Ефремова садиться вместе с ним. Он был весел, очень внимателен и чуток к нам, но сразу же предупредил, чтобы разговор с ним вели не как с военачальником, а равным, близким другом и товарищем.
- Эта официальщина мне надоела и опротивела, - засмеялись и мы вместе с ним.
У нас начался откровенный непринужденный разговор. Правда, наша беседа не раз ненадолго прерывалась из-за Стрельцова. Четыре или пять столов были придвинуты к столу, за которым сидел он, и за этим общим столом частенько велся чересчур оживленный и превеселый разговор. Скучать там, конечно, Николай никому не давал.
По моей просьбе Чжу Дэ рассказал свою автобиографию. Я узнал, что ему почти 60 лет. До 1922 года он командовал полком. Затем выезжал в Германию, где продолжал учиться и вступал в ряды Коммунистической партии. В 1925-26 годах учился в Москве в Коммунистическом университете трудящихся Востока. На мой вопрос, встречался ли он со Сталиным, он ответил, что встречался только с Ворошиловым. Является первым, кто начал формировать Народно-освободительную Армию Китая. Участвовал в «Великом походе» с юга на север Китая.
- Какова приблизительно численность вашей армии? – спросил я его, вспомнив, что им очень трудно ее обмундировывать, вооружать, снабжать продовольствием.
- Под ружьем сейчас у нас находится около полутора миллионов человек. Но в людях мы не ограничены. Надо пять, будет пять, надо десять – будут десять, потребуется двадцать миллионов – и это осуществимо! Вся беда в вооружении и снабжении. А от этого зависит и успех в бою, и дисциплина, и отношение народа к армии.
Ответ Чжу Дэ напомнил мне рассказы товарищей, что в их армии изданы специальный наказы, памятки по поведению и обращению воинов с населением. За мародерство, хулиганство, даже грубость – жестоко наказывают. Не разрешается ничего самовольно у населения брать. Если нужны продукты питания, то попросить и постараться за это сразу же уплатить деньги. Если нет денег, то дать расписку с заверением, что при первой возможности задолженность будет погашена. Без разрешения хозяина в доме не спать. Если в доме нет свободного места, то отдыхать в сенях или на дворе. После отдыха сено, солому, циновки, одеяло и так далее – все убрать, взятое возвратить, обязательно подмести и поблагодарить хозяев за помощь. Все эти мероприятия создают любовь и уважение к армии. Народ поддерживает и охотно вступает в ее ряды.
- Какие и сколько имеется у вас военных заводов? – продолжил я.
- Один. И тот только изготовляет патроны да производит мелкий ремонт винтовок, - с сожалением ответил он.
- Имеется ли у вас авиация?
Чжу Дэ заулыбался.
- Как же, есть один маленький самолет! Но он столько расходует бензина, что мы никак для него не напасёмся.
Мне быстро вспомнились полеты в Бэйпин, Чунцин. Как много там находится военных современных американских самолетов, предоставленных в распоряжение Чан Кай-ши! Все они, конечно, будут использованы для борьбы с коммунистическими армиями. «Долго, ещё очень долго продлится в Китае гражданская война. И будет ли победа на стороне коммунистов – об этом трудно сказать; это вопрос далекого будущего», - сомнительная мысль возникла у меня.
- Почти два десятилетия у вас продолжается кровопролитие, братоубийственная война. Как вы думаете, сколько она еще продлится? И будет ли вообще победа на вашей стороне? – все же решил спросить я его.
Чжу Дэ оживился.
- То, что победа будет на нашей стороне, у нас ни у кого нет сомнений. Мы обязательно победим! В отношении сроков – то это тоже дело известное. Если американцы перестанут вмешиваться в наши дела, перестанут помогать Чан Кай-ши, то через два года власть перейдет к нам – к народу! Но как они уйдут от дармовой нефти Особого района и практически бесплатной рабочей силы? Ну а если они будут продолжать вмешиваться, продолжать оказывать помощь, что вероятней всего, то этот срок еще увеличится года на два – не больше. Но победа, повторяю, будет обязательно на нашей стороне.
Этот ответ Чжу Дэ запомнился мне на всю жизнь. В тот момент у меня не было и мысли, что эти слова являются пророческими, основанных на конкретном знании внутриполитических сил и положения дел в Китае. В разговор вступил внимательно слушавший беседу Павел Ефремов.    
- Все советские люди на вашей стороне. Мы желаем вам победы и готовы оказывать помощь всем, чем только располагаем.
Чжу Дэ поблагодарил и сказал, что им об этом известно, что щедрую помощь они получают и никогда этого не забудут.
- Как только мы победим, приезжайте к нам обучать наших летчиков, техников, – в конце добавил он. Мы ответили, что с великой радостью готовы поделиться своими знаниями, опытом и обязательно приедем.
- Мы будем строить свои фабрики, заводы, будем преобразовывать всю свою страну. Приезжайте посмотреть на нашу новую жизнь, - продолжал Чжу Дэ.
Это от нас не зависит, - вмешался в разговор радист Шахов, который незаметно покинул свое место и подсел к нам. – Если такое приглашение будет, то мы обязательно приедем не только смотреть, а и помогать строить вам новую жизнь.
- Я приглашаю весь экипаж от себя лично и от имени всех наших товарищей к нам в гост после победы, - сказал Чжу Дэ.   
- В то время вы будете большим государственным деятелем. Будете очень заняты делами. И это приглашение просто можно упустить, забыть, - улыбнулся Шахов.
- Можно упустить что-то другое или другие прилеты самолетов к нам. Но ваше пребывание у нас, даже при желании, невозможно забыть, - ответил он.
На мой вопрос, прилетали ли к ним до нас наши самолеты, он ответил утвердительно.
- Очень жаль, что один из них, большой, был сбит, - сожалея, добавил он.
- А вообще самолетов прилетает много, особенно американских «Дугласов».
Далее Чжу Дэ напомнил, что мы завтра улетаем и попросил, когда будем у себя на Родине, обязательно передать от всех их привет и самые добрые пожелания всему советскому народу.
- Далеко ли от Яньаня вы ведете бои с войсками Чан Кай-ши? Спросил Павел Ефремов.
Чжу Дэ ответил, что недалеко, в некоторых направлениях на удалении 40-50 км, затем подробно остановился на последних успешных боях, где одних пленных чанкайшистов было более 30 тысяч.
Мне вспомнился наш полет с монгольской делегацией в Чунцин, вспомнилась встреча с Чан Кай-ши, и я решил поделиться об этом с ним.
- Не так давно мы доставляли делегацию МНР в Чунцин, которая вела там переговоры с правительством Чан Кай-ши, Китая, - начал рассказывать я. – О чем вам, наверное, известно.
- Об этом мы знаем. Но этого можно было бы и не делать, - начал говорить он. – Правда, мы пока еще не у власти, а дело сделано, то пусть все пока так и останется. Вопрос Внутренней Монголии мы пересмотрим позже.
Его слова напомнили мне почему-то трудности, с которыми пришлось столкнуться не только монгольской делегации, но и экипажу, доставлявшему их. А было их – немало.
- Да! Вы правы. Этого действительно можно было и не делать, - стал отвечать я ему. – Чаяние, мечту многострадального монгольского народа китайскому правительству следовало бы давно, без всяких проволочек удовлетворить. И вы, конечно, сами бы в этом деле проявили инициативу – удовлетворили справедливые требования Монгольской Народной Республики!
Позже, осмысливая этот разговор понял, что в планах ЦК КПК по Монголии, было уготовано другое решение.
Потом, я рассказал о встрече на банкете с его соратниками по борьбе и другими известными людьми. Насчёт беседы с Чжоу Энь-лаем он заметил, что довольно часто с ним общается и о таких пророчествах не слышал. «Возможно, русская водка развязала ему язык или он решил вас разыграть, но жизнь покажет...», - пошутил Чжу Дэ. Разговор с Маршаллом его заинтересовал больше, выслушал он очень внимательно. Лицо его стало суровым и озабоченным. Немного помолчав, он произнёс длинную фразу, которую Серёжа перевел коротко: - «Пусть на своей шкуре испытают ответ устрашения...»
Случайно глянув на часы Павла Ефремова, я определил, что более трех с половиной часов продолжается наша беседа. Чжу Дэ пригласил всех пройти в клуб и послушать пение артистов, игру духового оркестра, потанцевать. Все присутствующие в клубе восторженно приветствовали наше появление. После нескольких сольных номеров артистов эстрады, духовой оркестр исполнит «Катюшу», марш из кинофильма «Веселые ребята», «Каховку» и другое. Мы с удовольствием все это прослушали и от души были рады, что наши китайские братья интересуются не только нашей жизнью, бытом, но и культурой, и многим-многим другим. Чжу Дэ познакомил меня со своей женой. Я с удовольствием танцевал вальс с симпатичной китаянкой, выше среднего роста, выглядевшей моложе своих лет. Полумрак, заезженные пластинки патефона, атмосфера праздника.
- Я не знаю русского языка, - начала произносить она отчетливо и ясно по-русски, - давайте говорить по-французски или по-немецки.
Мне было стыдно и неудобно, что я совершенно не знаю первого и плохо владею вторым.
- Давайте лучше разговаривать по-русски, - засмеялись мы вместе.
- Далеко ли отсюда живет Чжу Дэ? – спросил я Сережу, выйдя из клуба на улицу. Он объяснил, что если сравнивать это с расстоянием до гостиницы, в которой мы будем сегодня отдыхать, то это намного дальше.
Перед расставанием Чжу Дэ сказал, что обязательно придет нас утром провожать, подвел к автобусу и пожелал спокойной ночи.
- Мы пойдем пешком, - сразу же возразил я ему.
- Нет, нет! Вы наши гости, и для вас мы предоставляем все, что имеем.
Я категорически заявил, что желаем прогуляться перед сном, что гостиница здесь совершенно рядом, и увлек экипаж за собой.
- Вы нас обижаете, - задержал он меня, затем подвел к автобусу и незаметно скрылся в темноте. В полночь невозможно было определить, куда завел нас Сережа. Если бы он не сказал, что это пещера, то до утра мы так и не знали, где спали. 
Отдыхал я неспокойно. Беседа с Чжу Дэ меня взволновала и заставила задуматься о многом.
Утром мы внимательно и с восхищением осмотрели старомодную, безопасную, требующую громадного труда при постройке, житницу. Вскоре пришел Сережа и попросил нас пройти в столовую.
Я расспросил, где она находится и отправил экипаж, а сам немного задержался с Сережей.
- Ошибались ли вы в переводе во время вчерашней беседы с Чжу Дэ? – спросил я его.
Сережа удивленно посмотрел на меня.
- Русский и китайский языки я почти одинаково знаю. Ошибки в переводе быть не могло.
Я объяснил, что мне не совсем понятно услышанное о Монголии.
Сережа начал отвечать в некотором замешательстве.
- Личное мнение Чжу Дэ мне, конечно, не известно. И об этом можно только у него самого узнать. А то, что он говорил, то я и переводил. Откровенно признаюсь мне и самому кое-что там не понятно.
Я сказал, что существа отношений Монголии и КПК мы точно не знаем, а потому и разговор об этом нам лучше всего прекратить. Сережа одобрительно кивнул головой, и мы отправились в столовую.
-  Кто она такая? – спросил я его про довольно симпатичную белолицую женщину, которая перед входом в штаб Армии Китая вдруг остановилась и как бы невзначай посмотрела на нас. И он рассказал о странной ситуации. Оказывается, рядом с главным штабом ставки находится американская метеорологическая станция – информационный центр, оснащённый современным радиотехническим оборудованием.
- Почему она так близко и именно здесь разместилась? Это же шпионский центр! Можно за это крепко поплатиться, - сказал я ему. Сережа объяснил, что по существующим международным соглашениям, по согласию китайского правительства эта метеостанция сама выбрала себе здесь место. Попросить ее удалиться отсюда – связано со скандалом, на который они не хотят в настоящее время идти. В отношении шпионажа, понятно, что американцы его, конечно, ведут. Если выгнать их отсюда, то они с другого места все равно будут продолжать свою «черную работу».
- Мы знаем и за ними следим. Это для нас даже удобней: известно, где и кого надо проверять, контролировать, - беспечно махнул он рукой.
Хотя я и кивнул головой, но абсолютно был с ним не согласен. Даже имея новейшие радиотехнические средства, контролировать американцев невозможно! Применяя условные знаки, секретные коды, они легко передадут любые сведения.
- А зачем, для чего эта американская дама ходит к вам в штаб? – продолжил я.
- Как вам удобней, объяснить, - глядя на меня, на время задумался Сережа. – Она как бы является женой, вернее любовницей одного нашего военного начальника.
- Знает ли об этом товарищ Мао Цзэ-дун? – не сразу спросил я его. Он ответил, что ему об этом известно.
- Быть советником в таких вопросах не только тяжело, но и неприлично, - посмотрел я на него, - но, по-моему, и метеостанции и этому командиру здесь не место.
- Это будет сделано, притом обязательно, - начал страстно говорить он. – Но сейчас председателю ЦК КПК этого делать нельзя, - вдруг задумался Сережа.
- Интересно, почему же нельзя, когда совсем рядом идут ожесточенные бои?
- Вы многое не знаете и лучше бы нам об этом не заводить разговор. Но я надеюсь, что это будет между нами. Видите ли, этот командир имеет солидный авторитет в армии. Ему подчинены довольно многочисленные войска. Имеется и кое - кто с затаённым недовольством, после образования Центрального Комитета. Когда все это сгладится, забудется, утрясется, тогда и будут решены товарищем Мао Цзэ-дуном эти вопросы.
- Вы меня извините, но мне абсолютно непонятно об образовании, какого Центрального Комитета шла речь? – спросил я его.
- Это так сразу не объяснить. Об этом надо знать предысторию. На товарища Мао Цзэ-дуна когда-то налагали дисциплинарные взыскания и даже исключали из ЦК. Вот он взял и образовал свой Центральный Комитет, из которого его теперь исключить нельзя.
- Но ведь ЦК избирается. Как же его можно образовать? – недоумевал я. 
- Вот так: взять и образовать, так и образовывается, - смутился он и предложил забыть, больше не вести об этом разговор.
С завтраком я задержался и на аэродром возвращался один. Еще издали увидел около самолета с десяток гражданских лиц.
«Это наверняка американцы. Им известно о нашем отлете!» - беспокойная мысль подступила ко мне. Через несколько минут убедился в правильности своих предположений. Американцы не сразу заметили меня, так были заняты «делом». Они то сами фотографировались у самолета, то незаметно фотографировали членов экипажа, когда те проходили около красной звезды, нарисованной на фюзеляже самолета. Тревожные мысли промелькнули в голове: «Через день-два эти фотографии будут у Чан Кай-ши и в Америке. Начнется шумиха, газетная трескотня. Будет известно и нашим посольствам; узнают и наши военачальники. Мне крепко влетит не только за то, что американцы сфотографировали самолет, а и всех моих подчиненных! Надо как-то здесь, на месте решить эту каверзную задачу!?
- Почему вы так старательно фотографируетесь у самолета? – незаметно подойдя, улыбнулся я американцу, который приготовился к очередной съемке.
- Моя жена, - вздрогнув, показал он на трех женщин и двух мужчин, стоящих у самолета,- очень любит фотографироваться на фоне самолетов. Вот я и исполняю ее просьбу. А что, разве нельзя? Ну, если вы не желаете, - начал лукавить, расплываться в улыбке он, - то я не буду. Мне думается, вы коммунист и не суеверный. Это большинство наших летчиков не любят, когда их или их самолеты фотографируют перед вылетом, - продолжал хитрить американец.
- Напротив, - засмеялся я, - очень люблю фотографировать и фотографироваться у самолета. Если желаете, я и их и вас вместе с ними запечатлю на долгую память! 
- С удовольствием, с удовольствием, - обрадовался метеоролог, хорошо владеющий русским языком, среднего роста, в светлых брюках и черном пиджаке. Он вручил мне фотоаппарат и поспешил к своим. Я отвернулся и довольно долго рассматривал фотоаппарат. Затем раскрыл и засветил пленку.
- Что вы делаете! – чуть не оглушил меня подбежавший американец.
- Я плохо знаю эту конструкцию и никак не могу понять, что к чему, - спокойно вручил ему фотоаппарат и ушел к экипажу.
Все раздраженные американцы сгруппировались около своего, видимо, не главного «метеоролога», так как от нескольких резких слов другого их соотечественника тот окончательно побледнел.
- Хорошо сделали. Я хотел вам почти тоже подсказать, - встретил меня знакомый русский мужчина у самолета. – Багаж у меня небольшой, - показал он на чемоданчик у колеса, - я надеюсь, вы возьмете меня с собой, - весело улыбнулся он.      
«Откуда и этому известно о нашем вылете? Почему я не проверил у него документы? Возможно, он не с добрыми намерениями так усердно рвется в воздух!» - не находил себе ответов и места. 
- Вы такой настойчивый, что отказать вам просто одно удовольствие! – отошел я от него и стал смотреть на американцев. Но встревожился еще более: нигде не видно «метеоролога» в черном пиджаке! Вскоре я все же заметил его. Сзади женщин на корточках под пиджаком он что-то мастерил.
«Перезаряжает пленку!» - едва удержался я от крика. Я подошел к американцам и предупредил, что если они у самолета будут продолжать фотографироваться или хоть что-нибудь здесь снимать, то фотоаппарат будет «одолжен» на память. При мне вспотевший «метеоролог» больше не щелкал фотоаппаратом, но я не уверен, что этого он не сделал тайком.
Чжу Дэ на аэродром пришел пешком. Встречен он был всеми восторженно. Вскоре плотным кольцом его окружили соотечественники, и началась непринужденная оживленная беседа.
- У солдат патронов нет, - стал жаловаться мне Гринько. Он попросил винтовку у воина и открыл затвор, она была не заряжена, а в брезентовом подсумке не было ни одного патрона.
- Да, Арсен Григорьевич, с этим делом у них тяжело, - согласился я.
Гринько глянул на бойца НОА и оживился.
- Форма у них тоже защитная. А пошита, ну, точно, как у нас! По строчкам, ниткам я ведь сразу определяю. Винтовки я еще вчера ихние рассматривал. Интересно, пушки и пулеметы наши у них есть?
- Всем, чем можем, мы помогаем нашим братьям, - показал я на бойца-китайца. – А в отношении пулеметов да пушек, это тебе надо у него спросить.
- Я по-ихнему, а он по-нашему не понимаем. Как же спросить? – недоумевал он.
Стрельцов находился рядом со мной и не мог удержаться:
- Как хоть один из вас научится, так все и узнаешь.
Гринько повернулся ко мне.
- Ого, куда гнет: китайскую грамоту надо учить.
Когда Чжу Дэ с трудом освободился от своих земляков, то опять подошел к нам. Мы проводили его в самолет, показали оборудование, приборы и ответили на все интересовавшие его вопросы. Я вспомнил, что у нас на борту самолета имеется пистолет, забытый каким-то нашим тяжело раненым офицером, три японских винтовки, из которых мы на досуге стреляли в тире, и более тысяч патронов к ним. Все это было вынесено из самолета и сложено перед ним. Я взял пистолет и начал показывать Чжу Дэ, как он заряжается и разряжается. Но вскоре понял, что мои старания напрасны, никчемны, что Чжу Дэ намного лучше меня разбирается в этом деле. Мой подарок ему понравился.
Сережа сказал, что отданные нами винтовки и патроны, по указанию Чжу Дэ, отправят на склад – в резерв главного командования.
- Сегодня утром я разговаривал с товарищем Мао Цзэдуном, - сказал Чжу Дэ, - он готовит послание, хочет вас видеть, поговорить перед вылетом, придется его дождаться.
Это известие было для меня неожиданным. Хотя мы начали подготовку к запуску моторов, но прекратили и стали ожидать его прихода. Я расспросил Сережу, а затем Чжу Дэ, с какой стороны следует ожидать Мао Цзэ-дуна. Часто поглядывая в указанное мне направление, я почти все время беседовал с ними. Стоило Чжу Дэ на миг отвернуться от нас, как он оказывался в окружении своих соотечественников, и у них завязывалась оживленная, захватывающая беседа.
- Чем бойцы докучают Чжу Дэ? – шутя, спросил я Сережу.
- Бойцы его любят и уважают как родного отца. У каждого из них есть свои заботы, свое горе, своя радость. Этим они делятся с ним, - улыбался мой переводчик.
К самолету с разных сторон непрерывно подходили бойцы НОА, видные деятели Коммунистической партии Китая. Складывалось впечатление, что здесь происходят не проводы экипажа, а состоится многотысячный важный митинг. Американцы, с метеостанции, стояли в тени дерева, ожидая дальнейших событий. Знакомый мне «метеоролог» пристально следит за каждым моим шагом. И я решил немного ближе подойти к нему. Американец сразу же засеменил мне навстречу.
- Как вам нравится такая чудесная погода? – показывая на разорванные облака, начал заискивать, лукавить он. – Она, надеюсь, будет благоприятствовать вашему полету.
Я вполне серьезно заявил, что вылетать мы и не думали, а собрались на митинг китайско-советской дружбы.
- Ага, ага, - взволнованно и одобрительно закивал он головой, повернувшись засеменил к своим. Я глянул на американцев и удивился: оказывается, женщин стало больше на одну! «Зачем вдруг пожаловала сюда эта особа? – стал молча определять я. – Возможно, кое-кто их торопит: вылетел ли самолет, интересуются почему происходит задержка?»
Вскоре незаметно появившаяся американка заулыбалась своим землякам и стала рукой показывать, что делать здесь нечего, скучно, надо идти домой. Но те не соглашались. Махнув рукой, она неторопливо побрела на свою метеостанцию. «Как хорошо будет, если она по всем каналам передаст, что вылета не будет!» - хотелось крикнуть ей вслед.
Хотя я и успокаивал себя, что медленно тянется время в ожидании, но никак не предполагал, что нам действительно придется ждать около четырех часов! У меня даже возникло сомнение: приедет ли сюда вообще Мао Цзэ-дун? Поглядывая на американцев, я высказал Чжу Дэ мысль, что улетать от них нам надо было очень рано, незаметно и быстро, так как от встречи с истребителями американцев или чанкайшистов нам ничего хорошего не следует ожидать.
- Вы с товарищем Мао Цзэ-дуном разговаривали, видимо, ночью, а не сегодня утром? – обратился я к Чжу Дэ, вспомнив рассказ Сережи, что по ночам тот занимается дискуссиями или написанием гениальных произведений.
Чжу Дэ ответил, что этот разговор у них состоялся два часа спустя, после нашего ужина, то есть в полночь.
- Сколько же вы тогда отдыхали? – удивился я.
Чжу Дэ глянул на меня, хотел что-то сказать, но передумал и махнул рукой.
- А может ли так случиться, что и на время доктора не отпустят товарища Мао Цзэ-дуна на аэродром?
Чжу Дэ посмотрел на часы, затем на американцев и ответил, что нам действительно давно надо было вылетать.
- Хотя мне точно и неизвестно, почему сейчас задерживается товарищ Мао, - глянул он опять на часы, - но знаю, обязательно приедет сюда. Доктора - не помеха. В этом не может быть сомнений. Я ответил, что мы будем в таком случае ждать сутки-двое, лишь бы выполнить порученное задание. Чжу Дэ кивнул головой, хотел что-то сказать, но бойцы обступили его. Я смотрел на Чжу Дэ и удивлялся: до чего же он простой, задушевный человек! Робость, скованность, натянутость или тем более отчуждение – все в разговорах с ним пропадает. Как-то незаметно он располагает к себе, увлекает. Забываешь, где находишься, с кем говоришь, как следовало бы себя вести. Но больше удивляло то, что ему приходилось твёрдо и решительно проводить свои приказы в жизнь. Управлять сотнями тысяч военнослужащих, посылать их на смертный бой, почти с голыми руками.
Часов в 11 показался знакомый автобус.
Ликуя, аплодисментами встречали присутствующие председателя ЦК КПК. А среди бойцов НОА, которые в это время были построены впереди самолета, стали раздаваться отдельные громкие приветственные возгласы.
Мао Цзэ-дун пожал руки некоторым, видимо близким, своим соратникам, приветственно махнул бойцам, затем подошел к нам.
Он поздоровался с каждым из нас и стал сожалеть, что вчера не смог побыть вместе с нами на ужине.
- Я и сегодня с трудом вырвался от врачей и умчался сюда, к вам. Не подумайте, что из-за неуважения или чего-то подобного меня не было вчера, - в конце добавил он.
Вид у него действительно был болезненным. Его побледневшее и, как мне показалось, немного женственное лицо выглядело усталым и не радостным.
- Говоря так, вы просто обижаете нас, - смущаясь, начал отвечать я ему. – У нас не могло возникнуть такой мысли. Вы очень заняты. У вас много неотложных дел. Кругом идут жесточайшие бои, за которыми надо непрерывно следить. Даже если бы вы были и совершенно здоровы, то все равно вам бы не следовало отвлекать себя для встречи с нами. Мы это понимаем, видим.
Одет он был в штатское, но не как все остальные. Черного цвета костюм, белая рубашка, галстук, полуботинки. Я почему-то не находил, как и о чем надо вести с ним разговор, чувствовал себя неловко и скованно. Мой взгляд невольно перенесся на окружающий нас людской круг: все с напряженным вниманием молча смотрели на своего вождя. Но подходить к нему, как это было с Чжу Дэ, не только бойцы, а и руководящие деятели партии не решались. Председатель ЦК стоял в театральной позе, щурясь, кончиками пальцев потирая лоб, показывая всем глубокое мысленное напряжение.
Со стороны казалось, что он был для них непререкаемым авторитетом, решение которого окончательно, не подлежит обсуждению. А возможно это китайская ментальность – почитание руководителя.
Произнеся короткую и отрывистую речь, которую Серёжа нам не успел перевести, Мао Цзэ-дун молча и неторопливо, издали, начал разглядывать самолет. Изредка он поворачивался назад, где находились его боевые соратники. И каждый раз, видимо, через своего адъютанта, он вызывал кого-нибудь из них к себе. Подходил и Чжу Дэ, с которым Мао Цзэ-дун поздоровался и недолго разговаривал.
Я предложил Мао Цзэ-дуну пройти в самолет. Как и Чжу Дэ, мы все рассказали и показали ему. Выйдя из самолета, он пригласил нас всех к себе в гости после победы. Я мельком глянул на своего радиста, сержанта Шахова, и мне стало казаться, что как и в гостях у Чжу Дэ, тот поспешит ответить: «В то время вы будете большим государственным деятелем….  И это приглашение просто можете упустить, забыть».
Я поблагодарил и сказал, что мы обязательно воспользуемся этим любезным приглашением и постараемся приехать не только смотреть, а если будет необходимость, то и строить новую жизнь.
- Аналогичное приглашение мы получили и от товарища Чжу Дэ! – в конце радостно добавил я. Мао Цзэ-дун долго и как мне показалось неодобрительно посмотрел на Чжу Дэ, затем стал интересоваться жизнью в России. Я ответил и спросил, был ли он у нас на Родине, встречался ли со Сталиным? Немного помедлив, он ответил, что ещё нет, но возможно скоро для этого будут веские обстоятельства.  Оглядевшись вокруг, попросил построить экипаж.
- Мы пока бедные люди, и я долго думал над тем, что бы вам подарить на память. Но не взыщите! – начал он вручать каждому из нас по одеялу из верблюжьей шерсти и по два малых коврика.
- Есть ли у вас хоть какие-нибудь ваши фотографии? – спросил Николай Стрельцов, глядя на Мао Цзэ-дуна и Чжу Дэ. – Мы будем показывать, и рассказывать своим соотечественникам о встрече с вами. А они у нас такие, что без этого могут и не поверить.
Вскоре нам вручили по две небольших обрамленных фотографий: Мао Цзэ-дуна и Чжу Дэ. Просьба Николая Стрельцова навела меня на мысль попросить их оставить нам на память свои автографы. Злополучные американцы, не выходившие из головы и за которыми я продолжал следить, отвлекли и я упустил. Позже мы не раз сожалели экипажем об этом. Несколько раз я прошелся по самолету, но долго не находил, чтобы подарить Мао Цзэ-дуну. Затем взял свой летно-меховой комбинезон и резиновые сапоги.
- Возможно, вы будете северней. Там снег, грязь, да и намного холодней. Это поможет вам в непогоду, сохранит здоровье необходимое для борьбы - передал я их ему.
Мы попрощались и начали готовиться к вылету. Русский мужчина тоже попрощался с Мао Цзэ-дуном и Чжу Дэ.
Только после этого я перестал упрекать себя, что не проверил у него документы.
«Видимо, он не какой-нибудь бродячий бездельник. Пусть садится. Довезем, возможно, и в Россию!» – показал ему рукой, чтобы проходил в самолет. Он заулыбался и подошел ко мне.
- А я ведь знал, что не откажешь соотечественнику в любезности. Ну, а приглядываться к незнакомцам, конечно, надо.
- Сережа, что же тебе подарить? - сказал я ему и повел в самолет, – смотри все что есть у нас. Если что понравится, не стесняйся, забирай!
Сережа поблагодарил и сказал, что ничего ему не надо. Я под руку с ним дважды прошелся вдоль всего самолета и даже сам не находил чего-то порядочного, подарочного. Потом достал из чемодана гимнастерку и брюки, собрал весь остаток шоколада и заставил его взять.
- Передавайте привет доброй, милостивой и могущественной России! – крепко обнял он меня. Слезы закрывали глаза. Так прощаются с близкими и родными, искреннее, от души.
- До свидания, братья! Счастливых вам побед! – прощались мы из окна пилотской кабины.
В тот день над Яньанем облачность была не полная. Сквозь разорванные серые облака подолгу проглядывал раскаленный огненный шар. Мы взяли курс прямо на Чанчунь, и вышли за облака. Всем, в том числе и пассажирам, была поставлена задача вести круговой осмотр. Пулемёты были заряжены и стояли на взводе.
Реку Хуанхе мы миновали по расчету времени. Кучевая, с мощной болтанкой облачность скрыла ее от нас.
- Надо входить в облака, - только я сказал Стрельцову, как вдруг послышался тревожный голос Гринько.
- Командир, истребители слева!!!
Полностью был убран газ. Самолет, резко снижаясь, мигом начал падать в облако. Перед глазами, что то щёлкнуло и хлестнуло по лицу. Щеку и лоб немного кольнуло, понял, что по лицу течёт кровь. Пуля крупного калибра, пробила окно возле меня, осколки осыпали с ног до головы. Было немного страшновато, но радостно, сердце билось, а не стояло. 
- Слава богу успели, - осматривая плоскость самолета, проговорил Павел Ефремов.
- Если бы, Паша, что-то было, то, не глядя, все давно узнали, - возразил ему Стрельцов. Но опасения Ефремова, оказывается, были не напрасны. По прилету в Чанчунь он первый обнаружил ещё две солидные пробоины ниже пола на левой стороне фюзеляжа. Мы много раз меняли курс полета: то на Порт-Артур, то на Чанчунь, то на порт Дальний. Самолет, как щепку, бросало и вверх, и вниз на 500, 1000 и более метров. Чтобы не пеленговали самолет, связь с базой я запретил держать радисту. Потому в Чанчуне нас никто не ждал и не встречал.
- Не сможете ли вы мне помочь найти автомашину, чтобы проехать в город, - обратился наш пассажир ко мне.
Я прошел в штаб, доложил о выполнении задания и вызвал автомашину.
На следующий день мы осматривали и подготавливали самолет к полетам.
- Газик к нам едет! – вдруг закричал гвардии старшина Гринько. «Это, наверное, не к нам. А если к нам, то кто же это?». Пехотный генерал быстро вышел из автомашины.      
- Здравствуйте! – уверенно подошел он к нам. – Я думал вас не застану, вы куда-нибудь улетели, - стал пожимать он нам руки. – Мне очень хочется поблагодарить вас за перелет и попрощаться. Завтра я улетаю в Россию.
Лишь только когда генерал взял под руку и стал шутить с борттехником Ефремовым: «Персональный привет приятелю!» - я с трудом поверил, кто и о чем говорит с нами. Оказывается, русский мужчина, к которому мы не совсем любезно, с недоверием относились в Яньане, генерал! Хотя у него и много неотложных дел, но он все же выкроил время, чтобы попрощаться с нами.

Общедоступная информация.
     Сталин не сразу определился, на кого из лидеров Китая опереться, при решении своих стратегических задач. Отношение к Мао Цзэ-дуну, менялось со временем. Сначала Сталин считал Мао крестьянским лидером, который, как редиска, «сверху — красный, а внутри — белый». Чан Кай-ши к тому времени имел больший авторитет, ряд военных побед, более организованную и предсказуемую партию. Его сына Цзян Цзинго прошёл обучение в СССР. В 1944 -45 годах приоритеты начали меняться.  Чан Кай-ши оказался в полной финансовой зависимости от США, а Мао, заручившись поддержкой Сталина, показал характер настоящего «кормчего» с железной хваткой. Чан Кай-ши был отодвинут на второй план, превратившись во «врага китайского народа».
     Молотов вспоминает: «Стояли два китайских фронта: мао-цзэдуновский и чан-кайшистский. Советником от нас при Чан Кай-ши был Чуйков. А при Мао Цзэ-дуне военного советника не было. Там наши разведчики были, представители Коминтерна. Владимиров был. Но военного советника мы давали Чан Кай-ши, давали авиацию, артиллерию, вооружение». Приезд Мао в Москву в декабре 1949 г. окончательно убедил Сталина, что Мао Цзэ-дун — личность сильная, жестокая и перспективная.

Если б не «сюрприз» со стороны молодой симпатичной блондинки – жены Арсена Гринько, то можно было считать, что будничная наша жизнь ни в чем не изменилась. От однополчан до меня дошла принеприятнейшая весть! Прождав лишь месяц, блондинка решила порвать свои отношения с Гринько и сошлась с другим.
- Отпустите хотя бы на день, два. Плохого я ничего не сделаю. Мне надо встретиться и лично поговорить с ней. Она еще глупая и может окончательно загубить свою жизнь, - узнав, настойчиво всюду стал преследовать меня Гринько. В свои двадцать пять лет, я не знал, что ему посоветовать, как успокоить. Лишь только помощь со стороны Стрельцова и Ефремова подсказала мне, как следует отнестись к оскорбленному, полному благородства мужу. Я попросил своих командиров запланировать наш экипаж на выполнение специального задания с посадкой в Приморье. Через день моторы были выключены на одном из аэродромов Приморья.
- О чем ты с ней будешь говорить? – наедине спросил я Гринько. Он с трудом поднял потупленную голову. Я глянул в его грустные, недоумевающие глаза: казалось, промолви он хоть слово, и горькие мужские слезы начнут капать.
- Арсен, мы со Стрельцовым пойдем с тобой, сами обо всем будем вести разговор, - поспешил я успокоить его. Гринько кивнул головой, как казалось, не помня себя, а думая о другом, затем прислонился ко мне…. К великому нашему удивлению блондинку мы не застали в доме ее второго мужа. Оказывается, она успела понять и возненавидеть своего соблазнителя и решила вернуться к Гринько. События начали развиваться, как в книжной опере. Мы направились в дом, где на время ее устраивал Гринько.
- Прости, забудь! – зарыдала и бросилась она к нему на шею.
Мы переглянулись со Стрельцовым и поспешили удалиться.
Ждали мы его в самолёте, на аэродроме. Наверное, через час он вернулся. Не смел глянуть в глаза своим боевым товарищам, достал свой чемодан и стал в нем рыться. Вскоре кофту, туфли, платье завернул в бумагу и подошел к ящику, где у нас хранились продукты.
- Вы не будете возражать, - едва приподнял он голову, - если я кое-что отдам ей. Жить с нею я не буду. Себя разве обманешь? Можно простить что угодно, только не измену. А это, - показал он нам свой сверток и глубоко вздохнул. – В беде и лютому зверю надо помогать.
Вечером я долго беседовал с Гринько – с этим, хотя немного и странным, но кристально честным, замечательным человеком. Зину он, конечно, любит и едва ли сможет забыть, навсегда расстаться с ней…
Неразбериха, которая сначала года охватила всю Маньчжурию, стала постепенно проясняться. Чанкайшисты усиленными темпами продолжали перебрасывать сюда свои войска. Заполучив полноту всей власти, те сразу же вводили осадное положение, выставляли кругом контрольные посты, обыскивали все и всех. Мне казалось: хоть и поздновато, но кто-то подсказал Чан Кай-ши, что представляет Маньчжурия. Маньчжурия – это тот самый трамплин, с которого на весь Китай стремительно спускалась новая жизнь!
И никто, и ничем не в силах приостановить это поступательное движение истории!
Весь апрель месяц мы из Маньчжурии курсировали в разные точки нашего Дальнего Востока. Перевозили штабы частей, артистов, спортсменов и музыкантов.
И каждый раз, подлетая к границе своей Родины, я молча прощался с чудесным соседским народом.
«До свидания, братья! Счастливой, мирной вам жизни! Одна лишь просьба: сохраните память о тех, кто жизнь, частицу ее отдал за вашу свободу!»














ПАМЯТИ НИКОЛАЯ ИВАНОВИЧА СИВЦОВА ПОСВЯЩАЕТСЯ


 
Военных лет умолкли грозы,
Уж сорок лет мы без войны.
Но о погибших льём мы слёзы,
Героев не забыв страны.

И ты за Родину сражался,
Спасая землю от врагов.
Но рано с нами попрощался
Военный лётчик – наш Сивцов.

Себе Вы вечность заслужили,
Прожив всего лишь шестьдесят.
Вас уважали и любили,
О том награды говорят.

Их много. Есть и боевые,
За подвиги военных лет.
За труд и доблесть трудовые,
Не потускнеть их блеску – нет!

Они Вам вручены народом
За Ваши правые дела.
Их ценность крепнет год от года,
Ведь Вам их Родина дала.

Свою закалку фронтовую
Вы проявили и в труде:




Н. Ерёмин. Москва. 1984г.




На газостанции дежуря,
Не позволяли быть беде.

Всю жизнь трудились Вы на славу,
Хотя могли бы отдохнуть.
Быть на строительстве прорабом –
Не лёгкий, но почётный труд.

Вы гаражи соорудили,
Воздвигнув памятник себе.
В районе Вы в почёте были,
Стремились к первенству везде.

О Вас не редко вспоминают,
Наш добрый, милый человек.
Всегда стремились Вы к познанью
В этот тревожный, сложный век.

В часы короткого досуга
Вас дома было не найти,
На «Волге» Вы катили к другу
Или сидели у реки......

Вас справедливо называют
Героем – дети и жена.
Они не зря Вас прославляют,
Ведь память лучших чтит страна !!!
 


Сивцов Вячеслав Николаевич родился в Комсомольске-на-Амуре 22 октября 1951 года, в семье военнослужащего, лётчика военно-транспортной авиации.
Детство прошло в военных городках, по месту службы отца. Сначала остров Сахалин, г. Сокол, потом Умань, Харьков. Закончил военное училище связи в Полтаве. Службу проходил в городах Вайсенфельц,  Наумбург, Иена. 1977-1979 начальник связи зенитно-ракетного дивизиона, ДВО, посёлок Раздольное. Участник событий на китайско-советской границе в марте 1979 года. В 1979-1982 годах служба в Южно-Сахалинске на должности пом. начальника связи ЗРБ. По замене переведён в г. Гродно, на должность помощника начальника связи ТД, где проходил службу в 1982-1986 годах. С 1986 по 1991год проходил службы в ГСВГ, город Нойштрелиц. По замене отправлен в распоряжение военкомата г. Гродно, где закончил службу в 1992 году и вышел в отставку. Награждался правительственными наградами, грамотами, ценными подарками за службу в ВС СССР.
  В дальнейшем занимался предпринимательством, работал в охране на заводе. Был приглашён и работал начальником цеха, руководил строительством бумажного производства, где потом работал начальником производства около четырёх лет. В настоящее время занимается предпринимательской деятельностью.